/поэма-дума/
"Столетия! Фонарики, сколько вас во тьме
На тонкой нити времени, протянутой в уме"
В.Брюсов,"Фонарики"
Слагаю не я амфибрахием строки, -
Кострами история ярко горит,
Смотрю я на пламя,- горячим и строгим
Со мною она языком говорит.
Покашливал Горький, костром был согрет он,
Который в саду для него был зажжен;
Когда-то врачей осудили за это,
Хотя без костра умер раньше бы он.
Огонь - это жизнь, если кто понимает,
Есть топливо, значит он ярко горит;
Гореть если нечему, он затухает,
Хотя не погаснет, учил Гераклит.
Сидит у костра питекантроп мохнатый,
Еще обезьяна, уже человек,
Сырое уже ему мясо не надо,
Хотя еще тянется каменный век.
Семь солнц голодал он, корнями питаясь,
Теперь разомлевший, от сытости пьян,
Он грезит, представить напрасно пытаясь
Потомков далеких, как мы - марсиан.
И мне, человеку ракетного века,
Становится стыдно, когда на себе
Я чувствую взгляд этот, взгляд человека,
Его человечность рождалась в борьбе.
Костер - это жизнь, безопасность и пища,
Здесь горе ли, радость ли - всем поделись.
Я знаю, еще коммунизм этот - нищий,
Но все же, но все же - уже коммунизм.
Но был и тогда он не нищенством духа,
Когда шли на мамонта с камнем, когда
Степь палкой пахали, и булькала в брюхах
Неделями только с травою вода...
Повозок степных заунывные скрипы
Затихнут лишь к вечеру, и у костра
Послышится песня тягучая скифов,
Простору степному родная сестра.
И снова костер им показывать будет
Картины грядущих и прошлых времен;
Они были тоже с фантазией люди,
Как жаль, мы не знаем друг друга имен.
Костер - мой приемник и их передатчик,
Связь наших времен - быстрокрылый огонь;
Я слышу их песню, и я почти плачу,
Хоть слезы не выжать причиной другой.
Я с вами, кочевники, вы - мои предки,
Я с вами, а значит, со мною и вы;
Я вырвался в степи из комнатной клетки,
Чтоб спать у костра и фазанов ловить.
Придуманы цепи, распаханы степи,
И в мире немало других перемен;
Летит над землей человеческий пепел,
И в печку огонь угодил, словно в плен.
По Риму на Форум идут сибариты,
Не видя зловеще горящих костров,
А с каждым днем больше и больше горит их
Под пологом гиперборейских лесов.
В лесах промышляют над быстрой Окою
Древляне, в их песнях и сила, и грусть;
Поляне жгут лес, ковыряют сохою
Те земли, откуда появится Русь.
Ворота Царьграда уже за спиною,
А сколько у Руси еще впереди!
Она перед ханами станет стеною,
Дорогу в Европу собой преградит.
Нехитрая кладка бревенчатых башен,
Да кол - знаменитый российский рожон;
Оскал обозленного хана был страшен,
Но русским рожоном хан был отражен.
Немало других угрожали железом;
Как жадные очи, горели костры,
Упрямо, по-бычьи, на Русь они лезли
Узнать, что у русских рожоны востры.
Пока Португалия золото копит,
Сжигают в кострах инквизиторы ведьм,
И мясом горелым воняет в Европе,
Зализывал раны московский медведь.
Печатные доски все громче стучали,
И папой владел перед ересью страх,
Не только колдуньи истошно кричали,
И книги, как люди, горели в кострах.
Зовет Емельян: "Приходи, кто мне верит!
Сравняем с землею мы катькин острог.
Я волю вам дам, только надо примерить
Яицким ночам ожерелья костров".
Война с Бонапартом тончайшие струны
В душе задевала у русских людей.
Москву, захватив, уподобил костру он,
Да сам в ней при этом не мог усидеть.
Дворянской усадьбе в ампирные залы
Холоп запустил черногривый огонь;
Хотя ж неплохо огонь облизал их,
Но был бунт растоптан солдатской ногой,
Штыками царапая небо, проходят
Отряды рабочих, матросов, солдат;
При мерзкой, промозглой октябрьской погоде
Тепло им костер революции даст.
Сосной сухостойной, валежником прелым
Сгорела империя вся на костре,
Он всех освещал: и зеленых, и белых,
И красных - эпохи не сыщешь пестрей.
В огонь чуть не сунув подошвы босые,
Сжигая ненужные мертвым кресты,
На кладбищах старых под небом России
Сидят беспризорники, жизни цветы.
Я с ними, хотя я не их поколенье;
Я мерзну и мокну; где дым, там и дом.
Мы в цепи страданий соседние звенья,
В истории общий составим мы том.
Из низких бараков в морозном тумане
Торопятся люди тридцатых годов
Греть землю кострами и рыть котлованы,
Чтоб взвился досрочно завода гудок.
Смеялось Америки гладкое брюхо;
Голодный у сытого - зря не проси;
В начале тридцатых за хлеба краюху
Венчальные кольца тащили в торгсин.
Твердят дурачки, что, мол, нынче не модны
Венчальные кольца, что пошлость они.
Да, вышли из моды в голодные годы,
Но в наши нарочно носите их дни.
Не делайте догмой примету лишений,
Хватает и нынче лишений и догм.
За сорок лет право носить украшенья
Уже заслужили своим мы трудом.
Когда в воскресенье надела ты орден,
Твоими руками добытый в труде,
Браслеты и кольца тех рук не испортят,
Пора не стесняться и ярких одежд.
Браслет - не наручнику ты его снимешь,
Когда на окучку картошки пойдешь.
Безбожники мы, и нам незачем в схиме
Воспитывать новых времен молодежь.
Как часто еще забывается нами,
Что даже назад тому тысячи лет
Чертил кроманьонец на камне орнамент,
Когда был ему обеспечен обед.
Я вижу, шестнадцатилетний мальчишка
Равняет шеренги послушные рифм,
Но небо над Брестом осветили вспышки
Стрельбы орудийной, и Киев горит.
Края низкой тучи в подпалинах зарев,
Пылает деревня огромным костром;
Сует знаменосец за пазуху знамя,
Смыкается лес за разбитым полком.
Окончив в Ирбите военную школу*,
Огонь я прямою наводкой веду.
Но в темя клюет раскаленный осколок,
В санбате стихи повторяю в бреду.
Лежу на соломе под сводами церкви**,
Стена размалевана: ангелы, рай;
Напротив посмотришь, там пекло и черти;
Пора умирать; пока жив - выбирай.
Пока выбирал я, осколок достали,
Хирурги оставили жить на земле.
Ты девок не портил еще, мне сказали,
Тюремный еще не попробовал хлеб.
Дрова пожирая, гудящее пламя
Вот-вот оторвется во тьму, в небеса.
С горящею палкой, поднятой, как знамя,
Мохнатые предки брели по лесам.
И нынче, когда тьма нависнет нал нами,
Звериный, враждебный усилится вой,
Не пламя, как знамя, но знамя, как пламя,
Древком подымаем мы над головой.
Традиции этой глубокие корни
Не видит уже человек и забыл.
Огонь - и полезно бы это запомнить -
Был первое знамя с природой борьбы.
Служить заставляем мы джинна из плазмы,
Но все же не плюйте в обычный костер.
Не раз перед ним - люди, баловни разума -
Почувствуем мы первобытный восторг.
Огонь Прометеем был с неба украден
Для голых и зябших ночами людей,
Не ради несчастья, а радости ради,
Чтоб светом и добрым теплом их одеть.
Не раз на людей кровожадно бросаясь,
Огонь человека сжигал, а не грел;
Весь мир подчинить своей воле стараясь,
Огня приручить человек не умел.
Сейчас раздается безумнейший голос:
Спор правды и кривды огнем разрешить,
От этих идей поднимается волос,
Мне это решение просто претит.
Весь мир превратить в крематорий придется,
Но, мол, не прервется истории нить.
Из всех миллиардов людей остается
Один, чтобы тех, остальных хоронить.
И если нежданно в грядущие годы
С созвездий иных космонавты придут,
Планетою стонов, планетой уродов
Наш шар опустевший они назовут.
И будут живые завидовать мертвым.
Молчанью завидовать мертвых планет.
Нет! все человечество голосом твердым
Пусть скажет огню непреклонное: нет!
Мы все не хотим смертоносного пепла
И сжечь не дадим нашу землю дотла.
Для этого надо, чтоб мощь наша крепла,
Огонь же используем лишь для тепла.
16.09-07.10.63
Мурманская тюрьма
Семь последних строф опубл. в многотиражке ЖХ-385 в 1964 г.
* -Командир учебной батареи Смоленского артучилища ст. л-т УЦА. Со мной вместе учились, помню, Николай Котельников, Славка Захаров, Лифшиц, Курилов.** -В селе Гоголев восточнее Киева.