Я должен был проверить работу фельдшерских пунктов,
расположенных по деревням на добрую сотню километров от Усть-Кута
вниз по Лене, и сейчас подъезжал на попутном райкомовском
полуглиссере к деревне Таюра у впадения в Лену одноименной речки.
Сухопутной дороги вдоль Лены в те годы не было, а река в ее
верховьях, на территории Иркутской области, сильно обмелела к осени,
и пароходы не ходили.
Над коричневым береговым обрывом столпились добротные серые
избы, между ними желтели срубы строившегося дома.. Вокруг деревни в
"зеленом море тайги" видны были неправильных очертаний плешины. Про
здешние поля нельзя сказать, что они "простирались", "раскинулись".
Они сжаты тайгой, вклинились в нее, и она, обступившая их, казалось,
вот-вот хлынет и затопит их своим хвойным шумом.
Полуглиссер, высадив меня, сразу же ушел вверх по реке. У
ребятишек, непременно оказывающихся на берегу в таких случаях, я
спросил, где живет фельдшер.
- Альбина?- переспросил старшенький, возившийся у воды с
плетеной из ивовых прутьев "корчагой" для ловли рыбы.
- А ее дома нет. Она сегодня ночью в Усть-Кут уехала с
геологами на катере.
Но в больничке еще Семеновна работает. Пойдем, дяденька, мы вам
покажем. А вы - кто? Доктор? Вы из Иркутска? Нет? Значит, из
Усть-Кута?
Я мысленно упрекнул себя за то, что не обзвонил все деревни, не
предупредил о своем приезде, желая "нагрянуть" внезапно. За полгода
до того я окончил институт и старался работать инициативно,
по-новаторски, "выявлять" недостатки и уличать кого-то в чем-то
неправильном, нехорошем, дабы способствовать строительству социализма
в нашей стране. Такие мы тогда были. "Идейные". Непреклонные, и
всякие такие.
Санитарку Семеновну, жившую рядом с медпунктом, мы встретили на
крыльце ее дома в обществе мужчины в брезентовой куртке с капюшоном.
Похоже было, что он ей на что-то жаловался, а она утешала. Семеновна
издалека следила за мной, когда я в сопровождении ребятишек
приближался ко крыльцу. Но мужчина, только услышав мое приветственное
"здравствуйте", повернул ко мне лицо, и я увидел, что у него нет
левого уха.
- Уж не доктор ли?- обрадованно заговорила она, подымаясь со
ступеньки, на которой сидела. Али проездом куда-то, и занедужили в
дороге?
Я объяснил, кто я и что мне надо.
- Вот жалость-то! Альбина Тимофеевна уехала за лекарствами. И
надо же было ей ни раньше, ни после! Вот тут и больной, как на зло,
объявился. Угораздило его тоже!..
И она легким поворотом корпуса указала на своего собеседника,
тоже поднявшегося на ноги.
Осанка мужчины выдавала крепкое телосложение. Глубокие, грубые
складки придавали его лицу выражение суровости и силы. Вероятно,
скульптор охотно и легко вылепил бы его портрет. На секунду мужчина
глянул на реку, на ребятишек, и я рассмотрел, что на месте уха
темнела только дырочка, и от виска вниз тянулись красные неровные
рубцы.
Лицо санитарки, которой, как и мужчине, было лет шестьдесят,
иссечено мелкими милыми старушечьими морщинками. Сохранившая
статность, она двигалась с живостью, пожалуй, редкой в этом возрасте.
- Ну, да вы не горюйте. Альбина завтра вернется. Я вас устрою
ночевать. Как раз и человеку поможете.- и она ободряюще посмотрела на
безухого.
- А что с вами? - спросил я его. Он, не открывая рта,
безнадежно махнул рукой. Мол, совсем плохо дело, и что-то
страдальчески промычал.
- Зубы у него, зубы схватили, доктор. Охота началась, ушел в
тайгу, до самой Аикты добрался, а там они его и доняли. И вот
пришлось вернуться, неделю уже потерял, и еще когда в Усть-Кут
попадет - неизвестно. А сейчас им каждый день дорог. Охотник он
первейший по здешним местам. Слыхали, может? Марков Иннокентий
Васильевич.
Меня заинтересовал этот человек без уха, знающий дорогу до
Аикты, дальнего стойбища эвенков, где мне тоже предстояло побывать.
Семеновна сняла незамкнутый замок, висевший на двери, на которой была
укреплена фанерка с красным крестом и с надписью "медпункт" под ним.
Мы вошли.
Пахнуло на меня знакомым лекарственным букетом, в нем легче
всего было различить запахи карболки, иодоформа и нашатырно-анисовых
капель. Столик под белой простыней, на нем деревянный стетоскоп.
Неуютная кушетка, покрытая клеенкой с бурыми пятнами иода.
Застекленный шкаф, в котором на полках лежали шприцы, резиновый жгут,
проволочные шины да коробочки с лекарствами - вот и весь нехитрый
инвентарь медпункта, сразу бросавшийся в глаза. Впрочем, если
оглянуться, в углу у двери висел над тазиком обычный рукомойник, а на
простенке между двух окон деревянный шкафчик с крупной буквой "А" на
дверце.
Тем временем санитарка, усадив меня на стул, а больного на
кушетку, так уверенно расписывала ему предстоящее скорое исцеление,
что мне стало неловко за свою медлительность, и я, отказавшись от
завтрака и от предложенного ею чаепития, решил сразу взяться за дело.
Зубы удалять я умел, было бы чем.
Семеновна выставила из шкафа на стол стакан со шпаделями в
дезинфицирующем растворе, затянутую марлей стеклянную банку с
термометром, и уже успела его сунуть под мышку Иннокентию
Васильевичу. Однако, пересмотрев все содержимое шкафа, я не нашел
никаких зубоврачебных инструментов, придется посылать больного в
Усть-Кут. Но мне было неловко. Санитарка так уверяла Маркова в моей
способности помочь ему, что он теперь с надеждой взирал на меня.
Что делать? - думал я, стараясь суетливостью и многословием не
выдать свою растерянность. И смотрел то в окно, на посеребренные и
пронизанные золотом осин и берез таежные сопки, то на больного. Куда
делось его ухо? Но мне было не до вопросов, а Иннокентию не до
ответов.
Семеновна взяла из-под мышки у Маркова градусник, и важно,
вглядевшись в шкалу, доложила:
- Температура, доктор, нормальная. Тридцать шесть и шесть.
- Спасибо! - машинально ответил я и подумал, что лишился и этого
оправдания отказа от манипуляций. Теперь и она, сделав свое злое
дело, и больной сидели на кушетке и ждали моих распоряжений.
- Мда, ситуация! - вырвалось у меня восклицание.
Больной, заметив, что я не спешу что-либо предпринять, подал
свой голос:
- Рви его, врач, рви! Четыре дня туда добирался да четыре дня
назад потребуется - допек он меня. И в Усть-Кут мне ехать совсем
недосуг. Сезон открылся. Зверя бить надо. Будь у меня клещи, какими
вы зубы тянете, я б его сам!..- и он решительным взмахом руки выразил
свою готовность расправиться с больным зубом.
- Иннокентий Васильевич! Понимаю я вас, но и вы меня поймите:
нет здесь инструментов, Нечем!
Зуб, который "допек" больного и заставил его вернуться из
тайги, оказался большим коренным зубом на верхней челюсти. А эти зубы
имеют по три корня. Правда, как я при осмотре установил, они были
значительно оголены при заболевании, называемом парадонтоз. Но зуб
еще даже не шатался. Характер жалоб, изложенных Марковым, не оставлял
у меня меня сомнений в том, что зуб надо не лечить, а только удалить.
Но чем?
- Врач! - снова заговорил пациент, - сегодня я с трактористом
нашим Гришкой разговаривал. Он смеется, бес:- Давай, говорит, я тебе
плоскогубцами выдеру. А что, если в самом деле? Конечно, ему я себя
не доверю, но вы-то сможете, надо быть.
- Надо быть, надо быть!- строго передразнила Семеновна: -
Сколько раз он у тебя болеть принимался? Сколько раз тебе Альбина
Тимофеевна говаривала, чтобы ехал в Усть-Кут лечить его? А ты все
"боюсь" да "боюсь". А еще знаменитый охотник, на медведя один на один
ходишь.
- Эх, Семеновна! - досадливо и страдальчески морщась, возразил
больной, - на медведя мы привычные, а то зуб... Как посадят в кресло да
почнут сверлить - взвоешь! Все надеялся, что так обойдется - он
покаянно вздохнул: - Так как же, врач? Будем рвать али нет? Я б тебе
с первого медведя, какого уложу, шкуру преподнес бы в благодарность
за твое доброе дело. Ведь у нас тоже план. Выполнять надо. Ты
послушай-ка, по тайге выстрелы гремят, самая охота идет, а я вот тут
мешкаю.
Я строго прервал его замечанием, что мне ни шкуры, ни других
подарков не надо, я рад помочь, но в шкафу не нашлось и новокаина. И
нечем обезболить.
- Не вытерпите без укола.
- Это я-то не вытерплю ?
- Вытерпит, доктор, вытерпит. Этот вытерпит, - подтвердила
санитарка, - он у нас терпячий, вы поглядите, как его в прошлом годе
медведь отделал, начисто ухо-то оторвал...
- А как это было? - не мог не спросить я.
- Самого его спросите, пусть расскажет.
Я принял решение.
- Возьмите, Семеновна, у тракториста плоскогубцы и все, что там
есть подходящее. Да, кстати, у вас есть швейная машинrа?
- А как же! Есть.- ответила удивленная старушка.
- Так вот. Принесите мне отвертки от швейной машины.
- Там их две.
- Обе.
- Ладно, батюшка, - согласилась старушка, которой такой
"батюшка", как я, годился в сыновья, если не во внуки. Отвертки я
потребовал потому, что пришла мысль использовать их в качестве
элеваторов, которые похожи на отвертки и применяются для удаления
зубов ( в сущности, для выковыривания из лунки) наряду с
зубоврачебными щипцами. Из художественной литературы, если читали
А.Чехова, вы знаете о знаменитом элеваторе под названием "козья
ножка".
- Я пока сбегаю в одно место, - поднялся с кушетки Иннокентий
Васильевич. И в ответ на мой недоуменный взгляд, щелкнул пальцем по
кадыку. Жест не требовал пояснений, так как я русский человек и
русский язык понимаю, но Марков все же пояснил:
- Залью граммов сто. Заместо укола.
Я невольно улыбнулся, но одобрил:
- Это мысль. Но только не больше ста.
Он ушел, а я покачал головой и стал (мысленно, мысленно!)
укорять себя за самонадеянность. Откажись, пока не поздно! Это же
неслыханное дело! Разве тебя учили в институте удалять зубы
плоскогубцами?
Но я не мог оставить без помощи этого человека, не мог сплавить
его в районный центр к зубному врачу, хотя стоило лишь написать
записку-направление, с которой он, по независящим от меня
обстоятельствам, может неделю прождать оказии, катера.
Охотник верил в мою способность плоскогубцами удалить зуб,
потому что не представлял трудностей, с этим связанных. Я, хотя и
представлял с этим связанные сложности, верил в свою способность,
потому что он в меня верил, Оскандалюсь, будет дело похлеще чеховской
"Хирургии".
Но Семеновна уже притащила грязные, вымазанные в солидоле
плоскогубцы, круглогубцы и уж совсем не идущие к делу кусачки. Пришел
и сам тракторист. Ухмыляясь, он спросил:
- А гаечный ключ вам не потребуется? Могу предоставить. Если не
поломаете.
Санитарка выпроводила его. Я сам тщательно вымыл, вычистив.
инструменты, прополоскал их в керосине и вместе с отвертками положил
их в стерилизатор, поставленный на керосинку (примуса не было, как и
электроплитки). Семеновна разожгла керосинку. Я велел Маркову
выполоскать рот, хотя он и отнекивался:
- Какие там микробы, врач! После водки во рту полная
дезинфекция.
Наконец, остудив на крышке стерилизатора инструменты, я велел
охотнику прислониться спиной и затылком к стене. Он покорно выполнял
распоряжения. В окно заглядывал заинтересованный тракторист, там же
виделись и рожицы ребятишек, как ни кышкала их Семеновна.
Иннокентий Васильевич держался стойко, только покряхтывал, пока
я пытался не раз и не два захватить зуб плоскогубцами. Рабочая часть
зубоврачебных щипцов имеет для каждого зуба специальную форму, точно
охватывающую коронку зуба. А плоскогубцы соскальзывали снова и снова,
как только я сжимал их, чтобы ухватитьзуб и вывихнуть его из лунки. Я
четко помнил последовательность действий, затверженную на
студенческой скамье (в Пермском стоматинституте я был персональным
(тогда - Сталинским) стипендиатом ):
наложение-продвижение-фиксация-люксация-тракция . Я раскаивался в
душе, что согласился на такую "хирургию", и ждал, что больной прервет
эту пытку и пошлет меня ко всем чертям. Но он кряхтел, терпел и
принялся даже подбадривать меня:
- Не подведи, врач, не подведи. Рви, чтоб его не было!
Возился я не менее часа. Охотник дважды за это время отлучался,
чтобы неподалеку в магазине сельпо подбавить "обезболивания". Лицо
его покраснело и, хотя он продолжал стоять у стены послушно, но уже
пошатывался. Я стал бояться. что он упадет. Наконец, охватив зуб
через марлевую салфеточку, мне удалось пошевелить его, после чего
отверткой я вывихнул его из лунки. Пот с меня тек ручьями. Когда зуб
был уже выплюнут больным, я, окончательно обессилевший, опустился на
стул. Марков подобрал выплюнутый с кровью зуб, осмотрел его, завернул
в клочок газеты и спрятал в карман.
- Старухе покажу.
Он, уже изрядно опьяневший, долго благодарил меня, называя не
врачом, а доктором.
Пообедав, я через несколько часов увидел, как он твердой
походкой поднимался на сопку по таежной тропе.
Семеновна с задумчивой улыбкой, глядя ему вслед, промолвила:
- Пошел, леший, своего медведя искать.
- Какого своего?
- А который ободрал его. Вам бы его самого расспросить. Может,
и рассказал бы. Хотя не любит он про тот случай говорить.
- А вы знаете?
- Да как же! Лечился-то он у нас здесь.
В то лето толкался он на лодке-берестянке вверх по Таюре, на
покос пробирался, харч косцам вез. Вы, поди, не знаете, как по нашим
речкам ездят? Они быстрые да мелкие. Лодки у охотников легкие, из
бересты сшитые. Где потребуется, можно ее на загорбок взвалить - и
пошел посуху. И не на веслах, а шестом толкаются. Конешное дело, идут
рядом с берегом, где шест дно достает.
Я прервал старушку, сообщив, что уже видал, как по реке
"заталкиваются" шестами на берестянках.
- Вот и заталкивался он выше да выше. И ни о чем таком не
думал. Ружьишко-таки за спиной имел, но собаки взято не было. И
вдруг, говорит, с ревом рухнуло на меня с обрыва что-то. Очутился я в
воде по колено, место, понятно, неглубокое. Лодка перекинулась. Сам
встал на ноги, гляжу, а прямо передо мной пасть медвежья разинута.
- Да, да, ей-богу, не вру,- иным тоном вставила Семеновна,
видимо, заметив на моем лице удивление или недоверие.
- Да так близко: рукой достанешь. И рычит. Смотрит на меня
зверюга и уже обе лапы поднял. Будто обнять хочет. И не знаю, как я
ухватил из-за спины ружье, развернул его на грудь себе да и курок
вздернул и тут же нажал на спуск. Не прицеливаясь, просто в белый
свет. ББАХ! Обычно у нас в сопках выстрелишь, эхо долго еще
повторяет:- Ах! Ах! Ах! Но тут я эхо не слышал. Из памяти меня
вышибло. Потому как неожиданность и удар на меня медвежьей туши
подействовали, стало быть. Однако, упал-то я куда? Опять же в воду.
Оклемался сразу от холодной воды, какую-нибудь секунду только и был
без памяти. Поднялся, за нож хватаюсь, а медведя перед собой не вижу.
Оглядываюсь - нигде нету. Откуда взялся, не знаю, и куда делся - не
ведаю. Семеновна заулыбалась, я тоже невольно улыбнулся.
- И не поверил бы, говорит, что случилась такая история. Но как
тут не поверишь! Смотрю, кровь с меня течет и воду красит. Провел
рукой по голове - что за черт! - уха не нашел. Сам себе не верю, шарю
еще и еще, аж на затылке ищу. Нет, правое на месте, а левого - как
не бывало. Ну, замотал сам себе, рубаху изорвав, лодку выловил да и
сплавился назад в деревню. Благо, близко было.
Вот и вся история. Лечился у Альбины Тимофеевны долгонько.
Страсть смотреть было. Да вы и сами шрамы-то видели, где медведь
когтистой лапой погладил.
Помолчав, старушка добавила:
- Другой охотник после такой оказии не только на медведя, а
зарекся бы и в тайгу ходить. А этот: - Найду, говорит, этого
хулигана, бандита. И еще, говорит, этот медведь не иначе как
сумасшедший. Ну, что ему надо было? Зачем набросился? Мужики наши
смеются: как, мол, ты его узнаешь, того самого? А Кеша на полном
серьезе отвечает:
- Еще бы не узнать! Я же его морду вплотную видел, хоть
целуйся. Как зафотографированный он у меня в памяти, и глаза его
дурные помню, и нос, и клыки.
- И верно, к своим девятнадцати медведям еще трех с того лета
добавил. А всё не те, говорит. Ходит, "своего" ищет. Обидчика.
- Ну и человек! - воскликнул я.
- Да уж, у нас все такие - с гордостью заявила cтарушка..
Тропка, уводящая в заросли кедрового стланика, была пустынна.
Тайга уже приняла человека под свое, вдали синеватое, вблизи
темнозеленое, крыло, все в золотинках осенних берез и осин, на много
километров заметных среди хвои. И чудилось мне, что идут по тысячам
таежных тропок суровые, сильные люди с милыми человеческими
слабостями, с боязнью перед зубным врачом, но с бесстрашием перед
пыткой плоскогубцами и перед медведями.
***