Дмитрий Кашинский

Дмитрий Кашинский

Истинно святой

рассказ

из цикла "Записки Сумасшедшего"

Глава I

Тот самый аист на восьмое марта, который приносит цветы

В этот день страницы календарей остановились на цифре восемь, а цены на цветы поднялись; дикие очереди за конфетами поражали своей загибаемостью, лишь весна не спешила постучаться в двери к празднично настроенным горожанам.

По обыкновению, как и все, он купил букет и отправился к ней, чтобы вечером пойти куда-нибудь. Они пошли куда-нибудь без особого на то энтузиазма, разливая где-то моря шампанского и реки русской водки.

По обыкновению, как и всегда, он немного перебрал, и теперь по-трезвому смешно продолжал ухаживать за ней с пьяным лицом.

Она, как и всегда, сейчас замечала, что по истине трезвый вид бывает у мужиков только пьяных, от чего смеялась, хохотала, как последняя дурочка. Он так её и называл: "Ты моя курочка-дурочка", - пыжился и надувался, подобно петуху-красному дураку.

Они куда-то поплыли, медленно шагом в музыке вальса. Из ниоткуда-то в куда-то. Он небрежно держал её за талию, как за полупустую рюмку, которую обнимал другой свободной рукой; и так бы они плыли очень долго, и, наверное, вынеслись в открытое море, если бы не возникший у стенки диван, который предал телам танцующих более безопасное и удобное горизонтальное положение.

Здесь они быстро совокупились методом express-вагона, судорожного летящего в акушерную с криком: "А-А-А-А!!!"

Календарь перевернулся, и появилась цифра "девять".

Она проснулась где-то, когда Он давно уже был там-то, прошлась рукой по локонам крашеных в рыжик волос, и смогла лишь вспомнить только краткое остриё "мазахистической боли", с которой всё началось и закончилось.

* * *

Настрой был ужасный. С утра ему казалось, что он будет.... О господи, что его неблагодарный желудок будет продолжать плеваться вчерашним на сегодняшнее. Тьфу, или это он плевался сегодняшним на вчерашнее? Детали, ОООО, Д Е Т А Л И. Какому идиоту, из тех, что забывают купить "безопасное удовольствие", посчастливилось поднять его на работу с разбитой головой и дрожащими крыльями. ОООО-Х!!! Попадись ему этот пионер презерватива!!!

Но делать нечего - пора за работу.

Если взглянуть на Него с высоты птичьего полёта, то, кажется: порхает не аист, а бабочка - то замашет, то перестанет, снова замашет - и так из стороны в сторону. Пьяная пичушка (где пичушка означает - птица чушка. Смешно?).

Он не мог разглядеть даже клюва, будто летел в облаках, хотя облака были высоко высоко от него, а когда-то ему рассказывали байку про аиста, задохнувшегося в облаке. "Нееет, сейчас главное не заснуть, главное не заснуть" - убаюкивал он себя, - "а то выгонят из стаи, зарплаты лишат, да и потом жена....". При упоминании о жене он замахал активнее, и в голове даже несколько прояснилось.

Так он бы и летел словно бабочка-паралептичка, если бы что-то не ударилось об его голову. Он очнулся уже на крыше дома, поглаживая ушибленное место, и осознавая, что ударился он, а не об него.

- Ох, уж эти сколькие реактивисты, сперва летят, потом думают, жабу им в пропеллер, - смачно выругался вслух, а потом ещё раз для повышения внутреннего тонуса, про себя. Впрочем, голова всё равно продолжала болеть. Он вспомнил, как же хорошо было, когда все находили своих детей, то в капусте, то в морковке, то у соседа или ещё где-нибудь, а теперь только аисты, сервис то бишь. Да и не репели эти тупые железяки, о которых вот так в плохом настроении иногда бьёшься головой, и всё вылетает.... Вылетает.... И СТОП!!! Он вспомнил нечто важное, и, оглянувшись, нашёл белый свёрток с голубой ленточкой: "Фу, всё в порядке, с работы не выгонят!" Сверток, как и положено, был доставлен по назначению, вроде бы без повреждений.

Глава II

Посланец от Бога

Они думали очень долго (потому что иначе не умели), и пришли к выводу, что святые есть среди нас, хотя бы потому, что они не совсем люди. Именно, хотя бы потому, что не совсем. Разве человек может? Нет, не может быть святым, главным образом потому, что он умеет думать, ... а они не умеют думать (хотя бы так же, как люди).

Он был в списке пятым, поэтому его назвали Антоном. Он был святым, потому что не умел думать. Он лишь внешне похож на человека. Он не знал, как люди называют его; и ничего не умел кроме одного; того, чему обучали ЗДЕСЬ. Но он был лучшим в ЭТОМ одном, потому что делал ЭТО более реалистичнее и живее. Он умел молиться....

Иногда говорили, будто Он делает ЭТО лучше, чем МЫ. Возможно, здесь своя доля правды. Пусть Он не умел говорить, а лишь заучил отдельные звуки, собиравшиеся в слова неизвестной и неуловимой для него молитвы к Богу, которого не было для его мира. Часто он молился тепер даже в туалете, получающий удовольствие от сбегающей струйки, или засунув большой палец в ноздрю; и никто не мог и не смог бы уловить его смысл в ветхом смысле сочащихся слов, словно кровь из раны, служившей ему как рот.

Каждый раз присутствующие поражались зрелищу. Он произносил слова так ласково, так уверенно и проникновенно; слёзы на его глазах были такими неподдельными и правдивыми, а взгляд светился до непостижения разумным огнём, и им казалось: "так молился бы сам Иисус". Его уста горячо произносили звуки людей (не его звуки), взор опрокидывался к небу; и иконописцу было бы вовсе не в тягость пририсовать воображаемый нимб над его пустой головой.

* * *

"Он молился, как сам Иисус...", - эта мысль долетела и до Него.

Это - было. Всё.

Кто-то почуял и обернулся к нему. Как и обычно подуло в голове прохладным ветерком:

- ... слышал про Антошку?

Как и обычно он ответил, что мирская суета ему в грусть, но, конечно, он слышал про мальчика идиота, которого кинула мать, та девушка, напившаяся с кем-то там-то на Восьмое марта. Он даже предвосхитил вопрос и добавил, будто не то, что слышал, а и сам видел, как Он молится.

- Что думаешь? - Подул в его голове прохладный дух.

Он, как и обычно говорил: "... безусловно, там что-то есть, но только как аллегория, не больше..." Он сказал, что это похоже на скульптуру: подобие живого, но лишь подобие.

- Вылечи его, - зашумел ветер, - мне хочется посмотреть, какова будет молитва, лишь только он сможет осмыслить её.

На сегодня ветер смолк, а солнце сияло.

Вахтёрша разинула рот, пропитывая жирным взглядом зашедший солидный английский пиджак, из-под пол которого шевелились ноги. Вахтёрше хорошо было известно - пиджаки не умеют ходить. Только, когда через несколько дней, после пришествия импортной одежды, её спросили: "И какой же он из себя был?", она почему-то странно ответит: "Новый, чёрный и качественно-импортный". Её не поймут и подумают: "Она "того"" (а может и "этого"). Но та посмотрит на них ("Хех, дурачки"), шмякнет губой и повторит: "даже не синтетика - чистая шерсть".

- Вы к кому? - Спросила она у чопорной пуговицы напротив. Пуговица молчала.

- Хорошо проходите. - А какое её дело, в конце концов, что ответит ей настоящая фирменная пуговица? Фи, стоит из себя интеллигентку, а на вид вовсе не блестит. Очень необычно, но вместе с бурным потоком мыслей вахтёрша так и не вспомнила в этот день, что пуговицы определённо неразговорчивы, и всегда чопорно молчат (может быть потому, что их рот пришит).

Пиджак зашелестел и пошагал вперёд. Да, да, я помню: пиджаки не умеют ходить, но это так кажется.

* * *

А здесь и в действительности, которая похожа на нереальности, очень страшно.

Ходить страшно, хотя сами коридоры не столь зигзагокорючены, они похожи на опустошенные засохшие тропинки "Пустыни Разума", Она наполнена злоключенцами, которые отличаются от заключённых тем, что не способны осознать своего заключения.

Там, на тропинках безумия еда в стремлении выжить околючилась едким зловонием: "Ешь - не хочу"; стены желтеют, чтобы слиться с безразличием и апатичностью наблюдающих; звуки шепчут, чтобы испугать всё живое вокруг; и сердце ослепло, чтобы биться, биться, и биться, пока не заснёт.

Тут в действительности ходить как внездесь (кто знает?)... страшно. Кажется ты - не в реальности, а в нереальности. Это бред. Бред от солнца пустыни, и вскоре его шум заглушит голос, который ещё остаётся в тебе, на время зашедшем сюда.

Туда он смотрел лишь несколько мановений минут, и не видел большой разницы между облезлой стеной и лицом на её фоне. Здесь не проскользнуло ни единого намёка на чувство жалости. Вместо того, где-то в глубине стучало страшное отождествление ЕГО с СОБОЙ. Таким было чувство отвращения, которое сочилось из глубин души, наперекор знанию, твердившему: "ТЫ не должен"....

Холодной чистой рукой он подобрал сидевшую в Его голове Гадость. Она жадно вскипела в чистых пальцах мастера, пытаясь проникнуть в суть, но он усмирил её; и та, повинуясь, спряталась в нём.

* * *

Глава III

Молитвы грешных

...А наш Антошка не желает копать картошку!

Это он всем дал понять по прошествию года с кусочком на чистом человеческом языке. Более того, на вопрос, обращённый вовсе не к нему, он некультурно перебил воспитательницу: "Сам прочитал!".

* * *

Ох! Ну, они разбирались. Ну, ОНИ - разбирались. Разобрались!!? Это должно было быть сложным. По определению. А Они люди умные, им легко разбираться не в престиж. Потому как умные люди разбираются только в сложном (в прямом смысле сией фразы).

Антошка - мальчик уникум. Теперь это поняли, и вообще стало смешно, что какая-то мымра пьяница, скрестив свои дороги с восьмимартовским аистом могла бросить такое способное чадо в... (куда бы вы подумали?).

Поскольку это стало действительно интересным, и, главное, финансово выгодным сюда съехались все кому ни лень. Все они: свои, а потом и импортные учёные пристально блюдили новое чадо в доме для "не совсем продвинутых" отроков современности. Все они, как один, пытали тамошних работников в надежде на "зелёное будущее", и на предмет открытия страшной тайны. Те в свою очередь червонели по этикету, словно от стыда, от чего больше походили на марсианских гуманоидов, скрывающих супер технологию антигравитатора; и этим всем видом вызывали прилив слюней у мечтающих профессоров.

- Антошка, пора есть!

Вопрос: "Сколько людей смотрит на вас, когда вы едите?" Можно подумать Он ел как-то по-другому, или глотал гвозди - столько внимательных учёных глаз уставлялись в тот великий момент.

Ох, уже эти "наученные учёные"...

Зато первыми всё-таки оказались (не обезьяны)... журналисты (Дарвин ошибался). Вместе с чудо-докторами из общества "Пустыни Разума" они организовали репортажи, и даже шоу в стиле: "Будущее детям!!!". Программы получили большой успех, правда, никто так и не понял, о каком будущем и о каких детях там говорилось. Это детали. ДЕТАЛИ!!! А главное: "Антошка - мальчик уникум!"

* * *

Наконец-то улеглись страсти по сенсации. И уже никто не заглядывался на каждое его движение или действие. Что такое? Просто истина: чудо перестаёт быть чудом, если оно существует дольше, чем способно удивлять.

А ему и теперь каждый вечер хотелось и желалось встать на колени, и поговорить; произнести какие-то слова, что снова и снова, будто бархатные снежинки крутились в голове; они были единственными спутниками в его небытии, знакомые и неизвестные в одночасье. Он часто спрашивал об их назначении, но толи ответы были очень сложными, толи очень пустые - он не мог оценить их пользы.

Уже была ночь..., или выключили свет; но снег падал в глубине окна; там было также глубоко, как и в его безответных вопросах - тёмная пропасть и ничего впереди.

"Я не знаю, как Тебя зовут точно. Надеюсь, Ты не то, что мне говорят. Думаю, да". - В пустоте бездны падал снег. - "Но ты откроешь мне как Тебя зовут?... И почему они боятся тебя? Ты их напугал?

Сами твердят, что ты "хороший" - и боятся, наверное, из-за того, что никогда не говорили с Тобой, и не видели Тебя. А я не боюсь. И Ты поговори со мной, только так, чтобы я увидел Тебя.... Правда?"

С ним никто не говорил; ни сегодня, ни завтра, после завтра....

- Хорошо! Если ты немой, сразу так бы и сказал. Но прийти хоть ты сможешь?!! Приходи.... Только так: если через неделю не зайдёшь - всё, я с тобой больше не разговариваю. Слышишь? Через неделю....

К нему никто не зашёл и через неделю, и через месяц, и через несколько лет....

* * *

- Антон Иванович, к Вам пришли!

- Да, Люба, кто?

- Совсем не знаю, Антон Иванович, но говорит, будто ваш давний знакомый.

- А какой он из себя?

- Внешность?....?.... У него такой пиджак, крутой, суто английского пошива....

- А лицом?

- Лицо?....?.... Даже не знаю..., но пиджак настоящий, новый чисто шерстяной, может клиенты?

- Хорошо проводи.

...а когда Он вошёл, ему увиделись шторы вишнёвого отлива, за которыми шёл всё тот же снег....

- Здравствуйте Антошка, - и улыбнулся ему доброй всераспахивающей улыбкой.

- Вы меня знаете? - И ведь не в том смысле, что слово "знаете" относилось к Антону Ивановичу, оно относилось к "Антошке", именно к тому "Антошке", о котором уже давно позабыли.

Свет окрашивался в стиль ниспадающих штор, и ходил по полу незатейливой змейкой.

- Конечно, Антошка, я помню. Я хорошо помню, как ты молился....

- Вы, наверное....

- Да? Нет... в каком-то смысле, но не более, но Не Тот доктор, - он сел за стол, по другую сторону так, чтобы бордовые шторы миловали его взгляд, а лицо стало скрупулезно собранным, хотя не значит - напряжённым; в голосе слышалась некая фривольность, но вместе с тем и уважительность. Человек в пиджаке молился: сперва слабо, потом громче - пока вся комната, словно эхо, повторяла за ним внутренним голосом пола и мебели. Он молился и молился, молился даже тогда, когда его горло сильно зажали две крепкие ладони, и дыхание злости обдало жаром его лицо.

- Вы что издеваться пришли? - Горячий воздух и слюни летели ему прямо в глаза изо рта Антона Ивановича. - Да что Вы знаете, хилый докторишка?!!

Антон Иванович думал, что задушит его: руки сжимались сильнее, шея была словно резиновая - уходила и скользила от них. А самое противное: болтливый язык продолжал говорить и извиваться:

- Я не издеваюсь, Антон Иванович. Но вы молились Богу, будучи Идиотом. Хотя, ставши человеком, Вы забыли Его.

Антон Иванович опустил руки, он ждал, что гость упадёт на пол, потому что давно задохнулся, а голос, который он слышал, и который остановил его - был в воображении.

"Я - убийца!" - сказал он сам себе, и нежданная волна беспокойной радости обдала его. С отрешённым видом он присел в своё кресло, и заметил, что на него смотрят. Если он уже сошёл с ума, то это было бы правдой. На него глядели два глаза из-под английского костюма, и словно пытались задушить так же, как и он только что сделал это руками.

Гость кашлянул, хмыкнул. Антон Иванович посмотрел на кабинет: бардовые шторы наполняли его жарким теплом, а свет струился змейкой по полу, казавшись потоком дымящейся крови, некогда хранящей жизнь, но уже неподвижной. Потом в отблеске штор он увидел лицо гостя: такое же красное, но спокойное, похожее на чопорный английский пиджак. "Показалось..." - подумал он.

- Конечно, я помню, - доносился до него хрипловатый голос гостя, - что Вы звали его и просили поговорить. Он не пришёл.... Но это и было правильно.

- Это ты?

- Ты! Я это я, но не тот, о ком вы подумали. Он уже давно не гостит тихими вечерами в ваших закоулках. Они слишком плохо на Него воздействуют.... Ну право - я всего лишь посланник.

Антон Иванович снова посмотрел в сторону гостя, и увидел хороший шерстяной пиджак, который продолжал:

- Но он не явится к тому, кто может ожидать его отсутствие, - пиджак замолчал, в молчании смакуя последнюю фразу. Он сам придумал её: "Не может явиться к тому, кто может ожидать...". Из этой фразы напрашивался единый и "неправильный" вывод: "Он никогда не придёт к людям, так как последнее условие невыполнимо в живом и жизнерадостном рассудке". Наверное, лишь такие, как Антон, могли бы заинтересовать "небесного отца". Отсюда ему напрашивался ещё один "неправильный" вывод: "Что верить - вовсе необязательно, важнее не верить". В данном случае: не верить в то, что его не может быть.

Этот пижон говорил много, а главное долго. И если не много и если не долго, то страшно утомительно; возможно его слова звучали также как и из уст матери, которая рассказывала твою внеочередную оплошность. Эти слова были разные - но ты уверен, что слышал их только что, и снова и снова - одно и тоже. Наконец-то воцарилась тишина. Антон подумал, что чем больше будет молчать, тем меньше сможет что-то ответить.

- Так что? - обратились к нему.

Говорить оказалось непривычно, словно дышать в воде. Слова вязли в пузыри и получались похожими на "Буль-буль". И вообще, казалось: Антон Иванович открывал рот как-то по-рыбьи хаотично:

- Что Вы хотите собственно? - Буль....

А он ха-ха ничего не хочет.

- Собственно, как Вы говорите, от Вас - ничего.

Мол, говори что хочешь, а не булькай как рыба.

- Идите! - Буль.... - Идите вон!!! - Буль-буль.

- Увы, не могу, работа у меня такая, я - посланник. Я тот, кто по повелению хозяина моего забрал у Вас Безумие. И потом, вы хотели, чтобы с вами он поговорил.

- Через неделю..., - Антон подумал, что больше. - А ждал я месяц, надеялся два, сомневался три. Я долго ждал, но и сейчас: вы не Бог, а всего лишь посланец.

- Предположим, что это начало и очень многообещающее.

Всё!!! Он всё понял: "Это начало и очень многообещающее". Всё понял. Псих в роли посланника бога, в стыренном из магазина хорошем английском пиджаке будет играть свою незабвенную роль. Господа зрители! Прошу Вас, сядьте в лоджии. И наслаждайтесь. Представление началось. До чего же стало интересно. Он сел и расслабился, предаваясь некоторому искушению.

- Хорошо, вы - посланец. - (Или "засранец", так даже лучше звучит). - В это я верю. Но вот скажите, если вы действительно так хорошо знакомы с нашим всевышним боссом, почему он выбрал именно меня, почему он сделал из идиота умного ребёнка?

А? Как он сказал? Ему аж понравилось!!! Мысли о рыбном аквариуме у него вылетели из головы насквозь, и теперь он был похож скорее на говорливую пичужку (где пичужка - это .... Ну вы помните).

- Потому что Ваши молитвы были без корысти, Вы ничего не желали в них, в отличии от остальных людей.

Да, логики в его словах было не много. Посмотрим, из чего он сделан....

И в этот момент, в тайне от автора сией мысли где-то глубоко притаилась неопределённая ненависть некоторого спортивного характера.

- Людей.... - Антон Иванович улыбнулся, - знаете, если Вы попробуйте показать, хоть одного из людей, которые молятся и даже пусть подсознательно ничего не ждут от этого, то вы, наверное, могли бы показать только на Идиота, потому что тот не умеет требовать, или чего-нибудь ожидать.... Он не умеет и не может просить чего надо.

Ну, сказал, как отрезал (прирезал - так даже лучше). Но Чокнутый в роли Посланника не сменил ни одной нотки в доморощенном спокойном тоне, хотя не продолжал. С кем Он разговаривает? Он что глухой, и не слышит меня? Можно подумать слова Посланника (или это был Чокнутый?) обращены к бордовым шторам за спиной Антона Ивановича.

- Да, конечно вы правы. Нет людей, которые бы в молитве не желали чего-либо для себя, но это природное для них. Вы, наверное, с этим согласитесь. Да?

- Это сложное утверждение. Я б не делал поспешных выводов. Вашими устами говорит желание меня унизить, а не осознать. Ими говорит лукавый.

- А вашими - святой, тем и лукавый. Не так ли?

Да! Да! Да! Он его поддел. Поддел гада. Глаза засверкали в триумфальном шествии.

- Говорит... - пиджак смялся, - Это правда. Правда и то, что ваша мать - пьяная тёлка, которая провалялась ночь с каким-то мужиком аналогичного состояния на восьмое марта. Поэтому вы и родились Идиотом.

Антон! Антон, заткни ему рот, этот резиновый рот.

Пиджак продолжал:

- Аиста, который принёс вас, сбил Боинг, он был очень не в себе, и, наверное, Вы тоже ударились головой.

Антон похолодел. Он вспомнил те мгновения, которых тогда не мог понять, но, теперь научившись языку людей, вспоминал их будто бы заново: сейчас кто-то беседовал с одним из Наблюдающих "Пустыни Разума": "У нас намного веселее, чем тут. Эти как рыбы молчат, а там...ООО, столько интересного узнать можно... её один псих придумал...так вот, представь, если зачинаешь ребёнка пьяным, то его приносит пьяный аист. Ну, понятно, что пьяный аист может и в землю врезаться, или в самолет, например. Ха-ха! И ребёнок может так сказать покалечится. Если ребёнок ударяется головой, то он попадает сюда или к нам... Весёлая теория...."

- Запомните, опасно носить детей восьми мартовскими аистами. - Эти слова Посланника снова вернули Антона в комнату с бордовыми шторами, и он услышал их между сном воспоминаний и отвратительной явью. Так в нём раздался внутренний крик.

Стойте!!! Он же убьет его. Он же возьмёт дурную голову Психа, легонько, но крепко стиснет её, и тогда белая милая улыбка нарисуется рукой НеЛеонардо на Его бледном, перед тем красном лице.

Он будет долго стоят над трупом-игрушкой, испытывая отвращение в удовольствии или удовольствие в отвращении. Где-то там далеко, будут висеть любимые красные шторы, и он скажет, как споёт, что их цвет очень подходит. Мы спросим: "К чему?". А он промямлит: "Неужели не понятно?"

И снег падает так, не холодным белым телом на тело тёплой бренной земли. Надо вспомнить о том, надо вспомнить об этом, но нет воздуха в спёртой груди. Его молчание, попытка справится с криком, а воздержание - страх возжелать. Движенья без смысла, просто так - страх бездействия, а бездействие - желание быть.

- Вы меня слышите?

Когда голос донёсся до него, он увидел комнату по-новому: глаза помутнели, белая пелена залила всё кроме лица гостя. Ноги его дрожали, и всё тело как-то сжалось.

- Вам плохо?

Он пытался освободиться от ЭТОГО. Повертел шеей и зевнул, но неизвестное онемение всё ещё беспокоило. Почему он слушает ЕГО? Почему он просто не уйдёт?

- Антон Иванович? У меня нет времени на пустые разговоры. У меня есть дело, а Вы ведь и вправду деловой человек.

Антон Иванович зевнул снова и повертелся на кресле:

- А моего отца как звали?

И в этом вопросе ему стало наконец-то легче. Посланец посмотрел на него укоряющим взглядом и приступил к делу.

- С того дня, Антон Иванович, как я забрал твой Недуг, срок уже почти вышел. Что есть - исчезнуть не может, и я должен найти ему, так сказать, нового хозяина. Это следует сделать за последние пол года. К сожалению, я не могу решить, кто достоин его. А ты, Антошка, более не Идиот, а как говорили: "Мальчик уникум", и сам можешь решить, кому его отдать. Пусть это будет так. А как только ты сделаешь это, то одно твоё сокровенное желание исполнится. Ты увидишься с Ним. Теперь протяни мне свою руку.

Он беззвучно протянул ему руку ладонью вниз и сжал ею его ладонь, отдавая холод и страх, который теперь проходил от его руки к руке Антона.

- Так вот, Антошка, когда здороваться будешь, пожимая руку ближнему своему, подумай про ЭТО - и всё. Только не забудь: если не успеешь в срок, то будет оно твоим снова и навеки.

Антоша вообразил, что посланник произнёс "Аминь", и сам услышал его в себе, как тяжёлый удар колокола. Всё. Вишнёвые шторы откидывали краснеющую тень на золотой паркет.

Глава IV

Те, кто умеют мыслить

Значит так: задача была как дважды два - найти какого-нибудь гада, разжиревшегося до отпада, которого не жалко пристрелить из автомата, и отдать подарок ему. Вы скажите, что таких у нас дефицит? Какой такой дефицит-геноцид? Как же Антошке не знать некоторых из них, а с другими быть знакомым лично. Выбор сделать не трудно. Аж жалко, что такая "зараза" у него в единственном экземпляре, вот наладить бы поставки её бартером, так Антошка бы сразу одарил ею многих мужей наших, и даже денег не взял бы.

Вся трудность состояла в ином: выбрать достойнейшего из недостойнейших, или "Достойнейшего в низком из высоких в недостойном". Жалко ведь было потратить такой эксклюзив на мелкую сошку.

С сегодняшнего дня наш Антошка окунулся по уши и по чуб в ... это - сливки общества (где сливки от слова "сливать"). Уму думалось, будто бы без акваланга здесь долго не продержатся. Но только там ему вдруг показалось, как он снова очутился в милых из детства Розовых стенах "Тихого дома" на "Тихой улице". Именно "тихой" (это Вам скажет Антошка), потому что люди не ходили по ним, и не было слышно звуков человеческой природы.

Только Здесь это было ещё страшнее. Коридоры без стен, крики без голоса, взгляды из ниоткуда, и главное: мысли от безмысленного - всё это окружало того, кто отваживался отправиться туда. По этому месту ходили такие же, какие ходили по Его "Пустыни Разума". Они не были похожи на святых, хотя и умели молиться в церквях, очищая священнику свой кошелёк - они мыслили. Если можно было бы назвать, он бы назвал их "Думающим Безумием". Но не было того языка, который смог бы описать такое.

В этом Всём, неограниченным розовыми стенами покоя, царило вековое дикое царство обезумевшего разума. Безумного потому, что он не знал для чего он. Мыслей у них было много, но все они бежали в неизвестном направлении. Способностей и возможностей было много, но все они служили неизвестно чему.

- Закурить не будет?

Когда Антон Иванович открыл глаза, и посмотрел на Это "Закурить не будет", то был далеко. На него смотрело детское лицо с прокуренным голосом. А, нет - это женщина. Он не сразу догадался..., брюки и драная мужская рубашка; обратил внимание сперва только на них, но теперь сознание быстро возвращалось из приятного забытия. "Где же у меня сигареты...". Он порылся в правом кармане и вытащил одну.

- Спасибо, - ответил прокуренный голос с детским лицом. Потом голос замолчал и отвернулся от него, почуяв презрительный взгляд. - Все вы ядрёны кабели...

Антон Иванович прислушался, глянув на неё с притворным безразличием, а, может, с отвращением, и подумал, что, видимо, её бросил мужик, вот она и такая....

- Ну, ну, правда, сволочи, правда!!! - Не унимался прокуренный голос.

- Ну почему сволочи? - ответил Антон про себя, и только потом понял, что сказал в слух. Ой! Пожалеет, что завёл разговор, проклятый язык. Он собрался уйти по-английски тихо и незаметно.

- Потому и сволочи!!! - Глаза её химерно засветились, и она выплюнула сигарету, якобы в знак протеста.

- Эй, ССУК!!! - Выдавила их из себя, и вся захрипела, словно что-то раздавила в себе. Это было её любимое слово, как одно из тех, каких не найдёшь в толковом словаре, и за которое она гордилась, как за награду. Только в её устах оно имело такой потаённый замечательный смысл, к сожалению, понятный лишь только для неё. Подумайте: если сука - значит женщина, а ссук... именно - это женское мужчина. Её не расслышали? Она повторила: "Эй, ССУК!!!"

Но никто, а именно Он, прозванный только что женским мужчиной, не повернулся к ней, чтобы обматерить навстречу. Этот жалкий женский мужчина ускорил шаг. А зря. Не стоит обижать желания женщины, пусть хоть они будут и столь ужасны. Она разозлилась, хриплый голос натянулся до предела, обрываясь местами, как плохо настроенное радио. Она не орала, она - вопила:

- Да!!! Вы ВСЕ!!! ТАКИЕ!!! ВЫ ВСЕ!!! КАК тот придурок на Восьмое марта. Отт....

Когда ветер, или Сознание заглушили от Антона последние слова, вырванные из груди прокуренного голоса, то он услышал другой голос, который звучал глубоко в нём, сперва один, потом больше - все они были знакомы и незнакомы ему одночасно: "Как тот придурок на Восьмое марта... тот придурок на Восьмое марта... на восьмое... в бак лягушку ему, смотри разлетались... какому это пионеру презерватива... мальчик уникум... дети - наше светлое будущее, которое мы... поимеют Вас, ох как поимеют, и вот тогда вы будете, вы все у меня будете... Антошка, Антошка, пойдём капать... то в морковке, то в капусте, а тут аисты... а кто вам говорил, что идиот... какая-то дура выкинула в мусорный бак... ха-ха-ха, аист ударился головой, нет, ты слышал... молился бы, как сам Иисус..."

Он остановился. Тогда всё замолчало. Тогда всё замолчало в его дурной голове. Будь всё проклято!!! Зачем!!! Зачем он сказал. Кто просил его разевать свой рот? Ему было больно, но он пока не знал от чего. Он думал, искал причину этой новой только что вырвавшейся на волю боли. Ох, как это сжигало его грудь!!! Он повернулся, воображая себя шатающимся от выпущенной в грудь пули, и говорящего словно в церкви. Но это только ещё казалось, никто в него не стрелял. Он спокойно развернулся и спокойно спросил:

- Что вы сказали?

А она не ожидала ЭТОГО. Пересохшая глотка сжалась. В её взгляд добавилось странное чувство сомнения: "Почему он остановился? Что, Ссук, в милицию?" Мысли о милиции покарёбили изуродованное жизнью лицо. Нееет, она не желает в милицию. Её пропитая голова всё ещё решала: расцарапать ССУКУ морду, или просто обматерить, а потом гордо уйти. Она сглотнула, потом сплюнула, потом приготовилась вопить далее:

- Тот придурок, что не купил презерватив, ха, я ему говорила...

Почему она об этом говорит? Но она не останавливалась, так как разговор про Восьмимартовского аиста вызывал у неё самое сильное удовлетворение, которое она ещё способна была испытать, ибо другого уже не дано. Это же кайф!!! Как хорошо!!! Она всем расскажет об этом гадском ССУКЕ, который кинул её двадцать с лишним лет назад с недорожденым (или недоделанным) идиотом.

Она приготовилась повысить ноту, но голос не поддался, он убывал, если не по громкости, то по интонации, которые превращались из проклинающих в раскаивающиеся. Она пыталась и пыталась орать, вызывая в себе ненависть и зло. Но они вдруг предали её. За что? Почему? Когда она так в них нуждалась? Но что-то изменилось вокруг, что-то, что спугнуло ненависть в её незнающем любви сердце. Нечеловеческий крик оставался теперь где-то далеко, далеко в глубинах её души, а наружу долетали лишь обрывки фраз.

- Пьяная скотина, не смог доползти до туалета!!!

- Вы тоже были пьяны? - звучал вопрос Антошки, который в этот миг видел летящего на встречу Боингу пьяного аиста со свёртком в клюве: "Ох уж этот пионер презерватива, лягушку им в бак!!!".

Голос её весь вышел, оставив лишь нотки безнадёжного сожаления о чём-то:

- Я!?

Может быть, она даже заплакала, если бы не разучилась, поэтому только прохрипела, пытаясь скрыть звуки обиды за вздохами презрения.

- Конечно, придурок, я была пьяна!!! Мы выпели: Восьмое марта - праздник детства!!! А аптека рядом была, я ему говорила. А ему не только лень в аптеку было сходить, но и вытащить. - И она засмеялась, словно как в те времена: "Ты моя дурочка-курочка". - Он в аптеку не дошёл бы, он даже до туалета дойти не смог... ССУК!!!.... Выблевал на диван!!!

Она говорила дальше, но он её не слушал. Снова поднялся внутренний шум, и небо почернело над ним, и налилось тяжестью. Он мысленно собрал свои руки, похожие на две вилки, для того, чтобы вколоть их в женскую грудь. "Котлета" - произнеслось в нём. Через несколько секунд он видел, как её тело поджаривалось, приятно чмякая и шкваркая на сковородке. Аппетит разгулялся, призывая на право и налево: "ЖРАТЬ!!! ЖРАТЬ!!! ЖРАТЬ!!!"

"Я с утра ничего не ел" - произнеслось в нём. Потом он снова понял, что стоит на улице, посреди никому ненужных людей, и Она - женщина в мужской потрёпанной рубашке, уже отвернулась от него, уходит куда-то прочь.

- А ребёнок? Ребёнок, которого ты бросила в мусорный бак?

Слова догнали её; они повернулась, подозрительно взглянула сквозь, потом что-то прошептала:

- Этот? Так из такого даже котлеты не сделать.

"Из такого даже котлеты не сделать" - Кто сказал? Она? Я? Ни капли жалости. Его руки снова превратились в вилки, а голодный желудок заорал: "На котлеты её, на котлеты!!!". "Пожми руку и отдай!!!" - перебила вопли желудока голова. О, как она была права, как же была права.

* * *

Ему показалось, что это уже где-то было.

Он показал её рубль, два, три, словно леденец на палочке. И она, маленькая девочка, которая любит сладкое, подошла к нему, без страха, без подозрения. Как должное.

- Дай Бог... - мол "пожалел, да?", и она пошла.

Ну, дай Вам Бог. Если бы она знала, что иногда у Бога лучше не брать, а отдавать ему. Ну, дай вам Бог. Он уже один раз дал ей меня. И что? Он протянул ей только несколько рублей и пошёл прочь...

Под грустную мелодию улиц ему вспомнилось, что с самого утра ничего не ел. И подумал, потому что умел мыслить. Подумал, что самая лучшая его мысль: "ЭТО останется во Мне".

* * *

- Вот и всё. - Шумел ветер в голове посланника, - завтра ты встретишься с Ним. И возьмёшь ЭТО. Он доказал, что достоин моего выбора, он прошёл испытание. Он оставил себе то, что ему принадлежит.

- Но кому тогда передать ЭТО?

- Возьми его себе. Тебе будет ново. Иногда нужно освободится от мыслей.

- Но..., - и он почувствовал, как кто-то изнутри крикнул: "Ну что посланец? Засранец ты, Засранец!!!" Ржавое "Но", и никого уже не было. Он опустил голову. "Может ещё одно испытание?" - подсказала голова. Но он засмеялся, и снова раздалось хриплое "Но".

- Да, и ещё, - зашумел головной ветер. - Я обещал познакомиться с ним. Ты его приведёшь.

* * *

Когда снова наступило утро, он вспомнил, что ничего не ел. Нужно пойти домой и поесть. А ещё лучше нажраться так, чтобы ничего не осталось в холодильнике. Возьму все свои бабки, пойду по магазинам, осуществлю так сказать культурный отдых по максимуму: наору без причины на милиционеров, выступлю по телевиденью, скажу: "Все козлы", или "Кому жить хорошо, а кому ещё лучше". Расскажу и про идиотов, и про святых, и про жёлтые стены, и про аистов, и откуда дети берутся. Всё расскажу. И про Бога. А про Бога я скажу - не святой он. Не свя-то-й. Потому что мыслит.

Пусть думают, что я сумасшедший. Зато где-то внутри у каждого из них отзовется мой голос. И это хорошо, потому что я завтра стану. Я стану истинно святым. Прикручу лампочку на лоб, чтобы светила. Хотя конечно можно и под глаз дать - то же электричество.

Кто-то шагал по пустой шестичасовой улице.

Они встретились. Посланник скинул с себя английский пиджак с фирменными пуговицами, и бросил его в лужу.

- Ну вот. Мы снова свиделись. - Он улыбнулся, и впервые Я увидел Его лицо по настоящему. Оно было такое же по-грустному радостное.

- А! Я тут решил пойти на телевидение.

Вдруг мне показалось, что мы давно знакомы. Кто знает. За последние три месяца мне всё кажется таким вот, больно знакомым. Я вспоминаю что-то, о чём никогда не вспоминал, вижу людей, истории, и .... Впрочем, где-то я его всё-таки видел. С моего лица сорвалась непринуждённая улыбка. Посланник протянул руку к моей голове, и показалось, будто я стою на коленях, и говорю. Слова поначалу кажутся неразборчивы, но потом я понимаю, что это слова молитвы. Впереди меня жёлтая стенка, и его лицо именно такое, как и теперь. Он протягивает ко мне руку, и что-то происходит. Это же он!!! Я уже видел его лицо!!! Хотя почему я не узнал его в офисе? Странно, просто не обратил внимание? А может не смог вспомнить. Бред. Я посмотрел на английский пиджак, валяющийся под ногами. Аааа... Вот в чём дело. Дурацкий пиджак. Дурацкие пуговицы. И ЭТО?

- Подожди ты! Ты, что знаешь, кому его передать? - Антон отошёл и посмотрел ещё раз на посланника. - Нет, я его тебе не отдам.

- Отдашь, куда ты денешься, так решил Он. И потом ты же хочешь увидеть Его?

- Я не отдам!!!

Он не отдаст? Ну и пусть. А зачем ты будешь просить у него? Ну и что?

- Хорошо, - я вспомнил его маленьким, ещё с того момента как пришёл в Жёлтые стены. Он действительно чем-то был похож на святого. Чем-то. Правда, я не могу понять чем. Хм.... А ты действительно истинно святой, Антошка, действительно, в отличии....

- Понимаешь? Потому что мне некому его отдать. Каждый уже болен своим, и даже более тяжёлым. Может и не так-то плохо быть Антошкой идиотом. Я даже знаю, почему это хорошо.

Мы посидели в ресторане, поговорили, и только под вечер пришли домой. Посланник оказался хирургом в шестнадцатой больнице, и мы долго говорили с ним о болезнях, пороках, шутили, издевались. Он рассказал мне про пуговицы, а я про то, что увидел тогда его лицо. Мы вместе поняли почему. Он рассказал мне о том, кто была та женщина с прокуренным голосом, и кем был мой отец. Я рассказал ему свои злоключения за последние полгода, а он мне - свою судьбу.

"Ха-Ха", - Думал Антошка, - "Вот тебе и Святой. Вот если бы он был идиотом, тогда б точно до такой пакости не додумался".

Хорошая шутка. И Антошка умилился вместе с новым знакомым, сидевшим напротив.

- Пора, - Посланник уже накачал шприц какой-то гадостью, и сжал жгутом правую руку. Я лёг на диван.

- Что это за гадость?

Он улыбнулся мне:

- А не всё ли равно? Всего лишь одно средство, помогающее людям не чувствовать боли. А чтобы увидеть Бога, нужно перестать верить в реальность.

И он ужалил меня иглой, сам, растворяясь в белой сладкой дымке сна.

* * *

Я падаю или иду?

Я иду или взлетаю?

Взлетаю.

В призрачной темноте появляются белые пятна. Они кружат и тают, пока темень не заливается белым молоком.

- Я здесь. - Шепчет на ушко белое пятно.

- Кто? - раздался мой голос.

Я услышал его другим, звучащим со стороны. Будто он был где-то рядом.

- А я и так рядом, - раздался голос.

- Ты?

- Я....

И ничего не было вокруг, ничего такого, что я мог бы заметить. Всё, казалось, летело то вниз, то вверх, или шло прямо, кувыркалось и исчезало так же внезапно, как и появлялось. Где-то внизу под собой я увидел своё тело. Оно снова было молодым и широко улыбалось. Я видел самого себя со стороны, но и из себя также. Почти сказочное ощущение наполнило меня, и я посмотрел вниз. Испугался? Нет.

Под ногами растекалось белое молоко, оно застелило тьму так, что я стоял на нём. Из молока поднималась дымка. Она медленно ползла выше и выше. Я испугался. А вдруг задохнусь? Но я не смог бы задохнутся, потому что не дышал. Когда грудь впервые поняла это, то снова начала хаотично сжиматься и разжиматься, пытаясь вспомнить, как нужно дышать. Но это было уже не нужным. В голове чувствовалась пустота, и лишь только отдалённый стук сердца успокаивал моё воображение. Сердце!!! Я прижал руку к груди, но она, грудь, молчала. Но, я же слышал его; оно стучало спокойно и равномерно, только немного громче, и отчётливей. Его звук летел повсюду, наполняя белые клубы дыма из молока, который теперь заполонил темень. Это было моё сердце. Но оно стучало снаружи. Тело чувствовало, даже не слышало, а именно чувствовало его удары. Удар за ударом. Удар за ударом. А потом, когда глаза привыкли к белой дымке, они поняли....

То, что только что казалось белой дымкой, было кучей вещей. Книги, ручки, столы, шкафы, столбы - что ещё? Всё было вокруг. Я смотрел и видел их снова и по-новому, будто бы смотрел с разных сторон сразу. Одна попытка посмотреть в сторону, и перед глазами мелькали десятки кругов, словно твоя голова вертелась как на бешеном вертеле. Один шаг вперёд, и мимо тебя пролетали тысячи дорог. Я был и тут и там, и здесь.

Постепенно глаза привыкали, что видят из нескольких мест. Я подумал, и снова посмотрел на себя сверху. Ведь, меня там нет? Но казалось, что кто-то переместил зрачки куда-то наверх. Я поднял голову - миллионы предметов пронеслись прочь, и почувствовал, как перевернулся множество раз вокруг своей головы. Когда всё остановилось: там вверху тоже стоял Я, только спиной к себе самому.

Когда взгляд снова обратил внимание на белый дым, превращающийся во всё, что когда-либо могли увидеть глаза, я понял, как ЭТО. Сперва я смотрел на всё от себя, и с другой стороны от всего. Но ещё немного, и если не увидел, то почувствовал, как вижу весь этот хлам с четырёх сторон света. Интересно, а что же я увижу? Ну? Что? И до последней секунды ожидал чуда. Но чуда не было. Миллионы форм и предметов в новом взгляде оказались белой молочной дымкой. Потом я посмотрел на себя самого.

Пусть теперь нельзя было разобрать лица, ни ног, ни рук, но увиденное было не менее прекрасным и замечательным. Даже может ещё более. Хотя возможно я ошибался, и смотрел не на себя. Может.... С четырёх сторон всё показалось одинаковым и знакомым.

- Но...

Мой голос подхватил ветер, хотя какой здесь мог быть ветер:

- Ты же хочешь увидеть меня?

- Да.

Белое молоко почернело, где-то там зашевелилась тень. В бесконечности появилось тёмное пятно. А потом я увидел его перед собой. Это был Он.

Мне показалось, что ещё раньше того, как свет донёс до меня Его образ, я знал, кто это. У него было моё лицо, мои руки, мои глаза, и одновременно это всё-таки был не Я. Рядом от меня с оглушительной скоростью пронёся звук: "Он похож на твоего отца". "Да действительно похож", - пролетел другой звук. Теперь я даже смог увидеть, как он пролетел. Как рядом со мной возникала тень.... Потом ещё одна, и ещё. Что это? "Это мысли" - пронеслась ещё одна тень. Да, конечно, как и моё сердце, теперь они не были внутри меня. "Да...." - пронеслась тень над головой. "Так же как и твоё сердце" - Ещё одна мысль. Теперь я знал, что вижу больше. Рядом из ниоткуда и в никуда появлялись тени. Я слышал, как они рождаются и умирают. Так же, так же как люди - и в муках и в радости. Они говори мне, а я слушал их. Я слушал, а они говорили.

Тысячи рассказов, и судеб проносились за несколько мгновений. И я слушал, слушал и слушал. Ещё немного и я мог разобраться в непонятных тенях. Там были разные лица: детские, стариков, женские и мужские, и ещё те, о которых я никогда не знал. Мне казалось, я их видел мгновения - но они жили, долго жили, жили, так же как и мы. Может быть, у них не всё складывалось, может они не успевали сказать нужного, иногда я слышал только крики, иногда только шепот. А иногда они просто пролетали передо мной, молча, ничего не сказав. Они были полны радости, счастья, горести и злости - всё смешалось в миллионах теней круживших рядом со мной.

На этот раз показалась тень мальчика с бутылкой пива: "Что ты делаешь здесь? Неужели ты поверил в ЭТО? Что больной доктор из больницы 16 сделал тебе укольчик? Так тебе стало хорошо?" - Он отхлебнул холодного пива, и его тень изменилась на небритого мужчину. - "А зря, старик, всё так хорошо начиналось. Пол года назад ты был нормальным человеком. А теперь? Зачем ты ходил по этим пьянкам?" Со стороны появилась другая тень: "Ты попался, это правда. Кто тебе сказал, что он посланник Бога? Кто тебе сказал, что ЭТО - Правда?"

Я вспомнил голос посланника (или хирурга из 16 больницы), он стоял, склонившись передо мной, в одной руке с одноразовым шприцем: "Чтобы увидеть бога, нужно перестать верить в реальность" - повторил он снова, и расплылся в белом молоке. Под моими ногами лежал хороший английский пиджак.

А передо мной стоял ОН.

Я сошёл с ума? Или ещё не совсем?

Молоко стало ярче, когда я почувствовал приятное поглаживание по спине. Позади плыла прекрасная женщина, окутая в белой дымке струящегося из неё молока. Она стояла предо мной в неземной красоте, но не женской, не той красоте, а в красоте вечности. В красоте голого неба, распластавшегося над головой. Хмурого неба, любого неба! В которое возможно смотреть часами, и осознавать, что тебя не нет. Нет для него. Смотреть на поле, на деревья и чувствовать дыхание безвремия, плакать и наслаждаться, потому что ты есть только один миг.

Меня окатило любовью. Я почувствовал, что полюбил мир. Всё стало на свои места; будущее было видным, а прошлое прекрасным. Всё уже было, и уже будет. И я знак как оно будет. И поэтому любил ЭТО. И друзей и врачей из пустыни разума, и идиотов из высоких стен, и всех.

ГОСПОДИ, КАК ЖЕ Я ВАС ВСЕХ ЛЮБЛЮ!!!

Я не знал, что добро может быть столь прекрасным. Голова впервые стала лёгкой, так словно из неё что-то вынули. Вынули что-то очень тяжёлое, и мешавшее ей много лет. Ощущение мира, добра и спокойствия наполнили душу до края, и в дымке я видел, как льётся белое молоко женщины, похожей на мою мать. Она не была такой как та, вон та, с прокуренным голосом, но теперь знал лучше, чем что-либо - это она. Я был счастлив, понял: жизнь прекрасна, и что все муки и боль придуманы, что всё - иллюзия.

- Отойди от него, он пока ещё не твой. - Раздался голос Отца.

Голова снова потяжелела, чувство безграничной любви стихало.

Что со мной? Женщина с молоком растворилась. Я вспомнил: "Нужно заплатить...", вспомнил: "у меня дома всё выключено?". "А ты - что сделал для родины?". "Когда вы поднимите зарплату?". Немного погодя, и вокруг меня снова роились чёрные пятна - мои мысли. И в этот миг я понял: вытащили из моей головы заботы. А ещё проблемы, обязанности, горести и неудачи, сомнения и наконец боль - всё то, что человек называет злом. Но это чувство, чувство ясности ума, безграничной любви и покоя.... Я же слышал его. Так отчётливо и реалистично. Оно ведь бывает. Да, говорят, оно приходит к людям перед смертью.

- Да..., это Она. - Раздался голос. Я вспомнил, что он всё ещё здесь. - Она прекрасна: безграничные, время, добро и любовь - это всё Она. Правда, людям не понять этого.

Может и не понять. Но сейчас я понимал это. Рядом со мной вздымались тени, и исчезали в белом неопределённом молоке. Передо мной была смерть - вечность. Такая красивая, хоть плачь. Она забирала боль, неудачи, проблемы. Всё то, что нужно было человеку, чтобы думать.

Какая ужасная мысль....

- Ну почему ужасная? Гроза тоже ужасна, но это явление природы.

Он говорил со мной, или я с ним? Это было странным. Я уже привык к новому зрению, но казалось, не только зрение размножилось здесь. Мне казалось звуки и свет, образы и слова, и даже мысли звучали одновременно с четырёх сторон. Как будто одинаковые, но всё-таки разные. Наконец я вспомнил что-то важное. Надо у него спросить, надо спросить. Ведь эти тёмные пятна вокруг - мои мысли. Я присмотрелся к Нему, но он был один, совершенно один. Похожий на меня, но какой-то более "лучший". Мне так показалось. Интересно, а есть ли у него мысли? А умеет ли он думать?

- Умеет? - он подходил ближе, - конечно умею, но только что тебе с того.

Мне? Кто его знает. Просто интересно. А зачем ты вообще дал мне ум? Зачем? Чтобы задавать вот такие тупые вопросы? Так чем же ты думал, когда создавал его? Чем? Нужно было сделать этот ум, так чтобы он не мучался от того, что не может понять.

- Таких уже много.

Много. Ха! Ну и правильно. Вообще дурная была идея о создании человека. Я бы сказал глупая.

- Почему глупая? Ты ведь не веришь в то, что говоришь. Ведь на самом деле, ты рад, что умеешь думать. Или встреча со Смертью тебя ещё не разубедила? Да, конечно, чтобы мыслить нужно зло, как это вы говорите. Разрушение рождает. Но это вовсе не плохо. Мне же хотелось посмотреть, что сможет сделать ум в теле безумного, и ты доказал это, лучше любых слов.

И что же я доказал? Я посмотрел на него, и это был Я. Странно....

- Возьми меня за руку, я покажу тебе, что дальше.... Ты ведь за этим пришёл?

Что покажешь? Что значит "дальше"?

- Ну, давай что ж ты!

И он протянул мне свою руку. Я сжал его ладонь, молоко всплеснулось, и всё поплыло. Я уходил. Где-то там оставались мои тени. "Прощайте" - сказал я им на последок. "Прощайте, мои человеческие мысли". Но они не ответили, когда вдруг одна полетела ко мне. Она летела за мной в вдогонку, выкрикивая что-то вслед, но я не слышал. Тогда тень вытянулась, вздрогнула, и до меня докатился предсмертный крик последней человеческой мысли: "Вспомни об ЭТОМ!!!".

В моей руке была Его рука. Я крепко сжимал её. И память, снова вернувшаяся на прощание, смотрела на меня укоряющим взглядом: "Что ты оставил? Для чего? А помнишь....". А я помню. Я не забыл. Я вспомнил и почувствовал, как похолодела рука, я всё ещё был человеком. А он - Богом.

Оно уходило из меня медленно и неохотно, что-то такое, что неумело мыслить. Что-то такое, что было непонятным даже для Него. Когда холод покинул мою руку - белое молоко развеялось. Далее был просто белый свет - пустота. И тогда, осознавая свою судьбу, осознавая, что я нахожусь в реальности, как в нереальности. (А ведь эти слова полный бред!!!) Я последний раз вспомнил про НЕГО. Здесь, в своём сознании, и произнёс вслух: "Вот теперь Ты - Истинно Святой".

Сентябрь 2000 г.

Исправлено воскресенье, 11 мая 2003 г.

љ Дмитрий Кашинский Владимирович