Алечка родилась поздней ночью, между двумя и тремя часами пополуночи, когда даже уличные фонари устают светить. В каждый её день рожденья мама приговаривала: "Не дала ты мне выспаться, Алевтина". Алечка не понимала, шутит мама или упрекает её всерьёз, поэтому молчала и думала - почему никто не поздравляет её "с ночью рожденья"?
В одну из ночей Алечке исполнилось двенадцать лет. Спустя сутки она познакомилась с Ценителем арт-хауса.
Первый сентябрьский ливень приоткрыл окно и шуршал рисунками на подоконнике, словно рассматривал их. Этот шорох и разбудил Алечку. Некоторое время она, затаив дыхание, всматривалась в бледное свечение за шторой, пока не догадалась, что это просто фонари, ветер и дождь. Снова можно было дышать. Успокоившись, Аля стала думать, что делать с этой неожиданной проблемой.
Конечно, нужно закрыть окно - иначе рисунки поплывут, к утру она замёрзнет под одним пододеяльником, да и как уснуть, когда что-то вздыхает и постукивает, и шевелит тюль. Но встать прямо сейчас - значит, опустить босые ноги с кровати и пройти ими через всю комнату, окунуться в холодный проём окна, ощутить за спиной сгущающуюся темноту, и, как заяц, трусливо рвануть назад...
"Никого здесь нет", - сердито подумала она, но мысли уже побежали по исхоженной тропинке. За долю секунды она вспомнила все страшные моменты из фильмов и книжек, а лучше всего истории своей подружки из детского сада (в детском саду у неё была настоящая подруга), которая заунывным голосом вещала в тихий час: "А если не накроешь одеялом шею - то Он за неё и схватит!.. А если вообще будешь без одеяла лежать, то Он сразу вытащит сердце!" С той поры Алечка всегда пряталась под одеялом до подбородка, и даже в самую жару не могла спать неукрытой.
"Мне просто надо закрыть окно. Просто. Закрыть. Окно", - рассудительно, по-взрослому сказала она себе. Но, опуская ступни к полу и почувствовав, как ветер, мглисто-холодный и возникший из ниоткуда, погладил её кожу, Алечка подпрыгнула и подобрала под себя ноги.
- Да не бойся ты. Закрывай, - произнёс кто-то с добротой в голосе. - Там, по полу, просто сквозит.
Почему она тогда не завизжала, не побежала к родителям, не позвала на помощь? Алечка так и не смогла себе объяснить. Слишком нереальным показался ей этот голос - низкий, глухой и удивительно ласковый. Как во сне.
- Не бойся, Аля, - повторил он.
Напротив Алиной кровати стоял глубокий шкаф, а ближе к окну - "уголок школьника". Именно там, выше стола, почти неразличимое на фоне штор, находилось что-то. Але было страшно туда смотреть, но она смотрела изо всех сил, щуря близорукие глаза. "Что-то" было небольшим и не имеющим формы, хотя двигалось оно беспрестанно, и лишь его тёмный цвет, темнее ночи, скрывал его до сих пор от Алиного взгляда.
- Не боишься? - голос разносился со всей поверхности существа, как из концертной колонки, но был разумно приглушён.
- Не особо, - призналась Алечка, хотя после собственной реплики ей стало гораздо страшнее. "Нет, не сон", - холодея, поняла она.
- Ты, Аля, умница. Незачем бояться. Я, если хочешь знать, даже по твоей комнате ходить не могу. Ног-то у меня нет.
- Почему? - дрожа, спросила Алечка.
Пятно задумалось. Задумчивость, как потом смогла определить Алечка, у странного гостя выражалось в том, что его сильно вело вверх и вправо. После ответа оно вновь принималось шевелиться медленно и равномерно.
- В моём мире нет полов. Негде ходить. Зачем мне ноги?
- А... где Ваш мир?
"Надо заговорить его, пока оно не вырвало мне сердце. Если я смогу его задобрить..."
Существо вдруг покрылось крупной, видной даже в темноте рябью. Алечка догадалась, что гость смеётся.
- Логично предположить, что у меня нету и рук, чтобы вырывать кому-то сердца. Да и потом, что мне с ними дальше делать?
"Он прочёл мои мысли?!.."
- Да, Аля. Извини, я не специально.
В дальнейших её мыслях вряд ли он мог разобраться. Всё смешалось и запрыгало, как спугнутые лягушки на берегу пруда. Гость терпеливо ждал, и когда пруд в её голове разгладился до простых и понятных вопросов, начал постепенно отвечать:
- Нет, Аля, я не могу тебе сказать, кто я и как меня зовут. Нам никто не выдумывал названия, и сами мы не видим смысла именоваться. Да, в некотором роде, параллельный мир. Нет, здесь меня не должно быть, и я скоро уйду. Но, пользуясь случаем, я решил навестить тебя. Познакомиться и признаться, что я... твой Фанат. Если хочешь, ты можешь звать меня так. Фанат.
- Простите, - смутилась Алечка в тон своему вежливому собеседнику. - Вы, наверное, ошиблись. Я не играю ни в какой группе.
- Ты играешь в кино.
- Нет, Вы ошиблись, правда.
- У тебя главная роль. И кино превосходное - настоящий арт-хаус. Не всем дано понять. Но я! - существо в волнении встрепенулось всем телом: - Я, Аля, понимаю твоё кино. Надо лишь всмотреться, вслушаться, проникнуться - всем этим любителям блокбастеров такое не под силу. Там что? Поездки, стрелялки, секс по подворотням: пошлость! А здесь, у тебя - настоящая жизнь. Бриллиант мыслей, океан духовных возможностей...
Голос его углублялся всё больше, доносясь как из холодного колодца. Голос вибрировал, жил, волновался - в отличие от тела, что замерло в полной недвижимости чернильной кляксой на фоне шторы. Так существо выражало своё восхищение.
- Настоящая жизнь, - повторила Аля. - Вы смотрите про мою жизнь?..
- Мы смотрим жизнь каждого человека. Не думай о нас плохо. Просто в том мире абсолютно больше нечем заняться. И живём мы столь долго, что человеческий век для нас - пустяк, пара часов перед экраном. Но когда я увидел первые кадры с тобой, твоё рождение в ночи, я понял - это будет нечто особенное!
Аля сидела в кровати, обхватив коленки руками, и необходимость разочаровать восторженного рассказчика боролось в ней с желанием слушать его дальше.
- Да что же особенного? У меня самая скучная жизнь. Нет друзей. Нет родни, кроме родителей. Я только учусь, читаю и рисую. Ничего больше не умею. Даже рисовать на самом деле не умею...
- Ах, не скромничай, пожалуйста! Ты рисуешь своими мыслями и мечтами такие картины, которые ещё никто не воспроизводил. А сны? А напряжённость скрытых эмоций? Твоя трагическая застенчивость! Твоя неоправданная доброта! Скрытая символичность твоих действий, о которой ты, возможно, сама не догадываешься, но это и есть признак истинного искусства - творить, не сознавая, что творишь.
- И что... моя жизнь кому-то нравится? У меня есть зрители?
- Конечно! О, Аля! Зрители есть. Фанаты. Поклонники. Болельщики. Обожатели. Как они станут мне завидовать, что я смог поговорить с тобой! Они уже завидуют, ведь видят, что я снялся в маленьком эпизоде твоей жизни...
Алю внезапно пробил озноб от мысли, что сейчас её действительно кто-то смотрит. Каждый угол комнаты словно порос видеокамерами, которые снимали её тело и душу, и этот страх тоже моментально запечатлелся на их тёмную плёнку.
- Понимаю, - посочувствовал Ценитель. - Теперь ты испугана, что разочаруешь поклонников. Что покажешь себя с невыгодного ракурса или в некрасивой ситуации. А особенно страшна мысль, что зрителю станет скучно.
- Это такая ответственность, - прошептала девочка. На глаза навернулись слёзы. Странное существо любило её, любило больше родителей, раз так восхитительно понимало и формулировало Алины мысли лучше, чем сама Аля. И оно смогло дать ей, пожалуй, лучший совет за всю её долгую жизнь:
- Секрет успешного фильма (а я просмотрел их множество, поверь) - лишь в том, чтобы главный герой оставался самим собой. На тебя сейчас давят, я вижу. Родители вечно хотят противоречивых вещей - послушания и самостоятельности. Одноклассники подначивают доказать свою "крутость". Даже учитель рисования придирается и требует, чтобы ты рисовала как все. Борись с ними, девочка, заклинаю - борись! Будь верна себе! Своим страхам, своей кротости, своей сострадательности. Не пытайся стать кем-то другим, не беги исполнять чужие желания, проживать чужие жизни. Ничего не получится, кроме несмешной пародии. Ты не только актриса, но и сценарист своего фильма. Всё, что ты хочешь - это действительно нужно. Всё, что ты делаешь - это правильно. Не сомневайся!
Аля утёрла слёзы и улыбнулась своему фанату:
- Я так мечтала услышать от кого-нибудь такие слова...
- Что ж, я и пришёл за тем, чтобы сказать их. Я не хочу, чтобы прекрасный и стильный фильм скатился в дешёвую мелодраму. Веришь, я так сильно желал тебя предостеречь, что смог переместиться в твой мир, промелькнуть закулисной тенью на несколько секунд - а это ещё никому не удавалось.
- Большое спасибо тебе за то, что ты пришёл! - от всей души призналась Аля. Ей стало необыкновенно радостно и хорошо; от сознания своей правильной уникальности хотелось петь. - Мне в жизни никто не говорил таких добрых вещей! Я даже не думала... не представляла... а хочешь, я оставлю тебе автограф?!
- Ав-то-граф? - в недоумении повторило существо.
- Ох, прости, пожалуйста, - тут же смутилась Алечка. - Если у тебя нет рук и ног, то как же ты его возьмёшь...
Её поклонник расплылся в понимании и засиял, как далёкий космос.
- Ты можешь мне оставить автограф.
Тёмная вселенная его тела расширялась, как пузырь. Она заволокла собой окно и стол, и почти всю громадину шкафа, и, поглотив половину комнаты, добралась до Алечки. Запахло сырой землёй. Стало темно, как в пещере.
- Оставь свой отпечаток. Это надёжней, чем ваши закорючки на бумаге.
Ей казалось, что дотронуться до него невозможно - не возможнее, чем прикоснуться к облаку, - но Алина ладонь нырнула во что-то холодно-кисельное, вязкое и липкое. Ей хотелось тут же выдернуть руку обратно, она устыдилась своих мыслей и устыдилась, что существо прочитало её стыд... но оно было бесконечно добрым. Оно сказало лишь:
- Спасибо.
В его теле блестело неровное углубление - отпечаток Алиной руки, как в свежем слое асфальта. Ценителю это понравилось. Густота воздуха обволокла Алечку, будто желая запечатлеть в себе абрис всего её тела.
- Живи. Живи для меня, прошу тебя. Оставайся верна себе, и я всегда буду тебя смотреть, - прогудело отовсюду, и сверху, и снизу, и внутри неё самой, отозвалось вибрацией сердца. Она задохнулась в запахе земли и разложения, опрокинулась, нащупала сбоку пододеяльник и накрылась им с головой...
Утро было сумрачным.
Аля подслеповато оглядела потолок и с опаской приподнялась в постели. Было пусто, серо и обычно.
"Всего лишь сон", - со страшным разочарованием осознала она. - "Сон о том, как я была знаменитой... ровно на одну ночь. Дура!"
Ругая себя самыми последними словами (дура, кретинка, балда), Алечка спустила ноги с кровати, коснулась пола и тут же подобрала их обратно. "Просто сквозит", - вспомнился ей гул приснившегося голоса. Сквозило здорово.
Аля на цыпочках добежала до подоконника и потянулась закрыть окно. Рисунки на подоконнике лежали в холодной бледно-бурой луже. Контуры цветов и зверей поплыли, лица инопланетян затянуло туманом. Верхнему листу бумаги досталось больше всего: огромное влажное пятно растеклось до краёв. Алечка подняла его за уголки, пытаясь вспомнить, что она здесь пыталась изобразить. Тёмные капли, стекая, пачкали подоконник.
В центе пятна светлело что-то, похожее на отпечаток маленькой ладони.
Баба Аля вставала в полпятого утра. Больше ей не спалось.
Халат поверх ночной рубашки, кофта поверх халата, бесшумные тапочки, которым позавидовал бы ниндзя. Баба Аля кралась в потемках на собственную кухню, чтоб не разбудить квартирантов. Те предлагали ей пользоваться электрическим чайником, но баба Аля экономила электроэнергию, за которую платила с их денег. Поэтому она сидела возле плиты, стерегла свой металлический чайник со свистком и гасила конфорку раньше, чем звук набирался силы вырваться наружу. Заваривала прямо в кружке щепотку чёрного чая ("Алевтина Дмитриевна, ну какой же это цейлонский, чему Вы верите? Возьмите наш, в пакетиках"), вытаскивала из коробки пару подсохших зефирок и отправлялась тем же путём в свою комнату. Там она встречала рассвет - в сумерках лета или свете лампы зимой. На столе шуршали раскрытые книги и рисунки, смятые недописанные листы.
Она по-прежнему рисовала и писала, не дописывала, но и не выкидывала; и никому-никому не показывала. Хотя критиковавший её учитель рисования давно умер, умерли и родители, будучи до самой смерти недовольными дочерью. Аля крупно поссорилась с семьёй, выбрав для поступления театральный ВУЗ. И не поступила - комиссия сочла её интерпретации Чехова странными. Художественное училище пугало Алю понятием "академический рисунок". Уступить родителям и пойти на экономиста казалось унизительным. И она переехала в общежитие завода, куда устроилась уборщицей. Родители были в ужасе, одноклассники - о, она была уверена в этом - смеялись над ней и называли чокнутой неудачницей. Но Аля каждый раз, выжимая тряпку в ведро, гордилась тем, что делает полезное дело в отличие от кабинетных бумагомарателей. Приходя домой, она занималась йогой для ноющей спины и медитировала, пока варились пельмени на ужин. Никто не отвлекал её от полуночного творчества и мечтаний.
Иногда кто-то проходил по краю её жизни - быстро-быстро, будто под аварийными балконами. Аля неизменно разочаровывалась в людях. Все они пытались её изменить, приспособить под себя, заставить жить их жизнью. Мужчины всегда считали себя правыми. Женщины без спроса лезли с советами. Аля разрывала хрупкие связи, иногда не без сожаления... но она должна была оставаться верной себе. Её подпитывала неослабевающая вера в то, что когда-нибудь найдётся кто-то, кто бесконечно полюбит её такой, какая она есть; оценит в наивысшей степени все качества её характера и станет обожествлять, как кинозвезду. На меньшее она размениваться не собиралась. Но и поклонник появляться не спешил - должно быть, собирался с силами, чтобы обрушить на свою диву столь мощный поток любви.
Одиноко ей, впрочем, не было: Алю окружали мечты, с ней шептались фантазии, она лелеяла радости и обиды, да укачивала своё эго.
И сама не заметила, как засыпала Алечкой, а просыпаться стала всё чаще Алевтиной Дмитриевной; как заснула Алевтиной Дмитриевной, а проснулась бабой Алей. Она вернулась в опустевшее гнездо и сдала одну из комнат. С деньгами стало попроще, но приходилось мириться с новыми неприятными людьми. Спустя какое-то время жильцы замечали, что к ней никто не ходит и не звонит, и начинали интересоваться её семейным положением, и есть ли у квартиры наследники. Тогда она выдумывала, что внуки её живут в Америке и пишут ей письма. Она даже написала одно письмо от лица внуков, длинное-длинное и по-американски жизнерадостное, но подчерк был столь явно старческий, что письмо легло в лакированный ящик стола, к остальным выдумкам, к брошенным на первом абзаце рассказам и к рисункам, в которых из раза в раз повторялось большое чернильное пятно в различных формах.
Баба Аля скучала.
Сидя у окна каждое утро, она смотрела, как медленно земля поворачивается к солнцу. Закрывая глаза, слушала: вот дворник царапает асфальт, вот урчат голуби на крыше, шумит городской прибой. Ей хотелось различить в этом какой-то смысл - может быть, услышать голос, далёкий, словно грохот реки на дне ущелья. И голос подскажет ей, правильно ли она всё делает. Она считала, что правильно, но сомнения никогда не оставляли её надолго. Иногда ей чего-то хотелось: чего-то глупого, пошлого, не по сценарию. Пару дней назад она не выдержала и в библиотеке подошла к полке с маленькими разноцветными книжками; не глядя, выхватила одну и подложила в низ своей стопочки строгой прозы и научной фантастики.
- Извините, я могу взять книгу для своей соседки? Она больная, ноги не ходят. Любит такие романчики, чушь всякую...
Библиотекарша даже не взглянула на неё:
- Главное, чтоб книгу вовремя вернули.
Идя домой, баба Аля уже жалела о своём поступке. Что подумают её зрители, что подумает Ценитель? Строго поджав губы, она начала читать роман, чтобы мысленно критиковать его в пух и прах, но неожиданно поймала себя на том, что ей нравятся волнующие откровенности маленьких страничек. Ей пришлось сдать книгу на следующий день: ведь она привыкла оставаться верной себе.
Солнце поднималось всё выше, как софит над сценой, и баба Аля, вздыхая, кралась в ванную, где её зубная щётка стояла в отдельном стаканчике - простая, пластмассовая, самая растрёпанная. Где из забрызганного зеркала смотрела постаревшая Алечка, морщинистая девочка с перепачканными краской руками, которая так и не смогла что-то понять, забыла спросить, и с тех пор упустила навсегда.
...
Далеко-далеко отсюда, в невозможном кинотеатре на нереальном экране заканчивалась её жизнь. Вокруг было пустынно. Редкие существа, проплывая мимо, останавливались, смотрели пару лет и отправлялись дальше. Им было скучно смотреть кино одного актёра. Кино, где ничего не происходило - всё тот же чай, всё та же лампа по вечерам из года в год. Некоторые вопрошали:
- А о чём это вообще? А поцелуев ещё не было? А в чём мораль? Им никто не отвечал. Ценитель арт-хауса висел перед экраном неподвижно, как маленькое облачко в тихий день. Он давно уснул.