Утреннее солнце заняло привычное место в середине неба, и осветило блестящими лучами золотой город. Ветра не было. Ни один лист не колыхался на титанах-деревьях, пустивших корни глубоко в землю, и своей тихой незыблемостью символизирующие вечность природы против медленно угасающего человека, теряющего со временем свои силы, веру и красоту.
Маленький воробей, сложив крылья, примостился между листьев, пошатнув одну из многочисленных веток. Одинокий желтый лист, потеряв опору, закрутился в вихре чувств, и принялся планировать в воздухе четко очерченными кругами, постепенно приземляясь на балкон одной из многочисленных квартир. Он затих возле ножки старого кресла-качалки, в котором сидел юноша в потертых джинсах и нелепой оранжевой майке. На патефоне играла затертая джазовая пластинка сороковых годов. В воздухе слышались хриплые негритянские голоса, и юноша, глядя вдаль невидящими глазами, представлял себе сидящих стариков в негритянском поселке, отдыхающих после дня тяжелой работы в поле. Один из них держал в руках старую закопченную дымящуюся трубку, сделанную из бамбукового дерева. И гитара, старая потрескавшаяся самодельная гитара, покрытая густым слоем засохшей пыли между струн, издающая тихие аккорды, теряющиеся в отголоске вечности, эта гитара тоже была создана из первоначального материала любви, на котором держалось бушующее человечество.
Сидящий на балконе юноша осторожно приблизил ко рту глиняную коричневую чашку, из которой шел исчезающий пар, и сделал неторопливый глоток. Запах горячего свежемолотого кофе стоял на балконе, и он с удовольствием вдыхал его утренний аромат. Внизу под домом находился детский сад, на лужайке которого играли маленькие дети. Их звонкие смеющиеся голоса перемешивались со звуками джаза, и заставили проходящего мимо старика в смешном французском берете поднять голову, и осмотреться вокруг. Опираясь на дубовую палку, он смотрел на детей, бегающих за черно-белым мячиком, и внезапная улыбка пробилась, осветив его смуглое, изборожденное морщинами лицо. Черно-белый мяч вдруг описал резкую дугу, и, перелетев за разрушенный деревянный забор, испещренный полуразмытыми детскими рисунками, приземлился прямо у ног старика. Старик посмотрел на мяч долгую, полную невыразимой ностальгии секунду, потом нагнулся, поднял мяч, и принялся держать его в руках с нежностью, как только что родившегося младенца. Крики детей вернули его к действительности. Он кинул им мяч, и продолжил прогулку в саду. Каждое утро, в одно и то же время он выходил на прогулку и делал десять кругов, не меньше, вокруг сада, по запыленной земле. Потом он садился на старую скамейку с облупившейся краской и читал утреннюю газету. Но только не зимой, потому что зимой скамейка обычно была мокрой и холодной, и старик боялся простудиться, поэтому зимой он читал газету на закрытой веранде у себя дома. Прочитав газету от корки до корки, он бережно складывал ее, и брался за книгу. Профессор литературы, он читал все свое свободное время, которого теперь, после смерти жены, у него было полным-полно. Сидя в тени на веранде, он проглатывал книги одну за другой со скоростью ветра, как бы пытаясь опередить смерть, которая в любой момент могла закончить его долгий путь, так и не позволив ему почерпнуть из книг то самое главное, что он еще не успел узнать.
Его жена умерла в прошлом году от рака легких, и с того времени он был одинок. Его двое детей уже давно переехали и обзавелись собственными семьями. У него было семь внуков и внучек, которых он никогда не видел, даже на фотографиях.
Когда его жена умерла, весь район подумал, что старик не выдержит одиночества, и посоветовали ему переехать жить в дом престарелых, и там у него будет компания таких же стариков как он, и за ним будут ухаживать. Но старик с гневом отказался от этой мысли, его независимость и свобода была для него важнее всего. Он даже отказался от идеи нанять прислугу, и по истечении месячного траура продолжил свою обычную жизненную рутину. Никто в районе не знал, что ест старик, потому что его никогда не видели в местной продуктовой лавочке, да и готовить он не умел. Но, несмотря на это, и на преклонный возраст, старик оставался сильным и бодрым.
Юноша поставил кружку на стоящий рядом столик, и принялся вспоминать разные истории, которые рассказывали жители района про этого старика... Его дядя, до последнего года имевший привычку играть со стариком в шахматы, когда приходил к ним гости, рассказывал, что видел у старика на правой руке номер, из тех что вытатуировывали евреям в концлагерях. Другие говорили, что старик долгое время сидел в тюрьме и эту татуировку выколол сам. Старик никогда никому не рассказывал о своем прошлом, поэтому убедится в правдивости этих сплетен было невозможно. У старика не было друзей, дядя юноши, пожалуй, был самым близким ему человеком. Но даже с дядей старик не разговаривал не о чем кроме шахмат. Как-то он рассказал дяде, что шахматы самодельные, и для того чтобы выточить доску из дерева, покрасить и покрыть лаком старику понадобилось два месяца. Сами шахматы он делал больше года, и эти шахматы были его самой большой гордостью. Огромная коллекция книг, занимавшая весь дом старика, и шахматы - вот и все, что у него было.
Из кухни раздались громкие голоса спорящих родителей. Юноша инстинктивно повернул голову на звук голосов, тщетно пытаясь разглядеть родителей за перегородкой. Этот день был знаменателен тем, что отец получил выходной на работе, и вся семья находилась дома, событие весьма редкое, и посему достойное внимания. Обычно отец уходил на работу рано утром, когда юноша еще спал и приходил домой поздно вечером, так что юноше и отцу удавалось лишь изредка немного поговорить перед сном, когда отец в спешке ел поздний ужин, торопясь к себе в кабинет чтобы посмотреть по телевизору вечерние новости.
По внешнему виду отец всегда представлялся юноше истинным арийцем. Высокий, хорошо сложенный блондин с глазами цвета бушующего моря. Его четко очерченный рот с тонкими губами, и прямой ястребиный нос выдавали железную волю, скрытую в этом человеке. Сколько юноша себя помнил, отец все время работал. Притом что работа которую он делал ему не слишком нравилась. Даже более того - отец просто ненавидел свою работу. Целыми днями он сидел взаперти в своей дурацкой, по его выражению, лаборатории, со своим идиотом начальником, и препарировал крыс, в надежде в один прекрасный день сделать открытие, которое прославило бы его, или хотя бы дало ему возможность почувствовать что его жизнь была прожита не зря, и он хоть чем-то оправдал свое существование. В детстве отец был вольным человеком, любил долгие прогулки в горах, писал стихи, и мечтал о вольной жизни, полной новизны и смысла в каждом дне. Но жизнь играла по своим правилам, и в один прекрасный момент отец влюбился. Влюбился безумно, прямо как в дешевом кино, и через два месяца бурных отношений предложил Диане, матери юноши, выйти за него замуж. Диана согласилась. Да и как было отказать этому самоуверенному в себе красавцу? Других поклонников, настроенных столь серьезно, у матери не было, а возраст для замужества был уже подходящий.
Женившись, отец переменился. Он хотел устроить своей любимой максимально удобную жизнь, и решив, что стихами на жизнь не заработаешь, пошел в университет, на биологический факультет. Об университетских годах отец вспоминал с грустью как о потерянном времени. Друзей в университете он себе не завел, поскольку не нашел людей со складом ума похожим на свой, девушки его не интересовали, а изучаемый материал его профессора-ученые излагали в строго указанных системой рамках, абсолютно безвкусно, без единой оригинальной мысли и всякого желания заинтересовать своих учеников.
Малу помалу теряя свое настоящее я, отец окончил университет и со временем устроился на неплохо оплачиваемую работу, купил квартиру, маленький поддержанный автомобиль, черный кожаный чемодан и костюм от армани, тем самым превратившись в одного из многочисленных людей-муравьев, населяющих нашу планету.
Юноша отлично помнил, когда отец сломался в первый раз. Это произошло около девяти лет назад, когда юноше было восемь лет. С работы его отец возвращался всегда в одно и то же время, тем самым напоминая механизм хорошо отлаженных швейцарских часов, но в этот раз его не было. Мать прождала ровно час, безмолвно сидя в гостиной на диване, не отводя взгляда от огромного букета красных роз, подаренных ей отцом за три дня до этого. Через час она убрала остывший ужин в холодильник, и включила телевизор, пытаясь узнать не произошло ли что-нибудь особенное в городе. Потом принялась обзванивать все полицейские участки и больницы. Позвонила немногочисленным друзьям и знакомым. Об отце не было не духу не слуху.
Отец вернулся через пять дней, под утро. Дверь открыла мать.
- "Где ты был"?? - заорала она на грани истерики.
- "В горах", ответил отец, и, пройдя в свой кабинет, заперся в нем. Мать осталась стоять в дверях, и только слезы бессилия потекли у нее из глаз, размывая остатки косметики под опухшими от бессонницы глазами.
Всего отец пропадал шесть раз, последний был полгода назад. Его не было два месяца, но матери было все рано - она уже давно потеряла всякий интерес к жизни. Она продолжала рутинную жизнь - по привычке вставала с постели, умывалась, готовила еду на троих, мыла посуду, убирала квартиру. Иногда ходила по магазинам. Через месяц она стала готовить еду на двоих, будучи уверена, что в этот раз отец покинул их навсегда. Но отец вернулся как ни в чем не бывало, и даже ухитрился устроиться назад на свою бывшую работу.
После второго ухода отца юноша никогда больше не слышал мать смеющейся. Жизнь вообще не баловала ее. Год после свадьбы она забеременела, но ребенок родился мертвым... Его дедушка, отец матери, подвыпив, как-то рассказывал юноше, что он был в роддоме, когда мать узнала что ребенок мертвый и слышал, как она кричала в тот момент. И еще он сказал, что он видел, как его семью сжигали в газовых камерах в Бухенвальде, и, сбежав оттуда, он прошел через все ужасы второй мировой войны, но то мгновение когда он слышал крики дочери было самым страшным в его жизни.
Через три года мать забеременела снова, и родился Марк. На этот раз ребенок родился живой, но настолько хилый и болезненный, что матери пришлось оставить работу и все другие дела чтобы выхаживать его. Марк болел без перерыва, и силы матери медленно иссякали. Уже после того как с ним в четыре года случилось несчастье, лежа в постели с очередным воспалением легких, юноша случайно услышал как мать говорит отцу что бог не оставил евреев в покое после катастрофы и ее судьба прямое тому доказательство.
Год назад Марк случайно узнал, что мать была беременна в третий раз, когда ему был шесть с половиной лет, но сделала аборт, причем без согласия отца. Она столько раз проигрывала в игре с судьбой, что заигрывать с ней еще раз она не решилась. После этого открытия он долго не разговаривал с матерью, так как больше всего на свете хотел иметь брата или сестру, но в глубине души чувствовал, что не имеет права судить мать. Он знал, что она пожертвовала всем ради него, и понимал, что на еще одного ребенка у нее просто не хватит сил.
В тот день он закрылся у себя в комнате, слушая одну за другой пластинки Джона Колтрейна и Джимми Хендрикса, и думал о том, что если бы он не родился на свет, то может быть ребенок, которого мать убила в зародыше, родился бы гораздо лучше него, здоровым и сильным. Он сделал бы отличную карьеру, он пользовался бы успехом в обществе и у девушек, и он принес бы родителям то небольшую толику счастья и гордости, которые они так заслуживали.
Самое страшное заключалось в том, что Марк совсем не любил мать. Да и то что он испытывал к отцу, было, пожалуй, больше похоже на уважение, чем на любовь. Да и что такое любовь? Как можно почувствовать то, чего никогда не видишь?..
Единственное что юноша любил, были джазовые пластинки, и одинокий старик, делающий свои бесконечные круги вокруг сада...
Большой белый лабрадор по прозвищу Чип забежал на балкон, и ткнулся мокрым носом в руку юноши. Следом за ним зашла мать.
- Марк, выйди, пожалуйста, погуляй с собакой.
Юноша поднялся и пошел в салон. Чип весело прыгал вокруг него. Мать помогла ему найти сандалии, и юноша, взяв деревянную палку в прихожей, начал медленно спускаться по лестнице.
Солнце ласково обогревало его своими теплыми лучами, свежий запах ночного осеннего дождя стоял в воздухе. Марк поднял лицо навстречу солнцу. Он хотел увидеть в небе радугу, но как ни напрягался, ничего не видел.
Он споткнулся об камень и упал. Деревянная палка вылетела у него из рук. Залаял Чип. Ползая по земле, он пытался нащупать свою палку. Вдалеке слышался смех. Смеялись дети в саду. Они показывали на него пальцем, и их смех, казалось, сотрясал воздух.
- Слепой...
- Ха ха ха...
- Слепой!
Они принялись кидать в него камнями. Один камень попал в собаку, и Чип заскулил. Другой камень попал ему в лицо, и Марк почувствовал, как по щеке потекла теплая кровь. Он встал. Камни продолжали свистеть вокруг него, но он не боялся. Незрячими глазами он смотрел в сторону детей, и его лицо, покрытое кровью, выражало абсолютное спокойствие. Он пытался вспомнить свою любимую мелодию... Как прекрасен мир, пел Луи Армстронг в той песне, и перед глазами юноши замелькали блики далекого детства, зимы, когда он еще не был слепой, и они вместе с отцом вышли на улицу строить снежную крепость. Отец строил, а он бегал вокруг как ураган, кидал в отца снежками и убегал. Через какое-то время на улицу вышла мать, и, вопреки обыкновению не сказав ему идти домой, чтобы он не простудился на холоде, присоединилась к ним, и начала лепить рядом с крепостью огромного снеговика. Отец загорелся идеей, нахлобучил на голову снеговику валявшуюся рядом старую бейсбольную кепку, повязал на шею шарф своей любимой хоккейной команды и громогласно заявил что теперь, пока снеговик не растает, его команда не проиграет ни одного матча. Потом они все вместе пошли домой, пили на теплой кухне горячий шоколад, отец читал ему вслух сказку про винни-пуха, его любимую детскую книжку, а мама готовила оладьи на ужин...
Улыбнувшись, он оттер кровь, заливавшую ему глаза, и пошел навстречу детям.