Казнов Сергей Анатольевич : другие произведения.

Антология

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник моих любимых стихов авторов 20-21 веков (не больше 5 текстов каждого автора). Регулярно пополняется.

   МОИ ЛЮБИМЫЕ СТИХИ
  
   Антология русской поэзии 20-21 вв. По два-три (не более пяти) самых удачных, на мой взгляд, и часто не самых известных стихотворений русских поэтов.
   Подборка регулярно пополняется.
  
  
   Иннокентий АННЕНСКИЙ
  
   ТОСКА ПРИПОМИНАНИЯ
  
   Мне всегда открывается та же
   Залитая чернилом страница.
   Я уйду от людей, но куда же,
   От ночей мне куда схорониться?
  
   Все живые так стали далеки,
   Все небытное стало так внятно,
   И слились позабытые строки
   До зари в мутно-черные пятна.
  
   Весь я там в невозможном отсвете,
   Где миражные буквы маячут...
   ...Я люблю, когда в доме есть дети
   И когда по ночам они плачут.
  
  
   БАБОЧКА ГАЗА
  
   Скажите, что сталось со мной?
   Что сердце так жарко забилось?
   Какое безумье волной
   Сквозь камень привычки пробилось?
  
   В нем сила иль мука моя,
   В волненьи не чувствую сразу:
   С мерцающих строк бытия
   Ловлю я забытую фразу...
  
   Фонарь свой не водит ли тать
   По скопищу литер унылых?
   Мне фразы нельзя не читать.
   Но к ней я вернуться не в силах...
  
   Не вспыхнуть ей было невмочь,
   Но мрак она только тревожит:
   Так бабочка газа всю ночь
   Дрожит, а сорваться не может...
  
  
   Федор СОЛОГУБ
  
   * * *
   Много было весен,
   И опять весна.
   Бедный мир несносен,
   И весна бедна.
   Что она мне скажет
   На мои мечты?
   Ту же смерть покажет,
   Те же всё цветы,
   Что и прежде были
   У больной земли,
   Небесам кадили,
   Никли да цвели.
  
   Александр БЛОК
  
   * * *
   Свирель запела на мосту,
   И яблоня в цвету.
   И ангел поднял в вышину
   Звезду зеленую одну,
   И стало страшно на мосту
   Смотреть в такую глубину,
   В такую высоту.
  
   Николай ГУМИЛЕВ
  
  
   Анатолий МАРИЕНГОФ
  
   РУКИ ЦАРЯ ИРОДА
  
   Руки царя Ирода,
   нежные, как женщина на заре,
   почему вы, почему не нашли выродка,
   родившегося в Назарете?
  
   Матери, рыдающие над теми,
   чьи холодны были тельца,
   вы тогда, тогда уже в Вифлееме
   возненавидели будущего рабовладельца...
  
  
   Анна АХМАТОВА
  
   * * *
   Мои молодые руки
  
   * * *
   Углем наметил на левом боку
   Место, куда стрелять,
   Чтоб выпустить птицу - мою тоску
   В пустынную ночь опять.
  
   Милый, не дрогнет твоя рука,
   И мне недолго терпеть.
   Вылетит птица - моя тоска,
   Сядет на ветку и станет петь.
  
   Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
   Открывши окно, сказал:
   "Голос знакомый, а слов не пойму", -
   и опустил глаза.
  
  
   Мария ШКАПСКАЯ
  
   * * *
   Петербуржанке и северянке люб мне ветер с гривой седой, тот, что узкое горло Фонтанки заливает невской водой. Знаю: будут любить мои дети невский седобородый вал, потому что был западный ветер, когда ты меня целовал.
  
  
   Александр ВЕРТИНСКИЙ
   КОНЦЕРТ САРАСАТЕ
   Ваш любовник - скрипач, он седой и горбатый.
   Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
   Но когда он играет "Концерт Сарасате",
   Ваше сердце, как птица, летит и поет.
  
   Он альфонс по призванью. Он знает секреты
   И умеет из женщины сделать зеро...
   Но когда затоскуют его флажолеты,
   Он покинутый принц, он влюбленный Пьеро!
  
   Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
   Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.
   И давно уж не моден, давно неприличен
   Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр.
  
   И в усталом лице, и в манере держаться
   Появилась в Вас и небрежность, и лень.
   Разве можно так горько, так зло насмехаться?
   Разве можно топтать каблуками сирень?..
  
   И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
   Тихо плачете где-то в углу, не дыша, -
   Он играет для Вас свой "Концерт Сарасате",
   От которого кровью зальется душа!
  
   Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
   Ненавидя его, презирая себя,
   Вы прощаете все за "Концерт Сарасате",
   Исступленно, безвольно и больно любя!..
  
  
   NUIT DE NOEL
  
   Я опять опускаю письмо и тихонько целую страницы
   И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их тягостный хмель.
   И тогда мне так ясно видны эти тонкие черные птицы,
   Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".
  
   Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки
   Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль.
   И когда станут слаще грехи и светлей голубые ошибки -
   Не жалейте весной поцелуев, когда расцветает миндаль.
  
   Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая старая птица.
   Мой хозяин - жестокий шарманщик - меня заставляет плясать.
   Вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица,
   И под гнусные звуки шарманки мне мучительно хочется спать.
  
   Я опять опускаю письмо и тихонько целую страницы.
   Не сердитесь за грустный конец и за слез моих тягостный хмель.
   Это все Ваши злые духи. Это черные мысли, как птицы,
   Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".
  
  
   Арсений ТАРКОВСКИЙ
   * * *
   Т. О.-Т.
   Вечерний, сизокрылый,
   Благословенный свет!
   Я словно из могилы
   Смотрю тебе вослед,
  
   Благодарю за каждый
   Глоток воды живой,
   В часы последней жажды
   Подаренный тобой.
  
   За каждое движенье
   Твоих прохладных рук,
   За то, что утешенья
   Не нахожу вокруг.
  
   За то, что ты надежды
   Уводишь, уходя,
   И ткань твоей одежды
   Из ветра и дождя.
  
   ПРЕВРАЩЕНИЕ
   Я безупречно был вооружен,
   И понял я, что мне клинок не нужен,
   Что дудкой Марса я заворожен
   И в боевых доспехах безоружен,
   Что с плеч моих плывет на землю гнет,
   Куда меня судьба ни повернет,
  
   Что тяжек я всей тяжестью земною,
   Как якорь, волочащийся по дну,
   И цепь разматывается за мною,
   А я себя матросам не верну...
   И пожелал я
   легкости небесной,
   Сестры чудесной
   поросли древесной.
  
   Затосковал - и приоткрыл лицо,
   И ласточки снуют, как пальцы пряхи,
   Трава просовывает копьецо
   Сквозь каждое кольцо моей рубахи,
   Лежу, -
   а жилы крепко сращены
   С хрящами придорожной бузины.
  
   ПЕРЕВОДЧИК
  
   Шах с бараньей мордой - на троне.
   Самарканд - на шахской ладони.
   У подножья - лиса в чалме
   С тысячью двустиший в уме.
   Розы сахаринной породы,
   Соловьиная пахлава.
   Ах, восточные переводы,
   Как болит от вас голова.
  
   Полуголый палач в застенке
   Воду пьет и таращит зенки.
   Все равно. Мертвеца в рядно
   Зашивают, пока темно.
   Спи без просыпу, царь природы,
   Где твой меч и твои права?
   Ах, восточные переводы,
   Как болит от вас голова.
  
   Да пребудет роза редифом,
   Да царит над голодным тифом
   И соленой паршой степей
   Лунный выкормыш - соловей.
   Для чего я лучшие годы
   Продал за чужие слова?
   Ах, восточные переводы,
   Как болит от вас голова.
  
   Зазубрил ли ты, переводчик,
   Арифметику парных строчек?
   Каково тебе по песку
   Волочить старуху-тоску?
   Ржа пустыни щепотью соды
   Ни жива шипит, ни мертва.
   Ах, восточные переводы,
   Как болит от вас голова.
  
  
   Булат ОКУДЖАВА
  
   * * *
   Я умел не обольщаться
   даже в ранние года,
   но когда пришлось прощаться,
   и, быть может, навсегда, -
  
   тут уж не до обольщений
   в эти несколько минут.
   Хоть бы выпросить прощенье,
   знать бы, где его дают.
  
   Не скажу, чтоб стал слезливей
   с возрастом, но всякий раз
   кажется, что мог счастливей
   жребий выпросить у вас.
  
   Впрочем, средь великолепий,
   нам дарованных судьбой,
   знать, и вам не вышел жребий
   быть счастливее со мной.
  
   * * *
   Я строил замок Надежды. Строил-строил.
   Глину месил. Тяжелые камни носил.
   Помощи не просил. Мир так устроен:
   была бы надежда - пусть не хватает сил.
  
   А время шло. Времена года сменялись.
   Солнце жарило камни. Мороз их жег.
   Прилетали белые сороки - смеялись.
   Мне было тогда наплевать на белых сорок!
  
   Лепил я птицу. С красным пером. Лесную.
   Безымянную птицу, которую так люблю.
   "Жизнь коротка, не успеешь, дурак!". Рискую.
   Женщина уходит, посмеиваясь. Леплю.
  
   Закаленный всеми празднествами, всеми боями,
   строю-строю. Задубела моя броня.
   Все лесные свирели, все дудочки, все баяны,
   плачьте, плачьте, плачьте вместо меня.
  
   Борис СЛУЦКИЙ
   * * *
   Завяжи меня узелком на платке.
   Подержи меня в крепкой руке.
   Положи меня в темь, в тишину и в тень,
   На худой конец и про черный день,
   Я - ржавый гвоздь, что идет на гроба.
   Я сгожусь судьбине, а не судьбе.
   Покуда обильны твои хлеба,
   Зачем я тебе?
  
  
   Александр КУШНЕР
  
   * * *
   Больной неизлечимо
   Завидует тому,
   Кого провозят мимо
   В районную тюрьму.
   А тот глядит: больница.
   Ему бы в тот покой,
   С таблетками, и шприцем,
   И старшею сестрой.
  
   * * *
   Верю я в бога или не верю в бога -
   Знает об этом вырицкая дорога,
   Знает об этом морская волна в Крыму:
   Был я закрыт или был я открыт ему.
  
   Что до того, с большой или малой буквы
   Имя писать, если только спросите вдруг вы -
   Вам это важно, ему это все равно.
   Знает звезда, залетающая в окно.
  
   Книга раскрытая знает, журнальный столик.
   Не обольщайся, дружок, не грусти, соколик:
   Кое-что произошло за пять тысяч лет:
   Поистрепался вопрос и поблек ответ.
  
   И вообще, это частное дело, точно.
   И не стоячей воде, а воде проточной
   Душу бы я уподобил: бежит вода,
   "Нет", - говорит в тени, а на солнце - "Да".
  
   * * *
   Конверт какой-то странный, странный,
Как будто даже самодельный,
И штемпель смазанный, туманный,
С пометкой давности недельной.
И буква к букве так теснятся,
Что почерк явно засекречен.
Внизу, как можно догадаться,
Обратный адрес не помечен.
Тихонько рву конверт по краю
И на листе бумаги плотном
С трудом по-русски различаю
Слова в смятенье безотчетном.

"Мы здесь собрались кругом тесным
Тебя заверить в знак вниманья
В размытом нашем, повсеместном,
Ослабленном существованье.
Когда ночами (бред какой-то)
Воюет ветер с темным садом,
Про всех не скажем, но с тобой-то,
Молчи, не вздрагивай, мы рядом.
Не спи же, вглядывайся зорче,
Нас различай поодиночке".
(И дальше почерк неразборчив,
Я пропускаю две-три строчки).
"Прощай! Чернила наши блеклы,
А почта наша ненадежна,
И так в саду листва намокла,
Что шагу сделать невозможно".
  
   Иосиф БРОДСКИЙ
  
   ПОЧТИ ЭЛЕГИЯ
   В былые дни и я пережидал
   холодный дождь под колоннадой Биржи.
   И полагал, что это - Божий дар.
   И, может быть, не ошибался. Был же
   и я когда-то счастлив. Жил в плену
   у ангелов. Ходил на вурдалаков.
   Сбегавшую по лестнице одну
   красавицу в парадном, как Иаков,
   подстерегал.
   Куда-то навсегда
   ушло все это. Спряталось. Однако
   смотрю в окно и, написав "куда",
   не ставлю вопросительного знака.
   Теперь сентябрь. Передо мною - сад.
   Далекий гром закладывает уши.
   В густой листве налившиеся груши
   как мужеские признаки висят.
   И только ливень в дремлющий мой ум,
   как в кухню дальних родственников - скаред,
   мой слух об эту пору пропускает:
   не музыку еще, уже не шум.
  
   * * *
   В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой,
   и одна в углу говорила мне: "Молодой!
   Молодой, поди, кому говорю, сюда".
   И я шел, хотя голова у меня седа.
  
   А в другой - красной дранкой свисали со стен ножи,
   и обрубок, качаясь на яйцах, шептал: "Бежи!"
   Но как сам не в пример не мог шевельнуть ногой,
   то в ней было просторней, чем в той, другой.
  
   В третьей - всюду лежала толстая пыль, как жир
   пустоты, так как в ней никто никогда не жил.
   И мне нравилось это лучше, чем отчий дом,
   потому что так будет везде потом.
  
   А четвертую рад бы вспомнить, но не могу,
   потому что в ней было как у меня в мозгу.
   Значит, я еще жив. То ли там был пожар,
   либо - лопнули трубы; и я бежал.
  
  
   КОЛЫБЕЛЬНАЯ
  
   Родила тебя в пустыне
   я не зря.
   Потому что нет в помине
   в ней царя.
  
   В ней искать тебя напрасно.
   В ней зимой
   стужи больше, чем пространства
   в ней самой.
  
   У одних - игрушки, мячик,
   дом высок.
   У тебя для игр ребячьих -
   весь песок.
  
   Привыкай, сынок, к пустыне
   как к судьбе.
   Где б ты ни был, жить отныне
   в ней тебе.
  
   Я тебя кормила грудью.
   А она
   приучила взгляд к безлюдью,
   им полна.
  
   Той звезде - на расстояньи
   страшном - в ней
   твоего чела сиянье,
   знать, видней.
  
   Привыкай, сынок, к пустыне,
   под ногой,
   окромя нее, твердыни
   нет другой.
  
   В ней судьба открыта взору.
   За версту
   в ней легко признаешь гору
   по кресту.
  
   Не людские, знать, в ней тропы!
   Велика
   и безлюдна она, чтобы
   шли века.
  
   Привыкай, сынок, к пустыне,
   как щепоть
   к ветру, чувствуя, что ты не
   только плоть.
  
   Привыкай жить с этой тайной:
   чувства те
   пригодятся, знать, в бескрайней
   пустоте.
  
   Не хужей она, чем эта:
   лишь длинней,
   и любовь к тебе - примета
   места в ней.
  
   Привыкай к пустыне, милый,
   и к звезде,
   льющей свет с такою силой
   в ней везде,
  
   будто лампу жжет, о сыне
   в поздний час
   вспомнив, тот, кто сам в пустыне
   дольше нас.
  
  
   НА НЕЗАВИСИМОСТЬ УКРАИНЫ
  
   Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
   слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
   "время покажет Кузькину мать", руины,
   кости посмертной радости с привкусом Украины.
   То не зелено-квитный, траченный изотопом,-
   жовто-блакытный реет над Конотопом,
   скроенный из холста, знать, припасла Канада.
   Даром что без креста, но хохлам не надо.
   Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
   Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
   Сами под образами семьдесят лет в Рязани
   с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
   Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:
   скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
   Ступайте от нас в жупане, не говоря - в мундире,
   по адресу на три буквы, на все четыре
   стороны. Пусть теперь в мазанке хором гансы
   с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
   Как в петлю лезть - так сообща, путь выбирая в чаще,
   а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
   Прощевайте, хохлы, пожили вместе - хватит!
   Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
   брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
   кожаными углами и вековой обидой.
   Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
   нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.
   Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
   Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
   Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?
   Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.
   Полно качать права, шить нам одно, другое.
   Это земля не дает вам, кавунам, покоя.
   Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
   Больше, поди, теряли - больше людей, чем денег.
   Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза -
   нет на нее указа, ждать до другого раза.
   С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
   Только когда придет и вам помирать, бугаи,
   будете вы хрипеть, царапая край матраса,
   строчки из Александра, а не брехню Тараса.
  
  
   Лариса МИЛЛЕР
  
   * * *
   Когда сгину, Господи, когда сгину,
   на кого покину я ту осину,
   на ветру шумящую, эти тропы,
   эти дни, скользящие, как синкопы,
   на кого покину я птичью стаю,
   три сосны, в которых всегда блуждаю,
   эту золотистую листьев пену...
   Подыщи же, Господи, мне замену.
  
  
   Вениамин БЛАЖЕННЫЙ
  
   * * *
   Отец мой, Михл Айзенштадт, был всех глупей в местечке.
   Он говорил, что есть душа у волка и овечки.
   Он утверждал, что есть душа у комара и мухи,
   и надевал он не спеша потрепанные брюки.
   Когда еврею в поле жаль подбитого галчонка,
   ему лавчонка не нужна - зачем ему лавчонка?
  
  
   Вероника ДОЛИНА
  
   * * *
   Пустеет дом, пустеет сад.
   И флигель спит, и флюгер.
   Как будто много лет назад
   Здесь кто-то жил, да умер.
  
   А здесь любовь моя жила -
   Жила не выбирала.
   Она горела, но дотла
   Зола не выгорала.
  
   Костер из листьев, погляди:
   В нем ни тепла, ни жара.
   Но он дымится посреди
   Всего земного шара.
  
  
   Сергей ГАНДЛЕВСКИЙ
  
   * * *
   Баратынский, Вяземский, Фет и проч.
   И валяй цитируй, когда не лень.
   Смерть - одни утверждают - сплошная ночь,
   а другие божатся, что Юрьев день.
   В настоящее время близка зима.
   В Новый год плесну себе коньячку.
   Пусть я в общем и целом - мешок дерьма,
   мне еще не страшно хватить снежку
   или встретиться с зеркалом: сколько лет,
   сколько зим мы знакомы, питомец муз!
   Посмотри: тебе уже много лет,
   а боишься выбрать даже арбуз.
   Семь ноль-ноль. Пробуждается в аккурат
   трудодень, человекоконь гужевой.
   Каждый сам себе отопри свой ад,
   словно дверцу шкафчика в душевой.
  
   * * *
   Все громко тикает. Под спичечные марши
   В одежде лечь поверх постельного белья.
   Ну-ну, без глупостей. Но чувство страха старше
   И долговечнее тебя, душа моя.
   На стуле в пепельнице теплится окурок
   И в зимнем сумраке мерцают два ключа.
   Вот это смерть и есть, допрыгался, придурок?
   Жердь, круговерть и твердь, мученье рифмача.
   Нагая женщина встает тогда с постели
   И через голову просторный балахон
   Наденет медленно, и обойдет без цели
   Жилище праздное, где память о плохом
   Или совсем плохом. Перед большой разлукой
   Обычай требует ненадолго присесть -
   Присядет и она, не проронив ни звука.
   Отцы, учители, вот это ад и есть!
   В темноте пройдет до самой двери,
   С порога бросит взгляд на жалкую кровать
   И пальцем странный сон на пыльном секретере
   Запишет, уходя, но слов не разобрать.
  
  
   Бахыт КЕНЖЕЕВ
  
   * * *
   Спят мои друзья в голубых гробах. И не видят созвездий, где
   тридцатитрехлетний идет рыбак по волнующейся воде.
   За стеной - гитарное трень да брень, знать, соседа гнетет тоска.
   Я один в дому, и жужжит мигрень зимней мухою у виска.
   Я исправно отдал ночной улов перекупщику и притих,
   я не помню, сколько их было, слов, и рифмованных, и простых,
   и на смену грусти приходит злость, отпусти, я прошу, не мучь, -
   но она острее, чем рыбья кость, и светлее, чем звездный луч.
  
  
  
   Михаил ЩЕРБАКОВ
  
   КАДРИЛЬ
  
   Никакой жасмин под окном не пах.
   Ни один в садах соловей не пел.
   Паче страсти жаждала ты вражды.
   Я любил тебя, я сказал - изволь.
  
   Там и сям настроил я крепостей.
   зарядил чем следовало стволы,
   карту мира вычертил в двух тонах,
   разместил на ней силуэт орла.
  
   Не смущал меня проливной напалм,
   фейерверк убийственный не страшил.
   Я хотел увидеть твою страну.
   Я мечтал замерзнуть в ее снегах.
  
   В генеральском раже свинцом соря,
   в то же время думал я вот о чем:
   если вдруг у нас родилась бы дочь,
   почему б ее не назвать Мари?
  
   Это было мощное кто кого,
   кроме шуток, вдребезги, чья возьмет.
   Дорогой воздушно-морской масштаб.
   Агентура в консульствах всей земли.
  
   Я в потемках дымных терял глаза,
   от пальбы тупел, зарастал броней.
   Ты роняла в пыль аромат и шарм,
   изумруды, яхонты, жемчуга.
  
   Но и в самом что ни на есть аду,
   в толкотне слепых полумертвых войск,
   ты казалась все еще столь жива,
   что пресечь огонь я не мог никак.
  
   И гораздо после, когда пожар
   сам собою стал опадать, редеть,
   ты хранила столь еще свежий блеск,
   что, смотря в бинокль, я сходил с ума.
  
   Отовсюду видная средь руин,
   ты была немыслима, как цветок;
   не берусь конкретно сказать - какой,
   полагаю все же, что иммортель.
  
   От штыка последний погиб смельчак,
   дезертир последний исчез в тылу.
   И остались мы наконец одни
   на плацдарме, словно в Эдеме вновь.
  
   Парабеллум я утопил в ручье,
   золотой сорвал с рукава шеврон,
   силуэт орла завещал в музей,
   карту мира выбросил просто так.
  
   Если хочешь, действуй, дозоров нет.
   Применяй картечь свою, Бог с тобой.
   Подойди и выстрели мне в лицо.
   Через два часа я приду в себя.
   ДЕКЛАРАЦИЯ
   Мы, жители социума, не могущего без войны,
   граждане гипер-Отечества по прозвищу "тройка-птица",
   нынче, сложив оружие, с той и другой стороны
   сходимся, чтобы на миг побрататься и к тебе обратиться.
  
   Ты - наш потомок общий, грядущий лет через сто,
   мальчик предполагаемый, воображаемый прапраправнук,
   нищий наследник наших, трансформирующихся в ничто,
   дел противоестественных, богопротивных и противоправных.
  
   Кто тебе мы, воинствующие прутья былой метлы?
   В судьи или единомышленники ты вроде бы не годишься.
   Пропасть между тобой и нами огромна - ведь мы мертвы,
   ты же еще не родился, мальчик. А Бог даст - и не родишься.
  
   Но, если ты вся же явишься, что странно само по себе,
   и либо жрецом насилия станешь, либо певцом свободы, -
   долго еще с тобою аукаться будем - учти сие,
   мы - жившие веком ранее звери твоей породы.
  
   Каждый век выражает по-своему в каждой отдельной стране
   зависть к чужому будущему и страх перед тьмой загробной;
   мы выразили это тем, что вырезали звезду у тебя на спине
   и бросили тебя одного умирать в стране допотопноподобной.
  
  
  
   Владимир СТРОЧКОВ
  
   * * *
   Я говорю, устал, устал, отпусти
  
   Инна КАБЫШ
  
   * * *
   Не дай Бог в дому чужом
   резать хлеб чужим ножом,
   и топить чужую печь,
   и чужих касаться плеч,
   и чтоб вьюга за стеной,
   и чтоб этот дом был мой.
  
  
   Дмитрий БЫКОВ
   БАСНЯ
   Да, подлый муравей, пойду и попляшу,
И больше ни о чем тебя не попрошу.
На стеклах ледяных играет мертвый глянец.
Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.
Смотри, как я пляшу, последний стрекозел,
Смотри, уродина, на мой последний танец.
   Ах, были времена! Под каждым мне листком
Был столик, вазочки, и чайник со свистком,
И радужный огонь росистого напитка...
Мне только то и впрок в обители мирской,
Что добывается не потом и тоской,
А так, из милости, задаром, от избытка.
   Замерзли все цветы, ветра сошли с ума,
Все, у кого был дом, попрятались в дома,
Согбенные рабы соломинки таскают...
А мы, негодные к работе и борьбе,
Умеем лишь просить "Пусти меня к себе!" -
И гордо подыхать, когда нас не пускают.
   Когда-нибудь в раю, где пляшет в вышине
Веселый рой теней, - ты подползешь ко мне,
Худой, мозолистый, угрюмый, большеротый, -
И, с завистью следя воздушный мой прыжок,
Попросишь: "Стрекоза, пусти меня в кружок!" -
А я тебе скажу: "Пойди-ка поработай!".
   * * *
   "Кто обидел меня - тому ни часа,
   ни минуты уже не знать покоя.
   Бог отметил меня и обещался
   за меня воздавать любому втрое.
   Сто громов на обидчика обрушит,
   все надежды и радости отнимет,
   скорбью высушит, ужасом задушит,
   ввергнет в ад и раскаянья не примет.
   Так что лучше тебе меня не трогать,
   право, лучше тебе меня не трогать!"
  
   Так он стонет, простертый на дороге,
   изувеченный, жалкий, малорослый,
   так хрипит о своем разящем Боге,
   весь покрытый кровавою коростой.
   Как змея, перерубленная плугом,
   извивается, мечется, ярится,
   и спешат проходящие с испугом,
   не дыша, отворачивая лица.
   Так что лучше тебе его не трогать,
   право, лучше тебе его не трогать!
  
   Так-то въяве и выглядит все это:
   язвы, струпья, лохмотья и каменья,
   знак избранья, особая примета,
   страшный след Твоего прикосновенья.
   Знать, пригодна к чему-то эта ветошь,
   ни на что не годящаяся с виду.
   Так и выглядят все, кого отметишь,
   чтоб уже никому не дать в обиду.
   Так что лучше Тебе меня не трогать,
   право, лучше Тебе меня не трогать.
  
  
   Сергей СЕНИЧЕВ
  
   ГОЛОДНЫЙ ХУДОЖНИК
  
   Голодный художник все время рисует хлеб.
   Не дам обнаженных, не речку, не лес, не небо:
   голодный - хотя бы он был от рожденья слеп -
   упрямо рисует горбушку ржаного хлеба.
  
   И каждый ломоть у него до того душист -
   аж слюни текут, и охота схватить руками.
   Голодный художник в намереньях слишком чист,
   чтоб мы не заметили замысла за мазками.
  
   Он вряд ли при этом думает о большом -
   в нем нет ничего от зарвавшегося ублюдка;
   голодный рисует совсем не карандашом,
   но памятью, спрятанной в сердце его желудка.
  
   И эта из памятей много точней других,
   и точности этой точности не измерить.
   И тот, кто рис\к\ует про сочности дам нагих, -
   достаточно голоден, можете мне поверить!
  
  
   Вера ПАВЛОВА
  
   ***
   Послали друг друга на фиг
и снова встретились там
и послали друг друга на фиг,
и шли туда по пятам
друг за другом, и встретились снова,
и послали, и за руку шли,
и в обнимку... Да что там на фиг -
я с тобой хоть на край земли!
   Евгений ЛУКИН
  
   * * *
   И в том, что сломалась мотыга,
   и в том, что распалась телега,
   и что на печи холодрыга,
   а двор не видать из-под снега,
   виновны: варяги, Расстрига,
   хазары, наплыв печенега,
   татаро-монгольское иго,
   татаро-монгольское эго...
  
  
   Виктор МИШКИН
  
   * * *
В небе синем грохочет гром.
Через скверы, мосты, сады
астроном идет в гастроном,
чтоб отметить открытье звезды.
Все, что было, выпив до дна
и отрезав хлеба сто грамм,
астроном напьется вина
и звезду назовет - "Агдам".
Все на радость, все на беду.
Каждый строит собственный путь.
Каждый должен открыть звезду
и назвать ее как-нибудь.
  
   ПРОХОДЯ МИМО

Проходя мимо, знакомое увидел окно.
Но теперь, я знаю, меня там никто не ждет.
Все что, было, было уже настолько давно,
что с тех пор живая вода превратилась в лед.
Ничего не увидим мы, оглянувшись назад.
И стираются в памяти лица день ото дня.
Я забыл, какого цвета ее глаза.
А она не помнит - сколько глаз у меня.


* * *
   Что-то сжимает горло, и уже не уснуть.
   Но можно смотреть на изгибы звездного сада.
   Куда мы выйдем, если выйдем на Млечный Путь?
   Куда бы то ни было - мне никуда не надо.
   Но можно представить, как медленно летит в вышине
   чистый и светлый ангел с глазами куклы.
   Прости меня, прости - я вырос в стране,
   где слово "Бог" писали с маленькой буквы.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"