Киндеев Алексей Григорьевич. На обломках старого мира

"Первые узы воинской службы - это религия"

Сенека младший.

Ближе к вечеру насупившееся, хмурое небо обронило на землю первые капли дождя. Редкие, малозаметные, они походили на слезы старых, полузабытых богов, покровительствовавших варварам, жившим в здешних глухих местах. Какая-нибудь упивающаяся романтическими бреднями личность вполне могла бы сказать, что могущественные, незримые сущности, с начала начал владевшие этими землями, оплакивали смертных, как уже погибших под ударами мечей легионеров, так и обреченных погибнуть до конца этого дня. Бывший принципал, а ныне один из жрецов первого вспомогательного легиона, видел в хмуром небе лик грозного божества, которому сегодня приносил обильные жертвенные дары - Марса.

Можно верить в то, что устами философов и мудрецов на форумах говорит Минерва, разумом менял и торговцев распоряжается Меркурий, огонь в сердцах людей предназначается самому Юпитеру. Но когда земля готовится стать полем битвы, а с алтарей на землю капает кровь жертвы, принесенной в честь бога войны, все небожители обращают свои взоры на людей, подобных Саттону Сцепию. В пору поднимающегося над горизонтом светила, пребывая в наркотическом трансе, который вызывают благовония от масел, наполнявших ритуальные чаши, один лишь виктимарий становится вместилищем мыслей и воли могущественного божества, способного даровать победу римским солдатам. В эти минуты он, как и прочие жрецы, присутствующие при ауспициях, жаждет услышать голос грозного покровителя воинов. Но Марс молчит. Он всегда молчит. Лишь сигниферы, воодушевленные речами авгуров, гаруспиков и магистратов поднимают выше знамена, а восходящее солнце бросает лучи на орла легиона, подбадривая людей, готовящихся убивать врагов во славу Вечного Города. Позже, когда наступает время для пиршества воронья, Марс, конечно же, видит последствия своего вмешательства в дела смертных, одной части которых он даровал победу, а другую обрекал на смерть и прозябание в рабстве. На все содеянное смертными он снова смотрит глазами жрецов. Вот только, способно ли в такие минуты само божество утолить свою жажду крови, взирая на изувеченные тела женщин, стариков и детей, убитых легионерами?

Задаваясь этим и другими вопросами, Сцепий усмехался своим мыслям и неспешно шел в сопровождении секрификатора - морщинистого раба, мало чем отличавшегося по крови от варваров, с некоторых пор обосновавшихся в здешних местах, многие годы помогавшего ему во время торжественных суоветаурилий и утренних жертвоприношений. Неподалеку от тела какого-то мужчины лежавшего между объятыми пламенем неказистыми постройками, виктимарий остановился и глянул на невольника. Ему стало любопытно, какие чувства обуревали раба, вынужденного смотреть на убитых соплеменников. Но на лице старика не отражалось ничего, кроме покорности судьбе и смирения с произошедшим.

Тот пожал плечами и подал Сцепию платок, пропитанный благовониями. Мучимый отвратительными запахами, распространяющимися от гари, обгоревших трупов и нечистот, жрец обтер платком шею, провел им по щеке, увлажняя кожу, после чего двинулся в ту сторону, где по его мнению находился командующий центурией манипулы одной из когорт Первого Вспомогательного легиона, Постумий Руфус .

Центурион Руфус был прославленным воином, мужественным, верным воинскому долгу с юношеских лет. Обратившись к его о личным качествам, проницательный наблюдатель, скорее всего, счел бы, что этому заправскому вояке лучше всего годилось высказывание римского историка Полибия, о некоем известном римском военачальнике времен принципиата. Говоря теми же словами, "этот человек внушал своим войскам такое убеждение, будто все планы его складываются при участии божественного вдохновения; через то самое подчиненные его шли на самое опасное дело смелее и с большей охотой". Отчасти, благодаря доблести и отваге Руфуса (в ту пору имевшего звание одного из младших офицеров), легионы Галлиена, наголову разбили у города Медиолана варваров из объединившихся племен, опустошавших северные провинции Римской Империи. По мнению актуариев, в день того знаменательного сражения, на поле битвы осталось лежать более тридцати тысяч алеманнов. Сам Руфус оказался среди тех, кто не только выдержал удар германской конницы, что еще со времен, предшествующих правлению Каракаллы наводила ужас на цивилизованные народы, но и дождавшись подкрепления, заставил дикарей повернуть вспять. Чуть позже, когда римские войска сами двинулись через Бреннеров перевал, ему доверили командование целой сотни закаленных в боях легионеров, хотя задача, которую император поставил в ту пору перед своими войсками, не всем казалась достойной. Однако, она была достаточно простой и не требовала от легатов приложения больших усилий для ее выполнения. Солдатам приказывалось только безоговорочно убивать варваров, поселившихся неподалеку от лимеса. А потому, на протяжении нескольких месяцев, некогда покрывшие себя славой на поле боя легионеры занимались лишь тем, что предавали огню всякое поселение варваров, которое попадалось им на пути, от "Десятинных полей", расположенных между верховьями Рейна и Дуная, до почитаемых германцами священных рощ и непроходимых лесов.

Конечно, ни у кого не вызывало сомнений то, что Руфус был героем. Его имя вполне заслуженно звучало в Сенате наравне с именами Аврелиана, Мумия Баса и Новоциана. Благодаря своей воинской славе, а отчасти, может быть, и удачливости, он сумел получить звание центуриона и исполнить обет Фортуне Августе. Многие называли Руфуса любимцем богов. Сам Сцепий полагал его обычным солдафоном, обладающим приличной долей везения, способным гнуть свою линию и добиваться назначенной цели не считаясь с потерями. В обществе людей подобных ему, виктимарий провел большую часть своей жизни, а потому с уверенностью мог сказать, что единственное поручение, которое способны без нареканий выполнять эти выскочки - махать мечами. Вот только истинной веры в их сердцах было очень мало. Быть может, что ее не было там совсем.

Основания для такого рода предположений, у Сцепия имелись. В его воспоминаниях часто мелькали лица знакомых легатов, трибунов, префектов, опционов, деканов и многочисленных имуннов. Имена многих из них давно уже давно затерялись где-то в глубинах омута сознания, однако, по какой-то неведомой самому Сцепию причине, помять бережно хранила отношение каждого из этих людей к религиозным обрядам. С горечью для себя виктимарий признавал, что с каждым годом число тех, кто чтил истинных богов сокращалось, но больше становилось в войсках еретиков, называвших себя митрианцами, или христианами. Сердца последних казались Сцепию размякшими, подобными комьям рыхлой земли. Мировоззрение почитателей триединого бога не вызывало у него ничего кроме омерзения, поскольку их нормы морали в корне отличались от тех, к которым привык он сам. Это заставляло жреца люто ненавидеть апологетов воскрешенного бога и, вместе с тем, испытывать сомнения в собственных силах, в правильности выбранного им пути.

Командующего центурией Сцепий нашел возле какой-то чудом уцелевшей хижины. Стоя в окружении проверенных в боях ветеранов, Руфус обсуждал с межевщиками вопросы, касающиеся будущего расположения и обустройства временного лагеря. Звучания, доносившиеся откуда-то из дымовой завесы, словно покрывалом накрывшей обратившееся в одно большое пепелище селение варваров, его совсем не беспокоили. Центурион попросту не считал нужным обращать внимание на то, что считал неотъемлемой составляющей своей жизни.

- А, - протянул он, увидев жреца. - Ты наконец-то пришел. Честно говоря, я думал, что мне придется лично звать тебя на это пожарище, полюбоваться делом рук моих доблестных собратьев, - Руфус усмехнулся, указал на легионеров - мрачного вида молодчиков, стоявших за его спиной.

- Я рад находиться там, где боги даруют нашим воинам победу над жестокосердными врагами. Хотя осознаю, что мое присутствие здесь кое-кому может и быть в тягость. Многие из солдат являются христианами, а многие принесли с собой верования племен, обитающих за Дунаем. Они сражаются под знаменами Рима, но в сердцах несут ересь.

- Так что с того? Разве не именем великого Марса очищаются от скверны наши легионы прежде чем идти в поход? Боги помогли нам и в этот раз, - произнес Руфус. - При случае, передай им мою благодарность.

В голосе центуриона было что-то саркастическое, однако Сцепий не стал концентрировать на этом свое внимание. Ему не было дел до насмешек олуха, возомнившего себя вершителем человеческих судеб. Руфус - обычный смертный, а смертным, как известно, свойственно ошибаться. Боги, наверняка, сейчас и сами потешались над ним, потомком плебеев, не способным даже осмыслить степень своих религиозных заблуждений. Впрочем, если хорошенько подумать, то можно уяснить себе, что этот прямолинейный, высокомерный человек не так уж и смешон. Скорее глуп. Ведь он, наравне с истинными богами почитал и тех, которых, которые были рождены вне пределов Великого Рима, в частности, солнцеликого Митру.

- Хорошо, Руфус, - сказал Сцепий и смиренно склонил голову. - Я прослежу за тем, чтобы мои помощники, с заходом солнца, принесли богам обильные дары от твоего имени. Сегодня был славный бой, не правда ли?

- Бой, - хмыкнув проговорил центурион. - Какой еще бой? Оглядись по сторонам и скажи мне, с кем мы сейчас воюем? Со стариками, с женщинами и детьми! Сегодня нам никто не оказывал сопротивления, за исключением нескольких грязных дикарей, толком не способных в руках держать мечей. Говоря откровенно, то это была обычная бойня. Чует мое сердце, что если и дальше так пойдет, то слухи обо всем, происходящем достигнут ушей многих наших врагов. Против нас ополчатся все германские племена, обитающие между Рейном и Дунаем! Боюсь, что гонимые жаждой мести, через пару лет, дикари снова объявятся в наших землях.

Сцепий открыл рот, чтобы возразить, но не нашел подходящих слов и пожал плечами. Соглашаться с центурионом по такого рода вопросам он принципиально не желал, хотя достаточно хорошо знал историю этого края и вынужденно признавал то, что спокойные годы для северных римских провинций остались далеко позади. За последние тридцать лет алеманны уже дважды вторгались в пределы империи и оба раза опустошали приграничные поселения, заставляя Рим трястись от страха и праведного гнева. Эти дикари никогда не простят вероломности Каракаллы, воспользовавшегося удачным моментом для того, чтобы развязать войну против враждовавших промеж собой неподалеку от укреплений лимеса германских племен. Они будут беспокоить десятинные земли набегами до той поры, когда снова заголосят фециалы и сенат решится послать в низовья Майниса свои легионы.

- Надеюсь, что этого не произойдет, - произнес Сцепий выдержав недолгую паузу.

- Надейся сколько угодно, - сказал Руфус и его губы искривились в презрительной улыбке. - Лучше попроси богов о том, чтобы они вернули испуганным овцам, зовущим себя гражданами Рима благоразумие, а те потребовали отозвать когорты с левобережья. Солдаты сильно озлоблены и начинают задавать вопросы, на которые я бы и сам хотел знать ответы.

Пытаясь сдержать бушующую в душе стихию, Сцепий глубоко вздохнул, сложил руки в молчаливом согласии.

- Мы утоляем жажду мести плебса уже многие месяцы, а им все мало, - ворчливо продолжал говорить Руфус. - Они, должно быть, спят и видят как мы засыпаем земли варваров солью. Это при том, что часть из этих ослепленных ненавистью дураков зовет себя христианами, а их бог, насколько мне известно, куда менее жестокосерден, чем те, которым поклоняешься ты.

- И ты, - тихо сказал Сцепий.

- Отчасти и я, - отозвался Руфус. - Хотя я готов верить во все, что угодно, если оно помогает мне крепче сжимать в руках оружие. Когда на полях сражений решается судьба легионов я готов с молитвами обращаться хоть к Марсу, хоть к Христу, хоть к Митре необоримому... Все мы во что-то верим, почтенный Сцепий. Даже наши рабы.

Виктимарий кашлянул,протянул руку к стоящему рядом невольнику и тот вложил в его ладонь новый пропитанный ароматическими маслами платок. Сцепий тут же принялся растирать влажной тряпкой кожу на лице, желая хоть на какое-то время перебить неприятные запахи благоуханиями, воссозданными по старинным рецептам парфюмеров - смуглокожих хемитов. Серая пелена, накрывшая большую часть деревни, сейчас казалась жрецу особенно неприятной, поскольку скрывала все вокруг, предоставляя воображению рисовать в голове обильно покрытую кровью картину происходящего. Детские крики, стоны раненных и причитания женщин добавляли ко всему этому еще более мрачные тона. Глаза резало стелющимся дымом, дыхание давалось с трудом и сейчас Сцепий ничего не желал больше, чем убраться подальше от плотной завесы скрывающей в себе вещи, способные поколебать рассудок впечатлительного человека.

- Уж если мы заговорили о варварах и рабах, то хочу представить тебе одного, который совмещает в себе оба этих отвратительных качества, - проговорил, между тем, Руфус. Он указал на чрезвычайно старого, едва державшегося на ногах человека, на шее которого висел металлический ошейник. - Это Трогот. Он - варвар, как и все прочие жители этих мест. Семнон, если быть точнее. Он - наш проводник. Именно благодаря ему, мы оказались в этих глухих местах и сожгли несколько германских поселений.

Сцепий нахмурился.

- Ты говоришь со мной об обычном рабе, предавшем своих собратьев, центурион?

- Будь то простой раб, я бы и не подумал звать тебя сюда, жрец, - сказал Руфус. - Но дело в том, что Трогот, в отличие на знакомой тебе черни, весьма образован и хорошо воспитан. Он весьма... Весьма необычен.

- Что же в нем необычного?

- Поговори с ним и рассуди сам. Я скажу лишь то, что этого старика подарил мне около года назад бывший мой сослуживец, долгое время проживший в Черных Землях, а позже посвятивший себя служению Вулкану. Троготу известна письменность древних, ныне не существующих народов, которой обучили его адепты звероголовых богов Та-Кемет. Десятки лет переводил он для жрецов тексты с полуистлевших папирусов, что хранятся в подземельях старых храмов и знает много любопытных историй, касающихся земель, что лежат к югу от дельты Нила.

- Это не делает его человеком, не способным на предательство, - сухо сказал виктиарий. Он тронул подбородок старика, приподнял его голову. - Неужели тебя не трогает судьба тех людей, в чьих жилах течет твоя кровь, раб?

- Я давно уже не считаю себя семноном, господин, - ответил тот. - Наверное, сейчас во мне больше от хемита, чем от северянина. Но о том мне жалеть не приходится. Мой настоящий дом - Та-Кемет, а другого мне и не нужно. К тому же, кости тех семнонов, которых я когда-то знал, наверняка уже гниют в земле. Прочие люди, которые считают эти земли своими - чужие мне.

- О, да, - прошептал Сцепий, внимательно разглядывая невольника. - Я вижу, что в тебе живет хемит, а не алеманн. Такой же хитрый взгляд, такое же сердце... Ну что тут скажешь? Ты воистину лишен души, Трогот. У какого алтаря в черных землях ты ее оставил, я не знаю, но клянусь небесами, сердце твое давно уже ссохлось и обратилось в камень. Впрочем..., - он повернулся к Руфусу. - Это настоящая развалина, центурион. Он еще старше, чем мой собственный раб.

- Да, ты прав, - отозвался Руфус. - Это дряхлый старик. Как я понимаю, он был юным в годы правления Каракаллы и участвовал в набегах на северные провинции в ту пору, когда германцы еще только начинали беспокоить десятинные земли. Но уверяю тебя, что прожитые годы ничуть не ослабили его умственных способностей. А знание тайн, которые хранят в себе бережно оберегаемые жрецами Та-Кемет древние рукописи, делает его неплохим рассказчиком.

- Никогда бы не подумал о том, что тебя интересует досужая болтовня человека, наслушавшегося баек раскрашенных религиозных фанатиков, - процедил сквозь зубы Сцепий.- Но может быть, позвав меня сюда, чтобы познакомить с этим дикарем, ты желаешь испытать мою веру, центурион?

- Твою веру? Причем тут вера? Дело в золоте, жрец!

- Я не совсем понимаю. Уж не хочешь ли ты сказать мне, что этот дряхлый старик богат, как какой-нибудь жирный магистрат?

Тонкие губы Трогота тронула улыбка.

- Если бы я был свободным, я был бы богатым, достопочтенный виктимарий. Но я всего лишь раб, не имеющий за душой ни гроша.

- Но ты, конечно же, хочешь обрести свободу.

- Центурион обещал мне ее в том случае, если я выполню его волю.

Сцепий задумался.

- Вот так штука... Не понимаю, зачем тебе нужна свобода сейчас, когда впереди тебя не ждет ничего кроме нищеты. Не лучше ли остаться в неволе? Легион кормит и поит тебя. Он заботится о тебе сейчас и будет заботиться до последнего твоего вздоха.

- Я ушел от своего народа свободным. Свободным хочу уйти из этого мира.

- Уйти куда? В какие пределы? Боги северян не прощают предательства, а боги Та-Кемет очень трепетно относятся к вопросам крови. Они вдоволь потешатся над тобой, а потом отправят в Эреб, во мрак, где ты веками будешь сходить с ума.

- А ведь он прав, Трогот, - произнес Руфус. - Скажи мне, к каким богам ты будешь взывать на смертном одре? Неужели к тем, которых чтят ваши верховные жрецы?

- Я никогда не был особенно религиозен. Но если боги, почитаемые семнонами существуют, то почему они не защитили мой народ от бедствий, которые постигли его в прежние годы? Почему они не воспрепятствовали римлянам, оскверняющим священные рощи?

Руфус с безразличием пожал плечами.

- Мы достойны тех богов, которым поклоняемся.

- В таком случае, скажи мне, господин, зачем алеманнам нужны такие заступники?

- Пусть это орда смутьянов верит во что угодно! Мне нет до того никакого дела, старик. Но помни одно. Не только я сейчас являюсь твоим господином. Сейчас ты, лагерный раб, стоишь перед центурионом и доминусом Сцепием. А потому обращайся к нам соответственно.

- Будет так, как приказываешь ты, центурион. Я - обычный раб, выполняющий черновую работу.

- Мне думается, что ты слишком стар для того, чтобы выполнять черновую работу, - сказал Сцепий. - Хотя в молодости, должно быть, ты был достаточно силен и ловок.

- Я был лучшим среди разведчиков алеманнов, доминус. Я был также охотником и искусным воином.

- Возможно, возможно. Центурион говорит, что ты жил в этих местах. Наверное, даже родился в том из поселений, которое солдаты сожгли придя в эти края.

- Это не совсем так. Мое поселение находилось немного восточнее отсюда, там, куда до нашего появления не ступала нога алеманна, дака или франка, - сказал Трогот, махнув рукой в сторону небольшой долины, за которой начинался дремучий лес. - До него потребуется пройти несколько десятков стадий, если идти напрямик, через дубраву. Но я действительно жил в этих местах. В молодости я бывал и тут, и за Большим Ручьем, где сейчас стоит лагерь первой когорты. Я даже был среди тех людей, которые во времена Каракаллы сеяли смерть на землях, которые вы называете Докуматскими полями. Много римской крови пролили мы в ту пору, но многие из нас и погибли. Лишь когда старейшины сочли наши потери слишком большими, мы ушли за пределы лимеса в здешний лесной край и развели в нем священные костры. Чуть дальше, на востоке, старейшины провели первые обряды, а жрецы заложили камень в основание храма бога-оленя.

- Очевидно, там же находятся руины старого города? - поинтересовался Руфус.

- Города? - с недоумением спросил Трогот. - Какого города?

- Того, о котором ты мне говорил недавно! - с раздражением ответил центурион. - Вспомни, с какой целью я тебя взял с собой, старый, трухлявый пень! Ради чего я на самом деле привел в эту глушь центурию? Или ты думаешь, что мне просто захотелось посмотреть на то, как вспарывают животы вашим женщинам, а детям проламывают головы?!

- Города, - старик хрипло засмеялся. - Если те развалины все еще можно назвать городом, то пожалуй ты прав, центурион. Но нет. Нет! Это место находится в другой стороне. Примерно, в одном дневном переходе, к северу отсюда.

Руфус извлек из походной сумки свиток с картой местности, принялся внимательно ее рассматривать. Потом повернулся к Троготу и с удивлением произнес:

- Но ведь там же непроходимые леса и болота! Там ваши священные рощи! Ты хочешь сказать, что бродил в той глуши, нарушая религиозные запреты?

Улыбка не сходила с губ старика.

- Я уже говорил тебе. Я все еще помню дни Каракаллы, - сказал он. - Он стал настоящим бедствием для алеманнов, когда привел легионы в наши земли. Верховный жрец пролил у алтарей немало человеческой крови взывая к нашим богам, но те остались глухи к его молитвам. Рим забрал у нас все, что хотел, осквернив своим присутствием священные земли! И когда Рим ушел, насытившись кровью и оставив нам только посыпанные солью поля и пепелища, я понял, что все незримые хранители моего народа мертвы. А если в лесах нет оберегающих духов, то почему человеку нельзя охотиться на зверя? Здешние места богаты пушниной и мясом. Тут много рек и озер. Тут плодородные почвы, на которых можно выращивать большой урожай! И тут нет законов, кроме тех, которые устанавливаются людьми, чтобы ограничивать себя хоть чем-либо. Ты, центурион, спрашиваешь меня, нарушал ли я религиозные запреты? Конечно же я их нарушал! Я забредал вглубь священных лесов в поисках хорошей добычи и никогда не возвращался в деревню с пустыми руками. Так продолжалось многие годы до того самого дня, когда Верховный жрец раскрыл мой обман. На совете у большого костра, старейшины признали меня вероотступником и, наверняка бы убили, в назидание остальным. Однако, мне удалось бежать и скрыться в запретных местах. Нескольких месяцев я провел в бесполезных скитаниях, прячась от всякого человека, испытывая голод и потребности в самых простых вещах, пока однажды не набрел на нечто, о чем умалчивали все наши сказания. Я был молод и глуп. Я не бывал в крупных поселениях и не знал, что могут существовать каменные сооружения, подобные тем, что издавна охраняются владыками Нила, в жгучих песках Та-Кемет. То место изумило меня, потому, что некоторые из башен, что состояли из огромных каменных блоков, возвышались над могучими деревьями и напоминали творения рук великанов из древних легенд. Многие тысячи лет прошли с тех пор, его покинули люди. Лес сожрал большую часть произведений искусных мастеров, мох покрыл огромные растрескавшиеся камни, когда-то составлявшие нечто целое, не выдержавшее буйство природных стихий, распавшееся на множество фрагментов. Вода и ветер сточили резные рисунки на арочных перекрытиях, стесали лики каменных истуканов. То, что когда-то являлось конструкциями, достойными восхищения давно уже обратилось в руины, а те дома, которые более-менее сохранились, стали похожи на огромные склепы, в которых можно хоронить мертвецов. Мне пришлось немало потрудиться прежде, чем сделать проход в одной из стен циклопического сооружения, стоящего в отдалении от всех прочих, на относительно ровной, поросшей деревьями местности. Быть может, то был храм, или дворец... Я затрудняюсь сказать. Однако, есть правда в словах тех людей, которые осмеливаются прилюдно говорить о допотопных цивилизациях, названия которых упоминаются в древних преданиях и легендах разных народов. И у нас такие тоже имеются, центурион. - Старик закашлялся от вездесущей гари, вяло махнул рукой, когда теплый ветер принес откуда-то хлопья золы, после чего продолжил говорить. - Как-то, на одном из старинных папирусов, что мне доводилось держать в руках, я увидел карту континента, весьма отдаленно напоминающего тот, который известен нынешним географам. На той карте были обозначены странные горы и имелись не менее странные названия стран, что ныне можно встретить лишь в старинных сказаниях и мифах. Там были отмечены и воспетая греками колыбель Аполлона, и почитаемая степными народами обитель ветров, и даже сумеречный город, в котором пируют воинственные боги северных народов! То - известные всем нам по мифам земли, хранящие сокровенные, неподвластные обычным людям тайны. Было время, когда их покрывали ледяные пустыни, безымянные горы, леса, да множество озер там, где сегодня плещутся воды северных морей. Эпоха шла за эпохой, озера превращались в глубокие моря, реки меняли русла... Но была одна, которую жрецы Та-Кемет сегодня называют Нилом, а их предки знали под иным называнием. Когда-то люди называли ее Стиксом. Тем самым Стиксом, который по древним поверьям семь раз опоясывает земли нижнего мира. Хемиты уверяют, будто в начале начал из этой реки образовалось Средиземное море, но мне сложно в это поверить. Я не могу представить себе ту бездну забвения, в которую должно было кануть множество веков, прошедших с той поры, когда была нарисована карта старого, обледенелого мира. Тем не менее, на том папирусе нашлось место для этой реки. Плодородные равнины Шема, по которым она когда-то разлилась, стали прибежищем для многих народов, бежавших ото льдов, наступающих с севера. А к северу от тех равнин, у отрогов гор, известных всем нас как Альпы, находилось поселение, именовавшееся Иантой. Да, Иантой, центурион. Именно это название я видел на огромной, поросшей мхом каменной плите, когда-то являвшейся составной частью триумфальной арки, очень похожей на те, через которые ваши цезари проходят со своими легионами под ликование народа. Учитывая многое из увиденного мной, прочитанного на старых свитках и услышанного от жрецов Та-Кемет, я сейчас с уверенностью могу сказать, что те развалины в лесу - остатки указанного на старом папирусе города, некогда блистательного и богатого! Быть может, одного из тех последних, которые держались на осколках мира, что пережил неизвестную современным историкам катастрофу. Не знаю, по какой причине Ианту покинули жители и не могу сказать определенно, почему это место не разграбили кочевые варварские племена во время великого переселения народов. Могу лишь предположить, что обитателей тех мест согнала катастрофа, случившаяся одновременно с образованием Средиземного моря, в ту пору, когда под воду стали уходить огромные куски суши. К сожалению, этого не могут утверждать даже жрецы храма Баст, в услужение которым я когда-то добровольно подался.

- Значит, ты добровольно стал рабом? - спросил Сцепий. - Согласился надеть на себя ошейник?

- О, да! - Трогот коснулся пальцами холодного металла на своей шее. - Это постоянное напоминание мне собственной глупости, от которого я надеюсь в скором времени избавиться.

- Тебе повезло, что когда-то тебя выкупил у адептов звероликих богов твой прежний хозяин, - произнес Руфус. - Но теперь ты принадлежишь мне, Трогот. Я же не отличаюсь богатым воображением. Более того, я не способен долго выслушивать небылицы, которые ты привык рассказывать окружающим! Не надо утомлять всех нас сказками и деталями своих злоключений. Лично меня интересует только золото, старик. Золото, о котором ты говорил мне недавно. Вы ведь видел его среди старых руин, верно?

- Я видел золотые курильные чаши, стоящие у алтарей неведомых богов, украшения на стенах..., - Трогот запнулся, немного помолчал, после чего повторил. - Украшения... Да, золота там осталось много. Уходя из старого храма я прихватил с собой разноцветные камни, которые позже обменял на добротную одежду и лошадей. Поскольку мне не была знакома истинная ценность жемчуга и изумруда, я нередко расплачивался крупными жемчужинами за обычную похлебку. Теперь то знаю, каким был дураком, транжиря по пути в Та-Кемет, драгоценности, на которые можно было приобрести целое состояние! Но тогда никто не говорил мне, сколь многого может стоить прозрачный камешек, называемый бриллиантом, или красивое ожерелье, состоящее из множества мелких жемчужин. В результате, к тому моменту, когда я достиг Мемфиса, в моем распоряжении осталось всего несколько золотых побрякушек, которые я обменял у торговцев на хорошую одежду и кусок плохо прожаренной баранины. Говорят, что удача любит дерзких и терпеливых, но мне - чужеземцу, не знающему языков, не приходилось рассчитывать на обыкновенное везение. Помыкавшись по городу, я устроился на работу в порт, где под присмотром надсмотрщиков, несколько лет разгружал товары на торговых судах. Пожалуй, не знал бы я другой жизни, если бы в том порту меня не приметил наставник судовой команды торговой посудины, которая в то время плавала от города к городу, в дельте Нила, перевозя древесину, зерно, фрукты, благовония и ткани. Наставнику требовались крепкие парни, умеющие работать руками и у меня не было причин отказываться делать предложенную им работу. Хорошую работу. Для молодых и сильных..., - Трогот усмехнулся. - Я стал моряком, одним из тех дуралеев, которые гробят свою молодость и здоровье на галерах, плавающих промеж песчаных отмелей великой реки, от дельты до наполненного тайнами Куша, в котором жрецы бога - змея все еще справляют жуткие ритуалы. Я многое узнал об этих жутких церемониалах от местных жителей и порой видел то, чему не нахожу объяснений по сей день. К тому же, наставник оказался бывалым мореходом, охотно рассказывавшим о своих путешествиях к дальним странам. Его истории волновали слушателей, заставляли задавать многие вопросы, ответов на которые никто дать не мог. Но их, конечно же, знали жрецы Черной земли. Именно к ним я и подался после того как порвал с работой на галере, возжелав получить запретные для простого смертного знания. В ту пору мне доводилось много общаться с людьми, населяющими северное побережье Африки. Я знал несколько языков и обладал кое-какими сведениями о мистериях древности - жалкими крохами тех знаний, которыми располагали почитатели богов-зверей. Жрецы охотно приняли меня в качестве наемного рабочего в одно из своих хранилищ, близ храма Баст. Учителя-невольники обучили меня астрономии, математике и письменности древних народов, проживавших когда-то в Черных землях. Они дали мне место среди вольноотпущенников и рабов переводивших для жрецов тексты со старых папирусов. Когда же пришло время расплачиваться, религиозные фанатики попросту надели на меня ошейник, заявив, что пока алеманны беспокоят набегами Великий Рим, опустошая приграничные поселения и угрожая его целостности, я останусь в Та-Кемет на положении обычного невольника. Они надели на меня ошейник, который я, как вы видите, не могу снять и по сей день. Это ошейник раба! В этом качестве, несколько десятилетий спустя, меня и застал римлянин, впоследствии ставший моим господином.

- Клянусь Митрой, хемиты оказались не только лицемерными, но и до крайности скупыми! - сказал Руфус. - Они назначили за этого старика тройную цену!

- Да, я хорошо знаю этот народец, - проворчал Сцепий. - Они многие века ревностно оберегают свои тайны от посторонних и могу только удивляться тому, что они вообще согласились продать римлянину такого раба как этот.

- Оставим обсуждения, касающиеся нравов этих вероломных ублюдков до лучших времен, - произнес Руфус, которого явно тяготила эта беседа. - Сейчас меня интересует только то, что скрывают в себе руины старого храма. Если то, что говорит этот человек правда, то я намерен прибрать к своим рукам содержимое тех развалин. Признаюсь тебе, что у меня на то золото имеются большие планы.

- Позволь спросить, как ты намерен им распорядиться?

Руфус с плохо скрываемым раздражением ответил:

- Какую-то часть, разумеется, отдам примпилу, чтобы избавить себя от ненужных вопросов и соблюсти законность своих действий. Что-то передам жрецам в качестве подношения. Само собой, не обделю и своих молодцов. Их у меня восемьдесят человек! Да мало ли что еще придумаю? Мда... Пожалуй, что и для тебя кое-что найдется, уважаемый Сцепий. Ты не останешься в проигрыше выполнив мое поручение. Разбогатеешь, обеспечишь свою старость. Поди плохо? Если, конечно, та неразграбленная сокровищница вообще существует.

- Я? - с удивлением спросил виктиамарий. - Но почему?! Почему я, центурион?!

- А кого же еще я могу послать со стариком, как не тебя, мой воздержанный скромник? Не знаменосца с канцеляристами же мне отправлять в поход?! Ты - дело совсем иное! Ты всегда на стороне добропорядочных граждан и не печешься о собственном благополучии больше, чем об исполнении воли богов. Юпитер не позволит тебе пересечь границы благочестия, а солдаты, которые будут рядом, не осмелятся в твоем присутствии даже прикоснуться к презренному металлу. Впрочем, если они что-нибудь незаметно умыкнут из храма, то я не сильно расстроюсь.

- Все это незаконно, центурион. Мы оба это понимаем.

В глазах Руфуса мелькнуло что-то недоброе.

- А что ты предлагаешь? Раздать золото жрецам и магистратам, а самому остаться с голой задницей? О себе я сейчас говорить не стану, но мои ребята уже полгода не видели своих жен и детей. Вырезая несчастных дикарей, живущих на этих землях, они чувствуют себя не триумфаторами битвы при Медиолане, а проклинаемыми варварами палачами. Они не каратели, а воины! А настоящему воину, знающему себе цену, нужен враг ему под стать, грозный, могущественный и непреклонный. Нам же приходится убивать обычных хлебопашцев. Разве это справедливо, уважаемый Сцепий?

- Сколько же людей ты хочешь отправить со мной?

Руфус помолчал, разглядывая кислую физиономию виктимария, затем произнес:

- Думаю, что четверых будет достаточно. Не беспокойся, мои спекуляторы и за стариком присмотрят и тебя в обиду не дадут.

- Всего четверо..., - в ужасе прошептал Сцепий. Сейчас ему будто трудно было выдавить даже два этих слова. Виктимарий услышал, как заскрежетали, подобно жерновам его зубы, и непроизвольно, задрожав от злобы, сжал кулаки.

- Трое, - ответил центурион, покачав головой. - Четвертым будешь ты.

- Мне нужно проводить ежедневные жертвоприношения. Кто этим будет заниматься?

- Как-нибудь справимся без тебя. Если что, я лично перережу пару кабаньих глоток во славу Юпитера. Работа не сложная, а благочестия у меня хватит на всех.

Сцепий поджал губы.

- Ты - митрианин!

- Как это может помешать мне резать свинину у алтаря? - спросил Руфус усмехнувшись. Стоявшие рядом легионеры тоже не сумели сдержать улыбок. - Не я же буду молитвы читать, а твой помощник. Он и укажет мне, с какой стороны взяться за жертвенный нож.

У Сцепия помутилось в глазах. Он глянул сначала на своего раба, потом на Трогота и неожиданным образом сравнил себя с мальчишкой, которого вот-вот накроет огромная, приближающаяся к берегу волна.

- Это какое-то безумие! Святотатство! Во имя Юноны, прошу тебя одуматься!

- Ты отказываешься подчиниться мне, жрец? Неужели мне придется уговаривать тебя?

Виктимарий невольно сглотнул, но быстро взял себя в руки.

- Нет, что ты..., - произнес он. - Но мне нужно больше сопровождающих, центурион. И мне нужны не разведчики, а воины! Никто не знает сколько варваров скрывается в этих лесах.

- Полагаю, что там, куда вы направитесь, вы не повстречаете даже одного. Не забывай, что ваш путь будет пролегать через священные рощи, в которые дикари не ходят. Да и вообще, места тут достаточно глухие, плохо обжитые. Глушь, тишь, да гладь. К тому же, есть вещи, о которых не стоит разбалтывать всем подряд. Если по центурии разойдется слушок о том, что где-то, неподалеку отсюда, водится золотишко, то боюсь, что среди моих и без того не слишком довольных условиями пребывания на этой земле солдат начнется повальное дезертирство, остановить которое не сможет голос разума. Сама Дисциплина окажется бессильна! Поэтому с тобой пойдут только трое. Это будут весьма благочестивые люди, достойные моего доверия. Более опытных сопровождающих в центурии не найти.

- Я считал, что ты, центурион сам пожелаешь взглянуть на руины старого города, - произнес Трогот. - Тебя манит к золоту и драгоценным украшениям, которые и поныне наполняют старых храм, однако посылаешь ты к нему других. Почему?

- Мои легионеры измотаны долгими переходами, - ответил Руфус. - Они нуждаются в отдыхе. Если я покину войска сейчас, это плохо скажется на моей репутации. Нет, нет. Я остаюсь. Я нужен здесь. Однако, не думай, что я позабуду о тех развалинах, слышишь? Многое будет зависеть от вашего возвращения. Если слова твои не окажутся обыкновенным вздором, то в скором времени, я решусь лично посмотреть на то диковинное место. Но только с верными мне людьми.

- Тогда центуриону навряд ли будет нужен Трогот, - растерянно произнес старик.

- Верно, - Руфус рассмеялся, хлопнул старика по плечу. - Ты мне уже будешь не нужен.

С этими словами он жестом приказал старому невольнику отойти в сторону, всем своим видом показывая, что разговаривать с рабом больше не желает. А вот разговор с Сцепием у центуриона протянулся еще на долгое время, вплоть до того момента, пока солнце не коснулось опушки леса. Обсудив наиболее важные вопросы, касающиеся предстоящей экспедиции, они также разошлись по сторонам, в разной степени удовлетворенные итогами состоявшейся встречи.

Разведчики, которых Руфус предоставил в помощь Сцепию и впрямь оказались толковыми молодцами, полностью соответствовавшими критериям отбора в легионы Рима, как по физическим, так и по волевым качествам. Это были немногословные спекуляторы, исполнительные, преисполненные благочестия, что выше всего ценилось в воинском ремесле. С молодости эти люди участвовали в боях с варварами, населявшими области к востоку от Дуная и пролили немало человеческой крови. Они хорошо знали культурные и религиозные обычаи племен, обитающих в этих краях, а потому способны были втереться в доверие к любому из варваров, выдавая себя за алеманнов. Впрочем, они не были лишены и честолюбия, свойственного тем, кто немало думает о собственном благополучии после почетной отставки и карьере на политическом поприще. Немного пообщавшись с провожатыми Сцепий пришел к выводу, что каждый из них распланировал свое будущее на годы вперед и предстоящее предприятие должно стать последним в их воинской службе,

Виктимарий поднялся незадолго до восхода солнца. Совершил омовение, плотно позавтракал, понимая, что в следующий раз сможет поесть только после полудня, во время недолговременного привала. Положил в походную сумку лечебные снадобья, здраво рассудив, что в лесу можно подхватить разную хворь, а похвастать отменным здоровьем он не мог с юных лет. И все это время Сцепия не покидала мысль о то, что центурион имел какие-то свои, неведомые прочим людям основания поручив ему работу, отнюдь не свойственную для обычных жрецов. Он без конца спрашивал себя, может то происки недоброжелателей? Но едва ли это было так, потому, что особо делить с кем-то ему свою власть в лагере не приходилось. Мог ли он сделать что то такое, что заставило Руфуса затаить на него обиду? Вполне возможно, хотя прямолинейный вояка никогда не таил обид и не сдерживал эмоций, порой бывая слишком откровенным и настойчивым даже в спорах с префектом, разумными доводами заставляя того прислушиваться к своим словам.

Впрочем, мало ли что?

Идти предстояло долго, а потому Руфус распорядился выделить для этих целей трех мулов, двух из которых он отдал в распоряжение виктимария и старого раба (Трогот, в силу почтенного возраста едва способен был держаться на ногах), а третьего отдал спекуляторам, дабы те нагрузили его вещами, которые могли потребоваться в пути. Сами разведчики, привыкшие неделями блуждать по лесам, пожелали идти пешком, одетыми в легкие блузы, поверх которых они обычно накидывали несшитые шерстяные платы. Специфика профессии этих людей заставляла их во всем походить на алеманнов, встречи с которыми у них случались немногим реже чем встречи с дикими зверьми.

Группа вышла из лагеря на рассвете, сразу же после того как виктимарий, желая умилостивить богов, произвел обряд у жертвенного алтаря, окропив его кровью козы. Путь до леса, как и ожидалось, она преодолела менее чем за час, двигаясь по относительно ровной, местами засеянной злаками местности. Но после того, как над головами путников сомкнулись кроны вековых деревьев, время словно изменило свой бег.

Ветер, что на равнине играл с травами, здесь почти не ощущался, и лес, старый, возникший, быть может, еще до появления человечества, замер, наблюдая за придвижением чужаков, нарушивших границы территорий, принадлежащих могущественным духам, представителям мира, в котором людям давно уже не находилось достойного места. Эти сущности, конечно же, скрывались в тех местах, куда не проникал через густую листву солнечный свет, там, где тени от деревьев и кустарников сливались с беспросветным мраком, порожденным навесом, состоящим из переплетающихся ветвей деревьев. Исходило оттуда что-то противоестественное, рожденное вне времени и пространства. Оно смотрело на смертных из черноты, неведомое, жуткое, хранящее в себе тайны всех прошлых и грядущих эпох. Будто шевелилось среди валежников какое-то существо. В затаенной, глухой угрозе оно тянуло к людям свои руки, которые при внимательном рассмотрении были всего лишь корявыми, лишенными листвы ветвями. Скользила промеж кустарников чья-то тень - игра богатого воображения суеверного человека. Периодически хрустела где-то рядом сухая ветка - следствие чьей-то поступи.

Все это пугало Сцепия, не привыкшего ходить по дремучему лесу, заставляло его вздрагивать при каждом шорохе. С лица его не сходила бледность от звучания собственных шагов, а в голове возникало множество образов, уродливых и устрашающих. Тем не менее, кровожадные духи не кидались на людей, страшные демоны не выскакивали из-за деревьев, а древние боги ничем не выдавали своего присутствия. Только тишина, страшная в своей неестественности и безучастности, наводила на мысли о том, что по этим местам проходит незримая черта, через которую простому смертному едва ли следует переступать.

По мере продвижения вглубь лесной чащи настроение Сцепия все более ухудшалось, а ощущение близкой опасности нарастало по мере удаления от открытых пространств. Вдобавок, изредка, чего-то пугаясь, мулы упрямились, топтались на месте, громко фыркали. Тогда, чтобы заставить животных идти вперед, солдаты прибегали к знакомым им уловкам, что перенимали у разных людей, с которыми им доводилось общаться. Это помогало, однако давало лишь временный результат.

Так продолжалось большую часть дня.

После того как солнце начало клониться к закату, Сцепий пришел к выводу, что темп передвижения снизился чуть ли не вдвое по сравнению с тем, который имелся до полудня. Поход грозил затянуться на несколько суток, а это навряд ли понравится Руфусу, ожидающему его возвращения неподалеку от обращенного в пепелище поселения варваров. Очень скоро центурия выдвинется к месту общего сбора, предгорьям Альп, чтобы позже, соединившись с остальными частями когорты, уйти прочь с этих земель, в сторону лимеса. С какими трудностями по пути в Рим, в этом случае столкнется Сцепий со своими проводниками, оставалось только гадать.

- Клянусь небесами, эти животины своим упрямством способны потягаться с ослами, - произнес один из спекуляторов после того, как мулы в очередной раз остановились. Говорил он это неразборчиво, поскольку рот его в это время был набит хлебом. - Никогда не понимал людей, которые любят возиться с этими тварями. То ли дело добрый боевой конь! Сядешь на такого и душа радуется.

- Я чаще видел тебя оседлавшим какую-нибудь простолюдинку, чем на бравом коне, Брутус, - отозвался его приятель - детина, который, по мнению Сцепия вполне мог бы поднять заупрямившегося мула своими ручищами над головой. Великанов подобных ему, жрец видел в своей жизни немного и все они относились к тем категориям людей, которые с юношеских лет занимались черновой работой. Впрочем, конкретно этот, кажется, принадлежал какому-то немногочисленному племени, живущему далеко на северо-востоке, в землях всегда покрытых снегом. А там, если верить слухам, рядом с людскими поселениями проживали настоящие гиганты, коим обычный человек ростом доходит лишь по колено!

Брутус рассмеялся, откинул прочь недоеденную краюху хлеба и отпил из фляги воды, набранной из родника.

- Да, ты прав, - сказал он. - На свете нет ничего лучше дородной бабы. Такой, которую можно оседлать, за чьей спиной можно укрыться словно за каменной спиной, в случае опасности. Такой же крепкой и широченной как ты.

- Притихните оба, - неожиданно сказал третий спекулятор, самый старший из разведчиков. - Разве вы ничего не замечаете?

- Я только и делаю, что разглядываю эти проклятые деревья, - отозвался Брутус. - Никого тут нет, Хлодовех.

- В том то и дело. Никого. Ничего. Мы уже полдня идем по лесу, а не повстречали даже зайца. Даже птиц не слышно.

Здоровяк причмокнул губами, огляделся по сторонам. Прислушался.

- Лес, как лес, - неуверенно проговорил он, чуть помолчав. - Тихий, правда. У нас в таких местах срубы мертвых ставят, капища устраивают.

- Болван, - прошептал Хлодовех. - Какие могут быть капища в этой глуши, Янэк? Наверное, в эту глушь веками не заходил ни один человек.

- Этот лес священен, - подал голос Трогот, державший под уздцы мула, не желавшего идти вперед. - Здесь нельзя громко говорить и охотиться. Верховные жрецы приходят сюда, чтобы разжечь костры и принести жертвы рогатому богу. Иногда они приводят олениху и оставляют ее на ночь под дубом, чтобы она понесла от хранителя лесов.

- И какими бывают результаты? - поинтересовался Янэк.

- Когда как, - отозвался старик. Он ударил хворостиной по крупу беспокойно перетаптывающегося животного. Мул захрипел, медленно зашагал вперед.

- Я слыхал об этом вашем хранителе лесов, - сказал Брутус, следуя за ним. - Поговаривают, что он тоже охоч до баб, как и я, хотя большую часть времени проводит во сне, словно медведь. Здоровенная такая зверюга, которая может спать сотни лет в берлоге, а потом проснуться и навести шороху среди людей.

Трогот не счел нужным отвечать, зато засмеялся русоволосый великан, одобрительно похлопавший своего приятеля по плечу.

- Да уж. Этот рогатый, вероятно, только и делает, что портит девок в промежутках между снами, - сказал он, потом обратился к рабу Сцепия. - Никогда не понимал, почему вы поклоняетесь таким богам, если они толком ни на что не способны.

- Я давно уже не поклоняюсь никаким богам, - отозвался старик. - Если бы было иначе, то не повел бы вас в эту глушь, побоявшись их гнева.

- А что есть в этих лесах, на что мне, или тебе, нельзя взглянуть хоть одним глазком? - спросил Янэк. - Ходят слухи, будто великий Цезарь, считал, что тут водятся единороги. Полагаю, что он бы очень удивился, узнав, что за полдня пути тут можно не встретить не то, что единорогов, но и обычного зверья, на которое можно охотиться!

- В наших священных рощах нельзя охотиться, - проговорил Трогот. - А есть и такие места, в которые вовсе не должна ступать нога простого человека. Там, у священных алтарей живут духи предков.

- Видел я ваши алтари, - с раздражением сказал Брутус. - Ямы, наполненные костями жертвенных животных и оленьи рога, свисающие с ветвей деревьев. Мне говорили, что в тех ямах, при желании, можно найти даже человеческие кости. Дикость какая-то!

Сцепий с удивлением посмотрел на Трогота.

- Разве это правда?

- Так ведь и вы не обходитесь без кровавых жертвоприношений, - ответил Трогот. - Полагать, что разница в религиозных обрядах заключается лишь в количестве пролитой у алтарей крови, было бы плохим успокоением, если не верхом безумия.

Охваченный новым наплывом возмущения, Сцепий всплеснул руками и воскликнул:

- Может быть я и безумен, но свободен! А ты - раб. Не забывай об этом.

- Прошу простить меня за недозволенные слова, - промолвил Трогот. - Но поскольку речь зашла о сравнениях религиозных обрядов наших народов, я, все-таки найду в себе смелость сказать, что в старых свитках, которые хранят жрецы Та-Кемет утверждается, будто звероликие боги народов севера были рождены в начале начал. Они намного древнее тех, которым поклоняются люди, считающие себя потомками небожителей, правивших черными песками на заре времен. И уж конечно они древнее тех, которым поклоняются римляне.

- Мои боги тоже не пальцем деланы, - произнес Брутус остановившись и глянув Троготу в глаза. - Подозреваю, что Юпитер смеется над теми немощными божками, которых почитают твои сородичи! Мы вытаптываем ваши посевные поля и оскверняем священные рощи. Может быть потому, что ваши боги мертвы, раб?

- Если бы я знал..., - прошептал Трогот. - Если бы я знал, то не отправился бы в черные земли в поисках ответа на этот вопрос.

Дальше, словно опасаясь нарушить словами тишину, заставляющую чаще обычного стучать сердца, путники шли молча, желая как можно скорее покинуть место, в котором мир живых соприкасался с обителью духов и прочих незримых, противоестественных созданий. Только когда впереди показалась небольшая лужайка, озаренная солнечным светом, Трогот остановил своего мула, спешился и внимательно стал разглядывать местность вокруг. Сцепий ничем ему не помешал, не пожелав даже спускаться с седла. Зато к старику подошел Хлодовех. Старик что-то шепнул ему на ухо и указал на поляну. Там, в лучах заходящего солнца стволы могучих дубов, горделивых буков и стройных берез, приобретали странную цветовую гамму, наполненную оранжевым цветом, а на их кроны, словно были наброшены полупрозрачные сети, поблескивавшие в свете висевшего над головами светила. На первый взгляд казалось, что там не было ничего особенного, однако бывалый разведчик усмотрел в той стороне что-то такое, что заставило его поддаться какому-то своему порыву и выйти из-под сени деревьев на открытое пространство.

Утопая по самый пояс в густой растительности, Хлодовех приблизился центру поляны, а потом исчез из виду, то ли спрыгнув в какую-то яму, то ли склонившись над чем-то, что сложно было увидеть средь высокой травы. Впрочем, очень скоро он показался снова и тут же махнул рукой, приглашая стоявших под развесистыми кронами деревьев людей посмотреть на нечто, обнаруженное им на лужайке.

Сцепий, заинтересованный находкой спекулятора, в числе прочих приблизился к разведчику и охнул от удивления. Его взору предстало небольшое углубление в земле, на дне которого лежало множество мелких костей, принадлежавших, вероятно, лесным зверям. Их было так много, что определить по останкам животных, лежащих в этой яме, не представлялось возможным. Наибольшее же внимание жреца привлекало к себе даже не это, а человеческое тело, уложенное поверх этого могильника, обернутое во многочисленные, частично рассохшиеся от времени бинты. Труп, невесть сколько лет провалявшийся тут, был сморщенным, по большей части обратившимся в тлен, однако не тронутым зубами хищников. При жизни этот человек был невысоким (наверное, даже низким) и худощавым. Однако, он точно не был ребенком, поскольку возле мумии лежали короткое, напоминающее дротик копье, круглый деревянный щит, лук и колчан со стрелами. На голову мертвеца был надет венок, сплетенный из тонких веточек, который мог быть как символом принадлежности к знатному роду, так и частью погребального обряда. И только теперь, глядя на ссохшуюся мумию, виктимарий осознал, что находится посреди одного из тех многочисленных погостов, в которые некоторые варварские племена с незапамятных времен обращают дубравы и рощи.

- Боги милосердные, - прошептал он. - Что это?

- Труп, - отозвался Хлодовех. - Обыкновенный труп. Хотя я, честно говоря, немного удивлен, увидев его тут. Алеманны - огнепоклонники. Они сжигают тела своих покойников а этого, отчего-то, завернули в бинты, словно какого-то хемита.

- А это и не алеманн, - произнес Трогот. - Этот воин был при жизни вождем, несомненно. Но вождем племени, что давно уже не живет в этих местах. Полагаю, что если вы бывали на островах, лежащих за пределами земель франков и германцев, то вам доводилось встречаться с его дальними сородичами - пиктами.

- Я кое что слышал о пиктах, - произнес Хлодовех. - Но очень сомневаюсь, что этот коротышка имеет к ним хоть какое-то отношение. Ты посмотри на это тщедушное тело, старик! Оно скорее принадлежит карлику, чем дикарю с северных островов, доставлявших немалое беспокойство римским легионам.

- И, тем не менее, это пикт, - сказал Трогот, склонившись над мумией. - Я уже видел такого рода захоронения. Наши жрецы хорошо ухаживают за телами маленьких людей на протяжении столетий, оберегая их от окончательного распада, по возможности меняют бинты, пропитывают останки маслами, которые изготавливают по рецептам, доставшимся от пращуров. Как вы видите, разложение почти не тронуло это тело, хотя оно, должно быть, пролежало тут не одну соню лет. О, да, - задумчиво прошептал старик, коснувшись рассохшихся бинтов. - Оно холодно, как камень. Его не касались клыки зверей, дуновение ветра, снег и дождь. Клянусь небесами, условия, в которых мумия пребывала здесь все эти годы, мало отличались от тех, которые имеются внутри пирамид Та-Кемет. Хотя наши жрецы многие обычаи переняли от живших в здешних лесах когда-то дикарей, они так и не смогли достичь тех высот мумифицирования, которыми владели прежние обитатели этих мест. Они застали пиктов в пору их угасания. Но их верования переплелись с нашими, образовав причудливую смесь из обрядов, своими корнями уходящих в далекое прошлое, туда, где вполне могла существовать Атлантида, а города старого Офира возвышались над этими землями во всем своем его великолепии.

- Офир? - недоверчиво прищурившись спросил Хлодовех. - Ты хочешь сказать, что Соломон отправлял свои корабли к берегам Европы, а не к черным землям?

- Если ты имеешь ввиду тот Офир, про который ходит множество слухов и легенд среди почитателей распятого бога, то я ничего о нем не знаю. Мало что могу сказать и про Соломона, якобы повелевавшего демоническими тварями. Возможно, это всего лишь монумент памяти, воздвигнутый в качестве дани уважения к блистательным государствам древности, перенявший от старого мира название. Но может быть, знания, дошедшие до нас с допотопных времен и правда были перенесены уцелевшими в природных катаклизмах народами в тот край, где царь иудеев обрел свою мудрость и могущество.

- Как бы там ни было, этому мертвецу уже едва ли уже потребуются бирюльки вроде этой, - подал голос Янэк, бесцеремонно сорвав с шеи мумии причудливого вида ожерелье.

- Что ты делаешь?! - вскричал Трогот хватая великана за руку.

В ответ русоволосый верзила только оттолкнул старика от себя и тот, не удержавшись на ногах, повалился на землю, края ямы, наполненной костями.

- Забираю то, что этому парню больше никогда не понадобится, - произнес Янэк и, рассмеявшись, положил руку на рукоять тяжелого молота, который свисал с широкой, скрепленной металлическими стяжками перевязи, за его спиной. Только теперь Сцепию представилась возможность поближе разглядеть оружие Янэка, к древку которого было веревками прикреплено множество разнообразных предметов, по большей части имеющих религиозное значение. Были там и тотемы животных, и небольшие, причудливого вида амулеты, и даже распятия, что носят на шеях почитатели Христа. Судя по всему, этот улыбчивый недотепа высоко ценил своего "Разящего", украшая его всем, чем возможно, ничуть не беспокоясь о том, что за подобного рода увлечения боги могут сурово его наказать. - А ты заруби себе на носу старик, что если еще раз притронешься ко мне, я отрублю тебе руку. Клянусь громовержцем, я научу тебя знать свое место.

Сцепий брезгливо поморщился, глянул на раба Руфуса. Тот смотрел на Янэка, хмурясь и покусывая тонкие губы. Оказывается, Трогот вовсе не являлся той бездуховной, обладающей внутренней пустотой личностью, за которую себя выдавал. А если в душе его по-прежнему теплилась вера во что-то сверхъестественное, то во что именно?

- Идем же, - произнес виктимарий, в который уже раз вслушиваясь в давящую тишину этого места. Сейчас он чувствовал себя обманутым, покинутым собственными богами, не способным более поддерживать в себе тот огонек собственной веры, которым дорожил большую часть своей жизни. А когда потухнет и это пламя, то что останется в нем кроме безмерной пустоты и одиночества? Лишь осознание того, что где-то в этом мире имеются осколки иной веры, быть может, единственно правильной, берущей начало из глубин времени и тех мест, что давно уже позабыло человечество. Их нужно всего-навсего найти, собрать воедино, создать картину иного миросозерцания. И тогда, ступив на иной путь духовного развития, переосмыслив себя, можно будет наконец-то, обрести душевный покой.

Путники продолжили свой путь на север, обходя непроходимые заросли кустарников, временами по щиколотку проваливаясь в сфагнум и утопая в тягучей грязной жиже. Когда-нибудь должен наступить конец всему этому царству гнетущей тишины, - думал каждый из них. Но идти становилось все труднее из-за вязкой массы, в которую погружались сапоги, а запах гнили, исходящей от нее, делался все ощутимее. Скоро в иле начинали вязнуть даже мулы. Чтобы они могли двигаться дальше, Сцепию иногда приходилось спешиваться и, пачкая в грязи собственные ноги, помогать солдатам выволакивать животных из природных ловушек.

Где-то, должно быть, совсем рядом, находились болота, которые так любили обживать хладнокровные твари вроде змей и лягушек. Когда чуть ли не из под ног шедшего впереди маленького отряда Брутуса раздалось кваканье лягушки, виктимарий обрадовался ей как ценнейшему из даров, посланных ему богами. Немного позже подул ветерок, прогоняя прочь отвратительную вонь разложений а затем появился и приставучий, ненасытный гнус. Мошкара, возникнув словно из ниоткуда, ни на шаг не отставала от забредших в ее владения людей, черными тучами кружась над их головами. Но не смотря на ее присутствие путники, уставшие от долгой ходьбы по бездорожью, находились в приподнятом настроении. Они, наконец-то, выбрались из того наполненного миазмами смерти погоста, что верховные жрецы семнонов полагали священном для себя местом.

Скоро под ногами перестала хлюпать вязкая масса, а земля обрела твердость. Когда камыши уступили место обычным травам, Сцепий решил сделать небольшой привал. Спешившись, разминая ноги, затекшие от продолжительного сидения в седле, он с упоением слушал щебет какой-то птахи, отдавая себе отчет в том, что дальнейший путь вполне может через места иного свойства, чем прежде, скорее всего столь же труднопроходимые, но по крайней мере наполненные разнообразной жизнью. Однако ощущение близкой опасности виктимария не покидало. Напротив, оно особенно давало о себе знать сейчас, когда в траве слышалось фырканье, или рычание какого-то дикого зверя, недовольного появлением людей. А однажды услышав протяжный волчий вой, Сцепий решил, что время, отведенное им для отдыха, закончилось.

- Долго нам еще идти? - спросил он у Трогота.

Подумав немного, старик глянул на темнеющий с западной стороны небосвод, покачал головой.

- До ночи не дойдем. Скоро солнце сядет и осмелеет зверье, с которым я бы не хотел повстречаться. Как только появится ближайший сухой валежник, мы остановимся и разведем костер. С твоего позволения, разумеется, уважаемый Сцепий.

Виктимарий прихлопнул усевшегося на щеку комара, глянул на изъеденные надоедливыми кровососами руки. Кожа зудела от многочисленных укусов, но куда более неприятным казалось ему то, что от бесчисленных насекомых, вьющихся рядом, укрыться было невозможно. Дорогостоящие мази, что по мнению жреца должны были отпугивать всю эту приставучую живность, помогали очень плохо, а потому оставалось только терпеть ее присутствие до того момента, когда болотистая местность, со всеми ее отвратительными обитателями останется далеко позади.

- Все это действует мне на нервы! Ты ведь не вздумал лгать, утверждая, что знаешь куда надо идти?

- В моих словах нет ничего кроме прямоты и откровенности, почтенный доминус.

- Тогда говори прямо! Не заблудились ли мы? Тебе знакомы эти места?

- Знакомы, или нет..., - промямлил Трогот. - Сложно сказать. Иногда мне кажется, что я могу распознать среди деревьев те, которые видел когда-то, но то, наверное, не более чем игра памяти, с годами ставшей своенравной, подобно взбалмошной девушке. К примеру, вот развесистый дуб, за ним - покосившаяся береза. Дуб, как вы видите, старый и могучий, а берез в здешнем лесу не так уж и много. Не приметить их сложно. На таких деревьях я часто оставлял зарубки, когда скитался по лесам и жил отшельником. К сожалению, пока я не встречал ни одной из своих меток, но будьте уверены в том, что мы идем в правильном направлении. Для того, чтобы заблудиться в дубраве алеманну нужно родиться глупцом.

- Искренне надеюсь на то, что ты знаешь, что делаешь, - промолвил виктимарий. - Этот проклятый лес испытывает мое терпение. Если мы не найдем в тех развалинах то, ради чего центурион послал нас в этот зеленый ад, я прикажу тебя высечь и подвесить за ноги на суку, за все неприятности сегодняшнего дня.

Трогот ничего не сказал в ответ. Он лишь глянул на стоявшего рядом Брутуса, не упустившего ни единого слова из их разговора, после чего легонько шлепнул ладонью по загривку своего мула и взобрался в седло.

Заночевать путники решили на относительно ровной, хорошо просматривавшейся со всех сторон на десятки шагов местности, лишенной большого количества кустарника. Возле повалившегося когда-то под собственной тяжестью огромного ясеня они установили небольшой навес, набрали сухих веток, развели костер. Между собой почти не разговаривали, поскольку усталость взяла свое и каждый мечтал лишь о том, чтобы отдохнуть после трудного перехода через болота. Поев вяленного мяса и каши из походного котелка, улеглись спать. Первым вызвался стеречь сон Хладовех, после чего его сменил Ярол, а за ним, ближе к утру, к костру уселся Брутус.

Несмотря на далекие завывания волков, ничто не потревожило их сон. Хищные звери, если и знали о присутствии людей, то не отважились приближаться к огню, предпочитая держаться от него на большом расстоянии. Прежде чем на востоке забрезжил рассвет, из своей палатки вылез Сцепий. Ему, в отличие от его спутников, выпасаться толком не довелось. Всю ночь жрец ворочался в своей палатке, с мыслями о том, что кто-то, находившийся в темноте, не сводил глаз с его палатки, затаившись в ожидании того благоприятного момента, которого ждут все убийцы, чтобы нанести беззащитной жертве единственный, но верный удар в самое сердце.

Теперь жрец ежился от холода, поохал, разглядывая многочисленные волдыри на своей коже - следы от укусов насекомых. Пришлось смазать ее пахучими мазями, чтобы унять проклятый зуд. Затем, приведя себя в порядок, Сцепий разбудил дремавшего возле костра Трогота и приказал ему наполнить водой котелок из бурдюка, служившего старому рабу своеобразной подушкой.

Процедура омовения заняла у виктимария не более пяти минут, а утренняя молитва и вовсе состояла из нескольких фраз, которые тот проговаривал шепотом, обратив свой взор к небесам. Посчитав свои обязанности выполненными, Сцепий удобно расположился возле костра и, желая унять зябкость, почему-то не желавшую проходить, не торопясь стал попивать из чашки травяной отвар.

От играющего на поленьях пламени было светло и уютно, но стоило отойти от него всего на пару десятков шагов, ночная темень вступала в свои права, обволакивая все вокруг, погружая в непроницаемо черный мрак. Деревья и кустарники превращались в подобие лишенных четких образов, уродливых великанов, обступивших валежник, скрывающихся от людских взоров в темноте. Там, за пределами светлого круга начиналось заколдованное царство призраков и неведомых чудовищ, неотступно следовавших за путниками от самой кромки леса.

- Скажи мне, достопочтенный доминус, что ты надеешься обнаружить в том месте, кода мы направляемся? - нарушив молчание поинтересовался Брутус, подбрасывая в костер сухие ветви. - Вчера я слышал, как ты грозил старику, подозревая его в недобросовестности. Он, конечно, хорошо знает эти места, если вызвался быть нашим проводником. Однако я и сам не хочу играть в темную. Думаю, что ты поступил бы справедливо, рассказав о конечной цели нашего путешествия.

- Разве центурион вам ничего не сказал? - не без удивления спросил виктимарий.

Брутус пожал плечами.

- Он приказал нам сопровождать вас до каких-то развалин в лесу, давно покинутых людьми. А что это за развалины я до сих пор не знаю. Солдатам редко доводится задавать вопросы своим командирам. Но если говорить откровенно, то сначала мне казалось, что это могут быть остатки какого-то варварского поселения. Теперь я испытываю в том большие сомнения. Это настоящий медвежий угол и жить тут могут только звери.

- Я тоже толком ничего не знаю, - прошептал Специй, ежась от утреннего холода. - Старик утверждает, что где-то в глубине леса стоит заброшенный храм. Если это действительно так, то нам предстоит узнать, кому он принадлежал.

Разведчик усмехнулся.

- Чушь собачья! К северу отсюда, по словам варваров, которых нам приходилось допрашивать, нет ничего кроме непроходимых болот! Впрочем, я сомневаюсь, что алеманны вообще углублялись так далеко в лесную чащу, как это сделали мы. Наверное, Руфус, совсем выжил из ума, если поверил словам дряхлого старика.

- Вчера мы видели нечто странное, - тихо произнес Сцепий. - Словно пересекли границу между двумя мирами. А сейчас я вовсе не уверен в том, что Трогот лжет. Возможно, там, на севере, действительно есть что-то...

- Камни и мхи! Вот ради чего мы проделаем весь этот путь. А лжет раб, или нет, сейчас уже не важно. Среди моих приятелей ходят слухи, что в верховьях Дуная собираются племена даков и легиону было отдано приказание отправляться на Дунай, на прежние квартиры. Мы же забрели слишком далеко от лагеря. Если мы будем блуждать по этому лесу еще пару дней, то будь уверен, что обратный наш путь не будет легкой прогулкой. Старик станет обузой.

Сцепий кивнул, пригубил отвара из кружки.

- Я, пожалуй, с тобой в этом соглашусь. Как я понимаю, Руфус хотел дать ему свободу. Может статься, что старик обретет ее раньше, чем он на то рассчитывает.

Брутус больше ничего не сказал. Хмыкнув, он прислонился спиной к стволу трухлявого дерева и задумчиво посмотрел на пляшущее у его ног, среди потрескивающих от жара угольков, пламя костра.

Спустя примерно полчаса, маленькую лесную проплешину, на которой переночевали путники озарили первые лучи восходящего солнца. Но погода начала быстро портиться. Откуда-то с юга ветер принес серые тучи и заморосил дождь. Постепенно небо заволокло серой дымкой, а к тому моменту, как Сцепий распорядился свернуть лагерь и двигаться дальше, редкая поначалу морось переросла в ливень, тревожащий кроны вековых деревьев и, думалось, не имеющий пределов. Притихли птицы, попрятавшиеся от дождя, прекратили шуршать в траве мелкие животные.

Повсюду слышался шелест листвы, потревоженной непогодой и в этом звучании словно слышалось некое предостережение, на которое жрецы-прорицатели обязательно обратили бы свое внимание. Сцепий, не разбирающийся в знаках судьбы, всего лишь натянул на голову капюшон, Он, уткнувшись взглядом в гриву своего мула, попытался на время отречься от бренного мира, не думая ни о чем. Шедшие рядом разведчики то и дело погоняли животных, хотя это не требовалось, поскольку животные и без того шли по мере своих возможностей.

Ближе к полудню дождь прекратился и небо чуть посветлело. Однако Сцепий, промокший до нитки, дрожавший от холода, почувствовал себя дурно. Он понял, что простыл. Виктимарий вытащил из походной сумки флягу с вином, отпил из нее и неожиданно для себя осознал, что находится в тени гигантской конституции, сложенной из относительно ровных, покрытых мхом камней. Когда-то, очень давно, это строение, вероятно, было чем-то похожим на триумфальную арку, однако время безжалостно обошлось с этим творением человеческих рук, частью его обрушив, частью истерзав переменчивыми ветрами, дождями и снегом.

Сцепий дернул за поводья своего мула, останавливая его, обвел взглядом спутников, понуро шедших рядом. Должно быть, никто из них, погруженных в собственные мысли, не замечал каменного сооружения, по большей части обвитого плющом, спрятавшегося в тени могучих деревьев. Лишь Трогот, ехавший на муле чуть позади, насмешливо смотрел на виктимария, наверняка торжествуя в душе от того впечатления, которое произвела на жреца полуразрушенная арка.

- Ты удивлен, достопочтимый доминус? - спросил старик.

- Я вижу, что по крайней мере в одном мне не придется упрекать тебя во лжи, - отозвался Сцепий. Он с трудом, преодолевая слабость и головокружение, слез со спины животного, подошел к огромной каменной плите, наполовину утопленной в мох. Какое-то время рассматривал отчасти сточенные ветрами рисунки на ее поверхности, пытался прочесть надписи, на ней. Поняв, что не может понять ни единого слова, виктимарий подозвал старого раба.

- Ты говорил, что можешь прочитать написанное тут.

- Могу, господин.

- Тогда скажи мне, что тут написано?

- Это восхваление городу, в который прибывает путник, подошедший к южным его вратам. "Да прибудет во веки слава Ианты, города королей, основанного в год десятой нурии второго исчисления от гибели Ахерона".

- Ты лжешь! - хрипло произнес Сцепий. - Ахерон, это миф! Выдумка греческих религиозных фанатиков!

- Как скажешь, жрец, - отозвался Трогот с улыбкой. - Тебе виднее.

Виктмарий замахнулся на старика сжатой в кулак рукой, но опустил ее, допуская возможность правоты дряхлого раба. Он смахнул со щеки капли дождевой воды и, развернувшись, поплелся к своему мулу.

- Помоги мне сесть в седло, - обратился жрец к Хлодовеху, державшему животное под уздцы. - Я неважно себя чувствую.

- Ты, должно быть, простыл, - сказал тот выполнив просьбу Сцепия. - Выпей еще вина, достопочтимый отец. Скоро дождь закончится и мы остановится на привал. Ты отогреешься у костра и почувствуешь себя лучше.

- Нет, - сказал Сцепий. - Мы не станем останавливаться. Храм уже близко. Я знаю.

Спекулятор пожал плечами и хворостиной ударил по крупу животного, погоняя его вперед.

Следующие полчаса путники двигались молча, мимо пожираемых лесом каменных руин древнего города, по едва заметным среди разнообразных трав каменным плитам, некогда являвшимся частью дорожного покрытия. Иногда путь перекрывали заросли и валежники, настолько густые, что их приходилось обходить погружаясь по колено в мягкий, хлюпающий сфагнум, пахнущий перегноем. Бывало, что дорога упиралась в нечто, похожее на стену, которая изгибалась подобно болотной гадине, словно не желая пропускать смертных к возвышавшимся за ней неимоверно древним развалинам. Наверняка то были чудом уцелевшие фрагменты фундаментов фасадов административных построек, или остатки домов, в которых, когда-то жила знать. Когда-то, очень давно. Теперь все они являлись не более чем грудами тяжеловесных, заплесневелых камней, между которыми произрастали деревья, торчали покосившиеся колонны, а также что-то, похожее на изваяния животных и людей.

Город и правда был старым. Очень старым, позабытым всеми, словно затерявшимся вне времени и пространства. В пору своего расцвета его, он, вероятно, состоял из сотен улиц, переулков и проходных двориков. Сколько поколений людей рождалось, жило и умирало в этом огромном конгломерате? Какие драмы разыгрывались в нем, какие страсти и интриги бушевали под сводами его дворцов и усадеб? Сколь мрачными были тайны, оберегаемые руинами зданий, возраст которых исчислялся тысячелетиями? Каждый камень тут хранил в себе непостижимую главу утерянной истории человеческого рода; его взлеты и падения, страхи и надежды. Лишь запутанные мифы, уходящие своими истоками вглубь времен, несли в себе отголоски той эпохи, в которой здешние места наполняли звучания жизни, свойственной любому городскому обывателю. Мифы, наполненные небывальщиной, средь которой находилось лишь очень незначительное место для истины, непрозрачной, зачастую неуловимой.

Ближе к центру города дорога расширилась, а чуть позже и вовсе вывела на огромное открытое пространство, заросшее высокой травой и кустарниками. Должно быть, в пору расцвета Ианты, это была площадь, многолюдная, со всех сторон окруженная башнями и высокими постройками, что до сих пор возвышались над землей, подобно несломленным бременем лет великанам. Чуть ближе к ее центру угадывались остатки того, что некогда могло являться фонтаном, а за ними возвышалось похожее на амфитеатр здание. То, без всяких сомнений, был храм, посвященный неведомым Сцепию богам, - конечная цель его путешествия. По своим размерам он едва ли превосходил религиозное святилище, построенное в честь какого-нибудь второстепенного божества, на окраине великого Рима. Однако, было этом сооружении нечто величественное, свойственное только творениям мастеров, которые хорошо знали и любили свое дело, не позволяя себе халтурить, при всем том, стараясь вложить в работу частицу собственной души. Во всем его облике угадывалась диковинная смесь разнообразных архитектурных стилей, начиная от знакомого римлянам романского, заканчивая изысканными восточными, свойственными фасадам дворцов персидских царей, но присутствовала и монументальность, характерная египетским сооружениям, глядя на которые невозможно не вспомнить о неимоверной древности затерянных храмов, занесенных песками Та-Кемет. Странное то было сочетание. Затрагивающее какие-то потаенные струны в человеческой душе.

Нельзя сказать, что старое святилище представляло собой что-то грандиозное и впечатляющее. Оно было серым, усеянным сколами и трещинами, местами заросшим травой, с частично обвалившейся куполообразной крышей. Некоторые из его колонн покосились, некоторые, не выдержав гнета лет, обрушились и увлекли за собой часть фасада. В стенах также имелись провалы, из которых торчала растительность, нашедшая для себя благодатную среду в каменной кладке. Она походила на непослушные волосы на голове безобразного, лысеющего гиганта, что топорщились в разные стороны, обвивалась вокруг каменных выступов, переплеталась с корявыми ветвями деревьев, обступивших храм со всех сторон. Наверное, пройдет еще несколько веков и природа восторжествует над творением человеческих рук, полностью обрушив каменный свод и стены, обратив этот пережиток прежних эпох в руины, подобные прочим, имеющимся в здешнем лесу. Но пока храм стоял. Он возвышался над прочими развалинами, непреклонный перед ликом всепоглощающего, самовластного времени, - дряхлый великан, позабывший о бренности всего сущего.

Обойдя остатки богато украшенных резьбой каменных изваяний, некогда представлявших собой обелиски, подобные тем, что устанавливаются на площадях в память торжественных событий, путники подошли к тому месту, где по их мнению должны были находиться ворота. Однако, если такие и были когда-то, от них давно же ничего не осталось. Имелся лишь провал в заплесневелой, растрескавшейся стене, обросший высоким кустарником, частично засыпанный землей. Проникнуть в храм не представлялось сложным делом, однако что могло ожидать людей там, в темноте, среди покрытых плесенью стен?

Спекуляторы подыскали наиболее сухие ветви, подготовили факелы. Потом, привязав мулов к одному из деревьев, произраставших неподалеку от храма, двинулись во мрак старого святилища.

Тусклый свет от огня, впервые за долгие десятилетия осветившего внутреннее убранство религиозной постройки, падал на выцветшие от времени рисунки на стенах - безмолвные отпечатки жизненного уклада жрецов и послушников неведомых небожителей. Взорам людей предстали сцены из жизни служителей старого храма: обряды жертвоприношений, ритуалы, празднества, таинства богослужений и прочее, некогда имевшее огромный вес для адептов давно уже позабытых богов. Кое где изображения оказались стерты, а местами стены и вовсе представляли собой голые камни, или вспучившуюся от влажности белую массу, из которой на пол стекала вода. Возле одного из нечетких, будто раскорябанных рисунков, остановился Хлодовех и, поднеся к нему факел, какое-то время внимательно рассматривал. Потом провел рукой по неровной поверхности, не без удивления произнес:

- Кто-то изрядно постарался, чтобы стереть то, что было тут изображено.

- Почему ты так думаешь? - спросил Сцепий.

- Сам посмотри, преподобный доминус, - отозвался спекулятор. - Поверхность камня неровная, но относительно сухая. Тут работал человек со скребком. Возможно, ножом, или чем-то не менее острым.

Теперь изумился Сцепий.

- Зачем это кому-то было нужно?

- Однажды я видел, как жрецы Та-Кемет стирали имена неугодных им людей с каменной плиты, в одном из храмов священной долины, - произнес Трогот. - Так часто поступают те священнослужители, которые желают поменять лик истории. Они вымарывают из нее неугодных им царей и даже богов. Так было с Атоном, с Тсхатогуа и прочими божествами, от которых отвернулись их адепты. Те люди, которые некогда построили этот храм, посвятив его одному божеству, едва ли полагали, что после них сюда придут ревностные жрецы иных, неведомых прежде в этих местах богов и уже от их имени будут принимать дары от паствы. Люди весьма непостоянны в своих религиозных взглядах, не правда ли?

- Это, должно быть, были какие-то отщепенцы, - произнес виктимарий. - Еретики и отступники.

- Люди склонны к предательствам, - отозвался Трогот. - Такова наша суть.

- Неправда! Ты нарочно говоришь это, чтобы поколебать мою веру в благочестие и преданность.

- Твою веру, - хмынув, проговорит Трогот. - Благочестие и преданность, говоришь? Посмотрим, что все вы будете делать, когда ваши глаза ослепит блеск золота.

- Я не ослышался? - спросил Янэк, пойдя к старому рабу. - Речь зашла о золоте?

- Да, господин.

В глазах здоровяка блеснуло нечто, очень не понравившееся Сцепию. То, вероятнее всего, было что-то сродни обыкновенной жадности. Янэк повертел головой по сторонам, зашагал мимо Хлодовеха в темноту, внимательно рассматривая окружающие предметы в свете факела. Теперь первым пожелал идти он.

- Что-то мне слабо верится во все это, - пробурчал Брутус, двигаясь следом за приятелем. - Какое может быть золото в этих развалинах? Если когда-то оно и было тут, то давно уже разошлось по карманам дикарей, набредавших на эти руины, - он остановился, глянул на виктимария. - Что ты сам об этом думаешь, почтенный доминус?

Сцепий не ответил. Чувствуя приступ головокружения, он пошатнулся, оперся рукой о стену, чтобы удержаться на ногах. Если бы его не поддержал Хлодовех, он бы повалился на пол.

- Благодарю, - прошептал жрец, после чего двинулся вперед, держа перед собой факел, стараясь не споткнуться о разбросанные по полу камни, некогда выпавшие из свода.

Коридор, по которому сейчас шли люди, уводил все дальше и дальше, мимо небольших пустых помещений, в которые, сквозь трещины проникал слабый дневной свет, мимо того, что в прежние годы вполне могло являться статуями богов, мимо огромного черного камня, испещренного множеством стертых от времени рисунков. Этот камень, по мнению Сцепия, должен был являться алтарем, возле которого жрецы выполняли обряды жертвоприношений. Интересно, то были обычные дары в виде фруктов и мяса животных, или жуткие ритуалы, наполненные криками обреченных на смерть людей? Задавшись эти вопросом Сцепий остановился у жертвенника, внимательно его разглядывая, потом зашагал вперед.

В конце концов коридор превратился в неровную лестницу, то покрытую толстым слоем пыли, то влажную от воды, стекавшей на нее из прорех в покрытых черной плесенью стенах. Спустившись в подвальное помещение путники и вовсе оказались по колено в затхлой, илистой массе, накапливавшейся в подземелье сотни лет. Опять, подобно тому как это было прежде в лесу, каждый шаг стал даваться людям с трудом. Грязь словно противилась вторжению нечестивцевв пределы священной некогда обители. Липкая, дурно пахнущая жижа налипала на сапоги, порой проникала под одежду и, создавалось впечатление, будто она представляла собой некое подобие жизни, отвратительной, чуждой для этого мира.

Неожиданно что-то хрустнуло под ногами Брутуса и тот, остановившись, погрузив по свободную руку локоть в грязь, вытянул из нее что-то длинное, похожее на...

- Боги милосердные, - прошептал Сцепий, отшатнувшись от спекулятора. У него отчаянно забилось сердце от осознания того, что в руках этот человек держит берцовую человеческую кость. - Что это за дела?!

Все с удивлением посмотрели на находку Брутуса, после чего, нарушив ненадолго воцарившуюся тишину, заливисто рассмеялся Янэк. В отличие от виктимария его не страшили человеческие кости. Напротив, здоровяк нашел во всем произошедшем что-то забавное.

"Они ненормальные! - с ужасом подумал Сцепий о своих спутниках. - Они все сумасшедшие!"

- Вот что можно найти в этом склепе, - мрачно произнес Брутус отбрасывая кость прочь. - Нет тут никакого золота.

- Разве? - спросил Трогот. - Присмотрись повнимательнее к этим стенам.

Брутус бросил на раба хмурый взгляд, приблизил факел к одной из ближайших ниш и пораженно застыл, увидев лежащие в глубине человеческие останки, перемешанные с разноцветными камнями, переливающимися всеми цветов радуги, в свете пламени.

На какое-то время в зале воцарилось молчание. А потом случилось то, чего Сцепий опасался больше всего. Восторженно ухнув, Брутус схватил один из частично распавшихся на части черепов и принялся выковыривать из его глазниц украшения. Следом за тем, поддался соблазну Янэк. Этот, за неимением карманов и походной сумки, сорвал с головы капюшон, после чего стал набивать его драгоценностями, которые горстями вынимал из ниш, не обращая внимания на попадавшиеся среди них мелкие останки. Один раз внимание великана привлекла кость со вставленным в нее рубином, вытащить который без подручных материалов не представлялось возможным. Недолго думая, здоровяк попросту взял боевой молот и хорошенько по ней ударил, раскрошив на множество осколков. Покопавшись среди них, он с восхищением взял камень в руки и стал любоваться им в свете факела.

"Вот так, под хруст старых костей смеются над поддавшимися греховным устремлениям людьми наши боги", - подумал Сцепий. Он поискал взглядом третьего спекулятора, ожидая, что и тот не упустит возможность обогатиться. Однако увидел Хладовеха спокойно расхаживающим вдоль стены, внимательно рассматривавшим останки похороненных в зале людей.

- Это не просто захоронение, - сказал тот, обратив свой взор на Трогота. - Все эти золотые побрякушки и прах под ногами похожи на жертвенные подношения, такие же, как и то, что мы видели в лесу. Не думаю, что ошибусь, если предположу, что этот склеп - место упокоения варварских вождей. Тех самых недомерков, пиктов!

На тонких губах старика заиграла злая улыбка.

- Верно, римлянин. Я привел вас в то место, которое древний народ считает своим по праву завоевателей. Этот город, ставший последним оплотом цивилизованного мира в эпоху переселения народов, когда-то был завоеван дикарями, называвшими себя властелинами праха величайших империй. Здесь закончилась история последней из могущественных империй хайбори и началась другая, известная нам, людям сегодняшнего дня. Здесь потеряли свою власть все прежние боги за исключением тех, которых принесли с собой завоеватели. Именно они на многие тысячи лет стали хозяевами мира, закованного во льды. Только они, а не слабовольные хозяева лесов, почитаемые потомками бежавших от наступающих с севера льдов переселенцев, достойны того, чтобы принимать наши дары! Это говорю тебе я, последний из жрецов ушедшего в небытие народа! И сегодня, стоя перед кровавым алтарем, я возвещаю о рождении третьего солнца! Я говорю вам, что вера в старых богов возродится, а люди, почитающие их сомнут Великий Рим! И на обломках цивилизации снова восторжествуют...

Договорить старик не успел, поскольку подошедший к нему со спины Брутус вонзил острие короткого копья в его сердце. Всего на миг лицо Трогота исказило нечто, подобное удивлению, а потом, уже будучи бездыханным, безумный раб повалился лицом в грязь.

- Когда-нибудь он должен был заткнуться, - тихо сказал спекулятор, вытирая наконечник копья о штанину .

Оцепенев от ужаса, не смея произнести ни единого слова от избытка чувств, Сцепий смотрел на Брутуса, ожидая от него всего, на что ради собственной выгоды способен пойти человек, лишенный каких-либо сантиментов. Потом, услышав за своей спиной смешок русоволосого великана, он оглянулся и увидел рядом с собой ухмыляющегося Хладовеха державшего в руках обнаженный меч. Лишь тогда виктимарий осознал свою самую большую ошибку. Он, видевший вокруг мнимых чудовищ, ожидавший их появления из всякой тени, позабыл истину древних мудрецов, утверждавших, что бояться нужно не тех чудовищных тварей, которые таятся за пределами осязаемого мира, а тех, которые улыбаясь способны вонзить нож в твое сердце.

Пройдет немало лет, прежде, чем люди снова спустятся в подземелье древнего храма. Они долго будут выкачивать грязную воду из подвальных помещений, стирать рисунки со стен древнего культового сооружения, а также восстанавливать его по мере собственных возможностей, превращая в одну из монашеских обителей. Монахи оставят, в память о скоротечности человеческой жизни, только человеческие кости, лежащие в стенных нишах, мало интересуясь, кем были когда-то эти люди и каким богам поклонялись.

Однако, это случится еще очень нескоро.

А в нынешние день и час, стоя возле небольшого холма, на котором лежал тяжелый боевой молот русоволосого великана, Руфус воздавал хвалу солнцеликому Митре за то, что тот не позволил старым богам воспрепятствовать осуществлению его планов. Он строил их с того самого дня, когда повстречал бывшего своего сослуживца Марция Луция, всецело посвятившего себя служению одного из старейших богов - Вулкана. Будучи младшим фламином, пытающимся обзавестись полезными связями среди богобоязненных, влиятельных людей, тот с некоторых пор выплачивал долги тем, кому он полагал себя обязанным высоким положением в обществе. И одним из таких оказался верховный понтифик, чей подрастающий сын готовился надеть на себя жреческие одежды. Парнишка то был своенравный и спесивый, а потому нуждался в армейской дисциплине и покровительстве людей, подобных Руфусу. Единственное, что на данный момент требовалось от центуриона - подыскать ему подходящее место среди религиозных служителей, выделенных жреческими коллегиями для легиона. Стоит ли говорить, что в образовавшихся обстоятельствах такое место для юноши найдется?

Что касается золота, то возвратившиеся в лагерь разведчики, которых Руфус отсылал на поиски руин старого города, подтвердили слова безумного раба, многие месяцы твердившего о сокровищнице, находящейся в глухих местах, за пределами священного для алеманнов края. Они вполне оправдали его ожидания, хотя условия сложились столь благоприятным образом, что никому из них не пришлось брать грех на душу убивая глупого, тщедушного жреца. Этот человек отошел в иной мир без какого-либо вмешательства со стороны людей, после того как его сердце, ослабленное немочью и пережитыми страхами, отказалось работать в промозглом, наполненном человеческими останками склепе. Сегодняшним утром уже и сами солдаты, верные воинскому долгу, преисполненные благочестия, коим кичатся римские легионеры, определив на карте точное место расположения древних развалин, оказались удостоены той единственной награды, которую центурион посчитал для них достойной.

Комментарии: 14, последний от 15/03/2024. © Copyright Киндеев Алексей Григорьевич (Mateo.lem@mail.ru) Размещен: 12/02/2024, изменен: 14/10/2024. 88k. Статистика. Рассказ: Мистика В тени Ахерона. Памяти Роберта Говарда Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Эпоха следует за эпохой, цивилизации меняются, боги рождаются, живут и умирают. И только человеческие пороки остаются неизменными.

Киндеев Алексей Григорьевич : другие произведения.

На обломках старого мира