Аннотация: Может быть, было так, а может быть и иначе. Но нет сомнения, это было в истории не один раз
Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит...
По своим артиллерия лупит,-
Лес не рубят, а щепки летят.
Александр Межиров
Со времени, когда высота 104.1 была захвачена противником, прошло уже больше суток. С того момента, через неравные, но частые промежутки времени, с занятой германскими частями возвышенности, по остаткам батальона Самохина, окопавшегося в двух сотнях метров от немецких позиций, велся пулеметный и минометный огонь. Дважды за последнюю ночь штурмовая группа, организованная из добровольцев, пыталась прорваться к немецким траншеям, но в ближних боях несла огромные потери в своем составе и достичь поставленных ей целей не могла.
В связи с тем, что высота закрывала слабый участок в системе обороны советских войск, командование полка спешно формировало из частей изрядно потрепанного в оборонительных боях батальона те части, которые в кратчайшие сроки, были обязаны овладеть утраченными на высотке позициями. К полудню сегодняшнего дня, в условиях, когда для выполнения поставленной перед лейтенантом Самохиным задачи не хватало людей и боеприпасов, высота 104.1 должна была занята советскими войсками. В ожидании сигнала скорой атаки, плохо вооруженные солдаты в потертых, грязных гимнастерках, лежали в окопах, кто-то, грызя сухари, кто-то куря махорку, кто-то черкая на бумаге письма родным, а может быть своим любимым, или знакомым. Большей части из этих людей, по всей вероятности, не доведется дожить еще до полудня. Те из них, которые переживут сегодняшний день, смогут назвать себя баловнями судьбы. Счет их, возможно, будет идти на единицы.
Самохин посмотрел на часы. Через пять минут должна начать свою работу советская дальнобойная артиллерия. Потом он поднимет в атаку солдат и поведет их вперед, в безусловно обреченную на неуспех атаку. Поведет лично, поскольку надежды на то, что поднять людей из окопов сможет кто-то из младшего офицерского состава, у него не было. Да и сколь мало их осталось, боевых офицеров в его распоряжении? В списке живых ныне числилось всего три человека. Прочие остались где-то там, на высоте, погибшие и пропавшие без вести...
Подавив тяжелый вздох, Самохин достал из кармана портсигар и дрожащими от волнения пальцами его раскрыл. Портсигар этот некогда принадлежал какому-то немецкому парашютисту, убитому в сентябре 1941-го года под Вязьмой, и был, наверное, весьма дорогим. Для комбата вся его ценность заключалась в том, что он вмещал в себя сигареты весьма низкого качества, большей частью трофейные. Была, впрочем, для Самохина в этой вещице и одна загадка, которую он разрешить самостоятельно не мог. Загадка эта заключалась во фразе "Nahkampfspange der Luftwaffe", выгравированной на внутренней стороне портсигара. Что-то мерзкое мнилось ему в этих словах, и только изображенный под ними пикирующий орел, несущий в лапах свастику, придавал самой фразе какой-то зловещий смысл.
Самохин намеревался уже закрыть портсигар, когда с пронзительным свистом в сторону расположения немецких войск, пролетел несущий в себе смертоносный груз снаряд, который разорвался глубоко в обороне противника. Комья земли и камни, вырванные им из почвы, взлетели высоко в воздух и осыпались на головы тех, кто находился в тот момент, в непосредственной близости от места его падения.
Следующий артиллерийский снаряд, выпущенный из дальнобойного орудия, разорвался ближе чем предыдущий. Ощутив порыв теплого ветра, Самохин вздрогнул, словно от удара хлыстом, глаза его налились кровью. Он провел рукой по лицу, словно отгоняя предчувствие скорой беды. То, что вторым своим пробным выстрелом гаубица какой-либо из окопов красноармейцев не разнесла в клочья, можно было полагать не более чем случайностью. Нелепой была бы смерть, пришедшая не со стороны противника, но от шального артиллерийского снаряда.
На какой-то срок снова воцарилась тишина. Дальнобойная артиллерия закончила пристреливаться к указанной разведчиками цели, и сейчас орудия производили наведение на заданные им корректировщиками огня координаты.
- Спаси и сохрани, - донеслись до Самохина тихие слова какого-то солдата, - Сейчас ведь шарахнут! Ведь могут же... По нам. По нам! Или по гансам? Ведь могут же и по нам, правда? Спаси и сохрани...
Последние слова этого человека потонули в пронзительном свисте пролетающего над позициями батальона снаряда. Но разорвался он отнюдь не на немецких позициях. И когда практически одновременно, несколько снарядов разорвалось по обе стороны от Самохина, комбат почувствовал, как страх от близости смерти проник в его сердце, как кровь заледенела в жилах. Вокруг него разверзся, казалось, сам ад...
Не кричали раненые, не стонали умирающие, не пытались отдавать какие-либо команды офицеры. Крики просто тонули в грохоте разрывов. Лишь тяжелые фугасные снаряды рвались то там, то тут, поражая людей, обсыпая их большими массами земли. Многим начало казаться, что возможности выжить в этом тартаре у людей, не было практически никаких. Те из солдат, которые посчитали, что у них может быть больше шансов на выживание, если они покинут сектор обстрела дальнобойной артиллерией, начали выбираться из окопов и отползать прочь, туда, где не горела, как им казалось, сама земля. Таким образом их и убило, одного за другим, по мере того, как они удалялись от своих позиций. А потом взрывными волнами уже безжизненные, обожженные высокой температурой тела бросало из стороны в сторону до тех пор, пока не разрывало на части от прямых попаданий снарядов, или не хоронило в какой-либо глубокой воронке. Пытаясь избежать той участи, которая постигла этих несчастных, советские солдаты прижимались к земле, не осмеливаясь даже пошевелиться. Впрочем, кого-то не спасало даже это. Не редко земля вставала на дыбы прямо на местах окопов. И невозможно было теперь, в этом аду, предугадать, чем могла закончиться для всякого из людей игра в 'смертельную орлянку'. В любой момент снарядом могло убить сразу нескольких солдат, но какому-то человеку, оказавшемуся поблизости от эпицентра взрыва, могло быть не суждено получить даже легкого ранения.
Оглушенный близкими разрывами снарядов, Самохин в ужасе закрыл глаза. Сейчас он мечтал лишь о том, чтобы оказаться где-нибудь далеко от грохота взрывов, от выматывающего напряжения, от постоянного ожидания смерти. Ощущая на себе удары сжатого воздуха, он чувствовал, что близок к потере сознания, но молил Бога о том, чтобы весь этот ужас наконец закончился. Задыхаясь от раскаленных газов, от набившейся в рот земли, комьями падавшей на него, он лежал на дне окопа, не веря что все это происходит с ним, с человеком, жизнь которого сейчас не стоила и ломанного гроша, но даже сейчас пытающимся исполнить свой воинский долг.
Долг? О каком долге может идти речь сейчас, когда совсем рядом, разрываются снаряды, которые предназначались противнику, но уничтожавшие ныне остатки его и без того истерзанного в предыдущих боях батальона?
- Что же вы творите?! - не выдержав, закричал он, - Сволочи!
Обстрел дальнобойной артиллерией батальона Самохина продолжался ровно десять минут, вслед за чем, огонь артиллерийских орудий был перенесен на первый рубеж обороны немцев и еще примерно такой же период времени, 203-мм снаряды рвались на позициях противника. Лишь после того, как отгрохотал последний снаряд, Самохин, приподняв голову, оглядел место разыгравшейся здесь трагедии. Покрытая воронками, черная земля выглядела скверно. Повсюду горела трава, лежали поваленные деревья, изувеченные трупы людей. Людей, убитых, в результате артобстрела, было много. Возможно, счет их исчислялся несколькими десятками. Однако, их, погибших и раненых в этой кровавой бойне, могли быть и сотни. От батальона, как думалось Самохину, не осталось практически ничего. Оставалась только слабая надежда на то, что на этой изувеченной взрывами земле, имелись живые. Живые люди, прошедшие через все, думалось, круги ада, души которых не приняли небеса, а потому, обреченные выполнять на земле свой воинский, притом, единственный, возможно свой долг.
Отчего-то очень хотелось курить. Комбат попробовал вытащить из кармана дорогостоящий портсигар, однако неожиданно для себя понял, что в карман он его так положить не успел. Все то время, что продолжался артиллерийский обстрел, Самохин неосознанно сжимал его в руках. Открыв портсигар дрожащими руками и вытащив сигарету, комбат неожиданно содрогнулся в жестком приступе рвоты. И вместе с тем, к нему пришло чувство бесконечной злобы и презрения к самому себе, совсем недавно поддавшемуся страху, и жалости к самому себе.
Нет! Врете, сволочи! Сломать себя он не позволит никому и никогда.
С омерзением Самохин отбросил портсигар прочь от себя и взялся за автомат. Потом, медленно и неуверенно начал выбираться из окопа, хрипло и яростно, почти по звериному, матерно закричав. Ближний бой ему еще только предстоял. Пошатываясь, комбат тяжелыми шагами двинулся вперед. Следом за Самохиным, в атаку начали подниматься другие выжившие. И сначала тихие, отдельные их голоса, через минуту слились в единый победный выкрик, раскатистый, многократно повторяемый, приводивший в ошеломление немецких солдат...
"Nahkampfspange der Luftwaffe" - "За Ближний Бой Военно-Воздушных Сил" (нем.)