У меня сегодня вышла моя первая книга. Я, что называется, "проснулся знаменитым". Огромная презентация в мою честь в каком-то фешенебельном ресторане. Много известных персонажей, умопомрачительный стол. Все меня поздравляют, называя по имени, жмут руку, хлопают по плечу, желают творческих успехов. По атмосфере становится ясно: это что-то вроде "прописки" - столичная богема вводит в свой круг бывшего полунищего писателя, "доказавшего, что имеет право принадлежать к их обществу". Но я как-то незаметно ускользаю оттуда и перехожу в соседний зальчик, поменьше. Здесь почти никого нет, полутемно и играет медленная музыка. Я снова за столиком, и снова окружен какими-то известными людьми (лиц не помню, знаю только, что эти симпатичнее предыдущих). Прямо рядом с нами небольшая освещенная эстрадка, на которой в такт музыке что-то тихо поет Земфира. В своей обычной позе, прикрыв глаза, выводит в микрофон какую-то тихую, очень красивую ноту. Сразу видно, что это не плановое выступление, а просто она поднялась на сцену спеть пару песен в кругу друзей. Я буквально могу дотянуться до нее рукой. За столом наливают очередной тост, и я обращаюсь к ней:
--
Зем, спускайся, тебе уже налили.
Она поворачивается ко мне:
--
Да, Толь, сейчас иду... Просто вспомнилось что-то... Есть такая старинная башкирская песня... М-м-м-ммм-м-м....
--
Да... Красивая...
--
Красивая...
--
Ну лан... ты извини, что я к тебе... так... обращаюсь...
--
Как - так?
--
Ну... "иди садись", "налили"... к самой Земфире.... Да еще во время песни (ха-ха-ха)
--
Да ладно, мы же тут все свои.
И снова, прикрыв глаза, погружается в свое пение. Я чувствую, что краснею.
За столом все встают, чтобы сказать тост в мою честь. Я тоже встаю. Скоро спускается и Зема. Берет свой фужер. Глядя мне в глаза, начинает что-то говорить. Не могу вспомнить, что именно она мне говорит, но что-то очень приятное и от ее спокойного, уверенного в себе голоса у меня подступают слезы к горлу. Хочется подбежать и расцеловать ее, но понимаю, что сделать такое немыслимо. Вдруг, на середине ее фразы в зал врываются террористы...
Автоматная очередь в потолок, всех кладут на пол. Сидеть за столом остаемся почему-то только я и Зема. Видимо, на нас это не распространяется, потому что мы - знаменитости. Вокруг начинается нечто кошмарное. Эти ублюдки в масках измываются над заложниками. Одну женщину заставляют отстричь себе косу (она плачет и кричит, что отращивала ее двенадцать лет), а затем нагишом подвешивают за ногу к карнизу. Какому-то толстяку маникюрными щипцами выдирают волоски из носа, он громко визжит. Двух непонятно откуда взявшихся негров-барменов заставляют при всех раздеться и заниматься друг с другом извращенным сексом (за то, что негры). Вообще, мысли всех заложников вдруг становятся озвученными, и если человек больше всего боится, что его сейчас заставят делать то-то и то-то, террористы сразу слышат, подходят и заставляют делать это. В конце концов один из подонков подходит и к Земе.
Он тычет в нее дулом автомата и приказывает что-то. Она смотрит на него ледяным взглядом и спокойным голосом посылает на хрен. Он хватает ее за локоть. Я вскакиваю и кричу, чтобы не смел к ней прикасаться. На меня направлен автомат, но мне наплевать. Даже сквозь маску видно, как этот ублюдок ухмыляется. Я кидаюсь на него. Грохочет автоматная очередь, на меня набрасываются со всех сторон и начинают избивать. Я слегка отбиваюсь, и бьют меня очень жестоко, но побои доставляют мне наслаждение, потому что я знаю, что это происходит у Земы на глазах и знаю, что поступил, как мужчина.
В конце концов мне удается вылезти из драки, и террористы куда-то исчезают. Непонятно, что произошло. То ли с нашей помощью был проведен штурм, то ли это мы с ней отняли у них автоматы и всех перестреляли. Но в любом случае известно, что мы с Земой сыграли главную роль в освобождении заложников. Вспыхивает свет, в зал набивается какая-то орущая толпа: милиция, журналисты, зеваки, камеры, микрофоны. Все лезут к ней, всем надо знать, как и что, как ей удалось в одиночку справится с целым отрядом шахидов. Уже активно мусолятся заголовки завтрашних газет: "Рок-звезда в одиночку нейтрализует банду вооруженных до зубов террористов..." А мы с ней во всей толпе видим только друг друга. Мы смотрим друг другу в глаза. Но ее оттесняют от меня и, оставшись один, я вдруг чувствую ужасную слабость. Я падаю на пол и чувствую, что истекаю кровью. Потолок с флюоресцентными лампами расплывается у меня перед глазами. Я знаю, что остался один, никому не нужный и скоро умру.
Но вдруг...
Сквозь пелену пробивается этот, такой близкий и родной, смачный голос с хрипотцой - он кроет всех матом на чем свет стоит. Слышно, как кто-то получил по физиономии, а остальные разбежались. Надо мной склоняется ее лицо. Она что-то говорит, я не могу разобрать, что, чувствую только, как на лоб мне капают слезы. Она осторожно приподнимает мою голову и дает что-то выпить. Я делаю глоток: коньяк. Мне сразу становится лучше. Затем я, видимо, теряю сознание, потому что прихожу в себя уже в машине от тепла ее тела. Это какой-то большой лимузин. За окнами проносится заснеженная Москва. Мы с Земой сидим на заднем сиденье, обнявшись и завернувшись в одеяло. Она нажимает кнопку, и передний отсек закрывается от нас шторкой. Мы заворачиваемся с головой в одеяло и всю дорогу целуемся и воркуем, выпрастывая из под одеяла руки только для того, чтобы закурить или дотянуться до бутылки в мини-баре.
--
Куда мы едем?
--
Домой, милый.
Когда мы добираемся до дома нас, прямо в одеяле перегружают из машины на носилки и вносят внутрь. Я так и не высовываю голову, до тех пор, пока она не отдает все распоряжения прислуге, и мы не остаемся одни. Тогда я осторожно выглядываю из под одеяла.
Оказывается, мы в роскошно обставленной спальне, на огромной кровати с балдахином. На белоснежных простынях она развалилась рядом со мной почему-то прямо в своем черном плаще и грязных ботинках, курит и стряхивает пепел прямо на подушку. Затем ставит на кровать серебряный поднос. На подносе - большое блюдо с пирожными и бутылка ликера. После улицы и всех происшествий у нас обоих очень грязные руки, но помыть их негде, поэтому мы грязными пальцами одно за другим запихиваем пирожные в рот и запиваем ликером из горла. Мне хочется любить ее. Но от нее исходит нечто такое... как, наверное, от спящего вулкана, какая-то молчаливая, неземная мощь, она смотрит в потолок и думает о чем-то своем, и мне страшно прикоснуться к ней. Мне кажется, что стоит только войти в нее, или попытаться войти, как я провалюсь туда весь, как песчинка, сгорю в адском пожарище. И она, кажется, почувствовала мой страх. Я недостоин ее, мы оба это знаем. По ее лицу я замечаю, что ей становится скучно со мной. Я в панике. И тут мне приходит в голову единственно верное решение.
Действительно, о чем еще думать? Ведь я ждал этого всю жизнь.
Я спрашиваю у нее разрешения отлучиться на несколько минут. Она ничего не отвечает, все так же лежит и равнодушно смотрит в потолок. Тогда я встаю с постели и ровным шагом иду к дверям. Но, оказавшись в коридоре, бегу со всех ног. Мелькают мраморные лестницы, дорогие ковры, толпы девочек-фанаток около парадного, едва сдерживаемые охраной, забор, ворота... Выбегаю на улицу. Криком требую у кого-то сказать, где тут ближайший магазин. Оказывается, он чуть ли ни в нескольких километрах, к тому же бежать нужно по глубокому снегу. Пока добираюсь туда, чуть не зарабатываю инфаркт. Но там нет того, что мне нужно, и приходится искать дальше. А нужны мне обручальные кольца. Не золотые и не с драгоценными камнями, нет, во первых потому, что у меня на них нет денег, а больше всего потому, что таких колец у нее и так, наверное, выше крыши. Нет. Я хочу два пластмассовых колечка, которые продаются в автоматах вместе с "Чупа-чупсами". Вот это будет действительно оригинально. С большим трудом мне все-таки удается их разыскать и выпросить у продавца. Теперь нужно бежать обратно. Уже глубокая ночь. Я в отчаянии. На обратном пути я несколько раз падаю от изнеможения и засыпаю прямо в снегу (это во сне мне еще и снится, что я сплю). Подняться меня заставляет лишь страх, что я опоздаю, не успею, упущу самое главное...
Добираюсь я, лишь когда уже наступило утро.
Нечто странное.
Я помню этот забор - высокий, с резными прутьями и телекамерами. Забор остался, но теперь он почему-то оказался сбитым из плохо отесанных досок. И самое главное - у калитки стоит человек маргинального вида. Странно, но мы с ним почему-то разглядели друг друга с расстояния в несколько километров. И один из нас спокойно шел, а другой спокойно ждал, пока другой подойдет. Когда я заметил его, то почему-то сразу понял, что все пропало, я опоздал. И, подойдя к нему, без особого энтузиазма объяснил, кто я и зачем вернулся. Он слушал меня, хитро прищурившись. И когда я сказал ему, что мне абсолютно наплевать, что находится за забором и можно ли мне туда пройти, он тут же распахнул калитку настежь.
Это был и тот дом, и не тот. Прошло, по-видимому пятьдесят или шестьдесят лет. Он был сдан под снос. Все стены были исписаны похабными надписями, в том числе и признаниями в любви к Земфире. Верхние этажи полуобвалились и почернели. Видимо, там часто ночевали и жгли костры бомжи. Из почерневшей штукатурки торчала кирпичная кладка. В одном из окон второго этажа я заметил ржавый каркас. Как я догадался, это были остатки балдахина в спальне.
Я отвернулся и пошел прочь.
Калитка захлопнулась за моей спиной и человек исчез.. Обернувшись, я увидел, что на заборе (он вдруг стал как-то удаляться от меня) сохранились остатки какой-то старой афиши. Она была наполовину сорвана, и остались только несколько букв: "...ир..." и, чуть пониже "...ова...". Это явно была афиша какой-то модной в прошлом певицы, непонятно только, что там было написано: может быть "ЗемфИРа РамазанОВА", а может быть "ИРина СалтыкОВА". Я вдруг заметил, что вокруг на много километров тянется заснеженная пустыня без признаков жизни. И я один. Но меня это почему-то нисколько не взволновало. Я просто поднял повыше воротник пальто, сунул руки в карманы и отправился в путь.
Подозреваю, что написанное вызвало у тебя неприятное чувство.
Посылаю тебе этот текст в качестве своей фотографии в профиль.