- А, собственно говоря, какого черта, я должен испытывать чувства патриотизма к этой стране? Что мне дало это государство?!? Да и вообще, что может дать мне государство? -
он уже практически кричал в ухо этой девице, что сидела между нами за барной стойкой. "Вот уж настоящий идиот", - подумалось мне на тот момент. Нет, их я не знал. Ни его, ни её. Однако ж, я задумался над его словами. В них была доля истины. Я тоже периодически задавался подобными вопросами. И тоже не мог найти на них ответа. Помнится мне, в свое время, еще Егор Летов пел: "Убей в себе государство". "Какое сходство!" - поразился я. Ведь только, что я пришел в этот бар, убить в себе то печальное настроение, что гложет меня с самого утра. Я весь день сетовал на то, что человечество себя само истребляет ограничениями и рамками всякого рода и характера. Свобода слова - призрачна, как затонувшая Атлантида. Свобода действий - вообще отсутствует на корню. Тебя везде направляют, везде говорят, что делать. Вся жизнь - инструкция. От таких мрачных мыслей я заказал еще сто пятьдесят грамм темного рома. И ни какого тебе государства! Выпьем.
- А вы представляете, как это здорово сидеть на берегу моря, наблюдать, как кровавое зарево солнца утопает в морской пучине. Как волны, словно пасть зверя, раззеваются, что бы проглотить огненный диск. О боже, я просто представляю, что вы сидите рядом со мной на золотом песке, и лучи от умирающего солнца падают на ваше божественное лицо, - он продолжал наседать на нее. "Слишком резко. Чертов романтик. А в наше время это такое редкое явление", - думал я потягивая свой ром. Она же старалась избегать подавать какие-либо реплики. Да и вообще вид у неё был скучающий. По ней было видно сразу, что еще не много и она точно пошлет этого "ненормального". Хотя кто из них ненормальнее? Тут еще надо поспорить. Он или она?!? Кто победит? Он одолеет её, и достучится до неё. Или же она все-таки плюнет на него и его наивный романтизм? И быть может уйдет от сюда с более угрюмым и приземленным мужчиной? Да и вообще что нужно сейчас современной женщине? Сколько вопросов. А где ответы? Где ответы то? Я вам скажу где.
Все ответы разлиты и разбрызганы на этой самой барной стойкой. Этот "романтик" (уж назовем его так, все равно имя его мне не известно) стоит сейчас у барной стойки и обильно жестикулирует, рассказывая ей о своих путешествиях по морям и тридевятых царствах, едва не задевая бокал с мартини этой дамы, что сидит между нами, и уже с откровенным презрением смотрит на него, но уйти не может, поскольку столы все заняты, а за окном дождь льет как из ведра. Но то, что он путешественник (правда, неизвестно какой) оправдывала его одежда - штаны цвета хаки, куртка защитного цвета, тяжелые ботинки, да и не брился он видимо уже как неделю. Рядом с ним я приметил походный рюкзак, с болтающейся сбоку алюминиевой кружкой туриста. Пил он исключительно водку. Причем далеко не лучшего качества. И в воздухе помимо спирта и табака явно чувствовалась какая-то примесь. "Да же в культурных заведениях ацетон подают с бульончиком куриным и к чая, в качестве десерта", - подумал я. А между тем турист наш продолжал дискутировать на тему своих подвигов:
- Я бывал в Париже. Удивительный город. Небывалой красоты. Ходил там бульвару Манматр, сидел в кафе, уж не помню, как называется, там еще Хемингуэй в свое время над рассказами своими корпел. Он еще это описывает в книге мемуаров "Праздник, который всегда с тобой".
"Вот он решающий момент", - подвел итоги я, - "вот она развязка". Мне даже в какой-то момент показалось, что он сейчас полезет в сумку и достанет из неё книгу Хемингуэя, что бы найти название этого чертового кафе. Теперь я знал, кто стал победителем, а кто проигравшим. Что до меня? То мне было искренне жаль "романтика". Я понял, насколько мы с ним разные. Насколько он беззаботен и бесстрашен, и насколько я жалок и забит в угол обязательств. От этих мыслей мне стало душно. Я расслабил галстук, и тут меня осенило. "Галстук! Черт, Галстук! Вот он идеальный пульт управления массами. Современная виселица. Строгий ошейник, на который мы обречены пожизненно, а на другом конце рука государства, или частного предпринимателя, хотя разницы особой нет. На том конце всегда будет чья-то рука", - от этих мыслей мне и вовсе стало не по себе.
- Бармен, будьте любезны еще соточку темного Captain Morgan, - заказал я. Я посмотрел на эту странную парочку своих соседей, и вдруг осознал, что этот "романтик" не вписывается в общую картину заведения. И он видимо это тоже понял по хладнокровию и безразличию девицы, что сидела между нами. Он допил залпом свою водку, поставил пустою рюмку на стойку, расплатился и пробормотал что-то вроде "Прощайте", или "Быть может еще встретимся" - во всяком случае, в этом нет ни какой разницы. Это было сказано очень тихо и безнадежно, как мне показалось. Но когда я взглянул в его глаза (якобы вскользь, дабы не вызвать подозрения, что я сижу тут и специально подслушиваю их разговор), то в его глазах я увидел очень странную лукавую улыбку. Словно он и вовсе не прощался.
- Ваш ром, - сказал бармен, протягивая мне мой бокал с ромом. Это меня отвлекло от этого странного субъекта - туриста. В прочем обращать внимания уже было не на кого. Он взял походный рюкзачок и вышел на улицу в дождь. И растворился через мгновение в водной стене.
И я решил обратить свой взор на неё. Она была молода, хотя на вид была очень одинока. Скука поглотила её. Скука была в её глазах, во всем, что было на ней и в ней. Во всех её не хитрых движениях. От неё просто испарялась в окружающую среду тоска. Может это была тоска по бесполезно прожитым годам? Может это была тоска по тому человеку, что её покинул навсегда? Кто знает? Ей было абсолютно все равно, что он ей говорит. И Париж ей был совершенно безразличен. Но куда она могла деться? Никуда. От тоски ей не уйти. Все столы заняты. На улице дождь. Да и видно по ней, что дома её тоже никто не ждет. Иначе она не сидела бы в этой забегаловке в столь поздний час. Я поймал себя на том, что уже с минуту сижу с бокалом в приподнятой руке, наполовину поднесенной ко рту и разглядываю её. Нелепый вид. Выпьем. Мой взгляд во время глотка рома, скользнул по зеркалу, что висело на стене напротив нас. И я увидел картину. Картину настоящего и будущего.
В картине был он и она. Одинаковые лицом, серым, по цвету низшего сорта соли. С безразличным, отсутствующим взглядом ко всему. Оба были в расслабленных галстуках и деловых костюмах. Я только сейчас заметил, что на ней был деловой костюм и черный женский галстук. "О, боже, неужели мы все так похожи?", - испугавшись такой картины, подумал я. Я с ужасом смотрел, как мы по очереди поднимаем свои бокалы и подносим их ко рту. Движение руки отработано до автомата. Я обернулся и глянул в зал. Там тоже самое. Костюмы, галстуки, и ни у кого нет лица. Все лица словно стянуло в одну безразличную массу, что смерчем закручивалось под потолком. Вот оно истинное лицо господа - гримаса безразличия! И кто бы не входил в этот бар, все непременно отдавали свое лицо, и безликими устраивались за барной стойкой, у бильярда, кто-то подсаживался за столик к знакомым и не знакомым. Я вдруг ощутил себя настолько одиноким и беззащитным, что тут же залпом выпил остаток рома. И тут распахнулась входная дверь, и в бар вошел наш "романтик". Вода с него лилась ручьями. Он снова подошел к ней. На нем было озабоченное лицо. Но оно было, в отличие от всех нас!
- Я тут остановился не далеко, в гостинице, в пяти минутах ходьбы. Пойдемте со мной, и спасу от этой безынтересной суеты, - сказал он, украдкой взглянув на меня, и тут же перевел взгляд на неё. Он вцепился в неё руками и проговорил, - пойдем. Они безнадежные.
- Отвали от меня, - томно проговорила она, с глубоким безразличием она взглянула в его лукавые глаза. Затем она отдернула от него руку, и достала из сумочки из дорогой кожи сигарету, повернулась ко мне и спросила - закурить не найдется?
Это был конец. Победивших в этой схватке эмоций и безразличия не было. Были лишь проигравшие. Он ушел. Ушел на совсем и бесповоротно. Вскоре и мы с ней ушли. Медленно. Каждый под своим черным зонтом, каждый в своем деловом костюме, каждый в своем галстуке. Каждый оплатил свой счет сам. Мы вышли и молча направились ко мне. За всю дорогу она проговорила лишь одну фразу: "То кафе называлось "Ротонда", оно находится в Латинском квартале". Мы пришли ко мне, выпили по бокалу мартини со льдом, проговорив одновременно глухой тост: "За знакомство", после занялись сексом. Холодным, молчаливым сексом. Без стенаний и ахов. Словно так и должно быть. Словно таковы обязательства перед друг другом и перед обществом. Словно во сне. На утро я проснулся, но её уже не было. Но прежде чем отправиться её искать, я должен был кое-что сделать. К тому же я знал, где её искать. В любом офисе города, она сидит на телефоне с серыми, пустыми глазами, в строгом деловом костюме, в строгом галстуке и без единого проблеска эмоций на лице.
В первую очередь, я отключил дорогой телевизор с плоским экраном, вынес его на балкон и выбросил его с двенадцатого этажа, выждав момент, когда в плотном движении автомобилей по дороге, что проходила под моим домом, немного рассосется. Затем я из шкафа вытащил все костюмы, стиранные накрахмаленные рубашки, брюки, галстуки, белоснежные носки, все это свалил кучей в центре комнаты и поджег. Сам же выбрался на балкон и стал ждать приезда милиции, скорой и пожарной. Они не заставили себя ждать. Через несколько минут на улице раздался вой сирен. "Система сбоя не дает! Не дает!", - кричал я с балкона обезумевшим голосом. Пламя пожирало все мои вещи, все мои деньги, пожирало компьютер (ячейка, одна из миллиардов, всемирной сети интернет умерла!), дорогой диван, кресло, журнальный столик, и проглатывало занавеску. Я посмотрел в низ, ко мне тянулась пожарная лестница, и по ней лез угрюмый пожарный. Огонь стал уже проедать балконную дверь. Пожарный подхватил меня, обвязал меня страховкой и потянул вниз. Мы спустились на землю как раз в тот момент, когда раздался из моей квартиры взрыв. Взорвалась газовая плита.
- Где скорая? - сурово спросил пожарный, что меня спас, у какого-то милиционера.
- Сказали, что сейчас будут, - ответил милиционер.
Я засмеялся. И запрыгал на месте. "Система дала сбой!" - радовался я. Я смеялся словно ребенок. Счастливый ребенок. На меня накинули одеяло, чтобы я чего плохого не подхватил воспаление легких, ибо я был в одних трусах, весь в саже и копоти. Кто-то из толпы зевак предложил мне надеть ботинки, которые тот только что купил. Но я отказался, смеясь над ним и шлепая голыми пальцами ног по мокрой картонке. И тут из-за угла показалась скорая. Мне хотелось прыгать по лужам и кричать. Кричать от радости. Теперь я безмерно свободен, и мне наверняка дадут об этом справку. Скорая подъехала и остановилась прямо возле меня. Я её ждал с распростертыми объятиями.
- В чем дело? Почему так долго? - спросил фельдшера пожарный, без проявления каких-либо эмоций, что меня вытащил из горящей квартиры, пока санитар меня фиксировал на кушетке внутри автомобиля, и пытался установить капельницу. "Надеюсь это будет морфий", - подумал я, глядя на капельницу.
- Да это у нас второй случай самоподжега за сегодня, поэтому и задержались, - ответил фельдшер, холодно протянул руку пожарному на прощание, и полез в кабину скорой.
- Не волнуйся вылечим вас, - сказал санитар улыбаясь. И тут я обратил на него внимание - это был тот самый турист-романтик из бара. Он подмигнул мне, и взглядом указал, на кушетку сзади себя. Там лежала Она, практически голая, только в нижнем белье, вся в саже и копоти. А в руке у неё была книжка Эрнеста Хемингуэя "Праздник, который всегда с тобой". Она мне улыбнулась. Улыбка была прозрачной, чистой, искренней и не деловой. Из красивых зеленых глаз лились счастливые слезы, и она, словно маленькая девочка, шмыгала носом и хлопала ресничками.
- Степаныч, заводи уже и поехали в лесную, - гаркнул фельдшер нашему "романтику". Степаныч перелез на водительское сиденье и тут же резко тронулся, да так, что мы чуть не выпали с Ней из своих лежбищ. Мы ехали и смеялись с ней в один голос в лицо бездушному, безликому, мертвому удаляющемуся мегаполису.