Непридуманная история о грязи, институте им. Сербского и лягушке.
Институт им. Сербского находится в одном из переулков между улицами Остоженка и Пречистенка, - переулков грязных, серых и унылых, какими обычно становятся почти все улицы и переулки Москвы в середине зимы, когда подолгу не идёт снег. Если же снег вдруг и выпадет, то это радует какие-то считанные часы, а то и минуты: чистый, белый и пушистый вначале, он удручающе быстро превращается в грязь, попадая в атмосферу ядовитого, смрадного дыхания мегаполиса. И надо иметь какую-то очень важную цель, чтобы понудить себя месить полумёрзлую грязь, стараясь не поскользнуться и не упасть на тротуарах, состоящих из грязно-ледяных бугров и колдобин.
В помещении для посетителей два стола, несколько стульев и две лавки, обёрнутые дешевым коричневым дермантином. Между окном "для передач" и дверьми висит "Распорядок дня" больных, а также разные бумажки, объясняющие, как, что и когда посетитель может передавать своим несчастным близким, ставшими пациентами этого печально-знаменитого заведения.
Сегодня я принёс яблоки, печенье, карамель, сигареты "Прима", два белых батона. Устроился за столом и начал заполнять бланк - опись содержимого "передачи" и т.п.
За вторым столом, ближе к окну на улицу, тем же самым занимается большой, толстый мужик. Он время от времени заглядывает в свой здоровенный баул, тихо чертыхается, берёт новый бланк и начинает переписывать всё заново.
Зашла молодая женщина, в светленьком, изрядно поношенном пальтишке, маленькая и грустная (впрочем, весёлых лиц я здесь не видел ни разу). Подошла к моему столу, опасливо-осторожно отодвинула стул, села напротив меня и начала изучать бланки. Я уже заполнил свой бланк, а она всё никак не решалась приступить к заполнению своего. "В первый раз здесь. И, похоже, не москвичка", - догадался я и предложил ей свою помощь. "Ой, спасибо!", - сразу оживилась она, промелькнула и тут же погасла улыбка. Я внимательнее посмотрел на её лицо и сразу понял, что вся моя усталость - сущий пустяк и даже ничто по сравнению с её Усталостью...
Заполнив бланки, проверив и перепроверив написанное, вышел на улицу покурить. Сверху, из мутно-серой пустоты, медленно опускались редкие и большие хлопья-снежинки.
Услышал сзади:
- У вас не найдётся сигаретки?
Это была та же молодая женщина в светлом пальтишке.
- Да, конечно. Вот, пожалуйста...
- Спасибо.
Прикурила от моей зажигалки, прикрывая огонёк маленькими, почти детскими ручками в смешных разноцветных (тоже, наверное, детских) варежках.
- У вас здесь какой-нибудь родственник, наверно? - спросил я бодро и почти весело, и тут же устыдился собственной бестактности.
- Да! Да... У меня здесь муж, - неожиданно энергично ответила она.
По всей видимости, ей необходимо было выговориться, да и вся обстановка какой-то вселенской безнадёги и неопределённости располагала к откровенному разговору. Так часто бывает в поездах со случайными попутчиками, которых, встретив раз, больше никогда уже не увидишь; "Вам куда? - Мне до Вологды. Ну, а Вологда - это во-о-она где..."
- Его перевели сюда из изолятора, - продолжала маленькая женщина. - Может быть, месяц здесь пробудет. Так адвокатша сказала...
- А что с ним такое? - осторожно спросил я.
- Он проститутку убил, и ему, наверно, пятнадцать или двадцать лет дадут. Все говорят, что всё от адвоката зависит. Мы сейчас деньги собираем. Четыреста долларов уже дали, но она говорит, что это очень мало. Ну, посмотрим...
Я несколько опешил, и не столько от ответа на мой вопрос, сколько от будничности тона, с которым она так доверчиво рассказывает мне о том, что её муж - убийца; будто он не человека убил, а по пьяному делу кому-то фингал под глаз поставил.
Вспомнил почему-то урок биологии, когда Маргарита Капитоновна (наша "училка" по анатомии и необыкновенно жизнерадостная тётка с разноцветными глазами - один глаз синий, а другой - карий) демонстрировала нам, восьмиклассникам, реакцию живой лягушки на боль слабую и боль сильную: когда лапку лягушки она зажимала в лабораторных тисках почти до полного расплющивания лапки, несчастная переставала дёргаться и лишь слегка дрожала, как последний осенний лист на ветке...
Помолчали. Закурили ещё.
- Вы, наверно, думаете: как так получилось?
- Да... Только неудобно как-то спрашивать.
- Ничего. Сейчас уже ничего... Детей только жалко, - сказала она слегка дрогнувшим голосом.
- Если вам неприятно, ничего не рассказывайте. Я же понимаю, как вам тяжело...
Женщина вздохнула, посмотрела на небо, перевела взгляд на некрасивый, уродливый сугроб перед нами, сооруженный дэзовским трактором, ткнула носком сапожка в его серый, ледяной бок и начала рассказывать.
"Мы сами из Чебоксар. Поженились, как он из армии приехал. Жили у его родителей. Двое детей у нас родились - девочка и мальчик, а работы нет никакой. Тут ему друг, с которым муж служил, написал письмо, предложил приехать сюда, в Москву, работать в автосервисе. Знаете, какие у него золотые руки? Он всё может делать. Ну, вот... Мы приехали, ему сразу дали денег, и мы сняли две комнаты. Хорошие такие, большие: одну для нас, как спальню, а другую для детей, как детскую. Муж прямо на другой день, как приехали, пошёл на работу и в первый же вечер принёс столько всего! Целую сумку игрушек для детей, - знаете, как он любит детей? - сумку вкусной еды, и мне всякие подарки: помаду, духи... Он каждый вечер приносил подарки и полные карманы денег. Его очень ценили в автосервисе. Я же говорила - у него золотые руки, - с какой-то, не понятной мне гордостью, и даже с каким-то вызовом заключила она. - Вот... А потом он начал выпивать, у него много друзей появилось, его уважали. Потом он каждый день стал приходить пьяный, начал проституток приводить домой. Он с ней в нашей спальне, а мы в детской. Я его за это не очень ругала... Да он как бешеный становится, когда пьяный. Просто страшно. А так он добрый, ласковый, и детей очень любит. Говорит, что и меня любит, только ему нужно разнообразие, чтобы - как это? - ну, чтобы... Да, чтобы, как говорят, стресс снять. Вот. Его можно понять, правда ведь? Я понимаю, и поэтому не ругалась с ним. Он же всё-таки мужчина... А в последний раз он привёл проститутку, и когда он уснул, она собралась уходить. Мы с детьми в другой комнате сидели. Он вдруг проснулся и закричал: "Никуда не пойдёшь, я за тебя за всю ночь заплатил!" Она тоже начала на него кричать. Он тогда сказал ей, что если она не вернётся в постель, то он её прибьёт. А она начала орать: "Я щас позвоню ребятам, они приедут и всех вас тут на винегрет покрошат!" Ну, он и придушил её. Нечаянно, конечно, он же не бандит какой-нибудь. А потом он позвал меня, стали думать, куда её девать. Он всё переживал, что если бы машина была, то можно было бы её в багажник положить, отвезти куда-нибудь за кольцевую дорогу, в кювет какой-нибудь бросить. Так, он сказал, и делают обычно в таких случаях. Ну, вот. А я ему говорю, что нужно в милицию сообщить, а то ещё хуже будет. Ну, он и позвонил. Приехали, забрали. Пока был в изоляторе, наняли адвоката. Она посоветовала, чтоб он психом прикинулся, тогда полегче, говорит, будет. Вот теперь он здесь. Другие говорят, что ничего из этого не выйдет, что адвокатша наша так затягивает дело, чтобы с нас побольше денег выкачать. Они, говорят, все такие, эти адвокаты... А у нас уже и деньги почти все кончились. Детей вот к родителям отправлю, а сама здесь останусь, буду ждать суда. Я же не могу его бросить... Она, адвокатша, говорит, что если всё будет хорошо, то дадут двенадцать или тринадцать лет. Всё равно - это же не двадцать пять, так ведь?"
Пока она всё это рассказывала, я смотрел то в безнадёжно-серое небо, то в старую кирпичную стену какого-то нежилого здания напротив, и всё никак не мог осознать, поверить в реальность всей этой истории - уж слишком обыденно, удушающе-пошло-обыденно всё это прозвучало, и от этого хотелось "провалиться сквозь землю". "Ну зачем, зачем мне всё это надо было слушать? И ведь всё это - правда! И всё же - как это может быть?", - бестолково носились и мешались в голове "обрывки и кончики мыслей".
- Что? - переспросил я. - А... Ну, да... Конечно, всё-таки срок, может, будет поменьше. На лучшее, в общем... - И, совсем уж запутавшись, посмотрел на женщину, стараясь всем своим видом показать своё полное сочувствие и понимание.
Она (кажется, в первый раз) посмотрела на меня более внимательно и - или мне показалось? - чуть улыбнулась, грустно и почти неуловимо иронично. Потом вздохнула и решительно сказала:
- Всё равно я его буду ждать. Даже если ему двадцать пять лет дадут. А дети меня поймут. Да, они поймут...
Я посмотрел на часы и почти с нескрываемым облегчением сказал, что сейчас откроют "окно передачи", что нам пора идти, а то ещё опоздаем.
Было это всё лет восемь или девять назад, но у меня никак нейдёт из головы: что с этой женщиной?, как сложилась её судьба?, кто она: дура набитая?, курица безмозглая? Или, может быть, святая? Кто знает... Не знаю почему, но мне её жаль больше, чем убитую проститутку, мужа-убийцу, даже её детей. Потому, наверное, что мне когда-то было нестерпимо жаль ту несчастную лягушку, над которой Маргарита Капитоновна проводила свои демонстрационные опыты. Тогда же, сидя за зелёной школьной партой, мне, наверное, впервые в жизни, захотелось "провалиться сквозь землю".