Когда тоска становится невыносимой, начинаешь писать. О чем неважно, для кого тем более. Осыпаются листья, умирают мухи, ложатся в спячку прочие мелкие твари. Когда тоска и боль в груди cтановятся реальнее нависшего серого неба, пытаешься создать свою реальность, сотканную из снов, воспоминаний, боли и радости. Можно всего лишь написать о желтой беседке в Михайловском саду, о серебряной цепочке, о зеркальных очках, о сигаретах Пьер Кордан и Парламент, о зеленых яблоках, о купонах с зайчиками, о мельхиоровой бижутерии, о пиве Балтика N 4 по субботам, о книге с монстрами на обложке, об окурках в подъезде, о смешных и пошлых анекдотах, о гитаре с черными наклейками, о пепельнице в виде черепа, о песнях Высоцкого, о буржуйке в летнем саду... Список можно продолжать бесконечно. Тут и возникает замкнутая спираль: как бесконечность уместилась в конечном отрезке времени?
Можно попасть в маленький, личный, удобно обставленный ад, всего лишь вечером выйдя из дома за сигаретами. Со взгляда, мимоходом брошенного на пачку Кэмела, начинается цепочка причинно-следственных связей, заканчивающаяся окровавленной бритвой. Правда, бритва так и не материализуется, но от этого не становится менее острой. А следующий день неправдоподобно солнечный, и дети кричат во дворе... Толстый кот мурчит, выпрашивая положенную ему ласку, в углу комнаты валяется чей-то очередной опус, ждущий увековечивания в электронно-бумажной форме, и улыбаются прохожие на улицах. Значит, все было правильно, все кончилось хорошо, все к лучшему в этом лучшем из миров. Так уговариваешь себя, докуривая последнюю сигарету из той самой пачки Кэмела и клянясь в ближайшее время не предаваться этому невинному пороку. Впрочем, все людские пороки невинны. Все мы по-своему несчастны, и садист, изнасиловавший 8-летнюю девочку, не более преступен, чем мамаша, орущая на собственного ребенка за то, что он мешает ей собираться на свидание к любовнику.
Как больно, милая, как странно... Застряла строчка не-помню-откуда. Спускаюсь в стерильные внутренности метрополитена и оставляю строчку позади. Эту станцию построили недавно, слава богу, она еще не успела обрасти моим прошлым, как мхом на стенах, который слоями осыпается с подъезда и покрывает кривые улочки около Университета. Он вырастает везде, где я прохожу, как подорожник, по которому индейцы выслеживали белых людей, но кто выследит меня? Неуловимый Джо никому не нужен.
Солнечная платформа, книжный лоток. Бабушки продают соленый арахис. Можно купить кулек из газетной бумаги и наслаждаться жизнью в ожидании зеленого пригородного монстрика с красной полосой на морде. Подставить лицо солнцу, закрыть глаза, жевать орешки и ни о чем не думать. На осыпи жгут старую траву и тянет гарью, но и этот запах по-своему приятен. Вот и она, долгожданная, и дачники с тележками наперевес берут приступом Оредежскую электричку. Сажусь на чудом оказавшееся свободным место, проверяю, в наличии ли дежурные два рубля для дежурных контролеров, и тут же над ухом кто-то противным дискантом сообщает, что за 6 рублей можно купить упаковку замечательных удобрений, а за 10 рублей целых две. С другого конца вагона движется продавец дождевиков, незаменимых в полевых условиях. В рядах дачников наблюдается приятное оживление. Копалась бы я сейчас на Мшинском садоводстве, вместо того чтобы ехать в такой же занюханный институт измерять активность митохондрий в свиных ооцитах в связи с их цитогенетическим состоянием (любая наука имеет свою жреческую терминологию). Свобода - это чудесно, но бывает и так, что слишком поздно осознаешь необходимость. Впрочем, я не Веничка, и самовозрастание Логоса мне не грозит. Счастье не в своих помидорах с участка, а в независимости и прочая и прочая. Слава богу, уже Пушкин.
Выхожу, перехожу пути, погода замечательная. Полчаса прогулки на природе в одиночестве - что может быть прекраснее. Птички вовсю щебечут, свистят и все такое прочее, как и положено мелкой сволочи. Когда-то на практике нас учили определять пернатых по голосам, но я всегда плохо училась. Смешно, но ни о чем из, так сказать, недополученного почему-то так не жалею, как о том, что не сподобилась распознавать птиц. А в институте меня сначала уважали за то, что окончила Университет. Бывают же наивные люди. Впрочем, я не о том.
Ну вот и лаборатория. Все как всегда. С чаем беда, компьютер виснет, помирает, памяти просит, и все кидаются на меня как на гуру по части оргтехники. Кидайтесь-не кидайтесь, а у него как было 200 мегов на винче, так и будет, и ничего тут не поделаешь. И вообще, на кой черт вам наука? Ах да, я забыла. У одного больное самолюбие, у другой замашки неудовлетворенной старой девы при наличии живого мужа, а начальство-с наше-с карьерочку сделало. Все бог женщине дал - и мужа-полковника, и степень доктора наук, и обаяние несравненное. Но мы не будем забираться в дебри достоевщины, хотя иногда это все больше смахивает на Островского, особенно когда наш женский коллектив поражает детальными знаниями, кто от кого и когда был беременен. Просто научная фантастика, но недаром же мы носим гордое имя "Лаборатория культивирования эмбрионов".
Заканчиваю рефлексию на отвлеченные темы и приступаю к делам. Всем было бы лучше, если бы я не приступала, но раз уж взяли аспиранта, так терпите. Прости господи грехи мои тяжкие. Часа четыре ловлю клетки, делаю препараты, смотрю в микроскоп и под конец даже начинаю получать удовольствие. Подлец человек, ко всему привыкает. Но вот наконец-то все. Дружно идем к электричке, и я молю своего гипотетического ангела-хранителя, у которого судя по всему моя же раздолбайская натура, чтобы он уберег от дачной саги о весенних заморозках. Взамен получаю оду о вкусной и здоровой пище, но это уже не так плохо. Покушать я всегда любила, независимо от душевных терзаний. Вот и станция. До свидания, хорошие люди, чудесные показатели активности родамина были сегодня. А вы и вправду милые, ведь все познается в сравнении.
Опять метро. Открываю очередное эзотерическое чтиво, которое много обещает, но мало дает. Впрочем, "стучитесь да откроют вам". Только не подумайте, что я это всерьез, хотя в каждой шутке... Есть доля шутки, как говорил мент в полукультовом сериале "Улица разбитых фонарей". Казанова. "Мне нравится слово в этом городе женщин, ищущих старость". Дурацкая фраза, но в ней моя юность. Когда мне было пятнадцать, псевдосексуальный голос Бутусова звучал в полутемных кафе, и в тянущем внутри холодке предчувствовались неведомые будущие наслаждения.
Поднимаюсь все на ту же "Спортивную". Выхожу на мост. Уже стемнело, небо приобрело темно-синий оттенок, и на западе красной полосой обозначился закат. Впереди на темном небе ясно и четко виден белый силуэт купола церкви св. Екатерины. Вдыхаю прохладный воздух, смотрю на купол и почти физически ощущаю эту пронзительную неподвижную красоту, которая выше человека, хотя и сотворена его руками. В первый раз за день я готова возблагодарить непутевого ангела за всю свою жизнь, но тут мой взгляд случайно падает на сигаретную пачку с нарисованным на ней желтым верблюдом, сиротливо лежащую на том же самом месте, где утром я ее нетерпеливо отбросила, спеша по своим муравьиным делам, и все мое сотворенное спокойствие вдребезги разбивается о призрак прошлого.