Я часто приходила гулять на это кладбище вместо занятий. Там было тихо, спокойно, можно было присесть на лавочку и почитать что-нибудь.
Это была моя любимая аллея, моя любимая лавочка под моей любимой раскидистой липой. Не знаю, смогу ли я здесь теперь читать после этого случая.
В то утро я достаточно долго собиралась прежде чем выйти из дома. Сначала никак не могла сообразить, что мне надеть, резкое падение температуры до нуля оказалось сущей неожиданностью. Откопав в бездне шкафа теплый шарф и шерстяной китель, я зачем-то решила накраситься. Потом у меня убежал кофе, я не могла найти книгу, которую собиралась начать, и, в конце концов, я умудрилась потерять ключи от квартиры. В общем, тем утром все жизненные обстоятельства намекали мне на то, что следует остаться дома. Это определенно были знаки. Вот только я совершенно не задумалась о том, что знаку присуще значение, и выкинула все эти фрустрирующие элементы из своей головы, как только поймала такси до Ист Грейв-ярд. Поскольку из дома я вышла довольно-таки поздно, доехали мы быстро, без пробок. Настроение у меня было приподнятое, я бодро выскочила из теплого нутра автомобиля, прихватив белый бумажный стаканчик с ещё горячим капучино, напевая какую-то мажорную мелодию, игравшую по радио. Песенка была очень популярна пару лет назад, я отчего-то очень четко помню, что она звучала на той единственной школьной дискотеке, на которой я удосужилась побывать.
Господи, а я ведь когда-то посещала школьные дискотеки! А теперь не считаю нужным посещать школу вовсе. Маленькими глоточками осторожно попивая свой капучино, наслаждаясь морозным воздухом и бледным светом позднего утра, я двигалась по направлению к своей любимой липе. Кладбище Ист Грейв-ярд итак было не очень популярным, если можно так выразиться, ибо располагалось на самой окраине города, почти за его чертой. А сегодня его можно было назвать абсолютно безлюдным. Было безветренно, тихо, как в гробу, - прошу извинить меня за неуместный каламбур, - и по дороге от ворот до нужной аллеи мне не встретилось ни одной живой души. Хотя обычно на входе меня встречал улыбчивый и жизнерадостный пожилой сторож. Но сегодня мое одиночество было неприкосновенно, хрупкая атмосфера спокойствия - нерушима, и я, к сожалению, ни о чем не подозревала, пока не почувствовала что-то неладное. Пронзительно яркое голубое пятно впереди, едва мелькнувшее из-за темного липового ствола, напрягло меня сразу. Я почувствовала, как напряглись мышцы и как стиснулись до бела пальцы, обхватывающие стаканчик с кофе. Что-то явно было не так.
Дойдя, наконец, до нужного места, я этот стаканчик едва не выронила. Взяла себя в руки, положила вещи на лавку и подошла ближе к громадному, почти два метра в обхвате, липовому стволу, чувствуя, как мелко начинают дрожать колени. Это было её пальто. Дурацкое ядерно-голубое пальто. Совсем легкое, весеннее, мягкое-мягкое, из кашемира.
Я глубоко вдохнула и закрыла глаза, опершись рукой на ствол. Мне нужно было овладеть собой. Отдышавшись, я медленно обошла липу.
Это была она. Ника Циан, с параллельного потока, некогда моя очень близкая подруга. Ошибки быть не могло. Её длинные, почти апельсиново-рыжие от природы волосы ошеломляюще контрастировали с бледным серым пейзажем. Её узкое лицо было опущено вниз, фарфоровая кожа отдавала синевой, пронзительные голубые глаза с поразительно крупными зрачками почти вылезли из глазниц, словно Ника была сильно удивлена, и с недоумением смотрела на происходящее, слегка прикусив кончик языка. Её тело безвольной куклой болталось на шарфе, множество раз обмотанном вокруг тонкой шеи, вспухшей, покрытой бледными полосами, и завязанном мертвым узлом на затылке.
Закрытая петля как образ полной безысходности.
Повесилась. Мне стало дурно, и я облокотилась спиной на ствол. Ника повесилась. Я снова закрыла глаза и пыталась глубоко дышать, судорожно втягивая холодный воздух через нос и выдыхая ртом. От тяжелого трупного духа мне становилось ещё хуже, и я чувствовала, как спина покрывается липким потом. Неожиданно перед глазами мелькнуло последнее воспоминание о том моменте, когда я в последний раз видела Нику живой. Кажется, это было где-то с неделю назад, когда я в последний раз посетила школу. Была перемена, жизнь заставила меня окунуться в хихикающе-сплетничающий гомон женского туалета, где мы и столкнулись лоб в лоб. Я ухмыльнулась, взглянув в её испуганные глаза, и, опустившись на корточки, прислонилась спиной к холодной выложенной кафельной плиткой стене. Ника же повернулась к зеркалу, чтобы поправить свои рыжие небрежные прядки, одной рукой опираясь на повешенную снизу раковину.
Ненавижу рыжих. И её тоже ненавижу.
Тогда я увидела то, что явно не должна была: между двумя ослепительно-белыми небрежно расстегнутыми краями манжета, на тонком девичьем запястье виднелся довольно крупный шрам. В болезненно-ярком свете лампы накаливания перевернутая буква R на бледной коже просто шокирующе, вызывающе алела. Я удивленно взглянула на отражение Ники в зеркале. Она поймала мой взгляд и стыдливо, быстро опустила глаза, нерешительно помотала головой, что-то тихо ответив стоящей рядом подружке, и вышла из туалета.
Воспоминание о шраме словно полоснуло по грудной клетке, разлилось жгучей смесью по сосудам, придавая мне сил. Я оторвалась от липы и снова подошла к телу Ники. Закусив губу, я взяла в руку её жесткую ледяную кисть, покрытую пугающими багрово-фиолетовыми пятнами, и резко перевернула. Шрам был закончен. Темная жидкая кровь сочилась из
пяти букв, так и не успевших как следует зарубцеваться - "Riona".
Блеклый осенний кладбищенский пейзаж взорвался фейерверком, снопом красно-фиолетовых искр. Мне стало настолько душно и плохо, что сил держать себя уже не было и я упала на лавку. Меня рвало довольно долго и мучительно, пустой желудок судорожно выдавливал из себя остатки утреннего кофе. Когда этот ужас кончился, я ещё немного посидела, апатично глядя на чей-то могильный памятник, медленно приходя в себя, а потом быстро подхватила вещи и бегом бросилась к сторожке.
Так начинался день.
* * *
Крик взорвал мой сон, и изодрал в клочья явь.
С минуту я лежала в собственной постели, сгорая от жуткой боли. Крик разрывал барабанные перепонки, звучал в моей голове, словно отскакивая от хрупких стенок черепной коробки. Меня крутило в жутком кашле, будто я пыталась выхаркивать все атомы кислорода из своих легких до одного, царапала, впивалась ногтями в кожу на груди, точно пыталась освободить скручивающиеся в узлы внутренности.
А потом меня ураганом снесло с постели. Как будто нечто внутри меня знало, как унять эту боль, как заглушить этот крик, от которого я была готова сойти с ума. Я носилась по квартире, судорожно собираясь, словно опаздывала на скорый поезд в преисподнюю. Не позавтракав, нацепив на себя первое, что выпало из шкафа, я выбежала из квартиры на улицу. Тут же мне залепило снегом глаза. За стенами дома меня ждал хаос. Было очень ранее утро, ночь ещё была не готова уступить свои права, и царила жуткая непроглядная тьма, хоть глаз выколи. Сильный ветер трепал борта моего распахнутого кителя, метель была настолько сильной, что на дорогах машины ползли медленно-медленно, по-черепашьи, собираясь в крупные колонии пытающихся выжить в буйстве стихии.
Медлить было нельзя. Поэтому я, решив не ловить такси, бегом бросилась в сторону Ист Грейв-ярд.
Лицо и руки очень быстро заледенели, но это было, по сути, ничтожным дискомфортом по сравнению с тем истошным воплем, что становился только громче по мере приближения к кладбищу. Ноги сводило безумной судорогой, и я думала, что и упаду замертво, когда добегу до ворот. Сердце беспорядочно колотилось где-то у горла, и мне казалось, что у меня внутри пожар, по меньшей мере. Средостение горело так, будто его по клеточке разъедало плотным сизым дымом.
Когда мои ноги наконец-то принесли меня ко входу в Ист Грейв-ярд, метель почти успокоилась. Я пробежала на кладбище, махнув рукой сторожу, будто по инерции, влекомая увеличивающимся в децибелах криком. Мое сознание мне отказывало, я не знала, куда мне бежать, но тело вполне уверенно проносилось вдоль серых могильных рядов, вдоль оград и крестов к нужной. Когда нечто, что я привыкла называть своим головным мозгом, уже отсчитывало последние секунды до взрыва, я упала на колени перед одной из могильных плит и, надрывая грудь, что было силы завопила: "ЗАМОЛЧИ!".
Я не знаю сколько я полулежала у могилы, уткнувшись лбом в оледенелый гранит, и слегка раскачивалась. Тело дрожало от пережитой боли и никак не могло успокоится.
Крик медленно затихал.
Когда сердце начало стучать ровнее, и в ушах звенела лишь бесконечная тишина, я выпрямилась и посмотрела на могильную плиту. Заметно посветлело, сумерки уже начинали расходиться. Я была, там где нужно. Надгробная надпись сообщала мне, что именно здесь была похоронена Ника Циан.
Была похоронена, но отнюдь не покоилась.
Я мягко провела указательным пальцем по букве N и тихо прошептала:
- Это я, Риона.
Звук был глухим, будто рот говорящему затыкали подушкой, но ответ доносился непосредственно из-под земли, в этом
не было сомнений.
- Риона? Ты здесь?
Все тело мое окаменело, оцепенело. Губы мгновенно пересохли. Сделав над собой усилие, я тихо ответила:
- Да. Я здесь.
Несколько секунд мой слух мучила только тишина. Мне даже показалось, что у меня, наверное, начались галлюцинации,
бред от пережитого стресса. Мертвые не разговаривают. Мертвые не могут отвечать живым.
- Что происходит, Риона? Где я? Почему я слышу тебя?
Мою глотку будто кто-то перехватил ледяной рукой. Мертвые-таки вели с живыми полноценный диалог. Ладони покрылись холодным потом, а агонизирующее сознание металось в поисках объяснения.
- Ты умерла, Ника, помнишь? Ты повесилась. Ты, наверное, не помнишь этого. Но ты повесилась на моем любимом кладбище, на ветке моей любимой липы. В месте, куда я прихожу, когда хочу побыть одна. Ты повесилась именно там, видимо, зная, что я приду, - я лихорадочно всхлипнула. - Но это неважно сейчас. Ты мертва, Ника, слышишь?
- Я слышу. Не плачь. Но почему так?
- Я не плачу! - раздраженно откликнулась я. - Знаешь, я когда-то читала об этом. Наверное, поэтому, что то, что мы считаем смертью здесь, все-таки не является полноценной смертью. Может быть, остатки жизни сосредоточились в твоем сознании. И поэтому ты можешь говорить со мной. Тебе наверняка есть, что рассказать мне. А потом ты уйдешь. Туда,
где тебе будет тепло и спокойно.
- Я чувствую, что уйду. Мне уже кажется, что я потихоньку растворяюсь. Понимаешь, боль уходит. Не дай Бог тебе когда-нибудь узнать, насколько это больно.
Голос Ники звучал очень горько.
- В любом случае придется узнать.
- Я не об этом. Умирать не больно, Риона. Это облегчение, почти эйфория. Больно чувствовать то, что чувствовала я, завязывая шарф петлей на своей шее. Больно то, что я чувствовала годами, когда слышала ту песню, под которую мы с тобой танцевали на дискотеке. Больно то, что я чувствовала последнюю неделю, когда мы поссорились. Когда я не видела тебя днями. Боль - это то отчаянье, что овладевало мной по ночам. Когда мне казалось, что с каждой минутой я теряю тебя. Когда я решила оставить кусочек тебе в себе навсегда, вырезав твое имя на своем запястье.
Мне тяжело было говорить. И нечего было ответить. Мой истощенный, уставший, измученный разум никак не хотел ни понимать, ни принять то, что Ника пыталась мне сказать.
- Знаешь, это было ядом, - продолжала свой рассказ Ника. - Ядом, который приходилось пить каждый день. Ядом, который каждый день по чуть-чуть меня убивал. Видеть тебя каждый день. Делать вид, что я твоя лучшая подруга. Чувствовать себя изгоем, какой-то ненормальной. Чувствовать, что мне нет места ни рядом с тобой, ни среди других
людей.
- Но почему?! - ногти впились в ладонь, причинив мне пару секунд острой боли.
- А ещё мне почему-то показалось, что я буду значить для тебя намного больше, если я умру. Что я навсегда останусь в твоей памяти, к примеру. Я надеялась, ты заплачешь.
- Глупости, - зло процедила я, стараясь отогнать воспоминания о том дне, когда я увидела труп Ники. - Какие, черт возьми, глупости! Ты повесилась из-за этого?
- Мне становится очень легко.
Рассветало. Лучики солнца падали на гранит могильной плиты, заставляя кварц почти радостно искрить и переливаться.
- Ответь мне! - воскликнула я в отчаянии.
- Так легко, словно вся моя душа превращается в радугу. В легкую цветастую дымку где-то над облаками. Далеко - далеко отсюда. Мне нечего больше боятся, Риона. Меня больше ничто не мучает.
- Не уходи от меня, - я почти требовала. - Ты ещё не все рассказала.
Ника молчала.
Я ударила кулаком по могильной плите.
- Говори!
Солнце уже окончательно взошло, залив Ист Грейв-ярд последними в этом году теплыми лучами. Стояла удивительная, хрустальная тишина. Успокоилась метель, практически стих ветер, едва реявший мелкие снежинки в холодном густом воздухе.