Октябрь - самый глубокий месяц в году. Всё стихло, успокоилось - жизнь легла на дно! И, кажется, никогда впереди ничего не будет: ни света, ни счастья, ни радости, и никогда больше жизнь не потечёт бодрым, звенящим ручейком, и из этого омута никогда не вынырнуть!
Ещё на рынках полно осенних цветов, на прилавках лежат фрукты и овощи прошедшего лета, и продавцы наперебой предлагают свой товар, но уже понятно - впереди грязь, холод и зима. Гуляка ветер, почувствовав волю, весело проводит время: он смело бросается на людей, идущих по улице, срывает с них шляпы и кепки, отряхивает с деревьев последние одежды, и те мокрые, оголённые, пристыженные, стоят, упираясь ветками в свинцовое погасшее небо, жалуются на него кому то, и не знают, зачем и почему так с ними поступили.
Но от этого и веселее! Душе невмоготу больше тащит на себе накопившийся за лето груз забот и проблем, она сбрасывает их, и свободная, она становиться лёгкой и весёлой, опять готова беспричинно радоваться и играть, как в детстве. И благодарная память уносит в далёкое прошлое, она вскрывает такие потаённые уголки, о которых человек не подозревает, которые, как ему казалось, навсегда стёрлись, забылись, уносит к самым основаниям. И появляются фигуры, сцены....
Школа.... Помещение восьмого класса находилось на втором этаже у самой лестницы. Зима. В помещении класса холодно, и чтоб согреться, несколько учеников мальчиков, - наверное, уже юношей, так как всем им уже по четырнадцать-пятнадцать лет, - перед началом уроков вышли в коридор, где значительно теплее, и где на повороте у лестничной клетки на стене висела большая отопительная батарея. Кто сел на неё верхом, кто прислонился боком. И чтоб не скучать, начали обсмеивать проходящих мимо учеников и учениц, в основном младших классов. Они это делали не со зла, просто возраст такой: один сделает, другой, не подумав, подхватит, а потом и все занимаются насмешками, по другому свою весёлость они проявлять не умели. Но когда проходил мимо учитель, шутки разом стихали, наступала молниеносная тишина, и учитель, озираясь и не понимая, в чём дело? гордо проходил в одиночестве. И затем вновь тишину взрывал молодеческий, громкий, откровенно говоря, тупой - это уже с высоты прошедших лет - гогот.
Небольшого роста Иван Стрельцов - ученик этого восьмого класса тоже находился среди смеющихся. Ему не очень нравилось развлечение, которым он занимался вместе с одноклассниками, но он поддался общему настроению, и тоже хохотал и развлекался, а когда приходила в голову удачная шутка, отпускал её.
Рядом с висевшей на стене отопительной батареей находилось большое окно. За ним, среди белых и серебристых узоров на стёклах - несмотря на то, что стыки между рамой и основанием окна ещё осенью были заделаны тряпками, сверху проклеены белой бумажной лентой, этим занималась старая уборщица Лида - среди белых и серебристых узоров на стёклах разгорался рассвет. В северном городке солнце поднимается поздно. Часы показывали десять минут девятого, - урок начинался через двадцать минут, - но солнце только-только начало подниматься из за горизонта. Оно уверенно прорывало фиолетовую мглу, и на небе и на разводах окна во многих местах виднелись яркие красные краски.
Рядом с Иваном стоял его друг Николай Инородцев.
Вчера вечером они вместе и целая ватага городских мальчишек играли в хоккей на городской коробке и допоздна там задержались. Так получилось, Иван и Николай попали в разные команды, и теперь у них сам собой возник разговор о вчерашней баталии, о спорных моментах, которых бывает в таких случаях много. Стрельцов стоял в воротах, и Иван считал, что одну из шайб Инородцев забил ему нечестно, и настаивал:
- Слушай, Жердь, тебе дали шайбу из за штрафной линии, и гол не зачитывается.
Николай Инородцев считался местной хоккейной звездой. Не в пример приземистому Ивану, Инородцев имел высокий рост, за что и получил кличку "Жердь". Худой с длинными руками юноша, он имел задатки большого хоккеиста, и своими длинными руками он ловко отбирал шайбы у противников. Тогда только только в глубинке появились телевизоры, - действие происходило в семидесятых годах прошлого столетия, - но уже тогда транслировались передачи с участием звёзд канадского хоккея. Городские мальчишки и сам Иван Стрельцов выходили на лёд одетые в шапки - зима, холодно, а хоккейных шлемов тогда в продаже не имелось.
Чего там шлемы, клюшек в продаже не имелось, их мастерили сами из подручного материала. Это нынешние дети избалованы цивилизацией: крытые зимние стадионы, хоккейного оборудования в магазинах сколько угодно, но тогда о таких возможностях даже не подозревали. Хоккейную коробку обычно строили родители. Лёд заливали сами. И даже если на улице минус сорок, это не повод, чтоб не идти играть. Над коробкой обычно висел качающийся на ветру одинокий фонарь. Вот, и всё оборудование того времени. Тем не менее, битвы, происходящие на этих примитивных площадках, были ничуть не холоднее, чем при настоящем хоккее. Страна в то время жила тяжело, и родители еле еле сводили концы с концами.
Насмотревшись телепередач с участием канадских профессионалов, Николай Инородцев, копирую их, тоже выезжал на лёд без всякого головного убора. Его длинные, русые до плеч волосы, клоками свисали с обеих сторон его головы, развевались на ветру, и он действительно походил на заморскую звезду. И главное, у него были настоящие коньки, чего у Стрельцова и у других мальчишек не имелось. Поэтому, когда Николай разгонялся и всей массой нёсся с шайбой по площадке, в воротах противника становилось по настоящему страшно, ведь, защиты от летящих, жёстких, замёрзших на морозе шайб у вратарей не имелось. Николаю льстило, что его сравнивают с профессионалом, и собирался в будущем, когда вырастет и уедет из маленького городка, связать свою жизнь с большим хоккеем.
Слушая доводы Стрельцова, Инородцев склонился над ним, и, тыкая пальцами своих длинных рук ему в грудь, в свою очередь громко говорил:
- Нет, шайбу мне передали правильно, поэтому гол зачитывается.
- Не зачитывается! - настаивал другой.
- Зачитывается!
Они спорили, забыв об уроках.
Во время этой перебранки Иван случайно бросил взгляд на лестницу,... случайный взгляд,... ничего не значащий. По ней к ним поднималась незнакомая девушка, и все юноши смотрели на неё (девушка, вернее, девочка - была Вера Плотникова, ученица седьмого класса, помещение которого находилось рядом). Иван тоже взглянул на неё.
Раньше эту девочку Иван не замечал в школе, видел, но в ней не было ничего примечательного, - девчонка, как девчонка, - учится классом ниже, а значит, по не писанным мальчишеским законам, не достойна внимания. Но сегодня, когда она поднималась вверх по лестнице и шла к ним, он почему то вспомнил о ней и воспринял её, как девушку, почему? он и сам не знал.... И тогда не было времени анализировать, что и какие перемены произошли в ней.
Все юноши молча наблюдали за ней.
У девушки были большие чёрные глаза, в этих глазах было что то необычное, притягательное, они были мягкие и прекрасные, спокойные и волнующие одновременно. И почему то кроме её глаз Иван ничего не видел: не видел её лица, не обратил внимание, как она одета, как сложена, не заметил даже, что она красивая. Её глаза сияли, как два больших океана, и в них можно было утонуть. И Иван утонул в них!
И почему то, в свою очередь, девушка не обращала внимание на других юношей и тоже смотрела только на Стрельцова.
Надо сказать, Иван ни чем не отличался от других юношей. Небольшого роста, волосы светлые до плеч (все юноши тогда носили длинные волосы), глаза голубые, крепкий, одет в чёрный школьный костюм, белая рубашка. Его нельзя назвать красавцем, рядом стояли юноши и покрасивее. И почему девушка обращала внимание только на него, непонятно.
Вера Плотникова не сводила глаз со Стрельцова. Между ними пронёсся какой то невероятной величины ток, и на миг - только на миг - перед Иваном раскрылась вся Вселенная со всеми её потаёнными и непотаенными уголками. Там поднимались величественные горы, и падали глубоко вниз водопады, звёзды пересекали огромные пространства, появлялись места красивые и неизвестные, ещё что то и многое.... Невероятно! - в одном взгляде незнакомой девушки раскрылась вся Вселенная!... Стрельцов пытался разглядеть прекрасное видение, но оно, как быстро появилось, также быстро и исчезло. Он снова пытался, но.... Если сказать, что Иван был поражён, значит, ничего не сказать.... И тогда у него не было времени объяснять: видение исчезло, но глаза, большие прекрасные глаза остались, они по прежнему сияли и притягивали, и от них по прежнему невозможно было скрыться.
Между тем, Вера поднялась, прошла на площадку, где стояли юноши, прошла мимо них, неспешно прошла по коридору, обернулась и вошла в свой класс. Иван смотрел ей вслед....
Тут Николай Инородцев опять завис над Стрельцовым, опять стал тыкать пальцами своих длинных рук в грудь Ивана и пытался продолжить неожиданно прервавшийся спор. Это тыканье неприятно удивило и поразило Ивана, и возвратило его из того волшебного мира, в котором он побывал впервые, и в который хотелось вернуться обратно. Из рая, где много света, радости и счастья, он неожиданно опять оказался в каком то тёмном пространстве, где не было ни девушки, ни прекрасных глаз, ни видения, он стоял в коридоре один, и не знал, что делать.... Ивану хотелось обратно - туда,... чтоб всё продолжилось,... чтоб плыла музыка!... Но это оказалось невозможным,... и рядом стоял Инородцев и что то ему говорил.... Осталось только ощущение, что у него отобрали что то дорогое и ценное, интимное.
С другой стороны, продолжать пялиться в стороны ушедшей девчонки, понимал юноша, неприлично и даже недостойно - одноклассники могут подумать, что он влюбился в девчонку и поднимут на смех (такие тогда были нравы). Иван сделал над собой усилие, повернулся к другу, и постарался поддержать разговор, но так как тот, на самом деле, теперь его не интересовал, спор быстро угас. И вскоре прозвенел звонок. Все пошли в класс.
Постоянно думая о случившемся, Стрельцов сел на своё место.
Рядом с ним за одной партой сидел ещё один его друг - Павел Кошкин. Вот, кто являлся настоящей знаменитостью школы, несмотря на то, что он появился в классе недавно. На момент рассказываемых событий Павлу, как и многим его одноклассникам, как уже говорилось, исполнилось пятнадцать лет, но послужной список его недобрых дел состоял из многих строчек. Из городской школы номер один, где ранее он учился, - действие происходит в городской школе номер два, - его с треском выгнали. Ладно бы он плохо учился, на самом деле - хорошо, сплошные пятёрки, и на районных и областных олимпиадах по математике и физике он занимал первые места. Ему пророчили большое будущее в науке, - как потом впоследствии и оказалось, - но его выгнали из первой школы за плохое поведение, за то, что он постоянно пререкается с учителями, ни в грош не ставит их, ведёт себя заносчиво, и часто своими каверзными вопросами ставит их в тупик. После громкого скандала и выгона мать Павла подошла к директору школы номер два и упросила взять сына к себе.
- Он у меня совсем изменился, - говорила со всхлипыванием она.
Видя рыдания и искренние сожаления женщины, добрый директор подумал: "Надо хотя бы дать парню восемь классов окончить, а то, ведь, совсем испортиться!" - и согласился, строго сказав матери:
- Вы поговорите с сыном, чтоб он уважительно относился к учителям, если чего, я тоже церемониться не буду.
- Что вы, что вы, - замахала та руками, - он у меня теперь шёлковый!
После того, как отец Павла дал сыну взбучку и пообещал даже проклянуть, если тот не изменит поведение, сознание Павла пришло в порядок, и он действительно изменился, вернее, затаился. Как умный человек, он понимал, что восемь, а лучше десять классов нужно кончать, а то без аттестата о среднем образовании не видать ему любимой науки, как своих собственных ушей. Поэтому с учителями новой школы он в пререкания не вступал, вёл себя дипломатично и корректно. Зная из рассказов учителей соседней школа о его "подвигах", учителя второй школы недоверчиво смотрели на высокого крупного юношу, и не понимали, как этот кроткий ученик мог наделать столько шуму в городе, и... не беспокоили его. Пройдя через множество скандалов, Кошкину это и нужно было, душа просила покоя.
Вот, этого ученика и посадили к Стрельцову за парту на перевоспитание, чтоб тот своим примером оказывал на него влияние, показывал, как нужно себя вести.
Действительно, Ваня Стрельцов слыл хорошим учеником, звёзд с неба не хватал, в отличие от Павла, но в дневнике не переводились четвёрки и пятёрки, относился к учителям по-доброму и уважительно. Но непонятно, кто кого воспитывал.
Откровенно говоря, по сравнению с Павлом Иван выглядел мальчиком и по комплекции, и психологически. Павел, как уже сказано, был рослый и крупный юноша, с красным круглым лицом, со светлыми короткострижеными волосами, и как полагается будущему учёному, носил круглые очки. Он еле еле помещался за партой. Иван, не в пример ему, рост имел небольшой, тоже со светлыми волосами, но они у него были до плеч - по тогдашней моде, больше любил подвижные игры, чем учёбу. Павел в своём арсенале уже имел стычки со взрослыми, в отличие от него, Иван считал, нехорошо плохо относиться к взрослым, и любил, чтоб всё было гладко и гармонично. Во всём они были антиподы. И когда Стрельцову сказали, что его пересаживают на заднюю парту - ранее, как примерный ученик, он сидел на первой - для того, чтоб он перевоспитывал Кошкина, он очень удивился, не понимая, в чём должно состоят перевоспитание, но перечить классному учителю не стал, взял портфель и пересел. Вскоре юноши подружились.
После странного случая с девушкой в коридоре, так и не придя в себя, Стрельцов сидел за своей партой. Павел не узнал его: всегда жизнерадостный, приветливый, расположенный к одноклассникам, сегодня Ивана словно подменили. Он, как и обычно, улыбался, но было ощущение, он словно присутствовал в классе, и в тоже время он здесь не находился. И главное, тот явно избегал разговоров с ним - с Павлом. Они поздоровались за руку - друзья ещё не виделись, затем сухо обменялись несколькими ничего не значащими фразами, и Иван, посидев молча, начал доставать тетрадки и книжки из портфеля, и по прежнему не имел никакого желания говорить. "Что то с ним случилось!" - глядя на него из под круглых очков, отметил про себя Кошкин. Но расспрашивать не стал. Тем более, его длинные ноги, как всегда не умещались за партой, он с трудом их вытянул во всю длину, но тут запротестовала впереди сидящая одноклассница, которой его ноги помешали, и Павел опять вынужден их был согнуть.
В это время в помещение вошла учительница литературы Зоя Михайловна Трапезникова. Все ученики встали, приветствуя её. Она, первым делом, выключила свет, так как за окном сияло солнце, и освещения в классе хватало, затем подошла к учительскому столу, положила на стол принесённые с собой журнал и книги, посмотрела на учеников, и только потом посадила их. Стала проверять домашнее задание и вызывать учеников к доске.
Иван продолжал вести себя как и прежде, он постоянно внутри себя продолжал возвращаться к случившемуся, и, стараясь скрывать от других учеников своё радостное волнительное состояние, думал: "Неужели это та любовь, о которой так много говорят взрослые, неужели я полюбил?!... И что теперь будет?!..." У него, вдобавок, постоянно присутствовало ощущение, словно он стал выше ростом и шире, мало того, он стал таким большим, что еле умещался в помещение класса, он собой закрывал весь класс, его границы даже превосходили помещение. (Нынешние эзотерики сказали бы, что у него резко подскочила тонкая энергия, она стала огромной, но тогда - в те далёкие времена никто в такие вещи не верил, а самой эзотерики и её понятий не существовало). Это его новое радостное состояние и его большие размеры немного пугали его, они мешало сосредоточиться на уроке, слушать Зою Михайловну, и он никак не мог свыкнуться с ними.
Конечно, ему и раньше нравился женский пол - девочки, девушки, он ждал любовь, думал о ней, надеялся, что когда нибудь по настоящему полюбит (каждый мальчик и девочка думает об этом). Мало того, насколько Иван помнил себя, с самых ранних лет, настолько ранних - чуть ли не с пелёнок, он постоянно влюблялся в какую нибудь девочку, то в одну, то в другую. Так существовала его психика. Без этого чувства - без влюблённости - он не мог жить! И когда влюблённость всё таки покидало его, жизнь становилась серой и скучной, он искал, в кого бы влюбиться вновь, находил, и жизнь опять играла яркими насыщенными красками. Но не в какие объяснения и отношения со своими возлюбленными он не вступал. Это чувства были так высоки, так светлы, так близко подходила к его основанию, что он предпочитал оставлять их внутри. "Вот, когда вырасту, тогда всё будет, а эта ещё не настоящая любовь!" - говорил он себе. Хороший мальчик! (Я представляю, если бы он завёл роман в раннем возрасте, вот, смеху то было, и что потом последовало бы...). И в будущем от своей жизни Стрельцов ждал только чуда и надеялся провести свою жизнь со своей любимой женой в счастье, гармонии и радости. Все так надеются!
"Настоящая эта любовь или нет?!" - постоянно возникали вопросы в голове. И что то внутри подсказывало ему: "Любовь - настоящая!" - и то, что нынешнее чувство совсем не похоже на прежние увлечения, было подтверждение тому, оно было гораздо сильнее, интенсивнее, оно было совсем другое. "Но что теперь делать? Как быть?" - возникали другие вопросы. Что делать? он не знал. Приходили разные ответы. То ему казалось, что нужно просто подойти к девушке на перемене и признаться. "Ведь, и она смотрела мне прямо в глаза, значит, и она меня полюбила!" - думал он. Логично! Он успокаивался счастливый своим решением. Потом приходили другие, совершенно противоположные мысли, ему становилось вдруг страшно, казалось, всё он сфантазировал, ничего не произошло, и девушка не поймёт его, и когда он объясниться, поднимет на смех. Поднимут на смех и его друзья товарищи, когда узнают, что он втюрился.
Надо сказать несколько слов о том времени. В шестидесятых семидесятых годах прошлого столетия в обществе царили совсем другие нравы, чем ныне. Это сейчас чуть ли не с первого класса мальчик встречается с девочкой, и общество не видит в этом ничего предрассудительного, даже кое кто - выживший из ума - приветствует. Тогда не только в восьмом, но и в девятом и даже десятом классах, тем более, в глубинке, где взгляды на подобные вещи, всегда консервативнее, встреча юноши и девушки - событие из ряда вон выходящее в школе, и порицалось как взрослыми, так и подрастающим поколением. С влюблёнными тогда не церемонились! И хотя в душе другие - ещё не влюблённые юноши и девушки втайне надеялись полюбить, тем не менее, они поддерживали мнение взрослых. Парадокс! Что это - неискренность? лицемерие? не хочу разбирать, но так происходило. Поэтому отважиться на отношения с противоположным полом не многие решались. И только окончив школу, почувствовав себя взрослым, и выйдя из опеки родителей, выросшее поколение потихоньку начинало меняться и образовываться. Правилен ли такой подход к любви? Пусть каждый решает сам.
Кстати, о Ромео и Джульетте. В великом произведении юноша находился в таком же возрасте, как и наш герой, ему было шестнадцать лет (Ивану пятнадцать), Джульетте, как и Вере, без двух недель четырнадцать, и никто не порицал их за любовные отношения. Почему же тогда...
Поэтому ничего удивительного, что, сидя за партой, наш Ромео метался между различными решениями: он то хотел видеть ту девушку и хотел наладить с ней отношения, то боялся этого, его кидало из холода в жар. Небесная любовь, которую он так ждал, на которую так надеялся, оказалась совершенно не такой, как он думал, и он не был готов к ней (а кто готов?).
Урок проходил своим чередом. Зоя Михайловна проверила домашнее задание и начала давать новый материал.
Учительница литературы обладала одной замечательной особенностью. К сорока пяти годам это была располневшая, с крупной фигурой и с крупными чертами лица женщина. Но не это делало её особенной. Любя свой предмет и мастерски владея им, она удачно сочетала литературу и жизнь: примеряла образы, вычитанные из книг, на учениках, особенно на нерадивых. Распекая какого нибудь недотёпу, она тут же находила провинившемуся соответствие в литературе, и Скалозуб и Хлестаков, Молчалин и Чичиков, Добчинский и Бобчинский, Ляпкин Тяпкин и Свистунов, Недоросль оживали прямо в классе, что вызывало у учеников неподдельный восторг.
Так и сегодня. Проиграв вчера весь вечер в хоккей, Николая Инородцева клонило ко сну, и чтоб не упасть прямо на уроке, он поставил локоть правой руки на парту, ладонью подпёр голову и с открытыми глазами, делая вид, что внимательно слушает учительницу, мирно спал. А когда просыпался, не понимал, где находиться, но, увидев опять толстую учительницу, улыбался и вновь уходил в лучший мир. Видя это и желая его взбодрить, Зоя Михайловна подняла его и попросила ответить на простой вопрос. Тот поднялся, и, возвышаясь над учительницей, ничего кроме нечленораздельных звуков выдавить из себя не мог.
- Садись, - сказала Инородцеву Зоя Михайловна, и добавила: - Вырос с ёлку, а ума с иголку! (пословица)
И взрыв смеха потряс помещение.
Интересно!... Если бы сейчас учительница подняла и задала вопрос Стрельцову, что бы он ответил ей?... и как бы его назвали Зоя Михайловна?... Это так - к слову.
Было и ещё несколько взрывов, но Иван, как я уже говорил, словно в классе не находился, он по прежнему летал в блаженном мире, сам себе улыбался, потом хмурился, потом снова улыбался.... и взрывов не замечал. Павел Кошкин, наблюдая за ним, думал: "Совсем плох Стрелец!"
А в соседнем помещении маялась Джульетта - Вера Плотникова, ученица седьмого класса. И хотя ей было без двух недель четырнадцать лет, её тоже трясло и колотило, она тоже постоянно вспоминала случившееся в коридоре, то глаза Ивана, то раскрытую Вселенную, и её тоже кидало то в жар, то в холод. "Неужели я люблю? - в свою очередь, думала она. - Да, пришла настоящая любовь! - говорила она себе. - Я теперь не одна! Всё должно измениться в моей жизни.... Но так рано, и что теперь будет?..." Ничего не придумав, она добавляла: "Он мужчина, пускай он и решает!"
Юная Джульетта отличалась от своих сверстниц. Рост у неё обычный - средний, но она была немного полновата, что нисколько не портило её, а даже красило, так как на фоне худощавых девочек подростков, благодаря своей полноте она выглядела настоящей оформленной девушкой. Одевалась Вера тоже, не как другие девочки: коричневое платье, чёрный фартук - стандарт того времени, а ходила в своей одежде, что тогда запрещалось, но ей почему то сделали исключение. Сверху светлая зелёная водолазка и чёрная жилетка с узорами вышитыми цветными нитками, снизу чёрная облегающая юбка выше колен, добавьте к этому большие чёрные глаза и чёрные длинные прямые волосы, собранные сзади пучком, и образец вкуса, молодости и свежести готов. Она была красива, правда, не в среднерусском стиле.
Урок окончился.
Иван так и не пришёл ни к какому решению, поэтому на перемену он не пошёл, и чтоб случайно в коридоре не встретиться с девушкой, просидел перемену в классе. Потом начался другой урок, третий, Стрельцов по прежнему не знал, как быть? и опять на перемены не ходил.... Прошёл день, второй, месяц, и ничего не менялось.... Потом Иван подумал, не надо завязывать никаких отношений с ней. "Рано мне ещё!... Впереди целая жизнь, и впереди ещё будет большая любовь!" - решил он.
Прошло много десятков лет.
И в октябре это был уже не тот подвижный озорной юноша, для которого широко открывалась жизнь, теперь это был пожилой мужчина с седыми волосами и седыми густыми усами. Иван - Иван Дмитриевич, как все уважительно его теперь называли, сидел в своей квартире на диване и размышлял. Жена - не та девушка, о которой он мечтал в юности, а другая женщина - ушла на работу, дети выросли и не жили с ними, разъехались, кто куда, он в квартире находился один, и ему никто не мешал. И сегодня почему то память унесла его к тем юным годам, в которых так было много света и радости, в которых он был счастлив и не счастлив одновременно. И почему то в памяти опять всплыла Вера Плотникова, та, что тогда глядела ему прямо в глаза, она, как заноза, всю жизнь сидела в его душе, не давала покоя, и ничего он с этим поделать не мог.
Вспоминая её, он задал себе вопрос: "А был ли я счастлив на своём веку?" Умом Иван Дмитриевич понимал - он провёл жизнь хорошо, но та же жизнь научила его быть откровенным с самим собой, и он честно признался себе: "Нет!" Счастье прошло мимо, оно прогорело, как спичка, тогда - в юности, и больше не вернулось к нему. Да, он был женат, и даже несколько раз, жёны нравились ему (звучит смешно), родили ему детей, были ласковы и милы с ним, но того чуда юности больше не повторилось, полёт не удался, запредельная радость умерла, а Вселенная больше не раскрывалась перед его взором. "Были только серые сумерки, а сердце, как было пустое, так и осталось пустым!" - констатировал Стрельцов. "Но что произошло тогда, почему я к ней не подошёл, даже не попытался наладить отношения, неужели я струсил?" - продолжал думать он. И впервые за много лет Иван честно признался себе: "Да, струсил!" - чётко произнёс он. От этой мысли горела голова, ум путался, и на уютном диване стало неуютно. "Неужели я сам отказался оттого, что было уготовлено мне, прошёл мимо?!..."
Иван Дмитриевич прилёг.... Но острая, нестерпимая боль не давала покоя, она жгла его сердце за малодушие, которое тогда он проявил, за то, что сам отказался от любви, от счастья. Стрельцов вновь сел. Хотелось изменить свою жизнь, она не должна была так сложиться, это было нехорошо, несправедливо... Иван Дмитриевич очнулся.... "Но ничего изменить нельзя!" - грустно произнёс он. "Да, нельзя!" - повторил он.
Горькие мысли и сожаления без конца вились в его голове, удушливая тяжесть плотным одеялом укутала его и не давала свободно вздохнуть, и через некоторое время, чтоб успокоиться и развеселить себя, Стрельцов решил включить музыку. Он вздохнул, опёрся правой рукой на диван, встал и пошёл к углу, где у него на этажерке стоял проигрыватель, обычный проигрыватель из восьмидесятых годов, который в то время казался последним словом техники, но который сейчас - в век мобильников, ноутбуков и других экзотических гаджетов и девайсов казался устаревшим динозавром. Зачем он его хранил? он и сам не знал. Иван Дмитриевич мог купить и современный музыкальный центр, благосостояние позволяло. Может быть, этот проигрыватель из восьмидесятых годов символизировал ему, что в нашем быстро изменяющемся мире, хоть что то остаётся неизменным. Стрельцов отыскал знакомую пластинку, положил её на диск, снял с рычага звукосниматель, и по квартире поплыл блюз. Саксофон тщательно выводил медленную мелодию, и в квартире, словно в магическом кристалле, возникали образы его раннего детства, юности, всей жизни. В принципе, он прожил хорошую жизнь, только та заноза всё кровоточила и кровоточила!
Иван Дмитриевич подошёл к окну. На улице по прежнему лил дождь, и под музыку ветер гнал жёлтые листья вдоль улиц, трепал деревья, срывал с них последние одежды, и те голые, пристыженные по прежнему тянули ветки к свинцовому погасшему небу, жалуясь на него кому то. "Всё, как у меня в душе!" - думал он.
И неожиданно полились слёзы, и, глядя на упирающиеся ветки в свинцовое погасшее небо, он вдруг произнёс: "Прости, дорогая!" - и ветер понёс его слова далеко далеко.
На дачном участке пожилая женщина стояла на грядках и убирала последний урожай. Октябрь не самый лучший месяц в году: болели ноги, прыгало давление, и различные заботы о доме, о детях, о муже без конца посещали её голову. Вдруг что то кольнуло её в самое сердце, она охнула, села прямо в одежде на мокрую грязную землю и расплакалась. Отчего она плакала, она и сама не знала: то ли от тяжёлой жизни, то ли от несбывшихся надежд. Но в слезах было что то и светлое, освобождающее, словно внутри вдруг открылась заржавевшая задвижка, и то негативное, связанное с давно забытым прошлым, которое она не понимала и которое мучало её всю жизнь, наконец, ушло. И женщина давала волю слезам.
Из дома, застёгивая короткое пальтишко на бегу, выскочила шестилетняя внучка. Увидев плачущую бабушку, она подбежала к ней и звонко спросила:
- Ты чего, ба, плачешь?
- Ничего, это я так, - ответила пожилая женщина. - Вспомнила хорошее, вот, и плачу.
- А разве от хорошего плачут, - удивилась внучка и раскрыла рот.