Аннотация: Джон ничего не мог поделать. Его не слушались даже крысы.
В один из, так им ненавистных, солнечных дней, которые выпадают только по понедельникам с утра и точно до обеда (ну, может, еще до полудня, когда заканчивается весь чай в коробках), Джон решил умереть. В его шумных, словно крысы, мыслях, не было особой доли понимания того, как он это сделает. Возможно, возьмет в займы старый шнурок от кроссовок у старины Арчи из соседнего крыла.
Был ли он грустен для того, что убить себя, или чрезвычайно счастлив, и не мог поделиться ни с кем, поэтому решился на подобное.. Сердце у Джона давно не тикало, как и его прикроватные часы, которые тоже замерли в беспросветном ожидании чьего-то будущего. Гладкая ладонь всегда останавливалась напротив левой грудины, но там было слишком тихо. Только мыслеформы - крысиные клубки - оживали в сером будничном тоне.
Джон одел белую рубашку, серые брюки, сунул в карман маленькие прикроватные часы, разгладил морщины, скопившиеся под его глазами, и вышел из комнаты, такой же блеклой, гладкой и холодной, как и крыса о самоубийстве.
В коридоре его никто не остановил. Он поздоровался с пожилой женщиной, которая везла белье на стирку, потом бросил кивок в сторону каких-то двух мужчин, которых он иногда встречал в столовой, и, возможно, бывали дни, когда он садился с ними за один стол.
Мысли натянулись о еде, когда Джону пришлось пройти мимо двустворчатых дверей на втором этаже. Здесь был и переход во второе крыло. "Еда, как хлипкие, жеванные мопсом, ботинки мистера Фэра" - обратился он к непослушным крысам в своем уме. Но те его давно не слушали.
Ступеньки лестницы были скользкими для обычных жильцов этой инфраструктуры. Поэтому их недавно, возможно, в прошлом году, но, может, прошлом месяце, покрыли мягкими ковриками. Ноги Джона, одетые в шерстяные носки, чувствовали какое-то чужое тепло, закрадывающееся под кожу. Он шустро переставлял ноги, не смея глядеть на лестницу. Казалось, что только Джон остановиться - и тут его не бывало. Кто-то утащит под лестницу, в кладовую, где хранилось нечто, помимо метел, совков и ядов, которые отравляли существования мышкам и крысам.
Джон пожалел своих крыс. Он был рад, что крысы остаются в порядке. Иначе, как бы он жил тогда? Ему приходилось держаться в стороне он таких кладовок, потому что даже случайная мысль об отраве, которая убьет... нет, которая заставит исчезнуть крыску казалась ему несусветно уродливой и тяжелой, как единственный огромный, неподъемный камень в саду. Даже старина Арчи, хвалившийся своей невиданной силой, не смог поднять такой камень.
Тут он и оказался перед дверью старины. Арчи радостно похлопал его по плечу, едва не заставив выплюнуть Джона свои лёгкие, ну, а в целом, встреча прошла весьма неплохо. Старина только молча кивнул, когда услышал краткое: "Пожалуй, шнурки взаймы", и, покопавшись в своем мятом коробке, с маленькой параноидальной дырочкой в боку, вручил ему их.
Джон вернулся тем же самым путем назад. Без происшествий и встреч. Он понимал, что для него жизнь действительно подошла к концу. Не было ни весело, ни грустно. Джон посмотрел на шнурки в ладони. Не будет никаких больше встреч, потому что его час окончен.
Шнурки от кроссовок теперь казались ему змеями: тонкими, ловкими, витиеватыми, с головами на двух концах. Они, почуяв крыс в голове у Джона, дружелюбно потянулись к нему, обвинили морщинистую шею, нашептывая в ухо приветственные слова.
Дверь распахнулась. Кто-то влетел в обитую войлоком комнату. Кто-то кричал в коридоре. Где-то послышалось: "Еще один сумасшедший".
Но Джону подумалось, что он больше бы не доверял таким милым на первый взгляд змеям. Даже если это было его решение. Он немного запутался. То ли в крысах, то ли в шнурках на шее. И спустя время испустил свой последний вздох.