Аннотация: Не было в этом городе места страшней, чем заброшенный парк развлечений, через который нам предстояло пройти.
Карусель
Не было в этом городе места страшней, чем заброшенный парк развлечений, через который нам предстояло пройти. Все остальные пути были завалены ржавеющими машинами, а мост, про который нам рассказали встретившиеся по пути люди - был обрушен армией, все еще надеявшейся остановить распространяющуюся по земле заразу. Но разве возможно людям остановить гнев Божий? Я сомневался в этом с самого начала. После того, как в небесах появился его разгневанный лик, все человечество было обречено на гибель. В моей церкви, где я служил священником, закровоточили все иконы разом, а золотые кресты стекли на пол раскаленными ручьями. Такого конца мир не ждал. Но лишь потому, что стал чересчур надменен. Я помню, что в тот день, когда на нас сошла кара Божья, ко мне, в панике, прибегали люди, требуя, чтобы я поговорил с Ним, и попросил дать человечеству еще один шанс. Люди не понимали, что даже я, священник местного собора, никогда не верил в такого Бога, каким он оказался. Я всегда искал его в себе. А это и было самым страшным грехом - говорить устами того, в кого не веришь, и кого совершенно не знаешь. Последние новости по телевизору в тот день рассказали миру о том, что в Ватикане, Папа Римский вспыхнул, как факел, и был низвергнут в ад, а церкви, в которых веками творилось зло и разврат во имя Бога, взорвались вместе со всеми, кто находился внутри. На землю обрушился голод и неизвестные болезни, причиняющие людям страдания и смерть. Мир погрузился во тьму апокалипсиса и за всем этим следили Его глаза. Куда бы вы ни шли, над вами неизменно простирался Его наблюдающий лик.
Моя жена умерла от песчаного мора, страшной болезни, съедающей человека за несколько дней. Когда первые признаки проказы появились у нее на коже, она приняла свою судьбу и сказала мне, что у нас с сыном с самого начала было больше шансов. Ведь когда-то моя любимая Анна была наркоманкой, излечившейся от зависимости в монастыре, в котором я в то время был наставником. Я до сих пор помню страх, дрожавший слезами, в ее карих глазах. Она не боялась смерти. Никогда не боялась. Ей было страшно оттого, что она оставляет своих любимых мужчин в ТАКОМ ужасном мире. Я сказал ей, что она непременно попадет в рай, потому что вынесла за жизнь столько мучений, и она улыбнулась мне окровавленными губами. Так и будет - сказала она. А вам предстоит возродить человечество.
И каждый раз, думая о ее словах, устроившись на ночлег в грязных, пустующих домах, я принимаюсь вспоминать прошлое. Считать, сколько дурных мыслей лезло ко мне в голову за сорок лет, что я прожил. Я смотрю на спящего сына, которому через пару месяцев исполнится десять, и безумно боюсь, что он может остаться один. Мне страшно молиться Богу об этом, в глубине души, там, где я прячу от него свои мысли, я надеюсь, что он просто забыл о нас, занятый разрушением мира. Но каждое утро, просыпаясь и чувствуя на себе Его взгляд, я проклинаю себя за новый грех, который совершил, приблизив свою кончину. А вечером все повторяется вновь - я не хочу, чтобы Он о нас вспоминал.
У нашего путешествия нет конечной точки. Мы просто ищем то место, где сможем выжить. То место, где нам будет теплей. Дома нельзя было оставаться. Люди, которые поняли, что их ожидает смерть и ад, превратились в чудовищ, для которых человеческая жизнь перестала что-либо значить. Они насиловали женщин и убивали мужчин, а после того, как в городе закончилась еда, человеческое мясо превратилось в единственный способ выжить. Я слышал, что дети для этих тварей стали деликатесом. И поэтому нам полагалось быть особенно осторожными. И никогда не терять бдительности.
Мой сын, Тимофей, за время нашего путешествия в поисках нового дома, безусловно, повзрослел, но десять лет, все равно, слишком мало для подобных испытаний. И не смотря на то, что по большей части нам приходилось обходить людей стороной, чтобы не нарваться на каннибалов, я был рад, что в Тимкиных глазах до сих пор блестело детство. И когда мы играли с ним в солдатиков, которых он тащил в рюкзаке с самого начала нашего похода, я замечал в нем тот детский азарт, который подвластен только ребенку. Я был горд, что сумел сохранить в сыне часть того мира, когда все мы еще были счастливы. И если вдруг нам предстояла разлука в смерти, я был уверен, что оставлю на этой земле человека достойного возрождения.
"Почему ты больше не говоришь с Господом, пап? Теперь, когда он так близко, что, действительно, может тебя услышать. Почему ты больше не говоришь с ним?"
"Потому что мы больше не нужны ему, сынок"
Иногда эти слова снятся мне в кошмарах.
Кто бы мог подумать о том, что Бог может оказаться таким? Ведь все мы убедили себя в том, что как бы ни грешили, Он все равно простит нас. И с этими мыслями мы перешагнули последнюю черту. Вернуться за которую уже не было ни малейшего шанса...
Не было в этом городе места страшней, чем заброшенный парк развлечений, через который нам предстояло пройти. Мы остановились у самого входа, вглядываясь во тьму, изогнувшуюся причудливыми формами мертвых аттракционов. Я вытащил из-за пояса тяжелый револьвер, из которого до сегодняшнего вечера стрелял только по животным, и добавил в две пустующие каморы по патрону.
- Как думаешь, пап, они еще работают?
- Мм?
Я вернул барабан на место и сунул револьвер в карман пальто.
- Карусели.
- Нет, сынок.
- Хотелось бы прокатиться...
Я вздрогнул.
- Нельзя. Это опасно.
- Но почему?
Я знал - то, что могло привлечь детей, привлекало и каннибалов. Они устраивали засады и подолгу сидели в них, ожидая, пока какой-нибудь ребенок, соскучившийся по детству, сам не попадется в их ловушку, как глупая птичка в лапы к тарантулу. Поэтому, детские магазины и подобные парки, мы обходили стороной. Они напоминали мне раскрытые пасти, полные острых клыков. Но сегодня у нас просто не было выбора...
- Сын?
- Да, пап?
- Разве я не говорил тебе, насколько опасны такие места?
Он вздохнул. Было прохладно, и изо рта его, вместе с дыханием, вырвался пар.
- Говорил.
- Ты, вроде бы, обещал слушаться. Забудь обо мне, но ты ведь обещал маме.
В такие минуты я всегда давил на него матерью. Это было жестоко, но иного пути я не видел.
- Помни - идти нужно быстро, стараясь не шуметь. Держи меня за руку, - я почувствовал, как его холодные пальцы обвили мою раскрытую ладонь. - Ты замерз, оденешь перчатки?
- Ага.
Я подождал, пока он натянет грязные перчатки, и снова взял его за руку.
- Ну, идем.
Сколько бы раз мы не вставали перед выбором - идти через подобные места или дать внушительный крюк, - я всегда выбирал второе. Но река и обрушенный мост не оставили мне выбора. На Бога я больше не надеялся - зная, на что он способен, я верил теперь только в себя. И если бы от меня потребовалось, я бы убил, лишь бы защитить сына.
Мы пошли быстро, стараясь не шуметь. Одной рукой я держал Тимофея, а второй - гладкую рукоять револьвера, залоснившуюся в руках прежнего хозяина. В мире, который перестал существовать, незачем было следовать своему призванию. Все, что имело вес в нынешние темные времена, непременно должно было стрелять. Я долго думал над этим и пришел к выводу, что Бог жестоко поступил с людьми, оставив на земле оружие. Он не мог не знать, что с его помощью мы окончательно себя уничтожим. Но, наверное, глупо сетовать на лик в небесах, когда решения принимаются людьми на земле...
Мы шли так быстро, что совершенно не смотрели под ноги. Да и не знал я, насколько хитрыми стали ловушки каннибалов. Поэтому когда я понял, что асфальт странно пружинит и прогибается, было уже слишком поздно. Под Тимофеем захрустели подпиленные доски, и в моей руке осталась только его перчатка, а сам он, с криком, исчез в темном проломе, из которого пахнуло противной гнилью застоявшихся подземных вод.
- О, нет...
Я вытащил револьвер и огляделся. Парк по-прежнему был безмолвен и пуст.
- Нет, нет...Тима? - я присел у края ямы, стараясь двигаться как можно осторожнее, чтобы доски не проломились и подо мной тоже. - Тима, ты слышишь меня? Тима?..
- Да, - донесся из темноты его напуганный голос. - Мне больно, папа...
- Я вытащу тебя, потерпи, - я скинул со спины рюкзак и достал веревку. - Сейчас, сейчас, сынок...Я помогу.
Когда мы бежим, мы превращаемся в зверей, готовых на все ради возможности жить. В нас просыпаются первобытные инстинкты.
Я оглянулся к каруселям с лошадьми и заметил несколько тощих фигур, выбирающихся из темноты.
- Не подходите, у меня оружие!
И хотя руки мои тряслись от страха, я сумел направить револьвер в их сторону. Но они не остановились. Почувствовали запах молодой крови.
- Не подходите!
Я сжал пистолет двумя руками, целясь в одну из фигур, и выстрелил. Дуло грохнуло искрами, а тяжелая пуля разнесла в щепки голову деревянной лошади.
- Больше не промахнусь! - крикнул я, глотая горькие слюни. - Убирайтесь!
- Мы хотим помочь, не стреляйте!
- Не подходите к нам!
Я не слышал их слов. Весь мир для меня превратился в оскал злого хищника, чьи любопытные глаза висели сейчас в небе, наблюдая за происходящим.
- Мы хотим помочь...
Их было трое. Теперь я ясно это видел. Три тощие фигуры, похожие на тени от костров. Они приближались ко мне, а я стоял на прогнувшихся досках и думал о том, что было бы, если бы в эту яму вместо Тимки провалился я... А еще я думал о том, как неважно обращаюсь с оружием.
- Постойте...
Одна из фигур развела руки в стороны, и я выстрелил ей в голову. Отдача болью обожгла запястья, а пуля попала твари прямо в лоб, выбив из черепа темные искры. Я услышал, как закричала женщина и кинулась к убитому, но я выстрелил и в нее. Ее тело отбросило в сторону, а крик прервался, сменившись противным бульканьем крови в горле.
- Господи...что вы наделали?
Услышал я голос третьей фигуры и револьвер в моих руках метнулся в ее сторону.
- Мы хотели вам помочь...Не надо...
- У меня сын...Я не отдам его вам!
- Мы просто хотели помо...
Я выстрелил человеку в грудь, и услышал, как хрустнула грудная клетка, когда свинец разворотил ее, будто сверло. Фигура рухнула на колени, прижимая руки к ране, но я выстрелил еще раз, целясь в голову. Жужжащая пуля угодила в шею, сломав кадык. Тварь упала на землю и затихла. И только эхо выстрелов все еще бежало по парку, стараясь догнать убегающие секунды прошлого.
Я опустил дымящийся револьвер и вернулся к сыну.
- Все, сынок. Сейчас я тебе помогу. Не бойся.
- В кого ты стрелял, пап?
- В плохих людей. Сейчас держись крепче, - я спустил ему один конец веревки, а другой привязал к карусели с лошадьми и, собрав последние силы в кулак, вытянул Тимофея на поверхность.
Он был весь в грязи, и, как выяснилось позже, сломал ногу при падении. Мы попробовали продолжить путь, но у нас ничего не вышло - Тимка совершенно не мог идти. Поэтому нам пришлось остаться в парке.
Я до сих пор помню, как он сказал мне
"Пап, эти люди, которых ты убил, они такие обычные. Такие похожие на нас..."
Я отвел его на карусель, и велел ждать меня. А сам вернулся к трупам и достал из рюкзака топорик.
Пока мы не сможем идти дальше, нам нужно будет что-то есть...
Я занес топор над еще дышащей женщиной и ударил ее по голове. Теплая кровь брызнула мне в лицо, и я поднял глаза к Божьему лику, наблюдавшему за мной с небес.
- Не смотри на меня так! - прошипел я сквозь зубы. - Ты такой же, как мы...
А через несколько дней Тимка заметил на моей коже первые признаки песчаного мора.