Аннотация: Крохотный рассказ о жестокости взрослых
Сибиряков А.
КОРАБЛИ
Мне холодно здесь. Тут всюду снег, его корма бескрайни. Он ложится на дома и землю, на голые ветви деревьев, на машины. Его сугробы походят на горы, с тайными погребениями в глубинах пещер. Мне не растопить его своим сердцем. Без тебя оно уже не горит огнем, его свет гаснет, ведомый за руку мраком нынешних дней. Как паутина в углу грязного оконца, я пытаюсь найти покой от дуновений судьбоносного ветра, пытающегося унести меня куда-то вдаль. Я не удержусь. Без твоей руки, мне не подняться больше к солнцу, что несет спасение замерзшим душам. И мое отражение в окне, будет дрожать серым призраком, не имеющим голоса. Я навсегда остался там, с тобой, в горячей степи, что опаляла кожу, превращая нас в бронзу. Я помню корабли. Ты ведь так мечтала о море там, в песках, где не было и капли воды, брошенной под ноги ради забавы. И ржавое рыболовецкое судно, заброшенное сюда, бог знает как, стало нашим узлом, в котором были связаны все мечты и желания. Все грезы. Я так любил свет. Когда жара достигала пика, и все ящерицы и змеи прятались в тени своих нор, не было ничего прекрасней перекати-поле, одиноким клубком мчащегося сквозь равнины. Мы хотели быть похожими на него, чтобы ветер гнал нас по дорогам сказочного детства, унося все дальше и дальше от неминуемого часа взросления, который подобно шакалу, рыскал в поисках отмерших детских душ. Как далеко мы сумели убежать? Во что превратились наши ноги, побитые камнями долгих странствий? Кроваво-красный запах, что мы оставили за собой, собрал на пир всех хищников, жаждущих плоти. И все оружие, в которое мы верили, вдруг превратилось в игрушечное, задрожав в усталых тонких руках. Я потерял тебя в том аду. Твоя окровавленная рука выскользнула из моей ладони, исчезнув во тьме. Сквозь пелену слез, с испуганным сердцем, я искал тебя, понимая, что ты не отзовешься на мой тихий голос. Я так виноват перед тобой. Я не могу дать тебе покой, теребя своей вечной памятью. Я не могу отпустить твой светлый образ, ведь каждый раз, когда я готов, он снова истекает кровью, протягивая ко мне горящие пальцы. И я горю вместе с ним, обращаясь в черную золу, готовую служить темноте огородов, где под изорванными пугалами, взрастают сорняки, с игольчатыми листьями. Я лечу к тебе, но ты подобна горизонту. Мне не обнять тебя. А лишь созерцать вдалеке тот образ, что рисует память. Иногда я чувствую, как тебе холодно. Когда наступает сезон дождей, и земля стонет от ударов серебряных капель, я слышу стук твоих зубов. Под синими замерзшими губами, они стучат от холода, как игральные кости, брошенные на дерево стола. Ты обнимаешь свое бледное тельце руками, но они ледяные, ведь в них нету больше жизни. Твои кости превратились в лед, а сердце в шрам. И даже в глубинах глаз, белеет пустота. Я знаю, как ты дрожишь, вглядываясь в ограниченную тьму. И каждый раз не можешь поверить и осознать, что ты здесь, внутри. Завернутые в белую газету слезы, что люди бросали тебе в ноги, сгнили, пропитавшись смертью. А левая налакированная туфелька, чертовски жмет, ведь ты выросла из нее еще год назад. Но никак не хотела расставаться с детством. И я не хотел. Даже плюшевый медведь с вырванным глазом, хранился у меня где-то на чердаке, как верный друг, ставший с годами святым великомучеником. Он помнил обо мне. И одно лишь прикосновение руки, вытягивало из его скомканной шерсти вереницу воспоминаний, тянущуюся бесконечной цепью к моему ошейнику. Я здесь, ведомый тобой, мой милый друг. Я обязательно буду приходить, и каждый раз ложиться рядом в грязь, чтобы умереть. Дрожащими пальцами, загребая грязь в кулаки, видеть в ней огонь своего кострища...я буду здесь ради этого. А твоя слабая грудь, под тонной земли, снова и снова будет вздыматься, разрываясь от горького воздуха.
Ты танцевала. Там, у этой ржавой тупой посудины, посреди степи, под палящим солнцем. Твое белое платье, пропитанное потом и лакированные туфли, так гармонично дополняли нехватку ветра, что казалось, он придет не в силах удержаться от сладости соблазна. Все замирало кругом, все цвело. И ты двигалась, словно в бездне, такая хрупкая и красивая, что щемило сердце. Плавные движения загорелых рук, шаги изящных ног, в такт какому-то неизвестному, божественному произведению, убивающему своей красотой. И пыль, оседавшая на белых гольфах, являлась золотом звезд, посылающих тебе воздушные поцелуи. Ты поднимала руки, играя тонкими пальцами, а капельки пота стекали по телу, схожие с прозрачными бриллиантами. В те минуты мне верилось, что корабль за твоей спиной, обязательно поплывет, гонимый морскими ветрами в синеву небес, слившихся с гладью воды у горизонтальной черты мира.
Закат был алым. Всегда. Как кровь он отражался на наших лицах, отблесками пробегая по роговице глаз. Сидя на борту мертвого корабля, мы держались за руки и смотрели, как солнце утопало в кровавом взрыве. Перистые облака плыли по небесам, как каравеллы, с полными ветром парусами. Они тоже светились красным. Мы должны были подумать о том, что темнота всегда подкрадывается сзади. Но в детстве так мало думаешь о смерти! Поэтому она и приходит так часто, вползая в ночные кошмары, словно ядовитый паук. Жаль, что ее короб, никогда не наполнится до краев. Ее урожаю не будет конца.
Ночи были холодными, но мы не спешили домой. Шли под высокой луной, держась за руки, и думали о завтрашнем дне. О том, что этот ржавый корабль унесет нас под алыми парусами, прочь из ночных кошмаров, которые убивали и рушили хрупкость детской психики. Мы искренне верили, я верил...Когда ты снова выбегала на утро из дома в слезах, уносясь прочь в степь, я верил в это. И смотря тебе вслед, понимал, почему хочу жить в снегах. Почему ненавижу жаркую степь, дающую все, о чем можно мечтать. Я сжимал кулаки и стискивал зубы, проклиная свою худобу и бессилие. Я до конца не верил в то, что взрослые могут быть такими жестокими! Но теперь я знаю это. Когда темная кровь заливала мне лицо, я смеялся, сжимая нож сильней, погружая его сталь в морщинистую шею по самую рукоять.
Деревья перестали быть большими. Они трут своими верхушками небеса лишь там, где ты. Но даже так мне не дотянуться до тебя. Ты выше, чем облака. Ты намного выше. Мне хочется верить, что ты превратилась в одну из звезд, сияющих на небосклоне, танцующую чудесный вальс. Но эти грязные снега, эта метель и вой собак, заставляют верить в другое. В то, что ты одна под землей, пытаешься согреть ладони морозным дыханием, сковывающим пальцы. Чего ты желаешь еще, мой ангел? Что я могу сделать, как отомстить за тебя?! И ты говоришь со мной. Ты шепчешь.
Я стоял вдалеке, и смотрел, как ты рыдаешь, в тени безликой рыболовецкой махины. Я видел, как содрогается твоя узкая спина, а кулачки беспомощно молотят по камням. Моя душа рвалась на части, будто ее клевали сотни ворон, слетевшихся на вонь падали. Я не смел подойти, как бы сильно не стучало сердце, расплескивая по организму зеленый яд. Ты считала эту войну своей. Но мне не виделось ни одного солдата, готового помочь. Я подходил и садился рядом, не находя слов. Ты не нуждалась в них. Молчание в такие минуты излечивало, нужна была лишь поддержка дружеского плеча. И оно у тебя было. А тепло улыбки, что я приносил с собой, мы подбрасывали в затухающий костер детства. И языки пламени снова рвались вверх, опаляя хвосты падающих комет. Тогда я думал, что никогда не потеряю тебя. Я знал.
Ты осталась в детстве. Ты стремилась к этому, но цена оказалась слишком большой. Билет на сказочный поезд стоил жизни. И уже не зная, кто и куда тебя везет, ты вскочила на подножку поезда, убегая от кошмара взросления, начавшегося слишком рано и отнюдь не по твоей вине. Ты умирала в этом ржавом вагоне, скорчившись на исшарканном сиденье, сплевывая сгустки венозной крови. А над твоим телом высился проводник, с каменным лицом и злыми глазами, взимающий плату за проезд так, что красные искры разлетались по салону, шипя и пенясь. И силы в твоей похолодевшей руке хватило лишь на то, чтобы сжать этот проклятый билет, уносясь с ним в глубины зрачков. Но на лице твоем, искаженным муками и болью, все же читалась некая, неподкупная радость. То, что так нужно было всем пассажирам этого ужасного маршрута.
Если растопить весь снег, что я вижу за окном, плотности получившейся воды вполне может хватить для того, чтобы корабль из нашего детства поднялся с мели. Я бы мог разобраться с мотором или поставить мачты под паруса. Надеть бескозырку с ленточками и встать у руля. Прокричать об отплытии, и пойти к океану. Но все это теряет смысл без тебя. Зачем одной паре глаз те миры, что откроются перед ними? Зачем те страны и люди, которые не знают о жестокости? Все мы опоздали. И можно сворачивать с курса, не успев лечь на его изогнутую черту. Можно все.
Когда я убивал, детство осталось позади. Оно ушло, словно сон, случившийся в жаркую летнюю ночь. Я не оборачивался смотреть, как оно машет мне вслед. Я шел вперед, сжимая сухими ладонями, горящую местью сталь. Я хотел убраться отсюда, из этой никчемной пустыни, которая в каждом своем вздохе, шептала твое имя. Когда я убивал, меня жгла ненависть. Она сочилась из моих пор, словно липкий яд паука, вытекающий из жала. Перед глазами рваными картинками мельтешили твои безутешные похороны. Твоя смерть. Слезы и лица. Дождь и черные точки зонтов. И его лицо, думающее о безнаказанности. Но еще тогда, я увидел смерть, стоящую у него за спиной. И у смерти этой было твое лицо.
Мне хорошо виден из окна весь этот край, утопающий в вечной зиме. Я и не думал, что снега может быть столько много. Я подолгу стою и смотрю на его белые сугробы, думая о желтой степи. Она так ненавистна мне, но в тоже время так мила, что я разрываюсь на части, хватаясь за ржавые прутья решетки, отделяющие меня от ее жарких камней. А по бледным щекам текут теплые слезы. Что мы готовы были отдать за этот снег? И что теперь я готов отдать за степную пыль? Эта риторика не будет иметь ни конца, ни края.
Я проклял твою мать и убил отца. Почему же, приходя ко мне во сне, ты улыбаешься и сияешь? И куда ведут меня тропы божьих учений и заповедей? Ворота каких из бессмертных миров они раскроют предо мной, приглашая войти?
Я резал горло твоего убийцы в тусклом свете дня, уткнувшись ему в лицо - своим. Зубы мои стонали от злости, я дышал через нос, остро ощущая запах страха и крови. Когда она начала плескать мне в лицо липкими струями, я засмеялся и начал говорить. Повторять ему все, что он говорил тебе, приходя ночью к твоей кровати и забираясь в нее. Когда он насиловал твое детское тело, обдавая его смрадным гнилым дыханием. Я повторял ему это, видя безумную боль в умирающих зрачках. И мне было хорошо. Видит Бог, мне было чудесно! Лишь потом, вернувшись домой, я сел на кровать и зарыдал. Кожа моя горела, испачканная кровью мерзавца. А в душе темнела пятнами пустота. И только перед мысленным взором стоял несносно ржавый корабль, с твоим силуэтом на его корме. Ты смотрела вдаль, прикрыв глаза от солнца, а ветер шелестел ленточками твоей бескозырки.
Когда я выйду отсюда, я вернусь домой. Нет во мне силы бороться с бесконечностью здешней белизны! Я приду к тебе, и лягу рядом, чтобы согреть, отдавая последнее тепло, что осталось в моем сердце.
Ведь корабли созданы для того, чтобы всегда возвращать людей к тем, кого они любят. И я вернусь к тебе, мой милый ангел.