- Нет. Зажим подайте. И света побольше сюда! Мила!? Я пот членом смахивать должен?!
Полная девушка в белом халате, промокнула лоб хирурга ватой.
Иногда все это сводило Прохорова с ума. Доводило до предела. Словно он находился посреди какой-то дикой бойни, где не было людей. Не было их лиц и рук, а рыла и когти странных чудовищ, забрызганные теплой краснотой. Их глаза, горящие голодом, требовали смертей еще и еще, словно питались свежими душами, покинувшими остывающие тела.
Когда он выходил в туалет, его очень часто рвало. Он сгибался над унитазом и рыгал, чувствуя опустошенность и слезы, режущие глаза. Желудок обматывало колючей проволокой, и резкая боль растекалась по кишкам, подгоняя слабость к заду. Нередко пальцы на ногах немели от одного вида вскрытой плоти и пульсации внутренностей. Глаза наполнялись черными точками обморока, а в ушах шумело так, будто где-то, совсем рядом, бушевала взбесившаяся стихия. Но он привык бороться с трудностями. Поэтому изо дня в день возвращался в хирургию, где на железных подносах лежали блестящие инструменты, кромсающие плоть. Он жил для этого. И все снова замыкалось в круг, разорвать который не было сил. И не было желания.
Зачем он искал то, что давно потеряло смысл? Что он пытался разглядеть в непроницаемой темноте прошлого? И сколько еще нужно было крови, чтобы она заменила собой горечь и закалила сердце?
После каждой операции он стоял в туалете и курил. Сигарету за сигаретой, сжимая в руке смятую пачку, пуская дым через нос. Слушая смех коллег, их разговоры... совсем рядом и так далеко, что бездна отступала на шаг, не веря в то, что может быть нечто большее, чем ее пропасть. Такие дни смешивались в недели, в месяцы и в предстоящие годы. Их вереница тянулась бесконечно долго, не приближая душу ни на шаг к заветному забвению, в котором теперь виделся истинный смысл пути.
- Серега, ты как?
Он вздрагивал, когда чья-нибудь ладонь ложилась ему на плечо. Он не помнил лиц. Но улыбался им, пожимая плечами, глупо и неестественно, ощущая холод озноба бегущего к пояснице.
- Вроде в норме, все хорошо...
Его ответы. Пароли, впускающие бренное тело в клуб вечных оптимистов в белых халатах. Они ждали от него именно этого, и он никогда не заставлял их ждать.
- Ну, и хорошо.
Он редко слушал, что они говорили ему в ответ. В потускневшем, иллюзорном мире, слова потеряли вес, стали ненужной пылью в карманах пальто.
Спасения не будет. Да и кому оно нужно, если земли, лежащие впереди, давно уже стали бесплодными?
Что он был готов отдать ради любви? На что отважился бы? И что действительно было ему под силу?.. Вакуум слов, нищих от собственной сложности и непонимания. Он готов был отдать все. Но даже это ничего не изменило бы.
Не отдавайте свою память демонам.
Осень умирала. В ее ожесточенном дыхании, в тяжести груди, слышались скрипы и стоны смерти. Листья, с уродливых деревьев, давно сгорели в пламени костра, иные смешались с грязью, вскармливая своей плотью ненасытную почву. Дожди сменились ледяной крошкой, больно бьющей в лицо, оставляющей раны. В каждом холодном проулке города, в каждой его черствой молекуле, ужасным призраком боли дрожали слезы по, ушедшему навсегда, лету. Оно умерло молодым. Забрав с собой все мечты и радости. Забрав надежду.
Кутаясь в темное пальто, Прохоров шел сквозь серость улиц, чувствуя зуд предстоящей зимы всем телом. Грусть по солнечным дням, оставшимся лишь на фото, была невыносимой. Душащей.
В одиночку, со всеми теми змеями, что кошмарами выползали ночью из-под кровати и шипящим клубком оплетали ноги, человеку было не справиться. Они кусали ступни, испуская яд, текущий к сердцу...И от боли этой, ночи стали бессонными.
Обжигая горло алкоголем, рассматривая в зеркалах мрак своей сути, Прохоров опускал глаза, не в силах понять, осмыслить мир, что вертелся вокруг него, подобно пустой карусели. Куда ушли все люди, какая тьма стерла их очертания? За что этот невыносимый скрежет в груди?.. Он не находил ответов ни у Бога, ни у стакана. Было ли что-то схожее в них? Может только хрупкие края, готовые разбиться, если рука, вдруг, ослабеет.
Он смотрел в зеркала, пытаясь прожечь квартирный сумрак взглядом, но снова натыкался на прошлое, закованное в хрусталь. Рамка с фотографией стояла в самом забытом, покрытом пылью углу, но ее немой крик, ее сила притяжения, всегда приковывали его взгляд. Он видел бездну в ней. Ту грань, дойти до которой не хватало сил.
Его семья. Жена и сын. Моторные лодки, водная гладь, причал... и их озорные, лучезарные улыбки. Такой была застывшая, словно воск, память. Она коченела под ледяными ветрами, несшимися с полюсов мира. Она умирала, и он, чувствуя горящие слезы на щеках, умирал вместе с ней. Как бы он ни хотел забыть, как бы тщетно ни молился об этом, в сознании снова и снова взрывались картины прошлого. Бледная реальность, захватившая в тиски всю вселенную, давящая ее податливую плоть своими грубыми сапогами.
Тот день. Когда окружающий, разноцветный мир, вдруг скинул маску, оголив свой чудовищный оскал. Его острые, как бритва клыки, впились в шею Прохорову, расплескивая в стороны оставшуюся жизнь. Он кричал, а в глотку к нему лилось что-то темное, неподдающееся описанию. И та ненависть, та обреченность, тот глубокий порез души, что пульсировали в этой тьме, не были адом лишь потому, что не горели. Но лед, живущий в этих чувствах обжигал не меньше - его острые грани резали мякоть слизистых оболочек, испуская вокруг себя красный свет...
Тот день. Сжевал его. Растер подошвой грязного сапога. Уничтожил. Человека больше не стало. Он обратился манекеном, набитым внутренностями. Чудовищем, не имеющим права на прощение лишь за то, что настолько уродливо.
Тот день. Звонок телефона. Крики милиционеров, завывания карет скорой помощи. Паника, давящая виски. Дрожащие руки. И громкие, рвущие ткань небес, выстрелы. Один за другим - равномерные, точно удары сердца.
Тот день. Он весь был там. В точках телефонной трубки. И Прохоров отнял ее от уха, словно во сне - медленно, бледнея, и падая на колени прямо в коридоре больницы. Все слилось с белизной, обратилось светящимся снегопадом. Лица. Голоса. Жужжание флуоресцентных ламп. Мягкие руки на плечах. Непонимание сказанного. Нужно было выныривать из этого вязкого кошмара, хватать спасительный канат как можно скорее, но доктор, так много раз бросавший надежду утопающим, сам не сумел ухватиться за нее. Не нащупал в слепых попытках и подводных пузырях ничего, кроме липкой воды, тонной сжимающей его со всех сторон. Он открыл рот, чтобы вздохнуть, и тут же в него влилась тьма. Может быть, именно тогда все и сломалось? Возможно, тогда он умер и слился с темнотой? Но вопрос в том, был ли у него выбор? Смог бы он надевать каждый день прорезиненную улыбку и светящиеся искусственным счастьем глаза? Когда все внутри не жило - сгнивало от вечной горечи. Нет. Нет, конечно. Выбора не было. Только стакан и льющаяся в него ненависть, обжигающая горло. Все, что теперь было дано. Ни Богом и ни демоном, а неслучайной случайностью событий, тянущихся с самого рождения. Свинцом, ждавшим слишком долго, и оттого, с особой жестокостью и силой, ударившим в любимые сердца. Две пули - это не рука Господа, Прохоров знал наверняка. Чтобы поверить в божественный лик не хватило еще одной. Для него. В шею, пробивая артерии, сметая все предстоящие дни одинокого дыхания.
- Безумие? Отчаянье? Жажда террора или черной славы? Что заставило этого человека прийти в парк развлечений с оружием и устроить там настоящую бойню? Он шел мимо каруселей и убивал всех без разбору. Детей, их родителей и работников парка. Всех, кто попадался ему на глаза. Даже собак, снующих между палаток со сладостями, в поисках пропитания. Он шел и стрелял, а когда в ружье заканчивались патроны, то останавливался и спокойно перезаряжал оружие. А потом хладнокровно добивал раненых и шел дальше, пока, наконец, прибывшие на место наряды милиции не уничтожили его при попытке оказать сопротивление аресту.
- Сопротивление аресту?! Вы хотите сказать, что этого жестоко убийцу, лишившего жизней 25 человек, 18 из которых дети, должны были арестовать и судить, как обычного преступника?! Как человека?! Зверям - звериная смерть! Я вам так скажу!
- Покайтесь. Обратитесь к Богу за исцелением. Не берите грех на душу. Не открывайте двери демонам. Каждый человек достоин прощения.
Не мстите! Прошу вас, не мстите за свою боль.
Человек, устроивший бойню в парке развлечений, оказался душевнобольным.
ОН НЕ ВЕРИЛ В БОГА! Он им был!
Этот вечер был таким же, как и все остальные. С тусклыми фонарями и искрами снега. С зигзагами улиц и гулом метро под ногами. И даже вывески супермаркетов никуда не исчезли - остались висеть на своих же местах. И все-таки этот вечер изменил все.
Бутылка водки выскользнула из замерзших рук и разбилась о мостовую. Горячий спирт, шипя, зазмеился по обледенелому тротуару. Прохоров закурил, поежившись от пробирающего холода, и с досадой глянул на стеклянную розочку, выросшую из красивой бутылки. Мгновения, прозрачными каплями стекали по ее острым краям, предлагая раскрасить мир в темно-красный цвет.
"Давай же"
Мягкая плоть поддастся настойчивому стеклу, и чуждый холод проникнет под кожу, разрезая вены и разрывая сухожилия. Не будет смысла резать запястья - розы не играют в детские игры. Все окажется проще и страшней. Темная от крови дыра появится на сгибе локтя. Такая глубокая, что рука онемеет и не сможет зажать стекло... Состоявшиеся самоубийцы никогда не поступают в морг с двумя ранами на руках. Нанести вторую у них никогда не хватает сил...
И вдруг...опасный цветок разлетелся осколками от ноги смеющегося мальчугана. Толпа школьников, бегущих со второй смены, промелькнула мимо супермаркета и исчезла в темных дворах ноября. А Прохоров докурил сигарету до фильтра и вернулся в магазин за второй бутылкой водки.
Именно так и наступает время мертвых. Мы задерживаемся в тех местах, где не должны были быть, и нас настигает прошлое. Призраки, живущие за нашими спинами. Они шепчут нам, чтобы мы мстили. Думают, что так могут вернуться. Но не они, а мы, превращаем их в демонов. Когда поддаемся на их уговоры. Когда начинаем вершить свой собственный суд над людьми.
Визг колес взрезал мир гудящего перекрестка. Звук из другой вселенной, из тех мест, где живут люди с испуганными глазами. Из реальности страшных телефонных звонков и сгрызенных до мяса ногтей. Словно удар скальпеля по спокойному лицу. Он располосовал этот мир, выпустив наружу людские страхи. Выплеснул гримасы отвращения на покрытый наледью асфальт.
- Нужен врач!
- Вызовите кто-нибудь скорую!
Мелькание лиц заполнило собой весь мир. Словно бы с неба пошел дождь из кукольных масок.
Прохоров сжал горлышко бутылки сильней, чувствуя, как потеют его ладони. На перекрестке скопилась пробка из людей и гудящих машин. Одни пытались объехать стопор, другие снимали происходящее на мобильные телефоны, а третьи создавали страшное кольцо зевак, окруживших лежащую посреди перекрестка женщину. Но никто из них не пытался ей помочь, хотя даже Прохорову, пробиравшемуся сквозь толчею спин, было видно, что она находится в сознании и все еще дышит. Она лежала в луже собственной крови, освещенная светом фар, и держалась за живот обеими руками. И, кажется, что-то шептала. Повторяла одни и те же слова. В ее прозрачных глазах, хирург увидел одиночество. Безумный страх темноты, в яму с которой неминуемо сползало ее переломанное тело.
Но должен ли он был останавливаться? Ведь дома, в темноте, стоял высохший стакан, ждущий прикосновений его губ. И слез, после долгих поцелуев.
Прохоров остановился и сунул холодную бутылку под пальто, во внутренний карман. А потом протиснулся между людскими спинами к раненой женщине.
- Я врач. Я помогу вам, вы не одна.
Он присел возле нее на колени и услышал шепот ее побелевших губ.
- Пожалуйста, спасите моего ребенка...
- Как часто вам хотелось убить его?
- Поверьте мне, каждый день.
- Но ведь это не вернуло бы ваших близких...
- Это вернуло бы к жизни меня.
- Но ведь этот человек мертв, его застрелили тогда же, через несколько часов после...
- Все это чушь! Все эти разговоры! Я представлял каждый день, как убиваю эту сволочь. Сам, вот этими вот руками! А вы мне говорите - я должен принять то, что его убил кто-то другой?! Тот, для кого эта мразь была простым преступником?
- А кем он является для вас?
- Чудовищем. Бессмертным зверем, которого нельзя убить. Потому что он живет в моем прошлом.
- Скажите мне...вы ведь хирург, да?
- Да.
- А сколько людей умерло на вашем операционном столе? Подумайте, для кого вы теперь являетесь чудовищем?
Не ищите виноватых. Все в мире происходит по воле Господа.
Я не могу...Боже мой, я не могу...Он забрал их. Мою жену и сына. Он забрал их у меня...
Для скольких людей Бог является чудовищем?
- Серега, это ты привез ее?
- На скорой. Я был рядом, когда ее сбили.
- Ты спас ей жизнь. Ей и ее ребенку. Ты молодец. Пойдем, покурим?
В пустом коридоре, залитом светом гудящих ламп, не было ни души. Операция, длившаяся пять часов, только что закончилась и к задремавшему на диванчике Прохорову, вышел его коллега.
- Как она?
- Стабильно. Ты идешь?
- Я догоню тебя.
Он протер лицо руками и заметил, что они испачканы засохшей кровью.
- Вот ваша кровь на моих руках, - прошептал он, шаря по карманам в поисках сигарет. - Но это не значит, что я убил вас. Это значит, что я вас спас.
Как тот милиционер, застреливший сумасшедшего маньяка, устроившего бойню в парке развлечений. На его руках тоже горела кровь, но скольких людей он спас этим выстрелом? Навряд ли Бог признал свою ошибку, и дал человеку возможность ее исправить...
Но если не Господь, то кто тогда стоит за всем этим?
- Как вы хотите назвать ребенка?
- О, он столько пережил еще до рождения, что и не знаю...
- А что говорит отец?
- Кто?..Простите, он толкается, я отвлеклась. Так что вы спросили?
- Что говорит отец по этому поводу? Наверняка спорите, кто будет - мальчик или девочка?
(Смеется)
- Да. Но наш папа сейчас далеко, он капитан воздушных сил. Поэтому все разнообразие выбора предоставлено мне одной!
- Вы такая счастливая. Поздравляю. Рад, что у вас все хорошо. Что все в порядке.
- Мальчика мы назовем в честь отца.
- Вот как?
- Да, он у нас такой отважный. А второе имя у него будет Сергей. Это в честь нашего спасителя. Да, малыш? Ой, он отвечает. Толкается снова. Не терпится ему на волю. Ма-алы-ыш, наслаждайся последними спокойными деньками. Тут не все так гладко, как ты думаешь.
- Это точно.
- Я уверена, будет мальчик. Ему предстоит свершить столько великих дел. Наверное, он пойдет по стопам отца.
- Станет летчиком?
(Опять смеется)
- Хотите потрогать? Это такое чудо - когда внутри вас зарождается новая жизнь...
- А почему столько репортеров перед больницей? - Прохоров выглянул в окно, разглядывая яркую толпу с телекамерами, шумящую у крыльца.
Ассистентка Мила включила жужжащую электробритву и цокнула языком.
- Смена Леньки никогда не чистит машинку. Пора бы на них пожаловаться.
- Мила? Ты не знаешь?
- А, эти что ли? Знаю, конечно. Та мадам, у которой сегодня кесарево, оказывается, подружкой была убийцы какого-то. Послушайте, вы бы поговорили с Леонидом, что за безобразие, почему я должна чистить машинку после них?
- Убийцы? - Прохоров обернулся к ассистентке.
- Ну, да. Вы новости совсем не смотрите, что ли?
- Нет...Я... - он почувствовал, как задрожали руки. - Готовьте катетер, я сейчас.
В туалете никого не было, но Прохоров все равно заперся в кабинке на шпингалет, и опустился перед унитазом на колени. Запах чужой мочи ударил в нос, и следующие несколько минут хирург блевал, опершись руками о бочок. Когда спазмы поутихли, он достал сигарету и закурил, усевшись на кафельном полу.
Он был уверен - та женщина, которую он спас, была подружкой маньяка, убившего его жену и сына. И теперь у него была возможность отомстить. Убить зверя, уверовавшего в свое бессмертие. Причинить ему нескончаемую боль.
В туалете скрипнула дверь, и Прохоров затаился, прижавшись щекой к холодной дверце кабинки. Он услышал чьи-то шаги, а потом почувствовал, как кто-то, незнакомый и страшный, дышит, приникнув к стенке кабинки с другой стороны.
Кривой пепел упал с сигареты на пол, рассыпавшись странным рисунком, похожим на переломленный крест, и сквозь вонь табака Прохоров различил аромат духов своей жены.
- Что ты хочешь от меня? - прошептал он сквозь слезы.
- Я хочу, чтобы ты убил ее. Ее и этого мерзкого ублюдка, что живет в ней.
- Я...не могу...
- Ты должен. Отомсти за нас! Верни им всю ту боль, которая жила в тебе, множась с каждым днем. Пускай они узнают, что такое вечный холод. Пускай она почувствует, как это - смотреть на то, как умирает твой ребенок.
У него не было сил ей возразить. Потому что то, что она говорила, и было желанием всей его жизни.
Месть причинит только боль. Сладкое чувство, скоро сменится разочарованием. Чувством вины, которое выжжет вас изнутри, словно напалм.
Мертвые должны жить в прошлом, иначе они начнут мстить живым.
Зачем же Бог даровал тебе шанс спасти ее? Чтобы потом убить?
Стакан, наполненный горечью, разбился об пол. Его края оказались такими же хрупкими, как и твоя вера в Господа.
Вместо того чтобы убить чудовище, ты сам им стал.
- Подумайте, для кого вы теперь являетесь чудовищем?
- Я всех их помню. Но особенно я помню женщину, которая не пережила полостную операцию. Кесарево сечение. Это было несчастным случаем, моя рука дрогнула...
- А ребенок? Ребенка удалось спасти?
(Грустно улыбается в ответ)
- Да...Вы спросили, для кого я являюсь чудовищем теперь?