Этот рай, нарисованный тобой, как ад, отвергнутый мной...
Расстались стремительно. Все. Психика тронулась - тарантас поехал. Забвение придвинулось. А вслед ему -провожающие. Держали в руках платки. Белые. Похожие на саван. Потом - маленькие саваны махали вслед ему, торжественно и гордо. Его отъезд значил для них многое. Появлялась возможность добраться до нее. Куда приятнее посадить чресла на заранее поставленный табурет.
Он смотрел в стекло заднего обзора грохочущего барака на колесах, наполненного людьми и компостерами. И видел всех. Их было много. Как стая стояли они. Сбившись в кучу и предвкушая - каждый свое. Весенняя слякоть мешала им бежать. Они и не стремились. Надо ли бежать за тем, у кого в груди окаменело сердце. Лед, который не тает весной.
Они остались. В его глазах - читались смех и горе.
Вначале ей было просто. Как извлечь готовый тост из микроволновки.
Извлекались слова, друзья, монеты. Горя нет, когда вокруг шумно. Когда нет дела, кроме как слушать и говорить. Когда можно говорить - и не слушать. Когда можно слушать - и не говорить. Когда можно все - но не хочется уже ничего...
Когда чудовищно гремит барабан, мы сосредоточены лишь на его всепроникающем грохоте. Когда вокруг тишина, мысли наши робко выбираются наружу, посещая нас и принося с собою боль. В этом смысл: остаться одному боязно. Ибо шаркающими шажками мысли выходят на свободу. А где они - там образуется совесть. Где совесть - там боль.
Итак, совесть заглушается новым шумом. Когда нет шума, есть алкоголь. Как человек, оказавшись за бортом судна, не всегда имеет возможность добраться до суши, так и мысли тонут в безбрежьи алкоголя, не добравшись до сухого берега сознания. Потонув, они не причиняют вреда. Алкоголь любит тишину и человека. Так могут пройти годы...
Он считал ее сильной. Она сможет защитить себя. Но она возвела защиту против него самого. Все повернулось в ней задом наперед. Как по мановению диковатого Иванушки крутится избушка в диких лесах, так она крутила обстоятельства, способствующие возведению неприступных стен, которых ему не одолеть.
Его неизвестный биограф, наблюдая за происходящим спустя почтенные годы, сказал бы ему, предостерегая, что не нужно оставлять бастионы, выстроенные годами, противнику. Бастионы совсем не защищены, когда тебя нет в крепости. Тут - ветры выгуливают своих детей, нося сор и поднимая пыль, которая застит глаза, не позволяя разглядеть на безобидных овцах шакальих шкур.
Шкуры явились ей быстро. Проводив его платками-саванами, они, разбрызгивая ботинками бульонную жижу весенней грязи, проложили дорогу к ее дому. Поднимались по одному. Толпой ее не одолеть. Индивидуальный подход - залог успеха в подлом дележе чужих имущества и душ.
Образовалась очередь. Выдали талоны, номерные. Много между собой не говорили. Условились лишь об одном - каждому отмерен срок. Не смог - уступаешь дорогу другому. И так по кругу. Пока не будет отдано предпочтение одной, быть может, двум шкурам.
Она выбирала не долго. На первое - любовь, на второе - друга.
Правильный выбор: балансировать нужно между двумя силами. Ибо должно быть симметричное равновесие. В противном случае - крен и пике в бездонную яму. Из ям выбираться - надоело. Выбор был сделан в пользу симметрии, воплощающей собою гармонию.
Но - гармония нарушена. Что мы считаем любовью, потом является нам порохом, заключенным в бочку, на которой сидим мы, обернутые крепкой бечевой, неровно дышим. А фитиль подозрительно уходит куда-то в сторону, прячется там... Кто же там грохочет коробком тульских махровых спичек, слюнявит палец, чтоб не обжечь его оконечность, чернит мыслями и словом, готовый вот-вот поджечь? Конечно же он - друг, та вторая сила, которая должна была всего лишь стать составляющей симметрии, а значит, гармонии.
Фитиль зажжен, ладони вспотели и почесались, пот хлынул на песок подобно граду крови из пробитой артерии. Видела ли она оскал этих шакальих подгнивших зубов, когда ее ослепило, выбрасывая во мрак?
Она не успела даже упасть и почувствовать костьми камни пыльной извилистой дороги. Ведь - о чудо! - здесь был ее спаситель, ее друг. Оставшись в одиночестве без второй части симметрии, которую он подло подорвал махровой спичкой, он прошелестел лишь, воспламеняя взгляд:
- Я герой? (И гарь и пот на его несимметричном лице милы ее сердцу, он рисковал, пришел, когда ей стало невыносимо плохо. Разве дано ей было знать, как люди, пробиваясь к Богу из говна, расчищают путь к чарующему небу).
- Да, ты герой, - шепчет она и теряет действительность. Она слышит барабан. Потом, робко подбоченясь, вплывает графин и, огибая вереницу пузатых, еще бабушкиных стопок, плюхается рядом, опорожняя себя, как шлюха опорожняет набухший сосуд своих клиентов, без кокетства и лишних прелюдий. А потом слились воедино и грохот, и алкоголь, и эта кокофония, этот дъявольский баховский орган, изрыгающий тучи мути фальшивыми пистолями расстроенных труб, все это - надолго заглушило и потопило робкие непьющие мысли, взывающие к совести и возврату к нему, кто ушел в безвременье, потерянный и опустошенный, клацая компостером в бараке на колесах, всматриваясь в стаю шакалов за помутневшим стеклом...
Любовь умерла - да здравствует любовь. Но то, что это любовь, она не скажет никому, ибо сама страшится вновь оказаться на пороховой бочке с уходящим в сторону фитилем, откуда слышен шум махровых тульских спичек.
Время потянулось, как груженная навозом баржа по реке, медленно и тучно. Обрубки воспоминаний, встречи и слова, злоба и зыбкий песок сновидений, рассыпающихся по утрам, как хрусталь под ударами монолитного молота. Слухи и потеря веры, призрак отомщения и потом - невыносимая легкость бытия...
Где же обретается причал?
"Я здесь", - слышит она друга.
"Да, ты мой причал", - соглашается она. Ибо что может быть милостивей его помощи, обращенной к ней и такой бескорыстной. Кто узреет в палаче такового, если лицо его в день выходной не покрыто маской с двумя дырами для проницательных глаз, а кровь смыта с рук раствором мыльным. Когда у шакала выходной, он умеет снять одежды, являя окружению доброту и бескорыстность.
Шкура шакала висит в прихожей, пока она ловит его слова и взгляд, пока получает его помощь, его поддержку, его милость и - зло, обращенное отнюдь не к ней, но к нему, кто ушел, из-за кого теперь свирепствует орган дурацкими фугами в ее голове, теряющей рассудок и веру.
И не видит она, как натянув в темноте свою мохнатую рясу, он вытесняется вон за двери, бежит уже на четырех вниз по вонючим лестницам черного хода и, роняя слюни, пригибается ближе к земле, и берет след, освещаемый вечной луной.
Шакал находит хозяина печали его нынешней подруги по телефону, чтобы сказать что-нибудь просто так. Но для него просто так ничего не бывает - прокат шакальих шкур нынче дорог, чтобы понапрасну рыпаться. Он вынюхивает носом, которым заканчивается тупое рыло, что думает хозяин, покинувший падший бастион. Его тело дрожит при одной только мысли, что он может вернуться в крепостные стены. Его возвращение - яд, способный отравить жизнь. Ведь жизнь шакала круто переменилась с тех пор, как психика хозяина тронулась.
Ему есть, где снять шкуру и пожить с интересом. В этом - весь интерес...
Она всегда верила, что друг - самая прочная ниточка к тому, кто ушел. Потому она так приблизилась к нему, доверила даже цикл месячных и горсть монет, угощая в трактирах и показывая подругам для отрицания своего одиночества.
Шакал никогда не советовал ей поворачивать голову назад, верил в будущее. И готовил ее день за днем к совокуплению. Она утонула в его доброте. И шум барабана, пузатость графина и стопок навсегда вошли в ее жизнь, легко и без боли.
***
Отвернувшись от окна с видом на стаю ее будущих друзей, он, хозяин бастиона, в котором некогда сошлись сытость и благополучие, тяжело опустился на скамью. Рядом поставил саквояж. За окном поплыл город, похожий на каменное чудовище с видом на грязные набережные. Вот уже пошли приличной скоростью. И он чувствовал: теперь его сложно нагнать, сложно найти среди сотен и тысяч поселений, лиц и человеческих судеб.
Он бежал. Порою выбор невелик. А помутнение рассудка близко настолько, насколько бывает близка ко рту чашка кофе по утрам.
Как имеет повторение день, ночь и времена года, так имело место повторение его прошлого.
Люди встречаются и расстаются. И обретаются или уходят в небытие целые вереницы событий. На всем есть свой след. И каждому новому надлежит образоваться там, где ему указано людьми. Люди встречаются и расстаются. Каждый новый век похож на предыдущий в этом.
Он поселился вдали ото всех, но до него добирались все-равно. Слухи, новости и заморские сказки. Сказки он читал с интересом, слухам не отдавал должное, а новости складывал в долгий ящик, ибо не знал, где добрые, а где - невеселые.
Он быстро понял, что очаг благодарен ему за дрова, котелок - за родниковую воду. Он был сыт едой и одиночеством. Он построил дом и проложил к нему тропы для новых друзей, коим еще не хватило денег на приобретение шакальих шкур, и потому они могли жить совместно.
Хватит ли ему сил для строительства новых бастионов? Он не знал. Но верил, что камни для них, глина и вода ждут его.
Порой он выбирался из дома, чтобы увидеть рассвет или закат. Каждый раз он слышал вдали шакалий вой. Но звуки были далеко и не приносили вреда.
Он представлял себе, как шакалы шумят на своих собраниях, принимая решение: кто первым выпьет ее кровь до дна. Он не знал, что один шакал стал выродком даже по отношению к сородичам, предал их и, снимая по выходным шкуру, предстает перед нею ягненком, чем подкупил давно в предвкушении вкушения ее крови первым.
Только однажды в его дневнике появилась одна единственная запись:
"Я точно знаю день... Нет, год, когда она позвонит. Пройдут три года. И она - позвонит. Мы вместе пережили самое удивительное время, которое находится в середине зрелости человека. А значит, те символы, которые мы вместе слепили из каждодневного времяпрепровождения, из тех будней, радостей и горя, что длились не один год, все это - вновь обернет друг к другу.
Это случится. Через несколько лет. И случится потому, что с каждым новым днем, впечатлением, мужчиной, она не сможет вновь и вновь находить символы, созданные мной. И понятные именно ей. Она будет обдумывать внутри себя прошлое. И это помешает ей жить настоящим. Придет день, когда она уже не сможет видеть будущего. Потому что существует природа отчуждения. (Это то, что отчетливо отворачивает нас от будущих свершений)."...
Больше он не писал в дневниках, найдя их сиплым признанием собственной слабости. Он рисовал чертежи будущих замков, жег свечи по ночам, чтобы вновь рисовать, а днем спал.
Что может сделать одиночество с человеком? Одного свести с ума, другого - укрепить в вере и целях. И если она потеряла голову, выгуливая шакала без поводка, то он уже наметил строительство новой крепости, своего будущего.
День за днем он проводил в планировании. И в один из таких дней появилась она...
Ее тарантас, скрипнув пружинами, притормозил у пылающего костра. А она - все боялась выйти наружу, чтобы встретиться с ним глаза в глаза. Так, молча, они стояли по разные стороны огня и ветер величественно шумел в кронах вековых елей и сосен. Горный ручей выскребал на мелководье свое дно и веселился с ракушечником. Солнце слепило, но не грело.
Она заговорила. О том, что больше не может содержать замок в порядке и чистоте. И ему надлежит возвратиться.
Он смотрел и видел - кич. Есть кич политический, общественно-социальный, есть кич в любви. Все придумано давным-давно. Давно прописана история кича. История говна и Бога, любви и предательства, политиканства и трагедии простого человека с его переживаниями и устремлениями.
Каждый из нас проходит путями, пройденными не раз другими. Круг за кругом. Разве можно постичь замыслы Бога, сидя в замке, неприступном и вызывающе воинственном для шакалов. Она не стала там сидеть. Она избрала путь, сообразуясь с умом и воспитанием.
Она устроила кич из своей жизни. Но сделать так и со временем не зевать от скуки, удел людей с мелким умом. Как высыхает ручей, волочась о дно, так мельчают желания кичится у нормально обустроенного человека. И он увидел - конец ее кичу. Она уже понимает, как устроена жизнь и где - сундуки с драгоценностями, а где утопия кича, где - шкуры на вешалках ее замковой прихожей.
Но ее раскаяние не принесло ему облегчения.
Напротив - он испытал отвращение. Отвернувшись от нее, чтобы увидеть чертежи своих замков, развешанных на стенах хижины, он подумал, что чертежи гораздо привлекательнее готовых замков. Чертеж - это задумка, простор для неведомого будущего...
Напротив - замок, уже имеющий место в камне и железе, полный историй, легенд, сомнений, чужих крови и слюней, не столь привлекателен, особенно - покинутый хозяином.
Он отвернулся от чертежей и увидел ее вновь.
Все, что случилось - это посыл к жалости. Ему стало жалко ее, ибо она, облаченная в добротные одежды, выглядела раздетой перед всем миром, который смотрел на нее и высасывал ее порочную наготу. Осунувшись и пригнувшись к земле, она стояла и, казалось, была неспособна противиться даже ветру. Ее качало от горя и - непрощенья.
Он пошел прочь, но в душе его скрыт был неистовый вопль: "Что они сделали с тобой, которая доверила им ключи от подвалов и чердаков, постель и унитазы уборных своих. Как посмели они глумиться над тобой, оборотившись в друзей из шакальей сущности. Зачем обманули надежды твои, оставив все там же в конечном счете - в одиночестве и без твердыни под ногами. Не смогли они дать то, что дает хозяин своим замкам и любимым - прочный бастион, под величественным покровом которого можно, не опасаясь, творить чудеса, тем самым, творить жизнь".
На поляну вышел дракон. Печально вглядываясь в прибывших гостей, он подошел к хозяину, случайно наступив на шакала, прячущегося под орешником. Не смутившись, он шел далее, пока хозяин не оседлал его и не отправился в путь осматривать новые горизонты, выбирая земли под застройку будущего замка. Он искал земли, где шакальи шкуры давно сгнили под тучным слоем земли, их дух ветры вынесли вон, а женщины были умны и неприступны для бедных умом и душою.
- Зачем ты вдавил шакала в землю? - спросил он дракона.
- Зачем сожалеть о тех, кто питается падалью и не видит большего смысла в жизни, чем тот, чтобы вечно рыскать в поисках новой падали, - не смутился дракон, набирая все большую высоту и превращаясь в небывало далекую точку для тех, кто остался на бренной земле среди чужих чертежей замков, высыхающего ручья и вони разлагающего шакала, так и не успевшего в последний раз снять шкуру, чтобы выйти к ней в ослепляющей красоте бескорыстного друга.
ЭПИЛОГ
Сегодня мы сели в лодку. Берег осыпался в прах. Вокруг - безбрежие водных равнин. Нам никогда не поднять весел, чтобы уплыть хоть в одном из направлений. Подвластные течению, мы увидим за надводными туманами смерть. За нею - забвение.
Жизнь прожита экспромтом, без репитиций. И потому сложно сказать - где и за кем была правда. Вокруг нас - вселенская пустота. А где-то на земле нам поставлены камни. На одной священной земле...