Через полчаса я уже стоял возле его квартиры. Приоткрывшаяся дверь позволила мне лицезреть хмурую физиономию кореша. По-сле скупых приветствий в прихожей старой хрущевки я сразу прошел в прокуренную комнату и сел в свое любимое кресло. Святой на кухню - чайку. Я достал шах-матную доску и стал расставлять фигуры, все чин по чину: белые с единицы, черные с восьмерки. Через несколько минут вернулся Исус с чаем. Поставив пластинку АЛИСЫ, сели играть.
Первые десять ходов ничем примечательным не отличались от стандартной Сицилианской и взор мой равнодушно заскользил по знакомому интерьеру комнаты: две книжные полки с небогатым выбором американских бестселлеров, плакаты рок-групп, пожелтевшие от никотина и солнечных лучей, заглядывающих исключительно по утрам, старый вентилятор на подоконнике, патефонная пластинка без конверта на гвозде, колонки, на них два игрушечных викинга, флаг... Стоп!
--
Исус! - воскликнул я возмущенно. Святой пребывая в глубокой задумчивости над партией, не заметил моего озабоченного лица. Я попытался привлечь его внимание: - Исус, где второй викинг?
--
Срать пошел, - безразлично ответил друг мой и взялся за белого слона.
Осознав, что викинг уже не вернется, я стал с болью в сердце переживать эту невос-полнимую утрату. Я питаю слабость к игрушечным солдатикам, и поэтому уход добле-стного скандинава вызвал у меня горечь. Залпом выпиваю остывший чай, достаю сигарету и тут обнаруживаю, что забыл свою зажигалку. Начинаю искать на столе огниво Исуса.
--
Исус, а где зажигалка?
--
С викингом, - с тем же убийственным безразличием ответил святой, не отрываясь от разраба-тывания злодейской комбинации по устранению моей ладьи (стратег хренов). И мне пришлось идти прикуривать на кухню от га-зовой колонки, заодно обдумывая ответный ход против белых.
В шахматы я играть люблю, так же как и в преферанс, впрочем. Они мне нравятся своей нето-ропливостью и вдумчивостью. Это своего рода вид общения с неодушевленным миром. Ведь с одной стороны, думаешь и ходишь ты, а с другой - действие происходит само по себе и по своим за-конам, где игроки не владеют ситуацией, даже если заранее догово-риться обо всем. Магия, блин.
На шестьдесят шестом ходу мы запутались в шести пешках. Короли ложиться не хотели. Мы с Исусом заскучали. Святой равнодушно крутил в руках съеденного черного коня, а голос Кинчева из динамиков рвал бодлеровские строки:
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким, белым светом?
Заслушавшись бессмертными стихами, Исус случайно открутил голову коня от подставки... вместо обломков фигуры святой держал в руках по белому королю... меня как-то несколько замутило. Я сглотнул слюну.
--
Исус! Пить будем?
--
А то! - лаконично прозвучало в ответ.
Так как, подобно Ленскому и Онегину оказаться на балу, где подают Цимлянское нам не светило, оставалось только пошарить по собственным дырявым карманам (данная проце-дура всегда убавляет оптимизм у кого бы то ни было). Подсчитав наличность, мы сде-лали два вывода: первый - судьба с нами сурова как обычно, и второй - на бутылку водки и что-нибудь еще нам все-таки хватит. Второй вывод, сам по себе, без первого казался неплох.
Итак, мы проходим коротенькую Ландау, сворачиваем на Коперника, что, кстати, ничего общего не имеет с Абрикосовой и Виноградной, и подходим к магазину с незатейливым на-званием Кнопка. Года три назад это был мирный магазинчик, расположенный на углу че-тырехэтажного дома с вертикальной ламповой вывеской, где продавались милые сердцу до-мохозяйки нитки, спицы, иголки, итэдэ, итэпэ. Теперь же здесь (ведь сейчас все можно, хотя не всем и не всегда) все что угодно для неприхотли-вого покупателя с определенным интересом, то есть, много спиртного и еще что-нибудь. И дешево. Где же они, милые сердцу домохозяйки наперстки, пуговицы, клепки, итэдэ, итэпэ? Впрочем, если разобраться, и мы тепереча не то, что давеча. Ходили прямо, дышали ровно... Ну не столь суть, нас это вполне устраивало на данном этапе:
--
Исус, у нас хватает на пузырь и чекушку, но мы поступим по-другому.
--
Как? - тупо спросил мой товарищ.
--
Вот так, - ответствовал я, указывая рукой на пищевой спирт в зеленой чебурашке на витрине, который стоил в полтора раза дешевле, - Мы должны взять две!
Святой посмотрел на меня теплеющим и в то же время немного встревоженным взглядом:
--
Мы же его еще ни разу...
--
А почему собственно не сейчас по разу... то есть по одной, вернее, по целой.
--
Эксперимент? - лукаво улыбнулся он, - У нас еще тогда и на закусь остается.
--
А то! - ответил я.
Так. С главным вопросом мы на удивление быстро разобрались. Оставался второстепен-ный, но не менее важный. Благо идти дополнительно никуда не надо было, магазин соответ-ствовал, как я уже говорил, требованиям неприхотливого покупателя: центральную большую витрину занимала выпивка, а маленькую, сбоку - что Бог послал.
--
Исус, будем две или одну брать?
--
Одну.
--
Девушка, дайте, пожалуйста, две бутылки спирта и банку завтрак тури-ста.
Бутылки мирно перекочевали в мятый пакет, следом отправился жестяной брикет. Организационная часть окончена. Вечерело, прозвенели пузыри. Проходим Ко-перника, сворачиваем на коротенькую Ландау. Двор. Подъезд. Вто-рой этаж. Кв.49. Любимое кресло, услужливая пепельница и уже нет с нами не-забвенного викинга. Берется язычок, сни-мается пробка, буль-буль-буль, дзинь--нь-нь, глыть! Мха! Ээ. И завтрак туриста. По груди тепло пошло.
--
По-моему лучше, чем медицинский, - оценивающе глядя на лафитник, ска-зал я.
--
Мня-мня, - послышалось в ответ.
Закурили. Почему-то разговор зашел о работе любимой и нелюбимой, и во-обще.
--
Согласись: не так-то просто за удовольствие получать обеспечение и ста-бильность.
--
Скорее невозможно.
--
Исус! ты - Сократ, - дзинь.
После третьего дзинь в голове появилась полная ясность. Мы перешли к об-суждению диалектических воззрений Канта. Полет мысли был безудержен. Тече-ние разговора плавно переносило нас от идеи о Сверхчеловеке Заратустры к сек-суальным наклонностям маркиза де Сада, от логики Гегеля к Гестапо Гимлера.
После седьмого протяжного дзинь-нь-нь пришел Бабуин сам по себе не в духе, с каким-то очкариком. Сели. Выпили. Обезьяна повернулся ко мне и тут...
--
Фома, что такое любовь? - спросил он меня. Совсем ошизел со своими ду-мами идиот-скими, страдалец хренов.
--
Любовь - это батончик Баунти, - примат на меня непонимающе воз-зрился, - Любовь - это батончик Баунти, который надо есть медленно и печально...
--
И тогда получишь райское наслаждение! - дополнил святой.
--
Исус! ты - Диоген, - дзинь. Выпили за любовь одним словом.
Через час спирт кончился. Быстро, как все хорошее в нашей жизни. Исус с обезьяной пошли за чем-нибудь до ближайшей торговой точки. Очкарик, ко-торого я так и не понял, как зовут, то ли Сеня, то ли Женя, с интересом стал раз-глядывать виниловые ряды под проигрывателем. Я непонимающе уставился на завтрак туриста - оставалось еще половина банки. Ясность мысли у меня куда-то затерялась.
--
Лёнь, - обратился ко мне то ли Сеня, то ли Женя, не отрываясь от исусов-ской дискотеки, - А почему вы зовете Олега Исусом?
Для меня это прозвучало как: почему масло масляное? Соответственно я и вы-дал:
--
У него фамилия Исаев, не звать же нам его Штирлицем.
--
Резонно, - оценил ответ Очкарик после непродолжительной паузы.
--
И исчерпывающе, что характерно, - добавил я, улыбнувшись добродушно.
Время потянулось медленно и бессмысленно. Когда...
2.
...звук уходящей электрички. Раз звон снаружи, а не изнутри, значит - по-хмельный син-дром отсутствует. Но вставать все равно не хотелось. Внезапно перед лицом возникла рука с открытой бутылкой пива. Воскресенье начиналось с приятной мелочи.
--
Исус, ты - спаситель тленных душ.
--
Обезьяна вчера нажрался в сисю, пришлось нашатырь у соседей просить, - со вздохом сообщил святой.
--
И где он теперь?
--
Кто? Нашатырь?
--
Да нет, Бабуин.
--
С викингом.
--
И давно?
--
Уже с полчаса высиживает. Ладно, я пойду чаю сделаю.
Я включил телевизор. Пить пиво в тишине было как-то тоскливо. На душе кошки скребли. Сначала я даже не понял почему. По-том дошло. Неспроста вчера обезьяна напилась, неспроста. Совсем захирел он от своего объ-екта воздыханий. Призадумался и я, повесив голову уныло. Ведь горечь кореша саднила в душе и в сердце у меня.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Ах, прав ты, Александр Сергеевич. Бедный Бабуин. Ну и сумбур в мыслях, блин! Женщина - она ведь штука такая... коническая. Ведь что мы о них знаем, и что они знают о нас? У них и у нас свои понятия о природе вещей. Говорим одно и тоже, а понимаем по-разному. Так сказать, мыслим параллельно. Разная психо-логия и нежелание понять. Потому и выбирают многие одиночество, утверждая, что так лучше. Удручающий арсенал комплексов...
Пиво шло хорошо, а я все никак не мог понять, как нам лучше: с бабами, или без них. Философия короче.
Вернулся Исус с яичницей на сковородке, черным хлебом, двумя вилками и чаем на под-носе.
--
Исус, а где вчерашний блондин в очках, Сеня или Женя?
--
Вениамин еще ночью со всеми раскланялся, обещал роллингов притараба-нить. Ты уже спал к тому времени.
--
Надеюсь, я ничего интересного не пропустил?
--
Двести грамм паленой водки и шоколадку.
--
Не так уж и много.
--
Ешь.
--
Ага, обезьяну позови.
--
Он не будет есть.
--
А чай?
--
Аналогично.
--
Понял.
Мы принялись за трапезу. Яичница без лука, и к тому же подгоревшая, мило хрустела на зубах, не желая вызывать аппетит. Черствый хлеб - не ломался - не же-вался - не глотался. Чай являлся второй или третьей производной, да еще и без сахара. Одним сло-вом: милый холостяцкий завтрак из четырех блюд (белок, жел-ток, хлебные крошки, кипяток с чаинками). Все это еще предстояло как-то переварить моему бедному желудку.
--
Ничего с твоим желудком не случится, - внезапно произнес святой.
--
Исус, ты чего, мои мысли читаешь?
--
Да по твоей сморщенной роже и так все понятно, - ответил святой и закурил, не дожидаясь окончания завтрака.
Я взял свой чай и уставился в телевизор. По ящику завели последний клип Депеша: Personal Jesus. Боковым зрением я заметил, как Исус легким движением, как бы невзначай, стряхнул пепел в мою чашку.
--
Ты чего делаешь то?! - возмущенно возопил я.
--
Это чтобы тебе слаще было мое угощение, - издевательски произнес гостеприимный хозяин, - пей-пей, не морщись.
Я из принципа сделал глоток... чай оказался крепким и сладким.
Не успел я произнести и полслова по поводу приправы чудотворца, как в темноте проема двери проявилась перекошенная физиономия Бабуина. В первый момент мне показалось, что это привидение. До того нереально он сейчас выглядел. Глаза ни-чего не выражают, кучерявая шевелюра всклочена. Он медленно обвел нас мут-ным взором, застен-чиво рыгнул, и молвил:
--
Красота!
--
Бабуиша, пиво будешь? - спросил я, чтобы хоть как-то его расшевелить.
--
Нет, - ответил гамадрил, и, чуть помедлив, добавил, - мы плебеи.
Он повернулся и пошел в прихожую. Нестерпимо захотелось выпить. Душой овладела черная тоска. Хлопнула входная дверь. Ушел Серега. Исус молча встал и подошел к кла-довке. Через секунду я увидел у него в руке бутылку самогона. Лицо при этом у святого было печальное. Завтрак туриста...
3.
...изрядно запыхавшись Исус.
--
Давай быстрей! - чуть не прокричал он. Да еще нервно так.
--
А что, очередь уже подходит?
--
Слава Богу - нет.
--
А чего тогда торопиться?
--
Ты что, в очередях никогда не стоял?
Да, действительно, потом никому не докажешь, что ты стоял. Я обул первые попавшиеся ботинки, и мы помчались в гастроном. Каблук ока-зался сантиметров семь, не меньше. И где мать покупает мне такую обувь?! Я ж все равно ее не ношу! А что я сейчас делаю? А, ладно - не до того.
Паня стоял в конце очереди. Народ ненавязчиво гудел.
--
По скольку пачек дают? - спросил я у Исуса.
--
По две на руки, - ответил святой. Выражение лица его было непонятным. То ли он радовался появлению на прилавке такого дефицита, то ли расстраи-вался из-за ограниченного отпуска товара.
--
В какое время мы живем? - обречено вопросил я у неба, и вздохнул. Вместо неба ответил Исус:
--
Нормальное время. Раньше запрещали Солженицына - мы читали не поощряемых Стругац-ких. Теперь Солженицына преподают в школе, а мы перечитываем Пикник на обочине.
Паня молчал. Он листал свою записную книжку, внимательно изучая теле-фонную тайнопись. В очереди тем временем все чаще возникал вопрос о половой принадлежности стоящих.
--
Действительно, Исус, очередь стоит за махоркой, а женщин большинство. Они что, тоже козьи ножки скручивать будут? - спросил я, и тут же по-лучил ответ, но не от Исуса, а от длинной сморщенной женщины почтальонской наружности, и адресован был ответ не мне, а пышной даме неопределен-ного возраста.
--
Я тут уже два часа стою. А что уже делать? Муж придет уже к шести. Ку-рить ему уже давно нечего. Они на своем заводе уже все курилки повычи-стили. Дома пытался уже чай курить. Да сейчас уже и чаю не купишь.
--
Издеваются над народом! - праведно возмутилась пышная дама.
--
Над тобой поиздеваешься, пожалуй, - пробормотал я.
Паня ушел звонить. Исус погрузился в анабиоз ожидания. Я переминался с каблука на каблук, чувствуя себя полным идиотом и маятником Фуко одновре-менно. Очередь пребывала в пасмурном настроении. Я решил пробудить друга:
--
Исус, вот я в Бога не верю. Нет его, понимаешь? Для меня нет. И потому вопрошаю к тебе, сын небес! Исус, ты атеист?
--
Анекдот, - сказал святой после непродолжительной паузы, - про меня. Играет Христос в гольф...
Я представил себе Исуса с клюшкой для гольфа в руках, и засмеялся. Святой замолчал...
--
Исус, это весь анекдот?
--
Бьет по мячику в противоположную сторону от лунки. Мячик взмывает вы-соко в небо, делает в воздухе невообразимую траекторию и приземля-ется против всех законов физики прямо в лунку. Христос смотрит в небо и говорит расстроено: Папа, дай поиграть.
Я перестал смеяться, и, резко посерьезнев, произнес:
--
Выпить бы сейчас.
--
250 грамм полыни смертельны для человека, - отпарировал Исус.
--
При чем здесь полынь?! - возмутился я.
--
Потому как скоро ее мы и будем пить.
--
Полынь не пьют, Исус. Ее едят.
--
Вот не достанется махорки, Фома неверующий, тогда не только пить, но и курить ее будем.
Паня звонил. Махорка заканчивалась. Продавщица призывала покупателей к спокойствию. Очередь возмущалась и напирала на прилавок. Грузчики торопливо вынесли последнюю коробку с куревом. Во никотине страждущие дамы волновались. Паня звонил. Мы неизбежно приближались к прилавку. Паня звонил. Перед нами оставалось два человека. Паня звонил.
--
Фома, зови этого звонаря!
--
Ага!
Через десять секунд мы с Паней влетели обратно в магазин. И тут начался кошмар. Очередь нас не пускала. Пане, подобно шлагбауму, рукой преградила путь жердь-почтальонша. Меня схватил за грудки боров-пенсионер, заслуженный человек. Такие заслуженные во время войны отсиживались в Ташкенте. Рожа правокачательная, багровая, в оспинах. Нос как помидор. На голове шляпа. Оказывалось, что мы не стояли в очереди на протяжении двух часов пятнадцати минут. От такой наглости я не мог даже материться. Из моих уст вырывалось только невыразительное му-жик, ты чё?. Меня нагло держал за грудки пожилой человек. К хамам такого возраста я как-то не привык. Я опешил. Паня по-еврейски деликатно старался вразумить стойкую женщину. Она не понимала его интеллигентности. Это был не ее язык, не язык очередей. Ее рука постепенно ослабевала от слов, вроде бы по-нятных, но непривычных. Меня же держали крепко, уверенно выдавливая к вы-ходу. Я видел, словно в тумане, как девушка, стоявшая перед нами, укладывает в сумку свои законные две пачки никотинной россыпи. Я слышал, сквозь ватную пелену шума очереди, как что-то кричит Исус. От растерянности я не мог действовать. На моем лице осаждалась ругательная слюна борова. Забрезжило отчаяние. И тут, из ту-мана очереди, над головами, медленно пролетел товар дефицитный (одна штука). Естественно запустил его Исус. Вся очередь, подняв головы, следила за необычно медленным полетом пачки махорки. Она долетела до меня и борова, и, крутясь, повисла над нашими кумполами. Мне подумалось, что пачка сейчас взорвется, и распыленная махорка забьет мне всю отарингологию. Судя по напряжению в спертом воздухе магазина, подобные мысли посетили не меня одного. Очередь затаила дыхание. Пачка махорки крутилась вокруг своей оси все медленнее и медленнее, и, наконец... рухнула на мою ладонь. Очередь ахнула, напряжение непроизвольно спало, и мы с Паней, воспользовавшись всеобщим замешательством, юркнули к прилавку...
Мы вышли победителями! Мы продлили свое пребывание на этой грешной земле, одновременно его же и сокращая! Мы вытерли ноги на по-роге никотинной смерти и не вошли в дверь! Мы отодвинули от себя час агонии!
--
Исус, зачем махоркой то кинул? Ничего другого придумать не мог? Она ж могла кому другому в руки попасть.
--
Не могла.
Мы купили махорку! Временное спасение от никотинного голода состоялось! Ура, товарищи! Ура!
Махорки хватило на...
4.
...мной зашел святой. Я стал быстро собираться...
Когда мы пришли к Бабуину, день рождения был уже в разгаре. Тихо играла му-зыка, на скатерти полупустые тарелки и миски, на диване раскрасневшиеся де-вицы. Но, если начистоту, разгара как раз-таки и не было - просто выпили уже половину, гады. Наверняка Саня с Паней поработали. Девчата явно от них не от-стали - вина вообще не осталось. Пить умеют, одним словом, а вот веселиться - нет. За столом царило молчание. И как-то все без огонька, без задоринки. Не хва-тало чуткого руководства, то есть нас с Исусом.
Обезьяна налил нам штрафную. Исус направился к дивану, в цветник. Я стал во главе стола, над бутылками начальник и закуской командир! Богема! Всем своим существом я излучал хорошее настроение! Тост мой был насыщен яркими красками и философией, смысл всем понятен и близок: о любви, о жизни, обо мне! В конце тоста как бы невзначай был упомянут и именинник, дай Бог ему здоровья. Мха! Праздник начинался. Девчата оживились, мужики зашевелились. Через несколько минут на столе подле меня возник коньяк. Коньяк я любил. Любил, люблю, и буду лю-бить. За любовь! За вас, девчата! За горшечные цветы! Девочки, салатик, салатик, салатик. Котлетки неплохи. За мир во всем мире! За электрификацию всей страны! Желаю, чтобы все! Бабуин, сидя в кресле, оглядывал всех нас с умиро-творенным видом. Он походил сейчас на кота, объевшегося сметаной. Рядом с приматом сидела его пассия, и чему-то мило улыба-лась. Ах, Света, Света. Все приветы без ответа. За тех, кто в море! За... девочки, а вот и мо-роженое.
Коньяк шел хорошо. Шоколадки не хватало. И тут меня, как молнией, пронзило. Я увидел в светкиной руке нашего пропавшего скандинава.
--
Светусяся! Откуда это у тебя?
--
Исус подарил.
--
Когда?
--
А когда мы в последний раз с Сережкой поругались. Я пришла тогда к Исусу и разревелась. Олег обнял меня, успокоил и подарил этого викинга. Сказал: На удачу.
--
Ну и как? - тупо спросил я.
--
Как видишь.
Я перебрался на диван к святейшеству. Возле него сидела такая соблазнительная девушка, что пришлось высказывать свое возмущение орущим шепотом Исусу на ухо:
--
Исусня! Ты чего войско разбазариваешь? Срать пошел, срать пошел! А он, оказывается, не пошел, а поехал!
--
Тсс. Не ори. Лучше займи девушку разговором. Зовут Лена.
--
Ты мне зубы бабами не заговаривай! Зачем отдал викинга?!
Исус ничего мне не ответил. Вместо этого он неожиданно встал с дивана так, что я чуть не въехал ртом в нежный бархат лениной щеки. Лена посмотрела на меня как-то необычно, но в глазах ее было не осуждение, а скорее интерес... Время до вечера пролетело незаметно. Я позабыл и об Исусе, и о викинге.
На вечер именинник заказал для парней баню-люкс, с двумя ящиками пива. Мужики засобирались. Я допил коньяк, попрощался с дамами и пошел с вениками к лифту. Коньяк я любил. Мда...
5.
...звон колоколов. Да такой сильный. Черт! Ну и попарился же я вчера. Опять звон. БОМ-м-М! Бом-м-м-м-М!! БОМ-М-м-М-м-МММ!!! Откуда-то слева по-слышалось:
--
Фома. Фома!
--
Да, - с трудом произнес я.
--
О, просыпаешься! Это, видать, к добру, - ободряюще сказал святой.
--
Плохо мне, - сообщил я голосом умирающего, и с трудом раскрыл глаза.
Надо мной склонилась участливая физиономия товарища и друга.
--
Слушай, Исус, в бане я хоть помылся или как?
--
А то! Парился и вениками обмахивался так, что мы запарились. Лег на жи-вот без подстилки, на самый верх. Я думал, что яичница будет... к пиву, как раз, что характерно.
--
Да?
--
Ну.
--
Ни хрена не помню.
--
Не мудрено, ты же коньяк в одну харю выжрал. Даже к пиву не притро-нулся.
--
Коньяк я люблю.
--
А мне монопенисуально, что коньяк, что самогон.
--
Ничего ты не понимаешь.
--
Да куда уж нам, мы псковския, - Исус вздохнул, - Повеселились мы вчера, мда.
--
А что?
--
Ничего, ты что, даже не помнишь, как баню затопил?
--
Не, - я подскочил на кровати.
--
Угу, пьянь. Полез после парилки в бассейн. Воду в шланге открыл на всю, и выкинул его в коридор. Весь вестибюль залило и парикмахерскую. При-бежала заведующая, Паня перед ней, в чем мать родила, стоит и оправды-вается. А ты в это время в бассейне стоишь, орешь как Тарзан, кулаками по воде молотишь, и...
И тут, откуда ни возьмись, в руке святого возникла откупоренная чекушка. Исус быстро сделал три глотка. Взор его прояснился. Поставив небрежно бутылку на пол, он медленно поднял глаза к потолку и забормотал какой-то несусветный бред. Это походило на молитву и стариковское ворчание одновременно. Я с трудом мог различать только отдельные фразы. Что-то вроде: талант можно и пропить..., и нет веры на дне бутыля.... Внезапно над головой Исуса загорелась эта хреновина (нимб в смысле). Бутылка самопроизвольно опрокинулась на бок, напиток пролился. У святого разгладилось чело, и я подумал: Все - допился я - хайло! Колокола в моей башке рубанули чего-то такое... и тут же смолкли...
6.
...и еще, возьмите две бутылки водки.
--
Водку-то зачем, Лен?! У вас же вино есть.
--
Паша с Сашей придут. Сережа со Светой. Они-то, в отличие от вас, пьют ее, горькую. И на здоровье.
--
Ох! Сколько она сейчас хоть стоит-то, водка эта?
--
А я почем знаю? На месте разберетесь. Давайте, давайте. Идите уже.
--
Ладно, Олег, пошли.
Мы вышли из подъезда. Зимний вечер встретил нас легким приятным морозцем. Пушистый снег устилал дорогу в неизвестное будущее. Прощай, холостяцкая жизнь! Светите ярче фонари!