- Ты мне больше не дочь, маленькая шлюха! - крикнул Бунма в лицо своей дочери и дал ей звонкую пощечину. - Убирайся! Убирайся вон из моего дома! Ты больше мне не дочь. Сгинь с глаз моих! Не называй меня больше "отцом". И что б ноги твоей не было в моем доме. Уходи и заботься о себе сама, - говорил он гневно, указывая на дверь.
Со склоненной головой и закрытым руками лицом, девушка сидела и рыдала. Ее волосы в беспорядке разметались, а меж пальцев текли слезы.
- Если что-то и случилось, то обсуждайте это спокойно, - осторожно вмешался дедушка, хотя не имел ни малейшего представления о том, что произошло. - А то ведь можно и голову потерять.
- Ты всегда ее защищаешь, - сказал Бунма, поворачиваясь к отцу, который сидел у стены и какое-то время прислушивался к тому, что происходило. - Вот поэтому она и превратилась в шлюху. - По его тону чувствовалось, что он ждал поддержки со стороны отца в порицании Сиды. - Если я увижу, что ты все еще здесь, когда вернусь, то я... - Он вышел из дома, но последняя фраза отдавалась эхом в ушах дочери. Бунма хотел еще раз дать ей пощечину, но передумал, чтобы снова не прикасаться к ней.
Сида поспешно кидала в сумку какую-то одежду, не переставая горько плакать. Красный след на ее щеке стал постепенно растекаться, как-будто он медленно проникал в ее плоть до тех пор, пока не исчез совсем. Казалось, он опустился в ее сердце. Старику оставалось только смотреть на нее с печалью и жалостью. - Что с тобой будет, моя маленькая? - хотел бы он знать. - Ты ведь еще слишком молода, чтобы идти в этот жестокий мир. - Он хотел подойти к ней, прижать ее к себе и утешить, но у него не было сил. Он просто сидел, прислонившись спиной к грязной деревянной стене, глядя на нее издалека со страданием на лице. Ему хотелось бы удержать ее, но он не мог этого сделать, так как фактически не имел голоса в доме и очень хорошо знал, что когда его сын сердится, никто не должен ему перечить.
Так вот шестнадцатилетней внучке этого старика приходилось со слезами на глазах уходить из дома под пристальными взглядами любопытных соседей.
2
Как бы назвать то место, где они жили? Все, что было крышей, состояло из проржавевшего куска гофрированного железа, почти что полностью дырявого. Стены - куски старой высохшей древесины. Эти куски дерева были разного цвета; местами, одна поверх другой, были прикреплены полоски фанеры от пестрых рекламных щитов. Все, что попадалось, шло в ход, чтобы защитить от ветра и дождя. Но защитить от комаров, которые жужжали в зарослях растений, раскачивающихся над поверхностью стоячей воды, они не могли.
По внешнему виду это обиталище было похоже на хижину. Но если посмотреть с более близкого расстояния, то ее нельзя было даже назвать хижиной, это была какая-то полуразвалившаяся лачуга, без единого намека на удобства. У всех людей, которые здесь жили, были подобные обиталища. Счастьем было иметь деревянные мостки от раскачивающихся на ветру плавающих растений до шелкового дерева, растущего в конце их улочки, так что не надо было ступать по воде, чтобы сесть в пикап, который перевозил людей до главной дороги.
Называй это жилье как тебе нравится, но люди, которые здесь обитали, звали его "домом", "своим домом". И свежая зелень раскачивающихся над водой растений, над которыми возвышались их жилища, была похожа цветом на пышные газоны японской травы богатых домов около главной дороги.
Солнце стало теперь большим красным шаром, медленно катящимся вниз. Дома отбрасывали свои длинные тени на раскачивающиеся растения. Скоро наступит ночь. Мальчик лет двенадцати шагал по полусгнившим доскам, служившим длинным мостом, проложенным над плавающими растениями. В его руке был бумажный пакет, который он держал так крепко, что его верхняя часть была измята и намокла от пота. Он направлялся домой; домой, где его ждали дедушка и братишка. Ему следовало бы немного поторопиться, потому что он знал, как его там ждут. Ведь то, что он нес, было их ужином. Но его ноги не давали ему такой возможности. Все послеобеденное время он провел на ногах, стоял или бегал, продавая газеты в машины, останавливавшиеся у светофора. А теперь, возвращаясь на свою улицу, он не сел в пикап, а шел пешком, по одной простой причине, чтобы больше не тратить никаких денег, тем более на оплату за проезд. Ему бы очень хотелось идти быстрее, чтобы поскорей придти домой, потому как он беспокоился за дедушку и братишку, и, в конце концов, потому, что сам хотел поскорей домой.
Когда-то он бывало спрашивал своего отца: "Ты скучаешь по дому, пап, когда надолго уходишь в море?" Но отец никогда ничего не отвечал ему на это. Когда его сестру выгнали из дома, вопросов стало больше. "Разве Сида не скучает хоть немного по дому?" Прошло уже три месяца, но она ни разу не пришла домой. Отец тоже исчез после происшествия с Сидой. А мама? Скучала ли она по дому? Он не мог найти ответ. Почему? Почему каждый, кто покинул дом, никогда и не думал возвращаться? Почему они оставили его одного с дедом и братиком? Почему?
Становилось прохладно. Прохладный ветер нагонял дрожь. Он заметил, что два или три дня назад стало прохладнее и думал, что этим вечером он наверное не будет принимать душ. Это было хорошо, у него не будет лишних хлопот стоять ждать и спорить с другими, чтобы набрать воды из крана.
Внутри дома было тепло от дымящихся в плите дров. Старик стоял наклонившись и изо всех сил раздувал пламя, так что искры от мелких кусочков дерева все время вспыхивали. Тусклый, серый дым поднимался к гофрированной железной крыше, которая была покрыта сажей и почерневшей паутиной. Старик повернулся к худому мальчугану, который сидел за его спиной, и улыбнулся.
- Тсс... не надо плакать. Через минуту все будет готово. Принеси-ка мне лучше чашку с водой. Скоро у нас будет горячий рис. - Подняв все свое тело на руках, старик медленно продвигался вперед к тазу с рисом. Жестяной банкой он соскреб прилипший ко дну рис и высыпал его в закопченую алюминиевую кастрюлю.
Послышались глухие удары по деревянным мосткам, и дом затрясся. Старику не надо было поворачиваться по направлению звука. Он уже знал, что это пришел его внук.
- Дедушка, ты опять варишь? А если случится пожар, успеешь ли ты выбраться вовремя?
Старик не отвечал. Он молчал как ребенок, которого поймали на том, что взрослые ему запретили делать. То, что говорил сейчас внук, это были точь в точь те же самые слова, какие часто говорил ему его сын.
- Но ты ведь не слышал как плакал наш Дам. Он тебя так долго ждал. Если бы он умер от голода, чтобы ты тогда сказал? - ответил дедушка, поворачиваясь к внуку, который торопливо открывал пакет с едой. - Эй, Дам, пойди сюда. Посмотри, что у нас есть сегодня. Быстро! Идем сюда!
Мальчуган ринулся к брату. В тот момент, когда жаренные утиные шейки стали падать из пакета на тарелку, Дам сразу схватил одну, хотя знал, что старший брат шлепнет его по руке.
- Только с рисом. Я купил их не для того, чтобы ты съел их просто так, как легкую закуску.
- Дедушка! Дедушка! У нас сегодня утка, - громко закричал мальчишка. Старик обернулся и вытянул свою шею, чтобы увидеть утку на тарелке, и затем быстро повернулся обратно к плите. Он не понимал, откуда взялась слюна, которая вдруг хлынула вокруг его нескольких оставшихся зубов. Она быстро заполняла рот, так что ему приходилось быстро ее глотать.
Свет от жестяной лампы едва мерцал внутри лачуги. Два мальчика и их дед сидели и ели. Никто ничего не говорил. На какое-то время они забыли друг о друге и погрузились в удовольствие от поглощения утиных шеек в темном соевом соусе с теплым рисом из чашки перед ними. Порыв ветра залетел вовнутрь и затушил маленькое пламя, вернув всех троих к реальности. Дедушка и старший внук стали шарить вокруг в поисках спичек, которые лежали где-то рядом, в то время как самый младший наслаждался утиными шейками в темноте. Ко времени, когда лампа была снова зажжена, все оставшиеся утиные шейки были сметены в его чашку.
- Положи их обратно туда, где они были, - сказал старший мальчик.
- А что такое? - сопротивлялся братишка, прикрывая рукой, испачканной соевым соусом, утиные шейки в своей чашке с рисом.
- Давай будем делить по-ровну, хорошо? Дедушка все еще голоден. Я еще не наелся. А ты собираешься съесть все это один? Если ты не положишь их обратно, я больше их никогда не куплю.
- Я ем не так быстро, как вы. Вы с дедушкой уже много съели, - ответил мальчишка тихо, перед тем как вернуть покрытые рисом утиные шейки обратно на тарелку.
Старик спокойно слушал спор своих внуков. Он незаметно поглядывал на каждого. Странно, но он почувствовал, что сыт. Он не притворялся. Он действительно наелся, потому как сегодня съел больше, чем ел обычно. Он понял это только тогда, когда Дам упомянул об этом. Да, это правда, точно так, как сказал мальчик, думал он. - Как давно я не ел так вкусно, - бормотал он сам себе и тихо посмеивался.
Ни один из ребят видимо не заметил, что после того, как лампа была зажжена снова, дедушка не съел больше ни одной утиной шейки. Он смешал рис с соевым соусом и доел то, что оставалось у него в чашке. Тебе и так хватило, думал он. Зачем старикам вкусная еда?
Был вечер. Старик сидел на веранде и вытирал себя влажной тряпкой. Холодный воздух превратил его морщинистую кожу в гусиную. В дни, когда стояла такая погода, он не принимал душ, а лишь вытирал свое тело влажной тряпкой и этого было более чем достаточно. Закончив растирание, старик закутался в сухой саронг. С трудом встав на ноги, опираясь на дверную раму, он мало-помалу стал двигаться вдоль стены. Когда он заковылял внутри лачуги, От подошел, чтобы помочь. Старик ощущал острую боль в позвоночнике и коленях; с каждым шагом ему казалось, как будто каждый сустав в его ногах начинал скрипеть.
Он все еще тешил себя надеждой, что если он смог бы ходить, как раньше, то стал бы работать снова - точить ножы. И если бы это было действительно возможно, жизнь семьи не была бы такой тяжелой, какой она была сейчас.
- Дедушка, ты справишься? - спросил От, крепко сжимая обеими руками ребра старика. - Если ты не можешь, то лучше, опустись и двигайся, как ты умеешь.
- Я попробую. Ух! Если я не буду ими пользоваться, то от них скоро не будет толку, - сказал он, ощущая жгучую боль.
- Не так быстро, дедушка. Хорошо, отдохни. - Старик тяжело вздохнул. - Ты можешь еще немного пройти, дедушка? - Старик медленно кивнул головой. Оба, и дедушка, и внук, были поглощены своим занятием. Дам сидел и непонимающе смотрел на них.
Как-то раз днем старик попытался ходить самостоятельно. Дам сидел и смотрел на него. Он не смог пройти и двух шагов, как упал на пол, лежал, скорчившись на полу, и плакал как ребенок. Дам напугался и тоже стал плакать. Мальчик не понимал, почему дедушка не может ходить нормально, как другие взрослые.
- Хорошо, дедушка, хватит на сегодня. Завтра мы еще походим. - От осторожно помог старику сесть на пол, а затем пошел за тигровым бальзамом. Он стал массировать ноги старика, втирая мазь, как будто в ней были какие-то волшебные свойства, которые могли вылечить все недуги, начиная от головных болей и болей в животе, до простуд или каких-либо других недомоганий, которые случались в их доме.
Старик почуствовал как тепло растекается по ноге и боль потихоньку начинает стихать. Оба знали, чтобы завершить процедуру, ноги должны быть закутаны в одеяло, чтобы они действительно разогрелись. При любом недомогании в конце процедуры следует закутываться в одеяло. Если поднялась температура, приняв таблетку, необходимо укутаться в одеяло и пропотеть, пока одеяло не станет мокрым. Это верный способ лечения.
От принес рубашку для дедушки. Это была изношенная армейская рубаха, которая была залатана в нескольких местах, но она все еще могла защитить от холода. Он развернул старую обремкавшуюся циновку на деревянном полу и позвал дедушку, чтобы тот лег. Затем он спустил сетку от комаров. Она висела там уже многие годы, ее сворачивали по утрам и снова разворачивали по вечерам.
- Ты уже хочешь спать? - спросил От братишку, который сидел сзади.
- Нет. Я сначала хочу посмотреть кино. - Только им двоим было понятно, что это такое. Дам должен был залезть внутрь своей сетки от комаров, чтобы смотреть кино. С помощью света от лампы, От будет создавать тени на сетке. Какая это будет фигура зависело от того, как будут двигаться его руки. В основном, это было что-то похожее на бабочек, буйволов, собак, уток и кошек. Далее все зависило от меняющихся голосов и истории, которая могла бы увлечь Дама, пока он не заснет. В те вечера, когда От не ставил свой спектакль, Дам не переставал задавать вопросы об отце, матери и о Сиде. Иногда он долго не спал и плакал, потому что скучал о них. Ота это тоже расстраивало, но он никогда не плакал.
От начинал говорить голосами, которые он хорошо запоминал, когда смотрел фильмы в открытом кинотеатре.
"Метро - Рычащий Лев - Парамаунт Продакшнс... и... и... иии... на английском у меня не очень получается... все буквы какие-то волнистые, словно фасолевые побеги... читай их... сам... и... и... мы покажем вам сегодня, всем вам, мамы и папы, мальчики и девочки, нашу картину под названием Месть Уток... и... и... иии..."
Внутри пахнущей плесенью сетки Дам сидел и смотрел на изображения, которые создавал его брат. Временами он громко смеялся над смешными эпизодами.
Дедушка тоже не спал. Он лежал и тоже смотрел на картинки, двигающиеся на экране сетки. Он не мог отрицать, что это единственное развлечение в доме, хотя и является излишней тратой масла в лампе. Потом он стал думать о том, что От действительно любит своего братика. Ему так хотелось, чтобы и Сида сейчас была вместе с ними.
"И так, бедный утенок пошел навестить бабочку и сказал ей, что..." От сменил голос, и другой голос продолжил, "Сегодня вечером семья злодея убила и съела мою мамочку. Мне удалось спастись." От развернул кисти рук и, сомкнув большие пальцы, стал двигать четырьмя пальцами обеих рук. Так он изображал, как хлопают крылья бабочки.
"Злодеи! Хорошо, не плачь. Я знаю одного доброго буйвола, который живет в лесу вон на той горе. Я пойду и приведу его, он забодает злодеев, которые убили твою мамочку."
Дам был поглощен спектаклем. Он хотел, чтобы утенок отомстил. Он был так рад, что почти каждый вечер его старший брат находит новые истории.
История продолжала разворачиваться, пока в конце концов собака, кошка, буйвол, бабочка и утка не набросились на злодеев и не убили их. Закончив историю, От изобразил утку, поднеся руки близко к лампе. Утка теперь была больше, чем раньше и заполнила почти весь экран. "Ага! Кто сегодня ел утиные шейки... будет скормлен уткам! Ха, ха, ха!"
Вялая улыбка появилась на лице старика, когда он увидел, что Дам быстро сжался в комочек и повернулся спиной к экрану сетки, когда наступила тишина.От задул лампу одним выдохом. Было поздно, но От еще не очень хотел спать. Он закутал свои плечи в старую тряпку и, выйдя из дома, сел на веранде, которая состояла из четырех или пяти деревянных досок, выступавших перед домом. Рядом с верандой была уборная, сделанная из досок и гофрированного железа. Внутри лежали два куска дерева с щелью посередине, чтобы можно было облегчиться прямо на заросли плавающих сорняков. Там вдалеке светился ряд ярких огней. Огни были зеленые, красные и желтые, они вспыхивали поочередно вокруг большого рекламного щита на крыше здания. Яркие электрические и неоновые лампы горели также и на тех далеких домах. Казалось, что те люди специально устроили это для них, тех, кто жил на болоте, чтобы они могли смотреть и восхищаться. А люди, жившие в хорошо освещенных домах, тоже любовались слабыми огоньками, исходившими от жилищ среди плавающих сорняков; они были так же привлекательны, заманчиво светились как маленькие кратонги, плывущие по большому озеру под покровом ночи.
Однажды, на этой веранде здесь была Сида, а Дам сидел на коленях у своей матери. Она показывала Даму разноцветные огоньки, бегущие вокруг рекламного щита, который в тот день был сооружен. Мальчик хихикал, тянулся, показывая пальцем на яркие огоньки, залил слюной весь свой подбородок, как все младенцы до года. Все отвернулись от щита, чтобы посмотреть на Дама. Сида засмеялась, наклонилась и взяла своего младшего братишку у матери. Она поцеловала его в щечку и, держа его прямо, показала рукой по направлению щита. Ребенок стал неистово извиваться в объятиях сестры и тоже показывал своей рукой на огоньки. Он был слишком мал, чтобы знать, что это было. Все, что развлекало его, были вспыхивающие огоньки.
- От, зажги, пожалуйста, кольцо от комаров, - услышал он слова матери. Он отвлекся от братишки и зашел внутрь дома. Через мгновение он появился с коробкой в руках.
- Принес? Поставь вот сюда... Странно, - проговорила мать, не обращаясь ни к кому конкретно. - Почему дедушка еще не вернулся?
- Не знаю. Он всегда в это время уже дома, - произнес От, не глядя на мать.
- Вон он. Он идет, - закричала Сида, указывая на неотчетливую фигуру мужчины, идущего по мосткам.
- Ну, конечно, - сказала мама. - Ври больше.
Но Сида лишь рассмеялась. - Он будет здесь через минуту, не беспокойся. Так ведь, Дам? - сказала она и погрузила свой нос в животик братика. Дам завизжал от удовольствия. - Видишь? Дам нисколько не переживает.
- Перестань, ты всегда пытаешься кого-нибудь обмануть.
- Это правда, - поддержал От свою мать. - Папа всегда зовет ее врушей.
- Ой, так ты ведь тоже сейчас хитришь, не так ли? - сказала Сида своему брату, передавая Дама обратно матери. - Вот, забери его. А то он может перенять мои плохие привычки.
- Если ты устала, то прямо так и скажи. Тебе не нужно приносить извинения, - пытался завести ее От.
- Правильно! В таком случае ты мог его и сам подержать. Это тебя научит не лезть не в свои дела.
- Я не хочу. Я ему не нравлюсь. Он плачет каждый раз, когда я беру его на руки.
- Ах так? Да ты у нас недотрога! Ну-ка, давай, подержи его немножко. - Сида погладила руку братишки Ота. - А-а, да у тебя вся кожа в мурашках.
- Он меня не любит, правда. Если ты мне не веришь, то дай его мне. - От улыбался.
- Дайте-ка его сюда, - вмешалась раздраженно мать. - Ну, хватит вам, вы оба хороши.
Сида передала братишку матери, а затем оба, она и От, залились смехом. Дам все еще наслаждался яркими, мигающими то здесь, то там огоньками, хотя уже давно прошло то время, когда он обычно уже спал.
- Видишь, мама, Даму очень нравятся огоньки. Когда у нас будет электричество, как в старом доме? - спросил От.
- Не начинай насчет электричества, сынок. Сначала зарегестрируем дом, - сказала мать.
- Каким образом регестрация дома связана с этим? Было бы неплохо провести электричество. Мне надоело зажигать лампу каждый день.
- О, дорогой, ты так говоришь, словно это такая тяжелая работа, - невозмутимо сказала Сида.
- Да, но ведь было бы лучше, если бы у нас было электричество, разве нет? Или, если тебе это не нравится, то мы всегда могли бы выгнать тебя, так что ты можешь идти и жить в джунглях.
- Да, мечтай! Но провести электричество?! Ха! Скорее всего нас выгонят с участка.
- Когда вы оба собираетесь прекратить свой спор? Разве вы не можете разговаривать друг с другом как брат и сестра? - Когда она задумалась о том, что сказала ее дочь, она бессознательно прижала к себе своего младшего сынишку.
- Вот и он! Дедушка пришел, - сказала Сида, показывая в его направлении.
- Почему он так раскачивается? От, иди посмотри. - Еще до того, как мать закончила свою фразу, От уже выбежал дома.
- Эй, От! - Громкий окрик, неожиданно прозвеневший в ушах, напугал Ота. Холодная рука схватила его за шею. Образ качающегося дедушки вмиг исчез.
- Мы тебя напугали?
- Идиот! Так подкрасться, ты меня и вправду напугал.
- Я видел, как ты сидишь здесь, грызешь свои ногти и смотришь на огни на щите. Что, тебе интересно, почему огоньки перемещаются? Не беспокойся на этот счет. Такие вещи нам не понять. Это как карма.
- Иди к черту, Пиак, я покажу тебе, - сказал его приятель. - Какая еще карма.
- Садись, Там. Что у вас?
- Пиак попросил меня по дороге найти где-нибудь косячку, - сказал Там, когда сел.
- Ты меня обвиняешь?! Кто, кого просил? Спроси его сам, От.
- Твой дед спит, От? - Там повернулся к нему.
- А-а, сразу меняешь тему разговора, - сказал Пиак, подловив друга.
- Да, он спит. Зачем он тебе?
- Да, так. Совсем ничего. Так, спрашиваю, ну, если Пиак достанет свой косячок.
- Да, да. Я - плохой. Ты один у нас такой хороший. Один единственный во всем мире, - сказал Пиак своему приятелю и, оба залились смехом. От улыбнулся. Они помолчали какое-то время.
- Мы с Пиаком нашли новую работу, ты знаешь об этом? - спросил Там, вынув самокрутку с марихуаной и прикуривая ее.
- И что за работа? Я думал, что владелец автобуса-пикапа преследовал вас, разве нет?
- Что ты имеешь ввиду "преследовал нас"? - Там передал самокрутку Пиаку. - Мой старикан вернул ему деньги.
- Ну так что же это за работа, о которой вы говорите?
- Фабрика, где режут железо на той улице, - сказал Там, показывая рукой в направлении. - Там, где твой старик когда-то работал. Правильно? Только я работаю по ночам.
- Начинается в три ночи, заканчивается в четыре, - добавил Пиак. - И деньги хорошие. Работаешь время от времени. Каждый день ходить не надо. Работа легкая. Если хочешь взять перекур - пожалуйста. Хозяин непротив. - Его забавляло сбитое с толку выражение лица Ота.
- Что за работа такая, которая начинается так чертовски поздно?
- Когда я иду на работу, хозяин не в курсе, потому что... - сказал Там, понижая свой голос, - ...я работаю, когда он спит. - Их обоих развеселило то, что От так легко верит. И они все еще смеялись, когда От понял, что они имеют ввиду.
- Ну как, не хочешь сделать одну ходку? Деньги хорошие, правда. Вот, можешь подать заявление менеджеру прямо сейчас, - сказал Пиак, показывая на самого себя и передавая самокрутку Оту. От затряс головой, и ее забрал Там.
- Ты не хочешь попробовать? - Там снова попытался передать самокрутку Оту. Запах марихуаны наполнил его ноздри. - Давай, бери!
- Работа совсем не тяжелая. Тебе не надо стоять на солнцепеке, чтобы твоя голова почернела, как у фаранга без шляпы на голове. - Пиак и Там снова залились смехом, на этот раз еще громче, чем прежде.
- Эй! Тише, а то дед проснется и тогда вам достанется. - Они успокоились и послышались только несколько приглушенных хихиканий.
- Если тебе интересно, обращайся к менеджеру, хорошо? Платить ничего не нужно. Где еще ты сможет найти такое место, чтобы заработать более ста бат за ночь?
Они передавали самокрутку друг другу, а затем швырнули окурок в темноту. Он ударился о плавующие сорняки и рассыпался пучком крошечных искорок прежде чем погас.
- Ну, ладно, мы сейчас направляемся купить что-нибудь сладкое там в начале улочки, - сказал Там. - Пойдешь с нами?
- Нет. Идите сами. А, да, кстати, если кто-то из вас случайно увидит мою сестру во время ваших дневных путешествий, скажите ей, чтоб она иногда заходила домой, хорошо?
- А, я чуть не забыл. Моя мать сказала, чтобы я передал тебе, вчера ночью она видела Сиду в районе Банг Кун Пром. Моя мать проезжала мимо на автобусе, но она не успела сойти. Она попросила, чтобы ты передал это своему отцу. Ну, ладно, мы пошли. - Пиак встал, и оба покинули веранду. Шатаясь они пошли по мосткам и скрылись в темноте. Был слышен лишь голос Тама. "Те огоньки, которые кружатся вокруг того щита, так чертовски красивы."
От почувствовал какое-то облегчение, услышав хоть какие-то новости о своей сестре. В течение трех месяцев он совсем ничего о ней не слышал. Если он и скажет своему отцу, когда он вернется, отец и не подумает искать ее. Жаль, что дедушка сейчас слишком стар, чтобы в одиночку выйти из дома.
В течение долгого времени От сидел и думал, не зная, что делать с такими новостями. В конце концов он встал с пола веранды, вошел в дом настолько тихо, насколько было возможно и юркнул внутрь сетки.
- От, где находится этот Банг Кун Пром? - спросил дедушка, как только голова Ота коснулась подушки.
- Не знаю. Значит, ты еще не спишь, дедушка?
-- Гм... Твой отец исчез, - тихо ворчал он. - Если бы он был здесь, то мы могли бы уговорить его сходить и найти ее.
Мысли Ота все время возвращались к сестре, пока он наконец не заснул. Сердилась ли она на него? Потому что только он один был действительно причиной того, что его отец вышвырнул сестру из дома в тот день. Всякий раз, когда он думал об этом, он все время обвинял себя. "Мне не следовало так поступать... Мне действительно не следовало так поступать."
3
Звук поезда Убон Ратчатани-Бангкок, грохотавшего по железным рельсам, отдавался эхом в темноте. Вагон третьего класса был набит людьми: молодые мужчины и женщины, дети и старики. Все они бежали от голода, в столицу, в город, где было их будушее.
Разбуженные голодом, плакали дети; кто-то спал; пьяные шумели; мужья и жены ругались; кто-то искал совета у попутчика, делились проблемами и выражали сочувствие друг другу. Все эти звуки раздавались в вагоне третьего класса словно вопли страданий голодающих и несчастных. Но на самих пассажиров они не производили особого впечатления.
У пятого окна от двери сидела супружеская пара. На коленях женщины спал маленький ребенок, который был аккуратно закутан в темное одеяло. Напротив пары сидел маленький мальчик. Он спал с открытым ртом, и слюна текла по его щеке. То и дело он замечал это и вытирал щеку тыльной стороной руки, но слюна снова текла из его открытого рта. Рядом с мальчиком сидел пожилой человек с седыми, коротко постриженными волосами, его плечи были плотно обтянуты куском пестрой материи. Он пристально вглядывался в вещи, находящиеся в пределах его поля зрения, словно инспектор, проверяющий вереницу повозок, запряженных волами. Но нет, он не был здесь главным. Он был всего-навсего одним из этих же людей, которые ехали в поисках удачи. Если он все время и не смыкал глаз, то лишь потому, что не мог спать, из-за страха. Он боялся, что проснется и окажется один в поезде, окажется покинутым всеми. Он не был уверен в достоверности того, о чем написал ему его сын. Поезд прибудет в место своего назначения - Бангкок, утром. Он бы смог заснуть, если бы прочитал письмо сам, но он не умел читать, и ему пришлось просить каких-то детей прочитать ему письмо. И даже тогда, когда они довольно сбивчиво передали его содержание, он все еще не был уверен.
Старик еще туже затянул пестрый кусок материи вокруг себя. Темная, сухая кожа его рук сливалась с красками материи, и если не приглядеться внимательно, было трудно отличить плоть от ткани. Сквозняк в поезде не очень беспокоил его. У него дома было холоднее, гораздо холоднее, чем здесь. Многие люди из его деревни умерли от холода. Что за убийственный то был год, когда было так холодно? - думал он. Были лишь одеяла, которые раздавало правительство, и те, что привозили их дети, молодые ребята из Бангкока. Но этого было недостаточно для тех, кто был уже у порога смерти. А какой был тогда голод! Тогда не только у людей не было еды, даже буйволы не могли найти себе траву. У некоторых детей руки и ноги стали тонкими словно спички, а головы большими как у вурдалаков. Днем было так жарко, что грязная вода на дне колодца чуть ли не кипела, а по ночам было так холодно, что можно было лишь с трудом помочиться. Многие люди болели. Его деревня так погрязла в болезнях, бедности и долгах, что едва ли можно было бы сказать, какая из этих бед была более тяжелой. Когда он подумал о долгах, то вздохнул с облегчением потому, что он был здесь, в поезде. "Я не обманываю тебя," - бормотал он. - "Если бы они у меня были, я бы их тебе вернул."
Его жене повезло. Она умерла задолго до того, как жестокость бедности достигла своей высшей точки. А он? Это его судьба. Он был обречен бороться до старости, видеть как все постепенно меняется и разрушается, год за годом, пока, в конце концов, ему не пришлось переехать к Бунми, к его старшему сыну, который выращивал рис на арендованных полях.
- Папа, вы не хотели бы пожить в Бангкоке у Бунма? - начала спрашивать его невестка через несколько лет, когда все внуки разъехались. Старик никогда не сердился на то, что она постоянно задавала этот вопрос, потому что она была хорошим человеком. Он знал ее с тех самых пор, когда она была еще ребенком. Он все понимал. Так что, когда получил очередное письмо, он решился.
На следующее утро поезд прибыл на вокзал Хуа Лампонг. По радио пассажиров предупреждали проверить все ценные вещи и багаж. Старик стоял в растерянности. У него был лишь один единственный кусок ткани, в которую были завернуты пара старых брюк и рубашка. Какую ценностью они могли иметь?
Один за другим люди постепенно вышли из поезда. Некоторых встречали родственники, другие стояли сбитые с толку, а некоторые садились, доставали пакеты с рисом, чтобы накормить своих детей. Повсюду, под куполообразной крышей вокзала снующие туда и сюда люди.
В письме говорилось, что он должен сидеть и ждать на скамейке, никуда не уходить и ни в коем случае не идти с кем бы то ни было. Он долго сидел и ждал, пока все люди, которые приехали вместе с ним, не ушли. Только какие-то незнакомые ему люди проходили взад и вперед. Он боялся, что может быть он приехал не в тот день. Он попросил кого-то рядом прочитать письмо и сказать ему, тот ли это день, который был указан в письме. Этот день был сегодня. С чувством облегчения старик стал ждать. Он был измучен дорогой и хотел спать, но не осмеливался даже закрыть глаза.
Когда он увидел, как его сын идет в его направлении, он почувствовал такую радость, словно небеса заулыбались ему. Старик поспешил навстречу своему сыну, невестке и двум внукам. Он заметил выпуклость на животе своей невестки.
- Сида, поклонись дедушке. От, поклонись дедушке.
- Вот как! Вы так быстро растете! Помнишь своего дедушку? - спросил старик маленькую девочку. Как-то давно сын приезжал к нему вместе с ней. Но позже, насколько он помнил, сын всегда приезжал один. Он знал, что расходы на дорогу стоили не мало, тем более на двоих или троих.
- А скольке лет этому?
- Ему восемь, папа, - ответила невестка.
Сев на корточки, он обнял обоих. - Гм... да благослови вас господь, маленькие.
Тесная арендованная комната, в которой они жили почти что один над другим, служила кухней, жилой комнатой и спальней. Теперь со стариком стало еще теснее. Скоро, не более чем через три месяца, появится еще один член семьи, который откроет свои глазки на этот мир и займет место в комнате. И без чьей-либо воли комната станет похожей на конюшню.
Старик быстро влился в свою новую семью, как будто он всегда был ее членом, помогал невестке и детям свертывать сумки из бумаги. Невестка становилась все тяжелее и медлительнее. Она быстро уставала и не могла работать подолгу. Старик был счастлив работать. По крайней мере, он думал, он не сидел просто так, ничего не делая, взвалив всю ношу на своего сына. Хотя доход от сумок был мизерный, это было лучше, чем не иметь ничего. Об этом он думал всякий раз. Следовало признать однако то, что он стал есть немного лучше и спать немного дольше, чем в своем старом доме.
Оба внука, казалось, очень полюбили своего дедушку, особенно потому, что узнавали от него о своем собственном отце, когда тот был ребенком. Он бывало всегда рассказывал им о смешных моментах. Об их бабушке он тоже им рассказывал, а также о братьях и сестрах отца. Их маленький мир внутри четырех стен арендованной комнаты расширился. До сих пор они думали, что единственными близкими людьми, были те, которых они видели, то есть, их родители и они сами.
Старик все больше привязывался к своей внучке, чем к внуку. Может это было из-за того, что Сида пыталась порадовать его больше, чем От, а может из-за того, что он видел внучку раньше и питал к ней особую любовь. Или может это было потому, что От не был тем ребенком, который стремился завоевать расположение других людей. Какова была настоящая причина, он не знал. Иногда по вечерам Сида брала одну из газет, из которых они сворачивали бумажные пакеты, и читала дедушке, а также показывала ему картинки. Из газет старик узнавал о разных странных вещах, о которых он никогда до того не слышал. Его внучка могла читать почти без запинки. Другой причиной, по которой он любил Сиду, было то, что она могла читать лучше, чем кто-либо в семье. Более того, он узнал, что письма, которые он получал, было написаны ею.
В прошлом году Сида закончила четвертый класс начальной школы и не было никакой возможности, чтобы она пошла в пятый класс, принимая во внимание семейные обстоятельства. От был тогда в первом классе, он не очень хорошо понимал то, что она читала, даже тогда, когда его сестра ловко опускала трудные слова.
День, когда младенец должен был появиться на свет, наступил. Старик чувствовал рост напряжения внутри семьи. Он узнавал это по раздражительности сына, исчезновению смеха в семье, по жалобам невестки о сведении концов с концами. Рис заканчивался, цены на воду и электричество поднялись, нужно было найти деньги для новорожденного. Все эти издержки падали на сына старика. Все, что он мог сделать - это только заварачивать больше и больше бумажных пакетов, быстрее и быстрее. Но человек не может быть машиной.
До ожидаемой даты родов оставалось всего пять дней. Но вот у них появилась какая-то надежда, когда однажды Бунма, вернувшись в арендуемую ими комнату, сиял от радости. От него исходил слабый запах алкоголя.
- У нас есть нечего, а ты пьянствуешь? - ворчала его жена, когда учуяла запах алкоголя.
- Знаешь, это потому, что я могу теперь немного радостнее взглянуть на жизнь, - весело сказал Бунма своей жене, как будто не замечая выражение ее лица. - Эй, идем, давай покушаем немного сладкого, - позвал он дочь. - Дедушке тоже положи на тарелку.
- У нас все будет отлично, - продолжал он. - У нас будет свой собственный дом. Как только ты родишь, мы прямехонько туда переедем. Завтра я начинаю строить. Вот тааак! У меня, черт побери, будет свой дом, как и у других людей, и в этой жизни! - Он лежал на спине, распростершись на полу, как обычно это делал, когда приходил домой с работы. Все были сбиты с толку тем, что сказал Бунма.
- Если ты пьян, то лучше было бы тебе прилечь, - сказал старик. - Не надо заводить жену своими необузданными речами.
- Я не пьян. Я говорю правду. - Бунма повернулся на бок и засунул руку в правый карман своих брюк. Он швырнул три пачки банкнот по сто бат. - А вот это видели! На это мы построим свой дом.
- Где ты взял эти деньги? - спросила его жена. Конечно, деньги им были нужны, но она была напугана, увидев у Бунма такую огромную сумму. Это была действительно огромная сумма, какую они никогда не видели за всю свою совместную жизнь.
Дети посмотрели на деньги и затем, повернувшись, уставились на отца. Сейчас они думали, что их отец на самом деле был всегда богат. Старик оцепенел, его рука с ложкой сладкого десерта застыла на полпути ко рту. Это и вправду были деньги. Это была не шутка и не бессвязная болтовня пьяного.
- Вам и необязательно все знать. Просто они у меня есть.
- Бунма, ты ведь никого не ограбил? - Старик не мог понять, как такой глупый вопрос мог сорваться с его губ.
Вот так мечта Бунма построить свой дом стала реальностью. Она осуществлялась благодаря усилиям его самого, его отца и четверых его друзей, которых он также убедил начать строиться на этом же месте. Бунма старался осторожно тратить деньги, насколько это было возможно, но их едва хватило после того, как была отложена сумма на рождение ребенка. Когда дом был построен, у семьи оставалось всего двести бат. Более того, он не работал три дня и потерял девяносто бат из своего заработка. Все суммы денег перепутались в его голове, хотя их было не так уж и много. Он думал однако, что иметь свой собственный дом и платить всего двадцать бат в месяц за аренду земли было лучше, чем триста бат в месяц за аренду жилья, которое никогда не будет принадлежать им. Так что, его решение занять деньги у китайского бизнесмена, чтобы построить дом, было совершенно правильным.
Жена Бунма родила мальчика. Она находилась в больнице всего два дня. - Кто твой папа, а? - по-стариковски непосредственно спросил старик, когда увидел ребенка в первый раз. - Хорошенький маленький смугленыш, вот ты кто!
Вот так все они - дедушка, отец, мать и трое детей - переехали в хижину, и каждый был счастлив по-своему. А тем, на чьем лице это счастье было действительно заметно, был Бунма. В то время как Сиде и Оту дом не очень то понравился, так как, в отличие от старого дома, в нем не было электричества. А что касалось воды, то им приходилось пользоваться краном у дома на углу.
К тому времени, когда Даму, младшенькому, исполнился год и он становился действительно прехорошеньким, дела изменились. Вскоре после того, как Бунма сменил работу, старик стал уходить точить ножи на близлежащих улочках, позже отваживаясь ходить дальше, так как стал знаком с дорогой. Сида уходила протирать стекла машин, когда на перекрестке загорался красный свет. Это являлось основным занятием детей в округе. От все еще ходил в школу и в этом году он ходил уже во второй класс. Невестка старика смотрела за детьми, а когда у нее было свободное время, она как и раньше сворачивала бумажные пакеты.
В этом году Бунма снова сменил свою работу. Теперь он был членом рыболовецкой бригады на судне в Махачай, так что между его приездами домой проходило много времени. Это все было из-за ссуды. Она была причиной смены работы и заставила его быть вдалеке от семьи.
Хотя доход от точки ножей был не всегда регулярным, это было тем, что старик мог делать лучше всего. Во всяком случае лучше, чем заворачивать бумажные пакеты, чем он занимался, как только приехал жить в Бангкок. На самом деле он точил ножи с тех самых пор, когда был еще ребенком, и, когда он был молодым человеком, нож, засунутый за ремень, всегда был остр и блестел в деревянных ножнах. Так что у него не было никаких проблем с новой профессией. Он даже дивился тому, до чего эти жители Бангкока были глупы, что точили ножи. Если бы у него была возможность рассказать людям из его родной деревни, ни один не поверил бы ему. "Ты берешь деньги лишь за то, что точишь ножи?" спросили бы они с сомнением. "Нет, да ладно тебе... ты шутишь!" Вот чтобы сказали его друзья, думал он. "Это не так уж и легко как можно подумать." Бормотал он, тряся головой во время ходьбы.
Его сильно загрубевшие ступни шагали медленно и без устали по цементной поверхности. Если бы у них был свой собственный голос, то старик наверняка бы услышал их возмущенную жалобу о том, что, хотя они и были уже старыми, они никогда не носили обувь такую, как у другой пары ног. Улица за улицой, переулок за переулком они бесстрашно ступали, начиная с прохлады утренней росы, в жгучую жару дня, вплоть до прохлады вечера. Все, что нужно было старику для работы, это маленькая пластиковая коробка-контейнер и точильный камень, а также его умение и хриплый крик: "Ножи точим... Тооочим ножиии!"
В данный момент подошва его ног медленно давала ему знать о том, что наступил вечер. "Нооожики точииим!" - кричал он, думая про себя, еще одна-две работы и затем он пойдет домой, а по дороге домой он купит для своих внуков немного рисовых пирожных у входа в их улочку. Он побрякал монетами в своем кармане с чувством удовлетворения. Только один раз за все это время ему так посчастливилось, как сегодня. Казалось, что с того самого момента, когда он только закричал, люди вышли и столпились, споря друг с другом, желая поскорей наточить свои ножи. "Небольшая удача" - бормотал он, вытаскивая левую руку из кармана.
- Отец... Отец... Сюда, пожалуйста! - Старик внезапно остановился и повернулся по направлению того места, откуда доносился голос. Пожилая женщина стояла у деревянных ворот перед своим домом и смотрела на него. Он подошел к ней. - За сколько вы точите? - спросила она.
- По три бата за нож, - он ответил, доставая свой точильный камень из коробки и кладя его на землю.
- Это немного дороговато. Как-никак вы ничего не вкладываете. Ваш камень не такой уж и старый. Все, во что вам это встает, стоит лишь немного вашего труда.
- Это не дорого, мадам. Это моя обычная цена. Заплатите три бата и вы будете пользоваться многие месяцы, пока понадобится наточить их снова. - Он говорил, как тот, кто повторяет заученную наизусть фразу, которой ему приходилось частенько щеголять.
- Вы не могли бы немного снизить цену? - спросила женщина, легко и нежно пробежав рукой вдоль лезвия. - На самом деле, он все еще острый.
- Я могу сделать два за пять бат. - Старик присел на корточки и протянул свою руку, чтобы взять ножи. Но рука его повисла в воздухе, женщина не подала ему ножи.
- По два бата за каждый, хорошо? Два за четыре бата. Уже поздновато, так что вы сразу пойдете домой.
Старик кивнул, подавляя свое возрастающее раздражение и передал ей пластиковую коробку с просьбой наполнить водой.
- И есть еще один маленький ножичек. Крохотный, для чистки фруктов, хорошо? - Старик молчал, не желая торговаться с этим человеком, с такими он сталкивался частенько. Женщина взяла контейнер и принесла ему немного воды.
Старик сел у забора и начал точить три ножа. Когда он закончил, женщина великодушно улыбнулась и дала ему четыре монетки. Старик тихо поблагодарил ее ничего невыражающим взглядом и пошел.
Со временем он научился различать сколько его мастерства по заточке ножей заслуживал тот или другой человек. Что касается мадам, минуту назад, то он думал, что она получила на столько, сколько заплатила.
Когда он почти что дошел до главной дороги, уличные фонари зажглись, отгоняя подкрадывающуюся темноту.
Старик понял, что сегодня он доберется до дома позднее, чем когда-либо. Как и местные дети, которые вечно заняты сбором металлолома и пластиковых пакетов, он абсолютно забыл о доме, который покинул утром. Он продолжил свой путь вдоль главной дороги в направлении своей улочки, которая вела к дому. Но он уже больше не выкрикивал "Ножи точим, ножиии точииим!" Он просто шел в тишине со склоненной головой среди рева машин и мотоциклов. По тротуарам спешили люди, кто-то, испытывая отвращение, старался не смотреть на него, взгляды других выражали жалость, они видимо думали, что в его возрасте ему бы следовало быть уже на пенсии. Старик не обращал никакого внимания на то, как смотрели на него люди. Он лишь ускорял свой шаг. Сегодня он не только возвращался домой поздно, но и ушел слишком далеко.
Покрытая седыми волосами голова старика была полна мыслей, он думал о том, какие сладости хотела бы Сида, а также, что хотели бы другие. Должно быть все уже будет продано у входа в улочку к тому времени, когда он будет там. Для большей верности он решил купить у уличного торговца, которого он встретил на пути. Он выбрал четыре типа рисовых пирожных и засахаренных фруктов. Там были и другие сладости, на которые он даже не осмелился взглянуть, не говоря уже о том, чтобы указать на них. Их позолоченные ленточки выглядели словно полоски золота, разложенного на подносе. Кушать фой тонг было не маленьким делом для такого, как он. Оно требовало определенного обдумывания, значительного обдумывания, на самом деле, перед тем, как решиться.
Внутри пластикового контейнера, в котором до настоящего момента лежал только точильный камень, пакет со сладостями тоже спорил с ним теперь за свое место. Он представил себе, когда он уже дойдет до дома, Сида выйдет навстречу и подбежит, чтобы забрать контейнер. Но сегодня она будет удивлена от того, что обнаружит внутри еще и бумажную сумку. Она будет торопиться, чтобы открыть ее, не позволяя Оту подойти ближе. Затем выложит сладости на жестяную тарелку, чтобы все могли их попробовать. Как и следует ожидать, он будет выбирать первым. Когда все сладости закончатся, Сида получит второй сюрприз, он достанет десять бат и даст их ей, а Оту даст пять бат. То, что останется, пойдет его невестке для покупки риса, молока, средства против комаров, мыла, или того, что необходимо. В этот момент дети будут удивляться и спрашивать друг друга, где же дед нашел деньги.
Да, он конечно же прошел длинный путь. Звуки движения затихли и ему попадались лишь случайные прохожие. Старик свернул на свою улочку. "Я во всех отношениях также устал, как и вы," - сказал он, пытаясь утешить свои ноги. От цементного входа в улочку надо было идти прямо до конца. Последний фонарный столб отходил все дальше и дальше, и его тусклый свет уже совершенно не мог противостоять темноте в нижней части улочки.
Земля, ведущая к деревянным мосткам, которые перекрывали плавающие сорняки, была скользкой и затемнена кроной большого шелкового дерева. Плотная трава сама собой выросла по обе стороны тропинки. Старик был достаточно знаком с дорогой и помнил, где было сухо. Он уверенно выбирал свой путь сквозь темноту, балансируя, чтобы не наступить на грязные и скользкие участки, и теперь проходил под шелковым деревом.
Вдруг старик почувствовал, будто его схватил какой-то призрак. Он стал задыхаться, но не мог издать ни звука, хотя он и пытался бороться со всей своей силой, которую его уставшее тело могло собрать. При помощи контейнера, который он нес, он атаковал по тому, что было причиной его стесненного положения. Все, что он мог разобрать, было мимолетными тенями в темноте. Но чем больше он боролся, тем сильнее становилось сжатие, словно было что-то, что давило на его шею и что-то закрывало его рот.
Старик перестал сопротивляться. Инстинктом точильщика ножей он понял, что лезвие ножа было приставлено к его боку, и что если он будет продолжать сопротивляться, то лезвие может проникнуть прямо в него. Он почувствовал, как чьи-то руки быстро пробегали по карманам его рубашки и брюк. Когда деньги, которыми он бренчал только что этим вечером, выскользнули из карманов его брюк, последовал тупой и сильный удар палкой или чем-то еще по его позвоночнику. Он упал на зловонную, грязную землю. Звук шагов двух быстро убегающих людей постепенно замирал вдали.
"По-мо-ги-те!" - закричал старик. Но он был слишком далеко от какого-либо дома, чтобы кто-нибудь мог его услышать. Медленно он поднял голову из грязи. С трудом он попытался подняться на ноги. У основания позвоночника болело больше всего. Не было смысла звать на помощь снова. Он стал лихорадочно нащупывать в темноте, среди грязи и слякоти, свой пластиковый контейнер, свой точильный камень и пакет со сладостями. Но все рассыпалось в разные стороны, так что сегодня вечером ему нечего будет принести домой, кроме жгучей боли в своем позвоночнике.
Старик пошел спотыкаясь по деревянным мосткам, весь покрытый грязью и издавая неприятный запах. Ни один прохожий в этот момент не обратил бы на него никакого внимания, потому что пьяные старики, шатающиеся по округе и выглядящие неопрятно, было обычным явлением в том месте.
Теперь он почти был дома. Он собрал всю свою решимость и изо всех сил продолжал идти. Его невестка и внуки тем временем сидели и смотрели на новый неоновый щит. Первым, кто подбежал к нему, была не Сида, как он себе воображал.
"Дедушка, что случилось?" - закричал От, устремляясь к нему и поддерживая его всей своей силой, которую ребенок его роста мог нести в себе.
В ту ночь было уже очень поздно, но никто не ложился спать. Когда соседи услышали о том, что произошло, то зашли навестить. Те, кто умел делать массаж, суетился над его поврежденной спиной. Они кляли разбойников, и высказывали друг другу свои предположения, как они всегда это делали и раньше, что это были наркоманы с соседней улочки. Один предложил сделать заявление в полицию. Невестка старика согласилась. Но кое-кто выдвинул свои возражения. Если дадут знать полиции, то это будет означать, что надо будет еще раз выходить, а затем вся эта история будет просто раздуваться больше и больше. Им придется привести полицию, чтобы посмотреть на то место, где это произошло, и пройдет не мало времени, когда все закончится. Главным было то, что старик никого не сможет опознать. Деньги пропали, и докладывай не докладывай, они все равно не вернут их обратно. Лучше не сообщать; съэкономь время и брось это дело. "Удача, что он все еще жив," - комментировал другой. "Могло бы быть хуже" - говорили они тихо между собой в темноте, в тесной комнате, в мерцающем красном свете лампы. Когда настало время возвращаться домой, они ушли по-двое или по-одному. Последней ушла соседка Пу, мать Пиака.
Все соседи ушли, оставив жертву лежать на рваной циновке в углу комнаты. Остались лишь следы избиения на спине и восемьдесят бат, которые он не мог выбросить из головы, и которые свидетельствовали о нападении под шелковым деревом.
Следующим утром Сида и От встали рано и вышли, чтобы разыскать пластиковый контейнер и точильный камень на месте происшествия прошлой ночи. Не было и намека на то и другое, лишь порванный бумажный пакет и толстый кусок рисового пирожного, завернутый в лист бананового дерева, весь покрытый слизью. Часть пирожного просочилась сквозь лист в грязь от того, что на него наступили. "Что за человек мог просто так вот все бросить?" - удивлялась Сида. "Как нестыдно."
Как только в семье дела стали налаживаться, снова все пошло не так. Старик уже не мог выходить точить ножи из-за частой боли в спине, что, в свою очередь, вызвало проблемы с ногами, они причиняли ему острую боль, когда он ходил. Все, что он мог делать, было сворачиванием бумажных пакетов, как он делал это до того. Но, что еще больше обостряло ситуацию, было то, что он не мог подолгу сидеть.
Так что семья стала испытывать трудности снова, и может быть даже еще больше, чем раньше, потому что малыша Дама все еще кормили грудью, Сида и От все время росли, а Бунмы не было рядом, чтобы спасти положение. Он приезжал только один раз в месяц, и денег, которые он привозил с собой, не хватало, чтобы удовлетворить бытовые нужды. Каждый раз, когда он возвращался, он привозил с собой лишь только все более изнуренное и высохшее тело и раздражение. Иногда он ругался со своей женой, или приставал к детям, особенно к старшей, Сиде. Иногда по ночам старику приходилось слушать скрипучий звук досок, потому что Бунма не спал. Он лишь ходил туда и сюда внутри дома большую часть ночи, разговаривая сам с собой, чего он никогда не делал раньше.
Дни шли, а долги росли. Десять или двадцать бат от сочувствующего друга, время от времени немного риса - было то, чем могли помочь друзья. Они не просили вернуть что-нибудь из этого, потому что очень хорошо знали, что их помощь друг другу на столько, на сколько они могли, ничем не отличалось от помощи неумеющего плавать, но пытающегося спасти другого. От закончил второй класс. Когда четверть закончилась, он стал выходить и продавать газеты с друзьями-соседями, а когда начался новый учебный год, он ни разу не появился, чтобы посмотреть на классную комнату третьего класса. Хотя он и очень хотел, но его мать все время говорила, "Это еще один способ сократить расходы." Хотя в то время Оту и было всего десять лет, он хорошо осознавал, что "это действительно была экономия".
Меньше чем через месяц Дама перестали кормить грудью, его мать бросила заворачивание бумажных пакетов и оставляла Дама дома со стариком, на то время, когда уезжала искать работу за пределами дома. Так что внук, который теперь бегал вокруг и был в непослушном возрасте, и дедушка, который едва мог ходить, сами смотрели за домом. Удачей для Дама было то, что он достиг своего возраста и не утонул среди плавающих сорняков.
Он выжил, но он не имел ни малейшего представления о том, каким был мир за пределами зарослей плавающих растений.
Невестка все еще не нашла постоянную работу. Она хваталась то за то, то за это, но все это была временная работа, постоянной работы, как у детей, у нее не было. Никто не хочет платить взрослому человеку, говорила она старику, особенно, если он не умеет даже читать.
Иногда она возвращалась домой с работы поздно ночью. Старик все время предостерегал ее о том, чтобы она не возвращалась домой так поздно. Но ситуация повторялась. Поскольку это касалось денег, ему не было интересно сколько она приносила. Это было ее делом, думал он, справляться с делами дома.
Когда Бунма вернулся, он не очень то обрадовался тому, что его жена уходит работать. Он был уверен, что все еще мог содержать семью, хотя это было неправдой. Когда жена объясняла причины, они ругались. Бунма не мог уговорить ее не работать, и когда он выходил в море, она продолжала уходить из дома.
Много месяцев позже чувство близости в семье стало пропадать. Все возвращались домой измученными и сразу шли спать. Не осталось времени для шуток и дурачества друг с другом, как это бывало раньше. Никто не обращал особенного внимания на другого. Им всем приходилось работать до изнеможения, борясь с ценами на рынке, которые с каждым днем становились все более высокими. Они были словно обычные люди, соревнующиеся с профессиональными атлетами: не важно как бы быстро они бежали, не могло быть и речи, что они могли хотя бы приблизиться к ним.
Вот поэтому, никто не заметил, кроме мальчишек из соседних домов и молокососов в нижней части улочки, что Сида повзрослела, и стала довольно таки привлекательной. И другое, что даже старик не заметил, было то, что его невестка пудрила свое лицо и красила губы каждый раз, когда уходила.
Одну ночь или может быть две, он не мог припомнить, приходила ли она вообще. От добровольно вызвался сбегать в нижнюю часть улочки. Весь дом был обеспокоен, но они ничего не могли поделать, кроме того, что сидеть и ждать, пока не стало совсем поздно. Поздно следующим утром она вернулась и выглядела утомленной. Она сказала старику, что подрядчик хотел, чтобы они закончили работу быстрее, так что им пришлось работать дополнительно в ту ночь, и в то время, когда они закончили, не стоило брать такси, чтобы добраться до дома, так что она осталась ночевать в доме сослуживца. "Если я не прихожу домой вовремя, не стоит беспокоиться," - также добавила она. Старик кивнул и с тех пор перестал беспокоиться о ней.
Даму было три года. Оказалось, что невестка старика снова забеременнела. Каждый был счастлив, и хотя они очень хорошо знали, что это будет означать еще большие трудности, они все же хотела увидеть новое существо, которое будет их кровью и плотью.
Но все обернулось совсем по-другому. Когда однажды вечером Бунма вернулся домой и увидел в каком положении находится его жена, это вылилось в самую чудовищную драму. Когда дело дошло до драки, собрались соседи и стали их унимать. Сида и Дам неудержимо плакали. Старик был рассержен, рассержен от жестокости своего сына. Он ругал его так, как никогда этого не делал. "Это не мой ребенок," - повторял Бунма снова и снова. Он говорил громко, а сам весь дрожал.
- Как же это может быть, не твой ребенок? Она твоя жена, - возражал старик, показывая на свою невестку. - Так как же это может быть, что ребенок, которого она носит, не твой?
На следующее утро, когда рассвет еще не наступил, и в окрестностях люди еще не проснулись, никто не видел тень женщины, двигающейся по деревянным мосткам по направлению к нижней части улочки и главной дороги. Никто, кто спал в том же доме, тоже не знал об ее уходе.
С того дня старику одному пришлось смотреть за своими внуками; слов больше не было, потому что объяснение, которое дал его сын, было убедительным. Только относительно Сиды рот Бунмы оставался крепко закрытым, когда старик спрашивал о ней.
Дам продолжал расти, в то время как ноги старика постепенно становились все хуже и хуже. Позже он стал двигаться по полу на нижней части своего тела вместо ног.
4
- Подъем! Подъем! - громко кричал кто-то, нарушая покой внутри крошечной каюты. Лампа в сорок ватт еще горела.
Человек, который всех разбудил, был одет в пару черных китайских брюк, часть туловища была наполовину оголена и обнаруживала крепкую верхнюю часть его торса. Он был не очень высок, но до безобразия кряжист. "Просыпайтесь! Подъем!" - продолжал он, толкая ногой мужчин, целая дюжина которых лежала, тесно и беспорядочно сбившись как селедки в бочке. Многие из них были совсем сонные и страстно желали теплоты деревянных досок, на которых они лежали. Но надо было стряхнуть с себя это желание, потому что громкий голос отдавал приказ. Когда шлюпка тралила рыбу, никто не получал достаточно сна, сколько требовали их измученные тела.
Прожектор на носу судна уже был включен, а от мотора исходило надоедливое жужжание. Вскоре все уже стояли на палубе, одевшись в рабочую одежду. Кто-то был в трусах; на других были просторные брюки в китайском стиле, кто что предпочитал. Одинаковым у всех были лишь резиновые сапоги, которые были необходимы, чтобы защитить ноги от острых спинных хребтов рыбы и кусочков дерева и металла, которые приносило в сетях. Это было не то место, где можно было рискнуть ходить босиком, любая ошибка могла привести к ненужной потери крови.
Звезды высоко на небе все еще блестели над темной водой. Вдалеке, словно светящиеся точки, были видны огни других лодок.
Медленно, оборот за оборотом, с помощью лебедки, канат поднимался. Как только сеть прикреплялась к шкиву, ее начинали поднимать с морского дна. Вода из сети хлынула обратно в море, и там, где она ударялась о поверхность, казалось словно тысячи светлячков кишат в воде. Лебедка заскрипела и сеть поднялась в воздух с одного борта шлюпки, которая наклонилась от веса рыбы, бьющейся внутри сети. Судовая команда ослабила трос и осторожно опустила набитую рыбой сеть на середину палубы. Вода, которая не успела просочиться из сети, теперь вытекала через отверстия в бортах шлюпки.
- Это было рискованно, но это того стоило, - заметил шкипер боцману, когда они стояли и смотрели как наемные рабочие раскладывали рыбу по ящикам для заморозки. - Если бы у нас каждый раз было столько, то было бы неплохо, - добавил он, уставившись на груду рыбы.
- Была бы неплохая прибыль, ты не считаешь? - отметил боцман.