Картина жизни, ясная и понятная, проявляется в живых красках всевозможных событий. Они самые разнообразные - пастельные и контрастные, когда-то вдруг блеснёт яркое пятно - разбередит душу, взбодрит тело. Затем опять спокойные мазки сдержанных тонов жизненной палитры. И это непрерывное полотно бытия в определённый момент своего творения, при взгляде с расстояния времени, начинает искрить бликами. В этих отблесках возникают моменты жизни из далёкого далёка. Вспыхивают картинки детства, настолько яркие, что через много лет доставляют художнику удовольствие всполохами своих живых воспоминаний.
Каток во дворе.
Ленинград. Зима, двор между двух П-образных домов, в одном из которых живу я со своими родителями. Двор это просто ровная гладкая площадка без детских городков, беседок и скамеек для отдыха. Не помню, чтобы были большие деревья. После войны прошло не так много времени и на окраинах города особенно не занимались дворовым уютом.
Ясно помнится, что зимой его заливали водой и получался каток, на котором ребятня куролесила весь день. И отец, в форменной чёрной шапке с кожаным верхом, свитере, обычных брюках заправленных в высокие шерстяные носки, надевал коньки гаги и накручивал круги в позе классического конькобежца. Ему это доставляло огромное удовольствие. Передо мной он, скользящий по льду с разгорячённым лицом и смеющимися довольными глазами. Я тогда только пытался встать на первые свои коньки "снегурки".
1953 год.
Ленинград. Наша комната. На стене, у двери, висит репродуктор - чёрная тарелка. Перед ней стоит моя бабушка и горько рыдает. Горе, большое горе. Рядом я, маленький мальчик, пяти лет, с непониманием смотрю на мою любимую, незаменимую бабушку. Почему она плачет и плачет как-то по-особому - с безысходностью, горю нет помощи. Так и стоим в бликах, бабушка, как само горе горькое и я испуганно не понимающий, что произошло. А из тарелки разносится торжественно - печальное настроение. Всё было не понятно и страшно. Умер И.В. Сталин.
Служба отца.
Ленинград. Отец морской офицер. Для меня служба отца не была никак видна. Утром он уходил из дома, вечером приходил, но не с работы, а со службы. Видно была разница, "работать и служить". И вот, однажды, я маленький мальчик заглянул за непонятную загадочную штору "ушёл на службу". Отец приехал домой в неурочный час с пистолетом на боку. Мама кормила его обедом, он сидел за столом, и с пояса его, тяжело свешивалась большая кожаная кобура. Из-под её клапана, загадочно грозно выглядывала рукоятка настоящего оружия. Я сидел поодаль, на маленьком стульчике и неотрывно заворожено поедал её глазами, пытаясь представить пистолет целиком. Кобура слегка покачивалась в такт, движениям отца, подчёркивая серьёзность и значительность своего содержимого. Это был настоящий пистолет у моего папы. Вот это служба.
Стыд.
В школе получил двойку. Было страшно противно и муторно внутри. Пока был в школе, это чувство не отпускало. "Как я приду домой и покажу такой дневник? Что делать?" Всё это стучало в голове и сосало под ложечкой. По пути домой забрёл в укромное место. Вырвал страницу с двойкой из дневника и бросил её в узкую щель между сараями. Отлегло. Стало как-то тревожно спокойнее. Дома отец, как назло, попросил дневник. Взял его, пролистал и конечно заметил вырванную страницу. На вопрос: "Где она?" отпираться было бессмысленно. Всё внутри меня опустилось, оставив за собой безысходную пустоту. Отец не кричал, не пугал, но потребовал вернуть страницу. Мы пошли с ним к сараям и там, в той самой щели отыскали листок из дневника. Это было ужасно стыдно...
Военно-морской парад.
Ленинград. Осень. Праздничные дни. Парадный военно-морской расчёт кораблей на Неве. Я с родителями рассматриваю их ряд, выстроившийся в кильватерном строю напротив Дворцовой набережной. От них, регулярно, к берегу курсируют катера, на которых офицеры добираются до берега и обратно. Отец, а он тогда был в военно-морской форме, спустился с набережной к причалившему катеру. Поговорил там с офицером и потом энергично помахал мне, призывая подойти к нему. Я подбежал, мы с ним взошли на борт и уже через несколько минут были на настоящем боевом корабле. Сначала спустились на нижнюю палубу, где было необыкновенно чисто, аккуратно и тихо. Только изредка неслышно, быстро проходили матросы, отдавая отцу честь. Затем мы поднялись на верхнюю палубу. И здесь было самое интересное - торпедные аппараты, пушки, морское снаряжение, огромные якорные цепи, лебёдки, неизвестного для меня предназначения. Всё увиденное было завораживающе красиво и загадочно. От всего веяло безмерной мощью и спокойствием. Всё это посещение длилось не долго, но впечатление о нём осталось во мне глубоко - глубоко. Через года, хоть я и не стал военным моряком, этот блик возникает на картине моей жизни.
Гольяновка.
Москва, Лефортовская слобода (Лефортово), Гольяновская улица. Дом, где жила бабушка и мама. Дом деревянный, в нём, кроме бабушки и мамы, жили ещё две семьи. При доме был небольшой садик - палисадник. Как я узнал много - много лет спустя весь этот дом, в своё время, был владением семьи моего деда, а потом в него поселили других людей. Рядом с ним стояли ещё два-три двухэтажных деревянных дома, за которыми располагалась меховая фабрика, а за ней и река Яуза. В этих домах жили фабричные работники, к коим принадлежала и моя бабушка. Дворик между этими домами был мал, и все его обитатели жили одной семьёй. Самое раннее моё детство проходило в этом дворе. Я и родился здесь, за бабушкиным домом располагался роддом. На другой стороне улицы был квартал из домов красного кирпича. В них жили многочисленные знакомые бабушки и мамы с довоенных времён, к которым мы часто ходили в гости. Там я первый раз попробовал кагор из маленькой серебряной рюмочки и запомнил очень ласковое и доброжелательное отношение к себе.
Свисток.
Свисток настоящий в моём детстве было не достижимое мальчишеское мечтание. Милицейский свисток казался совершенством - блестящий, большой, звонкий и громкий. На улицах города они были слышны часто, потому что милиционеры, регулировщики движения пользовались ими постоянно.
Как-то с бабушкой мы были в гостях у родственников. Они жили у трёх вокзалов в старых домах с маленьким двором похожим на колодец. Мне кто-то подарил свисток, похожий на милицейский. Очень хотелось посвистеть. Выпросил у бабушки разрешение погулять. Вышел во двор и стал наслаждаться свистком, его громким, звонким с переливчатой трелью голосом. Мой свист не прекращался. И вдруг во двор входит милиционер в белой форме с сумкой через плечо: "Что случилось? Кто свистел?" - спрашивает строго. А во дворе то кроме меня нет никого. Стою перед ним. Внутри страх неописуемый. Застыл, глядя на милиционера, и описался. Но свисток настоящий.
Долго я помнил этот случай со стыдом за возникшую лужицу возле моих ног.
Шкура медведя.
Дом на Гольяновке. Каким-то неведомым, по крайней мере, для меня, способом в доме появилась настоящая шкура медведя, в которую можно было влезть и превратиться в хозяина русских лесов. Старшие ребята из нашего гольяновского двора время от времени надевали её на себя и прыгали из кустов на прохожих, проходящих мимо. Особенное впечатление это действо производило на новеньких, оказавшихся во дворе. Но всё это, делалось по-доброму. И по этому, никогда дело не доходило до ссоры и брани. Однако, выглядело всегда неожиданно и ярко, запоминалось надолго.
Соседи.
Ленинград. Мы живём в квартире с соседями. Они родом с Украины. Глава семейства морской офицер, я его звал дядя Митя и его жена тётя Лена. С ними в семье жила и мать дяди Мити - Прохоровна. Она была такая пухлая и мягкая и ладони у неё были такие же, а ещё всегда прохладные. Говорила она с мягким украинским говором. А ещё был сын Вовка, мой ровесник, мы с ним хорошо дружили. По воскресеньям в комнате соседей за стенкой всегда слышалась с пластинки песенка фронтового шофёра и слова припева: "Помирать нам рановато, есть ещё у нас дома дела" - остались в моей памяти ярким бликом.
Первый класс.
Ленинград. Прошлый век. Пятидесятые года, середина. Школа, первый класс. Зарождение самостоятельной жизни. В школу и из школы нас не провожали и не встречали. Мы сами ходили и гуляли по дворам и улицам нашего школьного района.
Был у меня в классе приятель, о котором я помню и посейчас. Звали его Коля Кольцов, он отличался своей самостоятельностью. Очень часто, после школы мы вместе шли к нему домой. Не хотелось расставаться. Дома, в это время у него взрослых никого не было. Коля сам открывал квартиру, разогревал обед, кушал, угощал меня. Мы ели с ним бульон не привычного светло - коричневого цвета. По - хозяйски всё убирал за собой. Это было удивительно. Родители ему всё это поручали и разрешали делать самому.
Телевизор.
Телевизор, наверное, одно из самых ранних детских впечатлений. В то время он был в диковинку и далеко не все его имели. Работал он тогда не каждый день и по расписанию - всего три, четыре часа. Но однажды, вдруг, у наших соседей, эта диковинка появилась. Во время её работы население квартиры собиралось в тёмной комнате у маленького экрана с огромной линзой и смотрело, то, что на нём представлялось. Зрелище было необычное и завораживающее. И вот, как-то раз, я, маленький мальчик, захваченный волшебством телемира, околдованный им, вбегаю в комнату к маме с папой. Вижу у них на лицах застывшее удивление, испуг и ошарашенность одновременно. Что произошло?! Их милый мальчик, раскрасневшийся, с горящими, блестящими глазами, влетает в комнату, а на нём вместо нового красивого и нарядного джемпера висят лохмотья. Оказывается он, в порыве впечатлений, полученных от маленького телеэкрана, ножницами, попавшимися под руку, в темноте, искромсал свою одежду. Такова сила телевидения.
Блики детства! Блики детства, словно сполохи зарниц, освещают далёкие радостные краски жизни.
19 августа 2020 г.