(Небольшая поэма с комментариями,частично оставленными в тексте, но большей частью вынесенными за его пределы.)
Посвящается Сашке Шельену,
ему и была подарена.
Эпиграфы ко всем частям текста собраны здесь, дабы не распылять внимания при прочтении.
И еще... почему вы думаете, что смерть - это надолго? (1)
Встань у реки - смотри, как течет река, -
Ее не поймать ни в сеть ни рукой.
Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов...
Забудь свое имя и стань рекой.
Встань у травы - смотри, как растет трава, -
Она не знает слова "любовь",
Однако любовь травы не меньше твоей любви...
Забудь о словах и стань травой. (2)
Куда ты скачешь, мальчик? Куда ты держишь путь?
Всю жизнь ты то и дело скакал, а толку чуть.
Да что за беда? Да что за беда?
Да что за беда, ей Богу?
Поеду понемногу,
Туда, куда-нибудь. (3)
Поскольку эпиграфы я лично считаю комментариями, комментарии к ним следует искать в разделе "Комментарии к комментариям".
Сим удостоверяется стиль написания поэмы, именуемый Chrisophitoshiza.
* * *
А ветер вдруг стал теплым,
Потрясающим теплым ветром,
И кольцо все лежало около,
А теперь наполняется светом.
Просыпаюсь в блочных хоромах,
Ровно десять квадратных метров,
А на крыше соседнего дома
Человек беседует с ветром.
В безразмерном, взлетающем свитере,
Руки закинув за голову -
О! Чума со своею свитою
Просто сдохнет, не веря такому!
* * *
А в моих башмаках гвоздей верно хватит на всех людей, если их исцелять гвоздями от любых непотребных идей, а вокруг порхают стрижи - то у звезд, то у самых ног - а я то начинаю жить, то костями ложусь в песок. Все зависит от облаков, тот поймет, кто не бестолков, облака закрывают солнечный свет, приводя к расширенью зрачков (1). Только это все - ерунда, потому что водой осталась вода, и дубы покорно хранят следы, что чертили на них года. И внимают руки дубовой коре, и играет флейта на дальней горе, словно так и было всегда.
Можжевеловый посох ложится в ладонь, это через ладонь наливают огонь, и негромко ржет, призывая меня, огне-пепельный старый конь. Он родился в траве и в корнях сосны, когда пламя бесилось под сводом лесным, он древнее, чем я, и моложе, чем я, и за ним никакой вины.
Как бескрайне спокойна вокруг земля - серебристыми волнами ткани живой поклоняется ветру сестра ковыля, именуемая травой. Облака неслышно проносят над ней паутины своих теней, и озера молча качают на дне тишину сокровенных дней.
Ни печали, ни зла в этой тихой земле, кружит ветер, безмолвная плещет трава, в перезрелых колосьях дальних полей сохранились забытых песен слова.
Потому-то здесь можно стоять и стоять...
* * *
Земляника созрела в лесу.
А расскажешь кому?
Земляника созрела в лесу,
В голубом терему.
Каждый день прохожу
Мимо теплых обветренных шпал,
В Земляничное Царство тепла
Окуная ладони.
А расскажешь кому?
Для кого землянику несла?
И какие здесь тихие-тихие светлые кони?
* * *
Есть у коней имена, у моего коня имени нет, я отпускаю его сегодня на все сто двадцать сторон, может он решит, что пора накормить ворон, может уйти к диким своим племенам.
Мы были с ним рядом, мы входли в такие места, где только люди жили среди камней, где поклоняться камням учили детей и не верили, что жить можно не так.
О, эти дети! Они ничего не хотели, они пытались только расти, но когда растешь, то невольно тянешься вверх, а там, наверху, среди созвездий и вечных светил, при взгляде на камни тебя разбирает смех. Такое большое небо - рвануться вверх и вздохнуть, а потом лететь, лететь наяву, но когда трава вырастает выше камней, кто-то (2) тихо приходит и скашивает траву. А потом больничные койки и лагеря, бумажки от димедрола, песни о сути камней и травы, долгие споры - зря или не зря - среди бесконечных попыток выжить и остаться живым.
Они окружали меня зеленым кольцом, у них всегда для коня находились хлеб и вода, и я любого из них узнавал в лицо, даже если до этого не встречал никогда. Я звал их уйти - они улыбались мне: корни травы сплелись ниже камней.
Черепичные крыши (3), где, как на дубовой коре, обозначились сотни мыслей в сотнях рыжих морщин, чердаки наполняет пыль и неяркий свет, и замки, сорванные с чердачных дверей - что ж, разве для этого мало причин? О! Пригоршню смеха в обмен на ковры и хрусталь - там конь мой устал, там из рыжего дня серым сумраком стал, и я отпускаю коня.
Сколько раз вырывались мы из под власти камней, даже когда оставались жить на камнях, и поэтому пепел лежит на моем коне, и огонь и пепел смешались в сердце коня. Но сегодня мы наконец вернулись сюда, откуда ушли в долгий нелепый путь, сюда, где будем свободны от каменных пут, сюда, где трава под ветром бежит, как вода.
Вот и вечер, и черные купы деревьев, и белый туман, и багровое сердце идет в череде облаков... и уходит мой конь... огне-серый Пришедший из сна (4), на сестру ковыля огнецвет осыпая с подков.
* * *
И слоны, и черти, и нечет, и чет (5),
И такая долгая ночь,
Только слышно, как медленно время течет,
Убывая каплями прочь.
Сколько песенок спето про путь, про корчму,
Про бесстрашные встречи с грозой,
Надоело, возьму и отправлю во тьму
Мою тихую песенку - зов:
Вот огонь у меня в окне,
Он виден издалека,
Дверь на распашку затем, что мне
Иначе уже никак.
Лохматый кот и лохматый плед -
Мои спутники в этой ночи,
К далекому креслу сквозь лунный свет
Мы идем к себе и молчим.
Оглянусь по дороге - как величав
Силуэт мой у рубежей...
Приходите, кто хочет со мной помлчать
О своей тревожной душе.
Кто в кресло, кто на пол плечами к стене,
Сядем и будем гадать:
Недосказанность мира постигли вполне,
А дальше-то с ней куда?
* * *
В кружевах серых из лучшей испанской тоски, в бархате черном из всех беспросветных ночей, серый жемчуг в тусклых ее волосах, в свите ее пятиголовые псы.
Веером черным взвихривая туман, мимо меня идет госпожа Чума.
Эти поля черны, как никогда, черной рябью на черных реках вода, где-то на западе черные города, а у черного дна ходят черные рыбы. Сродни безумью молчание в рыбьих ртах, в квадратных губах разжеванная немота, рыбы медленно отверзают уста, а потом смыкают в подобия мятых улыбок. Птицы съежились, птицы уже не кричат, здесь нельзя дышать, здесь можно только молчать, затаиться и спрятаться, стать совсем незаметным, но ветер и ночью пляшет себе в траве, ветер хохочет, ветер зовет рассвет, ветер поет, а Чума бранится в ответ, и я с земли поднимаюсь навстречу ветру.
Ветер шагает. Ветер идет по реке. Ветер машет шляпой, зажатой в руке. Черт возьми! Какая у ветра шляпа! Ветер пугает рыбу в темной воде, Ветер кричит: Я собираю людей, которым плевать на чумной тошнотворный запах!
Хэй! Я здесь!
Поклон.
Считаюсь лишенным ума. За этой шляпой грех не пойти на край света. Откуда такая? Выиграл в карты.
А где же Чума?
Сдуло ветром старуху и псов ее, сдуло ветром.
* * *
(Прежде, чем читать эту часть, прочтите комментарии к ней.(6))
Полночь, пол ночи уже на исходе.
Тихие квенди (7) в комнаты входят,
Квенди на длинных ногах,
По коридорам скользят их фигуры,
Квенди таращатся, словно лемуры,
Словно их кто напугал.
Следом, не всякому смертному зримы,
Медленно входят цари наугримов (8)
В золоте, при топорах.
Неторопливо, ненапряженно
Вешают в ряд на крюки капюшоны:
Значит - ко мне до утра.
Прямо сквозь двери - нарочно? случайно? -
Хором псалом напевая печальный,
Пальму с собою несут,
Входят апостолы длинной цепочкой,
Первым - Иуда, бряцая мешочком
Шепчет ворчливо: нусут (9).
В комнате сумрачной, в комнате пестрой
Кресло мое - спасительный остров,
Апостолы, квенди, цари.
Льется дрожащий тенгвар (10) золоченый,
Даэрон (11), в гулкую медь облаченный,
Чуть шепелявый иврит (12).
Падают вниз и вздымаются своды,
Дом задыхается - столько народу.
Ночь. Голоса. Голоса.
В странной компании: золото, ветер,
Арфы, качания пальмовой ветви.
Как это все увязать?
Ну и конечно же смертных когорта,
Входят бродяги различного сорта:
Нищие и господа,
Вслед за трактирщицей и брадобреем
Вагант сумасшедший с испанским евреем,
С ними философ-чудак.
Квенди в смущении - очень уж людно.
Вагант сумасшедший берется за лютню.
Что за собранье причуд?
Голос всех прочих понятней и глуше:
Разве не видишь? Тревожные души.
Пой. Я о вас помолчу.
* * *
Еще не рассвет, но уже светло, поля уже распростились с мглой, на согнутых травах легли тяжело капли воды, капли ждут: у травы в горстях солнце и ветер их превратят в радужный дым.
Светом седым обведены края облаков, будет легко встать и уйти, уйти далеко... Темной рекой, вдоль берегов, выше к мостам, на запад, вновь туда, опять к городам, дальше, за города...
Запах меда лежит на сонных цветах, в каждом листе, вместе во всех листах запах меда, у брода роет песок вода, я ухожу дальше и дальше, туда, за мокрые камни брода. Дальше и дальше, туда, где один, без коня, буду, но новый спутник отыщет меня, туда, откуда дальше отправимся вместе, там появятся новые песни, а старые песни итак с нами всегда.
Вода бежит по камням, ревет на камнях, бродячий монах молиться учил меня: Благословен брод из мокрых камней, благословенна песня сейчас во мне.
Переломи хлеб, благослови жизнь, да не будет нам на земле ни врагов, ни чужих, яблоки благослови, будет с нами яблочный дар (13), и за страхом голос любви будет нам дано угадать.
* * *
Ночью мы пели много и долго,
Ночью мы пили горячий чай,
А теперь на крыше, над этим городом
Я сижу и ногами качаю.
Еще не набравшая синевы
Бесконечность - коснись ладонью,
Дворничьи метлы по мостовым
Шершавое эхо куда-то гонят.
Еще настолько открытым мне
Город мною встречаем не был,
Дрожь предстояния беготне,
Выше которой - одно лишь небо.
Тревожен и тих, ожидая беду.
Прощаемся? Площади, как ладони.
Что ты, я никуда не уйду,
Даже если меня прогонят.
Даже если знать о таком:
Я позову, а ты не услышишь,
Даже вместе с тем чудаком,
Что на коне разъезжал по крышам.
Улицы, собранные в клубок,
Сотне бродяг на тысячу странствий,
Где еще встретишь столько дорог,
Сжатых во времени и пространстве?
Мы живые - о чем друг другу пенять?
Мы вместе - и это Господь заметит.
По гребням крыш проведет меня
Господин мой - Прекрасный Ветер.
И беды ворваться уже не грозят
В твои ли ворота, в мои ли двери,
Хотя такого понять нельзя,
И остается только поверить.
Комментарии
1.В общем-то факт широко общеизвестный - у людей, решивших расстаться с жизнью при помощи всевозможных токсических веществ, после принятия оных веществ внутрь в первую очередь (четкий признак отравления) зрачки перестают реагировать на свет. Не стоит сильно придираться к этому комментарию, в конце концов - все люди бывают иногда не против порассуждать о возможности самоубийства. Красивый треп, не более того...
2.Я не знаю - кто это. И вы тоже не знаете. Можно считать, что его нет. Можно отделываться фразами типа: "вырастут - поумнеют. Ведь мы же выросли". Но это легко говорить тем, кто уже вырос. А что делать тем, кто еще растет? И что делать тем, кто не вырастет никогда? Ведь они точно знают, что он (или оно?) есть.
3.По черепичным крышам ходить практически невозможно - очень скользко, но ведь это еще не значит, что по ним никто не ходит. Что же тогда получается - в славном средневековье люди вообще не ходили на крыши? Сомнительно...
4.Это не имя коня. У коня имени не было, Просто, надо ведь мне было как-нибудь его называть. Не потому что он - мой конь, а потому что людям так удобнее.
5.Ну, да, да, да! Это почти плагиат с Галича (4)! Ну и что? Думаете, мне в ту ночь уснуть было проще, чем Галичу тогда?
6.Эта глава почти целиком мифологическая и особого значения для всего текста не имеет. Тот, кто не любит путаться в фактах древней да к тому же и чужой истории, да к тому же и лишенных каких-либо временных привязок, лучше пусть ее не читают. Если все таки решено читать - комментарии за номерами 7 - 12 лучше прочитать предварительно.
7.Квенди - одно из названий народа эльфов, а именно, сумеречных эльфов. Не стоит путать с эльдарами (5).
8.Наугримы - то же самое относительно народа гномов (6).
9.Нусут - слово кархидское, (7) вероятно, можно перевести как "не важно", "ничего", но еще лучше, как мне кажется, переводится словами "пофиг", "нафиг" и тому подобное.
10.Тенгвар - на самом деле всего лишь алфавит, используемый для записи синдарской речи (8).
11.Даэрон - то же самое, но имеет от тенгвара ряд отличий. Гномы пользовались даэроном гораздо чаще, тогда как квенди, предположительно, предпочитали тенгвар (9).
12.Конечно, апостолы говорили на новогреческом или арамейском. Я и не спорю. Но это когда было-то? В первом веке Христианской эры. А сейчас какой? Двадцатый. Так неужели они за столько времени не могли иврит выучить?