Тролли
Я поставлю на окно свечу, засвечу огонек,
Приглашу дуралея-домового со своим клубком.
Пусть сидит он и вяжет бесконечный полсатый носок,
Пусть сидит и играет в жмурки с моим огоньком.
Мой ленивый толстый кот разольет по чашечкам чай,
сам, непрошеный-незваный приползет из угла теневик,
и опять я им солгу, что сегодня мы не станем скучать,
посмотревши на стопку по сто раз перечитанных книг.
Пр:
Но тихонько запоет домовой о далеком приволье
И о тех, кто шагает вперед с плотно стиснутым ртом.
Только вот стерегут мой порог угрюмые тролли,
Мохномордые тролли стерегут и караулят мой дом.
Оплела перила сон-трава, протянулась к дверям,
Облетевший березовый лес подступает к крыльцу.
Не пробиться, не пройти ни магистрам, ни богатырям,
Где по топям болотным сочатся в туман мокрецы,
А под крышей, как летучая мышь, старуха-баньши
Целый день все качается перед чердачным окном.
Было время - этот мир мне казался безумно большим,
А теперь вот превратился в перепуганный маленький дом.
Пр.
А над Серою Гаванью чайки поднялись в облака,
Пляшут никсы в волнах, пляшут гоблины в вереске синем,
И поет пересмешник, и чья-то не дрогнет рука,
Обнажая клинок против дикой озлобленной силы,
И багульника запах плывет в золотом сосняке,
И озерные феи сплетают венки из кувшинок,
Мчится рыжий табун, а у края земли вдалеке
Над грядой облаков смотрят в небо седые вершины.
Пр:
Уползет к себе за печь домовой, обругавши застолье,
Оборвет свой нехитрый напев, позабудет носок,
И поставлю я каши горшок лиходейщикам-троллям,
Мохномордым уродам по горлышко полный горшок.
Неясная тень промелькнет за морозным окном,
И в дверь постучат,
И вспыхнет свеча,
И собаки смолчат.
А сердце в груди застучит родниковым ключом,
Когда под плащом разгляжу рукоятку меча.
Хозяйка, позволишь? Я здесь посижу до утра?
Мне нужно немного,
Мне хватит скамьи у порога.
Входи, я волка в метель не сгоню со двора.
А он усмехнется: Ну, скажешь, сравнила, ей богу.
Что толку от слов, не разбить роковую печать.
Заклятьем хранимы
Мечты мои неисполнимы.
Он сядет к камину и будет угрюмо молчать,
Пропахший болотом, сосновой смолою и дымом.
Я знаю, что путь ожидает его не простой,
Но он мне не скажет:
Лентяйка,
Пивка мне подай-ка.
Я знаю, что он мне не бросит на стол золотой.
Он скажет устало и хрипло: Спасибо, хозяйка.
Когда же окончится всеразлучающий век?
Надежды кому?
А печали кому и тюрьму?
А я не заплачу, я буду смотреть через снег,
Как конь твой уходит куда-то за стылую тьму.
Бом-бом. Дождь барабанит весь день за окном.
Бом-бом. Северный город под вечным дождем.
Лужи вскипают, как чайник обиженный,
Бронзовый Петр нахохленный и неподвижный,
Спрятаться сам от себя, от дождя и от ближнего
Каждый спешит под своим персональным зонтом.
Пр.
Что ж, ты права, восхищаться нечем,
Ну так, поплачь, если станет легче.
Только я не очень верю, когда мне об этом говорят.
Ветер-шалун качает над крышами
Звездные качели,
И на старом кларнете
Тихонько вздыхает Летний сад.
Бом-бом. Тихо вздыхая, ворчит старый дом.
Бом-бом. Древние балки скрипят о былом.
Он вспоминает, когда он был юным,
Дождь точно так же натягивал струны,
А через лужи два пьяных драгуна
Несли куртизанку, прикрыв от дождя плащом.
Дин-дон. Капель по стеклам весь день перезвон.
Дин-дон. В лужице каждой весь мир отражен.
А может, мы слишком привыкли смотреть на размеры?
Ищем для счастья какой-то особенной веры.
А в балаганчике жизни что час - то премьера,
Сотни спектаклей со сцен всех миров и времен.
Пр.
И чем не удача, что в этот вечер
Светят сквозь дождь фонари, как свечи.
Ну, а если этого мало, вспомни о том, что лишь час назад
Ветер-шалун раскрутил над крышами
Звездные качели,
И за старый кларнет свой
Тихонечко взялся Летний сад.
Грустная песенка в солнечный день
Ветер треплет листья берез,
В ивняке заливается дрозд,
Ну, так послушайте, если не лень,
Грустную песенку в солнечный день.
Утром, лишь солнце взошло из-за гор,
Взявши фонарик, кирку и топор,
Гном-бородач в голубом колпаке
Горной тропинкою топал к реке.
А через лес, где та речка текла,
Гному навстречу, спеша по делам,
Там, где порхали в траве мотыльки,
Эльф по тропинке шагал от реки.
Вот они встретились - тропка узка,
Не разминутся на ней чудакам.
Слева - сосна, справа - скала.
Вот такие дела.
Зайцы по лесу гоняют лису,
Греет на солнышке пузо барсук,
Ну, так послушайте, ели не лень,
Грустную песенку в солнечный день.
Оба надулись, как мышь на крупу,
Да ведь топором не разделишь тропу,
И нет бы, кому уступить, отойти -
Боком упрямцы решили пройти.
Тут-то, друзья, и случилась беда:
У гнома прилипла к сосне борода,
Ну, а у эльфа, хоть поступь легка,
Между камней вдруг застряла нога.
В полдень над речкой звенят комары,
Лес, будто мертвый, стоит от жары.
Дремлет сосна, уснула скала.
Вот такие дела.
Тащит хвоинку в траве муравей,
Свищет малиновка в гуще ветвей,
Ну, так послушайте, если не лень,
Грустную песенку в солнечный день.
Гномы и эльфы - народец чудной:
Делят, а что - позабыли давно.
Кабы не глупая эта вражда,
Как бы все просто кончалось тогда.
Гному бы скалам два сова шепнуть -
Ногу не надо без толку тянуть,
А чтоб отлипла скорей борода,
Эльфу бы спеть - и беда - не беда.
Близится вечер над чащей лесной,
Двое упрямцев сидят под сосной.
Их караулят сосна да скала.
Вот такие дела.
А ночью, свирепо ощерив губу,
Варги выходят на эту тропу.
Эх, кабы не глупая эта вражда,
Как бы все просто кончалось тогда.
Славянская колыбельная
Ветер в небе тучи разогнал,
Чтоб вольготней птицам летать,
Шел Ярило в склон, да зорю расстилал.
Спать пора, хороший мой, спать.
Эх, отгони свои угрюмы думы прочь,
Сослепу беды не содей.
Не для всякой горести пригодна ночь,
Не для всякой хворости пригодна ночь,
Не для смеха всякого день.
Не считай по камешкам дни,
По ветру их пеплом не вей,
Ты ляг, мой хороший, усни.
Хэй, мой хороший, хэй.
А вот когда научится летать ребятня,
Сколько будет всякой игры.
Будешь в синем небе кружить по пол дня,
В облаке кататься с горы.
Эх, да босиком бы, да по ночной по росе,
По упругой лебеде.
Если я не такой, как все,
Да если ты не такой, как все,
Значит - много разных людей.
Месяц к дрожкам приладил огни,
Месяц в скач погнал лошадей,
Ты ляг, мой хороший, усни,
Хэй, мой хороший, хэй.
Что-то день сегодня хмурый,
Вот январь, а с неба дождь.
Ворошу родную дурость,
Ведь родная - что возьмешь?
Бродят мысли в беспорядке
По извилинам мозгов,
Затевают жмурки-прятки
И прочтения стихов.
Соломон был мудрый старец,
Лучше многих мудрецов,
Он не зря носил на пальце
Соломоново кольцо.
Он тогда еще подметил,
И другим давал понять,
Что в кольце, мол, все на свете -
Не прибавить, не отнять.
Если осмотреть снаружи
Мой потертый антураж,
Я живу, конечно, хуже,
Ем какой-нибудь торгаш.
Только, все таки, важнее
Не штаны, а голова,
И живу я, как умею,
И считаю, что права.
Но сомненья червь проклятый
Гложет душу день-деньской -
Может все же так не надо,
Я ведь, тоже - род людской.
Может лучше доброй дурой,
Чем башкой с балкона вниз?
Может это - блажь натуры,
Самомненье и снобизм.
Но, когда б не сомневаться,
То зачем мне голова?
Если так, то, может статься,
Не совсем я не права?
Вот колечко и замкнулось
От неправды к правоте.
Ах, моя родная дурость,
Где конец, начало где?
Есть еще такое мненье,
Я шепну вам vis-a-vi,
Что любовь к объединенью -
Это у колец в крови.
Кольца в цепь собраться любят,
Позвенеть на ветерке,
И живут цепные люди
У судьбы на поводке.
Цепь условностей и мнений,
Предрассудков и примет,
Что прочна - в том нет сомнений,
И вообще - сомнений нет.
Все продумал мудрый дядя,
Именуемый "обряд",
Моего спокойства ради
Белый праздничный наряд.
Буду мыть полы в субботу,
В магазины - каждый день.
Подыщу себе работу,
Чтобы вырастить детей.
Осторожно и несложно -
К черту! Пусть не на коне! -
И возможно, и возможно
Буду счастлива вполне.
Что-то день сегодня хмурый,
Вот январь, а с неба дождь.
Ворошу родную дурость,
Ведь родная - что возьмешь?
Мысли топчутся без пользы
И кричат со всех сторон.
Ой, не люблю я эти кольца,
Пусть их носит Соломон.
Мне приятней мирозданье,
Что стремится ввысь и вдаль,
Геометрии созданье
Под названием "спираль"
На уютном на диване
Или просто на полу,
Сбитый посох и гитара
Пусть стоят себе в углу,
Пусть к стене навек прикован
Старый выщербленный меч...
Только что ж мне, бестолковой,
Не присесть и не прилечь?
Что-то день сегодня хмурый.
Вот - январь, а с неба дождь.
Ворошу родную дурость,
Ведь родная, что возьмешь.
Непонятные фигуры
Пишут вилы на воде.
Ах, моя родная дурость,
Где конец, начало где?
Да, я - бродяга, и что из того?
Ты мне не откажешь в стакане вина.
Откажешь? Грош - обиде цена.
И, кстати, таверна твоя не одна,
Другую найду, только-то и всего.
Йо-хэй, хозяйка,
Я - вольный бродяга.
Пыль да беспечность в моем кошельке,
Но я б не сменил на твою обеспеченность
Все, что держал в руке:
Клинка рукоятку, цветок для любимой,
Руку друга, горло врага,
Гриф гитары, свечу над могилой
И воду из родника.
Да, я - бродяга, и что из того?
Я лбом не стучал за потертый медяк.
Тебе нужен король в постояльцы? Так?
Взгляни на меня, я - король бродяг!
Попробуй поверить, только-то и всего.
Йо-хэй, хозяйка,
Я - вольный бродяга.
В заплатах одежда и нету сапог,
Но бродит со мной по дорогам надежда
И всеми забытый Бог.
Звеня кошельками слюнявить иконы
Проще, чем помнить Божий Закон,
И вот, в тот день, когда Бог это понял,
Он со мною пошел босиком.
Да, я - бродяга, и что из того?
Гони, проклинай или стражу зови.
И всей деревней начните травить,
Но в мире не станет меньше любви,
Лишь меньше бродягой, только-то и всего.
Йо-хэй, хозяйка,
Я - вольный бродяга.
Пыль да беспечность с нелегкой судьбой.
Но я б не сменил на твою обеспеченность
Все, что ношу с собой:
Горсть углей от сгоревшего дома,
Вереска ветку, узду для коня,
И веру в то, что те, кто мне дорог,
Так же верят в меня.
Да, я - бродяга, и что из того?
Скажи мне, что из того?
Нищий и пес
Шли по дороге нищий и пес,
Нищий был бос, пес был в репьях,
Нищий торбу и посох нес,
Пес ничего не нес, так ковылял.
Ехал на встречу дородный пан,
Красный жупан, сытый живот,
Нищему пригоршню монет насыпал,
Псу ничего не дал - так проживет.
Тут на хозяина обиделся пес,
Свесил свой хвост, уши опустил,
А хозяин псу сунул посох под нос,
Мол, не рычи, барбос, не голоси.
А на деревне пес отправился гулять,
Шавку подыскать, порезвиться чуток,
Подыскал и шавку себе под стать
И мясца достать себе к ужину смог.
Тут на пса обиделся нищий старик,
Девки от него бежали со всех ног,
А мясца крысиного, ну хоть прими постриг,
На дух старик переносить не мог.
А на утро снова шли нищий и пес,
Нищий был бос, пес был в репьях,
Нищий все забыл, и обиды не нес,
И пес не нес - так ковылял.
Как-то по-над берегом
Проходила берегом
Дева Пречистая,
Полем шла заброшенным,
В платьишке заношенном,
Неказистом.
А над полем тяжкий гул,
Водят по полю табун.
Время к водопою.
Алый к дождику закат,
Алой лентою река
Под рукою.
Вот бы вплесть ее в косу,
Эту ленту-полосу,
Да потравам влажным
Входят кони до колен
В алый шелк, и всяк, склонен,
Пьет протяжно.
То ли многие века
Приняла в себя река,
Пыль дорожную,
То ли нежданный покой
Осеняет над рекой
Всех прохожих.
Скоро в сизом мареве
Сядет солнце за реку,
Плат на плечи
Бросит Матерь Божия,
Заспешит, тревожная,
А пока не вечер.
Синьоры, прошу вас, поплачьте, поплачьте немного.
Сеньоры, прошу вас, скорбите, ведь умер ваш граф.
Сеньоры, внемлите, для тех, кто шагает за гробом,
Приличны печальная мина и горе в глазах.
Дон Педро, оставьте как талию Донны Марины,
Ведь Донна Марина всего третий день, как вдова.
Дон Карлос, чтоб вам сей же миг подавится сардиной,
А ну-ка, почтенный сеньор, перестаньте жевать.
Давайте же хором, сеньоры и донны,
Дона Диэго представим Мадонне,
Вечная память.
Дон Энрике, извольте немедля оставить бутылку,
Бокал ни к чему мертвецу, не смешите людей,
Протрите глаза и в возницу не тыкайте вилкой,
И больше не смейте мадерой поить лошадей.
Где ваша дуэнья, прекрасная донья Тереса?
Куда вы идете с таким развеселым лицом?
Не стройте-ка глазки нахалам и юным повесам,
Сперва, синьорина, извольте проститься с отцом.
Давайте же хором, сеньоры и донны,
Дона Диэго представим Мадонне,
Вечная память.
Послушай-ка, падре, ну что ты вопишь, как сирена?
Наш граф был - скотина, а так же изрядный подлец,
Так пусть он получит давно предрешенную цену,
Беспечно с костлявой старухой шагнув под венец.
И будет плясать вся счастливая наша округа
От знатных сеньоров, до самых беспутных девиц,
Когда подлеца и скупца, выпивоху-бандюгу
Не меньше, чем раза четыре зароют на бис.
Синьоры и донны, дружной когортой
Дона Диэго спровадим-ка к черту!
Вечная память.
Лошадка неспешно ступает по мерзлой земле,
Иней у нее на боках,
Шагает старик и спит мальчишка в седле,
И ветер треплет плащ старика.
Этой ночью женщины ожидают мужей,
С фонарем замерев на пороге.
Их длинные тени прочь бегут от дверей,
Расстилаясь навстречу дороге.
А лошадке этой весною судьба околеть.
К лошадиным отбыть небесам.
Из шкуры скроят шляпу и новый жилет,
А мясо достанется псам.
Этой ночь седая монахиня молит за всех,
Преклонив пред Марией колени.
Отпускается всем, кто ушел, побродяжества грех
За слезу полуночных молений.
А старик, что куда-то лошадку ведет за собой,
Уже знает свой приговор:
Через семь лет такою же ранней весной
Он взойдет на костер.
Этой ночью в разрушенной церкви над створом реки
Повелением сил, непонятно каких,
У рожавшей волчицы издохли слепые щенки,
Только белый остался в живых.
А мальчишка, что мирно пока еще дремлет в седле -
Ученик старика -
Из предела в предел прошагает по этой земле,
Чтобы встретить ученика.
Этой ночью да силы найдем мы в себе, чтобы жить,
Да не станем слепы и жестоки,
Пусть вернутся все те, кто ушел по дорогам чужим,
Пусть нас выберут наши дороги.
Все равно я туда доберусь,
Не доеду, так долечу,
Это так и будет, клянусь,
Потому что я так хочу.
Потому что меня там ждут,
И меня, и стихи мои,
Потому что меня возьмут
Сразу примут в члены семьи.
Спросят: Где ты так долго была?
Мы заждались тебя, сестра.
-Я летела, - я скажу, - Я не шла,
На семи летела ветрах.
И трепали ветры меня,
Каждый рвался на край земли,
По семь раз меня за пол дня
Через семь краев пронесли.
Каждой ночи по семь вечеров,
Каждый день о семи утрах.
Рассмеются они за столом:
-Ты не верь, сестренка, ветрам.
-Как же, - я прошепчу, - не верь?
Ведь ветрам без меня не с руки.
Только в вашу вошла я дверь,
Присмирели они, как щенки.
И лежат у порога, скуля,
И не смеют скрыться вдали,
И скучает без них земля,
И скучают края земли.
Пусть достанется мне поделом,
Ничего не хочу менять.
И заплачут за тем столом,
И пойдут провожать меня.
Встанет самый старший мой брат,
Скажет: -Бог, сестренка, с тобой.
Раз пора, так значит пора.
И подарит ветер восьмой.
Как качала ты меня на деревьях-ветвях,
Как крестила ты меня в полыньях да в ручьях,
Как учила ты меня жить да песенки петь,
Как любила ты меня, это знаю только я.
Успокой свои ладони колыбели на краю,
Им назначили на отдых долю вечную.
Да за все за наши глупости будние
Никого ты не осудишь, неподсудная.
Позабыли, моя Марта, позабыли,
Как качаемы да как качаемы да как любимы были,
Разбежались по мирам, ищут что-то.
Отдыхай теперь, родная, от заботы.
Самый первый повесненок, первый месяц по весне,
Ты развешивала люльки на разлапистой сосне
И ждала идущих следом, нас - людей - ждала,
А сама откуда ты взялась? Зачем пришла?
Позабыли, моя Марта, позабыли,
Как качаемы да как качаемы да как хранимы были,
Разбежались по мирам, ищут что-то.
Отдыхай теперь, родная, от заботы.
Вот ведь выдумали жизнь - страх один кругом да боль,
Так что жизнь от них ьежит по кругам к себе самой,
А у нас тут ни пожара ни потопа -
Знать, такие мы с тобой недотепы.
Позабыли, моя Марта, позабыли,
позабыли, как детьми когда-то были.
Не себе ты нам растила, не для счету,
отдыхай теперь, родная, от заботы.
Как качала ты меня на деревьях-ветвях,
Как крестила ты меня в полыньях да в ручьях,
Как учила ты меня жить да песенки петь,
Как любила ты меня, это знаю только я.
В руки посох, а гитару перекину за плечо,
Распущу по свету слухи, что давно ума лишен
Тот чудак, что одеяло заменил себе плащом.
И по дороге - пятки в пыль,
Оступаясь на камнях,
Мне не надо в этой были
Даже верного коня.
Ни в близи, ни вдалеке
Божьей странницей пройду,
Не замечена никем,
Никому не на беду.
Буду ласкова с чужими, понимая и любя,
И чужой своему роду, чтоб освободил, прокляв,
Будет мне мужское имя, как защита от себя.
Будет мне роднею ветер и вода без киселя.
Чем придумывать печали, кроме тех, что есть и так,
Чем бранить тоскливо то, что не дано нам изменить,
Наложу обет молчанья на ворчливые уста,
Только песенки да шутки буду низать, как на нить.
И не будет мне заботы, кроме, может быть, как в дождь
От воды укрыть гитару, обернув ее плащом,
И не будет мне работы, кроме, может быть, как в ночь
Уберечь того, кто хочет стать бродяге палачом.
И по дороге - пыль да снег,
Оскользаясь на камнях,
Побредет усталый век,
Отвернувшись от меня.
Ни в близи, ни вдалеке
Буду медленно идти,
Не замечена никем,
Никому не по пути.
Третий день безумствуют ветры,
Порываясь обнять город,
Третий день все смертные
Ждут какого-то приговора.
Все товары в лавках распроданы.
Все припасы на год закуплены.
И сидят, затаившись, уродливые,
Потому что в усмерть напуганы.
А поднимешь к окну мордашку,
И тот час тебе подзатыльник
Отпускает пьяный папаша,
Не расставаясь с бутылью.
И кружит третий день без устали
Шепот: Это не просто так.
Эти ветры зачем безумствуют?
Эти ветры - их кто-то прислал сюда.
Первый день страшились пожара.
На второй ожидали потопа.
А на третий толпа поджарая
Переулки взорвала топотом.
Разметали лавчонки и дворики.
И кого-то распяли походя.
Как писали потом историки:
Истеричной была эпоха та.
Но ведь кто-то должен ответить?
За страх беспричинный ответить.
А как ты накажешь ветер?
А никак не накажешь ветер.
И, хватая друг друга за горло,
Виноватых искали и правых,
А дети ушли из города,
Убежали вслед за ветрами.
Ночь упала на крыши, на крыши, на крыши.
Не увидит никто, и никто не услышит,
Как по скатам железным, еще не остывшим
Пробираются заклинавшие дождь.
Их притихшие трубы печные встречают,
Ветер звездное небо легонько качает,
Они выбрали, и сами за все отвечают,
Да поможет им вечная ночь.
Ночь упала на улицы, взяв этот город
Под защиту от вздорных дневных разговоров,
Молчаливые сумерки, скинув дверные затворы,
Уведут от безумия прочь.
Вспоминайте о главном, о том, что забыли,
Что присыпало слоем полуденной пыли.
Нету слов? Так поймите, какими вы были,
Да поможет вам вечная ночь.
Ночь упала на теплые руки деревьев.
Я прошу, не гоните же прочь от дверей нас.
Мы измучены вашим слепым недоверием,
Мы забыли любовь, ну так что ж...
Скоро землю обнимет ленивое лето,
Мы уйдем, растворимся в рассветах,
Мы уйдем, но пока что не стоит об этом...
Да поможет нам вечная ночь.
Ночь упала на плечи твои покрывалом,
Ночь упала, как будто заранее знала,
Что сегодня не будут работать вокзалы,
И что некому будет помочь.
Проходные дворы притаились в молчанье,
Ветер звездное небо легонько качает.
Сами выбрали, сами за все отвечаем!
Да спасет тебя вечная ночь.
Над Телепенью-рекой мужики ловили ветер,
Поднимали высоко на шарах воздушных сети,
У заборов знойной пылью одевается пырей,
А шары не просто так, а из бычьи пузырей.
Говорили мужики:
Не уйдем, братва, с реки.
В невода споймаем ветер -
Да в амбары, под замки.
Куманиха не нашлет
С этим ветром недород,
А поганый флот турецкий
В нашу реку не придет.
Толстый мельник Опонас
Не обидит больше нас,
За помол по три копейки
Дать никто ему не даст.
В Телепеньке-деревеньке вышли бабы на дворы,
Посмотреть, как ходят сети, да качаются шары.
Возле мельни курит Опонас, на душе его - сомнительность:
Если спрячут мужики этот ветер под замки,
Кто ж тогда к нему на мельню повезет свои мешки?
Только день сошел на вечер,
А никак не словят ветер,
Знать, в сетях у мужичья
Крупновата ячея.
Над Телепенью-рекой
Ночь воздвигла свой покой
Ветер тихо бродит в ивах,
Бабы плачут молчаливо,
И, подавшись к кабаку,
Глушат мужики тоску.
Был у меня брат, было две сестры,
Я над ними - старшая сестра.
Жили без забот в доме у горы,
Пока троллей не явила гора.
Старший толь брата увел,
Средний тролль увел мою сестру,
Младший тролль младшей сестре
Повелел стать деревом, гнуться на ветру.
Ну а мне тролли
Иную дали долю -
Брата и сестру в лицо позабыть,
Вечно искать их,
Износить платье,
Никого не любить, любимой не быть.
Дерево одно может умереть,
Попадется вдруг топору,
На чужбине брат может постареть,
Старшую не встретив сестру.
Если вдруг выпадет весна -
Брата и сестру в доме соберу,
Если вспомню я их имена,
Мы тогда освободим младшую сестру.
Жить мне и верить,
Собирать вереск,
Станут плечи худы, руки грубы.
Пока не будет рядом
Сестер моих и брата -
Никого не любить, любимой не быть.
Как я шла до вершины горы, как несла уголек.
Был насмешлив земель этих князь, был глумлив да жесток,
Говорил: "Донеси уголек до вершины горы,
Будешь первой, княжна, в моем доме, я буду вторым".
А по правую руку поехал со мной есаул,
То хлыстом подгонял, то конем ограждал от пути,
А по левую руку монашек молитвы тянул:
Мол, без Божеской воли, княжна, на гору не взойти.
Уголек в руках не задуй, ветер не задуй.
Боль, не обожги ладонь. Разве это боль?
У меня мое не украдут, если уж в ладу
Я сама с собой.
Уголек не сжечь, а обогреть, руки обогреть.
Чтобы освещать, а не сгореть. Долго ли сгореть?
Чтобы петь, когда захочется петь,
И о чем захочется петь.
А с окрестных дворов набежали толпой, провожали меня,
Провожалы мои торопили меня, окружали меня.
И кричал, я не видела, кто: "Ты куда, да зачем?
Не вернешься, княжна, ты с горы, не вернешься вообще".
Опускалась рука, поднималась тропа через рытвины вверх,
Княжьей воле служа, забавлялась неясной игрой.
А когда поднялась я к вершине по камешкам вех,
Увидала другую гору вслед за этой горой.
-Хорошо ты дошла, - мне с поклоном сказал есаул,
Спрыгнул с лошади, стремя подал, поясницу прогнул.
-Божьей волей, княжна, хорошо, благочинно дошла, -
Мне монашек сказал, шаль накинул поверху седла.
-Так садись же, княжна, на коня да и к князю скорей,
не смотри на другую гору, прикрываясь рукой,
Там чужая земля, там тропинка крута на горе,
Там и князь не такой, там, хозяйка, и Бог не такой.
Отмахнулась от них, неразумных невольничьих слуг.
Что мне князь, есаул? Да твой Бог мне, монашек, зачем?
Подняла уголек я в шатре полусомкнутых рук
И вступила в тропу, как ступают в бурливый ручей.
Уголек в руках не задуй, ветер не задуй.
Боль, не обожги ладонь. Разве это боль?
У меня мое не украдут, если уж в ладу
Я сама с собой.
Уголек не сжечь, а обогреть, руки обогреть.
Чтобы освещать, а не сгореть. Долго ли сгореть?
Чтобы петь, когда захочется петь,
И о чем захочется петь.
Столько выпало снега, что не растопить,
Столько дней протянулось, болея.
Дом пошел на дрова до последних стропил,
Но не стал, в результате, теплее.
Никогда не звучать этой песенке в лад,
Никогда не цвести зверобою,
Но шепнули мне птицы - очнулся твой брат,
И отправился в путь за тобою.
Вот такая задачка, есть подумать о чем -
То ли ждать, то ли мерзнуть, слабея.
Он идет по дорогам с деревянным мечом
И фонариком царственной феи.
Он искать не устанет среди тысяч миров,
Не останется где-то на месте,
Но сюда доберется, не зная дорог,
Лет за сто, а быть может, за двести.
Столько выпало снега и вновь снегопад,
Не найдется на зиму управы.
Но вдоль дальних дорог, где шагает мой брат,
Расцветают деревья и травы.
И когда на деревьях зеленый наряд
Вдруг появится перед рассветом,
Я пойму, что пришел наконец-то мой брат
И привел долгожданное лето.
Колыбельную тебе, эге-гей, ни для чего,
Сочинили, записали и сыграли на трубе,
Было это в понедельник, в пол четвертого,
А ты ушла и только в среду принесли ее тебе..
Ты взяла ее в охапку и отправилась домой,
Шла, под ноги не глядела, шла, мечтала на ходу,
А колыбельная рассыпалася вдоль по мостовой,
Усыпила ребятишек, что играли в чехарду.
Две старухи улеглись на скамейке у крыльца,
И скамейка улеглась, подогнув четыре ножки,
И уснули сивый мерин и паршивая овца,
С ними кошка, а с кошкой мышь, убегавшая от кошки.
Полк отчаянных драгун с командиром во главе
Спит, и снится им дым бивуачных костров,
А последнею уснула ты сама в густой траве,
Как фламандка на картинах старых мастеров.
Входит солнце осторожно на зеленый с золотым,
И спят фламандки, и течет слоновой кости цвета шелк,
Их разметавшиеся волосы так рыжеваты, так завиты,
И утомленным их рукам в покое хорошо.
А колыбельная неспешно растеклась над мостовой,
И над тобой, и над листвой, ведь листья тоже устают,
Она сама себя баюкает, но это ничего,
Ты спи, пока не сдует ветер колыбельную твою.
Пой свою песню, древнее море, пой,
Гони по волнам легкий кораблик скитальцев,
На корабле капитан слепой,
Вопрошающий мир только концами пальцев.
Пой, древнее море.
Вот возле мачты сидит Джон Льок,
Рядом с ним его седая Мария,
И рука на руке, и к виску висок,
И за веком век подарили ей.
Давно, когда они стали стары,
Джон корабль над древней водой оснастил,
И Марию от смерти увез, и, дары
Не приняв, их Господь отпустил.
Пой , древнее море...
И команда из самых беспутных людей,
И слепец осторожный, капитан корабля,
Еженощной молитвой живут, чтоб нигде
Им навстречу не встала земля.
Но Джон Льок на седую Марию глядит,
На седую Марию, навсегда во плоти.
И слепой капитан не собьется с пути,
Потому что Господь их простил.
Пой свою песню, древнее море, пой,
Гони по волнам легкий кораблик скитальцев,
На корабле капитан слепой,
Вопрошающий мир только концами пальцев.
Пой, древнее море.
Вот я вышел из дома,
в ночь я вышел из дома,
в плеск невидимой рощи,
как луна входит в омут.
Мой брат пашет пашню,
мой друг водит лошадь,
их жены на склоне
греют ужин вчерашний.
Я с тобою прощаюсь,
спи, не проснись в печали,
спи, не настало время.
Чтоб надо мной кричали.
Гор ночные вершины
весь мой страх осушили,
всадника плащ на плечи
мне надевает вечность.
Шестеро конных у брода
ждут моего прихода,
в ночь на ее пределе
я умер на самом деле.
Вот я вышел из дома,
в ночь я вышел из дома
в плеск невидимой рощи,
как луна входит в омут.
Меня уже не увидят,
меня уже не заметят.
В моих прощальных объятьях
Мой брат подумает: "Ветер!"
Колыбельная мертвым
Колыбельную светом наполнить из сомкнутых горстей
Кто хотели, те сами давно уже спят на погосте,
В обомшелых камнях, замерзая в недвижимом теле,
Они слушают жадно встающих на край колыбели.
Открывая огромные створки ворот,
Предназначенных птицам, летящим на юг,
Я венчаю на царственно-краткий полет
Колыбельную песню мою.
Успокойтесь, мы лучше не стали, чем вы,
Искры света по-прежнему в наших руках,
Ваша мудрость не стоит тревоги живых,
И любовь ваша - слез дурака.
Столько лет, отдыхая в уютной земле,
Отчужденные меры земного греха,
Вы привыкли давно сострадать и жалеть
Тем, кому не пора отдыхать.
Обогни меня день, простираясь на юг,
Я сейчас на краю, я не в силах уйти,
Колыбельную песню для мертвых поют
На придуманный мною мотив.
Я слова для нее собирала в кольцо,
Я их черпала в зыбкой, полночной воде,
Я хотела словами укрыть мертвецов
От тоски одиноких людей.
Успокойтесь, не надо вставать из могил,
Приносить свои кости на синий алтарь,
Мы - привыкшие к мерам и мыслям другим -
Будем в страхе на вас клеветать.
А что не было дна и нельзя одолеть
Колыбель на высоких небесных крюках,
Мы поймем, когда с вами в уютной земле
Мы придем наконец отдыхать.
Колыбельную светом наполнить из сомкнутых горстей
Кто хотели, те сами давно уже спят на погосте,
В обомшелых камнях, замерзая в недвижимом теле,
В окоеме бездонном небесной своей колыбели.
Ворон
Я останусь у этой воды,
У этой травы, у этих камней,
Я не стану святым,
И прежняя грешная жизнь пребудет во мне.
Я приму человечий облик
От края клюва до края хвоста
Я сброшу перья,
Но я не брошу летать.
Ворон.
И, ломая руки об облака,
Возвращаясь отчасти к моей вышине,
Буду ранен солнцем,
Навечно, наверное, мне остаться в огне.
Я сроднюсь с этой болью,
Я буду петь у костра и у очага,
Если встречусь с тобою -
Тогда и в твоих руках.
Ворон.
И когда ты возьмешь, свою скрипку возьмешь
И смычком проведешь черту,
Я прощу всем тем, кто весь день перед тем
Стрелял в мою высоту.
С птичьей щедростью весь их страх
На ветер за пулю в мое крыло,
Ты сыграешь там,
Где рухнет в пыль тяжело
Ворон.
На моем полуночном ветру
Сосны клонятся к синему краю
И на самом краю замирают,
Очертив в облаках полукруг.
От зимы охраняя живых,
Лето тихо проходит сквозь осень,
И с утра на вчерашнем покосе
Вновь метутся колосья травы.
Там, где канули в дно берега,
Разбивая волну за волною,
Я танцую, и звезды со мною
Тоже пляшут на черных кругах.
А когда в своей вечной беде
Ты причалишь у самого края,
Я тебя непременно узнаю
И возьму к полуночной воде.
Никаких кораблей не сожгли,
Никакой не испили отравы,
Но уходим в холмы и дубравы
По ту сторону этой земли.
Стоит на горе золоченая клетка,
Шестнадцать замков на решетке точеной,
Шестнадцать ключей на ольховых на ветках,
Шестнадцать цепей золоченых.
В ольховнике сером вода слюдяная,
Пять первых ключей мне в ладони ложится,
И, в плеск растревоженных крыл окунаясь,
Я вас отпускаю, пернатые птицы.
Без сожаленья, без тени печали,
Летите, куда вы стремились в начале.
За плату смешную, за новую песню,
Еще пять ключей мне ольховник доверит,
И, обликом странных, нездешних, чудесных,
Я вас отпускаю, бродячие звери.
Лохматые гости различнейшей масти,
Ступайте, ищите звериного счастья.
Вершина горы в хороводе ольховом,
Их танец еще пять ключей мне подарит,
И, вновь разомкнув золотые оковы,
Я вас отпускаю, все прочие твари.
И злых, и не злых, и земных, и не очень -
Ступайте, кто хочет и куда хочет.
Я знать не сумела бы, будет ли лучше,
Не знаю и, как не накликать беду,
Но вот и последний, мой собственный ключ,
Я его поверну и пойду.
Прочь из ольховника, прочь от горючих ночей,
И ключ свой заброшу в ручей.
А ты уходишь, словно нет
Надежды, что придешь назад,
И видели скончанье лет
Твои спокойные глаза.
Ты посох медленно берешь
И, не спеша, зовешь собак.
В подсумок - хлеб, за пояс - нож.
Быть может, пропоет труба.
Она проводит до ворот,
Как воина в далекий путь,
Ни поцелуя не возьмет,
Ни упадет в слезах на грудь.
А встретит вечером с холмов,
Как будто не могла забыть,
Как будто ты сегодня мог
Навек уйти на зов трубы.
Осмелиться сказать вам что
Мак Леган не нужны Христу?
Что за несчастье Богу в том -
Она - швея, а ты - пастух.
Бескрайний вереск, каждый холм
Возносит к небесам печаль.
Умрете, и Армагеддон
Уже не сможет Бог начать...
Всякая боль переболит,
Всякая стужа решится теплом,
Всякое плаванье кончено, если
Тронуть берег веслом.
Так думает Кормщик весенний, правя
Лодку вверх или вниз по реке,
И ветер с ветренницей играет
В его весеннем венке.
Марта, девочка, выйди из дома,
Задумай желание, брось его в воду,
Кормщик весенний придет с восходом,
Желаньем твоим ведомый.
Там, за гранями скал,
За морем песка и ветряных шер,
Кормщик что-то искал
И, вероятно, что-то нашел.
Здесь, по быстрой воде
Взмах не один уверенных рук.
Он бродяг и детей отвозит на юг.
Марта, девочка, лучшее платье
Вышей, узором стебли сплетая,
Братья Кормщика - птичья стая -
Будут здесь на закате.
Всякая боль переболит,
Всякая стужа решится теплом,
Всякое плаванье снова начнется,
Если вода под веслом.
Волны к небу взбегают полого,
Ангелы в тучах плетут невода,
Кормщик знает и эту дорогу,
Он может доставить туда.
Марта, девочка, вниз по тропе
Беги на берег, беги не стой.
Кормщик весенний ведает: кто ты,
Он думает о тебе.
Как на холмах да на горках соседних
В двух монастырях служили обедню.
Тот, что справа, был обителью женской,
В левом издавна мужское главенство.
Ой, пройдет и это красное лето,
Отойдут и эти чистые росы,
А здесь монахи - поголовно аскеты,
А там монашенки - увядшие розы.
Настоятельница, мать Серафима
Говорила: Как же сестры нестерпимо,
Что такое-то мужское богатство
Собралось в свое суровое братство.
Знай, тиранят дураки свое тело,
Берегут свои ребячьи замашки,
Если б знали мужики свое дело,
Уходили б разве бабы в монашки?
А кто нас посмеет задеть словом острым?
Пускай они братья, а мы зато - сестры.
А мы друг за друга единою ратью,
Пускай они сестры, а мы зато - братья.
А чего нас правдою попусту мчать,
Кто к чему привык, так ему так и лучше.
А никто у нас не обиженный, в общем,
Кто к чему привык, так ему так и проще.
А игумен Никанор седовласый
В гневе портил игуменскую рясу
И кричал: Да это ж напасть какая,
Если бабы собираются в стаи.
Ведь они весь день сидят да судачат,
Только кости мужикам промывают,
Ох, как жили бы мы братья иначе
Кабы бабы не сбивалися в стаи.
А мы друг за друга единою ратью,
Пускай они сестры, а мы зато - братья.
А кто нас посмеет задеть словом острым?
Пускай они братья, а мы зато - сестры.
А чего нас правдою попусту мчать,
Кто к чему привык, так ему так и лучше.
А никто у нас не обиженный, в общем,
Кто к чему привык, так ему так и проще.
А вокруг безлюдны дубравные кущи,
А вокруг пустынны зеленые рощи,
Кто к чему привык, так ему так и лучше,
Кто к кому привык, так ему так и проще.
Жил герцог Дюк за крепостной стеной,
Тому была сеньора Талия виной.
Сеньора влюблена была,
Осаду крепости вела
Она до той поры, пока не умерла.
Когда же дух сеньоры к Богу отлетел,
То герцог крепость покидать не захотел -
В его подвалах, за стеной
Хранилось доброе вино,
И не у всех бочонков обнажилось дно.
Бургундия! Мы будем пить и петь,
Любить и жить,
И славить Небеса!
Бургундия! В тебе в одной тебе
Могли произойти
Такие чудеса!
А много лет меж тем при герцогском дворе
Изволил проживать почтеннейший кюре,
Сюда приехал он как раз
Когда осада началась,
Ну, и послал же Бог ему упиться всласть.
Когда неслись осады роковые дни,
Пред богом братьями поклялись быть они,
Что и не странно, ведь тогда
Была в их кружках не вода
И сохранил невинность герцог навсегда.
Бургундия! Мы будем пить и петь,
Любить и жить,
И славить Небеса!
Бургундия! В тебе в одной тебе
Могли произойти
Такие чудеса!
Когда пришла пора сеньору погребать,
Два старца веселились в погребах,
Черпая полные ковши
За упокой святой души,
Что помогла им столь чудесно жизнь прожить.
Бургундия! Мы будем пить и петь,
Любить и жить,
И славить Небеса!
Бургундия! В тебе в одной тебе
Могли произойти
Такие чудеса!
Посв. Эл.б-Ш Ибн Эзре,
но вовсе не о нем
С колокольчиком на шее, с птицей на руке
Сумасшедший Эзер ходит там, невдалеке.
С той ноги, с которой надо, левого правей
Ходит сумасшедший Эзер с птицей в рукаве.
Нас приветит этот вечер, с головой продаст,
Выдаст тем, кому не скучно помнить о войне,
И забытые недруги вдруг отыщут нас,
Если мы к тебе поедем или же ко мне.
Но с душою неослеплой,
С головой, белее пепла,
Усмехаясь в полувзгляде,
Путаясь во ржи.
Нам не вымолвить сегодня,
В чем был замысел Господень,
Что в рукав запрятал птицу
Сумасшедший жид.
Будем живы мы к рассвету - вот и хорошо,
Не отыщет нас война, а нам того и на...
С бубенцом на капюшоне пел безносый Джон,
Что прокаженному проказа больше не страшна.
Травы сыплют семенами,
Ходит третий между нами,
Собирает в руку зерна,
Сеет вдоль межи,
И взошли травою стези
Там, где ходит этот Эзер,
По земле вдоль кромки неба
Сумасшедший жид.
Э-э-э-эй, конь боронит боль, ходит полем с бороной.
Э-э-э-эй, нет, это вовсе не конь, а наступит весна,
он печали увезет.
Э-э-э-эй, нет, я вам не верю, я вам не верю,
Э-э-э-эй, нет, я вам не верю, братья мои.Как посреди мира поставили гору,
так в ту же минуту придумала Анна
на горе сосны, под горй море,
за горой ходит жеребчик буланый.Выдумала Анна жилье человечье,
чтоб по стенам ангелы, на окне свечи,
под окном трава, будто век не косили,
хорошо спать под пологом синим.Выдумала Анна пятерых братьев
одного - для радости, других - для печалей,
а в плечах у братьев сажень косая,
хорошо жить за такими плечами.За плечами братьев и молчанье не мает,
ты им что ни скажешь - они все понимают.
Купола на зорьке, благовест рано,
помолимся, братья, за сестру нашу Анну.Э-э-э-эй, конь, боронит боль, ходит полем с бороной.
Э-э-э-эй, вот вдоль по берегу реки беспечальный ходит конь,
ходит серый сквозь туман.
Э-э-э-эй, мы припасем тому коню хлеба с маковым зерном.
Э-э-э-эй, нет, я вам не верю, братья мои.Захотела Анна выдумать мужа,
мучиилась, гадала, тревожила разум,
вот бы королевич, да и мужик нужен,
а нельзя же выдумать пятерых сразу.И тогда, чтоб было все путем-чинно,
выдумала Анна для себя сына.
Выдумала сына - радость и милость, -
богатырь-мальчик за три дня вырос.Первый день качала, Алешкою звала,
на второй день грамоте разумел скоро,
в третий день буланого ему оседлала,
а сама осталась горевать горе.Ой, то не застолье, не громкие речи,
не жену плаксивую муженек лечит -
пирогом сладким да вином пьяным
утешают братья сестру свою Анну.Это кто там ходит с горки на горку,
встанет на солнце с клевером горьким?
Это брат веселый без дела томится,
то свистит ветру, то поет птицам.Э-э-э-эй, конь, синий как ночь, синий в звездочках конь.
Э-э-э-эй, вот в его гриве закат заплутал среди звезд
да и пролился вверх.
Он увезет нас от обид в ту далекую страну,
где никто не скажет нам, кто и в чем был виноват,
кто и в чем был виноват.Решать, кто нужен а кто не нужен -
Забота хуже любой иной,
Ты мог бы быть мне хорошим мужем,
А я тебе неплохой женой.
Хранить очаг, умножать твой род,
Колыбель качать,
Из всех безумных твоих походов тебя встречать.
Холодным вечером, теплым вечером
Горя испить до дна,
Платок на плечи, не чаять встречи,
Но хоть что ты любишь знать.
А, впрочем, сколь отдаленным сроком
Старинная истина нам дана:
На кой тебе черт в краю далеком
Сдалась жена.
К тому ж, ты меня не любил.В иных забот круговерть закружен,
И дел иных не можешь забыть,
Ну, хорошо, ты не хочешь мужем,
Но хоть бы братом ты мог мне быть.
Не любит жена, соседи судачат,
Забыли друзья - чем идти ко дну,
Прийти ко мне, напиться, заплакать,
Все рассказать и потом уснуть.
Мучительны речи твоих увечий,
Но, Бог свидетель тому,
Бояться нечего, за доверчивость
Ничего не возьму.
Подумай, может какого прока
Найдешь ты в этом роде игры,
Я знаю, нет у тебя в далеком
Краю сестры.
К тому ж, ты ко мне привык.Но эта чаша, увы, не наша,
Да и не ваша - она ничья,
Скорей всего этой чаше страшен
Любой, возжаждавший пития.
Любой дурак, возжелавший чуда,
От мудроты своей небольшой.
Женой не буду, сестрой не буду,
А кем же буду тогда? Чужой?
Ну что ж, никто никого не губит,
Погибнут только мечты,
Я буду с тем, кто меня полюбит,
Но это не будешь ты.
А ветер с берега злой и пресный,
Уже твои паруса настиг,
Ступай, забудь и за эту песню
Прости, прости.
К тому ж, я тебя не люблю...
Вот почти что совсем, вот немного еще...Закоротило в стенах, а весна,
Еще не скоро будет к нам с приходом,
Пока, похоже, будем с Новым Годом,
И надо мной такая тишина -
В которой сны устроили пикник,
По кайфу незатейливую дрему
Развесили, как иней на солому,
На корешки прочтенных мною книг.
Здесь ходит кот, суровый как монах,
И скачет пес - совсем еще младенец,
Свисает ряд замерзших полотенец,
Стоит бутылка скверного вина.
А по ночам, печально попросив,
Заходят гости, и любой так странен -
Смертельно болен, или, скажем, ранен,
Но непременно светел и красив.
Играет джигу мой магнитофон,
Монах и кот в одном лице надменно
Глядят, как я лечу на два колена,
Не успевая флейте в полутон.
И катит полночь в россыпь янтарей
Шары растений "перетерпи-полночь",
К кому успеет, к тем придет на помощь,
Но не успеет к нам всего скорей.
Что ж, я из тех, кто сам всего скорей
Себя спасает, если очень надо,
Звучи, моя полночная баллада,
Для всех сирот, и всех сирот согрей.А был ли мальчик? Скажет мудрец и выплеснет малыша
Вместе с водой и пеной, но таз оставит себе,
Дождется грозы и в бурное мое отправится, не спеша,
И, конечно, успеет к рыбам на званый обед.Так и я скажу: А было ли лето? О, как я боюсь зимы!
Как мне холодно будет, как было мало тепла!
Вся моя жизнь с приветом от ночи до света,
Душа не одета, а песенка спета,
Так о чем же еще пою я? Тра-ла-ла-ла.
Тра-ла-ла-ла ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла ла-ла-ла
Тра-ла-ла-ла.Притягательна мудрость, как звон в кошельке,
Как малиновый шелк к кружевам,
Как девицу к венцу, так влечет мудреца к мудрецу.
Вот их трое уже, и все тот же потрепанный тазик плывет по волнам,
Антикварно-кошмарный, какой мудрецу и к лицу.Ну, а мы вместе с вами, мои дураки, мы останемся на берегу,
Замерзая под небом, сдуревшим от полувранья.
Загибаясь в снегу, выгибаясь в дугу,
Перепутав в конец "не хочу" с "не могу",
Может, выживет к лету дурацкая песня моя.
Тра-ла-ла-ла ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла ла-ла-ла
Тра-ла-ла-ла.Небо смотрит на землю не первую сотню веков,
От жилья и от всех городов мы уже далеко,
Мы на склоне сидим и глядим, как у края земли
Алый диск исчезает во мгле, как монетка в пыли.Где-то там,
Мимо дальних потерянных мест,
Потаенных селений,
По холмам
Неизвестно, куда и зачем,
Ушло наше племя.Осыпались края борозды,
Заровняв их следы,
Над холмами их дым
Растворился в багрянце заката,
Стали прахом их разных и странных
Одежд лоскуты,
Стала эхом мелодия скрипки,
Звучавшей когда-то.Так прими это эхо на струны, в ладонь, подставляя смычок.
Скрипка дедов твоих отзывается эху, а ты нам расскажешь - о чем.
У костра - где огонь, там и музыка,
Дым утекающий сном
Через небо и время
Повествует о том,
Что мы сами и есть - это древнее племя.Не оставившее по себе никакого следа,
Уходящее через холмы неизвестно куда.
|