КОНЧЕЕВ А. С.
О ТОМ, ЧТО НЕМЦЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫСШАЯ РАСА
Помнится мне понравился и подивил меня рассказ С. А. Сечива «УРОКИ НЕМЕЦКОГО». В нем он объяснил, почему не любит немецкий язык и вообще немцев.
Основания его совершенно детские, субъективные, и потому я не воспринял их серьезно. Мне даже удивителен был такой упертый шовинизм в таком умном человеке как Сечив. Хотя и у умных, и тонких людей бывают свои тараканы в голове.
До Сечива я много слышал и читал о немцах и, конечно, слышал самые разные суждения. От крайних, гораздо более нетерпимых, чем у Сечива, таких, что немцы в большинстве своем тупицы, толстозадые бюргеры, не обладающие ни чувством юмора, ни порядочностью. Они считают не зазорным пердеть в публичных местах и среди близких и знакомых, до слез хохочут над тупыми шутками, до идиотизма пунктуальны, а один знаменитый писатель даже утверждал001 (устами героя, правда), что при всей своей хваленой сентиментальности, им ничего не стоит проткнуть насквозь толстенной проволокой кошку или собаку, проволоку закрутить хорошенько и так отпустить бедное животное умирать, в страшных муках. Короче, описывались монстры еще те. До противоположной крайности, представляющей немцев нацией утонченных эстетов, философов, музыкантов, чудесных писателей, вообще, людей во всех отношениях необыкновенных.
Да, действительно в этой нации было достаточно, более чем достаточно, великих людей, не только деятелей культуры, но и мистиков и религиозных подвижников.
Это второе мнение мне было всегда ближе. Я никогда не видел упомянутой кошки или собаки, но я жил в таком районе (знаменитой Багатяновке) Ростова-папы, где никаким не немцам, а обычным русским людям (правда с нехилым криминальным прошлым или будущим) ничего не стоило ради развлечения окунуть кошку в бочку со смолой, от чего она умирала ничуть не хуже той немецкой. Ведь ее никто не стал бы чистить, а сама она не могла освободить от смолы свои естественные отверстия, а потому вынуждена была умереть от невозможности отправить естественные надобности. Еще они развлекались тем, что в заброшенном скверике разводили костер, как раз находящемся недалеко от моего дома, и бросали в него связанную по лапам кошку или собаку. Я сам многократно видел обгоревшие трупы несчастных животных, испускающие специфический смрад.
Я ходил гулять к этому скверику с няней, а попозже и один, и долго не понимал, почему в кострах лежат обгорелые трупики животных. Ну, и один мой сверстник как-то объяснил мне мое недоумение, тут же вызвав другое. Я никак не мог понять, что же тут может быть веселого и приятного в сжигании бедных кошек и собак. Видимо, я родился каким-то уродцем с неким особым дефектом, раз не понимаю некоторых простых человеческих радостей.
О немцах же я знал точно, что у них есть отличные писатели. Я прочел в юности Ремарка «Трех товарищей». Когда возлюбленная главного героя умерла, меня душили такие рыдания, каких у меня не было и тогда, когда умерла моя мама (спустя тридцать лет, правда), хотя я ее очень любил. У немцев много гениальных композиторов. Если попросить назвать трех самых знаменитых и великих, то ими и окажутся три немца: Бах, Моцарт и Бетховен. Я не делаю, конечно, малопонятного для русского человека различия между австрийцем, прусаком, швабом и прочее.
Я читал статьи о немцах и немецкой культуре, я читал описания журналистов и писателей, побывавших в Германии. То, что они рассказывали, было достаточно необычно и удивительно (и чем плохи плеономы?).
Один случайный попутчик в поезде (в семидесятых годах) рассказал мне, что во время туристической поездки в ГДР, он видел немцев, евших на улице гигантские, вкуснейшие сардельки с мягчайшими белыми булочками. Эти проклятые немцы, рассказывал он, булочки почти не ели, а вытирали ими пальцы и выбрасывали в урну, а потом еще вытирали пальцы специально тут же выдававшимися салфетками. А кофе там было такое (я, следуя Набокову и современным нормам, употребляю слово «кофе» в среднем роде) что запах его был слышен за квартал.
Другую историю, довольно забавную, рассказал мой шеф во времена моей работы инженером-наладчиком. Шеф был в командировке в ГДР. По приезде он с удовольствием делился с нами своими впечатлениями.
С шефом мне повезло, это был человек замечательно умный, общительный и нестрогий. Кстати, и хороший рассказчик.
Шеф рассказал, что где-то в полпервого ночи, они, русские специалисты, сидели в гостиничном номере и выпивали. Гостиница была солидная в центре города. Та сторона ее, где находился номер моего шефа, выходила окнами на узкую пустынную улочку, по которой за целый день не проехала ни одна машина. Это можно было определить по нетронутому снегу, выпавшему уже несколько дней назад, без каких бы то ни было следов колес. Специалисты выходили покурить на маленький балкончик, имевшийся в номере, и постоянно любовались этой улочкой. Что знаменательно, на углу этой улицы стоял светофор, исправно работавший и ночью. Зачем светофор на улице, где практически нет движения? Такие уж они немцы чудаки. И вот, в полпервого ночи русские спецы вышли в очередной раз покурить и стали свидетелями потрясающей для русского менталитета чисто немецкой картины. По улице шла пара, мужчина и женщина. В тот момент, когда они подошли к проезжей части, на светофоре загорелся красный свет. Пара остановилась и послушно стояла, ожидая смены цвета светофора на зеленый. Это было глубокой ночью, на улице, по которой в течение суток не проехало ни одного автомобиля, не говоря уж о полицейских патрульной службы, которых шеф и вообще в Германии не видел. Если русский человек скажет, ну, и что в этой истории удивительного, то он лицемер.
Шеф еще рассказал нам о немецком «верботтен». Верботтен, значит запрещено. Для немца это священное слово. И не только для немца, для всех немецких существ проживающих в немецких городках и городах. Шеф говорил, что собаки в германии исключительно немецкие. Никаких просто бегающих собак там нет. Если есть собака, то она обязательно снабжена поводком, намордником и жетоном с полной информацией о владельце. Такую собаку якобы немцы даже не привязывают, если им надо, например, зайти в магазин. Ей достаточно сказать, верботтен, и она послушно и невозмутимо будет сидеть на том месте, на которое ее посадят, с чисто немецким выражением на морде, хоть до скончания веков, ни на кого не обращая внимания.
Шеф скорее восхищался немцами, нежели недоумевал. Вот, последняя его история. В самый разгар одного из обсуждений нашими и немецкими специалистами каких-то технических проблем пробило 11 часов. Все немцы прервали все разговоры на полуслове, отвернулись от русских коллег и друг от друга, достали свертки с обедами и стали спокойно поглощать пищу, потому что наступило положенное для этого время.
Я лично знал только одного немца. Это был мой сосед по садовому участку. Эмиль Генрихович Циммер. Внешне он ничем не отличался от русского человека. Думаю, что он происходил из поволжских немцев. Он очень любил свой садовый участок и приходил на него при любой возможности, и в выходные, и после работы летом. Сад его был ухоженным, но вовсе не вылощенным. Нормальный уютный сад, заполненный уже немолодыми плодовыми деревьями, малиной, крыжовником, цветами. У него был в саду уютный небольшой дом из кирпича с верандой, беседка. Рядом с моим забором стояла деревянная будка туалета. Она была тоже сделана просто и основательно. Покрыта шифером, с аккуратной деревянной щеколдой и аккуратным приступком.
С другой стороны у меня был сосед русский. Константин Александрович. Фамилии я его так никогда и не узнал. Он приехал из Казахстана, купил садовый участок, построил на нем дом, в котором и жил. Прописан он был в общежитии того завода, на котором работал.
При постройке дома Костя использовал предельный минимум денежных средств. Все абсолютно материалы у него были ворованные. Это не совсем точное слово. По большей части Костя не воровал, а брал то, что плохо лежит и действительно никому ненужно. Ну, конечно, и действительно воровать ему приходилось, действительно ценные вещи. Например, дефицитную трубу оцинковку. Для этого он делал вылазки в уже присмотренные места глубокой ночью. Он всё это довольно простодушно мне рассказывал во время нашего случайного общения.
В это время сносили несколько линий садов для городских застроек, и было очень много бесхозного строительного материала. Часть костиного участка была завалена разным хламом, накопленным впрок. Большая часть этого хлама была такова, что даже трудно было вообразить для чего же его можно использовать.
Возле моего забора у него тоже был туалет. Что это было за сооружение? Врытые не очень ровно в землю четыре ржавые трубы составляли его основу. С трех сторон они были обвиты ржавым мятым кровельным железом. Сверху были накиданы гнилые доски, куски старого рубероида, придавленные кирпичами. Двери не было. Дом у Кости, правда, был сделан основательно, хоть и примитивно. Он был работящий парень, ничего не скажешь, хотя, когда я как-то побывал в его доме, я увидел, что ничего в нем не доведено до конца. Пол не доделан, части досок нет вообще, потолок тоже. Везде строительный мусор, неубранные инструменты. А ведь Костя жил в доме уже несколько лет.
И вот, как-то мне пришла в голову простая мысль. Костя живет в доме, в котором, скорее всего, собирается и умереть. Ему тогда уже было под шестьдесят. А Эмиль Генрихович приходит в свой сад из благоустроенной квартиры. Для него сад только развлечение. Но у немца сад, дом, туалет сделаны так, что любо дорого посмотреть. У Кости же так, как будто он беженец, прибывший на неопределенное, но недолгое время.
Мне пришла в голову тогда и такая забавная мысль. Я подумал, а может быть действительно немцы это высшая раса? Ведь это не один Эмиль Генрихович таков, это национальный характер, отмеченный и подтвержденный многочисленными наблюдателями.
Лесков в своей «Железной воле», хотя и посмеялся несколько над описанным там немцем, объективно описал совершенно среднего человека, тем не менее, обладающего по русским меркам совершенно необыкновенными и незаурядными чертами характера. Собственно, вполне завидными.
В последствии я пришел к выводу, что людей, обладающих немецкими чертами характера достаточно существует и среди русских. Возможно, есть и немцы такие же безалаберные, какие русские описаны у Лескова. Просто особенности жизненного уклада, климата, природы, возможно, каких-то веками культивируемых традиций, сделали то, что немцы приобрели в свое преобладание именно те особенности, которые другим нациям особенно бросаются в глаза. Ну, а русские приобрели свои особенности.
001 Этот забавный пассаж я нашел в романе Набокова «Дар». Герой романа живет в Берлине, почти не общается с немцами и, воспитанный в английском духе, к немцам испытывает непреодолимую антипатию.
«На второй остановке перед Федором Константиновичем сел сухощавый, в полупальто с лисьим воротником, в зеленой шляпе и потрепанных гетрах, мужчина, — севши, толкнул его коленом да углом толстого, с кожаной хваткой, портфеля — и тем самым обратил его раздражение в какое-то ясное бешенство, так что, взглянув пристально на сидящего, читая его черты, он мгновенно сосредоточил на нем всю свою грешную ненависть (к жалкой, бедной, вымирающей нации) и отчетливо знал, за что ненавидит его: за этот низкий лоб, за эти бледные глаза; за фольмильх и экстраштарк, — подразумевающие законное существование разбавленного и поддельного; за полишинелевый строй движений, — угрозу пальцем детям — не как у нас стойком стоящее напоминание о небесном Суде, а символ колеблющейся палки, — палец, а не перст; за любовь к частоколу, ряду, заурядности; за культ конторы; за то, что если прислушаться, что у него говорится внутри (или к любому разговору на улице), неизбежно услышишь цифры, деньги; за дубовый юмор и пипифаксовый смех; за толщину задов у обоего пола, — даже если в остальной своей части субъект и не толст; за отсутствие брезгливости; за видимость чистоты — блеск кастрюльных днищ на кухне и варварскую грязь ванных комнат; за склонность к мелким гадостям, за аккуратность в гадостях, за мерзкий предмет, аккуратно нацепленный на решетку сквера; за чужую живую кошку, насквозь проткнутую в отместку соседу проволокой, к тому же ловко закрученной с конца; за жестокость во всем, самодовольную, как-же-иначную; за неожиданную восторженную услужливость, с которой человек пять прохожих помогают тебе подбирать оброненные гроши; за... Так он нанизывал пункты пристрастного обвинения, глядя на сидящего против него, — покуда тот не вынул из кармана номер васильевской «Газеты», равнодушно кашлянув с русской интонацией.
«Вот это славно», — подумал Федор Константинович, едва не улыбнувшись от восхищения. Как умна, изящно лукава и в сущности добра жизнь! Теперь в чертах читавшего газету он различал такую отечественную мягкость — морщины у глаз, большие ноздри, по-русски подстриженные усы, — что сразу стало и смешно, и непонятно, как это можно было обмануться».
Copyright © Кончеев
(e-mail:
[email protected]), 2005
|