|
www.koncheev.narod.ru - сайт Кончеева на Народе
ДВЕ СТАТЬИ ВАСИЛИЯ ПРИГОДИЧА О ПЕЛЕВИНЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ КОНЧЕЕВА
К СТАТЬЯМ ВАСИЛИЯ ПРИГОДИЧА
О ВИКТОРЕ ПЕЛЕВИНЕ
(с ссылками на разнообразные материалы по Пелевину)
Перечитывая книгу В. Пелевина "Чапаев и Пустота", я не устаю
поражаться ее одновременно как бы незамысловатости и в то же время
неимоверной глубине и сложности (не в смысле понимания). Да, в ней есть и
сложности. Для меня, во всяком случае, потому что то, что представляется
человеку сложным или простым, напрямую зависит от того, насколько сложен он
сам, а я сложен.
Автор Журнала Самиздат Баринов написал в статье
"Пелевин",
что "Чапаев и Пустота" это
пародия (?) на рыцарский роман, "где есть все присущие этому жанру
признаки, как то: благородный герой, верность даме сердца и сюзерену
(Чапаев?), чары, колдовство, подвиг, чудесные превращения, и, наконец,
счастливый конец с соединением влюбленных и назидательным наказанием
зла". Wow!
Василий же Пригодич написал, что ""Чапаев и Пустота" - лучший
метафизический роман в лучшей в мире русской метафизической литературе.
Впрочем, все не так-то у Пелевина и просто, очень возможно, что все эти
духовные и телесные приключения происходят не с пелевинскими персонажами,
не с автором, а с читателями..." Вот, это я понимаю написано!
Я написал Баринову, признаюсь, резкий, но искренний комментарий. Вот он.
"Ничего более глупого и нелепого в жизни не читал. Ваша статья
вполне описывается общеизвестным анекдотом, приводящемся и в романе
Пелевина. (Наверное Пелевин Вас и имел в виду.) Котовский прислал Чапаеву
коньяк и красную икру. Чапай написал ему письмо: "Самогонка хорошая,
но клопами воняет, а клюкву выбросили, больно от нее селедкой прет".
Ровно столько, сколько Чапай понял в икре и коньяке, Вы поняли в самом
Пелевине и его гениальном романе".
Еще до знакомства со статьями Пригодича я, ничтоже сумняшеся, принял
решение описать свое понимание романа. Может быть, с некоторым перекосом в
мистическую и метафизическую сторону, как это мне вообще свойственно. Ну, и
не с такой уж тайной мыслью, лишний раз поговорить на свои любимые темы. Я
всегда боюсь написать слишком многословно, а главное, невразумительно. А в
двух словах написать хорошо как-то пока не получается.
Пока я думал, въезжал, так сказать, в тему, подумывал о том, как прицепить
"Чапаева и Пустоту" к другим бессмертным творениям гениального
автора, в общем, развлекался вовсю, уже существовали отличные, хотя и
несколько сумбурные заметки о Пелевине Василия Пригодича. Пригодич хочет
выразить свое восторженное отношение к Пелевину, но не хочет
пускаться в анализ текстов. Я его понимаю.
Вот, что написал Пригодич, прямо как на мой счет: "Понятно, что
серьезный комментарий к любому пелевинскому творению в десятки раз по
объему превзойдет авторский текст..." Я надеюсь, что со мной этого не
произойдет. Тут другая опасность, может ничего вообще не произойдет, но не
буду загадывать.
Статьи Пригодича не выполняют того, что задумал я, но они меня на моем пути
очень ободряют.
Само знакомство мое с творчеством Пригодича примечательно. Ольга Ляшенко
опубликовала у себя в разделе (на СИ)
статью Пригодича о Сорокине. Я прочел ее девять месяцев назад и был
просто восхищен. Недавно мне пришла простая, как точка, мысль, а нет ли у него
статьи еще и про Пелевина. Я поискал и был вознагражден. Статьи
замечательные.
Буквально на днях mr. Momud спросил меня почему я не выскажусь поподробнее о
Пелевине, я ответил, что не готов пока. Я и сейчас не готов. Поклонникам же
Пелевина, мне кажется, я сделаю подарок статьями Пригодича.
У Пригодича вышло несколько книг в реале, но они есть и в сети, на его сайте.
Я уже несколько раз слышал (читал в сети), что сейчас Пелевина модно ругать, не
любить, не понимать и отзываться о нем с презрением. Хотя я и не способен
постичь ни такую моду, ни возможность ее возникновения, должен заметить,
что она, видимо, действительно имеет место. Я сам сталкивался в некоторых
комментариях с хвастливыми заявлениями писателей Самиздата, что они не могут
одолеть больше двух абзацев у Пелевина, и что те, кто на это способен, могут
считаться героями. (Некий Иван Назаров написал даже (в комментариях к уже
упоминавшейся статье Баринова) о Пелевине, что он трижды дилетант и графоман.)
Тут мне припомнилось одно изречение из Экклезиаста, но я решил его не
приводить, чтобы не потакать своему злословию...
Предисловие закончено, читайте Пригодича.
Кончеев
P. S. Я решил дать ссылки на отличную статью Каменецкого "Поздние Человеколюбцы" о Пелевине и на раздел
Андрея Сердюка (и его роман Золотая Пуля или
Последнее Путешествие Пелевина), в котором Пелевин занимает отнюдь не последнее место. Даю, после
некоторых колебаний, и ссылку на статью Дедюховой "О технической
деталировке в литературе", в которой немало места уделено Пелевину,
хотя статья, в общем-то, не о нем, как Ирина Анатольевна в комментариях и
объяснила. Из-за этого можно было бы на эту статью и не ссылаться, но именно в
комментариях к ней произошло, с моей нелегкой руки, интересное, ИМХО,
обсуждение Пелевина и его творчества.
Ну, и на два моих небольших эссе, где я говорю о рассказе "Иван
Кублаханов" и двух рассказах из последнего романа Пелевина
"Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда"
(
"Солипсистская притча Виктора Пелевина "Иван
Кублаханов"" и
"Три гипотезы и моя окончательная истина").
ВАСИЛИЙ ПРИГОДИЧ
КТО ТАКОЙ ПЕЛЕВИН?
Виктор Пелевин привлекает к себе наибольшее количество
определений "самый". Он - самый обсуждаемый и раскупаемый писатель в
России, он самый издаваемый за границей русский писатель, он автор самого
нашумевшего за последние годы романа "Чапаев и Пустота", его творчество
вызывает самое большое количество хвалебных и ругательных отзывов критиков
и, наконец, он самый загадочный писатель в России - почти не дает интервью
и не встречается с читателями. Тем не менее Пелевин согласился (впервые)
встретиться с читателями в Лондоне, ответить на вопросы и даже любезно
оставить автографы на своих книгах.
Виктор Пелевин стал известен как фантаст: его рассказы
появлялись в сборниках и в журнале "Химия и Жизнь", где в то время был
лучший раздел фантастики. Известность молодого прозаика не выходила за
пределы круга поклонников этого жанра, хотя ни к так называемой "научной
фантастике", ни к fantasy его рассказы отношения не имели. В результате
первый сборник пелевинских рассказов "Синий фонарь", хотя и исчез с
прилавков почти мгновенно, остался сначала незамеченным так называемой
серьезной критикой. На следующий год "Синий фонарь" получает Малую
Букеровскую премию как лучший сборник рассказов 1992 года, вскоре одна за
другой выходят три нашумевшие книги писателя: "ОМОН Ра", "Жизнь
насекомых"
и "Желтая стрела".
Сегодня Виктор Пелевин, которому всего 37 лет,
безусловно, бесспорно, непреложно является одним из самых популярных
(прямо скажем - прославленных) отечественных прозаиков - не только за
рубежом, где его книги переводятся одна за другой, но и на родине. Номера
журнала "Знамя", где впервые был опубликован его роман "Чапаев и Пустота"
шли нарасхват, как горячие пирожки, так раскупали экземпляры "толстых"
журналов лишь во времена полузабытого читательского бума, пресловутого
"угара" пресловутой "перестройки". Когда же роман вышел отдельным томом в
престижной черной серии респектабельнейшего издательства "Вагриус", он
очень долгое время оставался самой покупаемой и продаваемой
НЕДЕТЕКТИВНОЙ
(увы, мир грустен) книгой в России.
Виктор Пелевин не занимается саморекламой, как многие
авторы и избегает журналистов. Позвонивших ему приветствует в
автоответчике вежливый дамский голос: "Вы набрали такой-то номер. Оставьте
ваше сообщение после гудка. Интим и Гербалайф не предлагать". Про него
ходят самые невероятные слухи: мол, он - на самом деле - бандит,
контролирующий сеть коммерческих ларьков, или, к примеру, писатель дал
обет молчания и ни с кем не разговаривает. Впрочем, как сказано в
гениальном анекдоте: одно другого не исключает...
Пелевин свято верует (не без пленительного плутовства) в
тотальную иллюзорность реальности, в которой мы живем, а, точнее,
полагаем, что живем. Он то и дело обворожительно моделирует другие миры и
рассказывает альтернативные версии жутковатой российской истории: то центр
управления Совдепией находится в подземельях под Кремлем (а не в умах и
сердцах верных ленинцев) - "Повесть огненный лет". То горбачевская
перестройка происходит в результате мистических экзерсисов туалетной
уборщицы Веры Павловны, сосланной в роман Чернышевского "Что делать?" в
наказание за "солипсизм на третьей стадии".
Захватанная жирными пальцами площадных
мистиков-колхозников грань между жизнью и смертью в творчестве Пелевина
размыта. Так, герои "Вестей из Непала" и "Синего фонаря" вдруг начинают
понимать, что они - мертвяки, а старая шаманка легко вызывает из "нижнего
мира" души погибших на войне немецких летчиков, чтобы русские девушки,
выйдя за них замуж, могли уехать за благословенную границу ("Бубен
Верхнего Мира").
Однако, по мнению художника, в наших силах осознать
иллюзорность своей жизни, поднять ржавое забрало житейской пошлости и
"ЗДРАВОГО СМЫСЛА" и выйти под стерильный свет солнца подлинного Бытия.
Так
это и происходит с героями его последних книг: цыплятами-визионерами,
вырывающимися из окна птицесовхоза ("Отшельник и Шестипалый",
мотыльком-мыслителем Митей, превращающимся в светлячка ("Жизнь
насекомых"), загадочным рассказчиком "Желтой стрелы", сошедшим в конце
концов с бесконечного поезда, несущегося к "разрушенному мосту", а также с
Чапаевым, Анной и Петром Пустотой, которые погружаются в финале романа в
УРАЛ - "Условную Реку Абсолютной Любви".
"Чапаев и Пустота" - лучший метафизический роман в
лучшей в мире русской метафизической литературе. Впрочем, все не так-то у
Пелевина и просто, очень возможно, что все эти духовные и телесные
приключения происходят не с пелевинскими персонажами, не с автором, а с
читателями...
Господа, товарищи, леди и джентльмены! Пелевин -
совершенно изумительный повествователь, излюбленный автор
профессиональных
комментаторов, которые "торчат" на нем в самом высоком и многоаспектном
смысле этого великого русского марксистско-ленинского глагола (я торчу,
следовательно, я существую). Понятно, что серьезный комментарий к любому
пелевинскому творению в десятки раз по объему превзойдет авторский текст -
можно и в голове играть на баяне без баяна. Пелевинская проза -
неслыханный интеллектуальный наркотик.
И последнее: среди писателей (прекрасных,
высокоталантливых и даже гениальных) поразительно много дураков в самом
расхожем смысле этого слова. Так вот, Пелевин-художник невероятного ума, -
мудрец-духовидец, мистик-визионер. в самом подлинном значении... К
тому же и читать его - НЕВЕРОЯТНО ИНТЕРЕСНО.
Василий Пригодич.
Санкт-Петербург.
9 февраля 2001 г.
Новый Пелевин, старый Лао-цзы,
или
Вечный
Путь
Заметка первая
Молчал пять лет писатель-гуру, сочиняющий для
"продвинутой" молодежи (общее место у всех критиков) и "задвинутых"
дедушек (это я про себя, грешного), и выпустил книгу: Пелевин В.О.
Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Избранные
произведения. - М.: Изд-во Эксмо, 2003. 384 С. Тираж 150 100 (!!!)
экземпляров. На обложке - презатейливый коллаж: "Девочка с персиками"
Валентина Серова в знаменитых пелевинских темных очках, которую властно
обнимает со спины врубелевский "Демон". К чему это? Прочитай - "въедешь"!
Книга, разумеется, занимает верхние строчки в рейтингах
продаж. Критики слетелись, как жирные мухи на свежий конский навоз, и
жужжат, жужжат, жужжат. Одни - похваливают, другие - поругивают, все как
всегда. Удивил меня, пожалуй, один Сергей Мнацаканян, который в статье
"Пелевин & Пустота, или Как продать слона", посвященной выходу
долгожданного пелевинского опуса, простодушно признается: "Откровенно
говоря, я не собираюсь критиковать (!!!) или возмущаться (!!!) книгой
Виктора Пелевина. Я ее просто не читал" (Литературная газета. Љ 37
(5940). 2003, 10-16 сентября. С. 2). Sancta simplicita! Во, бля,
мудак! Читатель, уверяю тебя: я не буду "критиковать" роман Николая
Островского "Как закалялась сталь", ибо я его просто... Не любит В.Пелевин
шайку-лейку критиков, которые печатно именуют себя "эстетами" и
"высоколобыми интеллектуалами" (С. 67). Братаны и шалашовки! Я,
человек бывалый, со вкусом и без вкуса поживший, скажу: назвать себя
"эстетом-интеллектуалом" все равно, что публично с понтом заявить: "Я -
педераст". Пелевинская шутка на тему "мелкого литературного недотыкомзера"
(С. 66) дорогого стоит. И поделом! Для "не излишне продвинутых":
упоминается критик имярек... Поехали дальше.
Роман "Чапаев и Пустота" - лучший метафизический роман в
лучшей в мире русской метафизической литературе. На том стою. Правда,
роман "Генерация П" меня в свое время глубоко разочаровал, хотя я и
прочитал его внимательнейшим образом. Почему? Не скажу. Мои проблемы, ни в
коем случае не пелевинские. Процитирую несколько фраз из буклета,
написанного мной три года назад, к творческому вечеру Виктора Олеговича в
Лондоне: "Пелевин свято верует (не без пленительного плутовства) в
тотальную иллюзорность реальности, в которой мы живем, а, точнее,
полагаем, что живем. Он то и дело обворожительно моделирует другие миры и
рассказывает альтернативные версии жутковатой российской истории...
Захватанная грязными пальцами площадных мистиков-колхозников грань между
жизнью и смертью в творчестве Пелевина размыта. Однако, по мнению
художника, в наших силах осознать иллюзорность своей жизни, поднять ржавое
забрало житейской пошлости и "здравого смысла" и выйти под стерильный свет
солнца подлинного Бытия". Все так, все "рифмуется" и с последней книгой
писателя. Автор, правда, стал жестче, печальнее, мудрее и просветленнее. И
никакого "позитива" (как теперь принято изъясняться). И последняя фраза
все из того же буклета: "Среди писателей (прекрасных, высокоталантливых и
даже гениальных) поразительно много дураков в самом расхожем значении
этого слова. Так вот, Пелевин - художник невероятного ума, провидец,
мудрец-духовидец, мистик-визионер". Dixi.
Мои литературные заметки пользуются некоторым вниманием
публики (в частности, сетевой). Я часто получаю по электронной почте
письма, мол, Пригодич пишет "заказуху", писатели
(Акунин-Пелевин-Сорокин-Суворов-Быков-Житинский-О`Санчес-Кладо-Бушков
и
т.д.) платят мне за комплиментарные рецензии и прочая лабуда. Господа-
товарищи-братва, моим сединам не подобают детсадовские коммерческие
шалости. С Виктором Олеговичем я не знаком, вообще-то по годочкам он мог
быть моим сыном. Еще меня частенько упрекают в том, что из-за таких, как
я, щелкоперов, "пропагандирующих гнусные книжонки", молодежь не читает
Толстоевского. Отвечаю: молодежь читает то, что хочет читать и может
купить.
Читатель, ну, чего ходить вокруг да около, турусы
разводить: скажу честно: последняя книга Пелевина просто-напросто
гениальна. Некто из моей критической шатии-братии, полистав книгу,
сладострастно набирает на клавиатуре сакральное слово: говно. Врет,
шельмец, врет и себе, и читателю. А почему врет-то. Завидует пелевинской
славе, тиражам, гонорарам, переводам на все мыслимые языки. Как говаривал
покойный А.А. Собчак: "Не думайте, что мир прост, на самом деле - он
еще проще".
Итак, в подзаголовке книги обозначено: "Избранные
сочинения". И верно - в сборник вошли: мастерски срифмованный хитроумный
текст "Элегия 2", роман "Числа", повесть "Македонская критика
французской мысли", рассказы "Один вог", "Акико", "Фокус-группа" (раздел
"Мощь великого"; натурально: говорим о великом, подразумеваем Путь Дао),
два рассказа "Гость на празднике Бон" и "Запись о поиске ветра" (раздел
"Жизнь замечательных людей").
За "Элегию 2", как говаривали в старой Одессе,
гутарить не буду. Читатель, одолеешь книгу, перечитаешь потом пару раз, и
все "встанет"... на свои места. "Вставляет", ой, как "вставляет". Еще раз
нажму на педаль: это не стихотворение в обыденном понимании, это -
рифмованный текст. Почувствуй разницу.
"Числа". О чем роман? Да все о том же: о жизни и смерти,
о любви и ненависти, о верности и предательстве, о свободе и несвободе, о
святом и растленном, о высоком и низком и, главное, о специфической
опасности (духовной и физической) деловой жизни в современной
России (главный герой - московский банкир). Э, читатель, не криви губу,
мол, такого навалом в любом русском криминальном или дамском романе. Все
так и все не так. В "Числах" главное не ЧТО, а КАК.
Читатель-эмигрант, сделавший карьеру в Европиях-Америках
после ошеломительного крушения Красной Империи, скажет, мол, жизнь
банкира-бизнесмена-владельца корпорации и на Западе опасна: стрессы,
коммерческие риски, возможность разорения и т.д. Так-то оно так. В России
ко всему этому присоединяется бандитская Сцилла и чекистская Харибда,
беспардонное "кидалово", горячая пуля и холодные (никчемные с точки зрения
природного западного аборигена) размышления о посмертии-пакибытии. В этом
нет никакого буржуазного профита. О, духовный соблазн! "Россия. Лета.
Лорелея".
В Совдепии жизнь была уютней и проще. Окончил школу на
тройки, поступил на тройки в технический ВУЗ, окончил на тройки-
распределили в конструкторское бюро в "ящик" либо на завод (Господи,
никогда я, убогий, на заводе не был). Никаких тебе "стран проживания",
"видов на жительство", получения гражданства, банков-фирм, американских
университетов и т.д. Оклад: 100-105-110 рублей, плевать на то, хороший ты
инженер либо хреновый. Прошло лет пять... на работу не опаздываешь,
антисоветскую литературу не распространяешь (включая "Дхаммападу" и
"Бхагавадгиту; кто забыл - кришнаитов сажали, как репку), ездишь на
овощебазу, носишь на демонстрациях портреты членов незабвенного Политбюро
- старший инженер. Жалованье повысили, в партию родную приняли, путевки
дают - рай. Детишки подросли - и им путевки в пионерлагерь. Лет через
пятнадцать квартира даром (не ты ее заработал кровью и потом). И никто
никогда тебя с работы не уволит. Тут и пенсия скоренько подкатывает: 132
рублика; мало, но с голоду копыта не отбросишь. Правда, и евпатридом не
станешь. Соблюдай дхарму развитого социализма: до коммунизма - рукой
подать. Нонеча постсоветский человек выброшен на вологодский мороз или
калифорнийскую жару и сладко грезит о былом. В отличие от В.О.Пелевина,
которого прежний режим посадил бы минимум в "дурку", постсоветскому
человеку свобода слова ни на хрен не нужна. С хорошей женой под одеялом да
с корешками на кухне под портвейн "Агдам" свобода слова была и пребудет
вечно. Что-то я отвлекся, загогулина вышла, "звиняйте".
О сюжете романа ни гугу. Скажу лишь на простецком языке,
что в основе оного - пифагорейское учение о сакральном числе,
герменевтическая нумерология, гексаграммы китайской магической "Книги
Перемен", учения о переселении душ, оккультные призвуки романа
Г. Гессе "Степной волк" и верб... (не буду дописывать слово, дабы
читателю не нужно было хвататься за словари). "Числа" содержат полный
реестр пелевинских "фишек-мулек": четкий сюжет, пленительную словесную
"игру в бисер", висельнический юмор, инфернальную "подкладку",
"архетипические пласты", "новорусский дискурс", "новые репрезентации",
табуированную лексику (к примеру: "иди ты на х<.>й и там погибни";
"Ом Мама Папин Хум", "За Е. Боннер" - не надо нос морщить и гневно
сморкаться - это отнюдь не казарменный юмор, это - плетение словес ) и
т.д. и т.п. Резко, правда, потягивает жуткий инобытийный сквозняк, но для
пелевинского читателя сие не в диковинку. Книгочей, помнишь набоковскую
"Защиту Лужина"? Так вот, Пелевин пишет несравненно круче, аж жидкие
поджилки читательские трясутся, и уши оттопыренные инеем покрываются.
Лет восемь назад Пелевин был провозглашен критическим
синедрионом полковым знаменем, "умом, честью и совестью" русского
прыщавого, но весьма смышленого по части зашибания "бабла-лавэ"
ПОСТМОДЕРНИЗМА-ПОСТМОДЕРНА. Читатель, не хочу забивать тебе голову
концептуальным обоснованием дефиниций. Херня это все. За меня молвит
Виктор Олегович:
"Что это такое постмодернизм? - Это когда ты делаешь
куклу куклы. И сам при этом кукла. - Да? А что актуально? - Актуально,
когда кукла делает деньги... - Медицина утверждает, что пидарасы бывают трех
видов - пассивные, активные и актуальные. Первые два вида ведут себя так
потому, что такова их природа, и к ним претензий ни у кого нет. А вот
третий вид - это такие пидарасы, которые стали пидарасами, потому что
прочли в журнале "Птюч", что это актуально в настоящий момент. И к ним
претензии будут всегда... - Есть еще более страшный вид пидарасов,
четвертый. Это неактуальные пидарасы. Именно сюда относятся те пидарасы,
которые выясняют, что актуально, а что нет в журнале "Птюч". Кроме того,
сюда относятся постмодернисты" (С. 140-141). Исключительно ядовито,
но в тему. Все ТАК и есть. Умри, Денис, лучше не скажешь. Все именно ТАК.
Под этими словами, полагаю, в "сердечном соглаcии" (Entente) подпишутся
многие, да и все остальные, почешут репу... и присоединятся. Излишне нервные
филологические Раймонды Дьен и Долорес Ибаррури сюда не захаживают.
Постмодернизм-постмодерн - величайший лохотрон в культуре (западной и
русской) для незатейливых хлопцев и дивчин с высшим физико-математическим,
техническим и гуманитарным образованием. Горячие парни и прохладные девки
лихо капусту срубили, да еще и сейчас рубят, да как резво. О, времена, о,
нравы.
Господин Пелевин - изысканный стилист, владеющий всеми
техническими искусами вербального искусства, зачастую пишет СМАЧНО. Не
могу удержаться: дюжина цитат специально для читателя:
"Степа уважал психоанализ, считая его чем-то вроде
рыночной экономики души" (С. 99); "Когда-то здесь простирались
огромные азиатские царства - Иранское, Монгольское... Когда они ушли в
прошлое, их место заняла Московия, которая расширялась несколько столетий,
пока не стала огромнейшей в мире империей. Подобно приливу, она
растекалась сквозь леса и бесконечные степи, кое-где заселенные отсталыми
кочевниками. Встречая сопротивление, она останавливалась, как это делает
прилив, чтобы набрать сил, и затем продолжала свое неостановимое
наступление... Степа подумал, что метафора чем-то напоминает историю
ваучерно-залоговой приватизации> (С. 104); "Правительство России
обозначается в современном китайском языке четырьмя иероглифами: -
временный, быстротечный", - "начальник", - "труба, нефтепровод", - "север"
(С. 105); "...политическая партия крупных латифундистов под названием
"Имущие вместе" (С. 136- 137);"У российской власти... есть две
основные функции, которые не меняются уже много-много лет. Первая - это
воровать. Вторая - это душить все высокое и светлое. Когда власть слишком
увлекается своей первой функцией, на душение времени не хватает, и
наступает так называемая оттепель - ярко расцветают все искусства и
общественная мысль" (С. 145: курсив автора); "Кто это говорил,
что в открытом исчезает героизм? Сорос, что ли? Наоборот.., кроме чистого
героизма там вообще ничего не остается" (С. 158); "Пьеса называлась
"Доктор Гулаго" и позиционировалась как трудный первенец российской
гей-драматургии ("Первый блин гомом", - шутил неизвестный рецензент)"
(С. 170); "... вся наша культура - просто плесень на трубе. Которая
существует только потому, что нефть нагревают. Причем нагревают ее совсем
не для тоно, чтобы расцветала плесень. Просто так ее быстрее прокачивать"
(С. 176); "Это было даосское изречение-врата для вступления на Путь.
Иероглифы означали: "Лучше журавль в небе, чем ... в ..." (С. 210);
"Come, Tatyana, in the dark. We will eat and we will fuck"
(С. 222; курсив автора); "Красота спасет мир и доверит его
крупному бизнесу... За все свои дары человечеству... капитал хочет совсем
немного - чтобы мы согласились забыть себя, играя простые и ясные роли в
великом театре жизни" (С. 250-251); "...меня безумно раздражает этот
педерастический детерминизм, который сводит к репрессированной
гомосексуальности все, что чуть выходит за умственный горизонт биржевого
маклера" (С. 253). Цепляет? Цепляет, ибо дело Фрейда-Адлера-Юнга
живет и побеждает. Писатель ВСЁ видит и ВСЁ понимает: король не просто
гол, он еще - "аки свиния - в калу". С нами - Он, за нами - великая
Россия, эх, без креста.
Себя потешу дивной цитатой: "...богема существует главным
образом для того, чтобы скрашивать досуг дорогих адвокатов" (С. 127).
Читатель, я жил в богеме, я дышал цыганскими легкими ее сладким и
тлетворным воздухом. Богема - тавро на лбу на всю жизнь и послежизнь. Уже
много лет я не жгу свечу с обоих концов, утратив смазливость и здоровье,
превратился (внешне) в облезлого буржуина-бабуина. Однако все равно я -
царь и раб богемы... "у времени в плену". Существенное уточнение про
"дорогих адвокатов". Питерские литераторы поколения
Бродского-Рейна-Наймана-Бобышева пили-ели частенько на "чужие" денежки, а
мы, младшенькие (списка не будет), "газовали-квасили" на "свои" рублики,
честно заработанные честным трудом. Ей-Богу! На адвокатские бухло-закуску
не рассчитывали, да и просто... промолчу. Каждому - его!
Отменный роман, правда, шедевр своего рода, в своем
роде: трагический, смешной, метафизически ужасающий, занятный,
забавный, очаровательный (здесь это не дамское словечко), прельстительный
и прочая, и прочая, и прочая. Любезный книгочей, пора дедушку Кота за
бороду дернуть и спросить с пристрастием, как в ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-
ФСБ,
почему книга-то гениальна? Отвечаю. Поглощая, как пасту-макароны,
изумительный пелевинский роман, читатель на инвалидной коляске въезжает в
повесть "Македонская критика французской мысли" и в "рассказы" Виктора
Олеговича и... хрясь лбом в бетонную стену, ибо эти тексты Виктора Олеговича
беспримесно гениальны.
"Объясняю на пальц&##225;х, что такое категорический императив
Канта", - как вразумляет непросвещенных школяров мой знакомый профессор
философии из университета... (много ныне университетов развелось, как
тараканов). Друг мой высокий, представь себе, что, повалявшись часика три
на пляжном песочке, выпив четыре бутылочки пенного пивка "Сансара",
поглазев на пучеглазых девок со свиными лядвиями, ты сдуру, от нечего
делать, покупаешь у вульгарного зазывалы билет в балаган под открытым
небом (типа сочинского "Летнего театра"). Вошел, взял в буфете баночку
джин-тоника "Тримурти" и пакет чипсов "Амитаба", сел. Начинается
концерт-солянка. Ну, занафталиненные поп- дивы поют под "фанеру" и
силиконовыми титьками трясут. Скукота. Хор пейсатых дядек зычно поет "Тум...
балалайку". Не сахар. Занавес. Перемена декораций. Сцена разъезжается.
Пара сотен солистов Краснознаменного хора Советской Армии громоподобно,
так, что колонны, устремленные в небо, сотрясаются, заводят любимую песню
моего детства: "Сталин - наше знамя боевое". Занятно. Тут выскакивают
юмористы-речетворцы в потертых пиджаках, густо осыпанных перхотью, и несут
такую околесицу препошлейшую, что мухи дохнут и блевать до головокружения
хочется. Айн-цвай-драй. Сцена вновь подвергается деконструкции: выезжает
оркестр Мариинского театра и под водительством Валерия Гергиева
"урезывает" "Полет Валькирий" из оперы Лао-цзы "Дао дэ цзин". Гаснет свет,
зал трансформируется в сцену, сцена - в зал, зрители и музыканты, сбросив
телесную хитиновую оболочку, в обнимку неспешно отправляются в
"Путешествие на Восток" под ледяным ветром "нечеловеческой музыки"
(В.И. Ленин), которая, оказывается, сама себя продуцирует. Концерт
окончен. Дальше все, как у В.В. Розанова.
Вот такие мыслишки возникли у меня, когда я залпом, как
стакан теплой водки, отринув срочную работу, прочитал роман "Числа" и
тараном (если угодно, старым валенком) вломился в пелевинские повесть и
рассказы. "Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное
Дао". А мы тут шандарахнем старикашку Лао-цзы по башке "Логико-
философским
трактатом" воинствующего педераста Витгенштейна: "Если вопрос вообще может
быть поставлен, то на него можно и ответить".
В "Македонской критике французской мысли", внешне
полукарнавальной и легкой для чтения, таятся, поверь, читатель, глубины
непромерные. Название повести "намекает на Сашу Македонского легендарного
убийцу"-снайпера (С. 270). Киллер убивает отца героя (красного
олигарха-нефтяника), а сын "мочит" "лягушатников". Некоторые персонажи
"Чисел" плавно перетекают из романа в повесть и рассказы, как шарики
ртути. Герой третьего ряда из "Чисел" по кликухе "Кика" обрушивается в
повести на "величайших французских мыслителей прошлого века. Мишель Фуко,
Жак Деррида, Жак Лакан и так далее - не обойдено ни одно из громких имен"
(С. 271). Пелевин потешается над Бодрияром и Бартом, но не упоминает
ни Ж.Делеза, ни М.Элиаде, ни Ц.Тодорова (и верно: реальные и правильные
пацаны).
Надеюсь на то, что поэтам-юмористам-сатирикам придется
по душе целомудренный пелевинский элегический дистих":
"Как-то раз восьмого марта
Бодрияр Соссюр у Барта" (С. 293).
Читатель, только не подумай, что речь идет о швейцарце
Карле Барте (1886-1968), фундаторе диалектической теологии. Барт-то Барт,
да не тот (Ролан). В повести упоминается и пречудесная "фреска-триптих под
названием "Мишель Фуко получает от ЦРУ миллион долларов за клевету на
СССР" (С. 288). Читатель, не нравятся тебе пелевинские шуточки, тогда
изучай титанические культовые романы (конца 1940-х гг.): "Счастье"
П. Павленко и "Кавалер Золотой Звезды" С. Бабаевского (никакого
юмора). Эх, эти духоносные опусы сейчас и не помнит никто. На самом деле
Пелевин избыточно, пугающе-содрогательно серИозен...
Окончание следует. Нам не "западло".
Петергоф.
14 сентября 2003 г.
Старый Пелевин, новый Лао-цзы,
или
Вечный
Путь
Заметка вторая
Дао, которое может быть выражено словами, не есть
постоянное Дао...
Дао постоянно осуществляет
недеяние, однако нет ничего такого, чтó бы оно не делало.
Лао-цзы.
"Он сказал "Поехали!"" Ночь глухая на дворе. Береза моя
любимая за окном кренится под ветром. Жара для Петергофа
(23 сентября) небывалая: плюс семнадцать. Цыпочка моя несравненная
почивать изволит: завтра на службу в Петроградский госуниверситет имени
Дзимму (юридический факультет имени Д.С. Мережковского). Первая моя
заметка написана не по годочкам моим игриво, борзо, разновесно и
разномастно. Сейчас меня влечет минорная интонация (не без балагурства,
конечно, из шкуры не выскочишь). Почему? Объясняю. Вернулся я недавно с
"сороковин" (допустимо сказать: сорокоднев, "сорокоуст") хозяюшки
петродворцовой квартиры, в коей я прожил в общей сложности годика два с
гаком. Так вот, ни хозяйка моя покойная, ни дочь ее с мужем, ни внучка с
супругом, напоминающим Пуделя-Немцова (мрачно-веселый балабол), ни гости
слыхом не слыхивали ни про Виктора Олеговича, ни про Будду Амиду. Отроки и
прелестницы-плутовки! Эти люди, которые живут простой, милой жизнью
житейской, не хуже нас будут, да-с, шустрых и остроумных.
Господин Пелевин в гениальном кульбите-сальто сломал шею
на восточной мистике:
буддизм-даосизм-суфизм-марксизм-ленинизм-еврокоммунизм-маоизм-ваххабизм-
чучхеизм
и прочий тлетворный ревизионизм. Шея срослась, но криво, головушка буйная
не "крутится-вертится", глаза немигающие смотрят только на Восток. Дело
рутинное. Не на Г.А. Зюганова с Т. Блэром вкупе писателю глядеть
(что интересного в этих буржуазных козлинах).
У меня всегда есть пара историек, ну, чисто бравый
солдат Швейк. Вот парочка быличек про оккультизм ориентальный. Был я
когда-то молод и смазлив, как макака, прохлаждался на отделении русского
языка и литературы филологического факультета Ленгосуниверситета им.
А.А. Жданова и дружил крепко со школяром "с (!) отделения
тибетологии" (принимали пять человек раз в пять лет) Геннадием Л.
Геночка, ау! Прозвище у Гены среди студиозусов было мощным и кратким:
"Мужчина" (справедливая кликуха, кстати). Геныч много лет заведовал
восточным сектором в Эрмитаже, ныне страдает на чужедальной
Великобританщине, владея антикварной фирмой по продаже-перепродаже
понятно
чего.
Первый курс, филфак-востфак, барышни, рыдающие над
запрещенным Мандельштамом, тяжкая учеба и легкое гужевание. Где-то во
втором семестре в крошечную группу тибетологов затесался вольнослушателем
литовец Людас В. Был он нас лет на восемь-девять старше, имел высшее
фармацевтическое образование, занимался успешно (чрезвычайно) тибетским
целительством (по тем временам - прямая уголовная статья: "незаконное
врачевание"; врачом-то он не был, правда, лечил каких-то литовских
коммунистических орехов кокосовых, ему все прощалось). Разговорным
тибетским тогда никто не владел (кроме немногочисленных лам), посему Людас
учился переводить с ксилографов медицинские трактаты из Поталы. К чему это
я все? Читайте дальше или... "срубитесь".
Красив был Людас, как натуральный "нордический" ариец.
Угодник был дамский неописуемый. Где-то весной 1967 г. он сумел
обольстить махарани Автономной Советской Социалистической республики
Сикким (сия достойная дама с большой свитой и помпой приезжала в город
Ленина); бедолагу (Людаса, разумеется) в Гебуху таскали нещадно. Сошло с
рук, списали на укрепление дружбы народов. Баловался Людас много, и вдруг
(как бы это сказать нежно, дабы у читательниц ланиты не зарделись)... а,
вот... покинула его нутряная посконная дионисийская сила. Беда. В те времена
былинные за мечту вербализованную о буржуазной "Виагре" посадили бы сразу
по статье 70 (в девичестве статья 58.10 - она же 116 пополам, п.
10). Кто помнит, тот не забудет. А кто не ведает, так тому и знать не
нужно.
Через недельку прилетает на помощь лама Б. из
Иволгинского дацана (на всю Россию было два дацана: в Бурятии и под
Читой): осанистый, чрезвычайно культурный и элегантный господин (учился в
Монголии и Японии). В большой темной бутыли у него было лекарство,
изготовленное на основе мочи белок-летяг. Я совершенно серьезно. Эту
кошмарную жидкость (вонючая, как стенограмма XVIII съезда ВКП(б))
Людас стал на моих глазах кушать столовыми ложками, и горе горькое
миновало через недельку. Наставник литовца как-то поделился со мной
военными воспоминаниями: сражался честно с гитлеровцами в звании майора
Красной Армии. Я его спросил нагло, мол, как же Вы, буддист, врагов
убивали. Он мне ответил четко (я эту фразу на всю жизнь запомнил): "Я
ПЕРЕВОДИЛ их на ИНЫЕ круги бытия". Крепко сказано. Виктору Олеговичу
понравилось бы.
Через пару лет с Людасом произошла неизбывная перемена.
Бросил он к бесам буддийским жирную частную практику и стал... заведующим
восточным отделом Каунасского музея. Где-то курсе на пятом Гена навестил
его в столице "буржуазной" Литвы. Никаких выпивок-барышень. Однокомнатная
квартира без стульев-кресел-кроватей, алтарь буддийский, молитвенный
коврик, ксилографы и все... Печаловался он о последнем своем грехе: Людас
тогда еще марки собирал. Знаю, что он жив, обретается в монастыре в горной
Индии. Кстати, и Пелевин прожил последние годочки в затворе...
Дети, как говаривали старые диссиденты о коммунизме (а
мы переиначим): "Буддизм (да и все восточные эСотерические учения) нельзя
попробовать, его потом не выплюнешь". Два слова о Геннадии. Много он
потусовался по монастырям-дацанам. Сейчас мечтает дожить до пенсии и...
уехать в Непал безвозвратно.
Знавал я еще одного человечка (известный господин,
Царствие ему Небесное, посему даже инициалами его не обозначу). В Питере
на рубеже 1960-1970 годков существовала (как и сейчас, впрочем) не
только колхозная, но и доподлинная эЗотерика. Так вот, мистер X.
принял сложнейшее ритуальное буддийское посвящение (на что ушло года два)
и... впал в пошлейший магизм-гипнотизм (не платил в ресторанах, ПРОСТО ТАК
получал деньги в сберкассе, ибо официантки-кассирши его НЕ ЗАПОМИНАЛИ).
Кончил он плохо, вселился в него некий злой дух, и не стало человека...
Читатель, я ни в коей мере не хочу поколебать твое
целомудренное мировоззрение-миропонимание-мировидение. Тридцать три
годочка тому назад пришел ко мне домой мистер X. Водки мы не пили, а
портвейны тогда были только марочные. И портвейн не пили. Как сейчас
принято говорить, дружок мой решил понты кинуть, встал на ВЕРТИКАЛЬНУЮ
стену и... стоит. Ну-с, юноша Кот был пацаном сметливым, мол, гипноз,
подошел, подсунул руку, попробовал вес тела: все натурально. Пиджак не
провис, ибо был застегнут на все пуговицы. Потом мистер X. специально
походил по вертикальному ковру вверх-вниз и справа-налево. Не верите, а
зря. Зачем мне врать, ежели голова моя седа, как позапрошлогодний снег.
Сразу скажу: я чрезвычайно далек от оккультных практик, я - серьезный
православный дядя, но кое-что в этих делишках жутких кумекаю, ибо мои
ПЕРСОНАЖИ Серебряного века всерьез баловались ЭТИМ. Я даже кое-что
пописывал о спиритизме, и не всегда цензура каленым железом выжигала.
Любезный читатель скажет: вот раскатился мелким бисером
чудак старый. А где же Пелевин? Как говаривал мой знакомый лесник: "Все
будет, но не сразу". Казаки круговые! Пора сказать вот что. Многие из нас
считают буддизм (про махаяну-хинаяну - молчок) - особливо в тибетском
изводе - этической системой, религией без Бога, голливудской
интеллектуальной забавой, сладким духовным утешением климактерических дам
и пр. Экий Далай-Лама - какой нежный, милый, культурный, на двадцати
языках шпрехает, Достоевского читал и руки, как Маяковский, все время
моет, убоины не кушает и собачек любит. Боязно, но скажу. Нежная улыбка
Далай-Ламы, как покрывало Изиды, по сей день скрывает кровавые языческие
ритуалы (человекоубийственные и жесточайшие). Да-с, страдание и
освобождение. Многие об этом знают, но немногие пописывают. И я заткнусь.
Бесовидение и бесоодержание. Книгочей, я допускаю мысль, что ты в Бога не
веруешь, но в бесов-то... выгляни в окно...
Пелевин предпринял осознанно-продуманное "Путешествие на
Восток" и не вернулся, остался там. Произошла с ним некая
псевдо"метанойя", душу русскую он утратил. Впрочем, сие не имеет никакого
отношения к КАЧЕСТВУ его творчества. Опасны такие пируэты, ибо он -
крещеный, помирать-то придется не по "Книге мертвых" (с комментариями
К. Юнга), а на русский протокрестьянский манер (так скажем). Крещение
неотменимо... Аккуратные и неаккуратные конфессиональные
предпочтения-разночтения - фишки-мульки опасные и губительные. Помните у
Андрея Белого: "Я гублю безвозвратно" (м.б., без возврата - не помню,
старый стал, голова дырявая).
Итак, "тормознулись" мы на повести "Македонская критика
французской мысли". Герой Кика "мочит" в ней философов-"лягушатников",
которых "в последние годы позиционируют в качестве секс-символов мыслящей
французской женщины от сорока до шестидесяти лет" (С. 269). Ну и
советским властителям дум перепадает. Кика, обучавшийся у Зураба (Зизи)
Мердашвили (так!) возводит этимологию термина "любомудрие" "не к
выражению
"любовь к мудрости", а к словам "любой мудак"" (С. 269). Все очень
зло, четко, ядовито. Не удержусь и процитирую: "Современные философы - это
подобие международной банды цыган-конокрадов, которые при любой
возможности с гиканьем угоняют в темноту последние остатки простоты и
здравого смысла" (С. 270), в их текстах "тупой ум утонет, как утюг в
океане г-на (так!), а острый утонет, как дамасский клинок" (С. 271);
...французская философия... - интеллектуальная погремушка, оплачиваемая
транснациональным капиталом исключительно для того, чтобы отвлечь внимание
элиты человечества от страшного и позорного секрета цивилизации"
(С. 273).
А в чем секрет? Не скажу. Автор, на первый взгляд,
забавной "макаронической" (так скажем) повести, мобилизовав
"метафизический опыт", создает такую жуткую концепцию
преобразования-преображения-перетекания мертвых-живых "миллионов
поверивших в коммунизм душ после закрытия советского проекта" в... (молчок,
сам читай), что оторопь берет, и лимфатические узлы набухают. Намекну лишь
на то, что Кика открыл "тайну денег" и... "нефти", обосновал обстоятельно и
аргументированно (как пишут в отзывах на диссертации) "разгадку
посмертного исчезновения советского народа", как банку консервным ножом,
вскрыл гноящуюся сакральную тайну советского "ГУЛАГа". Все это "выделано"
гениально, на одном дыхании, легко, без "истерик, без поз, без тревог"
(В. Шершеневич). Чистый дух в черном вакууме. Ну-с,
обноски-портянки-носки "нюхать" пелевинские, как мне любезно предложили, -
дело на любителя (впрочем, мы не в казарме), но можно и "обонять"
внутренним нюхом в его текстах безмолекульные эманации "ци". Во, как
дедушка Кот, духовный растлитель молодежи, куролесит.
Ни слова о писательских технологиях неимоверных. Четыре
фразы о Сорокине и Пелевине. Замечательный поэт, историк русской
литературы, вдова поэта Виктора Кривулина, Ольга Кушлина
написала мне в частном письме: "Сорокин - химически чистый гений". Меня аж
пот прошиб: как четко и верно (опорное слово, разумеется, "химический"). В
годики-ходики моей юности незабвенной приходилось мне пить спирт чистый (я
не одинок в этой славной манипуле). Цвета нет, не вкус, а ожог, запах
специфический, но по головушке лупит, как бита бейсбольная. Вот так
"действует" проза Сорокина. Пелевинские тексты по вкусу, цвету и запаху
головокружительному напоминают водицу из ручейка, стекающего с вершины
Пэн-лай. Холодна водичка, вкусна, во рту покатал, проглотил и через час
заметил (голова поплыла), что в ней те же 96 градусов крепости. Эх,
хулители Пелевина, бурхана на вас нет. Еще: Пелевин людей любит-жалеет,
как Некрасов-Григорович-Панаев... И еще: проза пелевинская пОтом не пахнет.
Абзац о рассказе "Один Вог". Вот его-то ВСЕ критики
прочитали. Почему? Потому что объем - полторы странички. И все о нем
написали. Почему? А есть в рассказе ОДНА фраза, прозвеневшая в нашем
отравленном, загазованном, зачастую "уворованном воздухе" (Мандельштам), о
"резком, холодном и невыразимо тревожном порыве ветра, только что
долетевшем со стороны КРЕМЛЯ" (так у автора; С. 304).
Эх, читатель, голубчик, процветающий или хиреющий в прекрасном далеке,
помни завет моего тестя, генеральского сына, ходившего в гимназию в белой
Ялте (потом Бела Кун и Р.С. Землячка переименовали курортную
столицу на годы в "Красноармейск"), чудом выжившего, приспособившегося,
увы, позже - удачливого советского киносценариста-драматурга, лауреата
Сталинской премии: "Нет таких свобод, которых нельзя было бы отнять". А
написан-то как рассказик мастеровито (высшая похвала для меня).
Дальше едем. Пленительный рассказ "Акико". О чем? Об
опасностях наших игр сетевых и о Большом Брате, который видит все и
помалкивает до поры до времени.
Новый рассказ "Фокус-группа". Что сказать - не знаю,
душа пуста и по клавиатуре пальцами шастать боязно. Я - человек отчасти
начитанный, конспектировавший "Коммунистический манифест", "Евангелие от
декаданса" Г.В. Плеханова, "Памяти Герцена" Н. Ленина, Программу
КПСС, Боевой устав пехоты, "Малую землю" Л.И. Брежнева и еще
несколько брошюрок-статеек. Этот рассказ я прочитал три раза. Вздохну
натужно и скажу: выси горние и "бездны содомские" (Достоевский; у Федора
Михайловича и намека нет на... понятно, на что). Рассказ о смерти, о рае и
аде. "Воля к смерти" (С. 360), мощь, планка силы такая, как... в
предсмертных размышлениях-ощущениях-переживаниях Андрея Болконского и в
"Смерти Ивана Ильича". Я - не рекламист, Виктор Олегович не нуждается в
рекламе. И как далеко (как до Юпитера) от христианства (даже в его
пожаропредохранительной протестантской модификации, не говоря об
"огненном" православии без карамельной обертки тароватых "батюшек").
Чистый дух в черном вакууме. И какой-то античный ужас, как на картине
Л. Бакста "... terror". А протагонист рассказа - "Светящееся Существо",
перекочевавшее из бульварных книжонок с записями ощущений людей,
переживших клиническую смерть и возвратившихся СЮДА, это... нет, не ОН...,
а
вдруг ОН..., но... Боюсь договорить, а человек я не трусливый. Ох,
книги-однодневки.
Отвлекусь на абзац. У хозяйки моей покойной (по
специальности она - маляр) есть "библиотека" (как во всякой советской
семье). Две полки книг. Ассортимент - бессмысленный и безумный:
Н. Вирта, Д. Фурманов, "Как избавиться от геморроя",
Ю. Смуул, антология "Родина советская", два романа
Ф. Незнанского и А. Марининой, М. Шагинян, К. Федин,
"Современный русский язык. Морфология (курс лекций). Под редакцией акад.
В.В. Виноградова" (непревзойденный по сей день УНИВЕРСИТЕТСКИЙ
учебник) и т.д. И почему-то стоит на полке сиротливо второй том
(один-одинешенек) из собрания сочинений К. Симонова в десяти томах.
Вот я передохнул с полчасика (восьмую страницу строчу, притомился) и
внимательно пролистал фолиант: "Дни и ночи" (повесть), рассказы
(1943-1945), пьесы (1940-1945). Все мертво и никогда не воскреснет. А вот
у Пелевина все живо и никогда не умрет, ибо самое усладительное и
ИНТЕРЕСНОЕ "чтиво" для неинтересных людей - плутовские, смертельно
опасные, авантюрные духовные похождения-приключения.
Все бурлит, играет, пузырится, резко пахнет и прет, как
тесто из кадки. Испек писатель каравай, не мой это хлебушек, восточными
пряностями-отдушками преизбыточен, но духовитый... Впрочем,
ортодоксальным
православным (так напишем), исламитам, иудаистам, индуистам, буддистам,
синтоистам Пелевина читать не советую, ибо специфический соблазн велик.
Эх, Русь-полонянка, что за народ такой у Тебя странный. Вон у
колбасников-немчинов зануднейший Теодор Фонтане - классик первого ранга. А
у нас никто ни одного романа Н. Лескова (ну, разве что "Соборян") не
читал. Андрей Белый - один из величайших базальтовых монолитов в
мировой литературе, а мы...
Пелевин - живой классик, гениальный плут-провидец,
зачинатель великой русской литературы XXI века, а мы все норовим его
дегтем измазать и в перьях вывалять.
Предпоследний рассказ именуется "Гость на празднике
Бон". Чудо словесное, кружево нематериальное (впрочем, кое-кто помнит
ленинское определение материи, так вот не дай, Бог, никому пережить
антиматерию пелевинской новеллы "в ощущениях"). За словом я обычно в
карман шустро "залезаю", но здесь что-то помолчать в тряпочку охота.
Рассказ может быть истолкован как предсмертный монолог несравненного
японского "теурга-демиурга" (простите за стилистическую колхозность) Юкио
Мисимы и как посмертный монолог (сами догадывайтесь).
О личных предпочтениях. Мне очень сладко, что изнаночной
канвой рассказа явилась самурайская книга "Хагакурэ" - весьма жестокая и
одновременно великодушная к "мыслящему тростнику". Признаюсь, что из всех
прочитанных книг я часто перелистываю Писание (Молитвословов у меня штук
шесть), томик Мандельштама, "Темные аллеи" Бунина, "Дао дэ цзин" и...
"Хагакурэ".
Ох, пришлось мне в свое время для работы (не для забавы)
штудировать Ницше и достославного Маркиза, кино про которого все видели.
Лихие ушкуйники, спору нет. Вот, как Пелевин, страдающий в абсолютном
мраке-холоде Богооставленности, в двадцати двух словах сформулировал ИХ
преступный вклад в замызганную банку-копилку европейской духовности (с
окурками и затертыми медяками; простите за употребление словечка
"духовность"): "...Бог есть, но только до какой-то границы. Ницше пересек ее
с мужланской прямотой; де Сад был в этом изящнее и гаже"
(С. 359-360). Без комментариев. Когда-то я написал об этом страничек
шесть, а теперь наколол их на гвоздик в сортире. Проехали. И этот рассказ
о смерти... А "извитие словес" какое, Боже мой. Читатель, думаю, что я
процентов на десять ПОНЯЛ и усвоил пелевинскую книгу. Это не мало.
Вильнем кошачьим хвостом налево. Лет тридцать назад
хотела мне понравиться одна половозрелая, истекающая соком филологическая
барышня. Подходит ко мне и задает вопрос куртуазный: "С.С.! Что Вы думаете
о символике альбигойских голУбок в драме Блока "Роза и крест"?" Я в ответ,
мол, ничего не думаю, если соблаговолите, то полистайте книгу Жирмунского
"Источники драмы Александра Блока... и т.д.", впрочем, по-моему, Виктор
Максимович об этом не писал. Опять к чему это я? А к тому, что в данных
заметках, как в марксизме, нет ни грана этики (узнаЁте острое перо одного
острого публициста), а уж тем паче комментирования. Для того, чтобы дельно
прокомментировать Пелевина нужны годы, тома тяжеленные и жопа каменная.
Мои заметки (как всегда) - мое частное мнение по частным проблемам.
Еще об истолковании-комментировании. Получил письмо по
"емельке" от одного достойного господина: "Я принадлежу к старшей группе
"задвинутых дедушек" и разделяю Ваше мнение о новой книге
В.О. Пелевина. Правда, меня озадачило Ваше утверждение, что
"Македонская критика французской мысли" "легка для чтения". Я -
остепененный технарь и недостаточно грамотен для понимания всех тонкостей
этого рассказа" (нужно - повести - Вас.Приг.). Ой, не надо
комплексовать-переживать. Все интеллектуальные фишки-мульки-прибамбасы
Пелевина работают только на то, чтобы вызвать у читателя сильнейшие
мыслительные эмоции, словесно никак не оформленные. Пелевин - психограф,
его несет бурная волна зачастую "автоматического письма" и смывает
читателя в этот поток. Пелевина и ПТУшники читают, а переведут книгу на
суахили-маленке-бамбара, так и негров "заколбасит".
Книгочей, я - раб твой - средней руки составитель
рифмованных текстов. Один из основных компонентов-продуктов в моем
поэтического бульоне-брульоне - кукла. Можно было бы сочинить смешную
работу "Образ куклы в творчестве Василия Пригодича". Кукла-то у меня не
простая, а... не буду попусту вякать. Так вот, с морозцем в висках (стишки
составлять - не доносы и заявления в ЖАКТ строчить) я прочитал у Пелевина:
"Я думал, что гостем на празднике Бон был я, но я был всего лишь куклой...
Сейчас эта кукла додумает единственную оставшуюся у нее мысль и исчезнет.
Останется кукольный мастер... Люди не зеркало, в которое он смотрит, желая
увидеть себя, они куклы, разыгрывающие перед ним представление за
представлением... Я просто его мысль, и он может думать меня как пожелает.
Но, раз я не могу ни увидеть его, ни коснуться, он тоже просто моя мысль...
Куклы не умирают - в них просто перестают играть" (С. 368-369).
Просвещенный читатель скажет, мол, кушал я такое у
Г. Гессе-А. Нексе-Н. Островского-Б. Полевого.
Кушать-то кушал, да не ТО...
Устал, поди, книгочей, а? Пора закругляться. Последний
рассказ простенько озаглавлен "Запись о поиске ветра. Письмо студента
Постепенность Упорядочивания Хаоса господину Изящество Мудрости"
(курсив автора). О чем рассказик-то? А о том же самом (см. выше). Скажу
без гримас и ужимок новелла представляет собой арабеску, если угодно,
вполне связный комментарий (КОНГЕНИАЛЬНЫЙ) к книге "Дао дэ дзин". С
собой,
с собой я взял в Петергоф эту компактную книжицу, уступающую по объему
бессмертному "Боевому уставу артиллерии". Крепко попахивает в рассказе
онучами дедушки Лао-цзы, ой, крепко. Вот несколько цитаток непростых: "Мы
говорили о ничтожестве современных сочинений в сравнении с великими
книгами древности, причину чего я полагал в том, что люди нашего времени
слишком далеко отошли от истинного Пути. На это вы заметили, что в любую
эпоху люди находятся на одинаковом расстоянии от Пути, и это расстояние
бесконечно" (С. З71); "Я узрел Великий Путь, как он есть сам в себе,
не опирающийся ни на что и ни от чего не зависящий. Я понял, отчего
бесполезно пытаться достичь его через размышления или рассуждения"
(С. 371); "Глупость... человека, а также его гнуснейший грех, заключен
вот в чем: человек верит, что есть не только отражения, но и нечто такое,
что отразилось. А его нет. Нигде. Никакого. Никогда. Больше того, его нет
до такой степени, что даже заявить о том, что его нет, означает тем самым
создать его, пусть и в перевернутом виде (полковник Баранов, ради Бога, ни
гугу про майю, я такого слова не знаю, а уж тем паче Виктор Олегович)
(С. 374-375). И это Тебе, просвещенный читатель, вéдомо из курса
"исторического материализма". Приоткрою занавеску своей шулерской
исповедальни: я пускаю с тетивы далеко не самые оперенные и отточенные
стрелы из пелевинского колчана. Лирики шутят... И без меня книга будет
растаскана на цитаты.
Последний абзац. Давно рассвело, туман, видна сквозь
него не только береза, но и возлюбленная моя (в этом году - бесплодная)
рябина. Я, начинающий-завершающий литератор-"самоучка", не знаю на сей раз
(обычно знаю): "цепляют" ли мои заметки о Пелевине, кажись - "цепляют", а
нет, так нет. Книга, как менструальная вата, насквозь пропитана
"тяжелозвонким" трагизмом, абсолютный нуль, ей-Богу, однако переливы
разноцветных крылышек пелевинских бабочек-мыслей, их грациозно-
хаотический
вечный танец уверяют нас "все же, все же, все же" в том, что и в черном
вакууме (третий раз употребляю это диковатое для меня словосочетание)
существует сложная жизнь (хорошо, пусть некое подобие простой жизни). Я
осмелюсь переиначить заглавие последней книги Виктора Олеговича:
"Метафизика Переходного Периода из Оттуда Туда". Куда? А ТУДА, где
накрыты
неструганые столы для нас, верующих и неверующих, смертных и бессмертных:
"В неземной обители,
В бытии ином
Ждут тебя РОДИТЕЛИ
С хлебом и вином".
Василий Пригодич,
Благословенный имперский Петергоф.
23 сентября 2003
г. 8 час. 45 мин.
www.koncheev.narod.ru - сайт Кончеева на Народе
Copyright © Кончеев
(e-mail:
[email protected]), 2004
|