Это собиралось постепенно, наверное, уже целую неделю. Какие-то обиды, разногласия, недоразумения, неурядицы на работе, старые и вновь приобретенные копились, копились и копились, наслаиваясь одни на другие, готовые вот-вот вырваться наружу всесокрушающим ураганом. Но она как-то держалась. Поделиться с мужем не получалось - у него на работе было что-то очень срочное. Он приходил домой поздно, совсем никакой, вяло ужинал, а часто от ужина отказывался вовсе и падал в постель, засыпая ещё в момент падения. Уходил на работу очень рано.
Последние дни выдались особенно тяжелыми. К тому же накопилась домашняя работа, и она просто физически устала. Всё это требовало выхода и однажды прорвало.
В тот день придирки начальника были вообще непереносимыми и абсолютно не справедливыми. Наташка, (подруга называется), в разговоре заметила, так, мимоходом, что она, Нина, в последнее время, расползается вширь, как на дрожжах, и, вообще, сильно постарела. Было очень обидно. Очень. В магазине пытались обсчитать. Долго не было транспорта, а потом еле влезла в переполненный троллейбус и всю дорогу простояла с сумками в руках. Вдобавок в этом чертовом троллейбусе порвала новые колготки, первый раз одетые...
Домой она ворвалась, как фурия.
Муж и сын сидели на кухне, ждали её за столом, на котором были расставлены тарелки и прочее к ужину и о чём-то беседовали. Эта мирная картина была последней каплей, переполнившей чашу. Грохнув сумки на пол, она закричала:
-А!!! Расселись тут, пока я с сумками...
Её, что называется, понесло. С исказившимся, и ставшим вмиг некрасивым, лицом, она обрушила на своих близких шквал претензий и упреков. Она обвиняла их во всех мыслимых и не мыслимых грехах и злодеяниях. Она припомнила им всё- всё: и двойку, полученную в прошлом году во второй четверти по алгебре, и в отсутствии помощи по дому, и в невнимании к ней как к жене и матери, и Светку, за которой ухлестывал Федор до женитьбы. Вспомнив о прошлой сопернице, она окончательно вошла в раж и схватив со стола тарелку, грохнула её об пол, потом ещё одну.. Оказалось, что битьё посуды в такой ситуации приносит нешуточное облегчение, и потому, за первыми тарелками последовала ещё одна, потом ещё и ещё, потом.... Потом тарелки кончились. Нина искала глазами, что бы еще грохнуть, временно прекратив поток обвинений и перечень злодеяний. В это время муж, сидевший как истукан и за всё время монолога и битья посуды не издавший ни звука, начал подавать признаки жизни и сказал сыну:
-Быстро принеси из серванта тарелки.
Сын исчез, как сквозь землю провалился и материализовался через некоторое время с тарелками в руках.
-Нет, сказал Федор, не эти, там есть разномастные. Сейчас я покажу какие.
И тоже исчез.
Нина осталась одна посреди кухни, среди осколков тарелок, при полном отсутствии зрителей. Помаленьку отпускало, и бушевать, в общем-то, уже не хотелось. Из соседней комнаты доносилось осторожное бряканье посуды. На пороге возник сын и деловито спросил:
-Мам, шесть штук хватит?
Она машинально кивнула. и он испарился.
Через некоторое время он вернулся, держа в руках тарелки.
-Правильно, - машинально отметила она про себя, - эти подойдут. Это из тех, разномастных, с разными рисунками и формой, которые остались от наборов и сервизов, или попали случайно и держались в доме неизвестно зачем. Да и эти бить почему-то не хотелось.
Сын поставил перед ней тарелки, но не ушёл, а прижался к её бедру и обнял за талию. Следом вошёл муж. Тоже с тарелками, оставил их рядом с первыми, осторожно обнял за плечи и привлёк к себе, осторожно поглаживая по спине.
Говоря языком милицейского протокола, они блокировали малейшую попытку сопротивления. А она и не собиралась вырываться - ей стало хорошо. Действительно хорошо и спокойно. Тепло их рук как бы снимало напряжение и отгоняло прочь все невзгоды и неприятности.
Наступило спокойствие и умиротворение. Всё становилось на свои места и приходило в нормальное состояние.
-Дорогая, - сказал муж, - если тебя не затруднит, бей тарелки в том углу. Мне оттуда легче будет выгребать осколки.
Она обхватила своих мужичков и прижалась к ним тесно - тесно, как бы вручая им себя, надеясь на них, на их защиту, помощь, а главное, понимание.
Так они и стояли посреди кухни. Среди остатков тарелок, тесно прижавшись, друг к другу. По её щекам катились слёзы, но это были слёзы радости, что у неё есть дом и семья, где её любят, и ждут, что у неё замечательные сын и муж. И хотя ей было немножко стыдно за происшедшую сцену, она знала: её поймут и не осудят потом. Ведь они у неё самые лучшие, самые хорошие.