Виктор шел домой на автомате. Ноги самостоятельно вели по давно известному пути, который не менялся третий год: от метро свернуть налево, пройти двор наискосок, направо возле детского сада, выйдя на дорогу, потом вдоль забора госучреждения, повернуть у школы, дальше - прямо, до самого подъезда.
Раньше по дороге он думал о прошедшем дне, анализировал, планировал выходные, но сегодня ничего этого не было. Завтра - как определение следующего дня и фантастическое место, где человек будет непременно счастлив, - дискредитировано. Его не существует, приговор вынесен и обжалованию не подлежит!
Виктору казалось, что он узник - его приговорили к смертной казни, но позабыли обозначить дату. И теперь приходится томиться в камере ожидания последнего часа, и сегодня наполнено тоской и страхом: "уже" или "еще".
На форуме писали, что заражение вирусом иммунодефицита - это еще не вердикт. Что можно и нужно продолжать бороться. Есть экспериментальное лечение, нужно вести здоровый образ жизни, жизнь носителя ничем не отличается от жизни нормального человека... Эти разговоры Виктору напоминали ложь во благо. Люди уговаривали себя, что ничего не закончилось, что ВИЧ - не обвинение. Они могут спокойно существовать дальше: ходить на работу, встречаться, любить, заводить семьи... А будет ли семья? Кто сможет принять больного таким, какой он есть?! Ни один человек в добром здравии и в трезвом уме не станет целоваться с ядовитой змеей.
Давно оставлена надежда, что диагноз - ошибка лаборанта. Три разных лаборатории, три пробирки с кровью - и единый ответ. Каждый раз, сдавая кровь, Виктор надеялся, что результат будет отрицательным, но проходила неделя мук и ожиданий, страха и затаенной надежды - и его плюсовали в черный список.
Он остановился, решив взглянуть на прямоугольник неба, заштрихованный листьями деревьев и линиями электропередачи. Вдохнул спокойствия небосвода, а когда вернулся с просторов галактик, где тишина и покой, то застыл на месте: сон, который приснился утром, сбывался. Облака в небе - на том же самом месте, как и в сновидении. Легкий ветерок перебирал зеленые листья, как четки, а люди шли мимо, как вода в пересохшем ручье. Прислонившись спиной к трансформаторной будке, у граффити, на котором ангел сложил усталые крылья, плача и собирая подаяние в шляпу на обратный билет, сидел урод. Горб топорщил черную рубашку, парень повесил голову с буйными русыми кудрями и теребил от волнения манжеты и язычок "собачки" маленького черного чемоданчика, на котором сидел. Рядом стояла самодельная картонная табличка: "Деньги и телефон украли. Помогите добраться до дома". Шляпа была почти пуста.
Виктор смотрел на парня и понимал, что он не из когорты нищих, оккупировавших переходы подземки. Он не зарабатывал на жалости прохожих, просто выживал на скудные гроши. Физическое уродство оберегало его лучше, чем колючая проволока вокруг тюрьмы. Люди не хотели замечать горб, тем самым создавали зону отчуждения, которую не переплыть ни на одном спасательном круге. И то, что написано на старом картоне от коробки с бананами - действительно правда.
- Помощь нужна? - спросил Виктор, подойдя.
- Нужна, - горбач посмотрел в глаза. - Меня обокрали.
- Что украли?
- Все. Деньги, телефон, документы!
- Родители есть?
- Нет, - парень помотал головой. - Маму похоронил два года назад. Отец неизвестно где лежит.
- Где остановился?
- Нигде. Вчера на вокзале спал, а сегодня в парке... наверно.
- Можешь остаться у меня.
- Неудобно...
- Неудобно спать на потолке, одеяло падает. Я тут недалеко живу, да и не стеснишь меня - я холостой. - Виктор помог парню подняться. Взял за ручку чемодан. - Тебя как звать? Я - Виктор.
- Михаил.
- Очень приятно. - Они пожали друг другу руки. - Шляпа твоя? - тот кивнул. - Забирай...
* * *
Запись из дневника. 27 мая 2012 года.
Родителей я не видел три года, как переехал в Москву. Завтра увижу их. Услышу живой мамин голос, а не в трубке телефона. И отчим не будет кричать: "Ира, потише говори! Кстати, сыну привет".
Домой поехать решил сегодня, когда в очередной раз слетела крыша и злобно посмотрел врач в лаборатории. Он кричал, что вирус проявляется минимум на третий месяц, а у меня прошло лишь три недели после предполагаемого заражения. И не надо ходить каждые три дня!
А я не мог! Не мог сидеть и ждать, подкидывая монетку: болен я или не болен. Ошибка, злая шутка Маши при расставании или горькая, злая правда?
Тешился надеждой, что это ложь, но понимал и не хотел признавать: Маша изменила, переспала с кем-то. По пьяни или по расчету - неважно. Она это сделала, а парень ей позвонил через три дня и сказал:
- Привет. Я хотел сказать, что у меня СПИД. Я неделю назад сдавал анализы...
Как она мне рассказывала, подумала, что розыгрыш, но предупреждать меня было поздно.
Еще два месяца ожидания. Два чертовых месяца, длинных, как... Ух, как же я ненавижу Машу! Чтоб она сдохла! Чтоб ее...
Так... Спокойно... Не надо орать, бить стену, и так уже костяшки пальцев все сбиты. Успокойся и расслабься. Неделя отпуска есть. Отдохну.
Завтра увижу маму...
* * *
- Вот мой дом, - Виктор показал на хрущевку, нависшую над дорогой захламленными балконами.
- У тебя какой этаж?
- Пятый.
- Везет, - мечтательно протянул Михаил. - А я на первом живу.
- А ты откуда?
- Ставрополь.
Двери лифта закрылись, кабина стала подниматься наверх. Стены были изрисованы росписями школьников. На лестничной площадке Виктор поздоровался с соседкой и помог ей зайти с коляской в лифт.
- Серьезно? Ты из Ставрополя?
- Да, а что?
- Я тоже оттуда!
* * *
Города. Ставрополь-2.0.
Я жил в Ставрополе двадцать пять лет, пока не переехал. Город за четверть века поблек. Когда приезжали знакомые из других районов страны и удивлялись обилию деревьев, цветочных клумб, аллей, то я воспринимал их восторг с цинизмом: подумаешь, зеленый город! А для меня Ставрополь - простой серый городок на периферии, где никогда не происходило ничего интересного.
Город оброс воспоминаниями - как подсвечник, убранный в кладовку, окольцовывается паутиной. И каждая улица, двор или дом - событие, произошедшее со мной. Что-то я хотел помнить, а о чем-то предпочитал забыть. Знакомые улицы не навевали радости и душевного трепета. Я замечал старость: краска потрескалась, деревья выросли, здания закрыты на капитальный ремонт.
Но ночь все меняла. На город набрасывали вуаль, и там, где утром серость и чахлые островки зелени, или дерево умирало, покрывшись бородавками омелы, ночью ничего не было видно. Все было сокрыто щедрой и обманчивой темнотой. Фасады домов были объяты огнем, но этот огонь не пожирал их. Он, как румяна и пудра на щеках, придавал очарование серым стенам зданий.
Гуляя по городу, можно было столкнуться со старыми знакомыми, которые давно повесили на меня ярлык и никак не хотели увидеть с другой стороны. Да и сам город давил, загоняя в старые, уже тесные рамки бытия.
* * *
- А мне город нравится, - сказал Михаил, когда они расположились на кухне Виктора.
Гость стеснялся, не любопытствовал, не осматривал квартиру, а сел на стул в кухне и наблюдал за хозяином, как тот доставал еду из холодильника: виноград, сыр, колбасу, хлеб. Когда Виктор принес коньяк из комнаты, то Миша попытался возразить:
- Зачем? Не надо!
- Цыц! Земляка не каждый день встретишь. Выпьем за встречу, познакомимся, - Виктор подмигнул, а внутри скривился.
Зачем все это? Зачем этот маскарад, знакомство, выпивка? Лучше уж забиться в угол, забраться под одеяло с ногами и, как в детстве, представить, что нет никого и ничего, кроме тебя. С другой стороны - он боялся остаться в одиночестве. Тогда бы пришлось думать и осознавать, что обратной дороги нет.
- Ты по родителям скучаешь? - спросил Виктор, выставляя стопки для коньяка на стол.
- По маме, а отца не знал. Говорят, в Москве живет его лучший друг, вот хочу узнать, где папа похоронен.
* * *
Запись из дневника. 28 мая 2012 года.
Когда меня увидела мама, она кинулась обниматься, расплакалась от счастья. Начала щебетать, обещая приготовить любимые блюда. Хотела отвести в гости к подруге и познакомить с ее дочкой. Я улыбался. Как маме объяснить, что я еще не готов знакомиться? Что рана еще жива, что лучше не напоминать про Машу...
А детская не изменилась. Все осталось на своих местах: книги, картины, вещи. Даже кираса, которую мама не единожды порывалась выкинуть, была надета на манекен, приобретенный на рынке. Сколько раз родители кричали, что выкинут весь хлам, очистят от пылесборников комнату и приведут ее в жилой вид. Но угрозы пусты. Так хламу возвращалось его первоначальное значение - ценность вещи, которую трудно достать.
Вечером - праздничный ужин. Мама баловала: наваристый украинский борщ с салом и пампушками, картофельные зразы с мясом и яйцом, крабовый салат. Отчим предложил выпить за приезд, я отказался.
Мама не умолкала, трещала как пулемет. Говорила про гипотетическую свадьбу и внуков, рассказывала про работу и соседей, кота Барсика и его невесту. Отчим поддерживал супругу и ругал бывшую девушку Машу.
А я думал. Вот мама очертила будущее, а я понимал, что этого самого будущего-то нет. У меня есть прошлое и настоящее. На планы в будущем я не могу надеяться: я болен (возможно). И какая тогда свадьба, семья, путешествия?
Говорить или не говорить родителям? Ничего не известно, и беспокоить напрасно не хотел. Если скажу, то мама будет волноваться. Возможно, взвалит вину на себя. Вроде где-то недосмотрела, недодала или не объяснила. Будет так же переживать, как я... или даже больше. Не хочу ее нервировать.
После ужина мама сказала, что нам надо поговорить, и вручила письмо.
"Здравствуй, внучек.
Не буду долго писать, приедешь - и поговорим. Все готово. Ждем только тебя. 31 мая будут поминки по папке твоему. Хотелось бы тебя увидеть.
Твой дед, тетя Наташа и двоюродный брат Василий".
Обратный адрес: Краснодарский край, город Каскад, улица Морская, 15.
- Папа был жив? - насел я на маму.
- Да.
- А почему ты мне не сказала?
- Так лучше было.
- Но мама! Это же папа!
- Тоже мне - па-па! Пьяница! Он знал только одно: бутылка. Вспомни соседей, которые стучались к нам в три часа ночи, спасаясь от пьяного отца, построившего семью из-за клетки для попугаев. Хотел бы такое? Прятаться, когда па-па выпьет, смотреть, как он выносит из дома вещи и продает за бутылку водки.
- Но...
- Не надо "но"! Пьянице дома не место!..
После разрыва отношений мама не следила за жизнью отца. Иногда слухи до нее доходили. Так, она знала, что сначала он жил у родителей, а потом то ли в Москву поехал, то ли в Краснодар... А после и общих знакомых не осталось.
Почему дедушка со мной не общался, мама не знала. Вроде не запрещала...
20:30. Нашел, как ехать. Сначала до Армавира (автобус в одиннадцать ночи). Там же сажусь до Каскада в восемь утра и в пять вечера приезжаю.
* * *
- А как у тебя все украли? - спросил Виктор, когда первая рюмка коньяка была налита.
- Пошел в туалет. В кабинке на крючок повесил сумку с деньгами, а в ней паспорт и плеер. Увидел, как кто-то просунул руку сверху, схватил сумку за ремешок и рванул на себя.
- А ты?
- А я, - Миша покраснел, - я на унитазе со спущенными штанами. Оделся, выбежал, посмотрел по сторонам - никого. Мужики стояли у писсуаров и улыбались. Я взял чемоданчик и побежал к пункту полиции. Достал телефон, звоню по "02". Меня кто-то толкнул, телефон упал. Вижу, как мужик в кожаной куртке поднимает телефон и убегает с ним. Закричал: "Вор! Остановите вора!" - никто внимания не обратил, все отшатнулись от меня...
* * *
Запись из дневника. 29 мая 2010 года.
Дорога до Армавира превратилась в черный лоскут с желтыми стежками фонарей - я весь путь проспал, а когда смотрел в окно, то видел лишь черноту ночи.
Автовокзал маленький: один общий зал, который поделен проходом от центрального входа к перронам на две половины. Слева - шесть окошек касс с двумя ярусами пластмассовых синих кресел по два в ряд, справа - зал ожидания с синими же креслами. Вдоль стены киоски "Союзпечати", хот-догов и маленький закуток церквушки в углу.
Я сразу же купил билет до Каскада. После попытался уснуть в неудобном кресле. Напротив меня сидела семья: мама, папа и маленький сын. Папа читал книжку и гладил супругу по голове, забираясь пальцами в распущенные волосы. Супруга пыталась спать на коленях у мужа: ворочалась с одного бока на другой, удобней стелила свитер под голову и, вытянув ноги на соседнее сиденье, искала удобное положение. Сын подражал маме, но, в отличие от родителей, спал и видел сны. Идиллия!
У меня такого не было. Вся моя семья - это паутина воспоминаний да скупые рассказы и немногочисленные фотографии, которые мама не успела выкинуть. Когда спрашивал о папе, мама все расспросы сводила на нет. Она могла упомянуть отца только как иллюстрацию неудавшейся, никчемной жизни. Пугала его примером вместо дворников: "Будешь плохо учиться, станешь как папа - пить и собирать бутылки".
Хоть мужчина в детстве и присутствовал, но отчим меня не воспитывал. У нас был нейтралитет. Он не лез ко мне со своим уставом, я принимал его лидерство - как вожака. А если что-то было нужно, то я мог променять любовь на компьютер, билеты на концерт или поездку на море. А истинной любви отца к сыну я никогда не чувствовал. Всегда расстояние - я сын чужого и незнакомого мужчины.
За окном город.
* * *
Города. Армавир.
Все, что я увидел - окраина. Колея железнодорожного тупика пряталась за платформой автовокзала, а напротив центрального входа - казенное учреждение с высоким забором. По углам вышки с прожекторами и охраной. Колючая проволока туго натянута в два, а то и три слоя, и закручена бубликом во двор учреждения.
Дома, как зубцы в расческе, выстроены в линию. Перед ними набух чирей красного торгового центра, смотрящий на четыре стороны вывеской "Слон". Парковка пуста, урны переполнены. Ветер шелестел огрызками газет, играл ими, распиная на ребрах оставленных тележек.
Красок ночного города нет. Фонари не горят, окна домов похожи на черные провалы глазниц черепа, даже дорога, по которой приехали, в поздний час пуста. Увы, никаких ярких пятен в черной тишине.
На заборе "тюрьмы" пугала надпись белой краской из баллончика: "Солнце не для нас". И вынуждала согласиться со страшной правдой: солнце - не для меня.
00:30. Попытался уснуть, но не смог. Постоянно съезжал с кресла, да и спать сидя - не самая лучшая поза. Я решил прогуляться и найти хостел на ночь.
Возле вокзала нет ничего. Пришлось идти на перекресток рядом со "Слоном". Прогулка по безлюдной парковке наводила ужас: летающие бумажки, бьющаяся в припадке газета, застрявшая между прутьями тележки, скрип калитки - они словно кричали, что идет съемка фильма ужасов. Сейчас должен выйти главный злодей - маньяк или демон, и изрубить меня на куски. Но ничего не произошло.
На перекрестке я свернул налево и начал углубляться в жилой квартал. Улица - узкая, машины припаркованы с двух стороны так, что если разгорится пламя, то пожарные не проедут. Деревья нависали пышными кронами. Фонари не работали.
Через пару шагов с левой стороны показались гаражи-ракушки. Возле них на корточках сидела пара парней в спортивных костюмах. Искорки сигарет позволяли увидеть их лица: большие лбы, маленькие глаза, острые скулы, у одного нос - длинный, как у Буратино, у другого - картошкой.
Я остановился. Парни выбросили сигареты, встали.
- Ва-ася, - протянул один, - пыхнуть есть?
- Не курю. - Я развернулся.
- А если найду?
- Иди сюда, базар есть, - поманил рукой другой.
Я побежал к вокзалу по знакомому пути. Гопники кинулись в погоню, я слышал, как они кричат: "Стой, падла!" В бок кололо острой иглой. Сердце бешено стучало, уйдя в пятки в попытке спрятаться. Рюкзак бил по спине, мотаясь из стороны в сторону.
Тогда я думал, что, может, остановиться и все закончить. Вот так: в чужом городе, на парковке быть забитым тележкой местными гопниками. И никаких разочарований в жизни не будет. Я не узнаю отца, не узнаю результаты, не пойму, болен или здоров, умру в счастливом неведении и не буду винить себя за излишнее доверие. Но я бежал, бежал из последних сил...
Когда "Слон" остался позади, а впереди замаячила лазурь стены автовокзала, я обернулся назад. Ребята согнулись пополам, упершись руками в колени, и тяжело дышали. Я перешел на быстрый шаг, но когда тележка жалобно задребезжала железными ребрами об асфальт, испугался и снова побежал.
Охранник косо посмотрел, когда я, тяжело дыша, вбежал в холл. Пройдя в зал ожидания, растянулся в кресле.
Хватит с меня приключений, свернусь я сейчас буквой зю и усну, положив голову на рюкзак.
* * *
- Тебя кто-то ждет? - спросил Виктор, выходя за Михаилом на балкон.
- Да, - ответил гость, разглядывая соседские балконы. Лыжи стояли, прислонившись к стенке; рядом висели старые советские санки с цветными досками и стертыми полозьями. Пол заставлен покосившимися тумбочками, трехногими стульями и табуретками, на которых покоились алюминиевые тазы и кастрюли с сушеными грибами и зеленью на зиму. Еще собирались пустые ящики, а у соседа полбалкона заняла старая заржавевшая ванна, в которой солили огурцы.
- Кто?
- Девушка. Мы с ней три года живем вместе. Она толкнула меня на эту авантюру.
- Позвонить хочешь?
- Конечно!
Виктор дал телефон и покинул гостя. На кухне налил себе, выпил залпом коньяк. У Михаила есть любимая, а он ощущал себя неполноценным. Словно у него ногу оторвали, а он смотрел на старого друга, никогда не умевшего играть в футбол, а теперь самозабвенно пинавшего мяч на поле.
* * *
Запись из дневника. 31 мая 2012 года.
Автобус приехал вовремя, а двоюродный брат - опаздывал, хоть и обещал быть к приезду.
Солнце печет очень сильно, и я выделяюсь среди местных. Так в Москве я сразу же вижу приезжих, сверяющихся с картами города и схемами в метро или смотрящих по сторонам на улице. А я сижу под козырьком остановки и пишу в дневник.
На меня смотрели, показывали пальцами. Охранник поглядывает, чистя семечки и выплевывая кожуру на асфальт мощным плевком, а я не могу сдвинуться с места, чтоб пройтись и оглядеться: вдруг придет брат. Я пытался до него дозвониться, но телефон не отвечает - "абонент находится вне зоны действия сети". Сколько раз я слышал этот голос женщины-робота, но именно сегодня он раздражает.
Есть время подумать. Все мысли снова возвращаются к болезни. Я смотрю на даты, и мне кажется, что часы крадут мою жизнь. Каждый раз, когда стрелка срывается с места, скрипит "тик", а в ответ - "так", кто-то обворовывает меня. Времени и так было мало, а теперь еще меньше. Я сижу на вокзале, жду неизвестно кого, когда меня заберут. А как все начиналось-то...
- Здравствуй, дедушка! Это я!
Я позвонил деду с последней остановки: чистое поле, все развалено, сохранился только общественный туалет, в который страшно зайти. Запах такой, что глаза режет.
- Богданушка? - долго думал дедушка.
- Нет, это я, Виктор.
- Приехал?
- Нет. Водитель говорит, что часа через два будем. Встретите?
- А-а... Знамо дело. Вася придет.
- Вася?
- Внук мой.
Я поначалу начал переживать. Подумал, что у отца был второй ребенок, но, перечитав письмо, понял, что это говорится о двоюродном брате.
* * *
- Поговорил? - спросил Виктор, когда гость зашел на кухню.
- Да, спасибо. - Миша вернул телефон. Сел за стол, взял кусочек сыра. - Маша пришлет деньги...
- Куда?! У тебя ни паспорта, ни военного билета с собой нет. Как будешь забирать?
- Я как-то не подумал.
Михаил расстроился. Сник. Плечи опустились, горб стал заметней. Он притягивал взгляд и заставлял Виктора думать о том, как живется с уродством.
- А как тебе с горбом-то?
- А-а... - Миша покраснел, как девица. - Нормально. Я его почти не замечаю, пока не напоминают.
- А девушка?
- Любит меня, предложение сделал.
- Она... как ты?
- Нет, - Михаил улыбнулся. - Она нормальная, здоровая. Никаких погрешностей в ДНК. Ей все равно, какой я, главное, чтоб любил.
- Выпьем за любовь, - предложил тост Виктор.
* * *
Города. Каскад.
Первый раз я видел город с холма через окно автобуса. Каскад лежал в своей старческой немощности, обнажая каждую улицу и каждый двор, ничего не тая. Он был чист и добродушен, как любой старик.
Лазурное небо стекало у горизонта в море, и нельзя разобрать, где начинается одно и заканчивается другое. Солнце кровоточило у кромки воды, окрашивая синеву в кармин. Еще должен быть дальний берег, Запорожье. Но его не видно.
И вот этот простор пугал. Я же вырос в замкнутом месте - что Ставрополь, что Москва не обладали безграничным пространством. Взгляд всегда натыкался на стены, будь то здание или парк, а здесь - ширь да гладь.
А городок сам по себе маленький, доживает свое. Все дома одноэтажные, требуют ремонта. Где забор надо поменять, а где по стене пошла трещина. В некоторых домах я видел заплаты на крышах, а другие напоминали оставленный скелет - окна выбиты, все, что можно вынести, вынесено. Дорог нет, не назовешь же грязь с лужами и рытвинами - улицами.
Собак брошенных много. Все они худые, кожа да кости. Смотрели голодно на человека. Принюхивались, виляя хвостами, но если бы могли побороть слабость - загрызли бы.
Был еще в городе и аэропорт, и какие-то ангары вдоль набережной. Но я не видел ни самолетов, ни кораблей, заходящих в порт.
* * *
Запись из дневника. 31 мая 2012 года.
Слишком много людей сегодня.
Когда я увидел брата, то не поверил, что у нас общие родственники. Настолько мы не похожи! Я - образованный, культурный человек, филолог. А он - гопота дворовая: спортивный костюм, туфли. Подходя, пощелкивал семечки, выплевывая кожуру на асфальт.
- Здорово, братуха! - хлопнул по спине со всей силы Вася, а потом посмотрел на меня, обнажая зубы в улыбке. Клык под золотой коронкой. А в глазах - лукавая искра, будто он знал тайну Вселенной.
Речь искажена, поэтому его очень трудно понять. Вроде говорит о привычном, бытовом, а выходит непонятно что. Вот как он представился: "Я Вася - не Ва-ася, а Василий, братан твой!" Или: "Пошурику щемлюсь к тебе. Пять сек - и я на стреле", - значит, что спешит. "Не хочешь побалдеть по-черному завтра? Не очкуй! Ты не пассажир! Познакомишься с пацанами. Чиксы будут клевые, шмаль, бухло - в общем, все ништяк. Найдем тебе цыпочку, все четко будет!" - проводы на следующий день после поминок.
А вот еще выверты его лексики: "штакетка" - сигарета, "хаза" - дом, "убей в себе очкозавра" - не бойся, "старый поляну накрыл" - дед затеял поминки...
Дом у дедушки двухэтажный, три комнаты внизу, две наверху. Тетя и дед живут на первом, брат - на втором этаже. Внизу же столовая, а наверху - гостевая, которая занята на данный момент каким-то родственником. Кухня во дворе - маленькое одноэтажное здание с двумя крохотными оконцами и печной трубой, упирающейся в кадык неба.
Определили меня к брату. Комната, угловая, с двумя окнами, во двор и на улицу, полностью характеризовала Василия. Минимум мебели: кровать, стол с компьютером и кресло. В углу приютился шкаф из советского прошлого: фиолетовая краска в некоторых местах отходила, выставляя на свет природный серый цвет. По центру гимнастический уголок: канат, перекладина, гантели и скакалка. Книг нет, а стены - постеры полуголых моделей из Playboy и Maxim.
18:56. Тетя принесла раскладушку, поставила в угол. Позвала меня вниз. Сейчас постелю выданное белье, положу рюкзак и спущусь туда, где уже накрыли на стол и ждали только меня.
* * *
- Может, спать? - спросил Миша, стоя у окна и глядя на кусочек сальной луны, заглядывающей в окно. Небо светло-серое из-за вечной уличной подсветки Москвы.
- Спа-ать?.. - пьяно протянул Виктор.
- Да, - устало кивнул гость, - время позднее...
- А куда... ты... ты куда торопишься? - пригрозил пальцем хозяин квартиры. Миша не знал, что ответить, и, уходя от ответа, выпил коньяка. - Вот это... верно это... Давай дрогнем!
- За что? - устало поднял бокал горбач.
- За то, чтоб я жил, как ты! - внятно выговорил Виктор и чокнулся с удивленным гостем.
* * *
Запись из дневника. 31 мая, вечер, 2012 год.
Вечер выдался напряженным. Родственнички поминали так, что было страшно. Водка заканчивалась моментально (в конце вечера я заглянул под стол: у каждого гостя стояло по две пустые бутылки).
Когда разливали по первому кругу, мне налили, а когда отставил рюмку и сказал: "Спасибо, но я не пью, мне лучше сока или компота", - двоюродный брат вскипел. Он подскочил и, брызгая слюной, закричал:
- Шо?! Ты рамсы попутал?!
Я испугался, а за столом повисла гнетущая тишина. Я слышал, как тяжело дышал брат, а над столом, в кронах акации, звенели цикады, провожая день на ночную вахту.
- Василий! - закричала тетя Наташа, отвесив сыну подзатыльник. - Не фони мне, тряпка махровая! Попусти!
- Ма...
- Не мамкай! Человек не пьет, а ты до него долюбился! О чем базарили утром?
Брат замолчал, все наблюдали за ссорой и внимательно слушали. У меня горели уши. Стыд начинал свое черное дело, разъедая изнутри: в который раз не смог постоять за себя.
В такой же ситуации я оказался в клубе, где отдыхал с друзьями. Я подъехал позже, ребята встретили и ушли танцевать, а я сел за стол и начал ждать заказанные мной суши. Тут из-за соседнего столика подошел пьяный парень. Глаза его были залиты до такой степени, что он пальцами отводил уголки глаз в сторону и фокусировал зрение, чтоб не двоилось. Он предложил выпить, я отказался. Тогда он ударил, я в ответ...
- Чего сядим? - рявкнула тетя, когда залпом выпила водку и налила еще себе. - Налито?! - Все кивнули в ответ. - Ныне повод у нас грустный, но семеюшка в сборе. Почти... - тетя обратилась в мою сторону. - Родительница твоя не пришла. Андрей ее дюже любил, но... Он был хорошим сыном, замечательным братом и отличным отцом. Но ему меньше подфартило в жизни, чем всем нам... Он... он... - в третий раз тетя не смогла совладать собой, слезы, которые просились наружу, вырвались. Она пару раз хлюпнула носом, сделала глубокой вдох. - Пусть земля будет пухом! Аминь! - Выпила до дна.
Много говорили об отце, но все, что было сказано - общие слова. Такое ощущение, что я не среди родственников. Ничего лишнего и личного, все сугубо официально, как по анкете: фио, возраст, пол, национальность, родственники, дата рождения и смерти, личные качества и характеристика. А где чувства? Слезы? Никто не плакал, кроме деда и тети, но мне кажется, что Наталья пролила слезу из-за того, что это положено сестре, а не от чувств.
После первой рюмки гости начали закусывать. Вот в этом родственники постарались на славу: вареная картошка с селедочкой и золотистым лучком. Колбаска домашняя на сковородочке скворчала. И разные соленья: грибы, огурчики, помидорчики. Отдельным блюдцем - маринованный чеснок. Целая гора пирожков. По центру стола стояла румяная жареная утка, начиненная гречкой и грибами, на большом блюде были выложены жареные овощи: картошка, запеченная в мундире, и болгарский перец, помидоры, лук. По углам стола - по бутылке водки "Царской". Кутья в центре стола.
Скоро поминки перешли в гулянье. Про покойника забыли. Теперь пили за здоровье, за Олимпиаду в Сочи, за службу Васи. Я тихо встал и ушел спать.
* * *
- А какой твой отец? - спросил Виктор, облокотившись на руку.
Он пытался не уснуть, но проклятая слабость кружила его по кухне. А вместе с ним в вальс пускались холодильник, посудомоечная машина, печка, стены. Только гость оставался опорой, не кружась в безумном танце.
- Не знаю, - честно ответил Миша. - Я никогда не видел и не знал его. Тетка говорит, что друг, который живет в Москве, был лучшим другом отца еще со школьной скамьи. А я его номера не знаю.
- Ща! Ща... благодарствую, - пробормотал хозяин, когда гость налил коньяка. - У меня есть знакомый, который работает в МТС. Он нам поможет.
- У меня "Билайн"!
- Тише...
* * *
Запись из дневника. 1 июня 2012 года.
Последний день выдался тяжелым. Дом с утра превратился в склеп: родственники ходили как зомби, еле волоча ноги, реагируя на каждый звук поворотом головы и шипением: "Тиш-ше!"
Дедушка чувствовал себя бодро: не жаловался на головную боль, не пил воду литрами, как выживший в пустыне, а был весел и добродушен. Сделал мне завтрак, а после, сидя на кухне под лучами солнца из окна и слушая трели соловья, рассказывал об отце.
- Ты похож на Андрейку, - говорил дед. - У тебя от него все: очи, моська, уши, даже шаг. Он так же грузно ходил, что вся изба тряслась. Жинка на его причитала, что к мышам провалимся, тогда батька твой ступал на носочки, но гвалта боле было. И ты сякой. Сходня гремела, стенала, когда скатывался.
Дед еще что-то хотел сказать, но на кухню ввалился, шатаясь, пьяный Василий - он уже начал отмечать свой уход. Брат злобно посмотрел на деда, взял миску салата и, выходя, бросил:
- Скажи ему главное, старый чурбан.
Дедушка замялся, а потом, встав и махнув рукой, проводил в свою комнату. Посадил меня в кресло, из трюмо достал небольшую коробку.
На ладонь выкатился кругляш монеты тысяча девятьсот двадцать четвертого года чеканки. На "орле" - герб РСФСР и надпись по окружности "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", а ближе к центру - "Один полтинник". На "решке" - рабочий возле наковальни занес молот. Верхний слой монеты у лица человека поцарапан, сорван, как фольга с шоколадки, когда спешишь добраться до черной, загорелой плоти.
- Це моя. Мне, когда шел на войну, батька даровал. Я и носил у сердишко. Контузили в штыковом приступе, полтинник оградил. Андрею дал, когда ребенок уходил на службу в Афган, - и, как говорил, алтын выручил.
Дедушка замолчал, вытер слезы рукой, шмыгнул носом и протянул мне следующий пакет, где лежали черно-белые фотографии семьи. Каждая имела свою историю, которую дед рассказывал, а я ничего не запомнил. Слишком много информации, но кое-какие фотографии разрешил забрать. Например, отец с мамой возле центрального универмага в Ставрополе. Меня не видно, я в коляске. Или: отец помогает родителями на огороде, копает картошку. Папа на стройке. Я, маленький, у дедушки с бабушкой. Мама в саду, а отец спрятался за яблоней. Дедушка с папой на железной дороге. На голове у отца фирменная фуражка.
- Он меня любил?
- Дюже. Не серчай, что рос без батьки. Так... вышло. Когда родился, все кучеряво. У Андрея путная работа на заводе, матушка твоя с тобой сидела маленьким. А когда все пошло прахом, Андрей утерял труд, а семеюшка голодала. Сынок пошел на базар, запил с грузчиками. Мамка твоя шибко бранилась, а Андрей просил на бражку. После пошел бум на цветной металл, батя твой линии снимал, спиливал изгороди, лишь бы ты не голодал. А когда закончился алюминий и медь, он с кем-то сдружился и начал бродяжничать у воинской части, собирал гранаты. Подельник удорвался, когда ракетку вскрывал как консерву. Це была последняя крупина терпения, и твоя мамка выгнала его.
- А дальше что?
- Шиш с перцем, - дед вздохнул. - Приехал к нам. Пожил, дюже запил. Ему сменой сказали работать на Севере. Общался жидко, лишь гроши треба.
На этом грустную историю о папе дедушка завершил. Пришла его сестра и попросила меня выйти, так как деду надо было принимать лекарства и ставить уколы.
Через два часа отходил мой автобус, и больше с дедушкой не удалось поговорить. Он не пошел меня провожать, так как очень устал и принял таблетки, которые вызывали сонливость.
Меня провожала тетя и соседи.
- Андрей хороший был. Помню, привезли шкап, а дома мужика нет...
- Галя...
- Что - Галя?! Что Галя?! Как самогонки нагнать, так любимая, а как работать - ты последний! - распекала соседка своего мужа. - Ты тогда, между прочим, на рыбалку уехал к своей проститутке! И не смотри на меня так, тебя видели с ней, кобель ты плешивый! А Андрюша всегда мог помочь. То шкап занести, то стул починить... аль гвоздь забить. Хороший он был, сыночек. Хороший. Ты на него похож.
Уезжал я с легким сердцем, и в то же время тяжело было... В рюкзаке лежали фотографии отца, а в кармане полтинник - все мое наследство.
* * *
Виктор не помнил, как они легли спать. Вроде сидели на кухне, распивали остатки коньяка, а следующее воспоминание - постель, утро, с кухни раздавалось шкворчание масла на сковородке, а хозяин квартиры лежал и смотрел на потолок. Мысли, как мухи, роились над ним. Он отмахивался руками, но легче не становилось. Было, наоборот, все хуже. Окончание пьянки проявлялось, как дорога в тумане, рваными клочками, затянутыми белой шерстяной пленкой: он пытался встать, но покачнулся, упал... Михаил тащил его до постели, а он играл на горбе, как на барабане... Его раздели и уложили спать...
Виктору стало стыдно. Он натянул на себя одеяло, попытался спрятаться, но прекрасно понимал, что щит - картонный, он не спасет от страшных реалий сегодняшнего дня.
Навалилось все сразу: приговор болезни, зависть к Михаилу, головная боль, какая-то общая неудовлетворенность жизнью. Тоска начала душить, хотелось выть. Почему нельзя теперь разделить свою жизнь с кем-то, хоть на пару лет?! Пусть не до грустного финала - похорон, но чтоб хоть лет пять-шесть был рядом человек, который бы помог, подал руку, когда на пути прорастут тернии.
Чтобы хоть кто-то был рядом.
Он вздохнул глубоко, побеждая в себе желание закричать от несправедливости, от черной зависти. Ведь так нечестно, когда все достается одному, а другому жизнь - судьба, фатум, рок (да какая разница!) - подкладывает свиней.
Почему одни - князья, а другие - рабы в рубищах? Почему теперь Виктору надо будет следить за здоровьем, проверяться раз в год у врачей и следить за уровнем вируса в крови? Теперь не дождешься нормальной страховки, отношений. Если кто-то узнает о нем - кинется прочь, как от чумного.
Как жить теперь? Что делать? Зачем теперь жить?..
- Проснулся? - спросил Михаил, заходя в комнату.
- Да.
- Доброе утро. Я завтрак приготовил. Омлет с колбасой и сыром. Кофе будешь? - Виктор кивнул. - Тогда я накладываю.
Михаил вышел, а Витя лежал в постели и снова думал.
По потолку ползла полоса света. Солнце робко расстегивало молнию полумрака в комнате, а в голову лезла настойчивая мысль: а что будет дальше? Роились обрывки сна, затянутые пеленой пробуждения.
Где-то там, внутри сознания, была карусель чувств и образов. Ангел наседал на зависть, тоска пробивала дорогу в толпе, впиваясь в точные, сочные бока вокзала, а над всеми хлопал крыльями билет.
Виктор собрался, хлестнул крекер кнута, и все затихло, не стало хаоса.
Он вспомнил, что ночью, в туманном и пьяном бреду, ему снилось, что в его комнате живет ангел. Он сидел на диване, разминал крылья, а хозяин подглядывал за ним из-под одеяла. И видел, как тот встал, махнул руками, зашелестели перья, как тысячи носовых платков, и вареный глаз рыбы, луна, проскользнула в комнату, выхватив серебряный билет из рук.