Annotation

     Позволь пригласить тебя, дорогой читатель, в мир мистики, родовой магии и переселенцев…. В мир любви, тайной переписки, когда бумага становилась поверенной самых острых чувств и тайных желаний; в мир корсетных платьев, в мир тщательно продуманной политики, политики, в которой не последнее слово было за магами. Магами настоящими, а не современными Верховными Чародеями Ордена Чайной Ложки. Магами, чья сила передавалась от отца к сыну и являлась основой их власти и богатства на долгие века.

     Устраивайся поудобнее, разожги камин или запали свечу из натурального воска, налей себе чашку чудесного чая с ароматными травами или сливками (как истинный английский лорд или леди), включи музыку Blackmore's Night — мы приглашаем тебя в мир волшебного повествования…

     В мир, куда по странной гримасе судьбы одновременно попали наши с тобой (ничего, что мы уже на «ты»?) современники, нашедшие свою любовь среди роз ухоженного английского сада. Но не будем забегать вперед, и начнем наше повествование с момента, когда первый из участников этого необыкновенного приключения — Бенджамин Барон, известный английский актер театра и кино, устраивался для крепкого и спокойного сна в автобусе, который вез труппу их драматического театра на гастроли.

     …-Бенджи, твои родители еще не надумали женить тебя насильно? — из полусна Бена вырвал тычок в бок острым локтем. Рядом с ним разместился Грег Мартинез — сценарист их театра. Талантливый человек, этого Бенджи отрицать просто не мог, но уж слишком неприятной чертой характера он обладал — обожал сводничество.

     Сам Грег прозябал в кабальном браке с некой украинской эмигранткой, плотно обосновавшейся на шее любившего приложиться к рюмочке-другой бурбона сценариста, и для верности закрепившей брак многочисленным потомством (три мальчика и две девочки — неслыханно для современных британцев, о контрацепции знавших по урокам полового воспитания в школе!).

     Себя Грег уверенно считал счастливым отцом семейства, над чем работала его Окси, денно и нощно не устававшая ему об этом напоминать (полное имя ужасной бабы Бенджи никак не мог запомнить, да оно ему и не особо требовалось), и другим абсолютно искренне желал того же. Подчас не задумываясь о том, что подобные пожелания здоровыми современными людьми воспринимались аналогично проклятиям.

     -Нет, они вполне доверяют моему вкусу и выбору, — сонно отозвался Бенджи, за последние сутки успевший урвать у рабочего процесса всего 3 часа сна. Дорога до ближайшей остановки была неблизкой, и он искренне надеялся поспать положенные ему 5-6 часов. Но его мечтам не суждено было сбыться — позевывая, Бен случайно повернулся к окну… И оторопело заметил огромный обрыв, навстречу которому, набирая скорость, несся их автобус, водитель которого неожиданно потерял управление…

     А дальше пришла боль и темнота. Самого главного он так и не запомнил. Следующим воспоминанием Бенджамина после темноты, в которую он провалился и диких криков других пассажиров автобуса, был неяркий свет туманного утра, который пробивался сквозь закрытые веки. Нежная женская ладонь с сухими и тонкими пальчиками легла ему на лоб и мягкий женский голос произнес что-то вроде «Ну вот и все, Говард!».

     После чего память снова его подвела, и Бенджамин провалился в привычную и уютную темноту — объятия спасительного крепкого сна.

     За 10 лет до описываемых событий…

     Великобритания, Фоксворт-Холл

     -Эйми Хелена Мария Фоксворт! — от страшного, злющего старческого голоса к горлу подступил комок слез. Испуганная рыжеволосая девочка белкой взлетела по веткам густой, старой яблони, росшей в саду, окружавшем родовое имение Фоксвортов. Нянька, недавно приведенная в дом отцом, достопочтенным лордом Чарльзом Теодором Фоксвортом, пугала малышку и за каждую провинность (даже невинную, вроде съеденного до обеда яблока), наказывала строго и изощренно. — Я ведь найду тебя — я всегда находила!

     -Старая ведьма! — на смену испугу пришла удушающая злость, затопившая с головой. Девочка удобнее устроилась на ветке и сжала кулачки, вперив ненавидящий взгляд в свою мучительницу, уже показавшуюся на дорожке, ведущей в глубину старого сада. — Чтоб ты сдохла! Я тебя ненавижу!!!

     Горячечный шепот и вмиг пересохшее горло, когда на последнем звуке, вырвавшемся из детского ротика, в воздухе рассыпался с мелодичным звоном целый сноп ярко-синих искр. Взяться которым было абсолютно неоткуда.

     Но гром не грянул и с неба не посыпались дохлые птицы, что заставило девочку глубоко вздохнуть и вскоре осознать, что она согрешила — пожелала смерти другому живому существу. Искренне, ненавидяще и от души. Кем бы не была старая Розалия, как бы она не испытывала терпение бедной Эми, как бы не ненавидела ее сама — пастор Джексон, приходящий на каждый воскресный обед в гости к Хелен, матери Эми, учил ее прощать.

     «Прости им, ибо не ведают, что творят!»

     И тут же на ум пришла еще одна фраза из Библии, согревшая душу девочки живительным теплом и успокоившая остатки возмущения в ее сердце.

     «Один раскаявшийся грешник милее Господу более сотни праведников!»

     Старая Розалия была грешницей, злой, жестокой и беспощадной. Она прижила сына во грехе с пастором своей деревни и была изгнана, благодаря случайно узнавшей об их связи жене пастора (и вернувшей сбившегося с пути праведного мужа на путь истинный). Она травила своих детей, появлявшихся на свет от случайных матросов и простых нищих работяг, которым оказывала некие услуги. Она лгала, обманывала и крала — пока не попала в дом призрения, находившийся под патронажем и высоким покровительством лорда Фоксворта. И пока он не доверил ей свое самое бесценное сокровище — единственную дочь Эйми, или Эми, как называли ее все в кругу семьи.

     -Дочь моя, подавай пример своим достойным поведением, и рано или поздно, но даже плебей избавится от дурных манер, имея перед глазами достойный образец для воспитания благородного духа, — говорил он, ласково целуя дочь в макушку и сажая ее к себе на колени. — Моя храбрая девочка — я верю в тебя и твои душевные силы, которых хватит и для того, чтобы одолеть дьявола побольше нашей старой Розалии.

     -Она сама будто дьявол, вырвавшийся из преисподней, — иногда еле слышно шептала девочка, уткнувшись носом в пахнущий бренди и дорогими сигарами отцовский жилет. Она не могла объяснить это чувство, но, когда она смотрела на старуху, занимавшуюся чем-то в отведенном ей углу детской спальни, ей чудились в глазах Розалии не отсветы свечи, а отблески адских костров и самых глубоких доменных печей, подготовленных владыкой ада для самых отъявленных грешников.

     В такие ночи девочка долго не могла уснуть и прислушивалась к каждому скрипу и каждому шороху. Иногда ей чудился цокот маленьких, тонких острых копыт. А однажды она услышала негромкий детский плач, испуганно вскочила в своей постели — но никого не увидела. Лишь занавеска качалась на едва слышном ветру, залетая в распахнутое настежь окно…

     На этот раз Эми не упрямилась долго. Она со вздохом спустилась с дерева, отметила, что ей удалось не зацепить свое любимое платьице за коварно торчавшие сучки — и сама вышла на встречу Розалии, чинная, скромная и благородная.

     -Я спала под деревом в саду, — спокойно и ровно сказала девочка, глядя старой карге прямо в глаза. Но та лишь расхохоталась своим отвратительным булькающим смехом, из-за чего капельки слюны из ее огромного тонкогубого рта разлетелись мелким дождиком — и пара из них даже попала на платьице брезгливо попятившейся Эми.

     -Ты врешь, о, как сладко ты брешешь, маленькая, лживая, испорченная сучка! — прошипела Розалия, больно хватая девочку за тонкое запястье и подтаскивая к себе. — Наверняка в твой садик лазил мальчишка — из того огромного дома на холме, обычный мальчишка, сын этих проклятых нуворишей, которых так не уважает твой достопочтенный папенька! И что же вы с ним там делали, а? Не придется ли старой Розалии избавлять тебя от плода такого греха, а?!

     С каждым словом старуха все больше повышала голос, а у почти простившей ее Эми глаза наливались чернильной темнотой, растворившей в себе яркую кристальную голубизну глаз.

     -Хочу, чтобы ты сдохла, чтобы наконец отсох твой поганый, грязный язык! — вырвав руку у старухи, крикнула она.

     И здесь произошло то, что она никогда потом не рассказывала — даже на исповеди. Старуха неожиданно побелела, слившись цветом лица с недавно побеленной стеной беседки, которая виднелась за ее спиной. Глаза ее страшно выпучились, а странно распухший язык вывалился наружу, будто уже не мог умещаться во рту. Слюна обильно капала с него на старый фартук.

     Эми стояла, оцепенев, в ужасе наблюдая за разворачивающейся перед ней картиной. Старуха неуклюже завалилась на бок, вытянув левую руку в сторону девочки, но не произнесла ни слова. Лишь пара ужасающих стонов вырвались из ее груди — и ее дух покинул грешное тело.

     Это Эми поняла каким-то неожиданным «спинным чувством». Вот, секунду назад Розалия еще была собой, грязной, отвратительной старухой. Миг — и от нее осталась лишь пустая, быстро остывающая оболочка.

     -Да упокой Господь душу рабы Божией твоей Розалии… — прошептала Эми, но не успела договорить — земля под ее ногами закачалась, и девочка провалилась в спасительную темноту.

     -Сынок, проснись, -на пылающий лоб Бенджамина легла все та же, уже знакомая ему нежная женская ладонь с теплыми пальцами. Вот они перебрали подозрительно отросшие волосы, промокшие от пота и противно липнущие ко лбу, вот заправили прядку длинной челки за ухо… Все это Бенджамин отмечал, не открывая глаз. Он уже пробовал, но у него не получалось — на глаза давила странная плотная повязка, снять которую не было возможности — руки актера почему-то отказались ему повиноваться. — Ответь мне, это же я, Эсми, твоя мама!

     Он силился что-то сказать, но не мог — не позволяло пересохшее горло, в котором словно образовалась настоящая пустыня Сахара.

     -Эсми, — низкий мужской голос, тяжелые шаги, от которых с едва заметным скрипом прогнулись старые половицы — он удивительно четко слышал все, что происходило в комнате, и это временно заменяло ему зрение. — Оставь сына в покое. После того, что он пережил, мало кто даже из самых сильных предков нашего рода легко и быстро приходил в себя. Он сейчас рождается заново, в ином качестве — и глупо было бы мешать этому процессу.

     -Я боюсь за него, дорогой, — еле слышно отозвалась женщина, убирая руку со лба Бена, который напряженно прислушивался к разговору. — Он слишком долго не приходит в сознание.

     -Ему просто нужно больше времени. Сила должна полностью принять его, как он ее — без этого ты никогда не получишь истинного Мэйрвикса.

     С этими словами пара покинула комнату, в которой остался приходить в себя и осмысливать услышанное Бенджамин Барон, еще пару часов назад попрощавшийся с жизнью и погибший в страшной аварии вместе со всей труппой своего театра.

     «Итак, я живой, пусть и сильно ограничен в своих возможностях, — думал он, отстранившись от странных ощущений, наполнивших его (его ли?) тело. — Автобус совершенно точно попал в аварию, я помню момент, когда мы падали в обрыв. Меня считают чьим-то сыном, но этот голос и запах явно не принадлежат моей матери. При этом я осознаю себя — собой, и ничего не помню о тех людях, к кому попал в дом и кто принимает меня за своего сына. Теперь я знаю, что их фамилия — Мейрвикс. А подводя итог всему, что было мной услышано, выходят два возможных варианта событий — либо та авария мне приснилась, у меня случилось нечто вроде амнезии, и я в данный момент участвую в съемках или постановке спектакля (но тогда все должно происходить совсем не так, я не слышу стрекота камер, привычной беседы операторов и меня никто не отпустил со съемок сцены); либо… каикм-то невероятным образом я попал в другое место, в другое тело и, вполне вероятно, в другое время!»

     Последний вывод заставил его на миг задохнуться от осознания того, что он больше никогда не встретится со своими родителями, братом, друзьями — все они будут считать его погибшим в той аварии (как оно и есть на самом деле), и оплакивать до того дня, когда их боль не утихнет в достаточной мере, чтобы продолжить жить своей жизнью и оставить прошлое в прошлом — где ему самое место.

     ***

     Московская область, Щелково,

     наши дни

     Мира (в жизни Мириам — ее отец уж очень любил сказки из «Арабских ночей») устало шла с работы домой по темному переулку. Как обычно, дворовая шпана побила все фонари, и единственным освещением служил свет в окнах домов, между которыми она шла. Дорога была старой, с выбоинами и ямами, которые никак не доходили руки привести в божеский вид у городской администрации.

     Этим лето из-за частых аварий у «Водоканала» половина дорог их небольшого города была разворочена, с целью починки теплотрасс, а на одной из центральных улиц прорвало трубу и в образовавшемся мини-озере успешно затонули пара легковых машин. Жители города возмутились, написали жалобы куда надо и трубы привели в порядок — их больше не прорывало из-за высокого напора давления воды. Но выбоины в кое-как наспех заделанных дорогах так и остались, причем особенно «повезло» жителям Мириного района.

     Обходить в темноте ямы и выбоины получалось не всегда. Каблуки ее недавно купленных дорогих сапожек, на которые она копила с нескольких заработных плат, опасно хрустели, когда она перепрыгивала очередную выбоину, в глупой надежде сохранить обувь в приличном виде.

     Несколько месяцев назад в их районе начал орудовать маньяк, и в связи с этим возвращалась домой Мира всегда в сопровождении отца, подвозившего ее на машине и сильно беспокоившегося за жизнь и безопасность своей любимой и единственной двадцатичетырехлетней дочери, которая была красива особой, восточной красотой. Но сегодня ее отец остался дома, так как его скосил сильный грипп, с холодами расползшийся по городу, и девушке впервые за долгое время пришлось идти домой пешком.

     Как оказалось позже, это было роковой ошибкой.

     -Девушка, у вас, кажется, набойка слетела, — раздался за спиной Миры приятный женский голос. Женский — не мужской, да и среди женщин маньяков мало кто встречал, как-то не принято у нас подозревать слабый пол в такой кровожадности, поэтому Мира доверчиво остановилась и приняла из рук незнакомки странный кусок пластика, в котором в темноте трудно было опознать отлетевшую набойку.

     -Как вы ее только разглядели в такой темноте, — убрав в карман пальто злосчастную набойку, удивилась вслух Мира. — Но все равно — спасибо вам большое, хотя и не стоило так утруждаться, в мастерской мне их поставят новые в любом случае.

     Женщина ничего не ответила, лишь молча разглядывала ее через стекла старых очков с уродливой фиолетово-сиреневой оправой. В руках у нее был пустой поводок, но собаки нигде не было видно (и не слышно). Чем дальше, тем сильнее затягивалась странная, липкая пауза, и у Миры неожиданно похолодело в груди, будто сердце сжала огромная ледяная ладонь. Девушка отступила на шаг, все так же пристально глядя на свою случайную знакомую. Та сделала шаг вперед в ту же секунду.

     -Кто вы, что вам от меня надо?! , — облизав вмиг пересохшие губы, прошептала Мира. Женщина не ответила. Она лишь вскинула руки, и через секунду удавка, в которую превратился широкий брезентовый поводок, была накинута на шею Миры. От шока та пошатнулась, и этого оказалось достаточно, чтобы странная женщина смогла сбить ее с ног и так же молча, в страшной тишине, которая набатом била по ушам, принялась душить.

     Мира молча боролась, но сил у нападавшей оказалось больше. Перед глазами девушки поплыли багровые круги, легкие уже разрывало от нехватки воздуха и невозможности сделать вдох.

     За окнами пятиэтажек уставшие люди смотрели телевизоры, обменивались новостями, ругали детей за двойки и просто готовили ужин, планируя в скором времени отойти ко сну и набраться сил перед новым рабочим днем. Никто не знал, что в эту минуту такая же девушка как они отчаянно борется за свою жизнь с психически больной маньячкой. Никто не собирался вмешиваться и звать на помощь.

     Лишь за занавеской одного темного окна на первом этаже мелькнула смутная тень, но Мира этого уже не увидела. Последней мыслью в ее гаснущем сознании стала отчаянная фраза «Но за что?!»

     Это абсурд, вранье:

     череп, скелет, коса.

     «Смерть придет, у нее

     будут твои глаза»

     Иосиф Бродский

     Очередное пробуждение стало неприятным сюрпризом для Бенджамина. Неприятным потому, что ворвавшийся украдкой через плотно занавешенное окно спальни солнечный луч пробежался по обнаженной коже руки — и именно это ощущение разбудило Бена.

     Ощущение, что он горит.

     -Сынок! — он еще даже не успел закричать, а в спальню уже ворвалась встревоженная женщина. Невысокая, темноволосая, хрупкая — с прекрасными синими глазами. — Прости меня, это моя вина, сейчас мы все исправим!

     Бен неожиданно обнаружил, что может двигаться. И может видеть. На удивление ярко и четко, словно на дорогом экране «яблочного» смартфона, взятого в руки после дешевого китайского барахла.

     Схватившись за все еще горящее предплечье, он неуловимо быстро переместился в самый темный угол спальни — и только тут понял, что двигается с неестественной скоростью. И, похоже, его новых родителей это не удивляет.

     -Что со мной произошло? — сильнее вжимаясь в тень, дарующую приятный покой и прохладу, прошептал Бенджамин. Сейчас он внимательно разглядывал мужчину, вошедшего в спальню следом за Эсми. — Почему все так поменялось? Все вокруг стало ярким, слишком ярким! И раньше мне не причинял вреда солнечный свет!

     -Это всего лишь на пару недель, — успокаивающе ответил ему мужчина, жестом показав жене, чтобы она покинула комнату без возражений. — И с тобой произошло то, о чем мечтает каждый мужчина нашего рода. Я не говорил об этом ранее, потому что сомневался, что Сила выберет тебя. Но когда погиб Эберхарт… у нас просто не осталось выбора. Магии нужен наследник. Тот, кто приумножит ее и сохранит в веках.

     Бен глубоко, судорожно вздохнул.

     Магия — это удивительное и одновременно пугающее слово для того, кто родился и вырос в мире современных технологий, чуда генной инженерии и великих открытий. Магия была отголоском чего-то древнего, запретного, того, что стояло в одном ряду с пугавшими в детстве монстрами под кроватью. Магия была как старая, в детстве до дыр зачитанная книга со сказками, закрыв которую в двенадцать — ты не откроешь больше никогда. Но в памяти она останется.

     Просто потому, что такое сложно бывает забыть.

     -Расскажи мне все… отец, — осторожно переместившись к глубокому креслу, стоявшему недалеко от кровати, попросил он. — Я должен понимать, куда теперь будет вести моя жизнь.

     Мужчина пригладил небольшую ухоженную бородку и улыбнулся.

     -Сейчас твоя задача — питаться, отдыхать, и дать своему телу внести все необходимые изменения, чтобы оно могло взаимодействовать с твоим новым даром. Уже сейчас становится понятным, что тебе достался дар магии Теней, и, вероятнее всего, магии крови. Уже несколько столетий в нашей семье не появлялись те, кого эти родовые дары могли бы сделать сильнейшим и возвести на вершину славы. Но теперь — Сила выбрала тебя.

     Твоя цель и новый смысл жизни отныне — сберечь ее, развить ее, познать ее тайны и прикоснуться к тому могуществу, которое она соизволит тебе открыть. И, конечно, помочь своей стране и своему народу — веками люди Англии спали спокойно потому, что мы, колдовские рода Европы, заботились об их благополучии.

     Бен просто на нашел, что на это ответить. Убежденность незнакомца в правильности всего происходящего, благоговение в голосе при упоминании некоей «Силы», словно она была разумна — куда разумнее их самих… И общая атмосфера, царившая в этом странном доме…

     -Ты прав, отец. Прикажи принести мне еды, я успел сильно проголодаться. Думаю, ты знаешь, что сейчас будет для меня полезнее всего, с учетом… открывшихся обстоятельств.

     ***

     Мира открыла глаза и в тот же миг вода, скопившаяся в ее легких и горле, хлынула наружу, заставляя надсадно кашлять. Чьи-то чужие, сильные и одновременно ласковые руки, обхватили за талию, бережно похлопали по спине.

     — Надеюсь, вам уже лучше, юная леди? — насмешливый баритон над ухом казался довольно приятным. Но руки… Мира еще не успела толком открыть глаза, но рефлексы, привитые воспитанием, проснулись раньше — она со всей силы хлопнула оказавшимся в ее руке веером по нахальной ладони незнакомца, задержавшейся у нее на талии.

     -Благодарю, мне уже вполне сносно, но руки я бы вам советовала убрать поскорее, — раздраженный рык девушки неизвестного, похоже, смутил. Ладони были убраны в ту же секунду, и Мира неожиданно даже пожалела о своем порыве: ладони были теплыми и хоть как-то согревали. Сама же она — с головы до ног, — была мокрой и холодной. Отяжелевшее, странного фасона платье липло к телу, словно мокрый саван к утопленнице, заставляя сотрясаться крупной дрожью из-за пронизывающего до костей холода.

     В этот же миг вернулось зрение. И здесь девушка схватилась за горло, скованное судорогой страха. Шок. Непонимание. Последние воспоминания…

     …Удавка все сильнее впивается в горло, в спину упирается жесткое и тяжелое колено мучительницы… Багровые круги перед глазами сменяются черными, а затем — распахнутая дверь, полет, падение в реку, в которой она увидела свое отражение… Бабушка, бегущая ей навстречу — бабушка, которой не было в живых уже 3 года… За ее спиной неловко ковыляющий дед…

     -Рано тебе сюда, — беззлобно бъет ее открытой ладонью в грудь бабушка. — Пойди-ка, погуляй пока! И назад особо не торопись!

     И снова — полет через реку, словно через коридор или аэродинамическую трубу. Снова багровые круги, сменяющиеся черными — резкий удар по щекам, резкий вдох живительного воздуха рот-в-рот… И она здесь.

     А где — здесь?

     Мира попыталась подняться на дрожащие ноги, но не смогла. Незнакомец, оказавшийся ее спасителем, не торопился предложить ей свою сильную и надежную руку, памятуя о том, как напустилась на него девушка за минуту до этого.

     -Помогите мне встать, — смирилась с неизбежным Мира.

     -С удовольствием и великим почтением, мисс, — его голос все еще сочился ехидством.

     Но она снова ощутила теплую ладонь в своей, а затем и увидела его всего — как-то сразу.

     Увидела — и пропала.

     На нее смотрели теплые, темные, глубокие шоколадно-коньячные глаза.

     Великобритания,

     родовое поместье Мейрвикс

     Бенджамин с трудом поглощал легкий куриный бульон, который принесла ему расторопная и очаровательная в своей простоте служаночка по имени Мэри. Бросающая на него недвусмысленные взгляды из-под пушистых ресниц девушка навела на мысли, что у предыдущего владельца тела (по-другому думать о нем Бен просто не мог) вступал с ней в куда более близкие отношения, чем принято между хозяевами и их подчиненными. Пользоваться же такими привилегиями бывший актер не считал себя вправе. Его воспитывали в более строгих традициях, несмотря на тенденции современного мира. Простого удовлетворения похоти ему было мало.

     -Госпожа приказала проводить вас в малую гостиную, там уже накрыт чай, — когда он отставил тарелку, наполовину опустошенную, служанка подала голос. — Разрешите проводить вас, милорд.

     -Лучше принеси мне трость, я постараюсь дойти сам, — сил у Бенджамина все еще не было. Они появлялись только к ночи — безумная, нечеловеческая энергия распирала его изнутри, он мог свернуть горы и в одно дыхание переплыть достаточно широкое озеро, но это было лишь под лунным светом. Стоило наступить дню, выйти солнышку, которое редко, но все же показывалось из-за туч, предпочитая скрываться в нежно-молочном тумане, окутывавшем их поместье и огромный старинный сад — силы оставляли его, заставляя еле переставлять ноги, ощущать себя дряхлым стариком, которому нужен пригляд и уход от добросердечных родственников.

     Если вы наивно полагаете, что молодой маг согласен был с таким положением вещей — вы просто плохо знаете натуру Бенджамина Барона. Позволить себе сломаться, поддавшись гнету обстоятельств, он бы никогда не позволил. Он лишь аккуратно присматривался, замечая едва заметные лазейки в, казалось бы, беспросветной тьме проблем — и пользовался ими при первой же удобной возможности.

     Сегодня он планировал не только напиться чаю в компании благовоспитанной матушки и ее компаньонки, мисс Джиневры Уэсли. Его планы простирались дальше — выйти за пределы поместья, за пределы старинных комнат, отопленных уютным камином — изучить сад, понять, что окружает его в этом дивном новом мире.

     И как следует подумать о том, как теперь жить дальше.

     Сама по себе новая жизнь не пугала его как таковая: во-первых, ему дали второй шанс, а такого в жизни вообще практически не встретишь. Во-вторых, будучи актером, Бен привык примерять на себя разные роли, проживать чужие жизни и становиться на время полностью другим человеком. Это должно было помочь ему преодолеть первые трудности, которые неизбежно возникнут. Сложнее было с отсутствием сценария и полным незнанием жизни, характера, привычек его новой семьи и его нового тела. Думать о нем, как о личности, которую он своим появлением куда-то вытеснил, Бен не слишком хотел.

     Поэтому первым этапом своей миссии по включению в новую жизнь он счел добычу информации. Как сделать это незаметно, не привлекая особого внимания к странным вопросам — было пока не очень понятно.

     Спустя полчаса в малой гостиной собрались Бенджамин, его новообретенная мать и ее компаньонка. Мэри торопливо внесла поднос с чайными приборами, сливками, сахаром и какой-то умопомрачительно пахнущей домашней выпечкой.

     -Как ты себя чувствуешь, сынок? — мило улыбнувшись, поинтересовалась хозяйка дома. Глаза ее, впрочем, были настороженными — они внимательно приглядывалась к сыну, хоть и старалась сделать вид, что ничего не происходит. Леди Эсми что-то настораживало. какая-то неуловимая чуждость, сквозившая в облике и поведении ее малыша.

     -Благодарю, матушка, мне уже лучше, — отпив глоток «Эрл грей» со сливками, отозвался Бен. Глаза леди недобро сверкнули. Что-то в его манерах насторожило женщину, но Бенджамин не могу понять, что именно. Напряжение нарастало с каждой секундой.

     В воздухе повисла тягучая пауза.

     -Мисс Джиневра, оставьте нас с сыном наедине, — спустя пять минут поединка взглядов леди не выдержала первой.

     Как только посторонние покинули помещение, она сгорбилась, словно на плечи ей обрушилась невыразимая тяжесть, и тихо спросила:

     -Кто ты такой? Ты ведь не мой сын, своего мальчика я бы узнала из тысячи. Сердце не обманешь. Говард пытался убедить меня, что так бывает с каждым, кто ушел и вернулся с той стороны, кто принял их проклятую Силу. Но ты — не мой сын. Расскажи мне, что произошло, умоляю. Дай мне хотя бы одну радость — возможность его оплакать.

     Бенджамин оставил чашку и со вздохом признался:

     — Вы правы, мэм. Меня зовут… точнее, звали, Бенджамин Барон, и я ушел из жизни в 2018 году от Рождества Христова…

     Глаза леди Эсми стали огромными.

     -Наш автобус (у вас бы это, наверное, назвали каретой — повозка, в которой перемещалось несколько десятков человек) сорвался в пропасть — и я очнулся уже тут. Я толком не запомнил даже собственную смерть. И я не понимаю, как я оказался тут, в теле вашего сына, и куда делся он сам. Простите меня, это все, что я могу рассказать. Большего я просто не знаю.

     -У тебя были родители? Дети? Жена? Чем ты занимался в своей обычной жизни? Из благородного ли ты рода? — вопросы посыпались так, словно прорвало плотину. Беседа грозила стать откровенной и задушевной — впрочем, это было неплохо. Иметь хотя бы одного союзника в этом враждебном доме и враждебной к нему обстановке было не так уж и плохо.

     ***

     Фоксворт-Холл,

     недалеко от имения Мейрвикс.

     За год до описываемых событий.

     Эйми-Мира продолжала стоять, будто с небес сошел Ангел и решил сделать ей предложение руки и сердца. Состояние было если не на грани шокового, то очень близко. Осознать, что ты только что умерла там, в своем мире — у нее просто не было времени. Осознать, что умерла и одновременно возродилась к жизни в новом теле только что — тем более. Осознать, что попала в викторианскую Англию? Оставалась глупая надежда, что все это лишь постановка, она каким-то чудом попала к ролевикам, или на съемки какого-то сериала…

     Но реальность жестоко шептала в уши: «Нет, дорогая моя, ты — в Англии! Мечтала, так получай теперь, сполна!»

     Стоявший рядом с ней юный денди был прекрасен. Лицо словно у Дориана Грея из одноименного фильма, теплые карие глаза цвета виски с оттенками хмельного гречишного меда. Гладко выбритое лицо, дорогая аккуратная одежда.

     -Вы рыжая, — как-то изумленно произнес он. — Редкостной красоты цвет волос. Вы выглядите словно Венера с полотен Ботичелли.

     «Рыжая?!!! Я?!!! Только не это!!!» — яростно подумала Мира, у которой под рукой как назло не было зеркальца. ярость неожиданно отрезвила и привела в чувство.

     -Мне кажется, или мы недостаточно близко с вами знакомы, чтобы обсуждать цвет моих волос и стройность лодыжек? — не сдержалась, рыкнула, изумив очаровательного аристократа до глубины души. Не принято было дамам их эпохи так откровенно и смело показывать свои эмоции, считалось дурным тоном, но…

     незнакомца, кажется, это обрадовало.

     -У вас натура под стать цвету волос, — протянув ей руку в перчатке, бархатистым тоном промолвил он. — Позвольте же представиться — Эберхарт Говард Мейрвикс, наследник титула. Мы живем в паре миль от вашего поместья, хотя никогда доселе не имели чести быть представленными друг другу.

     -А я… («А как же меня зовут?!» — неожиданно остолбенела от ужаса Мира. И тут словно в ухо ветер шепнул: «Эйми!).  — Мое имя Эйми. И большего я вам, уж простите, не скажу. Проводите меня до дома, или я уже злоупотребляю вашим временем и бескорыстием?

     Эберхарт оторопело промолчал. Кажется, новоявленная Эйми-Мириам только что на его глазах рушила все привитые ему правила хорошего тона и представления о женщинах, как о кокетливых, глупеньких, пустых созданиях.

     Она слишком явственно от этих стереотипов отличалась.

     -Пойдемте… мисс, — приняв заботливо предложенную ей руку и не решившись отказываться от теплого сюртука, накинутого ей на плечи, Мира неспешно направилась в компании красавца-аристократа знакомиться со своей новой жизнью, в новом теле и новом качестве.

     Фоксворт-Холл,

     за год до описываемых ранее событий

      — Эйми, дорогая, леди Катарина сегодня обещала явиться к нам на файв-о-клок со своим старшим сыном и наследником рода, — произнесла гувернантка юной Эйми, мисс Присцилла. Ее наняли уже достаточно давно, почти сразу после гибели Розалии, и девушка не могла нарадоваться. С Присциллой у нее установилось полное сродство душ и взаимопонимание с первых дней пребывания той в доме. Мисс Присцилле было 25, и она была весьма благовоспитанной и благонадежной старой девой, решившей выйти замуж хоть и поздно, но со своим небольшим доходным поместьем и рентой, которую ей обещал за безупречную службу отец Эйми. Мисс Присцилла безупречно выполняла свои обязанности, и на нее грех было жаловаться.

     Ее умное доброе округлое лицо, выразительные серые глаза и добродушие очаровали всех жителей Фоксворт-холла в считанные дни, а сама девушка нашла в ней добрую поверенную своих тайн и мягкого, чуткого духовного наставника.

     Мисс Присцилла могла гордиться тем, что действительно делала Эйми лучше. Без нудных проповедей и запрещения, она говорила с ней и о душе, и о Боге, и о темных желаниях, что иногда просыпались в глубине юной души, умея объяснить все так доходчиво и мягко, что та сама отказывалась от Тьмы в пользу света.

     В четырнадцать лет Эйми, становившаяся все более воспитанной английской розой к радости своего отца, неожиданно расцвела. Буквально вчера ее видели девочкой, со смехом бегающей по саду вместе с английским бобтейлом Бобби, а сегодня высокая и тонкая, она неожиданно по-женски округлилась, ее лицо стало более мягким, в глазах появилась какая-то тайна, которая так и манила ее разгадать.

     Однажды, выйдя к завтраку в компании молитвенника, который она благовоспитанно изучала по велению сердца, она обнаружила, что отец чересчур пристально ее рассматривает.

     -Батюшка? — легкое недоумение в голосе отец проигнорировал.

     -Ты так похожа на свою мать. Такая же красивая, статная. Мне отрадно видеть, как твоя душа тянется к Богу, и что ты начала осознавать, как важно женщине идти по духовному пути, не сбиваясь на суетность грешной жизни. Я многим обязан мисс Присцилле, она сумела разбудить те твои прекрасные качества, которые я видел, но не умел найти к ним должного подхода.

     -Отец, к чему вы это? — ума Эйми было не занимать, да и отца своего она прекрасно знала. Тот никогда ничего не говорил просто так.

     -Со следующего сезона тебя пора представить на рынок невест. Чем раньше мы сумеем найти тебе достойного жениха, тем быстрее ты окунешься в жизнь взрослой женщины, каковой теперь, собственно, и являешься. Я сам выберу тех, кто будет достоин руки моей дочери. Но окончательно слово будет за тобой, моя дорогая. И да поможет тебе Господь совершить выбор, следуя велениям своей души, а не одному только зову сердца.

     Эйми решила не отвечать — все уже было решено, оставалось только принять это решение. Отец от своего не отступится. Мисс Присцилла молча сжала ее ладонь под столом в знак одобрения.

     Спустя год в их доме перебывали все самые лучшие юноши, среди которых были даже дальние родственники самой королевы, но ни один из них не сумел завоевать сердца рыжей красавицы. Кроме одного. Сэр Дональд Рэмсли, поверенный племянницы королевы, мужчина тридцати с небольшим лет. При виде этого делового партнера и друга отца Эйми теряла над собой контроль.

     Его высокий рост, прекрасная осанка, ум и мягкое чувство юмора, поразительные синие глаза и белокурые волосы лишили ее покоя, но знала об этом лишь мисс Присцилла. Горе юной леди Фоксворт было глубоко — сэр Дональд уже был женат, и его супруга со дня на день должна была разрешиться их первенцем.

     Как никогда, в эти суровые октябрьские дни, Эйми страдала от пожирающей ее изнутри тьмы. Она никогда не видела молодой миссис Рэмсли, но от всей души желала ей скончаться в тот же миг, как младенец попросится на свет — и желательно, вместе с ним самим. Она никому не говорила о своем горе и своих мыслях. Даже мисс Присцилле. Та не поняла бы ее.

     И вот в темную, ненастную ночь, Эйми решилась на то, что раньше всегда пугало и страшило ее. Она решила использовать магию. Свести в могилу жену Рэмсли и самой занять ее место, хотя не было никаких, даже малейших авансов, со стороны самого Дональда. Но юная красавица была умна. Она годами скурпулезно собирала слухи и сплетни о деревенском колдовстве, она знала, что существуют любовные зелья и обряды, которые творились на крови, чтобы соединить сердца влюбленных. И она запаслась всем необходимым.

     В кармане ее жакета, который она накинула на плечи, лежали два носовых платка — ее собственный и украденный во время последнего визита платок сэра Дональда. А так же портрет его жены, миниатюра, которую девушка через старую поверенную служанку смогла выкрасть с помощью слуги мистера Дональда. Тот взял за свою услугу немалые деньги, но обещал быть нем, как рыба. Если бы ее обвинили в колдовстве, он пошел бы соучастником и был вздернут на виселице, чего юному Кевину совершенно не хотелось.

     Ночь стояла безлунная — ночи Гекаты, черная луна, самое подходящее время для злого колдовства. Курицу с цыплятами Эйми осторожно прихватила в курятнике, заперев в клетку ее ручного кролика, Бимси. Сам Бимси был доволен и счастлив, найдя укромное убежище под кроватью своей хозяйки, в которую она собиралась вернуться лишь к рассвету.

     Путь Эйми лежал на кладбище.

     ***

     -Простите, юная мисс, но на вашем месте я бы еще раз подумал о необходимости творить столь ужасную порчу, — в тот миг, когда маленький ножик для резки бумаги был занесен над сердцем глупой курицы, из темноты раздался холодный мужской голос. — Вы не подумали о последствиях для себя и своей семьи?

     Эйми покрылась холодным потом и попыталась притвориться частью надгробия, но незнакомец, по всей видимости, прекрасно видел в темноте.

     -Вы творите порчу в обоих случаях. Приворотные чары не осуществляются на кладбище, этим вы только лишь сведете объект своей привязанности в могилу. И чем больше крови прольете — тем быстрее.

     -Кто вы и что вам от меня нужно? — раздраженно крикнула девушка, поднимаясь с колен и отряхивая выпачканное в грязи и земле платье. Курицу она продолжала держать за шею, боясь, что не поймает ее в темноте, если на минуту разожмет руки.

     -Мое имя вам ничего не скажет, юная мисс — вам достаточно знать, что я человеком, сведущим в колдовстве и некромантии, — незнакомец, чье лицо оставалось скрыто тенью цилиндра, требовательно протянул к ней руку. — Отдайте курицу.

     -Это моя жертва!

     -Жертвовать необходимо свою кровь. Курица здесь не подойдет. Максимум, ваш объект темных чар заболеет горячкой.

     -Мне необходимо погубить двоих, — неожиданно призналась Эйми, сняв груз с души, который невольно ее тяготил. — Мать и дитя.

     -Зачем же так сурово? У нас не одобряют разводов, но разве влюбленного мужчину что-то остановит? Сделайте приворот, дальше предоставьте заботы о супруге вашему возлюбленному.

     -Возможно, вы правы… Но он не разведется. Благодаря супруге, он получил должность при дворе ее Величества.

     -Тем охотнее он от нее избавится, дай вы ему повод и достаточное вдохновение. Позвольте, я помогу вам правильно провести обряд.

     Опустившись на колени рядом с выбранной Эйми могилой, незнакомец освободился от плаща и цилиндра, жестом посоветовав сделать своей спутнице то же самое.

     -И снимите обувь. Для установления связи с землей и призыва духов себе в помощь не должно быть преград между вами и землей. Обычно такие обряды вообще вершат полностью обнаженными либо в одном исподнем. И распустите волосы, мисс. Они отвечают за связь с ветром.

     -Откуда вы все это знаете? — послушно выполняя его указания и на время посадив курицу в клетку к цыплятам, прошептала Эйми.

     -В нашей семье магию изучают с рождения. Мы обладаем даром, передающимся из поколения в поколение по мужской линии. В вашей, возможно, он передавался по женской линии, но в этом мы сможем быть уверены, если ваше колдовство сработает.

     -А если нет? — внутренне содрогаясь от такого исхода, спросила девушка.

     -А если нет, то я исполню ваше желание, договорившись с силами, которые мне подвластны, но взамен вы исполните мое. Любое, без права отказаться.

     -Как прикажете, милорд. Начнем?

     Незнакомец зажег лучину, которая мягким светом осветила могилу с надгробиями давно ушедшей семейной пары. Эйми смогла частично разглядеть его и неожиданно покраснела. Незнакомец был молод. И он был красив. Но все же, сэр Дональд целиком и полностью занимал ее сердце и ее мысли.

     -Великая мать, усопших сестра,

     что в мир открываешь ты им все врата,

     что дух принимаешь и в смерти хранишь,

     мой вечный призыв, умоляю, услышь! — полоснув себя тем самым ножиком для резки бумаги, прошептал юноша и пролил капли крови на могилу с именем женщины. — Повторяйте за мной точь-в-точь, слово в слово!

     Эйми повторила. Мороз, взявшийся неизвестно откуда, продрал ее до костей, показалось, что вместе с кровью из жил вытекает сама жизнь, тепло юности. Над могилой соткался призрачный силуэт из лунных лучей и туманных клочьев. От него веяло потусторонним холодом.

     -Зачем вы призвали меня из мира теней? — прошептал он, словно ветер пошелестел жухлыми листьями в кронах. Но Эйми почему-то услышала.

     -Я взываю к тебе и прошу помочь мне в деле моем колдовском, неправом, но для меня истинном. Исполни желание этой женщины, разожги в сердце мужчины, отмеченного ее любовью, желание и страсть, и не утолит он ее, покуда она сама того не захочет и не отпустит его на волю четырех ветров, — жесткий голос мужчины привел Эйми в сознание. — Да будет платой кровь его жены и нерожденного первенца!

     -Согласна на плату? — прошептал дух в ухо девушки.

     -Согласна! — выкрикнула она, и в этот миг мир взорвался тысячей кровавых осколков. Она коротко вскрикнула и потеряла сознание.

     Утром Эйми проснулась в горячке в собственной спальне. Рядом сидел вчерашний незнакомец с кладбища, которого она вспомнила в тот же миг, как взглянула в его усталые глаза. Под глазами у юноши залегли тени.

     -С пробуждением вас, юная леди, — с усмешкой сказал он, отрываясь от книги, которую читал. Название было скрыто от ее взгляда, но Эйми подозревала, что это что-то до отвращения благопристойное.

     -Как вы… как мы здесь оказались? — шепотом спросила она, оглядываясь. Но больше никого в ее комнате не было.

     -Я сказал, что обнаружил вас спящей в лесу и поинтересовался, наблюдали ли за вами ранее приступы лунатизма. Мне, кажется, поверили и даже припомнили несколько случаев. Моя репутация не пострадала, равно как и ваша. А о вчерашнем рекомендую забыть как минимум до следующего полнолуния.

     -Почему? — удивилась Эйми, которая сразу вспомнила и тень, и совершенный обряд.

     -Правила колдовского мира. Он не дает быстрых результатов. И главное правило — сделали, так молчите, Бога ради. Иначе умрет кто-то еще.

     Но Эйми уже не слушала его. Неодолимая тяжесть снова навалилась на девушку и она устало откинулась на подушки и погрузилась в сон.

     Фоксворт-холл,

     за год до описанных ранее событий

     Эйми после ритуала на кладбище болела около недели. Жестокая лихорадка никак не хотела выпустить девушку из своих цепких когтей. Ее отпаивали самыми разными травами, несколько раз вызывали доктора, но тот качал головой и разводил руками — на его памяти похожие случаи обычно трагически заканчивались, и теперь все обитатели имения замерли в ожидании или конца, или перелома.

     Предложенное врачом кровопускание как последняя мера не возымело эффекта: после него Эйми еще больше ослабела, и теперь у нее почти не было сил даже на то, чтобы стонать. Она просто лежала, бледная, измученная, а изнутри ее жег огонь, равного которому не было на свете. Он терзал ее, погружая в пучину беспамятства, будучи в полубессознательном сознании, она одновременно была в этом мире и слышала голоса отца и мисс Присциллы, и при этом гуляла — свободная, бесплотная, под промозглым октябрьским дождем, наслаждаясь внезапно обретенной свободой и встречая сотни таких же странников, как она.

     Они не разговаривали между собой, просто брели в тумане неизвестно куда. Некоторые пропадали, некоторые становились плотнее и осязаемее. Кто-то из них выглядел старым и усталым, в оборванных лохмотьях, кто-то был молод и должен бы был быть весел, но был безучастен и взгляд его остекленевших глаз напоминал Эйми глаза покойников. Сама она старалась близко к ним не подходить, словно что-то держало ее на безопасном расстоянии от этих чудных странников. Она понимала, что ей еще рано присоединяться к ним.

     Однажды (а она совершенно не понимала, сколько времени провела, блуждая в тумане — время здесь не менялось, не всходило и не заходило солнце, была лишь одинаковая серая хмарь и туман, покрывавший холмы) она увидела в череде тянущихся вереницей путников женщину, показавшуюся ей смутно знакомой: немного напрягшись, Эйми узнала ее. Это была жена сэра Дональда Рамси. На руках у нее был синюшный тихий ребенок, лица которого девушка не увидела.

     В этот момент ее пробрал жестокий озноб — от понимания, кого именно она видит и в чьей компании оказалась.

     -Боже, отец наш небесный, спаси и сохрани дщерь твою неразумную, — едва разлепив онемевшие губы, прошептала девушка, стараясь оказаться как можно дальше от странной процессии покойников. — Да прости нам грехи наши, яко же и мы прощаем должникам нашим…

     Но Бог ее не услышал. И она понимала, почему. Он отвернулся от нее за то, что она позволила Тьме внутри себя одержать над собой верх. Нет для нее отныне Бога, она сама отказалась от него, приняв на себя право решать — кому жить, а кому отправиться в долину смерти.

     Но и она сама оказалась здесь, на границе жизни и смерти, в Чистилище. И обречена блуждать теперь здесь целую вечность, если не найдется прекрасный Принц, который спасет ее и выведет обратно — к теплу, свету и жизни.

     Эйми сошла с тропинки, освобождая путь странникам, все прибывавшим и прибывавшим неизвестно откуда, и побрела куда-то в сторону. Ей показалось, что она увидела там кладбище.

     Чем дальше она отходила от тропинки, тем сильнее становилась. Ее ноги, которые до того Эйми едва могла переставлять, налились силой и окрепли. Она внезапно ощутила, насколько она голодна. Но какая-то странная, тонкая, едва слышная мелодия звала ее, подгоняла идти вперед.

     Наконец, впереди показалось кладбище. И Эйми увидела там смутно знакомую темную фигуру, которая стояла со странной костяной флейтой в руках и играла ту самую мелодию, что звала ее вперед.

     Ее незнакомец!

     Она подхватила промокшие от росы юбки и так быстро, насколько это было уместно, побежала на его Зов.

     Юноша убрал от губ флейту и устало отер лоб бледной рукой. Его глаза казались бесконечно черными — словно чернила разлились и заполнили собой и радужку, и белок.

     Он был странным — и плотным, и бесплотным одновременно. И от него веяло силой. Эйми не знала, как это объяснить, но ощущение, что незнакомец стоит в самом центре невидимого смерча, обдававшего ее волной холода, пронизывало до самых кончиков пальцев.

     -Это вы! — она хотела радостно вскрикнуть, но вышел лишь горячечный тихий шепот.

     -Это я, и я рад, что что-то потянуло меня проведать вас. Застал я вас в очень печальном состоянии, леди Фоксворт, а не в моих правилах бросать юных дев на съедение потусторонним сущностям, — белые зубы незнакомца сверкнули в странной полу-улыбке, полу-оскале. Эйми невольно отметила, что кончики его клыков были чуть длиннее, чем принято.

     -Что со мною сталось? — присев прямо на надгробие неизвестной леди, почившей в прошлом веке, устало поинтересовалась девушка.

     -Призванная начала тянуть из вас жизнь, чтобы исполнить предписанное. Но ваших сил не хватило и вы попали сюда, на границу мира мертвых и мира живых. Некоторые из людей попадают сюда во сне, особенно при встрече с усопшими родными. А такие, как я, могут проходить беспрепятственно — достаточно уединиться или прийти на кладбище.

     -И вы звали меня? -настойчиво поинтересовалась она, разглядывая странную флейту, испачканную чем-то темным. Незнакомец проследил за ее взглядом и криво усмехнулся.

     -Да, я звал вас сюда, к границе. Вы слишком глубоко ушли, но у вас нет защиты от Госпожи, поэтому Лимб начал вас затягивать. В полу-агонии человеку легче прорвать эту преграду, попасть на определенный слой мира теней, пограничного мира. Вот только выйти потом может далеко не каждый… — прозвучало это зловеще.

     -И какую же плату этот мир взял с вас? — неожиданно вопрос сам сорвался с языка хотя девушка вовсе не планировала его задавать.

     -Плата стандартная — кровь или жизнь, я выбрал первое, — показав глубоко рассеченную надвое ладонь, ответил юноша. — И мне еще стоит очень радоваться тому, что этот мир готов принять от меня такую плату.

     — А плата жизнью? — сглотнув, Эйми вспомнила бредущую по тропе покойную супругу сэра Ремсли. — Нужно кого-то убить?

     -Если ты собираешься кого-то оживить, убийство не будет платой, оно нарушит гармонию великого равновесия, — поморщившись, отозвался незнакомец, протягивая ей не порезанную руку. — Плата — годы моей жизни. Столько, сколько я готов подарить вам, и скольких готов лишиться сам.

     Эйми поежилась. Она сама вряд ли бы отдала за постороннего, по сути, человека несколько лет жизни. А то и несколько десятков. Уместнее оставить все, как есть, и не тревожить покой мертвых.

     -А почему за меня приняли плату кровью?

     Незнакомец проигнорировал ее вопрос, дернув за руку на себя. И Эйми ощутила, словно ее протаскивают сквозь ставший плотным и цепляющийся за платье, одежду, волосы и кожу воздух. С каждым новым шагом вперед, ближе к юноше, она все больше ощущала тяжесть собственного тела, его руки на своем запястье… Мир начал меняться, теряло очертание старое кладбище, пропала и флейта. Только юноша, сидевший у ее постели, никуда не делся.

     Эйми тяжело вздохнула, ощутив спертый воздух спальни, пропитанный сотней разных запахов и с трудом открыла воспаленные глаза.

     Рука на ее запястье была теплой и тяжелой.

     -Ну вот и все, — улыбнулся краешком губ Незнакомец. — Добро пожаловать в мир живых, моя леди!

     Эйми не нашла сил ответить — сон навалился на нее резко и коварно, но это был лечебный сон. Лихорадка ушла, и теперь она просто восстанавливала силы и ей снилось что-то другое, не темная, туманная долина — а корабли, море и солнечный свет.

     Спустя две недели Эйми полностью оправилась от лихорадки и теперь подолгу гуляла и старалась есть как можно больше полезной и сытной пищи, которую ей то и дело подсовывала мисс Присцилла. Девушка округлилась, вернула потерянный за время болезни вес и теперь не напоминала несчастную баньши своим видом. На ее щеки вернулся здоровый румянец, глаза светились умом и ясностью, а в сердце поселилась тревога.

     От сэра Ремси не было никаких вестей. В последний раз отец Эйми получил сообщение, что тот потерял из-за той же лихорадки, что поразила его дочь, свою жену и нерожденного сына. И теперь несчастный Дональд, проводив любимую супругу как положено, пребывал в трауре и на первое время отказался от любых визитов.

     Эйми ничего не оставалось, кроме как терпеливо ждать. Но чем больше проходило времени, тем слабее становился в ее сознании образ сэра Дональда, и страсть, терзавшая ее сердце, сходила на нет. Она больше не видела его во сне и не писала пылкие признания в свой дневник.

     Теперь в ее снах поселился другой — высокий, темноволосый и бледный юноша с костяной флейтой в руках, пропитанной его кровью. Человек, который не побоялся пойти за ней в мир мертвых. Человек, которого она видела лишь два раза в жизни.

     И который вовсе не появлялся у них в гостях, словно отдал свой долг, вернув Эйми из небытия, и на этом счел обязанности перед ней исполненными. Этого она простить не могла.

     Каждый день она приходила на кладбище днем, но никогда не заставала его там. И с каждым днем все сильнее и сильнее погружалась в пучину отчаяния. И так происходило до одного субботнего вечера, в который их изволил посетить ранее обожествляемый ей сэр Дональд.

     Если бы Эйми знала, к каким последствиям это приведет, то сказалась бы больной и неделю не спускалась бы к столу из спальни. Но…