Корджева Елена Феликсовна : другие произведения.

Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "- Ты мне ничего не хочешь сказать? Может, помощь нужна? Помощь была нужна и Густа рассказала про шкатулку. - И впрямь так опасно? Она понимала, что папа переспрашивает просто так для порядку. На самом деле он уже все понял сам и теперь ищет решение. - Не знаю, - Густу и впрямь одолевали сомнения. - Это не граната, сама не взорвется. Но соблазн для недоброго человека слишком велик. А во время войны люди добрыми не часто бывают. - Так что там спрятано-то? Деньги или, может, драгоценности какие?..." А в наши дни: є...взлетел в воздух и серебристой рыбкой упал на пол, отбитый Алексом нож. Правда и сам парень, потеряв равновесие с грохотом рухнул на пол, накрыв собой страшное оружие. А бандит - теперь уже сомневаться точно не приходилось - замахнулся на лежащего ногой в тяжелом рабочем ботинке. Нужно было срочно что-то делать! И, схватив первое, что подвернулось под руку, она ринулась в драку. Светловолосая валькирия, вооруженная подвернувшейся под руку сковородкой, выглядела, вероятно, очень воинственно. Однако, Еве было не до красоты. Приложив одному из нападавших сковородкой по спине, девушка быстро сообразила - бить донышком неэффективно. И второму от нее досталось уже торцом по ребрам. Тот, охнув, согнулся и, по крайней мере на время, оказался нейтрализован. Однако, были еще двое...
  Глава десятая. Алекс. Свидетельство очевидца.
  
  1.
  
  Всю ночь Алексу снились какие-то двери. То они открывались, едва он к ним приближался, и пропускали в длинный, почти бесконечный коридор, то смыкались прямо перед носом, не давая проходу. И приходилось поворачивать по этому странному коридору назад и толкаться в какие-то другие двери. И невозможно было понять, зачем вообще ему нужно идти куда-то, блуждая среди этих нескончаемых дверей.
  Утро облегчения не принесло. Проснулся он таким разбитым, словно и впрямь всю ночь бродил в поисках выхода.
  - Вот что значит любопытство, - подколол он сам себя, наливая горячий кофе в любимую им чашку в горошек.
  Чашку он купил сам и приволок её к Соне. Утвердив тем самым своё окончательное переселение к ней. Никогда не засматривался на посуду, но от этой, случайно увиденной чашки отказаться не смог. Чем-то притянули его большие белые горохи на ярко-красной - "революционной", как шутила Соня, - поверхности. Ну, революционная она там, или нет, но чашка стала любимой и неизменно ставилась на стол, замечательно вываливаясь из тщательно подобранной Соней солнечно-жёлтой гаммы. Сама Соня высказалась по этому поводу только однажды, зато ёмко:
  - О вкусах не спорят. Тем более о вкусах дорогих сердцу людей. Ты для меня важнее посуды.
  И вопрос с чашкой в горох решился раз и навсегда.
  Алекс завтракал, лениво болтая по тарелке заблудившуюся в молоке горсть каких-то хлопьев, и нервничал. Он пытался делать вид, что ничего такого особенного не происходит, что это абсолютно в порядке вещей - получить от самого Конрада Шварца, члена правления ничего себе какой корпорации, где сам-то работает всего без году неделя, приглашение, да к тому же звучащее как приказ.
  О-го-го себе, ничего особенного!
  Делать вид, тем более перед самим собой, было глупо, а пожалуй, и архиглупо. И Алекс, вместе с остатками завтрака отбросив всякое притворство, направился к большому зеркальному шкафу, намереваясь подобрать "прикид".
  - Хм, - стоя у шкафа, Алекс разговаривал сам с собой, пытаясь принять верное решение. - С одной стороны - воскресенье, день выходной, значит, никаких костюмов с галстуками... С другой стороны - член правления... Но не официально, домой... Но старой закалки....
  Простояв едва не полчаса перед раззявленным шкафом, Алекс разозлился:
  - Да что я, на свидание собираюсь? В конце концов, не понравится ему, так это не моё, а - его дело.
  И решение наконец было принято в пользу молодёжности и воскресенья. Правда, от джинсов Алекс в итоге отказался, но посмотрев в зеркало на себя в синих брюках, подаренной недавно Соней водолазке "барселона" и короткой дутой куртке, выбор одобрил. В зеркале отражался высокий молодой человек, чьи широкие плечи удачно подчёркивались курткой, ярко-синий цвет которой хорошо оттенял стального цвета глаза и светлые, зачёсанные на выпуклый лоб волосы. Если не слишком приглядываться, то пока почти совсем незаметно, что эти самые волосы потихоньку начинают образовывать небольшие залысинки.
  - Даже если я и буду лысым, то не раньше, чем к сорока годам, - на всякий случай утешил себя Алекс, в остальном вполне одобряя свою внешность.
  Соня любила подшутить над тем, как он красуется перед зеркалом. Но сегодня Соня отсутствовала, и Алекс ещё пару раз прошёлся перед большим шкафом взад и вперёд, отмечая, как хорошо сидят на нем брюки, и как правильно, что он, несмотря на занятость, хотя бы два раза в неделю ходит в тренажёрный зал. Он - молодец.
  Чтобы не думать о визите, Алекс постарался подольше задержать эту мысль у себя в голове. Но волнение не проходило.
  К трём часам он уже стоял перед парадной дверью большого особняка на Изештрассе и делал вид, что абсолютно не волнуясь нажимает на кнопку звонка.
  Дверь открыл довольно молодой - в костюме, с ужасом отметил Алекс - мужчина.
  - Вы герр Берзин? - мужчина даже не спросил, а словно сам себе дал подтверждение. - Проходите, пожалуйста. Я - помощник герра Шварца Ханс Келлер. Позвольте, я провожу вас.
  И буквально через минуту, уже без куртки, Алекс оказался в довольно просторном кабинете, где на удобных белой кожи креслах его уже ожидали Конрад Шварц и его сын Рудольф.
  После недлинного ритуала приветствий и формул вежливости Алекса усадили на такой же белый, захрустевший под ним кожей диван, а помощник, не спрашивая, принёс и потихоньку расставлял на журнальном столике кофе.
  Пользуясь секундной передышкой, Алекс огляделся. Кабинет, несмотря на довольно преклонный возраст хозяина, выглядел суперсовременно. Хай-течные - матовое стекло-металл - шкафы, столы и угадывающийся в нише экран, кожаная роскошь, на которую страшно пролить кофе, - всё это выглядело чертовски дорого. Алекс порадовался, что не надел костюм:
  - У тебя хай-тек, а у меня - "барселона", - подумал он и расправил пошире плечи.
  Разговор начал герр Шварц.
  - Итак, молодой человек. Давайте внесём ясность. То, что я пригласил вас сюда, никакого отношения к вашей работе в компании не имеет и не будет иметь. Да, я сам одобрил вашу кандидатуру, и как к сотруднику у меня нет к вам абсолютно никаких претензий. Наша с вами беседа будет носить исключительно частный характер. Мне бы хотелось, чтобы вы полностью понимали - чем бы она ни закончилась, это никак не скажется на вашей карьере в компании. Надеюсь, вы это понимаете.
  Алекс, кажется, понимал. С одной стороны, у него отлегло от сердца: только сейчас, перед самой свадьбой, ему не хватало неприятностей на работе. С другой стороны, что такого "частного" могло произойти, чтобы он оказался здесь, на этом белом диване с этой дорогущей, едва не прозрачной чашкой кофе в руке, напротив этого хай-течного старикана и его сыночка с потливыми руками.
  Если честно, Алекс не понимал ничего. Но на всякий случай кивнул и приготовился внимательно слушать.
  - Так вот, герр Берзин. У меня есть самые серьёзные предположения, что ваша истинная фамилия совсем не Берзин, как вы всю жизнь привыкли считать. Я полагаю, что вы - единственный наследник древнего дворянского рода. Позвольте, я расскажу вам одну историю.
  И Конрад Шварц, отставив и позабыв свою чашку, откинулся на спинку кресла. Его взгляд, до этого цепко не выпускавший из поля зрения ни Алекса, ни его "барселону", ушёл куда-то внутрь. Глухим старческим голосом он начал рассказывать о том, что происходило на его глазах летом и осенью 1939 года.
  
  2.
  
  Как оказалось, детство Конрада Шварца прошло вовсе даже не в Германии, а - в Латвии. Там он и родился, в прекрасной усадьбе возле маленького латвийского городка Кандава, оттуда же и уехала семья в связи с началом Второй мировой войны в октябре 1939 года. К моменту отъезда Конраду исполнилось уже 8 лет, и он отлично помнил и усадьбу и всех, кто в ней проживал.
  - Ну, мама и папа, это само собой понятно. И сестра Эмилия, старшая... Мир ей...
  Герр Конрад задумался ненадолго, восстанавливая в памяти своё детство.
  - И фройляйн Августа, Августа Лиепа. Она дружила с Эмилией и жила в доме. Вроде бы родители взяли её в дом, чтобы у сестры появилась подружка. Очень умная, разные книжки читала. Потом отец почему-то себе её в секретари взял. Чем-то там она ему помогала. Может, и вправду толковая была.
  В последний год мама очень болела, и папа её с Эмилией отправил в Европу лечиться. Почти перед самой войной. Уже в Польшу войска вошли, когда мама приехала.
  А пока мама отсутствовала, вся история и случилась.
  Сначала приехал к папе фон Дистелрой. Не тот, который отцу поместье продал, а его сын - молодой Дистелрой, Георг. И вот он-то и влюбился в эту фройляйн Августу. Так, что даже оставался в усадьбе почти до конца лета. Ходили по саду, за ручки держались. Я-то хоть и маленький, но всё видел. Ребёнка же никто не замечает, а фройляйн Августа вообще очень заносчивой была - и не поговорит никогда, постоянно только в библиотеке или у отца в кабинете печатала. А тут вдруг в саду и в саду. Тогда-то она от него и забеременела.
  А фон Дистелрой потом уехал. Вроде бы он и жениться обещал, но не знаю, как там повернулось.
   Когда вернулась мама, фройляйн Августа из усадьбы сразу ушла. То ли мама её выгнала, то ли сама решила, не знаю. Знаю только, что сразу потом мы собираться стали - вышел приказ срочно всем немцам в Германию вернуться. Война пришла, Vaterland war in Gefahr ...
  Герр Конрад снова надолго задумался.
  Алекс терпеливо ждал, когда тот вернётся из воспоминаний и продолжит рассказ. Он пока никак не мог взять в толк, какое отношение эта давнишняя история имеет к нему, к Алексу.
  - Да, так вот, - герр Конрад вздохнул и, пригубив остывший кофе, скривился.
  Помощник - оказалось, что тот незримо находился здесь и внимательно следил за происходящим, - немедленно забрал из старческой руки чашку и тут же поставил на стол стакан с водой. Как видно, привычки хозяина были хорошо известны.
  Отпив воды, старик продолжил:
  - Я помню одну ночь, перед самым отъездом. Что-то меня взбудоражило, и я долго не мог уснуть. А потом услышал голоса - папа говорил с фройляйн Августой. Тогда-то я и узнал, что она забеременела от фон Дистелроя, папа сказал, что у неё будет ребёнок.
  Потом они зачем-то пошли в библиотеку, а я, движимый бессонницей и любопытством, подкрался к двери. Я стоял на лестнице перед запертой дверью и пытался понять, что там происходит. Конечно, подслушивать под дверью - это отвратительно, но пусть послужит оправданием возраст - мне только исполнилось восемь лет...
  И герр Конрад вновь потянулся к стакану.
  Так, с перерывами, продолжался рассказ.
  - Потом отец вдруг вышел, я едва успел отскочить и спрятаться за дверь. Фройляйн Августа меня не заметила. Она сидела у стола, а вокруг лежали какие-то тюки и связки с книгами. Библиотека была как после погрома.
  Потом я услышал, как пыхтит, возвращаясь, отец. Папа был очень полный и потому, наверное, шумный. Я всегда знал, когда он идёт, и успевал спрятаться. Папа нёс какую-то вещь, кажется, - большую коробку. Он снова закрыл дверь, но я услышал, что он дал эту вещь фройляйн Августе и велел хранить, потому что не мог взять это с собой. Сами понимаете - война. В благодарность он дал ей книги из библиотеки - она же была помешана на книгах, так папа разбудил прислугу и они ночью - представляете, чтобы никто не видел, - отвезли эту фройляйн Августу вместе со всеми книгами к ней домой, точнее - к её родителям, это недалеко, километров пять от усадьбы.
  А теперь, герр Алекс, давайте сопоставим события. Фон Дистелрой находился в усадьбе до августа 1939 года. И фройляйн Августа забеременела от него. Значит, ребёнок должен был родиться где-то к весне 1940 года. А вашего отца, вернее, деда, нашли в годовалом возрасте весной 1941 года на Рижском вокзале.
  Так вот, герр Алекс, вы - точная копия Георга фон Дистелроя. Поэтому я предполагаю, что вы - его прямой потомок.
  Алекс от неожиданности заморгал быстро и часто. Такого вывода из рассказа он никак не ожидал.
  - Вы не верите. Что же. Я готов вам предъявить доказательство.
  И герр Конрад повернулся к Рудольфу, уже держащему в руках довольно пухлый альбом. Открыв альбом на закладке - Алекс понял, что к его приходу готовились и закладку положили заранее - он подтолкнул шуршащую обложку по столу матового стекла прямо к Алексу.
  Отвести взгляд оказалось невозможно. На Алекса смотрел он сам. Перед ним лежала черно-белая фотография, отретушированная так, что губы стали цветными. Но дела это не меняло - это был Алекс. Чуть постарше, одетый в военного покроя френч, с другой, куда более короткой причёской, но вот они - эти залысины, этот выпуклый лоб, и глаза... Цвета было не видно, но Алекс мог поклясться, что они такого же серо-стального цвета, как у него.
  В растерянности он переводил взгляд с фотографии на герра Конрада, на Рудольфа и обратно. Это было настолько неожиданно и непостижимо, что логика и здравый смысл отказывались верить, а очевидность вывода назойливо глядела на него со старой фотографии.
  Вдруг сознание, как утопающий за соломинку, ухватилось за увесистую дубину сомнения: "А откуда у герра Конрада фотография этого самого фон Дистелроя? Небось, фотошоп".
  Вероятно, эта мысль настолько отчётливо отразилась на физиономии, что герр Конрад считал её, не слишком напрягаясь:
  - Вы, герр Алекс, небось, думаете, что это - фотошоп, и я, выживший из ума старый пердун - прозвучало ещё более забористое словечко - просто глумлюсь над вами, преследуя какие-то свои непонятные вам цели?
  Алекс немедленно густо покраснел. Он знал и терпеть не мог эту свою крайне неприятную особенность - легко краснеть. Но справиться с физиологией никогда не получалось. В воздухе повисла неловкость.
  - И не отпирайтесь, именно так вы и думаете.
  Герр Конрад был неумолим в своей немецкой прямоте.
  - Так вот, позвольте мне также прояснить для вас происхождение этой, да и всех прочих фотографий в этом альбоме.
  И герр Конрад, неожиданно быстро наклонившись, подтянул к себе альбом и принялся переворачивать страницы. Найдя нужную фотографию, он вновь подтолкнул альбом в сторону Алекса.
  На этот раз на фото был групповой портрет.
  - Вон тот мальчик, слева, это я. - Герр Конрад ткнул подбородком в сторону фотографии. - Вот, по порядку, посередине - папа и фон Дистелрой-старший, тот, что Бернхард. Рядом с папой - мама, я и Эмилия. А возле Бернхарда - его сын Георг. Это снимок 39-го года, тогда все ещё были живы,
  Алекс вгляделся в старый, довольно выцветший уже снимок. Несмотря на ветхость, лица были видны отчётливо, и вновь его поразило сходство с человеком на фотографии.
  А герр Конрад вновь принялся вспоминать:
  - Папе пришлось оставить бизнес в связи с отъездом. Правда, если учитывать обстоятельства, сам факт того, что за две недели отец умудрился продать компанию, можно уже считать чудом. Но это помогло нам хоть как-то удержаться на плаву. К тому же он не терял связей с Германией, в особенности с Дистелроями, недаром же молодой фон Дистелрой перед войной приезжал в поместье, видимо, по каким-то совместным делам.
  Так что мы отправились не на пустое место, а сразу в Дортмунд. Фон Дистелрой-старший сразу пригласил папу на работу в компанию и даже, пока мы не подобрали жилье, пустил нас пожить у него. Эта фотография как раз и сделана, когда мы жили на квартире у герра Бернхарда, перед самым рождеством.
  При слове "рождество" Алекс и впрямь заметил на снимке ёлку. Небольшое деревце, явно украшенное к празднику, стояло за спинами компании.
  - Потом папа нашёл небольшую квартирку, и мы съехали. Эмилия тоже пошла работать у папы в конторе, а меня отправили в школу. Конечно, жили не так, как дома - в усадьбе, но как-то устроилось. Маме, правда, стало тяжело вести хозяйство. Но герр Бернхард иногда присылал с завода то дрова, то, когда всё стало совсем по карточкам, мыло и всякое такое.
  Он и сам в гости приходил, они с отцом любили посидеть, поиграть в шахматы. Меня он тоже как-то сразу полюбил, всегда приносил что-нибудь вкусное, то леденец, то имбирное печенье...
  Герр Конрад вновь замолчал, глядя внутрь себя, где хранилось нечто, известное ему одному.
  - Да, - вдруг очнулся он, - имбирное печенье. Приносил. А потом Георг пропал. Не знаю точно, что именно случилось, но весной 1941-го он таки поехал в Леттланд, в теперешнюю Латвию. Я так думаю, что он так и не смог забыть фройляйн Августу. А возможно, знал, что она родила ребёнка. Да...
  - Так вот, он не вернулся. И сопоставляя факты, я прихожу к единственному возможному выводу: он поехал забрать фройляйн Августу и малыша - вашего деда. Но судя по тому, что ребёнка нашли на вокзале, с Георгом что-то случилось. Вероятно, мы никогда не узнаем, что именно. А поскольку совпадают время и место - Рига, весна 1941 года, и учитывая ваше невероятное сходство, я берусь утверждать, что ваш дед, а значит и вы - прямой потомок Георга фон Дистелроя.
  И герр Конрад с видом победителя уставился на потерявшего дар речи Алекса.
  - Но, - Алекс потихоньку приходил в себя, - даже если это и так, что с того?
  - Как что?! - герр Конрад не на шутку рассердился. - Да вы понимаете, молодой человек, что означает - вернуть себе родовое имя!
  Алекс, как видно, не понимал.
  - Поймите, молодой человек, Алекс Берзин - это одно, а Алекс фон Дистелрой - это совсем другое дело. Вы ощущаете разницу?
  Когда имя прозвучало наяву, Алекс разницу ощутил. Фон Дистелрой звучало куда изысканней и да, чего уж скрывать, благородней. Он представил себе, что после свадьбы его жену будут звать Соня фон Дистелрой, и совсем загордился. Да, черт побери, это звучало точно лучше, чем Берзин.
  Впрочем, здравый смысл, куда-то вдруг не вовремя подевавшийся, быстро вернулся:
  - Ну, это же теперь и доказать невозможно, - скептично протянул Алекс.
  - То есть как это невозможно, разумеется, возможно! - Герр Конрад стал очень категоричен. - Разумеется. Вы разве не слышали про анализ ДНК?
  - Что-то слышал, конечно... - протянул Алекс. - Кажется, так отцовство устанавливают. Но ведь для этого нужен материал. А ведь от вашего фон Дистелроя ничего не осталось.
  - Почему же, осталось. - Герр Конрад выглядел очень довольным. - От фон Дистелроя очень даже много осталось. Только вы имейте в виду, Алекс, и сразу же зарубите себе на своём красивом молодом носу: все, что осталось, вы не получите никогда и ни под каким предлогом. Это вы должны понимать с самого начала.
  Тут уже у Алекса окончательно стало "рвать крышу":
  - А я ничего и не просил! - запальчиво, позабыв про всякую солидность и про "барселону", сорвался он на фальцет. - Это вы меня морочите и сказки рассказываете.
  - Не забывайтесь, молодой человек! - герр Конрад слегка - в меру - повысил голос. - Да, я вас пригласил. Но то, что я вам рассказываю, вовсе никакие не сказки. Извольте проявить терпение и капельку уважения. Тогда, возможно, вы узнаете больше.
  Пристыженному Алексу не оставалось ничего, кроме как, вежливо кивнув, вновь превратиться в слушателя.
  Из повествования действительно многое становилось ясным.
  Например то, каким образом сам герр Конрад Шварц получил в своё время возможность попасть в правление столь крупной корпорации. Выяснилось, что после того, как в 1941 году бесследно исчез Георг фон Дистелрой, его отец - Бернхард - поначалу впал в жестокую депрессию.
  Однако для траура времени было мало - война катилась по Европе и ему, владельцу сталелитейной компании, возможности не работать по семейным обстоятельствам не представлялось. К счастью в этот нелёгкий период Шварц-старший, отец герра Конрада, оказался незаменим. Он стал правой рукой фон Дистелроя и огромную часть хлопот брал на себя, да и, кроме того, с фон Шварцем можно было поговорить, в том числе и о пропавшем Георге. Так что вечера, проведённые фон Дистелроем в семействе Шварцев, где за шахматной доской шли длинные разговоры, повторялись всё чаще. Конрад подрастал, и иногда и ему выпадал случай сразиться с гостем в шахматы. И он тоже помнил Георга.
  Да, а потом, отойдя от траура, фон Дистелрой обнаружил Эмилию. Это вообще отдельная история: военное командование Германии в свете готовящегося грандиозного наступления на СССР требовало от предприятий больше и больше продукции. И прежде всего стали и оружия. Как следствие, в какой-то момент в секретариат пришла телефонограмма за подписью самого Геринга. В ней недвусмысленно звучали угрозы в случае срыва поставок.
  Эмилия, в сущности, ещё совсем девчонка, перепугалась насмерть. Схватив бланк со страшной подписью, она помчалась к отцу. Такую, растрёпанную, с бумажкой в руках её и перехватил в коридоре герр Бернхард. Как оказалось, эта встреча впоследствии сыграла роль в судьбе и Эмилии, и всей семьи Шварцев. Потому что, несмотря на всю напряжённость ситуации и на огромную, в тридцать четыре года, разницу в возрасте, а возможно, и благодаря ей, герр Бернхард влюбился. И, несмотря на войну, принялся ухаживать.
  Эмилия быстро оценила, что означают ухаживания и знаки внимания владельца завода, и чем они отличаются от робких заигрываний малочисленных молодых заводчан. И, проявив склонность к разумности и стабильности, ответила взаимностью.
  - Я помню, - поделился герр Конрад детскими впечатлениями, - как мама и папа обсуждали этот брак. С одной стороны - удивительная удача. С другой - уж слишком бросалась в глаза разница в возрасте, да и в темпераменте жениха и невесты. Уверенный в себе, привыкший к подчинению, изрядно полысевший и поседевший, хотя и по-прежнему подтянутый и жилистый фон Дистелрой, и - робкая, невысокого росточка мелкокостная Эмилия, с длинными каштановыми локонами и почти чёрными, большими глазами.
  Они были разными, как день и ночь.
  И невозможно было решить определённо, будет ли этот брак для Эмилии счастьем, или - проклятием. Но принимая во внимание все, что их связывало с фон Дистелроем, согласие родители дали.
  В результате осенью 42-го фон Дистелрои породнились с фон Шварцами.
  А через год случилось несчастье - маленькая Эмилия не смогла родить. Тогда в Дортмунде, как, впрочем, и по всей Германии, госпитали уже были переполнены. С восточного фронта прибывали и прибывали раненые. И несмотря на то, что рожала жена самого владельца крупного завода, к тому же барона, врачи не успели. Не удалось спасти ни Эмилию, ни малыша.
  Герр Бернхард, потерявший молодую жену и второго ребёнка, окончательно поставил крест на продолжении рода. Против судьбы, так жестоко лишавшей его наследников, он более решил не идти.
  Но, как видно, душа требовала общения с юностью. И фон Дистелрой сильно привязался к входящему в подростковый возраст Конраду.
  Несмотря на тяготы войны и тяжелейших послевоенных лет, завод сохранить удалось, а подросший и получивший прекрасное образование Конрад вскоре уже заменил ушедшего на пенсию отца.
  Вот так, в достаточно юном возрасте и стал герр Конрад управлять заводом. Постепенно, путём слияний и поглощений предприятие доросло до международной корпорации, управляемой советом акционеров, возглавил который, разумеется, Конрад Шварц.
   - Так вот, молодой человек, надеюсь, вы понимаете, что при всем уважении я ни в коем случае никогда не соглашусь даже обсуждать вопросы пересмотра завещания, оставленного герром Бернхардом. Я потратил всю жизнь на развитие этого предприятия, и здесь моих вложений куда больше, чем покойного основателя компании. Даже не рассчитывайте, что вы в одночасье попытаетесь лишить наследства моего Руди только потому, что в вас течёт кровь рода фон Дистелроев. - И герр Конрад указал своей старческой пигментной рукой на сына, до сих пор молча сидевшего в соседнем кресле.
  - Да, верно, у Рудольфа, может, и нет больших способностей. Помолчи, Руди, не возражай, - он, не оборачиваясь, отдал команду едва попытавшемуся что-то сказать сыну, - ты и так уже наворотил дел.
  И, словно ничего не произошло, вновь обратился к Алексу:
  - Вы поняли меня, молодой человек?
  Алекс разозлился. "Да что же это такое? За кого он меня принимает? - Роились в голове, теснясь и толкаясь, мысли. - Что за дразнилки такие с угрозами? То Дистелрой, то - не наследник, чего от меня хочет этот старикан?"
  В том, что "старикан" - властный, дальновидный и привыкший манипулировать людьми - чего-то непременно хочет, сомнений даже быть не могло.
  И Алекс решил поставить вопрос ребром:
  - Так в чем же цель нашей с вами встречи, герр Шварц? Неужели только в том, чтобы сообщить мне о той самой баронской крови? Простите мне возможную резкость, но вы не кажетесь мне бескорыстным альтруистом, чтобы просто так, за здорово живёшь тратить время на эти рассказы и убеждения. Чего вы хотите? Чтобы я поверил в свои исторические корни? Допустим даже - поверил. И дальше что? Понятно, что вы не собираетесь мне ничего отдавать. Построив такую корпорацию, вы вполне имеете на это право, вы же не мать Тереза. Но если не дать, значит - взять. Что вам от меня нужно?
  Герр Конрад, терпеливо дожидавшийся окончания монолога, откинулся на спинку кресла. Было видно, что старик слегка устал, но выглядел он довольным, как кот, только что получивший здоровенную миску сметаны.
  - А вы даже сообразительнее, герр Алекс, чем я себе представлял. Да, покойный фон Дистелрой мог бы гордиться таким наследником. Вы правы, я действительно от вас кое-чего хочу. Но только не вздумайте даже представить, что я ничего не дам вам взамен! В нашем роду мошенников не было!
  Герр Конрад, казалось, говорил искренне, но почему-то непроизвольно покосился на заворочавшегося в своём кресле Рудольфа.
  - Да, не было! - второй раз повторил старик.
  Алекс совсем потерял терпение:
  - Так вы скажете, наконец, чего вам от меня надо?
  - Скажу. - Голос герра Конрада снова окреп. - У вас есть своё наследие - дворянское имя, а у меня - своё. Вот только оно мне недоступно. И я хочу, чтобы вы достали мне то, что по праву принадлежит мне и моему роду.
  И он опять покосился на Рудольфа.
  - И я хочу, чтобы вы хорошо поняли: для вас это не должно быть ни трудным, ни убыточным. Вам достанется ваша доля и, насколько я помню, маленькой она не будет.
  Алексу хотелось хоть как-то поторопить этого несносного человека, подкрутить какую-нибудь ручку, или нажать на кнопочку, или провести пальцем "тач-скрин", чтобы этот хоть и крепкий, но уже слегка глуховатый голос, в котором явственно проскакивало возрастное дребезжание, наконец ускорился.
  Но внутренний голос подсказывал, что лучше всего не делать ничего, а позволить событиям идти своим чередом: быстрее, чем работает старческий разум, всё равно не будет.
  Как оказалось, речь шла о библиотеке, которую, как помнил герр Конрад, в одну из последних ночей перед отъездом в Германию перевезли к фройляйн Августе. По словам герра Шварца это обширное собрание уже до войны представляло собой немалую ценность. Вроде бы это была старинная библиотека рода фон Дистелроев, которую по какой-то причине герр Бернхард так и не вывез, продав поместье.
  - Понимаете, молодой человек, это - историческое наследие вашего рода, сохранённое и приумноженное вашими предками, и оно, совершенно точно, должно принадлежать вам, как единственному наследнику. В конце концов, даже просто из уважения к памяти вашего прадеда. Ведь он потратил те летние месяцы в нашем поместье именно для того, чтобы составить полный каталог. Который, кстати, так и остался в бумагах герра Бернхарда, и вы можете ознакомиться с ним.
  Герр Конрад посмотрел в сторону личного помощника, который, как фокусник из рукава, извлёк большую старую, перевязанную тесёмками папку.
  - Осторожно, - предупредил он, - бумага ветхая, может рассыпаться. Позвольте, я предложу вам копии.
  И перед Алексом возникла ещё одна внушительная папка, собранная с торца большой белой спиралью так, что образовалось подобие журнала или даже книги.
  Осторожно открыв папку, Алекс обнаружил, что листы, исписанные красивым почерком, старыми прописями со сложными готическими изысками, и впрямь не в лучшем состоянии. И он принялся листать папку с копиями.
  Он ничего не понимал в книгах. То есть, будучи учёным, он, безусловно, много читал и даже сам писал. Несколько его работ были опубликованы в научных журналах и не только в Германии. Его статью о некоторых свойствах электроиндукционного воздействия на порошковые материалы с высоким содержанием углеродов напечатал даже Science ("Наука") - академический журнал Американской ассоциации содействия развитию науки, естественно, в переводе на английский. В научной литературе Алекс кое-что, может быть, и понимал.
  Но вот специалистом-библиографом он себя точно не считал. И к знакомству со списком приступил с некоторой опаской.
  Каталог оказался хорошо структурирован по темам и эпохам. Первым по хронологии шёл документ, выданный епископальной церковью Кандавы о принадлежности рода фон Дистелрой к дворянским родам Ливонии. Датировался документ аж 1643 годом.
  Дальше шёл большой перечень книг, каждую из которых с полным основанием можно было считать библиографической редкостью. А как иначе назвать прижизненные издания классиков немецкой - и не только - литературы конца семнадцатого, начала восемнадцатого века? Гёте, Шиллер, Готшед, Гердер, Лессинг, Бодмер... список авторов внушал трепет. Может быть и потому, что кроме Гёте и Шиллера Алекс ни об одном из них не слышал. И, к стыду своему, даже этих не читал.
  Но даже ему - дилетанту - уже с первой страницы каталога стало понятно, что эта библиотека - уникальная находка для мира профессиональных библиофилов и историков.
  Перелистав выборочно весь каталог, он с неохотой оторвался от папки и посмотрел на герра Конрада. Старик, в свою очередь, внимательно наблюдал за юным собеседником.
  - Вы убедились, что, вернув себе родовое имя, не останетесь с пустыми руками?
  Вопрос звучал грубо, даже провокационно. И Алекс тут же вспыхнул:
  - Вы пригласили меня, чтобы лишний раз подчеркнуть мою финансовую несостоятельность? Да, я работаю у вас в компании. Пока. Но ведь могу и уйти, если вы считаете, что моя работа не может достойно кормить меня и мою семью.
  - Да бросьте вы.
  Герр Конрад махнул рукой так пренебрежительно, словно речь вовсе не шла ни о чувстве собственного достоинства молодого человека, ни об элементарном уважении.
  - Я в очередной раз напоминаю. Никаких связей с вашей работой в компании этот разговор не имеет. И иметь не должен. Вы пока молоды, и в будущем в вашей жизни многое может измениться. Возможно, вы сделаете великие открытия и прославитесь на весь мир. А возможно, и не сделаете, кто знает... Но я знаю одно: шанс, который вам выпал сегодня, будет в силе, пока я жив и нахожусь в здравом уме. После моей смерти не найдётся никого, кто мог бы и хотел бы, - в этот момент герр Конрад непроизвольно кинул взгляд на так и не произнёсшего ни единого слова Рудольфа Шварца, - предоставить свидетельства, необходимые для вступления в права наследования. И я бы советовал вам выбирать выражения - я уже не молод, и времени на ссоры у нас с вами нет.
  - Так что вы от меня хотите? - Алекс вновь помчался в атаку. - Вы даёте мне возможность вернуть родовое имя, намекаете мне, что у меня могла бы оказаться эта библиотека, и? Что взамен? Не может же быть, чтобы вам ничего не было нужно.
  - Взамен я хочу одну вещь, которую мой отец дал на хранение фройляйн Августе. Она не принадлежит роду фон Дистелрой. Это - шкатулка или, если угодно, большой деревянный ларец, в котором хранятся реликвии рода фон Шварцев - моего рода. Это не принадлежит вам, и я хочу, чтобы вы в обмен на мои старания доставили мне наследие моих предков. Как вы считаете, это - честно?
  Возразить, в сущности, было нечего. Предложение действительно было честным.
  Вот только было непонятно, где и как должен Алекс добывать эти сокровища.
  Герр Конрад словно читал мысли:
  - Я расскажу вам, где это хранится. Семья фройляйн Августы жила на собственном хуторе, вплотную примыкавшем к землям нашей усадьбы. Насколько мне известно, кроме вашего деда у фройляйн Августы детей не было. Она никогда больше не вышла замуж и прожила на хуторе всю свою жизнь до самой смерти - до июня 2013 года.
  По нашим сведениям, всё, что оставил на хранение ей мой отец, так и находится в этом доме, надёжно спрятанное в тайнике. Сейчас там проживает некая молодая особа, дальняя родственница фройляйн Августы. Полагаю, за небольшое вознаграждение она должна с радостью уступить вам и весь хутор, и содержимое дома.
  У Алекса голова пошла кругом:
  - Вы хотите сказать, что моя прабабка ещё в этом году была жива? И умерла полгода назад? Это ей было... - Алекс принялся считать.
   - Было ей 86 лет. И если не считать нескольких последних месяцев, она была на редкость здоровой и сильной женщиной.
  Нет, определённо герр Конрад читал мысли. Алекс не успевал сформулировать вопрос, как уже получал ответ. Молодой человек с опаской покосился на этого властного человека с удивительно чёрными и живыми для его возраста глазами.
  - Да не угадываю я мысли, - снова герр Конрад попал в яблочко. - То, о чем вы думаете, очевидно. Да мы наводили справки и по мере возможности наблюдали за хутором. И более-менее представляем себе, что и как там происходит.
  - Мы? - Алекс искренне удивился. - Кто мы?
  - Естественно, мы с Рудольфом. Точнее, Рудольф, - не на шутку рассердился старик. - Рудольф и сам ездил в Латвию, и нанимал местных жителей, чтобы раздобыть сведения.
  Теперь на Рудольфа уже покосился и Алекс. Кто бы мог подумать, что этот потнючий неуклюжий человек с глухим голосом способен куда-то поехать и организовать разведку на местности.
  Но, как видно, смог. Раз уж теперь есть столько информации.
  Алекс про себя пожал плечами, удивляясь, сколь обманчивой может быть внешность - ведь ему этот Рудольф совсем не понравился, а вишь ты, оказывается, и он на что-то годится.
  - Ну, не так уж было и гладко, - опять в унисон его мыслям вставил очередное замечание герр Конрад, - к сожалению, не обошлось без трудностей. Поэтому мы не хотели бы больше сами проявлять там инициативу.
  "Ага, значит, я был прав, и этот Рудольф каким-то образом накосячил. Теперь понятно, почему я им так нужен". Мысль Алекса не успела сформироваться, как тут же была озвучена его визави:
  - Я вижу, вы понимаете, почему вы нам нужны.
  Алекс только вздохнул. "Интересно, - подумал он, - в каком возрасте я научусь так понимать собеседников? Хотелось бы пораньше".
  Но поскольку ничего другого не оставалось, он вновь сосредоточился на умудрённом жизнью собеседнике и приготовился выслушать предлагаемый план.
  
  3.
  
  К счастью, вечером приехала Соня.
  Она утомилась в дороге, поэтому приготовление ужина легло на плечи Алекса. Как, впрочем, и обязанность внимательно выслушать Сонины впечатления и от встречи с родителями, и от посещения больницы, и от дороги. Алекс слушал Соню и не знал, рассказывать ей о событиях, которые столь бурно вмешались в его жизнь, или повременить. В конце концов он решил, что расскажет, но - чуть позже. Тем более что сегодня, после долгой разлуки, их ожидала романтическая ночь.
  Ночь и впрямь была бурной.
  Нетерпение и желание отдохнувшей Сони было таким пылким, что все мысли Алекса немедленно куда-то испарились, оставив в действии только инстинкты. Гормоны бушевали долго.
  Насытившись друг другом, они уснули, крепко обнявшись.
  Утром Алекс проспал.
  Это было сродни катастрофе - в пунктуальной Германии проспать так, что никаких шансов прибыть на службу вовремя просто не было. Со скоростью вихря заметавшись по квартире, он умудрялся, не вынимая изо рта зубную щётку, включить кофеварку, на ходу заправляя непонятно какой рукой в тостер свои два ломтика зернового хлеба. Вообще-то, можно было и не завтракать. Но кофе был просто необходим - глаза открываться категорически не желали. Соне, у которой сегодня не было утренних занятий, хватило благоразумия не мешаться под ногами избранника, едва не балетными прыжками перемещавшегося по квартире. Затаившись в кровати, она удивлённо смотрела на Алекса, и глаза её становились больше и больше.
  Наконец, на ходу запихивая чашку в мойку, а поджаренный ломтик хлеба в рот, умудряясь при этом как-то попадать в рукава своей дутой куртки, он помчался к двери. И - споткнулся о не разобранную с вечера Сонину дорожную сумку. Едва не прошибив лбом дверь, чудом избежав столкновения, он успел только махнуть на прощание рукой.
  Соня, уютно свернувшись под толстой периной, послушала, как грохочут, удаляясь по лестнице, шаги и снова погрузилась в полудрёму. Ей сегодня можно было спать долго.
  
  4.
  
  Вечером за ужином наконец-то настало время поговорить.
  - Как твоя работа, успел? - поинтересовалась Соня, расставляя по столу свои любимые жёлтые тарелки.
  - Успел, как же! - Алекс недовольно передёрнул плечами. - Здесь успеешь, куда там. Это же Германия, выше разрешённой скорости не помчишься.
  Соня удивлённо вскинула глаза:
  - Раньше тебя немецкий Ordnung не напрягал.
  - Извини, - Алекс виновато вздохнул. - Он и сейчас не напрягает. Другие причины есть.
  И, недолго думая, выложил Соне все, что узнал вчера от герра Конрада.
  Молчала Соня долго. Она вообще принадлежала к тому типу уютных, неторопливых и очень умных женщин, которые ничего не будут говорить зря.
  Взяв в руку Алексову красную в белый горох чашку, она задумчиво обводила пальцем каждый кружок.
  - А ты сам что по этому поводу думаешь?
  Глубокие карие глаза смотрели внимательно.
  - Я даже не знаю.
  Алекс душой не кривил. Он и впрямь не знал, что думать. С одной стороны, у него была его личная - Алекса Берзина - вполне себе нестыдная биография, а с другой стороны - вернуть историческую справедливость и баронский титул было весьма заманчиво.
  Соня кивнула. Она всегда его понимала.
  Но что-то всё-таки заставило её нахмурить высокий красивый лоб:
  - Хм, знаешь, я подумала, что это могло бы быть забавно.
  Алекс поднял на неё глаза: у Сони была уникальная способность во всем находить что-нибудь забавное и необычное. Как она умудрялась одновременно понимать его логику и при этом видеть мир под другим углом зрения, он категорически не понимал. Его мир был простым, поддающимся классической логике: белое - это белое, чёрное - чёрное. Каким образом Соне удавалось увидеть и понять его, Алекса, белое и чёрное, и при этом, совсем не напрягаясь, заметить на этой простой двухмерной картине красивые серые переливы, к тому же образующие пикантные забавные завитки... Это было непонятно.
  - Смотри, если ты вернёшь себе историческую фамилию и титул, то будешь барон фон Дистелрой? Верно?
  Алекс кивнул.
  - Как ты думаешь, это случится до или после свадьбы? - Соня смотрела на Алекса, а в глазах плясали лукавые искорки. - Или по случаю твоего баронства свадьба отменяется?
  Палец Сони продолжал настойчиво обводить горохи на чашке.
  - Да ты что?! - Алекс аж подпрыгнул на стуле от неожиданности. - Какая связь между свадьбой и этой историей? Конечно, не отменяется! Решили же, что - в мае!
  "Ещё бы он передумал - такую девушку, как Соня поискать надо! Как же, передумает он! - Алекс аж фыркнул от негодования. - А может, ей не понравится эта идея и передумает как раз она? - У него по спине пробежал противный холодок. - Тогда к черту этот титул, и этого герра Конрада - туда же".
  Но посмотрев на чёртиков, так и прыгающих в глазах девушки, Алекс слегка остыл:
  - Ты к чему клонишь? Я же вижу, что ты что-то уже задумала, рассказывай, не томи.
  Соня подняла глаза. Теперь чёртиков там не было:
  -- Ты знаешь, кто я по крови?
  Алекс растерялся. Как-то было настолько само собой очевидно, что в Германии живут немцы, что ему и в голову не приходило думать иначе.
  - Ну, немка... - несколько неуверенно протянул он.
  - Ох, - воскликнула, всплеснув руками, Соня. - А в России, что, только русские живут?
  - Нет, конечно.
  Алекс добросовестно задумался и начал перечислять:
  - Русские, понятно, буряты, украинцы, белорусы, казахи, немцы... Да, ещё ненцы, ханты, манси, - уже бойко продолжил он.
  - Эх ты, ханты-манси, - передразнила его Соня. - Ты хоть про евреев слышал? Есть такой народ, вообще-то.
  - Слышал, слышал, - обиделся Алекс. - Вот, например, Эйнштейн был евреем, Ротшильд... Фейхтвангер, - взгляд Алекса упал на книгу на журнальном столике. - И у нас на кафедре был профессор Готлиб, Борис Михайлович...
  Тут он вдруг запнулся и уставился на смотревшую на него во все глаза Соню.
  - Ты же тоже Готлиб!
  - О, прозрел, - Соня усмехнулась. - Ты что, вообще не догадывался?
  Он встала и, пройдясь по кухне, наглядно продемонстрировала ему всю свою фигуру с пышными, как гитара, бёдрами.
  - И что, для тебя это потрясение?
  Алекс не знал, что сказать. Было странно и удивительно, что для Сони вдруг оказалось важным выяснять, кто какой национальности. Это никак не связывалось в его представлении с темой разговора. А главное, он не видел никакой разницы. Соня оставалась Соней, и какое ему дело до её национальности. Он просто сидел и ждал, что же будет дальше. А заодно, воспользовавшись тем, что на его чашку уже никто не претендует, налил туда почти остывший кофе.
  - Эй, ты не уходи от разговора! - Соня, похоже, была настроена решительно. - Тебе что, и сказать по этому поводу нечего?
  - Нечего, - честно ответил Алекс. - Я не думаю о тебе, как о еврейке. Ты - Соня, и всё тут.
  - То есть, жениться ты не передумал? - в глазах у девушки опять заплясали искорки.
  - Ну что ты меня подкалываешь, - взмолился он, совершенно сбитый с толку. - Конечно не передумал!
  - Ну ладно, - Соня, похоже, милостиво решила объяснить ход своих мыслей. - Смотри.
  И она принялась объяснять то, что в её гуманитарном сознании само собой удобно расположилось по полочкам и о чем Алекс не то, что не знал, но - никогда не задумывался.
  Кофе, тем более давно остывший, был отставлен в сторону, и две головы склонились над ноутбуком и над кучей всевозможных справочников, с упоением открываемых Соней на нужных страницах.
  - Кто такие бароны? - вопрошала профессорским тоном севшая на любимого конька барышня и тут же сама давала развёрнутый ответ.
  По её рассказу получалось, что титул "барон" стал присваиваться с начала возникновения Священной Римской империи, то есть с 962 года. Давался он самим императором за особые заслуги. Позже, разумеется, титул измельчал и его стали давать многим. Но первоначально наделялись им именно те, кто и физически и финансово являлся опорой трона. Именно они - бароны, а точнее, их младшие, не получавшие наследства сыновья, и стали основой рыцарских Орденов, завоёвывавших новые пространства для Священной империи.
  - Оттуда, от Ливонского ордена, и появились бароны в Латвии и Эстонии. И без сомнения, твой предок, древний фон Дистелрой, был завоевателем. - Подвела итог Соня.
  Алекс пытался осмыслить новые данные.
  Получалось, что его предки на протяжении столетий воевали, покоряя новые территории во славу императора и папы Римского. Даже Ригу, город, где был найден его дедушка, оказывается, основал епископ Альберт, пришедший в Ливонию на мечах и копьях рыцарей Ливонского ордена. Судя по всему, предки были хорошими воинами. Правда, Иван Грозный всё-таки им навалял, да так, что в 1561 году орден распался.
  По условиям мирного договора, по которому состоялся, как теперь принято говорить, "передел собственности", большую территорию, которую контролировал Орден, поделили Россия и Польша. А то, что осталось, принял под своё руководство герцог Готхард Кетлер, бывший магистр Ордена.
  Если подумать, то рыцарей, оставшихся на маленькой территории, было, пожалуй, совсем немало. И следовательно, каждому хотелось что-нибудь "откусить" и себе. "А предки-то были не только хорошими воинами, но и политиками и хозяйственниками, раз сумели себе поместья отстоять", - подумал Алекс и загордился.
  - Теперь возьмём историю евреев. - Энтузиазм Сони не иссякал, и она снова принялась листать справочники и что-то набирать в поисковике ноутбука.
  Оказалось, что евреи пришли в Европу почти две тысячи лет назад.
  В начале новой эры - в 70 году от рождества Христова, когда легионеры Римской империи захватили Иудею, сожгли Храм и уничтожили едва ли не полностью мужское население провинции, уцелевшие - в большинстве своём женщины с детьми - вынуждены были бежать.
  Первыми на европейском континенте их приняла Испания. Но и в Германских хрониках упоминание о том, что в долине Рейна живут евреи, датировалось 321 годом.
  А после того, как в Испании пришла к власти королевская чета Фердинанда и Изабеллы, духовник которой - Торквемада - придумал инквизицию, оттуда на север пошла новая волна еврейской эмиграции. Так что хоть и пришлые, но обосновались они на этих землях очень давно. Однако не всё было так гладко. Не имея своей земли, они вынуждены были зарабатывать на жизнь иным трудом. А поскольку грамотность у евреев была обязательной даже для девочек, стоит ли удивляться, что они умели не только выделывать кожу, шить и лечить, но и считать. А что считать, если не деньги? Именно поэтому и были евреи главными кредиторами европейских императорских домов. Но что тут скажешь, если лучшими советчиками властителей были зависть и жадность? Поэтому время от времени власть поощряла погромы. "Есть кредитор - есть проблема, нет кредитора - нет проблемы", принцип не новый и давно и хорошо известный.
  В конечном итоге всем известна история гитлеровской Германии с её газовыми печами.
  Но применительно к рыцарям Ливонского ордена история выглядела куда интересней, чем в учебниках.
  Все дело было в майорате, то есть в законе, по которому наследство целиком мог получить только старший сын. Цель закона была понятна - не дать раздробить и пустить на ветер фамильные ценности, а в остальном проще не бывает - переходит поместье целиком к старшему сыну - и дело с концом. Да только возникала проблема: при высочайшей детской смертности слишком рискованным было иметь лишь одного сына. А ну как помрёт? И что тогда делать? Поэтому-то знать активно плодилась и размножалась. Не было ничего необычного в том, что супруга владельца поместья ежегодно рожала и рожала. Авось кто-нибудь да выживет.
  И выживали, ясное дело. А как же иначе?
  И получалось, как в сказке "Кот в сапогах": старшему сыну - наследство (мельницу), среднему - осла, а младшему... Хорошо, если кота. И вот тут начиналась настоящая проблема.
  - Ты только представь себе, - горячо говорила Соня, - полная страна молодых, горячих, воспитанных среди баронской вседозволенности парней, у которых гормоны гуляют не на шутку! И делать они ничего, кроме как мечом махать, не умеют - не баронское это дело - трудиться. Да и грамоте не обучены, опять же, зачем баронскому чаду учиться? За него другие и просчитают и напишут...
  И вот этих молодых здоровых недорослей, с полной головой гормонов, после смерти папеньки выгоняют хорошо если с "ослом", а то и вовсе без ничего, вон со двора. Ты представляешь себе, что эти бандюки натворить могут?!
  Алекс представлял.
  Он слышал рассказы о "лихих девяностых"...
  И сейчас он добросовестно кивал, заворожённый и историей, и Соней, увлечённо сверкавшей своими восточными глазами.
  - Добавим к этому, что и в Германии, и во Франции, да и практически по всей Европе императорские дворы были в катастрофических долгах. Представь себе ситуацию: ты - император, у тебя немереная куча долгов, на тебя давит Папа, потому что ты не платишь как положено Церкви, а в твоём государстве бушует и трахает всех подряд банда неграмотных, но обученных воинскому делу молодчиков, которых приструнить тебе нечем, ибо страже нужно платить, а денег в казне - нет. Какое бы ты решение принял?
  Алекс только пожимал плечами, силясь представить себя на месте императора. Но - не получалось. Он никак не мог заставить себя думать о том, чтобы жить в долг, это казалось таким абсурдным и нелогичным, что выходило за рамки его воображения.
  Наконец он вроде бы придумал выход:
  - Ну, я бы бизнес наладил... - не слишком уверенно, как троечник на экзамене, протянул он.
  - Да уж, неплохо было бы. Но ты представь себе, что ты - малограмотный, и вся страна такая, и промышленности нет! Какой бизнес?
  Представить себя малограмотным у Алекса вообще не получилось, и он, сдаваясь, поднял вверх обе ладони:
  - Не знаю. А что придумали-то?
  - Придумали просто. Если нельзя заработать, то надо украсть! Тем более что и сила для этого есть - ходят по Европе молодые парни, которым некуда силу девать. И главное - если и помрут, никто по ним не заплачет. Вот и нужно их снарядить в поход за золотом!
  Вот так и были организованы первые крестовые походы. Там - в Палестине - и был в 1190 году образован немецкий Тевтонский орден. Правда, оказалось, что арабы сражаются хорошо. Так что выжившие вернулись с тем, что удалось награбить, обратно в Германию.
  - А теперь представь себе: солдаты, понюхавшие крови, выжившие в битве, вернулись домой. Как они будут жить среди мирного населения? Как селяне?
  Алекс знал, как они будут жить. Он видел тех, кто вернулся с чеченской войны, видел их глаза. Эти люди действительно были готовы убивать. Они знали, что могут это делать. Раненные войной несчастные люди....
  - Вот видишь? Представь, что они творили?! Они же косили мирное население, как траву! И опять нужно было что-то решать. Папа Урбан II, сложив два и два, быстро сообразил, что затея с Крестовыми походами в Палестину проблему не решила. Денег как не было, так и нет, долгов - немерено, а вооружённые солдаты куда опаснее гормонально обременённых недорослей. Поэтому первым делом он объявил о весьма "богоугодном деле" - борьбе против нехристиан. А что, сразу убивались два зайца: во-первых, если убить евреев, не нужно будет отдавать долги, а во-вторых, если агрессию солдат направить в нужное русло, то, может, они мирное население перестанут колоть, как скот. Так что видишь, - Соня открыла книгу - вот, в 1195 году Папа напрямую призвал бить евреев. И первые рыцари - твои предки - убивали моих предков, не щадя.
  Соня захлопнула одну книгу и открыла другую.
  Алекс даже покраснел от такого обвинения, но возражать не стал, даже его скудных знаний хватало, чтобы увидеть - эта история в разных вариациях повторялась теперь не раз.
  - Помнишь "Айвенго"?
  Алекс аж моргнул от неожиданности. Причём тут Вальтер Скотт, которого он, к стыду своему тоже не читал? Слышал, да, но вот читать... Как-то Скотт прошёл мимо. Зато Соню, как видно, этот самый Айвенго зацепил не на шутку.
  - Ну как же? - Соня всплеснула руками, поражаясь такому вопиющему незнанию истории её избранником. - Действие "Айвенго" происходит в 1194 году. Это как раз после окончания Третьего Крестового похода, когда рыцари возвращались в Европу. Там же описан наглядно весь тот беспредел, который тогда творили храмовники.
  - Храмовники?
  - Ну да, храмовники, тамплиеры - от слова "temple", храм. Тамплиеры, слышал?
  Алекс слышал и даже смотрел какой-то фильм, поэтому решился отважно кивнуть.
  - Ну вот и хорошо, - довольно кивнула Соня и продолжила экскурс в историю.
  - Смотри. Вот они возвращались и бесчинствовали. И нужно было же с этим что-то делать.
  Соня, похоже, завелась не на шутку. Теперь она разворачивала здоровенную, на весь стол, карту, на которой стрелочками была обозначена история продвижения на восток Тевтонского ордена.
  - Смотри, уже в 1198 году ордену нашлось применение. Папа вмешался, реорганизовал рыцарский орден в "духовно-рыцарский" и благословил на борьбу с врагами католической церкви. Видишь, как быстро принимались решения - очень опасная ситуация была. Когда рыцари стали возвращаться, торговцы поспешили вместе с семьями убраться подальше. И зажиточные купцы массово стали переселяться на восток подальше от рыцарей. И они даже основали довольно внушительный порт на реке Лиелупе. Вот здесь, видишь? - И Соня уверенно ткнула пальцем в карту. - Вот, километров пятьдесят до Риги. Которой, кстати, тогда ещё не было, а было маленькое ливское поселение.
  Алекс, услышав знакомое название, с энтузиазмом закивал и принялся разглядывать карту, по которой щедрой рукой были нарисованы жирные синие стрелы.
  - Вот, это они здесь от своих же рыцарей спасались. Лиелупе тоже река судоходная была, торговля шла, а семья - в безопасности. Ну так церкви же нужны были деньги. Поэтому в 1200 году уже папа Пасхалий II издаёт постановление, по которому легальным считается только один единственный порт - в устье Даугавы. И назначает епископа Альберта построить здесь порт и крепость. Типа, чтобы миссионерством заниматься, язычников в христианство обращать. На самом деле идея была - земли завоевать, лапу на торговые подати наложить и к торговцам присосаться. А что там будет с язычниками, вообще никого не волновало. В 1201 году епископ Альберт основал Ригу и заложил Домский собор. Правда, рыцарям пришлось изгнать отсюда местных жителей, но после того, что они вытворяли у себя, это уже было семечками.
  В Пруссию они на 30 лет позже пришли. Но и там изрядно нагадили, много народу положили. Тевтоны же не считали Пруссию себе равной и хозяйничали там не хуже, чем в Палестине. За шесть лет разграбили все, что можно было. А папа - к тому времени это был Григорий IX - реально хотел покорить и присоединить ещё и российские земли. В 1237 году он заставил Крестоносцев принять к себе остатки ордена Меченосцев и образовать Ливонский орден. Само название говорило, куда все силы будут направлены - сначала на Ливонию, затем - на Россию. Вот она, история...
  И Соня остановилась перевести дух.
  - Слушай, так получается, что рыцари - это вовсе не круто? - Алекс вопросительно смотрел на Соню.
  - Ну как тебе сказать. Это мы сейчас, с высоты своего положения можем судить, как оно тогда было. Но ведь им - молодым, малограмотным - внушали, что только так и надо. Что именем Христа можно творить все, что угодно. Вот они и старались. Мало тогда людей было, которые бы это могли по-настоящему осознать.
  Алекс не мог не признать, что и сейчас далеко не всем понятно, как и по каким правилам вершится мировая политика. И это при наличии интернета! А тогда? Массовая истерия, не иначе.
  - Так получается, что мои предки воевали, рисковали жизнью, чтобы добывать земли и богатства для церкви?
  - Для церкви, для императора, ну и - для себя. Ведь удалось же им каким-то образом заполучить целые поместья. Не знаю, как там на самом деле было, но вряд ли они их строили. А впрочем, не знаю. Но у тебя есть шанс узнать.
  Алекс, совершенно запутавшийся, вопросительно посмотрел на Соню.
  - Я так понимаю, ты же поедешь в Ливонию, - Соня сознательно выделила голосом старинное название - и получишь там своё наследство? Ну ладно, шкатулку ты отдашь фон Шварцу. А остальное-то - твоё. Может, там будут какие-то артефакты и твоего рода.
  Совершенно замороченный этим сложным экскурсом в историю, Алекс совсем не думал, поедет он куда-либо или нет, а Соня-то, оказывается, уже приняла решение.
  - Ты думаешь, надо ехать? Но ведь ты сама говоришь, что они творили бесчинства. Так ли мне надо к этому возвращаться?
  - Ты разве не понимаешь? - Соня опять вперила в него пристальный взгляд. - Конечно, надо! Во-первых, это было давно, больше восьмисот лет назад. Во-вторых, мы же не знаем, чем потом занимались твои предки. Может, они стали вполне порядочными людьми. А в-третьих, меня забавляет идея, что ты вернёшь себе титул.
  - Почему?
  - Потому что мне интересно, чтобы еврейка Соня Готлиб стала баронессой фон Дистелрой. Пусть хоть так восторжествует историческая справедливость.
  И с этими словами Соня, захлопнув книгу, нежно обняла Алекса.
  Решение было принято.
  
  5.
  
  Ночью Алексу снова снились двери.
  Только в этот раз он был рыцарем и шёл сквозь них с трудом, постоянно цепляясь за косяки тяжеленным мечом, который зачем-то был приторочен к поясу.
  В конце концов он умудрился то ли споткнуться, то ли вообще наступить на этот меч и полетел кубарем, звеня, гремя и отчаянно ругаясь.
  Спасла положение Соня, непонятно как оказавшаяся в этом странном сне. Она отцепила непослушный огромный меч и легко, совсем не напрягаясь, переломила его об колено.
  Потом прилегла рядом, но не на пол, а на кровать, непостижимым образом оказавшуюся на месте сплошь разрезанного дверями коридора.
  Тёплые мягкие руки обхватили Алекса, оберегая от всевозможных бед и напастей, которые только могли приключиться с рыцарем в этом непонятном запутанном царстве дверей.
  И проваливаясь в сладкий, без сновидений сон, он успел подумать: "Хорошо, что здесь Соня".
  А Соня тихонько лежала, глядя в темноту, и думала о том, какие ещё сюрпризы принесёт эта новая, неизвестно зачем появившаяся в их жизни линия судьбы.
  В том, что это - линия судьбы, она не сомневалась.
   
  Глава одиннадцатая. Ева. Длинные ночи, короткие дни.
  
  1.
  
  Ральф вырос уже совсем большим.
  Почти годовалый кавказец отрастил за зиму густющую лохматую шубу, которой был не страшен никакой мороз. Сейчас, когда мартовское солнце уже припекало вовсю, оставляя во дворе вместо сугробов бурые проплешины, по которым днём струились ручейки, ему, наверное, было даже жарко. Во всяком случае, он далеко вываливал свой розовый язык, с интересом разглядывая, как по ручейку плывут какие-то щепочки и сосновые иголки.
  Жизнь на хуторе текла, как и вода в ручейках, своим чередом.
  За всю зиму никто не потревожил его обитателей.
  Рождество прошло очень весело. Столько народу в этот домик не набивалось уже давно. Приехали все - родители, тётя Линда, двоюродные братья и сестры, уже взрослые, со своими вторыми половинками и детьми. Как и положено, каждый привёз с собой не только подарки, но и угощение. И варёного и печёного нанесли всякого разного и невообразимо много. Но в одном гости оказались единодушны - каждая хозяйка привезла собственную разновидность традиционного перечного печенья - piparkūkas. Коричневые печеньки, большие и маленькие, пришлось насыпать в огромные корзины, предназначавшиеся обычно для яблок, так их было много. Ева тоже не ударила в грязь лицом. Её пряничный домик, созданный из крутого, полного пряностей теста, залитый "снежной" белой глазурью, вызвал положенное количество ахов и комплиментов и украсил собой буфет.
  Марис тоже отличился. Гости вовсю потешались над ним, приволокшим из Риги в кандавские леса голландскую ёлочку в горшке. "И не поленился же тащить эдакую махину из Риги, когда за забором - целый лес?!" - так или иначе высказывался каждый гость, переступив порог и увидев это нарядное пушистое чудо, спокойно стоящее в парадном углу большой комнаты.
  Ёлочка на эти восклицания никак не реагировала.
  Впрочем, Марис - тоже. Его невозмутимости мог бы позавидовать сам Будда. Марис не видел ничего странного в том, чтобы не рубить ни в чем не повинные ёлочки... Уж кому-кому, а ему точно не составило бы труда срубить не то что ёлочку, но и, пожалуй, сосну. Но зачем? Зачем рубить, когда можно купить, а потом - и посадить во дворе пушистую, специально для этого выведенную голландскую красавицу. Он уже и место для этого нашёл. Весной, как снег стает, так и посадит. А пока - пусть себе стоит нарядная, украшенная прозрачными стеклянными ангелами, изо всех сил дующими в длинные трубы.
  Бесстрастный Марис спокойно сидел за праздничным столом и с удовольствием уплетал скландраусис - традиционные круглые пирожки с морковкой, непременный атрибут рождественского стола. "Пускай себе посмеются, - думал он, - небось, не догадываются, какое им ещё бревно тащить придётся".
  Уж бревно он заготовил - на славу.
  Традиционная рождественская потеха корнями уходила в далёкое языческое прошлое. Злые духи так и норовили попасть в дом. И чтобы их напугать, сильные мужчины просто обязаны были протащить по всему двору, от забора до забора, тяжеленное бревно, пугая злых духов и отбивая у них всякую охоту вступать в единоборство.
  Так что бревно тихо лежало во дворе, дожидаясь своего часа.
  После полуночи, когда Рождество уже наступило, все высыпали во двор. Невозмутимый Марис тут же раздал парням заранее нарезанные верёвки. С хохотом и прибаутками мужчины принялись их распутывать, разматывать и привязывать к дереву, заодно примеряясь, как и куда будут тащить этот нелёгкий оберег.
  Тащить бревно - забава чисто мужская. Даже Ральфу позволили принять участие в этом действии, как-никак, тоже - мужчина, хоть и собачий. И пёс стоял наготове с верёвкой в пасти и ждал, когда хозяин даст команду тащить. Единственный, кого с великими трудами удалось отговорить от участия в развлечении, это дедушка Евы - Карлис. Тощенький, но пока бойкий старичок, выпивший к тому же пару рюмок, тоже вознамерился тащить, но совместными усилиями его всё же убедили принять не физическое, а интеллектуальное участие. Кто-то из мужчин поручил дедушке показывать дорогу, и теперь он суетливо переступал с ноги на ногу, ожидая, когда уже можно будет начать командовать.
  Женщины, как и положено, всячески подбадривали копошащихся над бревном мужчин.
  Наконец, привязав последнюю верёвку, с криком "Взяли!" парни рванули промерзшую махину, начиная свой путь по двору. Дедушка Карлис засеменил впереди, отдавая команды старческим фальцетом, а парни дружно потащили бревно, ревниво поглядывая друг на друга.
  Кто-то из женщин запел задорную песенку, подбадривая мужчин, и она полетела к звёздному небу вместе с хохотом, криками и скрипом снега под тяжёлым бревном.
  Наконец компания обошла вокруг двора полный круг. Никакие злые духи теперь не рискнули бы проникнуть в столь хорошо защищённый дом.
  Взмокшие от пота, но довольные собой мужчины, побросав верёвки, потянулись к дому, не забыв потрепать по холке полноправного участника обряда Ральфа. Пёс, вместе со всеми старательно тянувший бревно, принимал эти знаки внимания как должное, радуясь командному духу, захватившему всех.
  Проводив в дом замыкавшего шествие Мариса и оставшись один во дворе, Ральф ещё раз обнюхал бревно, хранящее теперь столько интересных запахов, и отправился по своему обычному маршруту - по периметру двора.
  Бревно бревном, духи духами, а свою работу сторожа он не забывал.
  Уставшие мужчины продержались недолго.
  Вскоре уже весь хутор спал.
  Старшему поколению уступили кровати, а молодёжь, расстелив предусмотрительно привезённые с собой одеяла, улеглась прямо на полу хорошо натопленного домика, где ароматы выпечки и piparkūkas смешивались с запахом хвои от стоящей в углу ёлочки.
  И стеклянные ангелы молча трубили в длинные белые трубы.
  
  2.
  
  Впрочем, рождественские каникулы были посвящены не только Рождеству.
  Это стало понятно сразу после пробуждения. И хозяева дома, и гости потянулись за подарками.
  По традиции каждый гость заранее озаботился носком. Самые разные, красные, зелёные, синие и белые, шитые из войлока или вязаные, носки подвесили к специально прилаженной Марисом доске неподалёку от ёлочки. Каждый носок заботливо снабдили ярлычком с именем владельца, чтобы Деду Морозу было проще разобраться с подарками.
  Уныло висевшие вчера, сегодня носки, полные подарков, круглыми поросятами загадочно оттопыривались в разные стороны, дразня своих владельцев ожиданием сюрприза.
  Ева, как и положено хозяйке, заняла место на раздаче. Аккуратно отцепив очередной носок, она громко называла имя владельца, которому полагалось отгадать, что же за подарок принёс ему Дед Мороз в этом году. Остальные гости с нетерпением подбадривали получателя. Образовалась даже стихийная группа поддержки, сопровождавшая аплодисментами и свистом каждый следующий носок с подарком. Интерес был искренним - все носки наполнялись в складчину, каждый позаботился о том, чтобы внести свою лепту в каждый подарок. Поэтому на свет извлекались самые разные вещи. Это могла быть записная книжка в кожаном переплёте, аккуратно упакованная кофейная чашечка, CD - диск, календарь, ручка, крем для бритья, конфеты...
  Но латышский Дед Мороз не был бы латышским, если бы в носках не оказалось милых сюрпризов, сделанных своими руками. Открытки, закладки для книг, чехольчики для мобильников, какие-то кисеты, платочки, плетёнки, и конечно же - самодельное печенье, а как же без него. Поэтому подарки вынимались и рассматривались с живейшим интересом.
  Наконец, когда гости распотрошили свои дары, наступила очередь хозяев. Вручив Марису его огромный зелёный, с большим клетчатым Дедом Морозом на пятке носок, из которого торчала аккуратно перевязанная бантиком упаковка с каким-то инструментом, Ева потянулась за последним оставшимся на стене, тоже зелёным с белыми помпончиками, туго набитым носком - своим. Сосредоточившись на том, чтобы не уронить подарок, Ева не сразу обратила внимание на внезапно наступившую тишину. Однако контраст с только что стоявшим гомоном был таким разительным, что не заметить его было невозможно. Встревоженно обернувшись к гостям, она проследила, куда же направлены их изумлённые взгляды. Оказалось, что всеобщее внимание привлёк Марис. Он стоял перед ней на колене и протягивал маленькую золотистого цвета коробочку: "Я не стал поручать это Деду Морозу. Я хочу, чтобы ты стала моей женой".
  На огромной ладони доверчиво лежала маленькая коробочка, а на Еву так же доверчиво смотрели внимательные серые глаза любимого мужчины. Они были вместе уже давно, но Марис продолжал её удивлять. Ева видела, как важен для него её ответ. И уже не вспоминалось, как волновалась она, вынужденно переезжая в этот сельский дом, останется Марис с ней или нет. Понятно, что этот надёжный парень останется с нею раз и навсегда, что бы ни происходило в жизни, и будет защищать её от любых напастей, если потребуется.
  И единственно возможным ответом стало радостное: "Да!"
  После чего Марис с трудом достал из коробочки изящно сделанное кольцо, которое и надел на тонкий палец своей избранницы.
  Помолвка, окрашенная рождественским ароматом, оказалась очень романтичной и торжественной. А поздравления родственников и друзей - горячими и искренними. Угощений хватило надолго, и веселье не утихало ещё два дня.
  Даже Ральф, получивший в подарок сладкие печеньки и искусственную косточку, тоже радовался наступившему Рождеству.
  
  3.
  
  Свадьбу решили отложить до весны.
  И жизнь на хуторе снова потекла своим чередом. Хлопот, правда, добавила Дора, счастливо разродившаяся смешной крохотной дочкой Гайдой. Теперь Еве снова приходилось дважды в день прорываться в хлев для дойки, отбиваясь при этом от Ральфа, всяческими хитростями норовившего забраться вместе с ней и познакомиться, наконец, с тем, кто так тоненько мекает за закрытой дверью.
  К малышке его пока не пускали, но часть дориного молока псу всё же перепадала.
  Хутор жил своей привычной жизнью.
  О прошедших праздниках напоминал только пряничный домик. Он до сих пор стоял на буфете, распространяя аромат Рождества, а белая глазурь, покрывавшая крышу домика и стекавшая сосульками по углам, и не думала таять, несмотря на то, что мартовское солнышко уже принялось растапливать сугробы во дворе.
  И, конечно, колечко, с того памятного утра неизменно украшавшее узкую руку хозяйки, шла ли она по двору с ведром или садилась к верному Маку за переводы.
  А завершив дела, Ева неизменно шла к заветному потайному шкафу, и долгие зимние вечера уносили её в жизнь и тайны тёти Густы.
   
  Глава двенадцатая. Густа. Тайны маленького хутора.
  
  1.
  
  Зима выдалась невероятно холодной.
  По радио передавали, что столь низкая температура - рекорд для Европы. Но радио - это только слова. Достаточно было выйти на улицу, чтобы убедиться на собственной шкуре в том, что более суровой зимы до сих пор в её жизни не было.
  К утру дом, несмотря на толстые, на совесть проконопаченные стены, остывал. Даже сугробы, пышными белыми подушками обложившие дом до самых окон и одеялом укутавшие крышу, не спасали. Уж слишком сильным был мороз. Он пробирался в любую щель в поисках пищи - того тепла, которым питался всю зиму. И печь, как бы жарко её не топили, не справлялась и остывала задолго до рассвета.
  Густа просыпалась от холода. Укрытая множеством одеял, она тем не менее жестоко мёрзла. Ей казалось, что мороз, как голодный волк, рыщет по дому, подбираясь к ней и будущему малышу, доверчиво спящему пока внутри её крупного тела. Но ради этого будущего малыша она готова была делать всё, что угодно. Поэтому она выбиралась из-под груды одеял и заботливо накинутого сверху полушубка, закутывалась в него и, стараясь ничего не задеть в темноте, тихонько пробиралась в комнату родителей, где стояла большая, остывшая за ночь печь. Дрова, с вечера принесённые Кристапом, за ночь успевали прогреться, и печь оживала с первой же спички. Задвинув заслонку, чтобы тепло не улетало в трубу, Густа прижималась к печке, наслаждаясь первыми проблесками тепла.
  Теперь, чуть согревшись, можно было подумать и о коровах.
  Вообще-то скотина больше любила маму. Но Густа, сама на сносях, как-то очень сочувствовала стельным коровам, которые ночью, как и она, мёрзли в холодном хлеву. Папа при первых же морозах приволок откуда-то и поставил к ним печку-буржуйку, но ведь и её нужно было топить. Поэтому, завязавшись тёплым платком, Густа торопилась к коровам. "Расторопный парень", - каждый раз с благодарностью думала она о Кристапе, находя и в хлеву охапку, принесённую им с вечера, и, не тратя времени, растапливала буржуйку. Остальное сделает мама, а пока пусть поспит в тепле. Небось по весне, когда в доме будут новорождённые, а в хлеву - телята, спать-то придётся куда меньше.
  Затопив печи, Густа возвращалась в постель.
  А проснувшись и лежа в полудрёме, слышала, как возится на кухне мама, собирая завтрак для всей большой семьи.
  Поначалу, едва поселившись в родительском доме, Густа, услышав возню, вскакивала, чтобы помочь. Но мама заявила раз и навсегда: "Ещё навскакиваетесь обе, когда родите. Пока что я вроде справляюсь, а ваша работа сейчас - вынашивать дитя, а не таскать горшки из печи. Хочется поспать - и спите, сколько надо, пока можно".
  И Густа позволяла себе понежиться под одеялом, пока запах кофе не находил дорогу к постели.
  Марта вставала позже. Она вообще тяжело переносила беременность. Густа с ужасом наблюдала, как жестоко ломает сестру каждое утро, и как мама с тазиком выходит из её комнаты. От помощи мама отказалась и тут: "Сиди и не лезь, куда не зовут. Без тебя справимся. Ни к чему тебе на это смотреть. Твой ребёнок тебя не мучает - и ладно. Не буди лихо, не лезь, куда не надо".
  Марта выходила измученная, с синяками под глазами и медленно, с трудом пыталась есть. Марту было очень жалко. Густа не могла понять, почему они, такие похожие, так по-разному вынашивают детей. Сама Густа даже представить себе не могла, как это она не сможет есть. Она мела всё, что давали, и готова была есть без остановки. Ела, "как за себя кидала", - шутил папа. Очень хотелось молока, но к концу ноября об этом можно было только мечтать - до весны, пока коровы не отелятся, молока не будет.
  По случаю морозов школа этой зимой не работала. Сообразив, что может быть полезна, Густа взялась обучать Кристапа. После завтрака они садились за стол и, разложив книжки, которых у Густы было предостаточно, принимались за учёбу. Вначале брат пробовал улизнуть, но быстро смирился с необходимостью. А потом и вовсе втянулся. Видно было, что учёба доставляет ему удовольствие, толковый парень схватывал науку быстро. Папа, у которого по зимнему времени не было работы, слушал радио. Но Густа очень скоро поняла, что папе не так интересны дикторские тексты, как история и математика, которую изучали они с Кристапом. Папа потихоньку тоже учился, а заодно гордился своими умными детьми. Мама и Марта, оживавшая после завтрака, тоже старались во время учёбы не шуметь. Они тихонько садились к окну и, быстро перебирая спицами, вязали, внимательно слушая, что говорит Густа. Похоже, что и маме, и даже Марте тоже было интересно.
  - Эти книжки тогда стояли там, в шкафах? - как-то спросила Марта.
  Как видно, то детское путешествие ей тоже запомнилось.
  Получив утвердительный ответ и чуть подумав, Марта призналась:
  - А мне наука не по нраву, мне бы лучше простой жизнью жить. Но кто знает, что будет по нраву моему малышу. Пусть, пока можно, он тебя тоже послушает, глядишь, ума наберется, пока в животике сидит. Да и интересно ты рассказываешь, всё понятно выходит.
  И как-то само собой получилось, что все окончательно увлеклись математикой, и Густа стала обучать всю семью.
  Ей даже пришлось специально придумывать задачки, чтобы всем было интересно. Папа и Кристап с азартом предавались устному счету, решая примеры на скорость - кто быстрее. Начинали решать, правда, все, но мама и Марта быстро сходили с дистанции, а папа не сдавался до последнего. А когда Кристап, до невозможности гордый собой, в очередной раз доказывал, что считает быстрее всех, в папиных глазах - Густа это видела ясно - загорался огонёк гордости за сына.
  Это было здорово - сидеть у тёплой печки и решать примеры. По крайней мере, можно было не думать о Георге, от которого уже несколько месяцев не было ни слуху ни духу, о том, как она одна будет растить своего ребёнка, о том, что она так и не попадёт в университет, а главное, о том, что говорит радио - о войне, которая стремительно надвигалась.
  Уже были связаны к Рождеству и даже повешены неподалёку от печки носки для подарков, уже догорала последняя свеча на венке Адвента, а мороз и не думал отступать. Хутор жил замкнутой жизнью, а его обитатели старались по возможности лишний раз не высовывать носа из дому, выскакивая только на считаные минуты, чтобы пробежать по знакомому маршруту: дом, хлев, где пережёвывали свою жвачку коровы, да сарай, откуда с вечера приносились промерзшие до звона дрова. Единственным ключиком к внешнему миру было радио. Оно с завидной регулярностью передавало новости, невесёлые и тревожные. Правда, последнее время и радио стали включать редко - батарейки садились, а ехать в город за новыми по такой погоде было совсем ни к чему.
  Так и сидели в тишине под треск дров в печи, решали примеры и слушали, как читает Густа вслух учебник истории.
  
  2.
  
  Рождество прошло спокойно.
  Загодя, едва только зажгли первую свечу на венке Адвента, стали готовить подарки. У мамы, сколько Густа помнила себя, был настоящий ткацкий станок. Сразу же после дня Микеля, когда шумно отмечался праздник урожая, папа доставал его, и на всю зиму это большое сооружение занимало своё место в комнате. Всё, от ткани на юбку до половичков ткалось на нем.
  И в этом году он тоже привычно раскинулся вдоль стены. Однако много ткать не получалось. Марта, которая обычно с удовольствием прибивала челночную нить широкой деревянной гребёнкой и легко нажимала на педаль, почти такую же, как на рояле, увы, к станку почти не подходила. В искусстве ткачества Марта давно переплюнула маму. Но в этом году в её руках не было сил, чтобы широкими взмахами гнать тяжёлый деревянный челнок по реке из туго натянутых нитей.
  У Густы же сил, может, и хватило бы, но умения не было. Так что станок просто стоял и напоминал о себе, отзываясь иногда лёгким скрипом.
  В ожидании прибавления в семействе вроде бы и надо было ткать, но холод, тревога, которую излучало радио, а главное, неуверенность в будущем как Густы, так и Марты, от мужа которой тоже не было вестей, порой просто лишали сил. Но ныть и жаловаться не принято было в семье Лиепы. Именно поэтому Густа обучала семью математике и читала вслух учебники, папа шутил, а мама, сидя со спицами у зажжённой лампы, пела своим звонким сильным голосом, прогоняя грусть и печаль.
  К Рождеству подарки были готовы. Мама, что-то втихомолку вязавшая, уже засунула какие-то пухлые колобки в каждый подарочный носок у печки. Густа тоже постаралась - для каждого члена семьи приготовила она небольшую тетрадочку с несложными весёлыми задачками и загадками. Тетрадочки были аккуратно переплетены и подписаны. И даже уже положены, каждая - в свой носок. Папа с Кристапом, уже несколько дней потихоньку уединявшиеся в дальнем углу и что-то мастерившие, теперь с гордостью переглядывались. А носки - заметно толстели. Даже Марта, несмотря на нездоровье, умудрилась сделать сюрпризы для домашних.
  На Рождество мама напекла скландраусиши, Густа и Марта, которую, к счастью, перестало выворачивать по утрам, намесив крутого с пряностями теста, наделали традиционных перечных печений piparkūkas. Серый горох со шпеком, пирожки...
  Эти, в сущности, незатейливые приготовления к рождественскому столу возвращали Густу в детство. И этот дом с большой, уверенно противостоящей морозу печкой, беременная Марта, вытянувшийся не по годам Кристап и почти седой папа порой казались ей нереальными. Глядя на догорающую в венке Адвента свечу, она вновь чувствовала себя маленькой девочкой, с нетерпением ожидавшей праздника и подарков.
  
  3.
  
  Морозы продержались до конца февраля.
  И до конца февраля обитатели хутора не покидали его.
  Да и сам хутор, как необитаемый остров, стоял себе, затерянный в лесу, пережидая нелёгкую холодную пору.
  Сказать по совести, Густа была этому даже рада. Она с трудом могла представить себе, как будет смотреть в глаза людям, родив внебрачное дитя. Этот позор ей, судя по всему, предстояло переживать всю жизнь. Так что данная морозом отсрочка принималась с благодарностью.
  А когда в конце февраля мороз, ни за что не желавший отпускать насквозь промёрзшую землю, всё-таки, теснимый солнцем, начал сдавать позиции, Марта родила.
  Этого события ждали. Мама потихонечку готовилась, доставала старенькие, помнящие Кристапа пелёнки-распашонки. Постиранные, они то и дело сушились у печки и аккуратно складывались в стопку. Папа достал из сарая люльку - Густа даже удивилась, как это столько лет хранилось это добро в каких-то сундуках и закромах. Огорчённо покрутив над рассохшимся деревом уже изрядно поседевшей головой, папа принялся что-то строгать и прилаживать, готовя люльку для младенца. Время от времени он посматривал на живот Густы, тоже сильно округлившийся, и, как видно, прикидывал, когда же настанет пора для второй люльки. Папе приходилось нелегко. Ведь обе дочки на сносях, а от отцов детей - ни слуху ни духу. Как ушёл в начале сентября записавшийся на корабль Петерис, так ни одной весточки от него и не было. Знали только, что на корабль он попал. Куда уплыл тот корабль, в какие моря-океаны, не знал никто. В Европе шла война, новости, передаваемые по радио, звучали очень страшно. Но, кажется, военные действия шли только на суше. Поэтому была надежда, что рано или поздно, но Петерис вернётся домой. Для Густы же война в первую очередь означала смертельную угрозу для Георга. Как раз он был в самом центре Европы. И хоть по радио и говорили, что Германия наступает, Густе снились страшные сны, в которых Георг, получивший пулю, падал на рельсы и не шевелился. От него вестей тоже не было с октября. Впрочем, удивляться не приходилось - хутор, отрезанный морозом и сугробами от внешнего мира, вестей не получал ни от кого.
  С утра Марта стала держаться за поясницу. А к вечеру стало понятно, что роды уже совсем близко.
  Мама, то и дело заглядывавшая к дочери, наконец кивнула. Как видно, родители приняли решение давным-давно. Папа, сидевший в ожидании, только и ждал команды. Немедленно поднявшись и молча накинув тулуп, он пошёл запрягать лошадь. Хлев был большой и вмещал не только коров и лошадь, но и кур и уток. Разбуженные в неурочное время, несушки заквохтали, подняв в птичьем царстве немалый переполох. Да и лошадь, похоже, была удивлена. Только коровы, даже не поведя своими сильно округлившимися боками, продолжали невозмутимо пережёвывать жвачку.
  Сани тронулись со двора, чтобы вскоре вернуться и привезти повитуху.
  Густа, отвыкшая от посторонних, с ужасом ждала визита повитухи, чей опытный взгляд не мог не заметить явно выдающих беременность форм. Мама, словно читая мысли, тут же распорядилась:
  - Кристап, на тебе ответственность. Нечего тут сидеть и прислушиваться, как там у Марты дела. Всё в своё время произойдёт. Ты давай, бери Густу и иди к ней в комнату. Проследи, чтобы ей от волнения плохо не стало.
  Кристап, с утра не находивший себе места, наконец-то оказался при деле. Ему было поручено важное задание, к которому он, как и любой почти ребёнок, отнёсся очень ответственно. Посмотрев на Густу, вдруг оказавшуюся на его попечительстве, он приготовился командовать.
  Но мама и тут успела раньше:
  - Давай-ка, печку подтопи, чтобы потом уж, когда самое трудное начнётся, не отвлекаться.
  И пока Кристап был занят печкой, успела шепнуть Густе:
  - Нервничает парень. Пусть уж при тебе побудет. Посидите тихонечко, а как повитуху увезём, так и младенчика покажем.
  Густа поняла маму с полуслова. Мама тоже не желала, чтобы длинный язык повитухи разнёс новость о потерявшей невинность младшей дочке. Поэтому, как ей не хотелось помочь, временное заточение в собственной комнате она восприняла с благодарностью.
  И, сопровождаемая Кристапом, удалилась к своим книгам.
  Папа вернулся быстро.
  Повитуха - средних лет женщина, закутанная едва не по самые брови, вскоре уже разматывала свои платки возле печки. Густа и Кристап отчётливо слышали каждое слово, сказанное довольно резким высоким голосом:
  - Ну здравствуй, Вия. Что, скоро бабушкой станешь? Какие у тебя полотенца белые, спасибо. Сейчас посмотрим, как там у Марты дела. А что, от мужа её вестей никаких нет?
  Голос удалился в комнату Марты.
  А Густа в очередной раз подумала об удивительном свойстве соседей - знать всё обо всех. Как происходит, что жители затерянных в лесу хуторов каким-то образом знают, что творится у соседей, было загадкой. Но что касается самой Густы, то её положение пока что оставалось тайной. Тайной для всех, кроме семьи, и даже для Георга, что бы с ним сейчас не происходило.
  Роды длились долго.
  Густа с Кристапом, закрытые в дальней комнате, поначалу пробовали читать. Густа выбрала какой-то исторический роман и сама не заметила, как увлеклась. Кристап тоже слушал с интересом. Но луна за окном уже далеко продвинулась по одному ей известному маршруту, а шум и топанье в доме становились сильнее. Потом Марта закричала. Кристап, окончательно испугавшийся, прижался к Густе и вдруг отпрянул, почувствовав толчки в её животе. Как видно, неродившееся дитя тоже разволновалось.
  - Ой, он шевелится! - Кристап смотрел на сестру с ужасом. - Он тоже сейчас родится?
  - Родится, конечно, но не сейчас, а когда придёт его время. Он пока слишком маленький, чтобы родиться.
  - Маленький... - Кристап с сомнением посмотрел на весьма даже немаленький живот Густы.
  - Маленький, маленький, не волнуйся. Сейчас я рожать не собираюсь.
  Густа тёплой сильной рукой притянула уже большого, но по-детски напуганного брата к себе и принялась гладить по светлой лохматой голове.
  Книжка давно была отброшена, они сидели в ночной тьме, прогоняемой только светом керосиновой лампы, и рука Густы надёжно обнимала брата. Так, в обнимку, он и уснул, доверчиво засопев ей в плечо. Уложив и прикрыв его для тепла полушубком, Густа прикрутила лампу, откинулась поудобнее, чтобы не ныла затёкшая поясница и, глядя на звёздное небо, которое уже покинула луна, ушедшая за конёк крыши, слушала звуки ночи. Она слышала, как кричит Марта, как взволнованно меряет шагами соседнюю комнату папа, как время от времени что-то командует своим высоким голосом повитуха... И вдруг нервную суету этой бесконечной ночи прорезал новый тоненький звук - заплакал появившийся на свет малыш.
  И все остальные ночные звуки затихли. Не кричала Марта, не скрипел половицами папа... Только тоненький голосок новой жизни пробивался из-за закрытой двери. И звучал-бормотал ставший вдруг ласковым голос повитухи.
  И под это умиротворяющее бормотание Густа заснула, давая отдых и своему сильному, полному новой жизни телу и измученной думами и тревогами душе.
  
  4.
  Утром никакой повитухи уже не было.
  Зато на подушке рядом с Мартой лежала новорождённая. Девочку туго завернули в свивальники, видно было только маленькое красненькое личико. Малышка спала, набираясь сил после родов.
  Марта не сводила глаз с долгожданного, так тяжело ей доставшегося дитя.
  Мама с папой тоже ещё спали - ночь выдалась длинной и хлопотной.
  Но новый день уже набирал силу, и кто-то должен был его начать. И Густа с Кристапом принялись за хозяйство. Уже была растоплена печь, приготовлен завтрак и накормлена Марта. Обитателей хлева тоже не забыли. Лошадь, всю ночь простоявшую запряжённой в санях, угостили хлебом, густо посыпанным солью. Она с удовольствием ела лакомство, щекоча мягкими губами ладошку мальчика.
  Потом проснулись остальные.
  День, не вовремя начавшийся, так же и продолжался. Делать ничего не хотелось, да и, как будто, не нужно было. Налюбовавшись спящей малышкой, семья уселась за стол, чтобы выпить кофе и обсудить новости.
  Новостей оказалось много.
  Повитуха была в курсе всего, что происходило в округе, пока семья сидела взаперти на своём хуторе. И получив в своё распоряжение новые, нетронутые новостями уши, она обрушила сначала на маму, а потом - в дороге - и на папу град всевозможной информации обо всем и обо всех. И теперь мама, папа, Густа, Кристап и вышедшая к столу Марта обсуждали это изобилие новостей, пытаясь отделить важное от второстепенного. После новостей о том, кто, не пережив зимы, умер, а у кого - пополнение в семействе, на первое место вышло известие страшное. Оказалось, уже с начала зимы в округе промышляют бандиты, разоряя маленькие хутора.
  С одной стороны, верить этому не хотелось - никогда раньше не водилось в местных лесах этой напасти. Но кто знает... Невероятно сухое, неурожайное лето и последовавшая за ним суровейшая зима... Такие погоды могли разорить не одно хозяйство. И раньше бывало, что появлялись на хуторе бродяги, не имевшие собственного крова над головой. Мама всегда выносила им хлеба. Несколько раз им даже давали на ночь кров в старом сарайчике, где родились когда-то Марта и Густа. Но никогда на родительской памяти не приходили бродяги с враждой. Получив свой кусок, благодарили и уходили, пожелав мира приютившему их дому. Поэтому рассказ о бандитах был встречен с недоверием.
  С другой стороны... Папа, отвезя повитуху, купил-таки в городе новые батарейки, и теперь радиоприёмник, возвратившись к жизни, вещал с буфета. И ничего утешительного он не говорил. Война продолжалась, и часть польского населения бежала от германской армии на восток. С другой стороны, оказалось, что уже с ноября идёт ещё одна война - советско-финская. И Советы заняли Западную Украину и Западную Белоруссию, откуда тоже пошла волна беженцев. Кто знает, какие они, эти беженцы, и не пришли ли они уже в эти далёкие леса.
  Ответов на эти вопросы ни у кого не было.
  По просьбе папы Густа достала из своих книжных запасов карты, и, нависнув над ними, семья пыталась прикинуть, как далеко стоит их хутор от мест, поражённых войной. По картам выглядело, что далеко. Между занятой немцами Польшей и хутором была целая Литва и большая часть Латвии. С востока тоже, казалось бы, идти и идти...
  Кристап высказался неожиданно: "А может быть, те, кто беженцы, они отнимают дома у тех, кто встречается по дороге. А те, у кого отняли, тоже вынуждены идти и отнимать еду и кров для себя, тогда им не так далеко идти".
  Мысль была неожиданной и спокойствия не принесла. Мама, встав из-за стола, отошла к комоду и старательно принялась что-то там перебирать, пытаясь занять свои мысли чем-то более простым, чем мировая политика. Папа же, напротив, завис над картой, изучая её. Загребя в широкую ладонь горсть щепочек, он расположил их на карте и передвигал взад и вперёд, пытаясь понять, как и куда движутся по Европе беженцы, которых согнала с насиженных мест война. Его руки двигались над картой плавными загребающими движениями, а губы шевелились, словно он что-то считал.
  Густе же карта перед глазами нужна не была. Положив ладонь на свой круглый живот, где почему-то снова разбушевался её будущий малыш, она думала о Георге. В отличие от них, запрятанных в курземских лесах, он-то как раз и был в центре той самой войны. И с октября от него не было никаких вестей.
  
  5.
  
  Выбившаяся из колеи с появлением малышки, жизнь на хуторе снова наладилась.
  Повеселевшая Марта, которую больше не тошнило по утрам, порхала по дому, время от времени давая грудь дочке, едва та принималась кряхтеть и хныкать. Молока, к счастью, хватало, опасался папа зря. К тому же в хлеву стояли три стельных коровы, которым его стараниями хватало запасов сена. И скоро уже должны были появиться на свет телята, а с ними - и молоко, и свежий сыр, и творог.
  Мороз отступал, солнышко, теперь хоть пару часов в день дающее тепло, трудилось над сугробами и сулило весну. И хотя ночи пока были морозными, Густа больше не просыпалась от леденящего холода. Теперь её будил ребёнок. Он буянил и брыкался в утробе, снова и снова напоминая о том, что совсем скоро и ему пора будет появиться на свет.
  В начале марта одна за другой отелились коровы. Принимали телят мама с Мартой, выскакивавшей из хлева только чтобы покормить малышку. От Густы, предложившей было свою помощь, мама отмахнулась:
  - Давай-ка мы без тебя справимся. Тебе сейчас нагибаться трудно, вон какой живот нарастила. Да и незачем, вдруг за компанию решишь раньше времени родить. Присмотри лучше за малышкой, пусть руки привыкнут к дитю.
  Спорить с мамой было бесполезно, она, как всегда, была права. И Густа, завернув как следует девочку, вышла с ней во двор подышать.
  Несмотря на мороз, уже вовсю угадывалась скорая весна. Небо, всю зиму бывшее серым, теперь напиталось яркой голубизной, с которой светило, стараясь растопить как можно больше сугробов, солнце. Берёзы, простоявшие всю зиму недвижными и заледеневшими, теперь потихоньку оживали. До листвы, конечно, было очень далеко, но ветки, оттаявшие на солнышке, как длинные тонкие руки, махали, подчиняясь дуновению лёгкого ветерка. В хлеву жалобно мычала корова и тоненько мекал уже народившийся теленок, на руках у Густы сладко сопела малышка Марты, а в животе напоминало о себе её будущее дитя. Жизнь громко заявляла о своих правах.
  
  6.
  
  Папа повёз на рынок свежий сыр.
  А привёз - целый ворох писем. Точнее, телеграмму и письма. Телеграмма была свежей, а письма - нет.
  Где они бродили всю зиму, было неизвестно, но почтмейстер вручил приехавшему в город папе пачку конвертов:
  - Держи, Янка. Небось, дочки-то твои заждались.
  И это было правдой! И Марта и Густа действительно заждались. Ни та ни другая не получали известий от своих мужчин с осени, и конверты были разобраны немедленно.
  Телеграмма была от Петериса: "Я в Филадельфии. Расчёт получил. Ищу судно обратно".
  Марта, быстро прочитав то, что было напечатано на длинной узенькой полосочке, растерянно смотрела на Густу:
  - Филадельфия - это где?
  Густа стояла у стола, прижимая к груди около десятка конвертов. Она не успела их даже рассмотреть. Единственное, что бросилось в глаза, это почерк, знакомый и любимый.
  Но конверты были отложены, а на столе появилась карта, на которой, за большим-пребольшим Атлантическим океаном широко раскинулась Америка, на побережье которой красовались крохотные кружочки городов. И один из них носил имя "Филадельфия". Марта стояла, растерянно глядя на этот кружочек, где, судя по телеграмме, был сейчас её муж. В голове не укладывалось, как мог Петерис оказаться аж за океаном, в городе, названия которого она ни разу и не слышала. Папа тоже смотрел на карту.
  - А покажи, дочка, мы-то где?
  Густа, взяв щепочку, показала, где к западу от Риги находится Курземе с их маленьким, затерянным в лесах хутором. Папа долго мерял карту ладонями и кряхтел - Филадельфия была слишком далеко. География семьи стремительно расширялась.
  Оставив родных вздыхать над картой, Густа умчалась к себе вместе с ворохом конвертов. Вывалив их на стол, она было занесла руку, чтобы схватить и открыть уже хотя бы один из них, но вдруг непонятно отчего заробела. Вестей не было так давно, а радио говорило такие страшные, не укладывающиеся в голове вещи, что казалось - откроешь конверт, а оттуда выскочит и набросится на тебя очередная плохая новость. Так что Густа, в попытке успокоить разбушевавшееся сердце, а заодно - буянившее в животе дитя, оперлась одной рукой на стол, другой рукой раскладывая конверты так, чтобы самое раннее письмо оказалось самым первым. Ей казалось правильным не торопиться узнать последние новости, а читать сначала, отдаляя от себя момент истины.
  Наконец она решилась.
  И вот первое письмо, освобождённое от изрядно затёртого конверта, с шуршанием расправлено на столе. Буквы больше не прыгают перед глазами, и можно, скользя глазами по строчкам, начинать читать, представляя, как голос Георга говорит эти слова, так долго томившиеся в заточении неоткрытого письма.
  К вечеру письма были перечитаны не один раз. Густа вновь и вновь возвращалась к ним, пока, кажется, не выучила наизусть. Смысл всех писем, в сущности, был очень простым. Их содержание сводилось к тому, что Георг по-прежнему её любит и крайне обеспокоен затяжным молчанием. Письма были полны тревоги. Потому что, несмотря на все чувства, приехать он пока не может. В военное время такой отъезд был бы приравнен к дезертирству. Стало быть, скорой встречи ждать не приходилось. В одном из писем упоминалось, что в Дортмунд благополучно прибыло семейство Шварцев и что герр Шварц и Эмилия получили места на заводе.
  Густу на минутку кольнула ревность: как же так, эта тихоня Эмилия работает на заводе Георга и, вероятно, может встречаться с ним хоть каждый день, а ей - Густе, приходится сидеть в полной неизвестности в этих лесах, хотя именно она вынашивает дитя Георга.
  Но Эмилия больше ни в одном письме не упоминалась, и ревность, не получив пищи, быстро прошла.
  Читая и перечитывая эти листки, Густа сообразила, что Георг, скорее всего, даже не догадывается о её беременности. И она принялась строчить ответное письмо. Она писала, черкала и переписывала заново, пока в комнату не заглянула мама: "Ну что ты сидишь тут, полуночница. Все уж и спать легли, а ты так и не ужинала. Давай-ка, иди поешь и - спать. Утром, на свежую голову, небось дело лучше пойдёт".
  Как всегда, мама была права.
  И пока весь дом спал, они с мамой долго сидели, вполголоса обсуждая всё, что должно произойти, независимо ни от войны, ни от писем, ни от новостей. Нужно было готовиться к рождению ребёночка без отца.
  Через неделю, когда папа снова вёз на рынок сыр, в кармане у него лежало и письмо для Георга. Он должен был узнать о ребёнке.
  
  7.
  
  Вечером к ним пришли.
  Лошадь, давно распряжённая, стояла в хлеву, а семья, умаявшаяся, как и всегда в базарный день, сидела за столом.
  Дверь распахнулась внезапно и широко, впустив в натопленную избу волну снежного раннемартовского холода. На пороге возник человек, до бровей замотанный в какие-то шарфы. В руке он держал оружие. Густа намётанным глазом сразу распознала охотничье ружье "Модель 37" компании "Зауэр", превращённое незваным гостем в обрез. Короткий ствол на миг отразил блик от лампы и тут же уставился двумя неподвижными чёрными точками, как глазами, на сидящих за столом.
  - Да тут, никак, веселье! И еда есть, и бабы!
  Под рукой у державшего обрез в избу проскользнул второй, тут же длинной тенью метнувшийся в сторону от возможной линии огня. Цепким взглядом обежав комнату, он скользящим движением кинулся к закрытой двери, за которой спала малышка Марты. Марта протестующе вскрикнула и осеклась, увидев, что ствол, неизвестно как появившийся и у второго, направлен прямо на неё.
  - А ну, заткнись! - грубо рявкнул длинный. - Дойдёт до тебя очередь, тогда и покричишь.
  И он широко распахнул дверь. Ребёнок, разбуженный шумом, захныкал.
  Убедившись, что кроме малыша в комнате больше никого нет, бандит рванулся к комнате Густы. Не сразу распознав в темноте, что и там никого нет, он вглядывался в пространство, казалось, бесконечно. Но в итоге, удовлетворённый осмотром, он повернулся к двери:
  - Заходите, гости дорогие. Хозяева уж и стол накрыли, заждались, небось.
  Бандитов оказалось трое.
  Закрыв входную дверь, они торопливо разматывали свои шарфы, не опуская при этом оружия.
  - Ты уверен, что больше никого нет?
  Голос третьего показался знакомым и заставил Густу насторожиться. Она с нарастающим ужасом разглядывала лицо, до этого закрытое шапкой и большим воротником тулупа. Ошибиться было невозможно. В памяти немедленно всплыла история с кражами из оружейного магазина и придуманная ею же ловушка. Тогда в магазине была кровь. Сейчас она снова ясно видела соломенные, изрядно поредевшие волосы и узкое лицо. Вот только лицо это не было гладким, ото лба к скуле, пересекая глаз, тянулся бугристый неровный шрам, прищуривавший этот самый глаз в какой-то дьявольской усмешке. Без сомнения, это был тот самый ловкач-приказчик Иво. И было очевидно, что при необходимости он не только украдёт, но и использует оружие по назначению.
  Длинный, бывший, видимо, главным в шайке, подошёл к столу первым. Пнув Кристапа так, что тот отлетел в угол, он немедленно уселся на освободившийся табурет.
  - Ну что, хозяйка, - обратился он к охнувшей от ужаса маме, - принимай гостей. Видишь, мужики с мороза, устали, изголодались. Или вы уж от настоящих мужиков отвыкли? Сейчас напомним, вот только поедим поперва.
  Мама, посмотрев на Кристапа, стонавшего в углу, поднялась:
  - Садитесь, угощайтесь. Сейчас я чайник вскипячу.
  Марту, метнувшуюся было к хнычущей дочке, перехватил, поймав за юбку, второй бандит:
  - Повремени-ка, красавица. Посиди со мной.
  И, усевшись на лавку, он силой посадил её к себе на колени.
  - Ишь ты, борзый какой. Самую сдобную ухватил, - захихикал Иво.
  Но вдруг затих, пристально разглядывая Густу своим навечно прищуренным глазом.
  - А ведь я тебя знаю... - Задумчиво протянул он. - Это не твоей ли милостью я красоты лишился?
  Густа с ужасом смотрела, как перекосилось и налилось кровью лицо, стремительно приближавшееся к ней.
  - Нет, я и есть-то не смогу, пока на тебе не отыграюсь! - И мощная рука буквально выволокла её из-за стола.
  Увидев выпирающий живот, бандит окончательно осатанел:
  - Ах ты, сука! Небось шварцево отродье носишь, шлюха подзаборная!
  Шквал грязных ругательств обрушился вместе с градом ударов. Густа, зажмурившись, согнулась, пытаясь прикрыть от ударов живот и уже совсем не понимала, что происходит. Страх и боль длились и длились. Окончательно потеряв голову, она слышала сквозь боль какие-то крики и шум.
  В какой-то момент оказалось, что кричит от невыносимой боли она сама. Не в силах удержаться на ногах, она упала на пол и, получив жестокий пинок сапогом под ребра, ощутила, как потекла из неё жизнь, свивая по дороге в тугой клубок внутренности и унося с собой будущее дитя.
  Но смерть, подойдя, казалось бы, вплотную, всё-таки отступила.
  Сознание возвращалось. А с ним и непрекращающаяся жуткая боль. Густа с ужасом поняла, что она рожает прямо сейчас, вся избитая и израненная, здесь, на полу. Никого из домашних не было видно, но звать на помощь Густа не решилась. "Господь не позволит пропасть невинной душе, - подумала она. - А я уж постараюсь для дитяти". И, едва не теряя вновь сознание от жесточайшей боли, она постаралась прислушаться к своему телу, которое, повинуясь природе, выпускало на свет новую жизнь.
  Детей оказалось двое.
  Два маленьких комочка пищали, лежа рядом с ней на холодном - печка давно простыла - полу и нужно было, несмотря ни на что, вставать, чтобы позаботиться о них.
  С трудом - ломило тело и очень кружилась голова, но Густа поднялась. Скинув мокрую от крови, липнущую к ногам юбку, она подхватила детей и унесла на свою кровать, где и оставила, чуть обмыв водой из чайника, давно простывшего, и завернув-закутав в тёплое одеяло.
  Только теперь, убедившись, что оба ребёнка - мальчик и девочка - в безопасности, Густа сообразила оглядеться по сторонам. Вновь выйдя в большую комнату, она застыла, закрыв обеими руками рот, чтобы не закричать от ужаса. По дому словно прошёл ураган: стол и лавки были перевёрнуты, станок - мамина гордость - стоял, перекособочившись и едва не падая, а по ногам тянуло ледяным холодом из неплотно прикрытой двери. И что-то тоненько то ли скрипело, то ли пищало, Густа не могла разобрать. И никого не было видно.
  Решив начать с очевидного, Густа плотно притворила дверь и разожгла печь. Ей, обычно такой проворной, это далось нелегко. Избитое и измученное тело двигалось так, словно она шла под водой. Чтобы не упасть, молодой женщине то и дело приходилось останавливаться, опираясь то на стену, то на печь. Обнаружив, что пальцам горячо, Густа увидела, что стоит возле уже изрядно нагревшейся печи, упираясь в неё руками. Видимо, она всё же отключилась. Заторопившись к детям, она заглянула к себе. Оба крохотных ребёночка спали, пригревшись в одеялах, откуда торчали два красных личика с сопящими носиками. Успокоившись, Густа пошла искать остальных.
  В комнате Марты было темно. Но именно оттуда доносился тихий непонятный звук. Там обнаружилась мама. Вся в запёкшейся крови, она баюкала на руках Кристапа, молча, почти не шевелясь. Только время от времени из её горла с трудом вылетал тонкий сипящий звук. Кристап не шевелился совсем. Малышка Марты лежала в своей люльке тихо и, кажется, спала. Больше никого в доме не было.
  Густа и сама не понимала, что ею движет, но самым важным сейчас ей казалось найти всех. Потом, потом она подойдёт к маме и поможет ей нянчить Кристапа, а пока - нужно торопиться найти папу и Марту. Наскоро накинув юбку и тулуп, она заспешила во двор. Уже за дверью стало понятно, что ураган прошёл и по двору: дверь в хлев была распахнута настежь, поленница повалена, а рядом с поленницей - Густа обмерла от ужаса - раскинув руки, лежал папа, у головы которого растеклась бурая, уже остывшая лужица. Папа лежал без тулупа прямо в снежно-грязной каше, уже схватившейся к вечеру ледяной коркой, и стонал. Подбежав к поленнице, она ухватила папу за руку и потянула к дому, скользя по грязи и чувствуя, как вновь бежит по ногам кровавый ручеёк. В глазах темнело, силы почти закончились, но папу надо было спасать, и она тащила из последних сил. В какой-то момент она почувствовала, что тащить, вроде бы стало легче. Откуда-то появилась Марта, тянувшая папу за другую руку. Так, вдвоём, сестры принесли отца в дом.
  Сил больше не оставалось. Их не было совсем. Но на полу лежал раненый папа, за стенкой тихо сипела, баюкая Кристапа, мама, и целых три маленьких человечка тоже нуждались в заботе. И больше не было никого, кто мог бы чем-то помочь. Отступать было некуда. Не говоря ни слова, сестры принялись спасать то, что можно было спасти.
  К ночи масштаб бедствия стал ясен.
  Кристапа больше не было. Мальчик, получивший удар в висок, умер, наверное, сразу. Во всяком случае, лучше было бы, если бы он умер сразу, чтобы не видеть, как надругаются бандиты над его матерью и сестрой, в то время как вторая сестра, потерявшая от побоев сознание, валяется на полу грудой тряпья. Папа жив и даже в сознании. Но у него пробита голова, а от лежания на холодной земле он хрипит, как расстроенный аккордеон. Мама... Ну, если не брать во внимание побои и то, что не должно происходить ни с одной женщиной, то и она и Марта - в порядке. Густе, избитой и родившей двойню, тоже неплохо бы восстановить силы. Но она - в порядке. У неё дети, и она должна быть в порядке, несмотря ни на что.
  Да, у них больше нет лошади. И бандиты свели со двора двух коров.
  Но у них есть дом, в доме есть печка, а значит - есть тепло. И есть одна корова и два телёнка. Если удастся их поднять, то через год снова будет три коровы. Да, и самое главное: у Густы и у Марты есть молоко, и их дети будут жить.
  Ночь Кристап проведет в сенях. А завтра, прямо с утра, Густа пойдёт в город и позовёт помощь. Она организует похороны и панихиду. И нужно будет позвать к папе врача. Она сделает всё, что нужно. А пока она лежит в постели и, засыпая, слышит, как хрипит за стенкой папа, как ворочается во сне наплакавшаяся на всю жизнь мама, и как сопят два носика малышей.
  Остальное - завтра.
  
  8.
  
  Утром, оставив Марту один на один со всеми, кто нуждался в добром слове и крепкой руке, Густа так быстро, как смогла, умчалась в город. И вскоре одинокий хутор стал местом, куда подходили и подходили люди, чтобы помочь.
  Соседка - тётя Мара - увела со двора маму, а остальные женщины обмыли и собрали в комнате Марты Кристапа. Там он и лежал на столе, ожидая, пока будет готов для него последний дом. Во дворе уже вовсю стучали топоры - помочь Янке проводить в последний путь сына соседи считали делом чести. Сам же Янка лежал, разметавшись по кровати, и хрипел, а вокруг него хлопотал приехавший доктор, недовольно оглядывая больного из-под больших круглых очков. Густа стояла рядом, на подхвате.
  - Ну, рану-то я зашью, это не страшно. Несколько дней полежит, и даже голова болеть не будет, - врач повернулся к ней. - Голова меня не беспокоит. Но вот с лёгкими похуже будет, видать, застудился ваш батюшка, пока на земле лежал. Что же вы, голубушка, сразу его не подняли?
  Ответа на вопрос у Густы не было. Ну не признаваться же врачу, что в это время сама она лежала здесь, в этой же комнате на простывшем полу, где и родила двух крошечных, недоношенных ребятишек. Ну как сказать, что малыши, незаконные, "в подоле принесённые", лежат сейчас в соседней комнате вместе с Мартиной дочкой, и она, Густа, даже не знает, кто из троих сейчас плачет тоненьким детским плачем. Поэтому упрёк врача остался без ответа. Важнее сейчас было не то, что было, а - что будет, и что можно сделать, чтобы отец встал на ноги.
  - Вы папе помочь сможете? - голубые глаза внимательно смотрели сквозь очки прямо в душу доктору.
  Доктор поёжился от этого требовательного взгляда.
  - Ну, не знаю... По-хорошему в больницу его надо бы... Без уколов не справиться. Да только везти его в таком состоянии тоже нельзя. - Доктор задумался.
  - А вы покажите, доктор, как уколы делать. Я сама попробую, у меня получится.
  Доктор вновь поёжился под её взглядом, но поразмыслив, кивнул:
  - Давайте попробуем.
  И принялся доставать из саквояжа и раскладывать на табуретке необходимые принадлежности:
  - Вот, смотрите...
  Доктор чуть смешался, увидев, как крестьянская девушка, достав откуда-то блокнот, явно рабочий, приготовилась записывать инструкции. Удивлённо приподняв бровь, он, однако, продолжил своё дело.
  Вскоре папа, уже уколотый и с зашитой головой, спал, а Густа аккуратно складывала шприц и лекарства, оставленные врачом.
  Так, между делом забегая к Марте покормить малышей, Густа вьюном крутилась по дому. И когда тётя Мара привела маму, дело было сделано: папа спал, подложив под забинтованную голову ладонь, обмытый и одетый Кристап в новом, только что сколоченном гробу уже ждал отпевания в церкви, а дом был отмыт до блеска. О погроме напоминал только перекошенный ткацкий станок и несколько щербин и пятен на полу, которые так и не удалось извести. В доме было тепло и пахло свежим, недавно испечённым хлебом.
  Утром, с зарей, за ними заехал Юрис. Посадив на подводу маму и Марту с дочкой, он вопросительно уставился на нерешительно топтавшуюся во дворе Густу. Та металась между долгом перед безвинно пострадавшим братом и двумя крохотными созданиями, едва появившимися на свет, которых она вынужденно то и дело бросает на произвол судьбы. Метания прервала мама. С подводы неожиданно прозвучал её хриплый и какой-то тусклый, но достаточно сильный, чтобы быть услышанным, голос:
  - Тебе нельзя с нами, Густа! На тебе отец, ты одна умеешь уколы делать.
  Решение, озвученное мамой, было правильным. Действительно, как она могла забыть? Кроме малюток в доме был отец, лежащий с забинтованной головой и хрипящий на весь дом. Нужно было остаться. А Кристап? С Кристапом она простилась позавчера, в сенях, где поместила его уже после того, как устроила на кровати папу и уложила маму. Кристапа очень жаль, но помочь ему она больше не может. Правильнее будет остаться, чтобы помочь живым - мама, как всегда, права.
  Юрису довод про уколы тоже показался разумным. Кивнув на прощание, он пустил в ход лошадку, и вскоре повозка уже исчезла за деревьями.
  Обратно они вернулись к обеду.
  В окно Густе показалось, что с повозки слезает не два, а три человека, Не успела она удивиться, как повозка покинула двор, а в дом вошла Марта, крепко прижимавшая к груди до самого носа закутанную малышку и мама, поддерживаемая под руку пастором. "А пастор-то здесь зачем?", - мелькнуло в голове. Долго гадать не пришлось:
  - Мир и благословение этому дому, - голос пастора прозвучал внушительно. - Вот, приехал дать тебе и Янису утешение. Как он?
  И все обернулись к больному, лежащему на кровати. Папа был очень слаб. Густа хотела верить, что уколы помогают. И в самом деле, жар спал, и папа уже не метался по кровати, но почти всё время дремал.
  Пока мама и Марта раздевались, а Густа, засуетившись, варила кофе и собирала на стол из того, что вчера принесли сердобольные соседи, пастор присел к кровати, и оттуда доносился какой-то тихий разговор. Слов за шумом чайника да перестуком посуды было не разобрать, да Густа не особо прислушивалась. Куда больше её беспокоило, не услышит ли пастор, если вдруг заплачет кто-то из малышей.
  Спустя недолгое время разговор у постели закончился - папа снова уснул. Пастор неторопливо обвёл глазами комнату и остановился на Густе:
  - Ну что, дитя моё, давай-ка, и мы с тобой побеседуем. Никогда я в доме вашем не был, но слышал, что есть у тебя своя комната. Вот и пойдём туда, поговорим.
  Деваться было некуда. Врать, а уж тем более - пастору, Густа не хотела. Так что придётся открыть секрет. И с трудом поднявшись - тело нестерпимо болело - она распахнула дверь:
  - Прошу вас, святой отец.
  Едва они переступили порог, один из малышей заплакал. Густа уже приловчилась отличать более громкий плач Георга и тоненькое жалобное хныканье Эмилии. Имена детям дались как-то сами собой, Густа специально об этом не задумывалась. Просто в какой-то момент она обнаружила, что разговаривает с детьми, называя их непонятно откуда появившимися именами. "Как видно, Господь не только двоих деток от щедрот своих дал, но и сам нарёк", - Густа не стала больше задумываться над тем, откуда взялись имена.
  Так вот, в этот момент Эмилия как раз заплакала. Пастор, заслышав плач, остановился, как вкопанный, в растерянности глядя на то, как Густа извлекает из-под вороха одеял крошечный комочек и прижимает его к груди. Девочка была маленькой, куда меньше Мартиной дочки. И то правда: этим пришлось тесниться в утробе вдвоём, да и родились недоношенными. Уже то, что оба младенца были живы и, несмотря на трагические события рождения, кажется, здоровы, уже было чудом.
  Пока Густа убаюкивала младенца, пастор, судя по всему, пришёл в себя. Во всяком случае, он уже уселся на стул и терпеливо ждал, пока Густа накормит сначала Эмилию, а потом тоже проголодавшегося Георга.
  Когда накормленные и переодетые малыши снова уснули, в комнате прозвучал вопрос:
  - Так их двое у тебя. И когда же появились на свет?
  Густа и сама не заметила, как рассказала обо всём. Пастор слушал, не перебивая, только время от времени задавая новый вопрос, и постепенно, словно разматывая клубок, Густа шла от событий позавчерашних, кровавых, к событиям прошлого лета с его жарой, беседкой и сумасшедшим запахом лилий.
  Рассказ был окончен, и в комнате повисла тишина. Густа гадала, что же будет дальше. Она знала: ей должно быть назначено какое-то наказание: "Лишь бы только не велел детей в приют отдать. Если мне наказание, так пускай что угодно, я выдержу, только чтобы деткам не повредило".
  Но пастор продолжал молчать. Немолодой уже человек - Густа помнила его с самого детства - сидел на стуле, задумчиво глядя куда-то внутрь себя.
  - Надо же, как неисповедимы пути Господни, - наконец произнёс он. - Трудным путём ведет... Говоришь, фон Дистелрой предложение тебе сделал, невестой назвал?- Да, святой отец.
  Пастор вновь задумался.
  - Значит, суждено роду фон Дистелроев на этой земле продолжаться. Не простая у этого рода судьба, много на него Господь возлагает. Негоже нам Божьему промыслу мешать, расти деток, как положено. А подрастут чуть - и покрестим. Глядишь, ещё многое измениться может.
  Густа никак не могла понять, в чем же будет наказание.
  На прямой вопрос ответ прозвучал неожиданно:
  - Тебе Господь немало испытаний даёт, дитя моё, силу твою испытывает. И нет нужды к делам Господним человеческое примешивать. Расти этих малюток, кто знает, какие цели им уготовлены.
  Солнце, потихоньку садясь, уже добавило розовой краски на небо, и в окно была хорошо видна высокая фигура в длинной чёрной сутане, уходящая в пронизанную светом чащу.
  
  9.
  
  Жизнь в доме потихоньку налаживалась.
  Доктор, навестивший папу, снял швы, и на папиной голове больше не было бинтов. Был только красный большой шрам, уходящий под ставшие совсем седыми волосы. Но доктор сказал, что это не страшно, и со временем шрам побелеет сам. Больше доктора беспокоила не голова. Он долго слушал папино дыхание, но напоследок удовлетворённо выпрямился:
  - Ну, вроде дело на поправку пошло. Но ты уколы пока продолжай, я через недельку к вам загляну.
  Мама тоже больше не плакала.
  Целыми днями она с остервенением ткала и ткала на станке, так и простоявшем впустую всю зиму. То, что станок был перекошен, её не остановило. Принеся из сеней мужнины инструменты, она, подстукивая то там, то здесь, каким-то образом сумела выровнять сложное сооружение и теперь ткала и ткала, прерываясь только на то, чтобы подоить корову.
  Мешать маме ни Густа, ни Марта не стали - ткать лучше, чем плакать. Тем более что и им было чем заняться: как ни крути, а трое младенцев в доме создали немало хлопот. Да и весна неумолимо приближалась, и нужно было готовиться к посевной.
  До самой осени было некогда перевести дух. Оказалось, что без мужской силы, да без лошади ох как трудно. Приходилось звать на помощь соседей. И как же пригодилось мамино ткачество, когда нужно было расплачиваться за распаханное поле и огород. А дальше - почти не разгибаясь, то сажать, то полоть, то поливать, то жать... На трёх парах женских рук держалась в этом году семья из семи ртов. И три маленьких ротика тоже требовали своей порции еды. Папа, к счастью, начал вставать. Выходить дальше двора сил у него пока не было. Но он честно старался присматривать за малышами, пока женщины пропадали в поле.
  Густа потеряла счёт дням: светает, значит надо дать грудь малышам, потом - в поле, потом - опять кормить и, быстро перекусив то, что приготовила мама, снова - в поле. Вечером она падала замертво, чтобы с утра снова запрячься в работу.
  Когда была убрана последняя свёкла, оказалось, что уже осень.
   - А Микели-то завтра уже, - папа, оказывается, следил за календарём. - Петуха резать будем.
  Густа, с детства помнящая ритуал с петухом, вдруг ясно поняла смысл праздника - конец работы. Конец этому тяжёлому изматывающему труду, когда каждый час в поле означал, что зимой на столе будет еда. Праздник по такому случаю был очень кстати.
  В доме закипела работа. Скреблось и мылось, ставилось тесто на каравай, варился сыр. Папа прогулялся до опушки, чтобы нарвать рябины. По древнему поверью именно на рябину возлагалась обязанность хранить дом от мышиной напасти. И уже с вечера папа обстучал все стены ветками. А потом, как и полагалось, был зарезан петух, испечён каравай из трёх видов муки, и мясо, и сыр... Мама, оказывается, умудрилась подготовить к празднику моточек беленой шерсти, чтобы зима была тёплой, а папа разложил по блюдечку блестящие денежки. Всё было, как в детстве. Только не хватало Кристапа. Но на большой кровати лежали и агукали сразу три малыша.
  Уже вечером перед сном Густа на минуточку вышла во двор. Над домом висел молодой месяц, в хлеву шуршали об стену боками корова и её молодая дочка, и время от времени всхрюкивала давно спящая свинья. Спали и птицы. А в амбаре надёжно хранилось то, над чем трудилась семья целое лето. Из дома шёл запах хлеба, и казалось, что жизнь наконец-то налаживается.
  
  10.
  
  Зима опять свалилась на хутор вместе с белым-пребелым снегом.
  Дороги замело, они снова сидели в своём доме, как на острове, где больше не было никого, а о том, что вокруг есть большой мир, напоминало только радио.
  Папа, к которому постепенно возвращались силы, начал возиться по дому, подправляя то полку, то табурет. Малыши потихоньку росли, и двойняшки почти сравнялись с дочкой Марты. В отличие от Эмилии и Георга, у неё так и не было имени. Марта с нетерпением ждала, что приедет Петерис, и они вместе отнесут малышку крестить. Но Петерис никак не возвращался, и девочка, как звали её домашние, ползала вместе со всеми по большому тёплому ковру, сотканному бабушкой.
  От Георга тоже не было вестей.
  Правда, и получать их было некому, в город никто из семьи давно не показывался. Может быть, на почте и лежали письма, а может, и нет, кто знает...
  Густе прошлая жизнь казалась какой-то далёкой, как будто бы приснившейся, и писем она больше не ждала.
  Зима прошла, как в забытьи. А жизнь на хуторе, как ей и полагалось, шла себе, подчиняясь солнцу, которое ненадолго выглядывало из-за сосен, обещая, что весна непременно снова будет.
  И действительно, первые капли с сосулек, вдруг откуда-то наросших на крыше, закапали-закапали, пробивая талой водой ледяной наст на зимних сугробах, и в воздухе запахло скорыми переменами. Дети, уже вовсю ползавшие по дому, ловили солнечных зайчиков, да и взрослые оживились.
  Даже корова в хлеву переминалась с ноги на ногу, ожидая отёла. Мама и Марта - Густу корова не слишком признавала - по нескольку раз в день наведывались в хлев, чтобы проверить, как обстоят дела у кормилицы. Если бы знать заранее, чем обернётся этот отёл... Если бы Марта могла подумать, что её девочка, едва начавшая ходить, пойдёт ночью в поисках мамы неодетая в хлев... Если бы Марта знала, уж она бы привалила поленом дверь, или побежала бы, проверила, спит ли дочурка. Но Марта не знала. А вся семья крепко спала. И никто сразу не услышал, как маленькие ножки сошли ночью с заледеневшего крыльца. А когда Вия, проснувшись от холода, выскочила из сеней и подхватила ребёнка, было уже поздно.
  Девочка сгорела быстро.
  Марта почернела от горя.
  Что толку от того, что в хлеву стоит отелившаяся корова, что толку от ежедневного ведра молока, если дочке никогда больше его не попробовать. Что толку от всей её жизни, в которой нет ни мужа, ни ребёнка... Марта перестала разговаривать и даже шевелиться. Её не трогали, давая возможность самой пережить горе и найти в себе силы, чтобы жить дальше. Только мама, время от времени поглядывая на старшую дочь, скорбно поджимала губы. Мама, кстати, и заметила первой, что Марта стала обращать внимание на Эмилию. Девочка, в отличие от Георга, пошла в бабушкину породу: беленькая, с большими голубыми глазами, она была похожа и на маму, и на тётю, и на бабушку. Георг, с его серыми глазами и крупным лбом, был другим, и на нем взгляд Марты не останавливался. К Эмилии же её тянуло, словно магнитом.
  
  11.
  
  В первый день марта к воротам хутора подъехал фурман. Фурманы обычно ждали пассажиров у станции. Кто мог заказать фурмана на дальний хутор, было загадкой, однако повозка с новомодными резиновыми шинами стояла у ворот, и папа заторопился открывать.
  Из повозки вышел закутанный в пальто мужчина и, расплатившись и отпустив фурмана, повернулся к папе:
  - Здравствуйте, господин Лиепа. Я посылал и письма и телеграмму. Как там Августа?
  У ворот стоял не кто иной, как Георг фон Дистелрой.
  В первый момент папа растерялся. Мама, глядя на непонятное явление в окно, заметила, как не сразу нашёлся он, чтобы пожать протянутую руку гостя. Потом, когда мужчины уже приближались к дому, мама тоже тихонько охнула и посмотрела вглубь дома, где на лавке у стола сидела со спицами в руках Марта, а по полу ползали внуки. Густа что-то делала в своей комнате.
  Обстучав в сенях ноги, отец пропустил гостя вперёд, и мужчина, войдя в комнату, замер на пороге. Во все глаза смотрел он на сидевшего на домотканом коврике посреди комнаты мальчика, чьи серые глазёнки, в свою очередь, внимательно разглядывали незнакомца.
  Внезапно наступившая тишина напугала Эмилию, и та, оглянувшись в поисках мамы, заплакала. Марта коршуном кинулась к девочке и, подхватив её на руки, прижала маленькое тельце к себе.
  На шум выглянула Густа. И тоже замерла, приложив одну руку к губам, чтобы не закричать, а другой опершись на косяк. Так они и смотрели друг в друга - ярко-голубые глаза высокой девушки с разметавшимися по плечам белыми косами и серые, чуть на выкате, глядящие из-под высокого лба глаза мужчины у двери. А посередине комнаты смотрели на них серые и тоже чуть выпуклые, как у отца, глаза маленького человечка со светлыми - в мать - волосами.
  Первым очнулся фон Дистелрой:
  - Ну вот и свиделись наконец.
  С этими словами он, поклонившись мимоходом маме и Марте, обнимавшей Эмилию, шагнул к Густе, гибкой берёзкой склонившейся-потянувшейся ему навстречу.
  - Встретились, наконец приехал...
  Конечно, не обошлось без слез, вздохов и восклицаний. Эмоции захлестнули каждого. Мама с папой тоже тревожно переглядывались, не зная, с чем пожаловал этот гость. Но, как и положено в хорошем доме, вскоре уже манил к себе запах кофе, а на столе стояло угощение, наскоро собранное мамой.
  Первый вопрос фон Дистелроя, чей взгляд перемещался между Густой и маленьким Георгом, был, разумеется, о ребёнке:
  - Мой?
  - Оба твои!
  Густа с гордостью показала на Эмилию, по-прежнему сидевшую у Марты на руках. Та - копия матери - тоже смотрела на гостя своими голубыми глазами. Всей нормандской сдержанности, всего воспитания не хватило, чтобы фон Дистелрой сдержал слезы. Они катились по щекам неправдоподобно крупными каплями, которые он не успевал вытирать тыльной стороной руки. Маленький Георг, тоже расстроившись из-за нового плачущего дяди, подполз на всякий случай к маме и забрался на колени. И снова серые глаза смотрели в серые глазёнки, примостившиеся под голубыми, как небо, глазами Густы.
  - Ты выйдешь за меня замуж?
  Вопрос повис над столом, и теперь уже вся семья смотрела на Густу. Даже Марта подняла голову, её тоже заинтересовал вопрос.
  Густа долго не колебалась:
  - Конечно. Я и так твоя жена, только невенчанная.
  - Мы обвенчаемся, непременно. Прямо завтра с утра я пойду к пастору. А детей крестили?
  Густа только покачала головой.
  - И детей, непременно сразу же покрестим детей! Надо же, у меня будет не только жена, но и дети!
  На смену слезам пришла радость. Она прошлась по комнате, касаясь каждого невидимой рукой. И от этого откуда-то из глубины поднималась волна любви, счастья и того радостно-безмятежного состояния, когда уходят тревоги, и ты вдруг понимаешь, что этот мир, в сущности, бесконечно прекрасен.
  Только на лице Марты счастья было мало. Упрямо поджав губы, она продолжала обнимать маленькую Эмилию.
  Ночью, уложив детей спать не как обычно, рядом с собой, а на давно пустовавшую кровать Кристапа, Густа была счастлива. Забывшее ласки тело обнимал любимейший в целом мире мужчина, и, уносясь на жаркой волне куда-то в невероятную даль, она целиком отдавалась счастью.
  Через два дня они обвенчались.
  Обряд прошёл тихо, можно сказать, почти незаметно.
  Красная армия, пришедшая летом в Латвию, принесла с собой новую власть. А с ней и - новые порядки. И порядки эти церковные обряды, мягко говоря, не приветствовали. Для официального брака требовались государственные бумаги. С этим было трудно: не так просто было бы гражданину Германии, непонятно как и почему очутившемуся в Латвии, получить у советской власти разрешение на брак.
  Поэтому решено было обвенчаться и покрестить детей в церкви, а потом, уехав в Германию, уже там зарегистрировать брак в мэрии.
  Никаких гостей или подружек невесты в церкви не было. Только родители, Марта, да крестные Густы и свидетели - соседи, Мара с Петерисом. Крестными Георга стали тётя Инга и дядя Юрис, а крестными Эмилии - Марта и сын Мары и Петериса Эдгар. В будний день народу в церкви почти не бывало, но во избежание лишних разговоров службу провели рано утром.
  Не то, чтобы нарушался закон, нет, конечно. Фон Дистелрой пересёк границу Латвии совершенно легально, на абсолютно законных основаниях, как турист, желающий навестить могилы предков.
  Но одно дело навестить могилы и совсем другое - жениться. Никто не знал, как на это посмотрит новая, весьма суровая власть. И рисковать не хотелось.
  Поэтому, выдав новобрачным свидетельство, в котором было синим по кремовому написано, что Августа Лиепа с этого момента является Августой фон Дистелрой, пастор предупредил:
  - Для официальных органов этого документа недостаточно. По божьим законам вы - муж и жена. Но вот с властями вам этот вопрос нужно будет решать отдельно.
  То же самое правило действовало и в отношении детей. Никого больше не интересовали церковные таинства - Георг фон Дистелрой-младший и Эмилия фон Дистелрой, получив крещение и крестных родителей, пока не существовали для тяжёлой государственной машины.
  Время неумолимо бежало вперёд. Его почти уж и не осталось, ибо Георгу нужно было уезжать: срок визы, полученной с таким трудом, стремительно кончался. И то, что нужно было решить, приходилось решать немедленно.
  Условие задачи было простым, как в учебнике. Дано: два - два! - германских паспорта. Один, естественно, на имя Георга. А вот второй - Густа даже думать боялась, каким образом её Георг сумел добыть в нацистской, обуянной войной и накрытой прочной сетью Sicherheitspolizei новёхонький немецкий паспорт - девственно пустой, терпеливо ожидающий своего часа. Паспорт был предназначен, естественно, для Густы - Георг и не помышлял о том, что стал отцом двух малышей. И вот теперь было абсолютно непонятно, каким образом один паспорт мог решить проблемы всей семьи. Задача, казалось, решения не имела.
  Молодые придумывали и так и эдак, но, как ни крути, выходило плохо. Уехать вдвоём и оставить детей - невозможно. Густа и слышать об этом не хотела. Остаться и заняться официальными бумагами, вступить в тесный контакт с советской властью - Георг к этому был совершенно не готов, ни морально, ни, тем более, документально. Слишком много вопросов было бы задано ему, и слишком мало ответов могло быть получено. Решение никак не находилось, а время, отпущенное на счастье, уже истончилось в ниточку, вот-вот грозившую порваться.
  Наконец супруги определились. Георг уезжает и забирает с собой одного из двойняшек. И сразу же начинает заниматься документами. Густа же со вторым малышом уедет вторым эшелоном.
  Решение не было лёгким: остаться снова одной, в неведении, и при этом расставшись с ребёнком - Густа только недавно отняла годовалых карапузов от груди... Но как не крутили, как не пытались сложить этот пасьянс, фигура выходила только одна: Георг уезжает с ребёнком.
  Кого из детей брать с собой? Этот вопрос невольно решила Марта. Она дни напролёт сидела в углу, буквально вцепившись в Эмилию, не спуская её с рук ни на минуту. Из угла на Густу с Георгом смотрели больные, широко распахнутые, полные отчаяния глаза. Не поднималась рука забрать девочку у женщины, только что потерявшей своё дитя. Уехать с отцом выпало Георгу-младшему.
  Собирались со слезами. Неделя счастья - этого так мало! И как же быстро кончаются такие недели...
  Но другого решения не было ни у кого. Ранним-ранним мартовским утром Георг обнял Густу в последний раз. И, подхватив на руки укутанного, но так и не проснувшегося малыша, ушёл. Густа, выбежавшая за ограду, долго стояла, закутавшись в платок, и смотрела, как её муж и отец её детей удаляется дальше и дальше в лес, унося с собой её малыша и её любовь. Единственное, что оставалось у неё теперь, это Эмилия и - надежда на счастье.
  Как показала жизнь, надежды сбываются не всегда...
  
  12.
  
  После ухода Георга хутор опустел.
  Эмилия, поначалу искавшая брата, затихала, едва только Марта, не спускавшая с девочки глаз, подхватывала её на руки. И та молчала, пригревшись и прижавшись к крупной и тёплой груди тётки. На руках у Густы она такой тихой не была, от Густы Эмилия хотела молока. Тёплого грудного молока, которого уже не было. Да, была корова, которая уже отелилась. И с молоком проблем не было. Да вот только держать бутылочку для Эмилии теперь могла и Марта.
  Неделя за неделей шли и шли, но вестей от ушедших так и не было. Густа впала в какое-то странное оцепенение, словно провалилась в пространство вне времени. С виду всё казалось обычным и обыденным - дом, хозяйство, коровы... И требовало внимания, заботы, а главное, рабочих рук. Земля, оттаявшая и отогревшаяся, ждала семян, и нужно было пахать, и копать, и сеять... Густа рук не жалела. С утра до ночи она, как, впрочем, и Марта с мамой трудилась и старалась для своей семьи.
  Папу, полностью оправившегося от болезни, начали потихоньку приглашать плотничать. И вновь, как в детстве, слышала Густа гордую папину присказку:- Ну что, без Янки никак? Не можете без Янки-то справиться.
  И очень легко было сделать вид, что ничего не изменилось, и ты снова, как в детстве, помогаешь маме копать грядку. Но это была только иллюзия.
  Потому что мама больше не была той молодой певуньей, Марта не смеялась так заливисто как в детстве, а главное, по двору вовсю ползала крошка Эмилия с маленькими беленькими косичками и ярко-голубыми глазами. Это было её детство.
  Детство Густы закончилось давно и безвозвратно.
  Ей иногда казалось, что закончилось не только детство, но и вся жизнь. Вечерами, уложив дочку спать, она присаживалась у стола и вновь и вновь разглядывала единственное, что осталось от прошлой жизни - бумаги, где синим по кремовому было написано, что она - баронесса фон Дистелрой, жена Георга фон Дистелроя и мать двоих его детей. Бумаги... Густа, усталая и сонная, с недоумением смотрела на них и уже не понимала, было ли это по-настоящему, или ей только привиделось. Дни становились длиннее, а бумаги так и лежали на столе, как последнее свидетельство прошлого.
  
  13.
  
  В начале июня к воротам подъехала чужая подвода.
  Ужинали, спасаясь от дождика, в доме, и в окно было видно, как трое незнакомцев с винтовками за плечами, не таясь, идут через двор к дому.
  Отложив ложку, отец поспешил навстречу. Тем более что в дверь уже стучал чей-то требовательный кулак.
  - Здесь Янис Лиепа живёт? - прозвучал с порога вопрос.
  - Здесь. А кто спрашивает? - папа постарался не показать испуга, но голос в конце всё же сорвался.
  - Уполномоченный исполнительного комитета спрашивает, товарищ Менцис. Кто в доме ещё проживает?
  - Семья, - папа смешался.
  Только на прошлой неделе они с Юрисом ездили в город. Своей лошади в хозяйстве не было, и продавать сыр возили с оказией. Оказалось, деньги теперь в ходу не те, что прежде. За сыр платили рублями, а те немногие латы, что хранились в семье, едва ли чего-то стоят. В рублях было не очень понятно, хотя платили за сыр куда больше, чем год назад. Да и не только сыр, но и другие продукты подорожали. Поговаривали, что в Риге и вовсе продукты втридорога, и власти вроде хотят отнять скотину с хуторов и объединить в какие-то общие колхозы. По радио тоже говорили, что на местах назначат уполномоченных для наведения порядка. И вот на тебе, этот самый уполномоченный стоит себе у них на пороге.
  Папа посторонился, пропуская грозную троицу в дом.
  Двое незнакомцев вошли, заняв собой всю комнату. Третий же входить не стал, а пошёл по двору, заглядывая в хлев и сараи.
  Мужчины пахли потом и металлом - от оружия. Маленькая Эмилия, испугавшись, захныкала.
  - Кто ещё здесь живёт? Мужчины есть?
  - Да вот, я единственный. Плотник Янис Лиепа. - Папа вышел вперёд.
  - Плотник, значит. А женщины кто? Батрачки?
  - Да какие батрачки, это - Вия Лиепа, моя жена, а это дочки - Марта и Августа. И внучка.
  - А внучка от кого, от святого духа? Есть мужья у дочек, или так, в подоле принесли?
  Уполномоченный напирал на папу, вдруг растерявшегося и беспомощно поднёсшего к голове руку. Не смешалась мама:
  - Ну да, в подоле! Вы в нашем доме, уважаемые. Попрошу вас вести себя, как полагается. Замужем Марта, прошу - Марта Неймане.
  - Неймане, значит. А где же сам товарищ Нейманис? Где прячется?
  - Не прячется он, - тут уж вмешалась Марта, - он матрос, в Америку уплыл.
  - Ах, матрос. Так и запишем. Пиши, товарищ Краузе, - обратился уполномоченный к одному из своих спутников. - А свидетельство о браке есть?
  Повертев в руках свидетельство, он протянул его Краузе, который вольготно расположился за столом, сдвинув в сторону тарелки и плошки. Краузе достал из планшета какие-то бумаги и принялся аккуратно вписывать туда данные со свидетельства, обмакивая перо в принесённую с собой чернильницу. Закончив писать, он вернул документ Марте:
  - А на девочку бумаги есть? Она у нас в списках не значится.
  В доме повисла неловкая пауза.
  Густа уже набрала в грудь воздуха, готовясь признаваться, но в этот раз Марта её опередила:
  - А мы девочку пока не крестили. Я мужа ждала, вот и не справили бумаги.
  - Понятно. Ну, теперь по новым законам крестить и не надо. Власть нынче сама свидетельства выдаёт. Давай, зарегистрируем твою девочку, пока сидим здесь. Давай, товарищ Краузе, пиши: Неймане ...
  Он замешкался в поисках имени.
  - Эмилия, - вмешалась Густа.
  Уполномоченный поднял глаза:
  - Пиши: Эмилия Неймане, - он диктовал, а взгляд его обшаривал Густу, заставляя её мучительно краснеть. - Так, значит, с Эмилией мы покончили. А вот с Августой придётся разбираться.
  Густа не знала, куда деваться от этого масляного взгляда. Уйти было нельзя, и она, опустив голову, сидела, уставясь в стол.
  Дверь распахнулась, и в дом вошёл третий мужчина, сбивая с сапог приставшую к ним солому.
  - А неплохо живут эти Лиепы. И корова есть с телёнком, и свинья, и куры. Раскулачивать будем?
  Про раскулачивание по радио тоже говорили. Вроде бы у зажиточных крестьян отнимали лишний скот, чтобы создать колхозы. Но у них же нет лишнего скота! Одна корова, разве это зажиточность? Густа представила себе, что с их двора гонят скот, и пришла в ужас. Без коровы как прокормить семью? И чем кормить малышку Эмилию? Грудного молока у неё больше нет. Без коровы никак нельзя.
  - Подожди, товарищ Трейманис. Мы пока с Августой не разобрались. Вот разберёмся, тогда и решим, будем раскулачивать или нет. Так Августа замужем или нет?
  Серые навыкате глаза смотрели на неё в упор из-под спадавшего на лоб засаленного чуба. Семья молчала.
  - Нет, не замужем. - Густа сказала это сама, слыша словно издали свой голос и сама удивляясь внезапно наступившему спокойствию. Она знала, что нужно делать - нужно спасать семью. И если для этого нужно лгать, она будет лгать. - Августа Лиепа.
  - Так, проверь, товарищ Краузе, что там в твоих бумагах написано.
  - Августа Лиепа, 19 лет от роду, девица, - Краузе зачитал по бумажке.
  - Девица, значит. - Уполномоченный обвёл взглядом комнату. - Вы, товарищ Трейманис и товарищ Краузе, пока чайку попейте, хозяйка нальёт. А мы с девицей Лиепа отдельно побеседуем. И если разговор удастся, то раскулачивать, пожалуй, не будем.
  Не возразил никто. Только Эмилия заплакала в голос, испугавшись большого дядьки, протянувшего руку к маме. Но Марта тут же подхватила девочку на руки и прижала к себе.
  Густа огляделась по сторонам. И папа, и мама, и даже Марта смотрели в пол. Под насмешливыми взглядами двух мужчин, шумно устраивающихся за столом, она легко поднялась и, кивнув уполномоченному, распахнула дверь своей комнаты. Она вошла первой и, сбросив с головы платок, уронила его на стол с бумагами, где синим по кремовому было написано про баронессу фон Дистелрой. Уполномоченный их так и не увидел.
  Через полчаса троица покинула дом плотника Лиепы, сделав пометку, что неблагонадёжных элементов здесь нет и раскулачивать хутор тоже не надо.
  В этот вечер Эмилию Неймане Марта уложила спать в своей комнате.
  А больше никто в семье по поводу происшедшего ничего не сказал. Густе и самой говорить не хотелось. Она только убрала со стола бумаги, спрятав их, как и всю свою прошлую жизнь, понадёжнее и подальше в шкаф, который столь предусмотрительно сделал папа.
  А через неделю к ним прибежала Инга - простоволосая и заплаканная. Оказалось, что Юриса вместе с братом и его женой и детьми ночью забрал уполномоченный.
  - Их всех взяли, я даже проститься не успела! - Инга рыдала в голос и никак не могла успокоиться.
  Пока мама с Густой утешали крестную, папа пошёл в город. Вернулся он под вечер и долго сидел у стола, терзая подвернувшуюся под руку тряпку - новости были страшными: забрали не только Юриса. Товарные вагоны шли из Вентспилса на восток, увозя тех, кто по мнению уполномоченных угрожал Советской власти. Вагонов было много. И были те, кого никуда не увезли, а попросту расстреляли на месте. Власть убирала неугодных. Был день 14 июня 1941 года.
  Инга осталась в доме, возвращаться было незачем.
  Её уложили спать, а мама с Густой долго молча сидели у стола в сумерках белой ночи. Наконец, поднявшись, мама притянула к себе её голову и, прижав, поцеловала в макушку:
   - Спасибо, дочка! Если бы не ты, неизвестно, кто бы из нас по ком плакал.
  
  14.
  
  А через неделю война пришла в Латвию.
  Сначала по радио передали, что Вентспилс и Лиепаю бомбят фашисты. А потом начался хаос. По радио говорили про "истребительные батальоны", куда призывали вступать всех мужчин. А по железной дороге на восток шли тяжело гружёные эшелоны, и земля дрожала под ними. Потом радио сообщило, что немцы захватили Даугавпилс. А потом как-то сразу и вдруг, в одно утро оказалось, что война, которая так долго шла в Европе, пришла в Курземе чуть ли не за несколько дней. Густа не успела даже понять, как и когда это случилось.
  Только вот, в середине июня плакали они с крестной Ингой по высланным в Сибирь родным, а вот уже эшелоны не с людьми, а с тяжёлыми грузами проезжают по железной дороге. А с 1 июля радио больше не говорило по-русски, в Ригу вошли немцы.
  Густа чувствовала на себе взгляды домашних. Она понимала, что от неё, как от самой учёной, ждут каких-то разъяснений или указаний. Ночи летом слишком светлы, чтобы не видеть, с какой надеждой смотрит на тебя твой папа, замирая у радио. Но Густа молчала. Слишком быстро происходили события, слишком много было неизвестных.
  В конце концов, устав от неизвестности, она решилась.
  Достала из шкафа любимое синее платье, которое не надевалось вот уже почти два года, аккуратно собрала узлом на затылке свои длинные светлые косы и, завернув от греха подальше свидетельство о браке, в котором значилось, что она не кто иная, как Августа фон Дистелрой, отправилась в город. Густа была полна решимости выяснить, во-первых, как на самом деле обстоят дела, и чего можно ждать от новой власти, и, во-вторых, она просто обязана была узнать хоть что-нибудь о до сих пор молчавшем Георге и о сыне.
  Отмыв и оттерев добела почерневшие от крестьянской работы руки, она отправилась в город.
  Управу она нашла сразу. Собственно, искать не приходилось, мэрия всегда располагалась возле старого замка, власти оставалось только менять таблички. Теперь на табличке значилось, что в здании находится военная комендатура и служба безопасности. У входа стоял караул, а в дверь входили и выходили люди в военной форме.
  Прежде чем входить, Густа решила присмотреться - люди в форме пугали. Наконец, набравшись храбрости, она приблизилась к военному у входа.
  - Куда? - оклик, обращённый к ней, звучал грубо.
  - Я хочу навести справку.
  Правильная речь, похоже, произвела впечатление. Осмотрев девушку, солдат сделал шаг в сторону, пропуская её к двери:
  - В приёмной дежурный офицер, фройляйн.
  Отворив тяжёлую дверь, Густа вошла в приёмную. За столом, смотревшимся инородным телом в почти пустом фойе, действительно сидел офицер. Прижимая к уху трубку большого чёрного телефона, он что-то записывал в лежащий перед ним блокнот и никак не обозначил, что видит посетительницу. Густа робко остановилась перед столом.
  Закончив разговор лаконичным "Jawohl" и положив трубку, офицер уставился на Густу. Он молчал, глядя в упор водянистыми рыбьими глазами, и было непонятно, видит он её вообще, или нет.
  - Здравствуйте, герр офицер, я бы хотела узнать, как я могу получить информацию о герре фон Дистелрое.
  - В нашей комендатуре такого офицера нет. - Ответ был лаконичен.
  - Он не офицер...
  Густа даже не успела закончить предложение, как мужчина её перебил:
  - Гражданскому населению справок не даём.
  - Но...- Никаких "но"! Обращайтесь к местным гражданским властям.
  И, поднявшись, офицер показал ей на дверь.
  Доставать тщательно завёрнутое свидетельство было бесполезно. Густа ясно видела в этих рыбьих глазах мутную брезгливость и полное безразличие.
  Выйдя из комендатуры, она повертела головой в поисках местного самоуправления. Действительно, как же она сразу не заметила - у соседнего флигеля белела бумажная вывеска. Густа остановилась в нерешительности, нужно ли ей идти туда, или нет. Выходило, что - нет. Ответ на первый вопрос она уже получила - город полностью перешёл к немцам, и они, если судить по капитальной табличке комендатуры и бумажной - управления, явно имеют власть. Идти туда, чтобы получить подтверждение, вовсе не требовалось. И тем более не имело смысла спрашивать о судьбе фон Дистелроя. Уж если немец не хочет, а скорее, и не может помочь, то откуда местным знать, кто, где и как пропал.
  Пока Густа размышляла, к самоуправлению подъехал фурман. Он высадил двух мужчин с винтовками, и они быстрым шагом поднялись на крыльцо. Девушка в ужасе прижала ко рту ладонь, чтобы не закричать - один из вошедших был знаком. Даже слишком хорошо знаком. Один из той тройки, что год назад напала на их одинокий хутор и сломала им жизнь. Да, точно, это был тот самый, длинный, главарь. Здесь он тоже держался уверенно и, как видно, чувствовал себя в своей тарелке.
  Потеряв от страха голову, Густа едва не бросилась прочь со всех ног. Но вовремя сообразила, что, улепетывая, лишь привлечёт к себе вовсе ей не нужное внимание. Неторопливым шагом выйдя со двора, она остановилась неподалёку, делая вид, что что-то ищет в своей сумочке. Ей хотелось убедиться, что она не ошиблась.
  Ждать пришлось недолго, длинный, а с ним ещё двое появились из дверей и, пройдя по двору, вышли на улицу. У всех троих на плече висели винтовки. Мужчины шли не торопясь, что-то весело обсуждая между собой. На Густу они не обратили ни малейшего внимания, так сильно их занимал разговор.
  Подождав, пока троица скроется за углом, Густа направилась домой. Всё было ясно. Прежняя власть грозилась отнять землю и скот, и даже выслала в Сибирь Юриса с семьёй, да и не только Юриса. Власть была жестокой. Но надежда, что новая власть будет лучше, не оправдалась - эти немцы, в отличие от герра Шварца, дружественными точно не были. И то, что у местной власти в почёте бандиты, которым разрешено вооружёнными ходить по улицам, ситуацию не улучшало.
  
  15.
  
  Ночью Густа никак не могла уснуть.
  Казалось бы, наработавшись за день, только-то и остаётся, что голову до подушки донести. Но с тех пор, как её Эмилия стала Эмилией Неймане и переехала в комнату Марты, сон приходил трудно. С трудом уснув, она вдруг подхватилась, разбуженная неясным звуком, похожим на треск сбившегося с волны радио. Сердце почему-то забухало, как большой барабан в оркестре, разгоняя по телу тревогу. О том, чтобы вновь уснуть, не могло быть и речи. В конце концов непонятная тревога выгнала Густу из постели.
  Тихонько, чтобы не разбудить домашних, выскользнув из дома, она вышла во двор и прислушалась.
  Из хлева доносились ночные звуки спящей живности, шумно дышала корова, возились и шуршали во сне куры и кролики, кто-то там даже подхрапывал. Шум мешал услышать треск, разбудивший её. Но что-то продолжало звучать где-то на краю сознания и требовало внимания.
  Густа вышла за ворота и пошла, прислушиваясь, по тропинке в сторону леса, пока ещё молчаливого, не озвученного гомоном птиц.
  И вдруг, подхватив юбку, она побежала что есть духу, распознав в ночной тишине то, чего там никак не должно было быть. Она не смогла бы объяснить словами, что это было, но сердце стучало уже едва ли не у горла, отбивая ему одному понятный, но очень чёткий ритм:
  - Ско-рей! Ско-рей!
  Лес, с детства знакомый до мельчайшего кустика, Густу не пугал. Она бы не заблудилась и в кромешной тьме, не то, что в сумерках. Легко пробираясь через подлесок, она почему-то двигалась не к усадьбе, а в глубину, туда, где большой черничник. У старой берёзы остановилась передохнуть, опершись рукой на ствол, где от шершавых краёв отслаивалась колечками тоненькая гладкая береста. Когда барабан в ушах, наконец, замолк, Густа услышала странный, незнакомый доселе звук. На всякий случай теперь она двигалась вперёд тихонько.
  В просветах между деревьями вдруг открылось жёлтое пространство. Жёлтого там не должно было быть, черничник всегда рос, пробиваясь через бурый слой старой хвои и перегнивших листьев. Но это жёлто-бело-бурое пространство, как магнитом притягивало Густу. Очень осторожно она подобралась поближе.
  То, что открылось её глазам, освещённое ранней-ранней рассветной зорькой, было столь невозможным, что разум отказывался верить. Бывший черничник был полностью перекопан. Зачем-то разрытая - и глубоко разрытая - земля теперь вновь была насыпана обратно большим жёлтым пространством, шуршащим, шевелящимся и издающим резкий сладковатый запах крови. Что-то страшное произошло здесь и было укрыто от посторонних глаз этим жёлтым песчаником, с шелестом осыпающимся под собственной тяжестью.
  Густа стояла, укрывшись в кустарнике, боясь выйти в это дышащее смертью пространство. Вдруг она почувствовала, что она здесь не одна. С испугу закрыв рот рукой, чтобы не закричать, она стала вглядываться в эту жёлтую насыпь. Но Густа напрасно смотрела, звук, выдававший чьё-то присутствие, раздался из кустарника совсем неподалёку. "Зверь", - мелькнула мысль, а взгляд метнулся вверх, высматривая, можно ли спасаясь влезть на дерево. Запах крови был так силен, что хищники не заставят себя ждать, а встречаться ни с волком, ни с рысью Густе точно не хотелось. Но нет, это был не зверь. Во всяком случае, нога, торчащая из куста, точно была человеческой. Точнее - детской. В кустах прятался ребёнок. Он, как видно, тоже услышал её присутствие и попытался втянуть ногу поглубже, но места ему явно не хватало. Под раздвинутыми ветками обнаружился мальчик лет десяти, свернувшийся в комок, из которого на Густу смотрели огромные испуганные глазищи.
  Больше здесь пока никого не было.
  Присев рядом на корточки, Густа протянула руку к ребёнку, в ужасе зажмурившемуся. После долгих уговоров, после слез, после отрывочного, перемежающегося рыданиями рассказа, стало ясно, что этой ночью здесь произошло нечто столь ужасное, что этому не было даже названия во всех прочитанных Густой книгах. Здесь расстреливали людей. Не военных - просто самых обычных людей, мужчин, женщин, детей. Целые семьи лежали под этой жёлтой насыпью.
  Почти рассвело, когда Густа привела мальчика домой.
  Как она ни старалась быть тихой, но папа проснулся.
  И пока Густа растапливала плиту, мужчина и мальчик сидели друг против друга за столом и разговаривали.
  Мальчик был Гершель, Гершель Бергманис. И папа и Густа знали семью портного Шолома Бергманиса, жившую на Театральной. Там был магазинчик, где вечно беременная Лия Бергмане торговала шляпками и галантереей, а за магазином была мастерская, в которую знала дорогу каждая уважающая себя модница. Даже фрау Шварц заказывала там свои платья. По двору вечно носилось семь-восемь детей разного возраста, которым Лия регулярно и безрезультатно приказывала не вопить, как оглашённым. Теперь и Шолом, и Лия, и все остальные дети лежали в лесу под песчаной насыпью, как, впрочем, и остальные евреи Кандавы.
  - А как тебе удалось убежать? - папа внимательно смотрел на мальчика.
  - Не знаю. Нас поставили, и тот мужчина с ружьём вдруг отвернулся. А я побежал.
  - Понятно...
  Папа молчал и о чем-то сосредоточенно думал. Также молча выпил он и первую за день чашку кофе.
  Мальчик, обхватив двумя руками свою чашку, тоже молчал.
  Дом просыпался. Мама, поглядев на мужа и Густу, застывшую изваянием у печки, не сказала ни слова и потихоньку утащила в хлев открывшую было рот Марту.
  Наконец решение было принято:
  - Умой его и уложи спать, - папа указал на кровать Кристапа, - и сама поспи. А я схожу в город, узнаю, как и что. Да, из дома - не выходить! - это относилось к послушно закивавшему мальчику.
  Вечером за ужином было принято окончательное решение: Гершель остаётся в семье.
  - Ни одного еврея в городе больше нет. Нельзя, чтобы кто-то догадался, что ты - еврей. Теперь тебя будут звать не Гершель, теперь ты - Гиртс, понял?
  Мальчик согласно кивал. Чёрные волосы кучерявились на макушке.
  - И я лично буду тебе каждую неделю брить голову. Будешь ходить бритый. Вия, найди-ка, может какая от Кристапа кепка осталась.
  Так в доме появился Гиртс, Для посторонних это был сын родственников, сосланных в Сибирь. А что в кепке - на нервной почве волосы выпадают.
  
  16.
  
  С виду вроде бы всё было хорошо.
  К осени в хлеву кроме коровы стояли ещё две тёлочки. Урожай был убран.
  Эмилия вовсю бегала и что-то лопотала на своём детском языке. Мамой она теперь называла только Марту.
  Гиртс оказался смышлёным парнишкой и работал наравне с взрослыми. Единственное, что обескураживало папу, так это то, что руки у мальчика оказались совершенно не заточены под топор. Зато смастерить, ловко управляясь с ножницами и иголкой, затейливые прихватки для кухни, а то и рубашонку для подраставшей малышки он умудрялся мгновенно. Папа только крякал, глядя, как мальчонка возится с женским инструментом.
  После дня Микеля, по традиции отмечавшего конец уборки урожая, Густа снова принялась читать вслух для всей семьи.
  Вот в такое вечернее время и вернулся Петерис.
  В сенях застучали чужие сапоги, и вся семья с тревогой оглянулась на дверь. Марта на всякий случай тут же взяла Эмилию на руки, а Гиртс спрятался за Густу. Папа встал, чтобы встретить незваного гостя, который как раз входил в комнату. С темноты он щурился, привыкая к свету керосинки, и пахло от него потом и усталостью.
  - Ну что, похоже, не рады мне?
  Марта, узнав голос, охнула и, прижимая Эмилию к груди, вскочила с лавки:
  - Петерис! Вернулся! - и побежала к нему.
  Сделав шаг навстречу, он вместо объятия попридержал её рукой за плечо, вглядываясь в освещённое лампой лицо:
  - Ждала...
  И только потом, посмотрев на Эмилию:
  - Дочка? Моя?
  Потом были слезы и объятия. Плакала Марта, ревела, глядя на неё, малышка, фартуком утирала слезу мама, и даже папа подозрительно шмыгал носом. Ни у кого не хватило духу сказать правду. В итоге Эмилия окончательно стала дочкой Марты и Петериса. Не плакала только Густа. Она стояла у окна, глядя в ноябрьскую темноту невидящим взглядом.
  За два года отсутствия Петерису тоже выпало немало. Он умудрился попасть не только в Филадельфию. Там пришлось поработать докером, чтобы выжить. А потом его взяли на судно, отплывающее в Англию. Как оттуда он добирался до Франции и как умудрился пройти пешком всю разорённую войной Европу - это была отдельная история, которую Петерис не спешил рассказывать. Густе же он сразу сказал:
  - Прости, золовка, денег я не привёз. Но про долг помню, непременно отработаю.
  Знал бы он, что кроме денег взял у неё ещё и дочь! Но говорить об этом Густа не стала.
  Да и что тут можно сказать? Пусть уж всё идёт, как идёт.
  
  17.
  
  Январь 1942 года начался совсем неспокойно.
  Это ожидание опасности доносилось даже до отдалённого, спрятавшегося в лесу одинокого хутора и тревожило его обитателей
  Было отчего тревожиться. Ходили слухи, что в лесах скрываются какие-то "защитники", которые вроде бы нападают на немецкие патрули. И слухи были, судя по всему, небеспочвенными. Что-то где-то происходило. Иначе с чего бы комендатура усилила охрану, с чего бы в городе введён комендантский час? Да и с чего бы вдруг в зимней ночи звучать выстрелам? Ни один охотник не выйдет на зверя в ночи. Не на зверя охотились ночные стрелки, их выстрелы предназначались другим мишеням.
  После Рождества комендатура объявила набор в военизированную трудовую службу. Набирали вроде бы на работу. Но записавшихся вооружали и отправляли охотиться на тех самых "защитников". Выстрелы в лесу звучали чаще и чаще.
  Нужно было подумать о безопасности.
  Густа, запахнув полушубок и засунув ноги в большие серые валенки, вышла в сарай, где с утра уже махал топором Петерис.
  За свою не слишком долгую жизнь она привыкла полагаться только на себя. Но одной ей в этот раз не справиться. Придётся довериться свояку. Вон какой здоровый мужик и не только топором махать горазд. Хоть он и не слишком вдавался в рассказы, но Густа представляла себе, через что пришлось пройти одинокому путнику по дороге домой. Наверняка приходилось защищаться не на жизнь, а на смерть. Да и потёртый парабеллум в кармане она тоже углядела. Именно поэтому и начался этот разговор.
  - Послушай, свояк, поговорить надо.
  И она рассказала, опустив ненужные подробности, через что пришлось пройти семье. О многом было не сказано, но и оставшегося оказалось достаточно, чтобы желваки на длинном лице мужчины заходили ходуном. Помолчав, он вдруг вогнал топор в подвернувшееся полено с такой силой, что оно буквально разлетелось на части. Помолчав и переведя дух, он сплюнул длинным тягучим плевком прямо в дверь сарая.
  - Так вот оно что! Марта не сказала...
  - А ты Марту не вини. Нелегко такое вспоминать. Лучше думай, как защитить семью.
  Да, защищать семью было надо.
  А за разговором должно было последовать дело.
  Добывать оружие решили прямо в городе. А чего искать, когда вот они, бандиты, вооружённые, прямо по улицам ходят. Никого из домашних заговорщики посвящать в свои планы не стали. А зачем? Только напугаются, да отговаривать начнут. Всё произошло просто. Февраль - месяц метельный. Вот под завывание февральской вьюги вечером из дому куда-то пропала Густа. Вышла вроде на минуточку и не вернулась. А когда мама забеспокоилась, Петерис вызвался пойти поискать:
  - А вы ложитесь, поздно уже, нечего полуночничать.
  И, потеплее одевшись, вышел, плотно прикрыв дверь в сенях.
  И только потом, перед самым сном, когда Гиртс спросил: "А зачем он с собой пистолет взял?", - семья забеспокоилась. Папа вышел во двор, по которому северный пронизывающий ветер гонял снежные вихри, не оставляя ни одного следа. Искать этих двоих было бесполезно. Пришлось, покряхтев и покрутив с досады седой головой, вернуться в дом.
  - И впрямь, нечего тут по окнам висеть, ложитесь уже, - прикрикнул он на домашних. - И лампу гасите.
  Папа многое понимал без слов.
  К полуночи, насквозь продрогшие, они вернулись. Отряхнули в сенях снег и скорей, бегом - прямо к тёплой печке. Прижались оба, ловя всем телом тепло от горячих кирпичей. Мама было подхватилась, мол, протопить, да горячего попить. Но папа, тоже проснувшийся, а может, и не засыпавший, остановил:
  - Тихо, Вия, тихо. Все спят, не шуми. И топить ничего не надо. А кто не спит, скоро уснёт. Не шуми.
  И мама, как всегда, послушалась мужа, притихла.
  Отогревшись, Петерис вновь вернулся в сени, принёс сумку, тяжёлую, пахнущую мокрым железом. Лампу не зажигали, не разговаривали, даже ни одна половица не скрипела под шагами. Тихо понесли сумку к Густе и чем-то долго шуршали и позвякивали в темноте. А за окном по-прежнему завывала метель, заметая лес, и дороги, и хутор...
  Утром Густа проспала. Когда она открыла глаза, за окном уже было совсем светло. Дом там, за дверью, жил своей обычной, привычной жизнью, а она, Густа, лежала в кровати, и ей было очень тепло. Потихоньку выпростав руку из-под одеяла, она обнаружила, что кто-то, наверное, мама, накрыла её вторым одеялом. "Вот отчего так тепло", - подумала Густа и снова провалилась в пушистый мягкий сон.
  Окончательно проснулась она только к обеду, уж больно тяжёлой выдалась ночь. Ещё бы! Мало того, что пришлось сначала ждать Петериса, а потом прошагать в метель едва не десять километров, так ещё нужно было ждать, а потом, пересилив страх, выйти и идти по улице, медленно, притворившись дешёвой девкой, припозднившейся в ожидании. Не вздрагивать, не убегать, не кричать, а сдержать себя, смирить и скрутить так, что сердце начинает бухать в ушах, как набат, а нужно продолжать держать на лице улыбку и заглядывать в глаза. Хорошо, что Петерис не подвёл. Как он вовремя успел! Густа не видела, как это случилось: когда этот пахнущий перегаром здоровяк её облапил, она закрыла глаза. И только почувствовала, как он внезапно обмяк и начал заваливаться куда-то вбок. Какое счастье, что у неё сильные руки и широкая кость, она сумела не дать ему упасть, а прислонила к стене, так что любому прохожему, если кого и занесла бы нелёгкая в этот поздний час на метельную улицу, показалось бы, что двое стоят, милуются. Так они и стояли, пока Петерис занимался дружком этого бугая. А потом уже положили двоих рядком, словно те спьяну завалились в сугроб.
  Зато теперь у них есть, чем постоять за себя: в шкафу - целый арсенал, готовый к делу: две винтовки, два маузера, и по паре пригоршней патронов к ним. У Петериса-то парабеллум есть, а вот патронов - меньше обоймы. А что перемёрзла и тело болит - ничего, "Я же Брунгильда - воительница", вспомнила детскую игру Густа и улыбнулась. Уж что воительница, то воительница - с таким количеством оружия и не поспоришь.
  Уж и обед прошёл, когда она с трудом выбралась из постели.
  Марта, возившаяся по хозяйству, зыркнула волком исподлобья. "Должно быть, ревнует", - догадалась Густа. И это тоже нужно было исправить. Петериса видно не было, но со двора раздавался стук топора. Как видно, он ушёл от разговоров, предоставив Густе улаживать семейные дела.
  Пришлось рассказать правду. Папа с мамой, тоже тихонечко подсевшие к столу, внимательно слушали про ночные похождения. Гиртс, игравший с Эмилией, хоть и делал вид, что взрослые дела его не интересуют, однако навострил уши так, что не заметить этого было невозможно. И Густа рассказала - достаточно, чтобы домашние знали, что в доме есть чем защититься на крайний случай. Когда она замолчала, Марта, полная раскаяния, бросилась на шею сестре:
  - Прости меня, прости! Ты столько для нас делаешь, никогда я с тобой не расплачусь за это!
  Глядя на неё, разрыдалась и Эмилия, и даже Гиртс подозрительно зашмыгал носом.
  Спас положение, как всегда, папа:
  - Да ты ела ли, дочка? Небось со вчерашнего дня крошки во рту не было. Что же вы тут сырость разводите, разговоры разговариваете, а человек голодный сидит!
  Мама, охнув, подхватилась и кинулась поскорее собирать обед для младшей своей, такой непокорной и отважной дочки.
  Чем закончилась история для тех двоих, что остались в сугробе, никто на хуторе так никогда и не узнал.
  Зато к весне пользоваться оружием умел каждый. Ну разве что, кроме маленькой Эмилии. Даже Гиртсу было позволено пострелять. После того, что пришлось пережить этому худенькому, с выпирающими ключицами мальчику, он заслуживал того, чтобы научиться постоять за себя. И уж с тем, чтобы нажать на курок, он точно бы справился. Каждый знал, как зарядить обойму, как снять с предохранителя. А главное, каждый знал, где лежит оружие. Ни за что на свете не желала Густа вновь оказаться в положении беззащитной жертвы, как это уже было однажды.
  Но пока никто не покушался на хутор, и семья продолжала жить обычной сельской жизнью.
  
  18.
  
  Будни шли и шли долгой нескончаемой чередой.
  Весной новая власть объявила, что будет закупать у крестьян продукты. Список и цены были напечатаны и висели на доске возле комендатуры. Радио тоже говорило о закупках. И едва стаял снег, как папа с Петерисом поставили дополнительную большую пристройку к хлеву, где вскоре завизжало целое стадо из восьми поросят.
  Семья работала, не покладая рук, работы прибавилось всем. Даже Гиртс, которому, как домочадцы знали, запрещено есть свинину, помогал. К лету парень вытянулся и ел теперь за двоих. Он и сам стеснялся своего обжорства, но раз уж поделать с этим ничего было нельзя, работал, стараясь не отставать от взрослых.
  Это было кстати, поскольку вновь забеременевшая Марта снова мучилась по утрам и работница из неё выходила неважная.
  Густе, как, впрочем, и всегда, доставалось за двоих.
  Вечером, едва дойдя до постели, она снова не могла уснуть. Эти белые ночи каждое лето лишали её сна. Глядя в деревянный, с потрескавшимися кое-где досками потолок, слушая, как спит дом - Густа по дыханию могла узнать каждого члена семьи - она лежала и думала. Из головы не шёл тот самый сундучок, который почти три года назад ночью - не белой, а мрачной осенней - вручил ей герр Шварц. Ведь она в него так и не заглянула. Поначалу думалось, что такого права у неё нет, и нужно только передать вещь законному владельцу. Потом, со всем, что приключилось той зимой, сундучок как-то забылся. Причём забылся настолько крепко, что даже когда приехал Георг, за всеми хлопотами, о наследстве предков она даже не вспомнила. Потом... Потом было столько "потом", что просто было не до сундучка. А главное, казалось, что это может подождать до какого-то более удобного момента.
  И вот дождалась! Удобного момента больше нет. В доме теперь живёт вернувшийся Петерис, которому совершенно не нужно знать ничего, что касается истории Густы и её недолгого счастья. И уж тем более подростку Гиртсу не обязательно знать, что в доме есть убежище. Вполне достаточно, что они хранят тайну самого мальчика.
  Даже бессонной белой июньской ночью не отваживалась Густа открыть сделанный папой хитро спрятанный в стене тайник.
  И то, что скрыто в сундучке, пока так и лежало, не виденное и неузнанное.
   
  Глава тринадцатая. Ева. Перекрёсток двух дорог и более...
  
  1.
  
  Ева оторвалась от дневника и посмотрела на стену, скрывающую так много тайн и до сих пор занавешенную весёленькой жёлтой занавеской.
  А ведь и правда, она ведь тоже ни разу не заглянула в эту таинственную шкатулку. Кстати, ею даже не виденную. "Надо будет попросить Мариса, чтобы он открыл ту, вторую створку. Наверняка шкатулка до сих пор там и лежит".
  Мысль о Марисе побудила её посмотреть на часы - подоспела пора заняться обедом. Сама бы она обошлась чашкой кофе с бутербродом. Но её мужчина вчера, как всегда в конце недели, понавёз столько продуктов, что было бы непростительно не приготовить обед. Тем более что покушать Марис любил.
  Да и то сказать, трудно не проголодаться, если ты с самого утра машешь топором, складывая новую поленницу дров. Дров Ева не жалела, и за холодную зимнюю пору в печке их сгорело немало. И хотя в воздухе потихоньку веяло скорой весной, но это субботнее февральское утро было пусть и солнечным, но пока очень даже морозным. Так что о дровах позаботиться следовало.
  По правде говоря, дров вполне хватало, но Марису самому хотелось потрудиться на свежем воздухе, ведя "диалог" с примостившимся на безопасном расстоянии Ральфом. Двое мужчин отлично понимали друг друга. Но по прошествии некоторого времени взгляды обоих всё чаще обращались в сторону дома, из трубы которого поднимался лёгкий дымок, обещающий обед. В этом мужчины тоже понимали друг друга без слов. Наконец, вогнав топор в колоду и потрепав Ральфа по мохнатому загривку так, что огромный пёс аж зажмурился от удовольствия, Марис направился в дом.
  Ева уже накрывала на стол. Вкусно пахло свежим хлебом и копчёностями - гороховый суп с рёбрышками оказался в такую погоду очень кстати. Вспотевший мужчина отправился мыться, а поскольку от пса мытья лап не ожидалось, то ему досталась специально для него слегка обваренная субботняя косточка - Марис никогда не забывал привезти псу его собачьих "вкусностей": пару косточек и мешок сарделек, которые тот съедал вместо конфет.
  Неспешный обед заканчивался, и едва Ева собралась попросить Мариса подумать о шкафе, к воротам хутора подъехала незнакомая машина. Мужчина, вышедший из неё, тоже был абсолютно незнакомым.
  Ральф, как и подобает хорошему сторожу, оторвался от косточки, едва заслышав звук мотора, и теперь стоял у ворот, весьма уверенно демонстрируя готовность защитить вверенное ему хозяйство от вторжения и позой, и глухим рыком, вырывающимся из могучей груди.
  - Кто бы это? - Ева посмотрела на уже встающего из-за стола Мариса.
  - Кто бы ни был, пойду встречу. - Тот, на ходу в сенях шагнув в большие чёрные валенки и запахивая рабочую, видавшую виды куртку, уже выходил во двор.
  - Подождите минутку, - услышала Ева его голос, - сейчас собаку привяжу.
  Посмотрев в окно, она в очередной раз удивилась тому, с какой лёгкостью её муж управляется с огромным псом. Взяв того за ошейник, едва не теряющийся в густой шерсти на холке, Марис вежливо, но твердо сопроводил не слишком обрадованного Ральфа к его домику и пристегнул на цепь. По сопротивляться. Ева, удивляясь, как-то забывала, что всю неделю, пока Марис отсутствует, она справляется с собакой отнюдь не хуже. Точно также берет за шиворот и точно также пёс идёт, повинуясь пусть женской, но хозяйской руке. Ей и в голову не пришло сравнивать, она просто смотрела в окно, любуясь своим таким сильным и красивым мужчиной.
  Теперь, когда Ральф лишился возможности "порвать" незваного гостя, можно было и открыть ворота. Машина - прокатный, судя по надписи на боку, "гольф", такой же, как у Евы, только не красный, а белый, остался стоять у ворот. А мужчины, обменявшись буквально парой слов, направились к дому.
  Хлопнула, закрываясь, входная дверь, постучали, сбивая налипший снег, ноги в сенях. Первым вошёл Марис со словами:
  - Ева, это - к тебе.
  Повернувшись к гостю, она так и замерла.
  Гость - молодой мужчина - тоже застыл, как изваяние, глядя на хозяйку этого дальнего хутора.
  Марис, видимо ожидавший чего-то подобного, занял выигрышную позицию, чтобы отлично видеть их обоих, продолжавших стоять молча лицом к лицу. В конце концов ему первому надоела эта немая сцена, которую он и прервал, сказав:
  - Да вы хоть за стол сядьте, удобней будет. Я вам сейчас кофе налью.
  Вздрогнув, оба отвели глаза, и Ева, спохватившись, вошла в роль хозяйки:
   - Действительно, присаживайтесь. Кто вы?
  На самом деле она как будто бы уже знала, кто этот молодой человек, непостижимым образом взявшийся непонятно откуда у ворот её хутора. Знала, но не готова была поверить в это своё знание, словно откладывала, отпихивала его куда-то на дальние задворки сознания, не веря и почти не надеясь, но при этом очень желая услышать то невозможное, невероятное и небывалое, что должен был сказать ей этот незнакомец.
  Марис, по-видимому, тоже ожидал чего-то. Раз уж он, без лишних слов и ни о чём не спрашивая, привёл гостя в дом, и при этом сам вызвался варить кофе, значит, для него тоже не осталось незамеченным то очевидное, что сразу бросалось в глаза: гость был едва ли не копией Евы. Приблизительно того же роста, немного повыше, с теми же светлыми, почти белыми волосами, с серыми, стального цвета глазами, он, пожалуй, мог бы сойти за близнеца, если бы не казался чуть старше.
  Для гостя же это явное, неумолимо бросающееся в глаза сходство стало таким неожиданным, что он не вдруг справился с растерянностью. Очевидно такого поворота событий он не ожидал.
  Наконец гость представился - Алекс Берзиньш. Носитель латышской фамилии, языка он явно не знал, зато умудрился запутаться в тех, что знал - немецком и русском. Еве было, собственно, безразлично, она одинаково хорошо владела обоими языками. Поэтому, решив не мучить понапрасну Мариса, который явно заинтересовался гостем, она взяла инициативу на себя и перешла на русский.
  Поначалу это не сильно облегчило задачу, гость краснел - Ева отметила, что он так же легко краснеет, как и она сама - и не мог внятно сказать, зачем он здесь.
  В итоге, отбросив всякие "домашние заготовки", он принялся объясняться с самого начала.
  - Вот, - зашёл он сразу с "козырной карты", выложив на стол фотографию довоенных времён. - Вы знаете, кто это?
  Ева аккуратно, двумя пальцами взяла старое фото и поднесла поближе к лицу. Марис, как по команде, включил свет - февральский день уже заметно тускнел.
  - Думаю, что знаю, - Ева говорила медленно, пытаясь не волноваться, но получалось у неё неважно. - Это Георг фон Дистелрой?
  Ответ вызвал очередную потерю речи у снова покрасневшего Алекса.
  - Откуда вы про него знаете?
  - А вы?
  - Хорошо, я расскажу первый.
  И Алекс рассказал о своём детстве и о том, что узнал от Конрада Шварца о фон Дистелрое. Рассказ не был долгим, молодой человек мысли свои выражал чётко
  - Понятно... - Ева слегка поёжилась от устремлённых на неё взглядов двух мужчин. - Выходит, ваш дедушка и есть пропавший тогда, в 41-м, Георг фон Дистелрой-младший.
  Алекс казался растерянным. "Младший", - пробормотал он про себя, примеряясь к слову:
  - Значит, он был официальным ребёнком? Есть документ?
  - Есть. Есть документы, - подчеркнула множественное число Ева. - Есть документы, что у Августы и Георга фон Дистелроев родилась двойня - Георг и Эмилия фон Дистелрои. Георг, по всей видимости, ваш предок, а Эмилия - мой. Вы заметили, что мы с вами похожи?
  Заметил ли он?! Да это сходство начисто выбило его из колеи, заставив на ходу изменить речь, которую он так тщательно готовил за неделю до поездки и репетировал даже в самолёте ещё сегодня утром. Конечно заметил!
  О чем он немедленно и сообщил.
  - Хорошо. Похоже, нам с вами предстоит длинный разговор.
  Но для начала предстояло решить простые бытовые вопросы. Гость, как оказалось, только сегодня в час дня прилетевший из Берлина, - прямые рейсы из Гамбурга до Риги отсутствовали - сразу же взял машину напрокат и отправился на хутор. Никаких отелей он не бронировал, не представляя себе ни - куда едет, ни - с чем встретится. Ева с Марисом переглянулись, и вопрос был решён: Алекс останется ночевать на хуторе. Впереди вечер субботы и целое воскресенье, времени достаточно, чтобы поговорить.
  
  2.
  
  Алекс долго не мог уснуть.
  В его голове царил хаос.
  Этот с виду неуклюжий увалень Марис и Ева, похожая на него, Алекса, как будто они "отпочковались" от какого-то общего стебля... Видно было, что они искренне рады появлению нового родственника и в мыслях не держат, что приехал он сюда не родниться, а - забрать то, что, как казалось, принадлежит ему по праву.
  И вот он, обласканный, обогретый и накормленный, лежит здесь, в этом домике, на кровати, помнившей ещё его прабабку Густу, и не может отделаться от мысли, что он не прав. И данные, которые считал неоспоримыми герр Конрад, вовсе не такие уж неоспоримые.
  Алекс терзался полночи, пока решение не созрело само собой. Мудрое оно или нет, он не знал. Но, по крайней мере, на сегодня оно избавляло от терзаний и давало хоть какую-то опору под ногами.
  Решение было простым: подождать до утра и познакомиться с дневниками, про которые говорила Ева. А там - видно будет. С тем и уснул.
  Разбудил его запах кофе. Странно смотрелась в кухне старенького, видавшего виды домика современная кофемашина, с лёгким пофыркиванием выливавшая почти чёрный, густо пахнущий напиток в чашку. Алекс на мгновение ощутил некий разрыв реальности, своего рода дежавю - кофе лился в его любимую чашку в горошек, словно он стоял в Сониной кухне. Однако ни Сони, ни её кухни не было и в помине, да и кофемашина была какой-то другой марки, но вот кофе, свежий, ароматный, льющийся тонкой струйкой в любимую им чашку в горошек, был тот же.
  Ева, поймав его растерянный взгляд, улыбнулась:
  - Да, мои любимые чашки.
  Алекс только хмыкнул, припоминая, как его точно такая же "гороховая" чашка выделяется среди Сониной ярко-жёлтой посуды. Надо же, они похожи даже в этом.
  Чашка в горошек нашлась для каждого, и вскоре они все трое уютно устроились за столом, накрытым к завтраку.
  Марис, чутьё которого порой не уступало чутью Ральфа, быстренько нашёл себе дело, позволявшее не мешать двоим, странно нашедшим друг друга родственникам, знакомиться с наследием Густы. Уйдя во двор, он принялся что-то чинить и прилаживать в одном из сараев, лениво перекидываясь словами с Ральфом, составившим ему компанию.
  А Ева повела Алекса к потайному шкафу. Парень был совершенно сражён той доверчивостью, с которой эта красивая блондинка открывала перед ним, незнакомым, в сущности, человеком, тайны старого дома. Сам бы он так никогда не сделал. И тем яснее вырисовывалась перед ним внутренняя дилемма. Но отложив пока решение, он с удивлением смотрел, как отодвигается половинка стены, открывая прекрасный резной, сделанный руками мастера старинный шкаф, доверху заставленный книгами, как отпирается потемневший от времени сундучок, откуда извлекаются тоже старые, исписанные изящным почерком дневники Густы.
  Вскоре уже две белокурые головы склонились над тетрадями, разложенными возле зелёной лампы. И Алекс забыл обо всём. История Густы, простая в своей бесхитростности и поразительно драматичная и трагичная по содержанию, раскрывалась перед ним. Ева помогала разбирать готический шрифт, самому Алексу он давался с большим трудом. И чем дальше, тем реальнее становилась для него история семьи, столько лет жившей на этом хуторе, и тем больше ему хотелось верить этим дневникам, а не герру Конраду с его потноруким сыном.
  - А где та шкатулка? Ну, та, которую ей дал герр Шварц? - Алекс поднял глаза на Еву.
  Дело стремительно продвигалось к вечеру, и за окном ощутимо темнело.
  - Не знаю, я пока её не видела.
  Ева вспомнила, как, почти дойдя до цели, она в отсутствие Мариса не смогла отодвинуть вторую фальш-стену, где шкатулка, скорее всего, и хранилась. А позже, вновь увлёкшись жизнеописанием Густы, как-то позабыла и отложила шкатулку "на потом". И руки до неё так и не дошли.
  Марис, завершив свои трудовые подвиги, давно сидел в любимом кресле, нацепив большие наушники, откуда слышалось что-то вроде Jimi Hendrix Experience. Рядом на полу лежал какой-то строительный журнал на английском.
  "Надо же, - Алекс удивился не на шутку, - этот парень далеко не сельский увалень". Представления, с которыми он летел сюда, рушились стремительно.
  - Марис, ты там не заснул? - Ева тихонько дотронулась до плеча.
  - С вами заснёшь! Вы так громко страницы переворачивали, что пришлось наушники надеть, - парень улыбался от души. - Ужинать пора или помощь нужна?
  - Ужинать пора, но сначала помощь.
  Невооружённым глазом было видно, как эти двое понимают друг друга. Алекс не то чтобы позавидовал, просто вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Соня оказалась рядом прямо здесь и сейчас. "Ей бы понравились эти двое", - подумал он. Да они и ему самому нравились чем дальше, тем больше.
  Марис легко поднялся и аккуратно отложил наушники. Алекс обратил внимание на современную аппаратуру, тоже довольно неожиданную на сельском хуторе. "Интересно, а чем они занимаются? Вряд ли просто ведут хозяйство. И Ева, она же отлично знает немецкий, интересно, откуда? - Алекс обнаруживал, что ничего не знает об этих радушных и милых людях. - Надо будет спросить".
  А Марис, увлекаемый Евой, уже шёл к шкафу. По правде говоря, он и сам думал о том, что когда-нибудь надо будет открывать эту непослушную стенку. И, в сущности, даже знал уже, где надо нажать и куда толкнуть, чтобы вторая часть тайны, так долго там хранившаяся, вышла из темноты. Но сегодня он этого делать не хотел. Этот непонятно откуда взявшийся "родственник" не внушал ему столь безудержного доверия, как Еве. Марис был не так-то прост, как могло бы показаться. И он решил, что сегодня стенку открывать не будет: "Подождём немного, поглядим-посмотрим пока, что это за гусь такой, и с чем его едят. А там и решим, что дальше с ним делать", - вывод казался вполне здравым.
  Поэтому он, безрезультатно, для вида, подёргав стенку, произнёс что-то вроде, что в темноте сделать это трудновато, и отложил операцию на потом.
  Если бы только Марис мог знать...
  Это решение едва не стоило жизни обитателям дальнего хутора.
  
  3.
  
  Алекс решил остаться, чтобы разобраться во всём до конца. По принципу "утро вечера мудрёнее".
  Но когда он, проснувшись, вышел в кухню, ни Мариса, ни его машины видно не было. Ева, вокруг которой на столе лежали какие-то листы, усердно стучала по клавиатуре, время от времени перекладывая страницы. Не сразу среагировав на гостя, она оторвалась от Мака и подняла глаза:
  - Завтрак на столе. Сам кофе сваришь? А то я вся в работе.
  - Сварю, конечно. - Неужели он не справится с кофемашиной, пусть и незнакомой марки. - А что ты делаешь?
  - Перевод.
  И Ева, окончательно оторвавшись от рабочего процесса, поднялась из-за стола. Алекс ждал продолжения, и она пояснила:
  - Я в издательстве работаю, переводчиком. Вот новый роман Осы Ларссен перевожу. - И, заметив непонимание, добавила, - со шведского на русский. Наше издательство по контракту иногда и на русский переводит.
  - А ты какие языки знаешь? - Алексу, которому языки давались с трудом, было интересно.
  - Латышский - родной, - принялась загибать пальцы Ева, - немецкий, русский, английский, шведский, норвежский, испанский. Но на испанский - не перевожу, трудновато. А с остальными - пожалуйста.
  И она, увлёкшись, рассказала Алексу о работе в издательстве.
  - А Марис? Он что, тоже работает?
  - Ну да! - Ева удивилась самой мысли о том, что её Марис может не работать. - Он стройкой руководит, большой, в Риге. Теперь только в пятницу приедет.
  Алекс был ошарашен. Нет, совсем не простые, как оказалось, люди жили на этом затерянном хуторе. И то, что молодая женщина, знающая кучу языков, живёт в деревне и по утрам кормит и даже доит - Алекс сам видел - козу, было выше его разумения.
  Удержаться от следующего вопроса он просто не смог:
  - А почему ты живёшь здесь, а не в Риге? Ведь там намного проще.
  Ясное дело, проще. Но по прошествии времени Ева уже так привыкла к хутору, что теперь не была уверена в том, что хотела бы вернуться в свою городскую квартиру. Там нет и быть не может того простора, который, пока белый и заснеженный, открывался перед ней здесь во всей своей красе. Но как это объяснить городскому человеку? Поэтому Ева ограничилась тем, что рассказала о завещании Густы и об условии, которое в нем содержалось.
  Она продолжила работу, а Алекс после завтрака вновь уселся за дневники Густы. Чем больше он читал, слушая между делом, как барабанит по клавишам Ева, тем больше понимал, что да, без всяких сомнений, они - родня. И не все слова герра Конрада нужно принимать на веру. Он решил, что будет читать и смотреть, пока сам не разберётся Правда, надо признать, без Евы ему было крайне трудно пробиваться сквозь готическими буквами написанную рукопись. И не раз и не два подумал он о том, что Соня - будущий историк культуры - справилась бы с этими непослушными буквами куда быстрее, чем он. Да и сама мысль, что неплохо бы познакомить Соню и с рукописью, и с новоприобретённой родственницей, однажды придя в голову, поселилась там, по-видимому, прочно. Так что к вечеру, не в силах избавиться от наваждения, он решился и испросил у Евы разрешения вызвать Соню на подмогу. Тут же, едва получив согласие, он развил бурную деятельность по обзвону и покупке билетов. В результате Соню предстояло встретить уже через пару дней.
  Та лёгкость, с которой Ева согласилась принять в доме его невесту, ещё больше укрепила его приязнь к ней. Тем более что общими оказались не только чашки в горошек. Когда Ева работала, она, почти полностью повторяя самого Алекса, хмурила лоб в поисках наиболее правильного решения. И так же, как и он сам, с большой неохотой прерывалась даже на обед. Он понимал, что только его присутствие и обязанности хозяйки погнали её на кухню что-то там резать, жарить и греть. Сама бы она ограничилась в лучшем случае бутербродом. Но это и в его стиле. В некоторых чертах они были так похожи, что казалось, прожили в одной семье не один год.
  Алекс читал и читал, пока не понял, что буквы уже просто пляшут у него перед глазами без всякого смысла. Похоже, надо было выйти проветриться. Ральф, принявший наличие постороннего как досадную неизбежность, даже не рычал, а только не спускал глаз с бродящего по заснеженным тропинкам двора гостя. На фоне почти полной луны и звёзд, драгоценным ожерельем протянувшим сквозь небо Млечный путь, Алекс вдруг заметил на крыше странное сооружение, не похожее ни на что виденное им ранее. Заинтересовавшись, он пристал к Еве с расспросами. То, что он узнал, сильно расстраивало. Оказалось, что почти год назад на Густу, жившую в то время здесь в одиночестве, кто-то напал, жестоко убив сторожевого пса. Сама же Густа так и не оправилась от нанесённых травм и, проболев месяц, скончалась. А осенью хутор начали одолевать непонятные "гости", неизвестно зачем и откуда взявшиеся.
  - А как же после всего этого вы так легко впустили меня? - парень не на шутку удивился такой открытости.
  - Ну, ты же родственник, - Ева явно была в этом абсолютно уверена.
  Не найдясь, что ответить, Алекс продолжил расспросы.
  Оказалось, что штуковина на крыше не что иное, как "страшилка". Она никак не работает, но выглядит непонятно и её цель - отпугнуть возможных злодеев, пожелавших напасть на сидящую здесь в одиночестве Еву. Пока что это действовало.
  Узнав о нападениях, Алекс не на шутку перепугался. Он вспомнил, как Рудольф Шварц говорил, что проводил здесь какие-то "разведывательные" мероприятия, не увенчавшиеся успехом. Кто знает, может быть, этот малоприятный Рудольф причастен к нападению на прабабку, как Алекс уже думал о Густе, и к визитам непонятных гостей. Скорее всего, что да. В конце концов, он, Алекс, и сам оказался здесь не без влияния семейства Шварцев. Причём ехал сюда настроенным враждебно и решительно. Рудольф, кстати, с первого же дня принялся донимать его своими вопросами и советами "как можно скорее выкинуть из дома этих самозванцев". Алексу было даже не досадно, а противно от того, что какой-то "потнорукий", как он уже прозвал Шварца-младшего, лезет не в своё дело и даёт советы. Он, Алекс, между прочим, тоже, как говорится, не пальцем делан, не простак какой-нибудь, а учёный и в состоянии самостоятельно разобраться в ситуации и отличить ложь от правды. И уж точно, он не будет выкидывать из домика так удивительно похожую на него самого девушку. Собственно, именно об этом он и написал герру Конраду, прибавив, что пока у него есть некоторые сомнения, и он останется, чтобы проверить факты.
  Но это было до того, как он узнал о нападениях. Если это придурок Рудольф натравил каких-то бандитов на прабабку, то с него станется и организовать набег на этот хутор. А он, дуралей, вдобавок позвал сюда Соню.
  Но когда изменить уже ничего нельзя, остаётся только молчать и ждать, как развернутся события.
  
  4.
  
  Два дня пролетели за изучением дневников. Дело продвигалось медленно, и Алекс ждал невесту с каждым часом сильнее и сильнее.
  За Соней пришлось ехать в аэропорт: подходящего автобуса не нашлось. Да и возможность увидеть любимую женщину на два-три часа раньше перевешивала такую мелочь, как поездка за сто километров и обратно. Он выехал рано утром, чтобы встретить невесту наверняка.
  Ева только улыбнулась про себя, видя нетерпение, с которым Алекс ждал приезда своей девушки. Как это ей знакомо! Она и сама, ожидая Мариса, тоже предвкушала встречу. И надеялась, да нет, куда там, была совершенно уверена, что он тоже стремится к ней. "Все влюблённые ведут себя одинаково", - подумала Ева и стала подсчитывать, во сколько ждать обратно Алекса с Соней.
  Она как-то быстро привыкла к его присутствию. Странно, но этот чужой, в сущности, мужчина ей совершенно не мешал. Она даже рада, что есть теперь единомышленник, которому, так же как и ей, интересна история жизни её прабабки. Мариса это, безусловно, тоже занимало, но его интересовало, скорее, лишь то, что относилось персонально к Еве. Так что это - не считалось.
  Через несколько часов они уже сидели за поздним, но от этого казавшимся намного вкуснее обедом. Соня, которой Алекс, видимо, прожужжал уши и Евой, и находками из шкафа, ела с аппетитом, что, впрочем, совсем не мешало ей с любопытством оглядывать дом. Видно было, что он, такой старый, несмотря на попытки Мариса его осовременить, вызывал у неё большой интерес. Поев и отогревшись, она попросила разрешения познакомиться с Ральфом и, вопреки осторожным попыткам Евы её удержать, поскакала к псу, спущенному уже на ночь с цепи. Тот, ошалев от такого неожиданного натиска, забыл даже гавкнуть. Алекс смотрел с крыльца, как его невеста с упоением треплет громадного пса и даже где-то завидовал и ему, обласканному, и той лёгкости, с которой Соня нашла общий язык с лохматым чудовищем. Сам Алекс пока к такому близкому знакомству готов не был. Соню же интересовало всё, и, сопровождаемые удивлённым неожиданной прогулкой Ральфом, они втроём отправились на экскурсию по двору. Ева, оглядывая своё хозяйство глазами гостьи, не раз порадовалась, что электричество проведено даже в сараи. Они посмотрели, как хранятся овощи, где нужно брать дрова для растопки, навестили Дору, и так-то сварливую, а тут обуянную материнским инстинктом и вовсе недобрую. Всецело городская, Соня во все глаза смотрела на крохотного мохнатого козлёнка, с аппетитом сосущего острое, набухшее вымя:
  - А кто козу доит?
  - Я конечно, - усмехнулась Ева. - А кто же ещё? Я и роды у неё принимала.
  Соня посмотрела на Еву с уважением. Её, уже знавшую о том, что эта молодая высокая девушка знает то ли пять, то ли семь языков, более всего поразило, что та может и доить, и даже принимать роды у козы.
  Нагулявшись, они пошли в дом.
  Сонино изумление перед открывшимся для неё шкафом с настоящими, подлинными старинными документами было неподдельным. Ева улыбалась про себя непосредственности гостьи. А та уже уютно устроилась за столом и с живейшим интересом читала первую тетрадь. Алекс, поймав взгляд Евы, не на шутку загордился невестой. Как и следовало ожидать, он устроился рядом, погружаясь в чтение. История Густы с каждым разом становилась для него более реальной, осязаемой и близкой.
  
  5.
  
  Жизнь на хуторе быстро вошла в колею.
  Проснувшись, Ева перебиралась из бывшей комнаты Густы, а ныне - собственной спальни в большую комнату, давая возможность гостям догнать её в изучении наследия прабабки, пока она вовсю стучала по клавишам, заканчивая перевод романа. Можно было не спешить, времени хватало, но ей хотелось завершить работу как можно быстрее. Что-то подсказывало, что надо использовать это - спокойное - время. Потом такого спокойствия может и не быть.
  Однако жизнь текла на удивление размеренно. Соня, легко освоившая готический шрифт, читала вслух дневники Густы, и Ева, трудясь над переводом, вполуха слушала хорошо ей знакомую историю. Её крайне интересовало, что чувствует Алекс, знакомясь с нелёгкой историей своей прабабки. Догадаться было сложно. Время от времени они с Соней бурно обсуждали какие-то особенно зацепившие кого-то из них моменты, но в остальном Алекс хранил нордическое молчание. Ева не торопила. Она понимала: для осознания в полной мере своей причастности к этой истории нужно время.
  Что касается самого Алекса, то он, несмотря на "нордическое", выработанное за годы в Германии спокойствие, в душе покоя не находил. Днём пытливый ум учёного использовал время, сопоставляя и раскладывая по полочкам факты, которые в избытке давала читаемая Соней рукопись. При этом Соня оказалась истинным кладом в деле толкования этих самых фактов. Историк культуры, она проводила параллели, сравнивала, сверяла данные с всезнающим Гуглом, наглядно демонстрируя, как широкий срез истории сошёлся в точку на отдалённом лесном латвийском хуторе. Эти параллели завораживали. Даже Ева время от времени отрывалась от рукописи, чтобы послушать Соню и её толкование далёких событий. Днём всё было в порядке.
  Но вот ночи...
  Ночью Алекс терзался совестью. Разметав по подушке густые чёрные волосы, рядом тихонько сопела Соня, а он то пытался считать каких-то овец, то разглядывал глубокую, подсвеченную луной, трещину в старой потолочной балке. Сон ни за что не желал приходить. Да по совести говоря, ему было о чем подумать: с одной стороны, с другой стороны...
  С одной стороны, он вроде бы должен быть лояльным к своему работодателю, к тому же обещавшему помочь с восстановлением титула и всех связанных с этим прав. И это, особенно если учесть, что уже через несколько месяцев намечается свадьба, весьма и весьма кстати.
  С другой стороны, он сердцем чувствовал, что столь радушно принявшая его Ева - действительно родня. И никак и ни за что её нельзя предать. А в том, что если он, приняв за основу план, предложенный Конрадом фон Шварцем, примется перетягивать одеяло на себя, в результате получится именно предательство, Алекс не сомневался.
  Так он лежал ночами, слушая, как время от времени вздыхает старый дом и ждал, когда же придёт решение.
  А пока он ежедневно писал герру Конраду короткие отчёты, сообщая, что дела по изучению документов продвигаются весьма медленно, и стремясь оттянуть неизбежное решение.
  
  6.
  
  К выходным на хуторе, как и ожидалось, объявился Марис.
  Предупреждённый, что в доме появилась ещё одна гостья, он превзошёл самого себя в стремлении наполнить дом припасами. Сумки вдвоём носили в две ходки.
  - Куда ты столько привёз? - возмущалась Ева, - Ты что, взвод солдат собираешься кормить?
  Откуда у неё выскакивал никогда ею не виденный "взвод солдат", Ева и сама не смогла бы сказать. Вероятно, выражение прилипло от одной из переведённых ею книг, однако "взвод" появлялся исправно, стоило ей только рассердиться. Но Марис, привыкший и не к таким речевым изыскам, только улыбался и даже не пробовал возражать. А чего возражать, когда вот он, Марис, уже стоит здесь, посреди комнаты, а припасы - вот они, тоже здесь, возражай - не возражай, а он в качестве главы семьи функцию по обеспечению едой выполнил.
  Алекс, уже знакомый с этим большим, с виду добродушным, но совсем не простым парнем, просто наблюдал типичную семейную сцену, получая удовольствие от того, что и этого гиганта его женщина ругает точно так же, как Соня поругивает его, Алекса. Сама же Соня притаилась, как мышка, за его тоже достаточно широким плечом и осторожно разглядывала хозяина дома.
  Поставив на пол последнюю сумку, Марис выпрямился и обвёл комнату взглядом.
  - Ну, здравствуйте, будем знакомиться. Я - Марис, - представился он, протягивая Соне огромную, как лопата, ладонь.
  - Здравствуйте.
  От волнения у Сони пропал голос, и она издала какой-то странный сипящий писк. Марис с недоумением внимательно взглянул на неё, а затем на её руку, утонувшую в его ручище.
  - Ой, я больно сделал? - мужчина был смущён не на шутку. - Я не хотел, извините.
  И он поспешно разжал ладонь и виновато посмотрел на Алекса.
  - Нет-нет, - Соня, откашлявшись, обрела голос. - Не больно, нет. Страшно.
  Её русский был не так хорош, поэтому она выражалась короткими, но точно передающими суть фразами. И сама смутилась от такого прямолинейного заявления.
  Марис поспешно отступил на полшага и слегка ссутулился, стараясь занять поменьше места, чтобы не пугать эту странную невысокую девушку, почему-то вдруг его испугавшуюся. Алекс поспешно выбрался из кресла и поспешил навстречу, чтобы сгладить неловкость. Пожав друг другу руки, мужчины синхронно обернулись, чтобы удостовериться, что всё в порядке, и больше никто никого не боится. И всё действительно оказалось в порядке. Ева уже потрошила одну из сумок, выкладывая бесчисленные пакеты на кухонный стол, а Соня стояла рядом и с энтузиазмом пыталась помочь.
  К концу ужина вся неловкость исчезла бесследно, и, убрав со стола посуду, компания расположилась вокруг журнального столика, предусмотрительно накрытого клеёнкой. Перед каждым стояло по кружке тёмного бауского пива - Марис привёз домой целую упаковку больших пластиковых бутылей. Сам же Марис ловко разделывал вяленого леща. Большие сильные пальцы с лёгкостью отрывали от твёрдой, как подмётка, большой рыбы крупные жёсткие куски непонятного тёмного цвета и выкладывали на старую фаянсовую тарелку с тёмно-синим ободком и слегка щербатым краем.
  - Это специальная тарелка для рыбы. - Пояснила Ева, встретив любопытный Сонин взгляд. - Она потом рыбой пахнет - мой, не мой. Так что эта - только для рыбы.
  Соня с ужасом смотрела, как Алекс, храбро отхлебнув непонятного, не немецкого, а местного тёмного пива, потянулся за рыбой, стремительно наполнявшей тарелку. От леща и впрямь пахло довольно резко.
  - Ты будешь это есть? - Соня старалась быть вежливой, но её немецкое воспитание категорически восставало против употребления в пищу непонятных, неизвестно как приготовленных продуктов.
  - Да, буду! - Алекс отхлебнул пива и вонзил зубы в тёмный, с виду резиновый, остро пахнущий кусок.
  Не в силах откусить сразу, он с видимым удовольствием принялся жевать рыбу, придерживая кусок за край.
  Ева с Марисом, глядя на Соню, растерянно наблюдавшую за безответственным поведением жениха, старались не улыбаться. Получалось это у них плохо. В конце концов Марис, рискнув опять напугать эту чувствительную девушку, от души рассмеялся. Через минуту за столом хохотали уже все.
  - Да ты пойми, - Алекс, в стремлении объяснить девушке всю прелесть пива с вяленым лещом, перешёл на немецкий, - да ты пойми, это - традиция! Это вкусно! У нас в Сибири такая рыба! Так и ел бы и ел, ты просто не понимаешь. Наша рыба вкуснее, зато пиво здесь - роскошное. Да ты сама попробуй!
  И Соня решилась. Храбро отхлебнув из кружки с уже осевшей пеной, она сморщилась и пожаловалась:
  - Горько.
  Но, хлебнув ещё раз, быстро вошла во вкус.
  - Да, это совсем другое пиво, я такое не пробовала. Горькое, но вкусное.
  Попробовать рыбу она так и не отважилась, но по крайней мере в отношении пива согласие было достигнуто.
  Марис, отчитавшись о неделе в Риге и передав положенные приветы, внимательно слушал рассказ о том, как продвигаются дела с изучением рукописи. И к концу вечера дружба и понимание были достигнуты.
  
  7.
  
  Выходные прошли быстро.
  Вдруг оказалось, что Евина лучшая подруга Лига решила навестить дальний хутор и примчалась вместе со своим бойфрендом Янчуком. Да и как не примчаться, если теперь она рассекала на своей собственной новёхонькой машине - серебристой "Toyota Corolla". Ясно же, что не похвастаться было совершенно невозможно:
  - Вот, смотри, что мы с Янчуком купили! Это лизинг, но такие условия отличные, - Лига тарахтела без умолку.
  У самого Янчука не осталось ни малейшего шанса вклиниться, ему было позволено лишь молча слегка глуповато улыбаться. Никто, глядя на него, и не подумал бы, что перед ним стоит один из ведущих адвокатов крупного бюро. Но сегодня он был не на работе и с удовольствием позволял своей Лиге наслаждаться жизнью.
  Изучение рукописей пришлось отложить на потом. Обойдя со всех сторон сверкающий автомобиль, мужчины решили, что сегодня отличное время для мяса-гриля. Отправив женщин резать салаты, они, невзирая на холод, отправились в сарай за мангалом. Глядя в окно, как мужчины под пристальным взглядом Ральфа, уверенного, что ему сегодня тоже перепадёт что-нибудь вкусненькое, раскладывают на решётке аккуратно нарезанные ломти привезённой вчера Марисом свинины, Ева думала о том, как похожи, несмотря на разницу и в образовании, и в образе жизни все трое. Нет, внешне мужчины отличались сильно - большущего могучего Мариса, высокого широкоплечего Алекса и Янчука с его уже заметно намечающимся брюшком похожими назвать было трудно. Сходство было не внешнее, а - в понимании жизни. Они просто были мужчинами и действовали как мужчины: не чинясь и не выпендриваясь, признав за хозяином право отдавать приказы, они работали командой, слаженно разжигая огонь, нарезая мясо и устраивая его на решётке над жаром прогоревших углей. "Добытчики", - подумала Ева. И оглядела женщин.
  Они - Ева, Лига и Соня - тоже были разными. Гораздо более разными, чем мужчины. И опять, дело не во внешности и даже не в языке - для удобства они перешли на немецкий, благо Лига тоже окончила немецкую школу. Дело в умениях. Ни Еве, ни Лиге не составляло труда справляться с сырыми овощами, чистить, резать, строгать, варить и жарить. Соня такой сноровкой не обладала. Она старалась не отставать, но видно было, как чёрные миндалевидные глаза с удивлением глядят на то, как сырые, немытые, совершенно непригодные в пищу продукты превращаются в очень даже вкусно выглядящие красивые салаты.
  - Наверное, у нас слишком много полуфабрикатов, - призналась Соня. - Я даже не видела никогда, что так можно делать.
  Ева, как раз в это время нарезавшая лосося на бутерброды, только усмехнулась, вспомнив вчерашний Сонин ужас перед вяленой рыбой. Да, похоже, этой европейской барышне есть чему поучиться у латышских крестьянок. Она не смущаясь зачислила в крестьянки и Лигу, памятуя о том, что и та в детстве каждое лето проводила на хуторе у бабушки и уж точно умела доить козу не хуже Евы.
  Но Соня училась быстро и старалась не отставать. Она с явным интересом впитывала в себя новые навыки.
  - Я так рада, что приехала к вам, у нас в институте умрут от зависти, когда узнают. Спасибо, что согласились принять, - Соня смотрела на Еву сияющими глазами.
  - А, кстати, вы здесь как оказались?
  Лига прекратила восхищаться новой машиной и посмотрела на аккуратно нарезающую кольцами лук иностранку.
  Ева ощутила досаду. Врать подруге не хотелось. Правду же говорить не следовало и подавно. И неизвестно, что может сказать эта неизвестно чего вдруг пугающаяся Соня. Но Соня, к её удивлению, успела ответить быстрее замешкавшейся хозяйки, перейдя зачем-то на русский язык:
  - Я студент. Историк культуры. Мне очень интересна культура Латвии. Я - из Гамбурга, скоро надо диплом писать. Я учусь.
  И она улыбнулась Еве.
  Улыбнувшись в ответ, Ева вдруг подумала, что девушка далеко не так проста, как кажется. Ни слова не солгав, она умудрилась построить фразу так, чтобы пресечь любые дополнительные вопросы. Студентка, историк культуры, пишет диплом - и это была чистая правда, даже то, что история Латвии ей и впрямь интересна. То, что прибыла она сюда совсем по другому делу, виртуозно осталось за кадром.
  "Интересно, какие ещё сюрпризы преподнесёт эта девушка", - подумала Ева. В том, что сюрпризы будут, она не сомневалась.
  
  8.
  
  Лигу с Янчуком уложили спать в большой комнате.
  Еве сразу вспомнилось детство, когда родственники, её родители, она сама, тётя Линда с дядей Иваром и целая куча двоюродных сестёр и братьев набивались в этот дом, как шпроты в банку. Как они тогда здесь помещались?! Сейчас оставалось только пожимать плечами и вспоминать, что есть и сеновал, но ведь помещались же. Так что загнать во двор под надёжную охрану Ральфа серебристую "Короллу" и постелить на диване очередную постель не составило труда. Ральф, которому ожидаемо перепало сегодня немало вкусностей, вовсе не возражал против того, чтобы покараулить на одну машину больше. Засыпая, Ева слышала, как пёс - уже годовалый, почти взрослый, огромный и надёжный - обходит дом, шелестя по сугробу своим густым лохматым боком.
  Воскресенье пробежало быстро. С утра прогулялись по заснеженному лесу, вдоволь накидавшись друг в друга снежками, а проголодавшись, снова жарили мясо - мужчины с утра расстарались на шашлыки. За пивом, которое даже Соня уже пила, не морщась, компания разделилась "по интересам". У мужчин огромный интерес вызвал Алекс и его изобретения. Объединившись вокруг стола и едва не сталкиваясь лбами, парни что-то рисовали, обсуждали, время от времени обращаясь к Еве за переводом какого-нибудь термина в надежде лучше понять, как же именно работает что-то там очень техническое.
  Даже Янчук, абсолютный гуманитарий, и тот, казалось, был захвачен процессом. Правда он, как юрист, то и дело сбивался на то, чтобы выяснить, зарегистрировал ли Алекс свои изобретения, и если - да, то каким образом.
  - Да ты, похоже, не только в латвийском, но и в европейском праве разбираешься! - Алекс крайне поразился тому, что кто-то так интересуется соблюдением его прав. - Если что, я к тебе непременно обращусь.
  Шуточно брошенная фраза, воспринята была, однако, вполне серьёзно:
  - Обращайся. Почту за честь помочь, если надо. - И как по мановению ока в руках у Янчука оказалась визитка.
  - Присяжный адвокат, член коллегии адвокатов... - Алекс внимательно читал надпись. - Надо же, я и не знал. Обращусь, если что.
  В этот раз он говорил уже серьёзно.
  - Ты мой телефон сразу в память занеси. А то, если что, визитки под рукой может не случиться. - Янчук кивком показал на мобильник, лежащий на тумбочке. - Занеси сейчас, на всякий случай. Мало ли что... А кстати, я не понял, твои патенты на тебя оформлены или на твою компанию? Кто у вас босс?
  - В смысле?
  Разговор плавно переходил в область права, и сначала Лига и Соня, а потом уже и Ева стали прислушиваться с возрастающим интересом.
  - В прямом смысле. Как оформлены патенты? Если ты - владелец, то ты - босс. А если компания, то боссы - они. Кто заказывает музыку?
  На этот вопрос Алекс ответить не мог. Он что-то говорил о том, что в компании есть специальный отдел, который занимается юридическими вопросами, что он - учёный, и это - не его дело, но отмахнуться от разговора не получилось.
  Соня решительно перетянула инициативу на себя, поддержав любопытство Янчука:
  - Алекс, не спорь, он прав. Смотри, если патенты твои, ты - ценность. Если патенты их, ты - мусор. Даже если ты много чего можешь изобрести. А нашим будущим детям важно, чтобы их отец был - ценность.
  Сонин русский был хоть и быстрым, но довольно лаконичным, поэтому фразы выходили короткими, но от этого более хлёсткими
  Взяв визитку, она очень внимательно поглядывая в маленький кремовый квадратик, произнесла:
  - Господин Янис Буковский, как невеста Алекса Берзиня я прошу вас заняться делами моего жениха и обеспечить максимальную защиту его прав.
  Это прозвучало очень серьёзно.
  - Упс, вот не ждал, - Янчук попытался свести ситуацию к шутке. - Вот наступит рабочий день, придёте ко мне в офис, тогда поговорим.
  - Нет, господин Янис Буковский, я прошу вас заняться этим делом немедленно. Может так случиться, что этот, как вы говорите, "всякий случай" наступит очень быстро. - Соня была очень настойчива. - И да, вопрос: вы тайну клиента обязаны соблюдать?
  Янчук аж поперхнулся от неожиданности, а Ева с Марисом быстро переглянулись: "Ох, непроста, непроста эта Соня, - говорили их взгляды. - Смотри, как быстро, прямо на лету схватывает".
  - Конечно, - голос Янчука звучал обиженно, - я же присяжный адвокат. Никто не имеет права требовать, чтобы я выдал тайну клиента.
  - Отлично. - Соня была довольна. - Скажите, вы возьмётесь за это дело? И я, и Алекс - правда, Алекс? - хотим быть вашими клиентами.
  Застигнутый врасплох, Алекс смог только кивнуть, густо покраснеть и выдавить из себя что-то вроде "Ну, если ты уверена..."
  - Я уверена!
  Соня тряхнула головой, и её пышные чёрные волосы рассыпались по плечам.
  - Я уверена, что собираюсь за тебя замуж, я уверена, что твоё начальство может вдруг оказаться сильно недовольно тобой, и я уверена, что тебе нужно защитить свои права.
  Возразить было нечего, и сохранивший насыщенный цвет варёного рака Алекс рефлекторно кивнул, окончательно соглашаясь.
  Янчук, правда, сделал последнюю попытку свести разговор к шутке, намекнув, что не владеет немецким, но, как оказалось, у Сони был ответ и на это:
  - А Лига? Она же знает язык и она ваша помощница, господин Янис Буковский, не так ли? И мне кажется, она тоже ваша невеста. Значит, она тоже может хранить тайны, правда?
  Вслед за взглядом миндалевидных чёрных глаз взоры присутствующих обратились на Лигу. Та выдержала взгляд с честью:
  - А как же! Янчук, кончай прикалываться, ты же видишь, им на самом деле помощь нужна. Кто лучше тебя им поможет?
  Теперь уже краснел и кивал Янчук.
  На глазах Евы и Мариса, молча сидевших и только переглядывающихся, затевалось новое дело. Лига, уверенно включившая с утра молчавший Мак подруги, быстро нашла и распечатала нужный договор, и вот уже он лежит на столе, окружённый, словно так и надо, недопитыми бокалами пива, а Янчук шарит в кармане в поисках ручки.
  Наконец договор между Алексом Берзинем и Соней Готлиб с одной стороны и адвокатом Янисом Буковским с другой стороны был подписан.
  Стороны пожали друг другу руки, и Янчук, складывая обратно в карман свою ручку, обратился к Соне:
  - У меня к вам две просьбы.
  Изобразив "вся внимание" девушка подалась вперёд.
  - Во-первых, организуйте, пожалуйста, доставку всех документов для начала дела.
  Соня кивнула, соглашаясь с разумностью распоряжения.
  - А во-вторых, я прошу и настаиваю, чтобы вы не называли меня господин Янис Буковский. Называйте меня по-дружески Янчуком.
  Теперь уже покраснела Соня, а Марис с Евой дали себе волю расхохотаться:
  - Вот так вот, приглашаешь гостей, а они тут, понимаешь ли, деловые контракты заключают. Прямо в твоём доме, на твоей мебели. А что по поводу наших прав?
  Ева шутя подтолкнула в бок подругу.
  - А у вас, как у хозяев, есть право готовить ужин, - запросто парировала та. - Но ты не огорчайся, мы поможем.
  И все три женщины, быстро поднявшись, занялись приготовлениями.
  И остаток дня, и разговоры катились до вечера легко, как по маслу. Хотя в глубине души каждый из присутствующих понимал, что договор заключён не зря.
  Когда уже поздним вечером Лига, усадив Янчука на пассажирское место своей новой "Короллы", покинула хутор, Ева решилась задать вопрос:
  - А ты откуда знаешь так много про адвокатов?
  - А у меня папа - нотариус. И он всегда хотел, чтобы я на юриста училась. Кстати, папа! - Соня быстро повернулась к Алексу. - Давай ему позвоним. Ты скажешь, что поручаешь собрать документы, а он же нотариус, их как надо оформит, и ему не откажут.
  Устоять перед Сониным натиском было практически невозможно, во всяком случае, для Алекса. И звонок папе состоялся немедленно.
  Слушая, как Соня быстро-быстро объясняет отцу, что необходимо сделать, Ева не уставала удивляться тому, как быстро и вне зависимости от разделяющих людей расстояний, могут происходить судьбоносные события. Ей казалось, что её такая размеренная жизнь, совершенно неподвластно её воле ускоряясь и ускоряясь, набирает такой разгон, что вскоре покатится-помчится куда-то вдаль, не разбирая дороги. И нужно очень торопиться, чтобы успеть хоть как-то подготовиться к неизбежным событиям, когда и история тёти Густы, и история Алекса, и этой непостижимой Сони, и их с Марисом собственная история сойдутся в одну дорогу, ведущую к разгадке какой-то неведомой тайны.
  "Нужно торопиться, чтобы успеть", - куда успеть, Ева не знала. Но неизвестным то ли шестым, то ли ещё каким-то чувством знала, что она права.
  Будущее показало, что она не ошибалась.
  
  9.
  
  Наутро, когда Марис уехал в Ригу, на хуторе восстановился прежний порядок: Ева спешно заканчивала перевод очередного романа, а Соня, с лёгкостью читавшая готический курсив Зюттерлина, вела Алекса дальше и дальше по событиям жизни его прабабки.
  Что касается самого Алекса, то он как-то больше и больше чувствовал себя не в своей тарелке. И дело не в том, что без привычной лаборатории ему было скучно. Вовсе нет, скучать при так динамично поворачивающейся жизни точно не приходилось.
  Пожалуй, дело совсем в другом - Алекса терзали сомнения. Он то с интересом погружался в события прошлого, то вновь задавался вопросом "Зачем мне это надо?" Вопрос был далеко не праздным. Ведь у него есть работа, его лаборатория, только-только отстроенный заводской корпус, компания, где он и его способности важны, нужны и востребованы. К тому же на носу - свадьба. И это тоже важно и нужно. Но он почему-то, поддавшись на россказни фон Шварца, сидит здесь, читая старые рукописи, и к тому же зачем-то втянул в это дело свою невесту, отрывающую время от диплома.
  Но есть и иная точка зрения. С этого третьего ракурса дело выглядело совершенно иначе. Тогда получалось, что он, потомственный фон Дистелрой, утративший свою семейную историю, стоит сейчас на пороге тайны, которую он должен разгадать и как учёный, и как внук деда, выросшего в детском доме, и не знавшего своей семьи. А семья, как оказалось, увеличилась за счёт Евы, удивительно на него похожей внешне и безоговорочно принявшей неизвестно откуда свалившегося на неё незнакомца. Да и у Сони явно есть весьма веские основания желать, чтобы тайна и связанные с нею возможные бонусы наконец открылись.
  Кроме того, - Алекс осознал это только в воскресенье, когда Соня так решительно попросила об адвокатской помощи, - его положение весьма уязвимо. До этого он искренне считал, что его место в компании - прочно и незыблемо. Но Сонины сомнения и последовавший за этим обмен документами, которыми их уже начал исправно снабжать герр Готлиб, будущий тесть, которого Алекс в своей наивности никогда не воспринимал, как нотариуса, эту уверенность изрядно поколебали. Соня, к счастью, взяла на себя роль координатора и избавила Алекса от необходимости следить за процессом. Но даже того, что он краем уха слышал в разговорах Сони с Ригой и Гамбургом, вполне достаточно, чтобы понимать, что "не всё ладно в датском королевстве".
  Вдобавок письма фон Шварца-младшего, Рудольфа, становились с каждым днём менее любезными и более настойчивыми. Тот, казалось, и знать не хочет ни о каких не то что моральных, а любого вида терзаниях или колебаниях. Он во что бы то ни стало, как волк - овцу, желал получить шкатулку с документами. Которые, кстати, сам Алекс пока так и не видел.
  Наконец, устав от сомнений и извертевшись на подушке, Алекс решился поделиться с Соней. Та, разбуженная, отнеслась к разговору вопреки его ожиданиям не сердито, а очень внимательно. Выслушав исповедь о терзаниях своего жениха, Соня задала вполне резонный, но так и не пришедший ему самому в голову вопрос:
  - А за что ты себя станешь больше уважать? За то, что будешь держаться за своё место в компании и прогибаться перед Рудольфом? За то, что найдёшь и выкрадешь у Евы шкатулку с документами? За то, что докопаешься до правды и примешь решение, зная факты, а не мнения?
  Алекс аж задохнулся от пугающей простоты единственно возможного ответа. Уважать себя за унижение? Уважать себя за подлость? Или уважать себя за честность человека и учёного? Ответ мог быть только один, и единственное, за что Алекс мог бы теперь упрекнуть себя, - так это за то, что не пришёл к нему раньше и самостоятельно. Но на всякий случай он решился перепроверить себя:
  - А как же свадьба? Я думал, тебе важна материальная стабильность.
  - А что свадьба? Свадьба, безусловно, будет. И финансовая стабильность важна. Но честь и совесть, я думаю, важнее.
  И Соня потянулась к Алексу, обхватив его тёплыми руками и прижав к мягкой горячей груди. И тут же заснула. Она спала, не разжимая объятий, а Алекс лежал в темноте, слушая её сонное дыхание, и глупо улыбался во весь рот. Решение было принято.
  
  10.
  
  Утром за завтраком он рассказал Еве о том, что узнал от фон Шварца.
  И по поводу шкатулки, и по поводу наследства, и - по поводу имевших трагичные последствия нападений на хутор. Не умолчал он и о письмах, которыми его без устали засыпал Рудольф Шварц. В письмах уже явственно звучали угрозы. Покаянно опустив голову, Алекс честно признался обеим девушкам в своих сомнениях, мучивших его до последнего времени.
  - Но я принял решение, - подняв голову, он обвёл притихших слушательниц стальным взглядом серых глаз. - Я себе не прощу, если предам это всё.
  Он обвёл рукой вокруг, имея в виду действительно всё: хутор, и Еву, и историю Густы, и его с Соней будущее счастье. Всё - это всё!
  - Я хочу знать правду. И я хочу, чтобы этот потнорукий Рудольф не грёб к себе то, что ему не принадлежит, запугивая и шантажируя меня. Не зря он так ногами сучит, очевидно же - в этом ларце содержится что-то очень ценное, что по праву должно принадлежать нашей семье, а не ему. Я - за нас!
  Ева была несколько ошарашена этим обилием несущей угрозу информации. Оказывается, нападение на хутор и прочие неприятности не случайны, как она, несмотря на тревоги Мариса, пыталась вообразить. У них был враг и враг серьёзный, агрессивный и не стеснённый в средствах.
  Единственным решением стало - как можно скорее узнать все тайны.
  И Ева, отложившая так и не завершённый роман, уселась вместе с Алексом и Соней за расшифровку оставшихся рукописей.
  Времени оставалось мало. Нужно было торопиться.
   
  Глава четырнадцатая. Густа. Партизаны.
  
  1.
  
  Война никак не кончалась.
  По радио играли марши, рапортовали о новых и новых победах, и новая власть, как и было обещано, исправно закупала свинину и говядину.
  К Микелям Марта родила мальчика.
  Петерис радовался как ребенок. Он не мог наглядеться, как его сын жадным ротиком ищет грудь бледной после родов, но невероятно гордой матери. Мальчика сразу назвали Кристапом в честь погибшего брата. С появлением нового Кристапа Вия как-то сразу выпрямилась и расправила уже начинавшие горбиться плечи. Казалось, что молодость вернулась и к ней. Мальчик оказался горластым и требовательным, не давая спать ночами не только молодой матери, но и всем остальным. Особенно от недосыпа страдала малютка Эмилия, за свои два с половиной года привыкшая, что она - центр притяжения этого дома.
  С появлением Кристапа внимание мамы, папы, да и бабушки переместилось на новорождённого, и обескураженная девочка не могла понять, почему мама больше не берет её на ручки. Через неделю, когда малыш в очередной раз заходился в крике, Густа забрала Эмилию к себе, уложив на старенькую кровать, где когда-то спали оба её малыша. Ни Петерис, восторженно глядящий на своего голосистого мальчишку, ни Марта, казалось, не заметили, что девочка больше не спит в их комнате, словно так и полагалось. В глубине души Густа боялась, что Марта вот-вот позовет малышку и снова, как полтора года назад, отнимет её, но, похоже, Марте теперь вполне хватало Кристапа. Во всяком случае, она ничего не говорила и даже, кажется, не замечала опеки Густы. Происходящее заметил лишь папа. Вечером, когда дом уже ложился спать, а Густа на минуточку выбежала во двор, чтобы снять с плетня забытое и уже отсыревшее белье, папа тоже вышел из дома. Подвинув в сторону, чтобы не мешала, большую корзину, он тихо сказал:
   - Не тревожься ты так. Это не важно, что Эмилия - Неймане. Воспитывай дочку, Марте она больше не нужна.
  Руки Густы замерли в воздухе, так и не расправив большую простыню:
  - О чем ты говоришь?
  - О тебе, конечно. О тебе и об Эмилии. Мы не знаем, и вряд ли узнаем, куда пропал фон Дистелрой с маленьким Георгом. Но у тебя есть Эмилия, есть ты сама и есть твое будущее. Ты достаточно натерпелась, уже хватит жить прошлым.
  И, подхватив почти полную корзину, папа поспешил в дом, оставив Густу стоящей около плетня и в задумчивости теребящей последнюю оставшуюся рубашку.
  Уснуть долго не получалось. Густа слушала, как тихонько сопит во сне, сжимая от нежности её сердце в невыносимо тугой, полный невыразимого счастья узел, крошка Эмилия, как потрескивает отдающий холодной октябрьской ночи накопленное за день тепло бревенчатый дом, как протяжно скрипнула родительская кровать в соседней комнате, и думала. Как оказалось, думать было о чём. Ещё неделю или две назад она, можно сказать, и не жила, а так, существовала, заполняя душевную пустоту беспрерывной работой, оправдывая это необходимостью. Которую никто не отменял. Работать было надо.
  Но вот теперь, после короткого разговора с отцом у этой необходимости потихоньку стали появляться крылья. Она росла и распускалась как цветок, разворачивая новые и новые лепестки, открывая новые и новые причины, по которым стоит жить. И Густа удивлялась, как она могла так долго, годами, жить, как в коконе, непроницаемом ни для каких внешних воздействий. Теперь этот кокон бесшумно рвался в ночи, выпуская её, хоть и израненную, но вновь наполняющуюся соками жизни душу.
  Жить, определенно, было зачем. Во-первых, и это было непреложно, как восход солнца, надо поднимать Эмилию. Пусть она будет Неймане или кто угодно, но это её дочь, и именно от Густы зависит, какой жизнью будет жить эта маленькая с белыми волосами девочка, сладко сопящая сейчас в своей постели. Только Густа может дать ей другую жизнь вместо этого хутора с его коровами и тяжелой, до седьмого пота работой. Жить нужно для Эмилии. А это тащило за собой остальное. Для Эмилии надо, чтобы она, Густа, сама вырвалась с этого хутора, сохранив знания, которые когда-то с такой легкостью укладывались в её голове. Она - Брунгильда, вспомнилась ей игра из детства. Тогда быть Брунгильдой означало не сдаваться перед фрау Шварц, успевая делать многое, что от неё ожидалось и сверх того. Сейчас ей нужно снова стать Брунгильдой и ради себя и ради крошки-дочки.
  Завтра она подумает об этом как следует.
  С этой мыслью к Густе пришел сон.
  
  2.
  
  Внешне ничего не изменилось.
  Как и раньше, по утрам Густа шла доить оставшихся после осенней сдачи скота коров, запаривала свеклу для очередной толпы поросят, с жадным хрюканьем теснившихся у корыта, возилась по дому наравне с мамой и не расстававшейся с маленьким Кристапом Мартой.
  Внешне всё оставалось как прежде.
  Но внутри, под высоким лбом, обрамленным светлыми косами, кипела работа. Цель, так внезапно воскресшая откуда-то из самой глубины её существа, требовала действия. А вот с действием оставались большие проблемы - в мире бушевала война, довольно большое препятствие, как вынуждена была согласиться Густа.
  Но, по крайней мере, она могла строить планы.
  В планы входило и окончание войны.
  А потом...
  Ну, потом, конечно, она попробует отыскать своего Георга. Она будет писать письма, а может быть, поедет в этот самый Дортмунд. В конце концов, завод - это вам не иголка в стоге сена, завод-то она точно найдет, а там - доберется до конторы и выяснит, что же случилось с её мужем. Невольно взгляд Густы останавливался на фальш-стене, за которой стоял, надежно скрытый от посторонних глаз сундучок с её документами. Она возьмет свое свидетельство о браке, она возьмет документы Эмилии, и они поедут восстанавливать свою семью.
  А потом она, Густа, обязательно пойдет в университет. Не может быть, чтобы её Георг был против. Он непременно согласится. И ничего, что она уже вышла из студенческого возраста. Она вполне способна сесть за парту и погрузиться в волшебный мир познания. И надо будет обучать Эмилию. Девочке непременно нужно дать образование, самое лучшее образование. Ведь это не просто девочка, это её дочка, к тому же продолжательница древнего рода фон Дистелроев. У неё, у Густы даже есть доказательства этой древности - та шкатулка, которую темной сентябрьской ночью 1940 года вручил ей герр Шварц. Признаться, правда, она сама так и не заглянула туда...
  Странно, сама себе удивлялась Густа. Как она, такая любопытная, ни разу даже не подумала о тайне, прячущейся под крышкой старинной вещицы. Хотя, ничего странного. В течение трёх лет в её жизнь то и дело врывались такие потрясения, каждого из которых было бы достаточно, чтобы разрушить хрупкое равновесие внутреннего спокойствия любой другой женщины.
  Но она же - Брунгильда! Густа чаще и чаще вспоминала свою детскую игру в валькирию-воительницу. Она чувствовала, как к ней возвращается её решимость противостоять судьбе и справляться со всем, что ещё заготовлено неведомыми силами судьбы на её жизненном пути.
  
  3.
  
  Быт, несмотря на войну, казался устоявшимся. Шли дни, радио по-прежнему повествовало о победах германской армии на фронтах, местная власть исправно закупала очередную партию подросших поросят, которых без устали выращивала семья.
  К зиме стало полегче. Стельных коров больше не надо было доить, да и свинье дали до весны пожить без приплода. Свободные руки распахнули простор для мыслей. Очень хотелось отодвинуть заботливо сделанную отцом стенку, достать надежно спрятанные за ней документы и открыть древний ларец. Но... Делать этого, Густа отчетливо понимала, не следовало. О её тайне не знали ни Петерис, ни Гиртс, уже изрядно выросший и вытянувшийся, но по-прежнему остававшийся ребенком, которого папа, как и обещал, исправно брил налысо каждую неделю. Им её тайну знать ни к чему. Да, по правде говоря, и Марте тоже. Густа, несмотря на то, что Эмилия теперь снова была с ней, и никто не оспаривал её прав на девочку, ей не доверяла. Она не могла простить сестре пусть и невольного, но предательства. Картинка, в которой Марта сидит на лавке, вцепившись в ребенка мертвой хваткой, вынуждая её встать и идти с этим уполномоченным, глядевшим на неё своими маслеными глазами, так и стояла перед ней. Копошиться в тайнах пока нельзя.
  Единственное, что позволила себе, улучив минутку, Густа, это - достать из шкафа свою старую азбуку и несколько детских книг. Она будет учить Эмилию грамоте. Это единственное, что можно делать сейчас, сидя у окна в теплом, на совесть срубленном доме, затерявшимся в густых лесах на обочине великой войны.
  
  4.
  
  Новый год встретили спокойно.
  Где-то в мире шла война, радио без умолку говорило об очередных победах, но их, лесных хуторян, это как будто бы не касалось.
  Наступало Рождество.
  На венке Адвента догорела последняя свеча. Елочка, срубленная Петерисом и с любовью украшенная Вией, стояла себе в углу, источая густой смолистый аромат. Кровяную колбасу, серый горох и пирожки со шпеком уже съели, Кристап, пригревшийся на маминых руках, спал, и Вия, как прежде на праздник запела красивым сильным голосом старую, с детства знакомую песню "Где спит Рождество". Три женских голоса легко выводили торжественную мелодию. Но вот в хор добавился детский голосок Эмилии. Девочка самозабвенно пела, подняв широко распахнутые глаза к подкопчённому уже потолку, словно в ожидании чуда, и у Густы от нежности сердце снова свернулось в тугой, гулко бьющийся ком. Она слушала, как звенит тоненький, пока сбивающийся голос её маленькой дочери, подхвативший старинную песню, и вспоминала, как сама ещё девочкой пела её у большого рояля в прекрасной усадьбе фон Шварцев, волнуясь и краснея.
  Жизнь продолжалась.
  Но всё чаще по радио звучало слово "Сталинград". Что-то менялось в этой прошедшей над их головами войне. Доставшая по папиной просьбе карты Густа Сталинграда на них найти не смогла: то ли карты оказались слишком старыми, то ли город - новым. Но голос из радио настойчиво утверждал, что Сталинград существует. Единственным ориентиром для определения места стала Волга. Река на картах была. Но от Волги до кандавских лесов всё-таки очень далеко. Так по крайней мере им казалось тогда.
  В конце февраля, однако, Сталинград дошел и до них. Новая власть объявила мобилизацию. Петериса вызвали в комендатуру. Не пойти - нельзя, военная машина работала исправно и была неумолимо и неуклонно настроена забрать каждого взрослого мужчину и заставить его воевать.
  Непослушание означало - расстрел.
  Единственное послабление, которое получил новоявленный солдат Вермахта - пойти домой и проститься с семьей.
  И вот уже февральским вечером Петерис, а ныне рядовой 1-й латышской дивизии Вермахта Нейманис стоял на пороге и, возможно в последний раз, держал на руках разбуженного суматохой Кристапа. Марта, опухшая от слез, никак не хотела разжать руки, обнимавшие мужа за шею. Суматоха напугала Эмилию, забравшуюся на колени к Густе и полными ужаса глазами смотревшую на мужчину в форме и резко пахнущих больших сапогах. Мужчина выглядел похожим на папу, но в то же время каким-то чужим и далеким. Девочке было страшно.
  Наконец прощание закончилось, и дверь за Петерисом закрылась.
  Марта плакала навзрыд, заходясь в протяжном почти зверином крике. Вия хлопотала возле неё, пытаясь напоить сладким чаем и успокоить дочку. Папа неуклюже качал вторившего матери Кристапа, а Гиртс, натянувший свою кепочку едва не до носа, забился в самый темный угол, пытаясь свернуться в клубок, спрятаться, скрыться от ужаса, вызванного появлением мужчины в форме. Слишком страшным, слишком тяжелым оказалось вновь воскресшее напоминание о той белой летней ночи, когда мужчины в такой же форме стреляли и стреляли в людей вокруг мальчика, чудом уцелевшего в бойне.
  Густа, поскорей подхватив разрыдавшуюся Эмилию, унесла девочку к себе в комнату и долго качала притихшего ребенка на руках, успокаивая и утешая. Вскоре малышка уснула, доверчиво уткнувшись в подмышку горячей, сразу потяжелевшей головенкой с белыми тусклым золотом отсвечивающими в свете свечи волосами.
  Потом уснул и дом. Уснул накричавшийся и уставший Кристап, уснула напоенная сладкой водой Марта, уснул Гиртс - молодой организм быстро победил воспоминания. Даже родители, долго ворочавшиеся и шептавшиеся на старой скрипучей кровати, затихли. Только Густа бессонно смотрела в покрытый трещинами потолок, размышляя о будущем. Радужными эти размышления не были, в её планы настойчиво вторгалась война.
  
  5.
  
  Весной снова началась страда.
  Пять телят и новый выводок поросят отнимали все силы. Не раз и не два за день, таская доверху наполненные ведра, вспоминала Густа Петериса, заварившего эту кашу с поставками продуктов для комендатуры - мужских рук катастрофически не хватало. Папа, конечно, старался помочь, но видно было, что силы у него уже не те. Хорошо, что семья пополнилась Гиртсом - парень не отказывался ни от какой работы, раз и навсегда приняв для себя как единственно возможный путь - верность тем, кто его спас. С Гиртсом, правда, была другая беда - на щеках подростка слишком рано стала пробиваться нешуточного вида густо-черная поросль не только усов, но даже и намечающейся бородки. Бритву папе приходилось доставать чаще и чаще.
  Но невзирая на усталость, Густа непременно находила время для Эмилии. Девочка уже сносно читала по слогам, даром, что слова в букваре, как, впрочем, и во всех книгах Густы, были только немецкие. Каждый день они читали сказки, и малышка с легкостью осваивала второй язык, язык своего отца. Густа не знала, как сложится дальше их жизнь, но учить дочку стало невероятной радостью и, так или иначе, приближало её к цели. Сказочные чтения продолжались ежедневно, постепенно вовлекая и Гиртса, и папу, и даже маму и Марту, пока не оправившуюся от переживаний из-за мужа.
  Густа не очень понимала причину терзаний сестры - от Петериса исправно приходили письма, если и не радостные, то, по крайней мере, подтверждающие, что он жив и здоров. Это вселяло хоть и тревожную, но определенность, в отличие от ситуации с самой Густой, ни единого раза с того памятного дня марта 1941 не получившей ни единой весточки ни о муже, ни о сыне. Но Марта терзалась, и никто не оспаривал это её право.
  Волноваться начали зимой, когда письма внезапно прекратились. Их просто не стало, и семья напряженно вслушивалась в сообщения, изрекаемые бодрым дикторским голосом из недр радиоприемника, пытаясь понять, где же находится их Петерис. Из сообщений следовало, что 15-я дивизия Латышского легиона включена в группу "Север" и воюет где-то в псковской губернии. Густа нашла Псков на карте, и они с папой долго смотрели на большой лист, расстеленный на столе. Псков был не так уж и далеко от прежней границы Латвии. Это как будто бы утешало - Петерис неподалеку, но и означало, что этот город - куда ближе Волги. Война, пронесшаяся над хутором в 1941 и не зацепившая тогда, нынче катилась назад и стремительно приближалась.
  На душе было ой как тревожно.
  
  6.
  
  Январский снег вновь занес хутор, отгородив от внешнего мира белой холодной, надежной с виду, но такой непрочной преградой.
  От Петериса по-прежнему не было никаких вестей, зато голос из радио настойчиво рассказывал о положении на фронте. И теперь чаще и чаще звучало слово Ленинград.
  Карту Густа уже и не убирала. Папа часами сидел, глядя на неё и перемешивая воздух над бумажным листом большими натруженными ладонями. Надрав щепочек, он раскладывал их, отчетливо обозначая линию фронта. Становилось ясно, что немецкая власть, казалось, так прочно утвердившаяся, вовсе не является чем-то незыблемым. Русские войска теснили германскую армию и на юге и на севере. На севере... Почти рядом. Папин тренированный работой резчика глаз улавливал малейшие изменения на карте. Со всей очевидностью война катилась назад.
  Им с папой не нужны были слова - во многом они понимали друг друга, едва обменявшись взглядами. Если русские возьмут Латвию, а то, что они её возьмут, почти не вызывало сомнений, вряд ли у Густы получится поехать в Дортмунд. Нужно будет выживать здесь. Ключевым тут было слово выживать. Слишком много опасностей подстерегало маленький хутор на пути большого военного вала, катившегося обратно к Европе.
  К весне они услышали о партизанах.
  Впервые слово прозвучало на радио уже давно, и Густа даже залезла в словарь, чтобы выяснить, что же оно означает. Словарь говорил о приверженцах какой-то группы, но, судя по речам диктора, русские партизаны были приверженцами Красной армии и нападали на немецкие эшелоны.
  Сейчас радио вновь вещало о партизанах, но уже совершенно в другом формате. Местная станция голосом коменданта пугала персональной ответственностью населения в случае поддержки партизан на местах. Из речи стало понятно только одно - партизаны появились в Латвии. Вероятность того, что партизанам зачем-то понадобится уединенный хутор в лесу, казалась небольшой, но полностью исключить её было нельзя. С их-то везением могло произойти всё, что угодно.
  Долго ждать не пришлось. Холодной мартовской ночью в дверь постучали. Папа, в одном белье вскочивший с кровати, ринулся к двери.
  Густа, чей сон с детства был чуток, проснулась тут же и подняла с подушки голову, прислушиваясь к темноте. Темнота была явно не пустой. Вот знакомо заскрипела половица и снова навалилась страшная тишина.
  Не в силах больше терпеть неизвестность, Густа вскочила и, накинув на себя полушубок, каждую зиму занимавший место в ногах постели, тихонько приоткрыла дверь из своей комнаты в большую - родительскую, которую тусклым серебром заливал свет неполной пока луны. Темнота для этого света была непроницаемой, зато его вполне достаточно, чтобы бликовать на металлическом дуле, которое держал в руках кто-то, едва не с головой замотанный в широкий шарф. Пистолет был направлен на папу, испуганно пятящегося к кровати. Нужно было срочно что-то делать. Бесшумно затворив дверь, Густа кошкой метнулась к занавеске, за которой хранился их семейный арсенал. Уроки Петериса помнились отлично, ей не составило труда проверить обойму и снять оружие с предохранителя. Теперь она не имела права ни бояться, ни отступить. Вновь приоткрыв дверь, она обнаружила, что незнакомый человек медленно, но верно продвигается вперед, почти уже совсем оттеснив папу к стенке. Зато сам он стал крайне уязвим, стоя как раз напротив светящегося серебряным светом окна.
  - Брось оружие, - Густа сама удивилась, как четко прозвучала её команда, в унисон со звуком возводимого курка.
  Человек вздрогнул, и девушка вдруг испугалась, что сейчас он выстрелит первым. Но нет, рука с оружием опустилась, и незнакомец заозирался, не в силах понять, откуда грозит опасность. Секундного замешательства непрошеного гостя хватило, чтобы в процесс вмешалась третья сила: Гиртс, как видно, тоже давно проснулся и тихо лежал, ожидая своего звездного часа. Воспользовавшись заминкой, парень мгновенно замахнулся удачно подвернувшимся поленом и с гулким стуком обрушил его на голову незнакомца. Тот, на секунду удивленно застыв, выронил пистолет и вдруг начал валиться вперед и вбок, застыв на полу какой-то несобранной кучей. Поняв, что опасность отступила, папа проворно поднял пистолет. Вия тем временем уже зажигала свечу, тут же заставившую мрак отступить, спрятаться по дальним углам.
  В доме вновь стало тихо, и слышно было, как сопит за приоткрытой дверцей завозившаяся было Эмилия. Ни маленький Кристап, ни умаявшаяся с малышом за день Марта так и не проснулись.
  Свеча горела, рухнувший посреди комнаты человек лежал, не шевелясь, а над ним сгрудилась семья, направив на нарушителя спокойствия весь имевшийся в запасе арсенал - два пистолета, полено и свечку. Они стояли не шевелясь, и только прерывистое дыхание выдавало напряжение, охватившее каждого.
  Наконец куча на полу заворочалась, и из неё поднялась голова с мутно глядящими глазами. Сфокусировав взгляд и разглядев угрозу, человек почему-то больше всех испугался не пистолетов, а полена:
  - Ты, парень, больше не бей. Рука у тебя тяжелая.
  Сиплый простуженный голос почему-то разрядил обстановку.
  - Отец, прости, я только попугать хотел, пистолет не заряжен.
  Папа с недоумением посмотрел на свою руку, только сейчас обнаруживая, что держит какое-то подозрительно легкое оружие.
  - Зато мой заряжен, - Густа была настроена решительно.
  - Вижу, - пришелец наклонил голову и почти бесшумно сквозь зубы застонал. - Эх, приложил-то как. Можно, я сяду, а то голова раскалывается?
  Поскольку никто не возражал, он тяжело и как-то неуклюже завозился на полу, устраиваясь поудобнее. Когда первая суматоха улеглась, стало понятно, что мужчина, хоть и большой и незнакомый, но какой-то не слишком страшный. Да и оружие не заряжено.
  - Я тут, собственно, за помощью к вам...
  - Ничего себе, помощь! - папа, обычно спокойный, в этот раз разозлился. - В темноте, спросонок да под пистолетом, это за помощью теперь так ходят!
  Отец был зол не на шутку, потрясение, пережитое им, и впрямь было страшным.
  - Прости, отец. Я же не знал, вдруг у тебя оружие есть или закричишь, может, - голос с пола звучал виновато. - Я же не подумал...
  - Вот то-то, что не подумал! - папа никак не мог успокоиться, - А я всё равно кричу, и оружие у меня есть!
  - Ты кто? - вмешалась держащая твердой рукой свечу Вия. - И зачем пришел?
  Вопросы были резонные, и все замолчали, ожидая ответа.
  По-прежнему держась за голову, мужчина вторично осмотрел столпившихся вокруг него людей в исподнем и, вздохнув и почему-то мелко перекрестившись, как с обрыва в прорубь выпалил:
  - Партизан я, Вилнисом зовут.
  - Ох, - вздох Вии, казалось, был каким-то общим вздохом семьи. Вот не было печали, а едва по радио про партизан сказали, так тут и на тебе, напасть и явилась. Густа растерянно посмотрела на папу, вернувшему ей такой же робкий взгляд.
  Пока семья играла в гляделки, из двери в большую комнату просунулась голова пробудившейся Марты. Обнаружив, что все стоят вокруг сидящего на полу незнакомца, она задала вполне своевременный вопрос:
  - Это кто?
  - Партизан, Вилнис какой-то, - папа никак не мог успокоиться.
  - Не какой-то, а Вилнис Мазиньш, - обижено протянул с пола незваный гость, вызвав насмешливое хмыканье присутствующих .
  - И чего этому Мазиню надо? - похоже, Марту спросонок не удивляла странность ситуации.
  - Давай, рассказывай, - папа взмахнул рукой с зажатым в ней пистолетом.
  Из короткого рассказа выяснилось, что этот Мазиньш вовсе не единственный партизан, что в лесу есть целый отряд и что они сегодня ночью устраивали засаду на дороге. Поэтому пистолет и не заряжен - патроны закончились, и они вынуждены были отступить обратно в лес.
  Но вот тут-то и случилась незадача, напарник в темноте упал и ногу повредил - идти не может. Вот он, Вилнис, и пошел искать подмогу, чтобы приютить раненого в тепле, пока партизаны смогут забрать его "в отряд".
  - Ну и где же он, напарник твой?
  - Да, собственно, тут, неподалеку в лесу, - Вилнис махнул рукой, - туда метров пятьсот будет.
  - В лесу, - Марта с шумом вдохнула воздух.
  "Ах, да", - вспомнила Густа историю, приключившуюся с сестрой. Ту - двенадцатилетнюю девочку - однажды едва не задрал волк. Зачем она зимой выходила за ограду, теперь уже и не вспомнить, но зверь тогда подошел к хутору гораздо ближе, чем на полкилометра. Спасли ребенка тогда только проворные ноги и громкий голос, услышанный взрослыми. С выбежавшими навстречу родителями хищник тягаться не решился и скрылся в лесу, оставив напуганную и осипшую девчонку в целости и сохранности.
  Эту историю вспомнили все, и мама тревожно посмотрела на дочь. И в эту же минуту, в унисон с общими мыслями в доме послышался далекий волчий вой.
  - Волк! - брошенный клич привел в движение всех, даже Гиртса, ничего не знавшего об этой истории.
  Сама мысль о том, что беззащитный, не способный ни убежать, ни защитить себя человек может быть разорван голодным хищником, заставляла торопиться. Вилнис с некоторым недоумением смотрел, как только что наставлявшие на него пистолет хуторяне мечутся по дому, с невероятной скоростью натягивая на себя теплую одежду. Уже через считанные минуты папа, Гиртс, Густа и Марта были готовы мчаться на помощь, оставив Вию с детьми.
  Они бежали через заснеженный зимний лес, встретивший их сырым холодом и поземкой - поднималась буря. Вилнис, даром что казался неуклюжим увальнем, уверенно вел по едва видному следу к месту, где оставил товарища.
  Успели они вовремя - зверь, как видно, был бывалый, пуганый и не решался сразу приблизиться к человеку, размахивавшему железным предметом, густо пахнущим порохом. А заслышав приближающуюся группу, он и вовсе поторопился убраться подальше. О волке больше можно было не волноваться. Тем более, что у Густы за поясом был пистолет, очень даже отлично заряженный, да и сама она готова была дать отпор любому, если потребуется.
  Однако в этот раз нужда возникла совсем в другом: при одном взгляде на неестественно согнутую ногу лежащего у корней большой сосны человека становилось ясно - сам он на эту ногу долго не сможет ступить. Командование принял на себя папа, запаливший предусмотрительно прихваченную с собой лампу. Гиртс, снабжённый четкими указаниями, со всех ног помчался обратно к дому, а остальные в ожидании обступили лежащего. Тот с тревогой вглядывался в незнакомые лица, переводя время от времени взгляд на Вилниса, а точнее - на цветущую пышным цветом увесистую шишку его на лбу. Шишка родилась от соприкосновения с полом после удара поленом по макушке. Макушку просто не было видно.
  Наконец Вилнис решился рассказать о ночном происшествии:
  - Слышишь, командир...
  К моменту возвращения Гиртса уже не только была рассказана история, но стало известно имя страдальца: партизана со сломанной ногой звали Арман Розе. Гиртс принес старую попону и две больших слеги, оставшиеся после постройки свинарника. Приладили попону и соорудили что-то наподобие носилок. но идея тащить пострадавшего по снегу потерпела крушение тут же. Несмотря на наскоро прилаженный лубок, при первой же коряге, предательски припорошенной снегом, на которую наткнулись волокуши, человек на них вскрикнул и потерял сознание от боли. Пришлось всю дорогу нести его на руках. Сестры шли рядом, и Густа подумала, что вот так же они когда-то несли вместе раненого папу. Ей стало отчего-то очень горько оттого, что вот так дружно и слаженно они действуют только в момент опасности. "Как бы сделать так, чтобы это единение было, а никаких трагических ситуаций - не было", - думала Густа, внимательно переставляя ноги по снегу и чувствуя рядом плечо сестры.
  Наконец кавалькада добрела до хутора.
  Гиртс уступил раненому свою кровать и тот, намерзшийся и измученный, тут же забылся на ней тяжелым сном. Остальным было не до сна - за помощь партизанам радио обещало немедленный расстрел.
  - Вы когда его заберете? - папу терзало беспокойство за безопасность семьи.
  - Я - в отряд, - Вилнис машинально поднес руку к голове, на которой красовались здоровенная ссадина и густо-фиолетовая шишка. - Командиру доложу, он решает.
  Это было понятно. Как понятно и то, что в ожидании решения семья находится в опасности. Но вопрос о том, чтобы оставить человека без помощи, даже не обсуждался. С тем и закрыли дверь за ушедшим. И снова легли спать.
  Изрядно припозднившимся утром, допивая кофе, папа задумчиво смотрел на, беспробудно спавшего незваного гостя:
  - Мать, он проснется, ты лубок не посмотришь? А то мы, сама знаешь, в темноте прилаживали.
  - Посмотрю, конечно.
  Звать врача - все понимали - значило, подписать себе смертный приговор, а руки Вии выходили не одну животину. В конце концов, нога и есть нога, что коровья, что человеческая: сложить, прочно привязать и - жди себе, пока зарастёт.
  Но папа продолжал смотреть на чужака, а его большие мозолистые руки двигались в такт мыслям, помогая решить сложную задачу безопасности семьи. Приняв в итоге какое-то решение, он встал:
  - Густа, я в твоей комнате поработаю немного.
  Если папа брал инструмент, вопросы были лишними. Он знал, что делает. И до вечера в комнате Густы стояли стук и скрип, наполняя дом запахом свежей сосновой стружки.
  Наконец дверь в комнату открылась, и взоры присутствующих обратились на усталого, но, кажется, довольного собой хозяина:
  - Готово. Я тут подумал, пока тебя заберут, я семьей не могу рисковать.
  Мужчина на постели кивнул. Риск действительно был велик.
  - Но и выбросить тебя на мороз, тоже - не по-божески.
  И с этим невозможно было спорить.
  - Ты на одну ногу можешь встать?
  "Гость" нерешительно завозился, пробуя сесть, но вмешалась Вия:
  - Без костыля не удержится, слабый пока. А что надо?
  - Ладно, подсобим, - папа отложил инструмент. - Переселять тебя будем.
  Папа трудился не зря. Зайдя в комнату, Густа сразу увидела перемену - кроватка Эмилии переместилась к закрытому занавеской шкафу с потайной стеной. В остальном, если не считать ковра из свежих, вкусно пахнущих стружек, ничего не изменилось.
  - Придется тебе, дочка, потерпеть, сама знаешь, твоя комната - самая безопасная.
  И папа с гордостью мастера предъявил результат труда. Это было виртуозно. Потайной шкаф так и остался потайным. Но за занавеской появилось отдельное пространство, что-то вроде вертикального ящика, где мог поместиться стоящий человек, полностью укрытый от посторонних глаз. Кровать стояла рядом.
  - Вот, смотри, - Арман, уже перемещенный на новое место и так во все глаза смотрел на хозяина, - здесь нажимаешь, он открывается. Тебе надо только там спрятаться. Внутри я полочку приладил, совсем сесть не получится, но полегче будет. Лучше уж на одной ноге постоять, чем с двумя - в могиле лежать.
  Спорить не приходилось - Янка был полностью прав.
  Дом потихоньку успокаивался.
  Уложив Эмилию, Густа вышла на крыльцо. Ветер к ночи успокоился и снежная пыль, столь щедро рассыпаемая им по двору, улеглась ровным белым покровом, скрыв следы и заметя даже тропку к хлеву. Хутор вновь затерялся в лесу, укрывшись белым одеялом, слегка искрящимся под тусклым светом звездного неба. Густа смотрела на звезды, а звезды холодно и отстраненно смотрели на стоящую на крыльце Густу.
  - Они не помогут.
  Оказалось, что на крыльце она не одна. Папа набросил ей на плечи полушубок и в ответ на молчаливый вопрос пояснил:
  - Звезды - как глаза ангелов. Они смотрят, но помочь не могут. Они так же светили и в Гефсиманском саду, когда Иуда творил свой поцелуй. Их удел - смотреть. А наше дело - не забывать, по чьему образу и подобию мы созданы.
  Густа кивнула, соглашаясь. Удивительно, как они с папой всегда понимали друг друга без всяких лишних слов. Да и о чем говорить? Жизнь - странная штука. Иногда ты чувствуешь, как неведомые силы несут тебя, словно песчинку, сминая мечты и чаяния, сдирая заживо кожу, как ненужную более бумажную обертку, коричневую и шуршащую. И вместе с оберткой от тебя отрывается часть души и улетает прочь, унося с собой то, без чего, казалось бы, невозможно прожить более ни дня. Но ты остаешься, измученный и израненный, но живой. А звезды только смотрят на тебя, не в силах ни помочь, ни изменить то, что происходит.
  Вот и сейчас они с папой стоят на крыльце своего дома, а вокруг них уже который год идет война. Они - семья и они вместе, но сколько же потерь пережил каждый. И эту лавину, обрушившуюся на ни в чем не повинные головы, невозможно остановить. Всё запуталось так, что как ни тяни этот свалявшийся клубок жизней, - ни за что не распутаешь, и не разрежешь, и не разрубишь... Петериса забрали на фронт. Может быть сейчас, в этот самый момент он где-то в бою убивает людей, которых радио называет врагами. Петерису эти люди ничего не сделали, и единственная причина, по которой он должен стрелять, это - безопасность семьи. Если он откажется воевать, они - Густа не находила лучшего определения для тех, кто пришел на эту землю и подмял её под себя, - "они" придут и расстреляют всю семью. Включая Эмилию, маленького Кристапа и даже Гиртса-Гершеля, которого она спасла прошлым летом в лесу. Петерис убивает, чтобы спасти. А они - папа, мама, Марта и она, Густа, и даже Гиртс-Гершель - спасают партизана, хотя знают, что за это их могут убить. Получается, что Петерис воюет зря. Он убивает тех, кто посылает сюда партизан. А они - спасли партизана. Но они с Петерисом - не враги. Густа отлично помнила, как ночью они добывали оружие, чтобы защитить семью. И прошлой ночью оружие пригодилось! Всё так запуталось...
  - Я знаю, дочка, - папа словно читал её мысли. - Божий промысел не всегда пониманию доступен. Но как по мне, лучше уж нарушить законы человеческие, чем всю жизнь отводить глаза от стыда, даже если плата за это не тридцать серебреников, а - собственная жизнь.
  Звезды смотрели прямо в душу, которая - Густа это знала точно - стоит куда больше любых серебреников. Папа был прав. Как прав был и Петерис. Как права Марта, бросившаяся в ночь спасать незнакомого ей человека от волков. И мама, без лишних слов бинтующая сломанную ногу.
  Они правы, даже если это опасно и трудно.
  "Брунгильде такой выбор и не снился, - вдруг усмехнулась про себя Густа. - Там как-то проще: вот враги и вот битва. Защищать, оказывается, сложнее, чем убивать. Похоже, дева-воительница могла уже у меня и поучиться".
  С этой мыслью и закончился день.
  7.
  
  Арман пробыл на хуторе почти месяц.
  Несколько дней пролежав ничком, он потихоньку приспособился к наскоро сколоченным папой костылям и уже вполне сносно передвигался по дому, не рискуя, правда, высовываться на улицу.
  Семья тоже привыкла к тому, что в их доме поселился пусть больной, но очень опасный чужак. Не то, чтобы Арман был опасен сам по себе, хотя в нем и ощущалась мощная внутренняя сила, тщательно скрываемая. Опасность караулила со всех сторон. Вдруг власти решат заглянуть на одинокий хутор, или, к примеру, партизанам покажется, что они, мирные люди, недостаточно хорошо смотрят за больным... Неопределённость пугала, но поскольку деваться было некуда, пришлось выработать свой ритуал жизни с партизаном.
  Внешне почти ничего не изменилось. Ну, если не считать такой мелочи, как то, что Эмилия теперь спала в одной кровати с Густой. Как и раньше, шли по утрам кормить свиней и проведывать стельных коров, как и раньше, первый вставший топил большую, наполнявшую дом теплом печь. Как и раньше, мама готовила завтрак для всех домочадцев, чинно усаживавшихся вокруг большого семейного стола. Армана за стол не звали. Несколько дней Гиртс относил больному еду в постель, а затем, когда тот приспособился передвигаться на костылях, Вия стала оставлять ему еду на столе. Позавтракав, члены семьи расходились по своим домашним делам, а незваный гость в одиночестве сидел над своей тарелкой.
  Конечно, игра в человека-невидимку создавала всего лишь иллюзию обычной жизни, но так было проще, и, похоже, это устраивало не только домашних, но и раненого. Да и в чем можно было кого упрекнуть? Кров, еду, тепло они предоставляли, как себе, так неужто нужно ещё и душу бередить, привыкая к опасному незнакомцу. Даже маленькая Эмилия каким-то чудом чувствовала, что к чужому дяде лучше не подходить и, обычно любопытная, вопросов не задавала.
  Сам Арман на общении не настаивал, сидел себе у печки, вытянув под солнечный луч из окна больную ногу, и о чем-то думал. Правда, время от времени Густа ловила на себе его цепкий взгляд, но, к счастью, тот недолго на ней задерживался.
  К концу февраля Вия решила, что лубок можно снимать. За ответственным моментом наблюдало много глаз. Но всё обошлось. Морщась от боли и прихрамывая, опираясь на костыль, но Арман шёл по комнате, наступая на ногу. "Слава Богу, скоро уйдёт", - думала Густа. Да и не она одна надеялась, что так и случится.
  Однако не обошлось.
  Как видно, партизаны и без него не дремали и что-то ещё успели натворить, потому что однажды ночью к ним пришли полицаи. Они стучали в дверь спящего дома, громко требуя немедленно её отворить.
  Суматоха охватила весь дом. Маленький Кристап, пробудившись, истошно вопил, тихонько плакала напуганная Эмилия, а Вия громко ругалась, требуя прекратить безобразие и дать честным людям спокойно спать. В этом гаме даже грохот, с которым, торопясь в сооружённое папой убежище, Арман уронил костыль, прозвучал естественно, словно так и должно быть. Услышав, что за партизаном закрылась дверь убежища, папа поспешил отворить дверь.
  На пороге возникли три полицая, в одном из которых Густа с удивлением признала младшего из братьев Калейсов. Остальные были не знакомы.
  - Ну, что случилось? - Папа начал с нападения. - Почему честным людям не дают по ночам спать?
  - Молчать! - один из полицаев, видимо главный, отдал приказ по-немецки. - Молчать и отвечать на вопросы!
  Отодвинув папу, непрошенная троица вошла в дом.
  - Где партизаны?
  - Какие партизаны? Откуда? - папа развёл руками, охватив весь дом. - Только свои в доме.
  - Лампу зажги. - Последовал новый приказ. - Будем осматривать.
  Маленький Кристап заходился за стенкой в плаче, вызывая недовольную гримасу на лицах мужчин в форме.
  - Показывай.
  Видно у папы дрожали руки, потому что Густа слышала недовольное ворчание и требования зажигать огонь поживее. Но вот под дверь пробилась полоска света. Густа слышала, как отворилась со знакомым скрипом дверь в комнату Марты, выпустив плач младенца, заглушивший остальные звуки.
  - Одна девка с малышом, - поскорее затворили дверь мужчины. Тяжёлые шаги приближались к её двери.
  Густа сидела на постели, прижав к груди хнычущую спросонок Эмилию и молясь про себя, чтобы девочка не вздумала ничего говорить. Вторая постель так и стояла разобранная, ясно было, что в ней только что кто-то спал.
  Дверь распахнулась, впустив свет и полицаев. В полумраке белые простыни бросались в глаза, так что надеяться на то, что постель останется незамеченной, было невозможно.
  - Где он? - три пары глаз уставились на Густу.
  Она с ужасом почувствовала, что Эмилия хочет повернуться и ответить на вопрос, Этого допустить было никак нельзя. Прижав девочку покрепче к груди, она отважилась на ответ:
  - Не пугайте ребёнка, видите - страшно ей. Нет в доме чужих.
  Она говорила по-немецки, надеясь, что Эмилия не поймёт и не опровергнет её слова. Трёхлетний ребёнок мог сказать всё, что угодно. Но, к счастью, девочка не вмешивалась. Старший группы, видимо обрадовавшись хорошей немецкой речи, остановился:
  - У вас хорошее произношение, вы - немка?
  Густа на мгновение растерялась, однако младший Калейс, то ли из ревности, то ли из желания услужить вмешался в разговор:
  - Да нет, местная она, Янки дочка. Просто у барона служила, вот и научилась.
  Интерес тут же угас, и немец, повернувшись, пробурчал:
   - Хорошо, фройляйн, отдыхайте.
   Дверь закрылась. Густа сидела на кровати, потихоньку убаюкивая Эмилию. Кристап замолчал, и было слышно, как полицаи, объясняя ночное вторжение, рассказывают о бесчинствах партизан. Мама ахала от ужаса, а папа рассудительно объяснял, что хутор - на отшибе, и ни партизан, ни даже их следов тут отродясь не водилось. "Не водилось", - соглашались и полицаи, - "но сами понимаете, работа такая". "Понимаем, конечно", - соглашался папа, выпроваживая пришельцев.
  Наконец они удалились, похрустывая по снегу сапогами.
  Дом потихоньку погружался в тишину.
  Уложив поудобнее уже засопевшую во сне Эмилию, Густа пошла вызволять из убежища невольного узника. Тихонько постучав кончиками пальцев по двери, она позвала:
  - Выходи, можно уже.
  На совесть слаженная папой, потайная дверка отворилась бесшумно. Арман, без движения пережидавший визит в полной темноте, шумно вздохнул полной грудью и попытался шагнуть. Нога, видимо, затекла, и он покачнулся, и Густе поневоле пришлось его поддержать. Доведя мужчину до кровати, она ощутила, что его рука довольно настойчиво удерживает её:
  - Присядь со мной, - попросил он тихо.
  И Густа покорно села на край узкой постели. Она чувствовала, как мужская рука нежно пробежалась по спине и мягко, но настойчиво обхватила талию. Она закрыла глаза. Нервное напряжение, едва ли не судорогой сводившее мускулы, потихоньку отпускало, рука ласкала, унося прочь мысли и даря столь желанные и так давно забытые ощущения. Густа не знала, был ли причиной ночной визит, рука ли мужчины проявила настойчивость, а может, просто пришло время, но в этот момент она не желала быть Брунгильдой-воительницей. Ей хотелось быть женщиной и впитывать в себя всю ласку и нежность, которые был готов подарить ей этот мужчина. Она закрыла глаза и позволила своему телу стать послушной глиной в уверенных мужских руках, получая и даря наслаждение.
  Потом они лежали, вытянувшись на узкой кровати и прижавшись друг к другу.
  - Когда война кончится, я на тебе женюсь.
  Шёпот звучал в полной тишине, как набат. Во всяком случае, так казалось Густе, пока не пришедшей в себя и уж тем более не знавшей, как ответить на это неожиданное предложение. Кто она? Мужняя жена? Вдова? Или и вовсе девица, принёсшая в подоле двух младенцев и так и не получившая статус замужней? По бумагам-то выходило просто - девица Лиепа без каких-либо детей. А вот кто она сама для себя... На этот вопрос ответа у Густы пока не было. Поэтому неожиданное предложение осталось без ответа.
  Арман, не получив подтверждения, решил, что должен объясниться подробнее.
  - Ты не такая, как все. Я на тебя смотрю, ты - совсем другая. Внешне-то, понятно, в мать пошла, но вот внутри... У тебя как будто есть что-то своё, что ты далеко от всех прячешь. Густа приподнялась на локте, стараясь разглядеть в темноте лицо мужчины, не просто залечивавшего в их доме телесные раны, но и изучавшего её семью, а главное - пытавшегося заглянуть в её душу. Внутренне Густа содрогнулась - к исследованию этих глубин она и сама готова пока не была. И пусть привычка к Ordnungу позволила не выдать волнения, но вопрос повис в воздухе, и над ним требовалось как следует подумать.
  Она попыталась встать, но мужчина удержал её:
  - Ты не думай, это я не для красного словца говорю. Погоди, ты ещё увидишь, какой я. Вот дай Бог, война закончится, заживём тогда.
  - Спать пора...
  Густа осторожно освободилась от объятий и выскользнула из узкой постели, чтобы тихонько заползти на своё привычное место рядом с самозабвенно сопящей во сне Эмилией. Девочка, среагировав на движение, повернулась и, не просыпаясь, прижалась к ней всей горячей детской спинкой. Сердце Густы зашлось от любви к дочке. Она долго лежала без сна, размышляя о прошлом, настоящем и будущем. Тем более что прошлая жизнь, по всей видимости, ушла невозвратно. То, что щедрой рукой дала ей судьба - любовь, титул, двое детей от любимого мужчины, возможность учиться самой и растить детей, как подобает наследникам рода фон Дистелроев, - всё это стало не более досягаемым, чем полет на Луну, чей свет проникал сейчас в её комнату.
  Прошлое закончилось, оставив после себя незаживающие душевные раны, нереализованные возможности и эту, доверчиво подкатившуюся ей под бок, сладко спящую девочку. А также - свидетельство о браке, выданное местным пастором, и ларец, который она так и не удосужилась пока открыть.
  О прошлом больше думать было нечего.
  Настоящее радости не сулило. Война, тяжёлый крестьянский труд, а теперь - дополнительная опасность, принесённая в дом этими партизанами, один из которых лежит сейчас в её комнате на узкой кровати. Что она знает об этом человеке? Месяц прожили они под одной крышей, и Густа тщетно пыталась делать вид, что его здесь нет, словно это каким-то образом спасало от суровой реальности. Как оказалось, план был провальным - этот человек наблюдал за ней, а она - она не знала о нём ничего кроме имени. Кроме имени и того, что сегодня ночью он вдруг стал её любовником. "Боже мой! - Густа вдруг почувствовала, как в полной темноте краска стыда заливает её лицо, спускаясь горячей волной на грудь. - Я не знаю, в чьей постели я была этой ночью". Арман Розе, партизан со сломанной, а ныне почти зажившей ногой - вот всё, что знала она о мужчине, разделившем с ней постель. Этого было явно недостаточно, чтобы даже на мгновение подумать о том предложении, которое прозвучало в темноте. Но с другой стороны, с ним ей впервые за очень долгое время было хорошо. Она потянулась и почувствовала, что её тело до сих пор хранит следы этой ласки, сделавшей его счастливым. Телу было хорошо. А вот хорошо ли ей самой, ей - Густе-Брунгильде, этого она пока не знала. "Поживём - увидим", - с этой мыслью она провалилась в глубокий сон.
  
  8.
  
  Арман провёл под их крышей ещё два дня. А ночью за ним пришёл толстячок Вилнис, раны которого уже тоже зажили. Они ушли тихо, стараясь не потревожить спящий дом.
  Выйдя во двор, Густа смотрела на остатки снега, который носил по двору неутомимый ветер, не оставляя ни малейшего следа от тех, кто покинул хутор всего несколько часов назад. Всех ушедших поглощал лес.
  За эти два дня они с Арманом говорили о многом. Кое-что он рассказал и о себе. На двенадцать лет старше Густы, он тоже успел пережить многое. Родился в Талси в семье железнодорожника, выучился в Риге на инженера и даже успел поработать "на железке" по специальности до войны. Почему пошёл в партизаны, Арман не делился, просто сказал, что иначе - не мог.
  Да Густа и не расспрашивала. Ей вполне хватало своих переживаний. Она то корила себя, что так быстро забыла Георга, то напоминала, что весточки от него не было уже три года. Внешне по-прежнему спокойная, она едва справлялась с душевным смятением, которое поселил в ней этот мужчина. В ней боролись совершенно противоположные силы: желание спокойствия, стабильности и безопасности, - и вновь возродившееся со страшной силой желание познания и самосовершенствования. Стабильность означала продолжение привычной жизни на хуторе -те же коровы, тот же быт на всю жизнь. О том ли она мечтала в детстве?
  Но и связаться с этим Арманом, практически незнакомцем, означало невероятную опасность не только для себя, но и для всей семьи, включая малышку Эмилию. К счастью, решения от неё сейчас и не требовалось.
  - Я тебя не тороплю, понимаю, что ты ничего обо мне не знаешь. Да и жениться смогу только после войны, не в партизаны же тебя тащить. Ты просто знай, что я есть, а я уж найду способ наведаться.
  Так он и ушёл, чуть прихрамывая и опираясь на плечо "малыша" Вилниса.
  А следы запорошило снегом....
  
  9.
  
  В попытках хоть как-то обрести душевный покой Густа решила пересмотреть свои богатства. Может быть, что-то колыхнётся в душе и наступит долгожданная ясность. Но при полном доме народа позволить себе эту роскошь она не могла. Приходилось ждать.
  На Пасху, уже в апреле, в церковь она не пошла, сославшись на нездоровье. Густа так редко болела, что мама не на шутку встревожилась. Но папа, пытливо взглянув на дочь, понял её правильно:
   - Эмилия, возьми бабушку за руку, пойдём-ка. Пусть Густа полежит, поспит, помечтает, глядишь, к вечеру и полегчает. Мы свечку за тебя поставим, дочка.
  С тем и ушли.
  Густа уж и не помнила, когда она оставалась в доме совсем одна. Наверное, никогда, во всяком случае, вспомнить этого она не могла.
  Чуть помедлив на случай, вдруг кто-то из родных что-то забыл и решил вернуться, она отважилась. Тихо-тихо, словно кто-то мог услышать её в абсолютно пустом доме, отодвинула она вторую, уж совсем потайную перегородку, сделанную папой едва ли не четыре года назад. Из темноты выступил потемневший резной шкаф, на полке которого стояла, выделяясь светлым лакированным деревом небольшая - размером с сумку - шкатулка. Густа не знала, как правильно назвать этот предмет, но в сущности это было не важно. Куда важнее было то, что у неё есть ключик от тайны рода фон Дистелроев и достаточно решимости, чтобы узнать эту тайну. Ещё раз оглядевшись, она вставила в замочек ключ. Он повернулся легко и почти бесшумно, с едва слышным щелчком и крышка, освободившись от запора, слегка приподнялась. Как видно, шкатулка была полна.
  Густа осторожно открыла деревянную крышку и взгляду её предстали... бумаги. Это было странно - вес шкатулки недвусмысленно говорил совсем о другом, и потому она ощутила лёгкое разочарование, тут же сменившееся раскаянием: наследство было доверено на хранение, и рассуждать, что там уместно, а что нет - точно не следовало. Для начала требовалось хотя бы ознакомиться с содержимым.
  Приглядевшись повнимательнее, она почти сразу заметила существенное отличие этих бумаг от всего, когда-либо виденного ею раньше - из шкатулки на неё смотрела история. Она так и подумала - "история", имея в виду древность артефактов. Бережно, стараясь не повредить находку, Густа развернула верхний документ...
  Исследования продолжались, захватив ее целиком.
  Изумление от найденного было столь велико, что опомнилась она только, когда солнце, изрядно переместившись по небу, вдруг осветило комнату ярким жёлто-салатовым апрельским светом. "Ой, да что же я сижу!", - Густа спохватилась и принялась поспешно складывать найденное обратно в шкатулку, торопясь изо всех сил, пока не вернулись из церкви домашние.
  Она едва успела оглядеться в поисках чего-то забытого и закрыть-задвинуть потайную стенку, как во дворе послышался звонкий голос Эмилии, что-то старательно обсуждавшей с бабушкой.
  "Успела", - это была первая мысль, сразу за которой возникла вторая: "Нельзя это в доме держать! Кто бы ни нашёл, опасно слишком". Густа растерялась окончательно. Оказывается, сама того не ведая, она три, да куда три, почти четыре года хранила бесценное сокровище, даже не подозревая об этом! А теперь что делать-то? Не приведи господь, шкатулку найдут немцы, это же сразу - расстрел. А если партизаны? Им она, Густа, тоже покажется куда как лишней. "Что делать, что делать?", - мысль билась в висках с такой силой, что девушка присела на кровать, в изнеможении обхватив руками голову. Так её и застала вошедшая в комнату Вия.
  - Да что с тобой? - мама перепугалась не на шутку, - На тебе лица нет!
  - Ничего, пройдёт, - это было всё, что она могла ответить сейчас.
  
  10.
  
  Прошло уже несколько дней, но решения у Густы не было. Как обычно, шла она по утрам кормить скотину - свиней и отелившихся уж коров, рядом с которыми потихоньку подрастали маленькие забавные телята. Она трепала их по головам, аккуратно, чтобы не дразнить коров, ревниво следящих за своими детьми, рубила пареную свёклу, добавляя туда отруби, в общем, делала необходимую работу. Но мысли по-прежнему бродили под высоким лбом в поисках решения. А его не было и не было.
  Смятение Густы не укрылось от отца. Как он умудрялся всё замечать, для неё оставалось загадкой, но через несколько дней он сам обратился с вопросом:
  - Ты мне ничего не хочешь сказать? Может, помощь нужна?
  Помощь была нужна, и Густа рассказала про шкатулку.
  - И впрямь так опасно?
  Она понимала, что папа переспрашивает просто так, для порядку. На самом деле он уже понял серьёзность проблемы и теперь ищет решение. Разговор состоялся в хлеву, где папа подновлял перегородку, которую молодая корова Гайда, впервые в этом году отелившаяся, проковыряла рогами в попытках защитить дочку - толстенькую тёлочку в белых носочках.
  - Не знаю, - Густу и впрямь одолевали сомнения. - Это не граната, сама не взорвётся. Но соблазн для недоброго человека слишком велик. А во время войны люди добрыми не часто бывают.
  - Так что там спрятано-то? Деньги или, может, драгоценности какие?
  - И драгоценности и - документы. Но ты уж поверь, папа, цена наследству такова, что я не рада. За Эмилию страшно - она наследница.
  И мать и дедушка, не сговариваясь, посмотрели на белокурую малышку, устроившуюся на соломе и самозабвенно наряжавшую в состряпанные Гиртсом наряды куклу. Почувствовав взгляд, девочка подняла голову и улыбнулась. У Густы зашлось сердце от любви к этой малышке, ничего не подозревающей ни о каких опасностях мира. "Защитить, защитить любой ценой", - набатом билось оно. Папа, словно был способен услышать и это, кивнул, соглашаясь:
  - Понятно...
  Густа знала эту папину привычку - в раздумьи месить воздух руками, выстраивая в уме какие-то свои конструкции. Вот и сейчас он отложил молоток и принялся выкладывать на загородке что-то невидимое в попытках решить проблему.
  Уже был привязан хвост нервной Гайды, уже молоко тугими струйками забило в зазвеневшее от ударов ведро, наполняя его едва не до верха - молодая корова оказалась на редкость молочной, а папа продолжал что-то примерять и размечать.
  И не успела Густа, подхватив ведро, умчаться в дом, решение было готово:
  - А в хлеву? Давай в хлеву спрячем. Я тут придумал, смотри, дочка.
  И папа вновь принялся месить воздух, озвучивая для неё пришедшую в голову мысль.
  Решили домашним не говорить ничего. Так было спокойнее, да и - надёжнее. Просто Янка, отложив молоток и достав топор, принялся что-то тесать в сарае. Мало ли что могло понадобиться рачительному хозяину, чтобы понадёжнее оградить хлев от рогов молочной, но нервной коровы. Вия, правда, удивилась слегка, обнаружив, что для ремонта зачем-то понадобилась лопата, но удовлетворилась объяснением о необходимости укрепить опоры для перегородки. В семье было не принято лезть не в свои дела. Хозяин решил - значит, так и надо.
  Через два дня тайник для шкатулки был готов. И хоть Густу одолевали сомнения в надёжности убежища, лучшего способа сохранить тайну не было.
  Труднее было перенести сокровище из дома в хлев так, чтобы этого никто не заметил, но тут как-то обошлось - наступила пора посадок и семья вот уже второй день в полном составе копала огород, готовя грядки под картошку, свёклу и прочее, без чего хутору было бы не прожить. Маленький Кристап, тепло укутанный, был устроен на пригорке, а папа с Гиртсом, Мартой и Густой в четыре лопаты копали оттаявшую землю. Мама привычными движениями укладывала между жирных разваленных комьев тщательно порезанные, так чтобы непременно сохранились "глазки", куски картошки, а Эмилия вертелась рядом, пытаясь помогать. Совсем несложно было, отговорившись, отлучиться ненадолго в дом, отодвинуть потайную стенку и, достав шкатулку, пройти незаметно по двору, чтобы упрятать её в подготовленное папой укромное местечко. Густа была уверена, что ни одна живая душа не видела, как несла она эту тайну.. Теперь нужно было завершить начатое, закрыв и спрятав от любых посторонних глаз наследие, одновременно невероятное и бесценное, но настолько смертельно опасное, что страшно было даже думать о нем.Вернувшись, она переглянулась с папой, который тут же, несмотря на усталость, отправился в хлев. Что он там делал, Густа не знала и наутро, зайдя подоить коров, даже она не смогла обнаружить ничего, кроме заново подновлённых перегородок да аккуратно вкопанных и укреплённых столбов.
  Наследство оказалось спрятанным так надёжно, что про него пока можно было и забыть.
  Как оказалось, сделано это было не зря.
  
  11.
  
  Арман действительно наведался.
  Да не один, а - с командиром, в сопровождении того же "малыша" Вилниса.
  Густа, умаявшаяся за день, сперва даже не услышала, как тихонько постучали в дверь, и как папа пропустил ночных гостей в комнату. Проснулась она, только когда за стеной зазвучали мужские голоса. Мужчины старались говорить тихо, но удавалось им это не слишком, и Густа, проснувшись окончательно, слышала каждое слово.
  После вежливых приветствий командир заговорил:
  - Ну, вы же про нашу работу уже слышали?
  - Да уж понятно, тут и глухой услышит, - и папа кивнул в сторону окна.
  Буквально накануне на железной дороге вновь гремели взрывы, раскаты которых прокатились по хутору, как гром.
  Взрывов в последнее время было много, куда больше, чем раньше. И, судя по тому, как истерично кричало радио, грозя всеми возможными карами за пособничество партизанам, они и впрямь доставляли немцам немало проблем.
  После нескольких вежливых фраз папа решил взять быка за рога:
  - Ну, господа хорошие, вы же не новости рассказать мне среди ночи пришли. Что-то хотите?
  - Не господа, а товарищи, - густой голос говорил убедительно. - Мы - товарищи. А вы, товарищ Лиепа, проницательны, нам и впрямь помощь нужна. Только не ваша, а вашей дочери.
  Густа слышала, как в доме повисла чуть живая, тонкая как кисея тишина. Папа "громко" молчал, то ли от изумления, что его вдруг назвали "товарищем", то ли от нежелания втягивать дочку в этот диалог. Но пришедшие партизаны были настойчивы:
  - Вы поймите, товарищ Лиепа, помощь нам нужна обязательно. Смотрите, что происходит...
  Незнакомый густой голос принялся рассказывать о войне. Он говорил о линии фронта, о её приближении, о том, что Советская Армия одерживает победу за победой, стремительно приближаясь к Латвии. Видимо, говорящий нашёл карту, поскольку время от времени он призывал посмотреть. Папу разговор зацепил, и даже мама, поднявшись с кровати, присоединилась к диалогу.
  - Видите, отступают фашисты на всех фронтах. Уж поверьте, ещё до конца года, да куда там, к осени война закончится. А советская власть придёт и спросит: "А что, товарищ Лиепа, вы сделали для победы? Или вы фашистов поддерживали? Нам известно, что ваш зять в войсках вермахта служит. Вот что вы на это скажете?"
  Да, на это ответить было бы нечего. Спрятаться и отлежаться в постели никак не выходило, и, напомнив себе, что она ведь Брунгильда - дева-воительница, Густа встала, чтобы принять на себя и этот поворот судьбы.
  Свет в большой комнате не горел - июньские ночи и светлы и коротки. Вокруг стола сидели родители и трое чужих мужчин. Двоих, правда, незнакомыми было назвать нельзя. Это был доселе молчавший Арман и толстячок Вилнис. При её появлении мужчины замолчали, а Арман поднялся и шагнул навстречу:
  - Ну, здравствуй, Густа, я же говорил, что вернусь.
  И вот уже её берут за руку и ведут знакомиться к обладателю голоса - командиру. Ей пожимают руку, она кивает и в ответ на представление: "товарищ Лауманис" вежливо отвечает "Августа Лиепа". Правила вежливости неукоснительно соблюдены, всё идёт, как и должно бы, но не покидает ощущение странного дежавю, словно всё это уже было когда-то. "Да, действительно было, - вдруг мелькает воспоминание, - точно так же много-много лет, целую вечность назад, её также держал за руку, подводя к столу другой мужчина. И папа знакомился с ним, а она стояла рядом и боялась поднять глаза от волнения и стыда. Но это было давно, - напоминает себе Густа, - в другой жизни, в которой она была юной невестой. Да, но и этот мужчина тоже собрался жениться", - Густа вспыхивает, заливаясь краской и, вновь напомнив себе про Брунгильду, приходит в себя.
  - Да, товарищ Розе говорил о вас. Похоже, вы не оставили его равнодушным, - этот товарищ Лауманис смотрел на неё оценивающим мужским взглядом.
  Густа тут же вспомнила строгую науку фрау Шварц, так пригодившуюся ей в "Охотничьем клубе":
  - Я слушаю вас, товарищ Лауманис. Чем могу быть вам полезна?
  Минутное замешательство бесследно прошло, и она вновь была готова к превратностям судьбы, ни за что не желающей ей спокойной и бесхитростной жизни.
  - Я же говорил, что она необычная, - Арман смотрел на неё с восхищением.
  - Да, в самом деле, - товарищ Лауманис кивнул. - Вы, говорят, хорошо знаете немецкий?
  - Да, говорю, читаю и пишу свободно.
  - Отлично! - мужчины заметно обрадовались. - Скажите, вы можете перевести вот этот текст?
  И на столе появился официальный бланк комендатуры с печатями и подписями. Текст, напечатанный на машинке, читался легко.
  Кивнув, Густа прочитала содержимое документа уже сразу по-латышски.
  - Быстро... - мужчины смотрели с уважением. - А на русский можете?
  - На русский не могу - говорю плохо, да и на кириллице не пишу.
  - Ну, не страшно, - решения, судя по всему, этот товарищ Лауманис принимал быстро. - Будете работать в паре.
  И он показал на не сводившего с неё глаз Армана.
  - Русский он знает отлично, а вот как пешеход - никуда не годится. А так - двойная польза будет: и документы переведёт и на тебя, товарищ Густа, насмотрится.
  От взгляда командира ничто не укрывалось. Что-то было в этом человеке такое, что действительно заставляло думать о нём, как о командире, чьи приказы нужно выполнять, какая-то властность, что ли, уверенность - Густа не знала, как называется это качество, но оно несомненно присутствовало.
  Она подошла к окну.
  Небо, только что бывшее бесцветным, "никакого" серо-дымчатого цвета, вдруг подсветилось восходящим солнцем, осторожно, словно акварелью, окрасившем восток в лёгкую желтовато-розоватую нежность, ещё прохладную, влажную от росы. Птицы, разбуженные рассветом, а может, и голодными птенцами, наполняли лес шумным гомоном.
  Ласточки, давно прилепившие у них под стрехой свои гнезда, уже вылетели и теперь вовсю сновали высоко в небе, собирая утренних мошек.
  Густа смотрела в окно и думала: "Птицам и дела нет до взрывов, солнце встало - нужно начинать новый день, собирать мошек и заботиться о птенцах. Мне мошками не отделаться, придётся Брунгильде-воительнице стать переводчиком". Подумав об Эмилии - маленьком птенчике, сладко спавшем в её кровати, она покосилась на дверь.
  Ошибочно истолковав жест, Арман подхватился с места:
  - Густа, ты не подумай. Я же - всей душой. Да если ты не хочешь, я не останусь, буду приносить документы и уходить.
  Командир, открывший было рот, замолчал, повинуясь её властному жесту:
  - Не шуми, ребёнка разбудишь. Я согласна переводить. И не надо тебе никуда ходить, небезопасно это. Товарищ Вилнис, небось, куда быстрее тебя бегает.
  - А то, - "малыш" Вилнис выпрямился во весь свой и без того немалый рост, - и не только быстрее, но и бесшумнее. Мы тут в лесах - охотники, не то, что городские.
  И в голосе и во взгляде, которым он наградил обоих командиров, читалось превосходство.
  Товарищ Лауманис - "умный человек", - подумала Густа, - только усмехнулся и кивнул, поддерживая гордость бойца:
  - Вот и отлично, так и решим. Арман, если ты, товарищ Лиепа, не против, остаётся, а Вилнис будет курьером. Согласны?
  - Не так надо, - из угла неожиданно раздался едва ли не бас.
  В разговор вмешался доселе молчавший Гиртс. Парнишке миновало четырнадцать, и с недавних пор он говорил неожиданно низким, слишком взрослым для подростка голосом. Вилнис неосознанно втянул голову в плечи и потёр макушку, припомнив, как видно, полено, которое не так уж и давно обрушил на его голову этот с виду не слишком сильный малец.
  - А как? - товарищ Лауманис внимательно смотрел в тёмный угол, где сидел на кровати Гиртс, даже ночью не снимавший своей кепки.
  - Надо, чтобы он не сюда шёл, а - к рощице у пастбища, иначе быстро тропу протопчет. А так я всё равно коров гоню, что мне до рощицы добежать, заберу и принесу в лучшем виде.
  Предложение было разумным, и, сговорившись, где и как будут оставляться документы, мужчины заторопились.
  Пожав всем руки, командир в сопровождении "малыша" Вилниса направились к лесу, а Арман, держа на весу свой зелёный рюкзак, остался стоять, глядя на Густу.
  Собственно, на неё смотрела и вся семья, ожидая, что скажет эта высокая светловолосая девушка, на долю которой выпадают новые и новые испытания.
  - Пойдём уж. Хоть сколько-то удастся, небось, поспать. Только тихо, малышку не разбуди.
  И Густа, повернувшись, пошла в свою комнату, оставив дверь приглашающе полуоткрытой.
  
  12.
  
  Покончив с домашними делами, она несколько часов просидела над переводами.
  Многие военные слова оказались ей незнакомы, так что пришлось даже доставать из шкафа словари.
  Арман с изумлением смотрел, как отдёргивается занавеска, как складываются полки, и отодвигается стена, скрывающая невероятной красоты шкаф, полный книг.
  - Ты совсем не простая, ты... - у этого, влюблённого в неё мужчины, явно не хватало слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства.
  - Вот закончится война, я непременно женюсь на тебе! - с энтузиазмом начавшаяся фраза вдруг сменилась робостью, - если ты не против.
  - Я не знаю. Давай до конца войны доживём, а пока - переводить надо.
  И девушка вновь склонилась над бумагами.
  Этой ночью она снова долго не могла уснуть.
  Вновь позволив себе почувствовать близость с мужчиной, она лежала рядом с дочкой и прислушивалась к своим ощущениям.
  Пожалуй, ей было хорошо. Той захватывающей дух влюблённости до головокружения, до потери себя, которую когда-то вызывал в ней Георг, конечно, не было. Видимо, это чувство ушло вместе с ним, удалилось в заснеженный лес и пропало навсегда, как пропали её законный муж и маленький сын.
  Сейчас всё по-другому - она позволяет любить себя. Где-то ей даже льстит восхищение взрослого, но так по-детски смотрящего на неё мужчины, который к тому же оказался столь нежным и бережным к ней и к её надолго лишённому ласки телу.
  Очень хотелось верить, что в этот раз жизнь сложится иначе, и этот мужчина никуда не исчезнет из её жизни.
  Но как бы ни хотелось поверить в несбыточное, Густа знала: эти надежды - не более чем блеск и мишура на рождественской ёлке, они ничего не значат и даже ничего не обещают. Как бы ни любил её Арман, рассчитывать на него она может не более чем на деда Мороза в детстве. Он будет делать то, что велит командир. А что будет делать командир, знают те, кто отдаёт приказы. И не только потому, что сейчас война. Густа, несмотря на молодость, уже слишком хорошо знала, как быстро меняется жизнь людей, когда кто-то отдаёт приказ. Приказ - и семья герра Шварца покинула свою родину и свой дом, чтобы защищать неведомый Vaterland. Приказ - и её Георг ушёл, унеся с собой их сына, их общие надежды и мечты о счастье. Приказ - и вот в лесу возникают шевелящиеся ямы с телами, только что бывшими живыми. Приказ - и Петерис надевает форму и уходит стрелять в неведомых ему людей.
  Будет приказ - и Арман сделает то, что ему велено.
  Как бы ни хотелось ей, Густе, счастья, вряд ли Арман сможет его дать. Она позволит себя любить, она будет помогать в переводах и заодно - выучит русский язык. А может быть, после войны, если она будет стараться, ей удастся окончить университет.
  Но как хорошо, что они с папой перепрятали ларец с документами.
  Об этом - о наследстве крошки Эмилии - знать пока не надо никому.
  Время ещё не пришло.
   
  Глава пятнадцатая. Ева. Алекс. Вихри враждебные.
  
  1.
  
  Работа кипела.
  Причём старались все.
  Кроме трёх голов, старательно изучавших рукопись, в процесс бурно включились и Янис с Лигой. В отличие от Евы - профессионального переводчика - Лига после окончания школы не слишком погружалась в немецкий. И чтобы не ударить в грязь лицом перед немецким нотариусом, она на всякий случай высылала Еве на проверку подготовленные ею письма и запросы. Насколько можно было судить по бумагам, Янис уверенной рукой раскручивал порученное ему в выходные дело - стороны обменивались информацией по нескольку раз за день.
  С точки зрения Евы Лига вполне справлялась с текстом, и проверки были вовсе не нужны. Но ведь интересно же знать, как разворачиваются дела и на этом фронте.
  Герр Готлиб - папа Сони, как видно, тоже желал приложить руку к будущему счастью дочки, так что трудился на совесть.
  Несколько дней ничто не разнообразило жизнь хутора.
  Однако вскоре начались изменения.
  Кроме Рудольфа, на назойливые письма которого Алекс уже с неделю как бросил отвечать, на маленький лесной хутор пришла весточка от самого Конрада фон Шварца. Как видно, старик с возрастом не утратил ни грамма хватки и наблюдательности.
  В коротком послании герр Шварц требовал немедленных объяснений по поводу двух вещей: во-первых, отчёта и плана действий по ситуации "в Ливонии", и во-вторых, - исчерпывающего объяснения, на каком таком основании некий герр Готлиб требует от компании документы относительно патентов Алекса Берзина? И с какой такой стати уважаемый концерн DMG должен предоставлять информацию неизвестному ему нотариусу? - герр Конрад был настроен весьма решительно.
  В отличие от уже ставших привычными монотонных напоминалок Рудольфа, это письмо требовало ответа.
  Правда, по поводу формы ответа возникла немалая дискуссия - и Ева и Янчук, позвонить которому она настояла, попытались убедить Алекса если не подождать с самим ответом, то хотя бы не раскрывать карты. Но попытка призвать молодого учёного к сдержанности провалилась с треском. В его "онемеченной", как выразился Янчук, голове, не укладывалась сама мысль о том, чтобы скрывать хоть что-либо.
  - Это нечестно! - Алекс был непреклонен. - Я не позволю себе действовать исподтишка, как какой-нибудь Рудольф! Мне скрывать нечего, я не убил и не украл!
  Аргумент о том, что противник не гнушается недостойными методами, не сработал.
  - Тем более! - возмущался Алекс, - Я учёный, а не бандит!
  В общем, ответное письмо герру Конраду не заставило себя долго ждать.
  Алекс, не юля и ничего не скрывая, подробнейшим образом ответил на оба вопроса. Во-первых, он, как учёный, чувствует себя обязанным полностью разобраться во всех найденных документах. И кстати, пока их изучение свидетельствует о том, что сведения, которые сообщил герр Шварц, не подтверждаются. Если шкатулка будет найдена, то она, как неопровержимо свидетельствуют найденные рукописи, будет собственностью никак не герра Шварца и его потомства, а напротив - наследством рода фон Дистелроев. К счастью, он счёл возможным умолчать о том, что наследниками рода являются он сам и его троюродная сестра Ева Неймане.
  Во-вторых, распоряжение об упорядочении патентных документов герру Готлибу дал именно он, Алекс Берзин. И надеется, что герр Шварц, как и подобает добропорядочному гражданину, окажет уважаемому нотариусу всяческое содействие.
  Также, пользуясь случаем, он просит продлить ему отпуск по семейным обстоятельствам.
  Электронная почта была отправлена, и почти сутки Алекс ходил гоголем и гордился собой, своей непреклонностью и принципиальностью. Но вскоре гордость сменило сомнение. Старший герр Шварц на послание не ответил. Да и письма от Рудольфа тоже таинственным образом перестали приходить. А когда герр Готлиб написал, что архив концерна перестал выдавать информацию, сославшись на изменение внутреннего распорядка, стало ясно - добропорядочности герра Шварца-старшего на сотрудничество не хватило.
  И что-то замышляется. Пока же общее спокойствие нарушено не было, и изучение рукописи продолжалось.
  
  2.
  
  В эти выходные Марис не приехал.
  Что-то там произошло у них на стройке, что потребовало непрерывных работ без всяких выходных. Редко, но такое случалось: стройка - она стройка и есть. Ева отнеслась к этому философски. Будь она одна, можно было бы конечно и огорчиться. Но поскольку гостей был полон дом, тоску и скуку следовало отложить на потом и заняться своими прямыми обязанностями хозяйки. Тем более что красный "гольфик" был вполне на ходу, и съездить пополнить запасы можно было и в Кандаве. Подумаешь, обойдутся недельку без деликатесов - это Еву никак не заботило. Гораздо больше волновали сардельки для Ральфа: лишать пса любимого лакомства было бы слишком жестоко. Но сардельки, как, впрочем, и всё остальное, были куплены, и жизнь на хуторе вновь потекла размеренно.
  Отзвонил и отчитался Янчук.
  Они с герром Готлибом нашли возможность обойти внутренние запреты администрации, и теперь проблем с получением необходимых документов нет. Пусть Алекс не волнуется, вскоре станет понятно, что нужно сделать, чтобы защитить его права. Нужна какая-нибудь пара недель. Но пары недель в запасе не оказалось.
  В четверг неожиданности начали случаться с самого утра.
  Сначала по неизвестной причине на всем хуторе вдруг погас свет. Не было никакой ни бури, ни урагана, ни даже хоть самого простого снегопада, который мог повредить провода. Ева никак не могла объяснить этот феномен. К счастью, мобильному телефону электричество не обязательно. И Ева немедленно позвонила в Латвэнерго, вызывая мастеров.
  К её глубочайшему изумлению, мастера подъехали чуть ли не мгновенно. Не бывало на её памяти, чтобы такого рода проблемы решались за полчаса. Но вот она, машина, стоит у ворот и сигналит, требуя, чтобы их открыли.
  Быстренько пристегнув исходившего лаем Ральфа, Ева побежала открывать. Из машины, вопреки ожиданиям, вышли сразу трое мастеров и, не задав ни единого вопроса, направились к дому. Напрасно девушка пыталась объяснить, что поломка произошла не здесь, а где-то на линии. Мужчины, отодвинув назойливую блондинку, вошли в дом. Во дворе рвался с цепи Ральф, и Ева уже пожалела, что поторопилась его пристегнуть.
  В комнате визитёров встретил Алекс.
  Он, как и положено мужчине, чувствовал себя обязанным помочь хозяйке в решении технических вопросов, тем более что, как-никак, а в электричестве действительно понимал. Посему, оставив Соню в Евиной спальне, где на старинном бюро была разложена рукопись, он вышел к мастерам. Но беседы и тут не получилось.
  Ни на мгновение не остановившись, пришельцы продолжили наступление.
  Даже не подумав осмотреть подходы к электрощитку, установленному в сенях, они попытались рассыпаться по комнатам. Ни протесты Евы, ни препятствие в виде молодого парня во внимание не принимались. Алекса, возмущавшегося на двух языках, вообще игнорировали до тех пор, пока он не преградил путь в спальню, где сидела скрытая от посторонних глаз Соня.
  Один из лже-мастеров - Ева уже догадалась, что эти чужаки вовсе не те, за кого себя выдают - решил взять препятствие силой. Алекс, разумеется, был учёным, но не "ботаником", и сибирская закалка немедленно с лёгкостью пробилась из под флёра немецкой сдержанности. Крепкая рука, ухватившая наглеца за плечо, не позволила ему открыть дверь. Но и тот в долгу не остался - завязалась самая банальная драка.
  Ева, на минутку оставленная без присмотра, уже добралась до брелока охранной службы и давила на него со всей мочи. Она не была уверена, что в отсутствие электричества эта кнопка сработает, но ничего другого в этот момент придумать не могла. И нажимала на кнопку до тех пор, пока не увидела, как взлетел в воздух и серебристой рыбкой упал на пол отбитый Алексом нож. Правда, и сам парень, потеряв равновесие, с грохотом рухнул на пол, накрыв собой страшное оружие. А бандит - теперь уже сомневаться точно не приходилось - замахнулся на лежащего ногой в тяжёлом рабочем ботинке. Нужно было срочно что-то делать!
  И, схватив первое, что подвернулось под руку, она ринулась в драку. Светловолосая валькирия, вооружённая подвернувшейся под руку сковородкой, выглядела, вероятно, очень воинственно. Однако Еве было не до красоты. Приложив одному из нападавших сковородкой по спине, девушка быстро сообразила - бить донышком неэффективно. И второму от неё досталось уже торцом по рёбрам. Тот, охнув, согнулся и, по крайней мере на время, оказался нейтрализован. Были, правда, ещё двое. И пока один из них колотил пытающегося сопротивляться Алекса, второй, вывернув Еве руку, отнял у неё сковородку и натренированным движением отправил хрупкую барышню на пол. Она с грохотом упала, впервые в жизни поняв, что означает выражение "искры из глаз". На мгновение девушка и в самом деле потеряла ориентацию. И вдруг что-то несколько раз громыхнуло, едва не разорвав и так пострадавшую голову, а потом ещё что-то, тяжело тряхнув половицы, - Ева это почувствовала очень чётко - рухнуло на пол.
  И вдруг стало тихо. Очень тихо. Только слышно было тяжёлое дыхание мужчин. Ева подняла слегка кружившуюся голову и обнаружила причину тишины. Эту причину звали Соня, и она стояла в дверном проёме, подсвеченная сзади светом, льющимся из окна спальни. В руке у Сони был пистолет. И эта рука не дрожала. Второй пистолет лежал на полу недалеко от Евы.
  - На пол, оба! - команда звучала так, словно Соня только и делала, что отдавала приказы.
  Мужчины в рабочих комбинезонах подчинились немедленно. Третий, сражённый Евой, уже лежал, скрючившись и постанывая. Рядом с ним, неизвестно почему и как упавшая, валялась кабанья голова - охотничий трофей кого-то из старшего поколения, с незапамятных времён висевший над печкой.
  - Ева, подбери пистолет и вставай! - командный голос Сони звучал так, что ослушаться было невозможно.
  Превозмогая головокружение и боль, девушка послушно потянулась за оружием.
  Боковым зрением она увидела какое-то движение, но среагировать не успела. Успела Соня. Раздался новый выстрел, и рядом с рукой одного из бандитов взметнулся сноп щепок, выбитых из пола пулей, пущенной Сониной рукой.
  - Лежать! Шевельнёшься - я не промахнусь!
  Бандит замер на полу.
  В комнате пахло гарью и каким-то новым, незнакомым Еве запахом.
  Она торопилась изо всех сил. Наконец - ей самой казалось, что она движется медленно, как под водой - она добралась до оружия. Сжав руку на рукоятке, тяжело поднялась. Чтобы не упасть, пришлось опереться на стол, но зато появилась некоторая устойчивость.
  - Будь осторожна, держи его под прицелом. Имей в виду, предохранитель снят. - Соня командовала, словно делала это всю жизнь.
  - Алекс, их нужно связать. Ева, где у тебя верёвка?
  Ева смотрела, как Алекс, с трудом - казалось слышно, как со скрипом поворачивались суставы, - встаёт и, держась за стенку, ковыляет, повинуясь указаниям, в сторону кухни.
  Она чувствовала, как мысленно уплывает куда-то, и изо всех сил боролась с желанием самой упасть и свернуться в клубок, укрываясь от опасности. Но этого делать было никак нельзя. Поэтому она продолжала стоять, по-прежнему упершись в край стола, и рука с пистолетом уверенно смотрела на распластавшихся на полу бандитов.
  Верёвка нашлась в ящике для всякой всячины, скрытом сиденьем кухонного диванчика. Пока Ева стояла, держа под прицелом тихо лежащую на полу троицу, Соня с Алексом быстро и крепко связали их, ничуть не обращая внимания на стоны с пола.
  - Ева, ты можешь вызвать полицию?
  Соня продолжала командовать, и это казалось уместным и естественным.
  Теперь, когда разбойники с крепко связанными за спиной руками лежали аккуратным штабелем на полу, можно было опустить пистолет и нагнуться за телефоном, выпавшим из кармана джинсов во время драки.
  Но телефон так и остался лежать, потому что дверь внезапно распахнулась, и пространство комнаты оказалось до предела забитым людьми в одинаковых тяжёлых ботинках. Сколько их было, Ева из-под стола разглядеть не могла, но казалось, что - очень много.
  - Всем не двигаться! Кто хозяин? - один из мужчин в форме принял командование на себя.
  Ева не вдруг сообразила, что вопрос обращён к ней.
  - Я хозяйка, - голос из-под стола, она и сама слышала, звучал сдавленно, но выпрямиться она сразу не решилась. Потом всё же пришлось встать в полный рост, понадеявшись, что вновь прибывшие не будут нападать на хозяйку.
  Голова кружилась, но двоих крупных мужчин в чёрной форме и бронежилетах ей удалось разглядеть. "Охрана", - мысль мелькнула, но оформиться не успела: один из вошедших вдруг метнулся к ней наперерез и вывернул руку, заставив вновь согнуться в три погибели.
  "Да что же они делают-то", - успела подумать Ева, едва не теряя сознание и непроизвольно разжимая кисть, в которой - она и забыла - был зажат пистолет. Который в итоге с грохотом упал на пол. Державший отфутболил его напарнику и слегка ослабил хватку, дав возможность выпрямиться.
  - Фамилия?
  Ева разозлилась:
  - Это вы мне?
  - Вам, конечно! Это же вы тут пистолетом машете! Фамилия?
  - Неймане! Я здесь хозяйка!
  - Сейчас разберёмся.
  Мужчина, отнявший пистолет, продолжал держать её за руку так, что не было возможности даже шевелиться. В другой руке у него вдруг оказалась маленькая чёрная рация, тихонько шипевшая:
  - Полицию вызывай. Тут разбойное нападение с оружием, холодное и огнестрел. Да не знаю я сколько, много. Сейчас разбираться будем, пускай выезжают.
  "На пульт звонит, значит не бандит", - Ева слегка воспряла духом. - "Полиция приедет, разберётся". Воспользовавшись моментом, она посмотрела по сторонам.
  Охранников на самом деле оказалось всего двое. Второй, тот, кому достался её пистолет, поднимать его не стал. Он стоял, подняв собственное оружие и нацелив его на группу на полу.
  Проследив направление, Ева обнаружила изменения в диспозиции.
  Бандиты по-прежнему связанные, лежали, вжавшись в пол, рядом с одним из них так и валялись упавший нож и Евина боевая сковородка. Чуть ближе к двери спальни на полу сидела Соня, совершенно безоружная, нежно обнимающая стонущего Алекса. На мгновение Ева смешалась, пришла мысль, что Соня с пистолетом ей только привиделась. У неё по-прежнему сильно кружилась голова.
  Переговоры по рации продолжались:
  - На чьё имя заключён договор?
  Рация что-то прохрипела в ухо.
  - Ага, минутку. А возраст какой?
  Как видно, разговор охранника удовлетворил, потому что Еву он отпустил, но глаз с неё по-прежнему не спускал:
  - Паспорт показать можете?
  Где находится паспорт, здесь или в рижской квартире, Ева не помнила, но права были под рукой, в кошельке, и вопрос идентификации был решён окончательно.
  - А эти кто? - старший переключил внимание на тихонько сидевших Соню и Алекса.
  - Гости мои, иностранцы.
  - Понятно. Ну а эти, надо полагать, напали?
  Вопрос остался без ответа, ибо со двора внезапно раздался истошный крик и рычание, которого прежде от Ральфа слышать не доводилось. Подхватившись, Ева прыжком очутилась у двери и, едва не столкнувшись с только что отпустившим её охранником, выскочила во двор. Рычание внезапно перешло в визг, вдруг сорвавшийся на пугающую тишину. С хрустом приминая снег, мужчина и женщина мчались к месту недавнего боя.
  В том, что это был именно бой, сомневаться не приходилось. Сорвавшийся с цепи Ральф, снег возле которого медленно краснел и дымился от крови, всем своим нешуточным весом навалился на распластанного под ним очередного бандита. При виде приближавшегося чужака в чёрном пёс поднял голову и грозно зарычал, не отпуская жертву. Охранник остановился, поджидая хозяйку. Ева, у которой при виде крови потемнело в глазах, бросилась было оттаскивать пса, но твёрдая мужская рука остановила порыв:
  - Осторожно, нож.
  Только теперь Ева заметила, что ранены оба - человек и собака. Бок Ральфа зиял распоротой раной, а рядом лежал оброненный бандитом нож. Но, несмотря на рану, пёс делал то, что должно - охранял хутор и его хозяйку от непрошеных гостей и готов был это делать до последней капли крови. В том числе и вражеской - предплечье руки, державшей нож, тоже изрядно пострадало от его острых клыков.
  Она замерла в оцепенении, не понимая, как разнять эту кровавую пару.
  - Осторожно, - повторил мужчина, - нож не трогайте.
  Наконец, ей казалось - целую вечность спустя, она пришла в себя, чтобы действовать. Несмотря на боль, Ральф послушно разжал зубы и позволил вытащить из-под себя четвертого "электрика", руки которого, несмотря на укус, были тут же забраны в наручники. Охранник быстро присоединил его к троим, так и лежавшим в доме в ожидании полиции, и тут же вернулся во двор.
  - Доктора ему надо, - заметил мужчина.
  Конечно, доктор был нужен немедленно: кровь из раны течь вроде бы перестала, но пёс лежал, не двигаясь, и тяжело дышал.
  Ева засуетилась, хлопая по карманам и забыв про телефон, выпавший в пылу драки.
  Боковым зрением она заметила, что к дому приближается небольшой бусик, белый с серой полосой. "Полиция", - машинально отметила она про себя.
  - Звони.
  Девушка вздрогнула от неожиданности - рядом стояла Соня, держа в руке её телефон.
  - На полу валялся.
  Едва Ева успела схватиться за аппарат, как рядом оказался один из трёх полицейских, выгрузившихся из прибывшего бусика.
  - Кто хозяйка?
  - Я. - Ева, не поднимая головы, разыскивала нужное имя.
  Полицейский быстро оценил ситуацию:
  - Дяде Оскару звоните?
  Дядя Оскар уже много лет был легендой округи, спасением животины хуторян от разнообразных болей и хворей, так что оставалось только кивнуть. К счастью, отозвался он тут же. И, выспросив подробности и, видимо, приняв решение, пообещал выехать немедленно.
  Подождав, пока Ева закончит разговор, полицейский приступил к вопросам. Остальные двое ждали команды. Выяснив главное, старший группы развил деятельность и принялся куда-то названивать, в то время как остальные двое по очереди выводили связанных бандитов и, аккуратно придерживая голову, упаковывали их в бусик. "Ишь, как с хрустальными обращаются", - подумала Ева, потирая собственную голову. Её передёрнуло. Только тут она сообразила, что до сих пор стоит на морозе, как выскочила, в домашних джинсах и свитере.
  - Подожди, Ральфушка, сейчас вернусь, - и она направилась к дому, откуда выводили последнего громилу.
  В доме по-прежнему был хаос. Посреди комнаты, занимая пространство, располагалась кабанья голова - Ева и подумать не могла, какая та огромная. Вокруг живописно разбросались оружие и сковородка. Дополняло картину опрокинутое кресло и лежащий на диване Алекс, около которого хлопотала Соня.
  - Ничего не трогайте, пусть лежит, как есть.
  Полицейский зашёл в дом следом.
  - Скоро участковый приедет, следователь подтянется, им улики собрать нужно. А мы пока этих красавцев придержим. Да, "скорую" для парня я тоже вызвал.
  Засовывая ноги в валенки и на ходу набрасывая полушубок, Ева только кивнула - сейчас её больше всего беспокоил не Алекс и даже не её собственная голова, которая изрядно кружилась, а - Ральф. Кто бы мог подумать, но ветеринар оказался быстрее "скорой". И десяти минут не прошло, как знакомый серый "поджеро" на полном ходу затормозил возле полицейской машины. Дядя Оскар, несмотря на возраст, полихачить любил, но штрафов не боялся: начальник городской полиции доверял свою собаку только ему. Ева бросилась ему навстречу.
  - Погоди, дочка, где там раненый, сейчас посмотрим....
  Услышав шаги, Ральф слегка вильнул хвостом в знак приветствия - ветеринара он знал и уважал, хоть и не очень любил. Осмотрев рану, дядя Оскар выпрямился:
  - Надо зашивать. Давай мы его в доме устроим, и мне удобнее, и ему теплее.
  Только сейчас Ева заметила, что пёс мелко дрожит.
  - Это не мороз, это - шок, - пояснение прозвучало вовремя. - Но поторопиться следует, не лето на дворе.
  Аккуратно прихватив пса за холку, врач приподнял тяжёлую голову:
  - Давай-ка, попробуем встать, обопрёшься на меня.
  Вскоре человек с собакой уже поднимались на крыльцо, а спохватившаяся Ева тащила из будки собачий "диван" - большой ватный матрас.
  В доме было прохладно - слишком часто сегодня открывалась дверь, но всё же гораздо теплее, чем на улице. Врач не мешкая принялся за дело. Еву, пристроившуюся было рядом, он прогнал, чем и воспользовался полицейский, тут же усадивший её писать заявление.
  Участковый и "скорая" прибыли одновременно.
  Ева не успевала понять, что происходит: какие-то люди сновали по дому, время от времени обращаясь с вопросами, а её голова чем дальше, тем больше раскалывалась от боли. Посреди этого бедлама вдруг образовался электрик в фирменном оранжевом комбинезоне. С его приездом в доме появился свет, а участковый немедленно заставил его дать показания о том, что явилось причиной поломки. Никто не удивился, узнав, что кабель оказался повреждён где-то на линии. По всей видимости, злоумышленники нарочно вывели его из строя, обеспечивая себе предлог для вторжения.
  В конце концов фельдшер решил отвезти их с Алексом в больницу на рентген. Соня с участковым осталась в доме ждать криминалистов.
  Сидя перед дверью больничного кабинета, куда первым увели Алекса, Ева наконец сообразила, что нужно позвонить Марису.
  Услышав про нападение, про пистолеты, ножи и раненого Ральфа, Марис долго не рассуждал:
  - Жди, выезжаю!
  Ева сидела в коридоре. Тело болело, голова кружилась так, что даже думать было больно. Но не думать - не получалось. Всё смешалось в одну большую кучу - Ральф с ножевой раной в боку, Алекс, сковородка, кабанья голова посреди комнаты, грохот и какой-то резкий запах, от которого Ева чихнула и открыла глаза.
  - Ну, слава Богу, очнулась, - женщина в голубом, накрахмаленном до хруста халате отняла от носа тошнотворно пахнущий пузырёк. - Пойдём, голубушка, посмотрим, что с тобой приключилось.
  Оказалось, что ситуация не так уж плоха, как могло быть. Ева отделалась сотрясением мозга и ушибами, а у избитого до сине-фиолетового состояния Алекса - сломано два ребра. Если учесть неплохое вооружение бандитов, то можно было считать, что они дёшево отделались.
  Врачи хлопотали, как могли: нечасто в местной больнице оказываются жертвы разбойного нападения, и к тому же - иностранцы. Им делали уколы, обрабатывали раны и ссадины, накладывали повязки, словом, старались от души.
  Не дождавшись конца перевязок, в процедурную вихрем ворвался Марис, немедленно примчавшийся из Риги на помощь.
  - Как ты? Как он? Как они, доктор?
  - А ну-ка, подождите за дверью, молодой человек. Вы куда в одежде? - накрахмаленный халат, как видно, не терпел вторжения в святая святых. - Вы кто?
  Узнав, что явившийся бугай - жених сомлевшей блондинки, врач смилостивилась. С выписанными ею рецептами Марис командировался в аптеку, чувствуя, что не зря мчался в такую даль. К моменту, когда он вернулся, бережно держа пакетик с лекарствами, процедуры уже были закончены. Ему строго-настрого наказали немедленно уложить потерпевших в постель и обеспечить покой.
  С тем они и направились домой.
  Дома по-прежнему был бардак.
  В сенях спал на своём "диване" Ральф, туловище которого было закрыто полосатой "жилеткой", заботливо скроенной дядей Оскаром, а к лапе тянулась трубочка капельницы. Пёс даже не пошевелился, никак не обозначив, что услышал присутствие хозяев. Он тихо сопел, и обтянутый полосатой тканью бок мерно поднимался.
  Оставшаяся за хозяйку Соня сидела, забившись с ногами на диван, а в комнате работали двое полицейских, старательно записывавших что-то в свои планшеты. Было холодно.
  - Как они? - Соня слезла с дивана.
  - Ну, вроде ничего, в постель бы им надо, особенно Еве - у неё сотрясение.
  Соня с ужасом посмотрела на белую до синевы девушку, прислонившуюся к косяку.
  Вскоре жизнь стала налаживаться.
  Полицейские ушли, затопленная печка вновь принесла в дом долгожданное тепло.
  Ева лежала в постели и чувствовала, что теперь уже можно уснуть, провалиться в тёплую тугую темноту, оставив позади страшные события этого дня.
  
  6.
  
  Ева чуть приоткрыла один глаз - судя по свету, лившемуся из окна, было утро. Она не помнила, как заснула, но, видимо, проспала всю ночь. Должно быть, врачи вкололи ей что-то снотворное. На всякий случай Ева решила не слишком торопиться: открыла второй глаз и медленно повернула голову, желая убедиться, что та по-прежнему готова ей служить. Голова отозвалась болью, но не такой, как вчера, а далёкой, едва слышной, как будто саму боль кто-то завернул в толстый слой ваты, прежде чем поместить в её многострадальную голову. С этим можно было жить.
  Медленно - тело, сплошь покрытое ушибами, протестовало, она поднялась с постели. На полу ждали любимые тёплые тапки, а на кресле - пушистый халат, заботливо приготовленный Марисом. Самого Мариса рядом не было.
  Выйдя в большую комнату, Ева остановилась - она и забыла, какой погром здесь произошёл вчера. Но сдвинутые с привычных мест кресла и по-прежнему валявшаяся на полу кабанья голова живо напомнили случившееся. Правда, были и изменения - печка, недавно растопленная, исправно гудела, нагревая дом, и пахло какой-то едой. Ева сглотнула, почувствовав голод.
  Вдруг зашипела кофемашина.
  Отпустив косяк, Ева двинулась в сторону кухни, откуда немедленно вылетела Соня в жёлтой пижаме:
  - Привет, как ты? Давай, помогу.
  Отказываться было глупо, каждый шаг давался с трудом, и Ева, опершись на солнечно-жёлтое плечо Сони, медленно поползла в ванну.
  После душа она почувствовала себя лучше. Соня помогла влезть в любимые джинсы и вновь подставила плечо, но Ева решила, что попробует добраться до кухни самостоятельно. Кофемашина уже отплевалась, и чашка в горошек ждала, источая бодрящий аромат.
  - Кашу будешь?
  Оказывается, есть ещё и каша. Тихонько, чтобы не повредить вату, в которую была завёрнута боль, Ева кивнула. Каша - это хорошо.
  - А где Марис?
  Кофе сделал своё дело - Ева проснулась окончательно.
  - Он за дядей Оскаром поехал, тот позвонил, вроде машина сломалась.
  "Ой, Ральф! Она же совсем забыла, что Ральф ранен! - Ева почувствовала, как её заливает краска стыда. - И Алекс! Он же тоже пострадал, а она, бесчувственная, даже не спросила!"
  Ева подняла на Соню глаза, и та, поняв вопрос, тут же ответила:
  - Ничего страшного, просто капельницу надо поставить, дядя Оскар вчера говорил.
  - А Алекс?
  - Алекс спит. - Соня улыбнулась. - Проснётся тоже голодный. Я специально побольше каши сварила.
  То ли каша, то ли травма, то ли что-то ещё, но почему-то Ева почувствовала, что снова проваливается в сон.
  - Давай-ка помогу, - подхватив её, Соня помогла улечься на диване. Где она, накрытая пледом, и уснула.
  Спала она, как оказалось, долго. Потому что, открыв глаза, обнаружила, что и Марис и Алекс тихонько сидят за кухонным столом, а Соня уже не в пижамке, а как обычно в джинсах хлопочет у плиты.
  В этот раз голова почти не болела.
  - Ну как ты? - Марис немедленно оказался рядом, стоило ей шевельнуться.
  - Нормально. Как Ральф, как Алекс?
  - Да хорошо все. Вон Алекс выспался, ест теперь за обе щеки.
  - А Ральф?
  - Ральф пока не ест. Дядя Оскар сказал, только воду давать и капельницу поставил. Он к вечеру приедет, обещал, что пёс выздоровеет. Так что Ральф спит.
  Убедившись, что Ева больше спать не намерена, команда принялась наводить порядок - криминалисты вчера работали допоздна, фотографируя и рассыпая какой-то порошок, и комната требовала уборки. Было странно лежать на диване и смотреть, как другие убирают твой дом. Марис легко поднял с пола огромную кабанью голову и, прежде чем повесить её на стену, зачем-то принялся вертеть в руках. Голова глядела на него пуговичными глазками, а загнутые вверх желтоватые клыки по-прежнему выглядели грозным оружием.
  - Ой, дырка!
  Палец Мариса провалился в отверстие, невидимое за шерстью, но вполне ощутимое, и он с интересом принялся оглядывать и ощупывать тяжеленную голову, вертя её словно игрушку.
  Соня усмехнулась:
  - Странно, что полиция её не заметила, дырка-то свежая.
  - А ты откуда знаешь? - над кабаньей головой с интересом склонились три человеческих.
  - Так я же в неё и попала.
  Теперь глаза присутствующих устремились к Соне.
  Ева сообразила первая:
  - Ты же не могла стрелять, оружие у бандитов было.
  Соня на секунду потупилась. Потом, словно прыгая с обрыва в реку, тряхнула головой и решилась:
  - Я тут от страха нашла кое-что.
  Повернувшись, она пошла в бывшую спальню тёти Густы, уже прочно обжитую Евой. Шкаф по-прежнему был завешен жёлтой занавеской. Привычка и страсть к порядку, характерная для Латвии, делали своё дело: несмотря на то, что дневники Густы читались ежедневно, ни у кого не вызывала сомнений необходимость Ordnungа. Занавеска скрывала как привычно открывающуюся дверку, так и соседнюю, которую Марис никак не собрался открыть.
  - Это я от страха, - Соня словно извинялась, - плечом привалилась, а она и отодвинулась.
  На глазах у изумлённой публики девушка повторила вчерашний жест, Слегка отдёрнув занавеску, она вжалась в стену, словно желая срастись с нею. Что-то щёлкнуло, и неподатливая прежде дверь чуть сдвинулась. Отодвинуть её дальше было совсем несложно: как и первая, она свободно ходила в пазах, стоило только освободить скрытый запорный механизм. За дверью было тёмное пространство.
  Первым в него шагнул Марис, которому не терпелось разглядеть хитрость, скрытую в запоре двери. Ему уже было понятно, почему никак не удавалось победить эту дверь, - подвела разница в росте. При всем желании Марису никогда бы не пришло в голову, да и не получилось бы упереться плечом на уровне плеча девушки. Это было ясно, но хотелось рассмотреть поближе.
  Но Соня, выставив ладошку, остановила его:
  - Подожди, тут, кажется, кое-что есть.
  Ева, забывшая про свою голову, да и Алекс, несмотря на боль в груди, протиснулись мимо Мариса, стремясь поскорее разглядеть открывшуюся тайну. Расступившись так, чтобы хоть немного света попадало в каморку, они увидели второй тайник, явно предназначенный, чтобы укрыть человека. В маленьком и тёмном пространстве мог поместиться только один, и там даже имелось неширокое сиденье. Под сиденьем, едва помещаясь в закутке, наискосок стояли две винтовки и распахнутый ящик с тускло блестевшими патронами. Наверху, над головой, на полочке лежало три пистолета.
  - Это наверно то, что папа Густы для Армана сделал! - Сообразила Ева.
  Услужливая память сразу же открыла страницу дневника, повествующую о перипетиях военного времени, приведших на хутор партизан. Почему-то это воспоминание потянуло за собой следующее - дядю Гиртса, которого она даже знала лично. Как-то летом, которое она - девчонка - проводила на хуторе, он приезжал в гости к тете Густе. Ева стеснялась странного старика с непривычно тёмной морщинистой кожей и густой седой шевелюрой. Он и говорил по-латышски с непонятным акцентом, и сладости, им привезённые, были непривычными. "Зато - кошерные!" - Ева живо вспомнила громкую, слегка грассирующую речь и смех, сопровождавший шутку. Что такое кошерный, девочка не знала, отчего засмущалась ещё больше и убежала. Однако девушка вспомнила, как радовалась Густа встрече, как ходил он по дому, трогая стены и качая головой. Сколько он гостил, в памяти не сохранилось, зато отчётливо всплыло воспоминание о Густе, запустившей пальцы в седую шевелюру приезжего. Отчего она сокрушалась, что некому его побрить, Ева поняла только в это мгновение. Ну конечно, это же приезжал из Израиля тот самый, спасённый Густой Гиртс - Гершель! Значит он всё-таки выжил, и Густа да и вся семья старались не зря! Ева почувствовала гордость за предков, приложивших столько сил, чтобы уберечь найдёныша. Для этого папа Густы еженедельно брил детскую голову, стараясь скрыть происхождение мальчика. Кусочки головоломки с шелестом вставали на свои места: это - убежище для Армана, это - оружие, которое одной зимней ночью добыли Густа с Петерисом. Не оставалось сомнений: каждое слово в дневниках прабабки было правдой.
  Прервала молчание Соня:
  - Я из этого стреляла, потом - из того.
  "Этим" оказался трофейный "вальтер" с полочки. Под "тем", судя по энергичному движению головы, следовало понимать оружие, с которым ворвались на хутор бандиты.
  Стрелять Соня умела с детства: недалеко от школы был тир, куда они с папой, несмотря на мирную профессию трепетно относившимся к оружию, частенько захаживали. Но в остальном всё получилось совершенно случайно. Оставшись одна в комнате и услышав шум драки, Соня перепугалась. В попытке тихонько отворить дверь она и задела запор. Дальше уже бояться было некогда. С оружием в руках она почувствовала себя способной защитить кого угодно от кого бы то ни было. Выскочив и увидев Еву, летящую на пол, она выстрелила. Задуманный как предупредительный, выстрел произвёл не только шум. Кабанья голова, от попадания пули обрушившаяся с диким грохотом, произвела дополнительный эффект - один из бандитов бросил оружие на пол.
  - Я подумала, что будет много вопросов, если полиция этот пистолет найдёт, поэтому взяла второй с пола и из него тоже выстрелила. А этот - спрятала, - девушка своими большими чёрными глазами оглядела застывшую компанию. - Но ведь получилось же!
  Уж что получилось, то получилось. Весь арсенал, о котором кроме них четверых, не знал ни один человек, по-прежнему лежал в тайнике, готовый к бою.
  Никому из них не хотелось бы его применить, но было предельно ясно, что на этом нападения не остановятся. И надо быть готовыми ко всему.
  
  7.
  
  Назавтра происшествие уже казалось далёким.
  Раны заживали, кабанья голова висела на своём привычном месте, и порядок в доме был восстановлен.
  Ральф тоже поправлялся и, пользуясь привилегиями раненого, перебазировался в своей полосатой жилетке поближе к кухне в надежде на лишнюю сардельку. Навестивший его дядя Оскар остался доволен и пообещал через недельку снять швы.
  Нужно было думать, что делать дальше.
  Вся четвёрка, впрочем, пятёрка, включая Ральфа, не упускавшего случая лишний раз пообщаться, расположилась в большой комнате у стола, на котором лежала рукопись. Ева, найдя нужное место, ещё раз зачитала его сначала по-немецки, а затем, для Мариса и Алекса - по-русски: "...шкатулку вместе со всем содержимым мы с папой спрятали в хлеву, да так, что вообще ничего не видно. Папа сделал новые перегородки, и теперь я и сама не скажу, где именно под полом хранится наследство Эмилии..."
  - Ну что, - принялся рассуждать Алекс. - До сих пор то, что читали, полностью подтверждалось. Нет оснований думать, что со шкатулкой должно быть по-другому. Я бы предложил её найти, наконец.
  - А что мы с ней делать будем? - Еве казалось, что сомнения оправданы. Лежала себе эта шкатулка с самой войны, а перед этим - и ещё сколько-то. Не зря же прятали её, может и не стоит доставать.
  - Ева, смотри, - в разговор вмешалась Соня. - Так уж вышло, что за этой шкатулкой охотится фон Шварц. И он своё дело продолжит. Ты Алекса не вини за это, - и Соня широко обвела рукой комнату, напоминая о недавнем побоище.
  Ральф с интересом поднял голову и завертел ею, пытаясь понять, на что это она указывает. А девушка продолжала:
  - Пойми, он не успокоится. Мы так и будем в западне, если не опередим его. А чтобы опередить, нам нужно знать больше. Пока не посмотрим, мы даже решить не сможем, что делать дальше.
  Да в сущности Ева и сама понимала, что Соня права. К тому же ей очень нравилась эта черноглазая девушка, так живо принявшая к сердцу проблему. Она же могла, собрав сумку, тут же умчаться в свой родной Гамбург, забыв всё, как страшный сон. Так нет же, рвётся в бой, защищая своего Алекса. Так же, как Марис, который всегда на её, Евиной, стороне. "Кстати про Мариса, - мелькнула мысль, - а он-то что по этому поводу думает?" И девушка посмотрела на своего избранника, почёсывающего Ральфу макушку. Вид парень имел весьма задумчивый и даже не сразу отреагировал на вопрос. Но вернувшись из каких-то своих размышлений и наклонившись к столу, принялся в итоге объяснять созревший у него план.
  План оказался весьма продуманным и методичным. Во-первых, нужно на время выселить из хлева Дору с Гайдой. Во-вторых, он, как строитель, постарается понять, где же находится клад. Если не поймёт, то, как самый сильный, перекопает за выходные этот чёртов хлев, тем более, что всё равно его нужно ремонтировать. Если в шкатулке, когда они её найдут, окажется что-то ценное, можно позвонить Янчуку, пусть он организует какой-нибудь сейф в банке, где клад можно сохранить.
  Вопрос сейфа сразу упёрся в финансы: никто из присутствующих не представлял, сколько это стоит. К тому же, судя по последним событиям, работа, а с ней и зарплата Алекса оказались под угрозой.
  Но тут снова вмешалась Соня:
  - Так это же на случай, если там ценности будут. Тогда и решим. А пока - давайте искать.
  Ева с Алексом понимающе переглянулись - за них уже приняли решение вторые половинки. Оставалось только выполнять.
  Тепло одевшись и отправив Ральфа на "диван", вся компания потянулась в хлев. Дора, которую два последних дня доили вместо Евы то дядя Оскар, то Марис, чувствовала себя обиженной. Коза и так не отличалась добрым нравом, а тут, при смене распорядка, и вовсе встретила нашествие в штыки. Загородив собой маленькую лохматую Гайду, она выставила вперёд рога и приготовилась к доброй ссоре.
  Но в драку никто вступать не спешил - сколько ни выставляла вперёд свои довольно острые рожки обитательница хлева, никто на неё особого внимания не обратил - люди обсуждали что-то своё. Устав от ожидания, коза решила со скандалом повременить. Что, впрочем, было очень кстати: именно о том, куда переселять её - Дору с дочкой - и шёл разговор. Несмотря на календарную весну, зима не собиралась отступать, поэтому не могло быть и речи, чтобы выгнать мамашу с ребёнком на мороз. Вариант "забрать на время розысков в дом" даже не обсуждался, а в сарайчике Ральфа было слишком холодно. В результате Марис принял решение - отгородить коз временной перегородкой, передвигая её по мере необходимости. За неимением лучшего решения на том и остановились.
  Работы начались немедленно - неделя отгулов, которую парень взял на работе для ухода за пострадавшей невестой, стремительно куда-то девалась. Отгородив изумлённых коз тут же смастерённым заборчиком, Марис принялся копать. Алекс, попытавшийся было помочь, тут же скрючился от боли в сломанных рёбрах и был милосердно изгнан в дом вместе с обеими девушками - Марису группа поддержки вовсе не требовалась.
  К вечеру пол хлева, кроме козьего закутка, не только был освобождён от дренажных решёток и "культурного слоя", но и частично демонтирован. Укрепив временную перегородку, чтобы строптивые животные ночью не могли вылезти и пораниться, Марис с чистой совестью уселся за поздний ужин. Проработавший весь день мужчина ел, а остальные с нетерпением ждали окончания трапезы. И не зря.
  - Я тут, кажется, нащупал - две опоры гораздо позже поставлены, чем остальные, цвет другой, да и состояние дерева тоже. - Строитель по профессии, он знал, что говорит. - Завтра я подниму их, кажется, там балочка проложена - хитрая конструкция. Думаю, под балочкой-то наша шкатулка и лежит.
  - Ну и где всё-таки мы будем её хранить? - Уверившись, что клад вот-вот будет найден, хозяйственная Соня задумалась о безопасности.
  - А действительно! - всплеснула руками Ева, - В доме небезопасно.
  - Так сейф, вроде, уже упоминался, - внёс лепту в обсуждение Алекс.
  Марис присоединяться к обсуждению не спешил - взяв блокнот и карандаш, он что-то сосредоточенно рисовал. Внезапно он поднялся и, накинув куртку, вышел на улицу. Вернувшись и положив рядом откуда-то взявшуюся рулетку, вновь вернулся к блокноту. Завершив работу и вырвав листок, опять принялся что-то чертить. Потом поднял голову и нарушил затянувшееся молчание:
  - Я прикинул: Густа несла шкатулку подмышкой, значит, она не слишком большая. В общем, вот приблизительно, какая она может быть - он ткнул пальцем в сплошь исчирканную страницу блокнота. С сейфом идея хорошая, его не в дом, а в хлев ставить надо. Я промерил и набросал, - он протянул листочки Алексу, - пока я работаю, ты бы в Ригу съездил. Там один мужичок есть, он специалист по сейфам, отдашь ему мои записи, он подскажет, что нам нужно.
  На том и остановились.
  Утром Алекс с Соней отправились в Ригу, а Марис - на свои раскопки. Ева же решила полениться и просто поспать - голова давала о себе знать. Ральф составил ей компанию, покинув свой матрас и расположившись на полу в квадрате солнца, светившего в окно. Так они и спали, не проснувшись даже когда проголодавшийся Марис вошёл в дом. Чтобы не шуметь, он и микроволновку не стал включать, а ограничился холодным, но большим куском отбивной. "Сон - лучший лекарь", - решил он и вновь отправился в хлев.
  Ева проснулась, только услышав подъезжающую машину. За окном изрядно темнело. Проспав весь день, она чувствовала себя бодрой, и голова больше не болела. Ральф, судя по всему, тоже пошёл на поправку, поскольку вовсе не лежал, а сидел у своей миски, как бы намекая, что неплохо бы и поесть.
  Девушка засуетилась. Через несколько минут пёс благодарно чавкал, кофемашина шипела, а на плите булькали спагетти и шкворчали подогревающиеся отбивные.
  Марис, вышедший на шум двигателя, тоже решил прекратить работу, и вскоре вся компания завалилась в дом. Ральф, только что умявший целую миску еды, радостно приветствовал каждого.
  - О, да ты, похоже, выздоравливаешь, - Соня ухватила лохматого домочадца за шерсть возле ушей и потрепала. Пёс благодарно зажмурился и вдруг яростно заскрёбся задней лапой, пытаясь почесать бок, прикрытый жилеткой.
  - Точно, когда рана заживает, всегда чешется, - Марис расплылся в улыбке и тоже непроизвольно почесался.
  Втянув носом запахи с кухни, он решительно направился туда:
  - Тут нас кормить собираются, - большие руки сграбастали Еву. - Ну, ты как, выспалась?
  Ева действительно проспала весь день, рассказывать ей, кроме того, что чувствует она себя совершенно здоровой, было нечего.
  Зато у остальных впечатлений было хоть отбавляй. Сона чуть ли не приплясывала от нетерпения, горя желанием рассказать об их с Алексом коротком путешествии. Пока остальные наслаждались ужином, девушка тараторила вовсю, время от времени апеллируя к Алексу, в нужное время кивавшему головой.
  И косулю по дороге они видели, и навигатор не хотел сразу находить правильный адрес - это же придумать надо, в названиях улиц писать знаки долготы, конечно они ошиблись. Но потом сразу нашли, и Алекс - молодец, он объяснил, договорился, им дали, что нужно и даже помогли загрузить сейф в багажник. А потом они гуляли по городу, и Рига очень красивая, Старая Рига маленькая, а вот господский район - им гид сказал, они к одной туристической группе пристали, там, где югендстиль, - лично она, Соня, никогда такого не видела. Да и Алекс не видел, - правда, Алекс?
  Получив подтверждение, что Алекс и впрямь не встречал ничего подобного, Соня затараторила дальше. День у неё, судя по обилию впечатлений, удался. В конце концов, продемонстрировав напоследок купленные на Эспланаде сувениры - там опять раскинулась очередная ярмарка - она умолкла.
  Ева посмотрела на Соню, разложившую на столе купленные "драгоценности" и на Алекса, не сводившего с неё глаз. Они с Марисом, переглянувшись, улыбнулись одновременно: было очень приятно смотреть на счастливых людей.
  - Ну а ты как? Что-то удалось найти? - вопрос был обращён к Марису.
  Все взгляды обратились к нему, но тот лишь устало положил руки на стол:
  - Нет, пока не нашёл. То, что я думал, ну, помните, говорил, подпорки разного цвета, это не оно было. Это просто хлев ремонтировали. Я разобрал и собрал заново, ничего там не оказалось. Завтра заделаю окончательно, и надо будет заново искать.
  - Я помогу, ребра уже не так болят, - Алекс решил развеять повисшую над столом минорную тишину.
  - Не откажусь, там много мелкой работы, не тяжёлой. Прямо с утра и начнём.
  
  8.
  
  Утро, однако, началось совсем не так, как ожидалось.
  Отправляясь в хлев подоить Дору, Ева услышала тревожное блеяние, едва выйдя на крыльцо. Чуть не поскользнувшись на образовавшейся за ночь наледи, она побежала на помощь. Которая и впрямь требовалась: переселённые в закуток в углу хлева, отделённые лёгкой перегородкой, козы, как оказалось, предпринимали усилия, чтобы вернуть свободу. Вероятно, Дора с её острыми рожками, проковыряла дырку. А может быть, подвела старая прогнившая доска, теперь это уже было неважно. Важно было то, что малышка Гайда чуть не вся провалилась под пол и, окружённая острыми концами проломившейся доски, в отчаянных попытках выбраться жалобно по-детски кричала. Жалобно блеяла и Дора, стоя рядом и не понимая, как помочь дочке.
  - Ах, ты ж, батюшки! - всплеснула руками Ева и, бросив ведро, кинулась на выручку.
  Прогнившая доска предательски затрещала и прогнулась под ногой, но выдержала. Усевшись на пол рядом с проломом, девушка аккуратно вытаскивала брыкающегося и орущего перепуганного козлёнка. Дора крутилась рядом, то ли желая помочь, то ли беспокоясь за малышку, и изрядно мешала. Наконец целая, хоть и слегка поцарапанная Гайда была полностью вытащена из-под разбитой доски. Не выпуская спасённую малышку из рук, Ева огляделась по сторонам: хлев выглядел абсолютно разорённым. Во всяком случае, места, где могли бы безопасно находиться козы, решительно не находилось. Но и стояние посреди руин с козлёнком на руках тоже не радовало перспективами. Чувствуя себя полководцем, выбирающим стоянку для войска, Ева вторично осмотрелась в поисках решения: "Если нет места на полу, смотри выше".
  Выше висели ясли для коров, прочные, сработанные на совесть, но давно уже не используемые по назначению за отсутствием бурёнок. Теперь их приспособили для хранения текущих запасов сена. В это сено и была засунута Гайда. А почему нет? И тепло и мягко. А чтобы шкода не выскочила и не разбилась, Ева быстро опустила решетчатую металлическую крышку. Получился маленький соломенный бункер. Бегать там, само собой, было нельзя. Но временно пересидеть, пока мужчины починят пол, вполне было можно. Теперь нужно было решать что-то с Дорой, ошалевшими глазами смотревшей, как её ребёнка пакуют в солому.
  Запихнуть саму Дору в такой короб нечего было и думать. Во-первых, Ева не смогла бы её поднять, даже если бы коза проявила готовность к сотрудничеству, чего за ней отродясь не водилось. Во-вторых, вряд ли бы она там поместилась. Поэтому Ева решила пойти по пути наименьшего сопротивления. Молясь на ходу, чтобы в её отсутствие коза не выкинула какой-нибудь фортель, девушка помчалась в сарай, давно оборудованный Марисом под мастерскую. Вернувшись вооружённая всем необходимым, она принялась за дело. Выбрав более или менее целый участок пола и вбив над ним в стену гвоздь, она немедленно привязала к нему Дору, лишив козу возможности переломать себе ноги.
  Решив проблему безопасности, она перешла к дойке. Уговорить козу расстаться с молоком оказалось непросто: стресс повлиял даже на это строптивое желтоглазое создание. В конце концов козьи вопросы были решены, и девушка направилась к дому. Нужно было срочно заняться починкой хлева.
  В спешном порядке проглотив завтрак, мужчины отправились ликвидировать разрушения. Слегка покуражившись на тему новых пород коз, выведенных Евой - ясельной и верёвочной, они направились к дыре, которая неизвестно как образовалась в козьем закутке. Окончательно выломав торчащую острыми обломками доску и уже поднимаясь, Марис остановился на полпути:
  - Нет, ты только глянь сюда!
  Опомнившись, он тут же остановил ринувшегося к нему Алекса:
  - Стой, а то оно на честном слове держится! Я тут и так, как петух на жёрдочке балансирую.
  Это было правдой. Добравшись до повреждённого места и окончательно разломав то, что и так дышало на ладан, этот крупный мужчина застыл в странной почти балетной позе, словно готовясь делать фуэте - одна нога прочно стоит на невидимой опоре, а вторая едва упирается носком в пол.
  Алкес послушно остановился, глядя, как его напарник на удивление изящно, если не сказать грациозно, изгибается над дырой и засовывает в неё руку едва не по локоть. Что-то ухватив, он осторожно выпрямился и, держа в одной руке тот же обломок доски, а в другой - что-то, похожее на коробку из-под обуви, стал аккуратно приближаться к хоть сколько-нибудь ровному месту.
  Наконец тусклый свет лампочки отразился от лежащего на широкой ладони предмета. Усыпанный землёй и мусором, сверху казавшийся чем-то ветхим и затхлым, сбоку предмет отсвечивал потемневшим и потрескавшимся, но лакированным деревом.
  Бросив доску, Марис свободной рукой обтёр землю и мусор - из-под ладони показался резной верх.
  - Шкатулка!
  Алекс потрясённо смотрел. Оказалось, что в глубине души он не до конца верил в то, что эта вещь когда-нибудь будет найдена. В его учёной голове для случайностей и кладов свободных файлов до сих пор не находилось. Поддавшись всеобщему азарту, он даже съездил в Ригу и привёз сейф, до сих пор лежащий в багажнике, но всё-таки сомневался.
  И вот она - шкатулка, о которой писала Густа, и вокруг которой уже произошло столько событий, - найдена.
  - Надо её в дом скорее, - Алекс уже распахивал дверь хлева.
  - Погоди минутку.
  Рассудительный Марис голову не потерял. Завернув шкатулку в какую-то ветошь, он уложил сверху часть плотницкого инструмента.
  - Теперь пошли.
  Со стороны он выглядел, как рачительный хозяин, несущий в дом инструмент - никто посторонний ни за что бы не догадался, что в руках у него что-то, представляющее бо́льшую ценность, чем рубанок или молоток.
  Свои тоже не догадались.
  - Ты зачем грязь в дом несёшь? - Ева, только закончившая убирать посуду, с подозрением уставилась на свёрток.
  Ни слова не говоря, Марис водрузил ношу на стол. Девушка замолчала в ожидании. Молчание было таким оглушительным, что Соня, что-то делавшая в их с Алексом спальне, тут же выскочила в большую комнату.
  Вся четвёрка с замиранием сердца следила за явлением шкатулки, много лет пролежавшей в углу хлева под уже истлевшими от старости досками. Она действительно была чуть больше, чем коробка из-под обуви. Деревянная, когда-то, видимо, очень красивая, она потемнела и утратила блеск. Оторвав кусок ветоши, Марис принялся протирать её, отскабливая въевшуюся в поры грязь, медленно уступающую под натиском силы трения. Тонкая резьба поддавалась с трудом, но вскоре к выпуклым частям начал возвращаться первоначальный вид. "В серебряном щите чёрное стропило, сопровождаемое тремя таковыми же звёздами о шести лучах", - процитировала Ева, глядя на постепенно проявляющийся рисунок. На крышке шкатулки отчётливо проступал герб рода фон Дистелроев.
  Не выдержав напряжения, Ева дотронулась до герба. Рука ощутила тепло дерева и лёгкую шероховатость.
  - Осторожно, она очень тяжёлая.
  Предупреждение оказалось кстати - то, что казалось лёгким в мужских ладонях, запросто могло выскользнуть из Евиной тонкой руки.
  Вслед за Евой к шкатулке потянулся Алекс, а за ним и Соня. По очереди они прикасались к деревянным бокам, как бы убеждая себя в том, что это не сон и не вымысел, а самая настоящая реальность. В конце концов первое потрясение прошло, и Ева отправилась к столу тёти Густы за ключом. Ключ подошёл сразу. И несмотря на то, что замок не открывался семьдесят лет, шкатулка была открыта.
  Чуть помедлив, Ева - никто и не пытался оспорить это её право - осторожно подняла крышку. По комнате пронёсся всеобщий вздох. Шкатулка оказалась полна до самого верха. Бумаги разной степени сохранности лежали, бережно сложенные ровной стопкой. Взяв самый верхний документ и открыв его, Ева предъявила миру неоспоримое свидетельство - удостоверение о том, что Августа Лиепа и Георг фон Дистелрой сочетались законным браком. Выписанное на официальном бланке, оно содержало имена поручителей - Мары и Петериса Алкснисов и имя и регалии священника, совершившего таинство, а также печать и подписи. Сразу под ним оказались свидетельства о рождении на имя Георга фон Дистелроя и Эмилии фон Дистелрой.
  Все, что писала Густа, оказалось правдой.
  Это было ожидаемо, но так невероятно, что не только Ева, но и Алекс не могли поверить в очевидное. Они сидели, совершенно одинаково уставившись в документы, до тех пор, пока Марису не надоело созерцать эту немую сцену:
  - Ну что, фон Дистелрой, пойдём хлев доделывать, а то козам-то ваша родословная ни к чему, им жилье нужно.
  Алекс, вздрогнув, сбросил с себя наваждение - фон он или не фон, но хлев и впрямь нужно было приводить в порядок.
  Ева подхватилась:
  - Да, идите себе. А мы вдвоём остальные бумаги разберём. Всё равно от вас в этом проку немного.
  - А давай опять адвокату позвоним, - Соня тоже внесла свою лепту. - Пусть он сразу же обдумает, что делать дальше. Ведь это как-то узаконить надо.
  Стремясь поскорей освободить невинно страдающих коз из невольного плена, мужчины работали не разгибаясь, и к вечеру, когда Ева пришла на вечернюю дойку, полы были закончены. Отвязав отчаявшуюся страдалицу Дору и освободив из заточения козлёнка, они с умилением смотрели, как радуются воссоединению обе козочки. Дора радовалась одновременно свободе, дочке, морковке и горбушке с солью, которой ей компенсировала временные неудобства хозяйка. Обласканные и накормленные, козы примирились с жизнью. Теперь они снова были полновластными владелицами хлева, пол которого устилали новые, совсем светлые сосновые доски. Правда, жильё им вернули не полностью - в углу выделялась новая загородка, за которой притулился привинченный к полу сейф. Дора, заметившая уменьшение жилплощади, попыталась было взять на рога загородку, но, потерпев неудачу, решила не обострять отношения с хозяевами и сдалась.
  - Я потом его лучше прикрою, чтобы в глаза не бросался, - голос Мариса звучал виновато, - сегодня устали уже.
  - Ну конечно потом! Мойтесь и быстро к столу, - Ева и сама видела, что её любимый мужчина устал. Понятно же, кому досталась основная нагрузка - Алекс со сломанными рёбрами явно мог быть только на подхвате,
  Ужинали, расположившись за столом, где по-прежнему стояла шкатулка. Документы уже давно были извлечены и разложены на письменном столе под зелёной лампой, а шкатулка так и стояла, блестя тщательно протёртым гербом со щитом и стропилом.
  Голодные мужчины ели, и за столом царила тишина. И только получив в руки знакомую, в красный горох чашку кофе, Алекс проявил любопытство:
  - Что за бумаги в шкатулке, удалось разобрать?
  Пришлось его разочаровать. Бумаги поддавались расшифровке трудно - рукописные, с использованием готического шрифта, они читались с трудом. К тому же, там была мешанина, официальные документы соседствовали с письмами, деловыми и любовными. Чтобы прочитать всё, требовались, пожалуй, не часы, а дни, а то и недели.
  - Понятно. - Марис поставив на стол пустую уже чашку, лениво протянул руку к шкатулке. Но выражение расслабленности немедленно покинуло лицо, едва он попытался её поднять. Ибо шкатулка не поднималась. Удивлённо вскинув бровь, он подсунул свою большую ладонь под ножки, только так и сумев оторвать, казалось бы, лёгкий предмет от стола. Открыв крышку, он заглянул внутрь. Все с интересом следили за манипуляциями.
  - Слишком тяжёлая для пустой шкатулки, - пояснил Марис, почувствовав на себе взгляды.
  Алекс, требовательно протянувший руку и получивший предмет, едва его удержал.
  - Это я от неожиданности, - неловко попытался оправдаться парень, придержав вещь второй рукой. - И вправду, слишком тяжёлая.
  - Давай, посмотрю. - Авторитет Мариса в отношении умения управляться с всевозможными объектами не оспаривался, поэтому шкатулка вновь перекочевала к нему.
  Он крутил её так и эдак, бережно орудуя неизвестно откуда взявшимся складным ножиком до тех пор, пока что-то не щёлкнуло.
  - Я так и думал, второе дно, - голос звучал удовлетворённо. - Сейчас мы здесь подвинем...
  И нижняя, потайная крышка, с лёгким шуршанием задевая внутреннюю стенку, стала подниматься.
  Второй раз за день присутствующие склонились, едва не стукаясь лбами, над новой тайной, готовой предстать перед ними. Но такого они не ожидали - освещённое светом люстры на них смотрело богатство. Камни в золотых оправах таинственно отливали всевозможными цветами, драгоценности, тесно уложенные, полностью заполняли собой пространство потайной части шкатулки. Как видно, тот, кто их сюда поместил, считал их куда более ценными, чем документы.
  На несколько минут в доме воцарилось молчание.
  Оно было таким пронзительным, что его учуял спящий Ральф и встревоженно переместился поближе, стуча по деревянному полу когтями. Не найдя ответа, что именно привлекло внимание хозяев, большой пёс поднялся на задние лапы, опершись передними на стол и потянувшись носом к шкатулке.
  - Погоди, Ральф. - Марис аккуратно притянул к себе пока ещё прихрамывающего пса. - Не твоего ума это дело.
  Поскольку наваждение спало, и остальные тоже зашевелились, тот решил согласиться. Но на всякий случай устроился неподалёку от компании, слегка тявкнув для острастки.
  - Срочно надо Янчуку звонить! - Ева потянулась к телефону. - Пусть завтра прямо с утра приезжает.
  Ночь шкатулка так и простояла под зелёной лампой - решимости нести эту красоту в хлев не достало ни у кого.
  Утро принесло новые сюрпризы.
  Во-первых, Соне позвонил отец - ему вновь отказали в доступе к документам.
  Во-вторых, на почту Алекса пришло официальное письмо из компании. Его уведомляли о том, что в связи с открывшимися обстоятельствами он отстраняется от работы, и ему вменяется в обязанность незамедлительно, не позднее понедельника, явиться в Отдел набора и адаптации персонала концерна для интервью.
  Алекс, встревоженный, бросился искать билет на обратный рейс. Цены, как это иногда бывает, показались настолько космическими, что он никак не мог решиться на покупку до тех пор, пока синий "субару" адвоката не припарковался во дворе. На деловую встречу Янис приехал один, без Лиги.
  - Слушаю. Что вы уже знаете?
  Собранный, готовый к работе, - Ева никогда прежде не видела его таким - он комфортно устроился за столом, положив рядом внушительного размера папку и приготовив блокнот для записей.
  Едва узнав про странное послание из концерна, он утвердительно кивнул:
  - Понятно, значит, решились.
  Немедленно открылась привезённая с собой папка и взору присутствующих предстала большая стопка копий всевозможных бумаг - от документов до газетных публикаций.
  Оказалось, ни герр Готлиб, ни Янчук даром времени не теряли. Собрание содержало все, что им удалось накопать в отношении патентов на изобретения Алекса. Дело оказалось запутаннее, чем можно было себе представить: поскольку Алекс, как вытекало из документов, работал в концерне не по обычному трудовому договору, а по специальному соглашению, то концерн счёл возможным оформить патенты на изобретения на имя корпорации. Из бумаг явствовало, что изобретатель не имеет к правам на свои изобретения ни малейшего отношения. Более того, используя публикации Алекса в научных журналах, корпорация состряпала миллионный иск, основанный на разглашении коммерческой тайны, принадлежащей концерну, о чем Янчуку, как адвокату, вчера пришло официальное уведомление.
  Новость, свалившаяся на голову, буквально пригвоздила молодого учёного к стулу. Он сидел сгорбившись, боясь даже пошевелиться. Ева с Марисом, не в силах до конца осознать случившееся, беспомощно переглядывались.
  Тишину резко прервал звенящий от нервного напряжения голос Сони:
  - Господин адвокат! Что с этим можно сделать? Мы же не можем сдаться и подарить им изобретения!
  "А ведь Лига права, Янчук - хороший адвокат", - подумала Ева, видя, как тот согласно кивает, доставая очередные бумаги.
  - С этим нужно бороться. - Тон был безапелляционным. - Я вчера посмотрел, что можно сделать и набросал проект, с чем мы можем выступить в суде. Я предлагаю подать встречный иск. К сожалению, сам представлять вас в немецком суде я не смогу, но если мы сейчас подадим иск, то у герра Готлиба будет время найти для вас хорошего немецкого адвоката.
  - А если не подадим?
  - Тогда есть риск, что Алекс окажется под стражей. Там ребята настроены серьёзно.
  - Нужно подавать! Немедленно!
  - Фройляйн Соня, - Янчук выставил перед собой ладонь, пытаясь остановить горячившуюся девушку. - Послушайте внимательно. Прямо сейчас мы пока подать иск не можем. Тому - две причины. Причина первая - мы с герром Готлибом должны над ним поработать, сейчас Лига готовит мне выборки из его материалов, я приеду - буду изучать. Вторая причина - финансы. Я посчитал размер пошлины, думаю, вам тоже надо подготовиться, чтобы её оплатить.
  Бумажка с пятизначным числом вызвала следующую волну шока:
  - Сколько-сколько? - Соня упёрлась в стол обеими руками, нависая над страшной цифрой. - Они что там, с ума сошли? Откуда это взялось?
  - Это взялось из иска, который компания предъявляет к Алексу. Они оценивают убытки в миллионы, так что это - всего лишь процент от суммы иска. А нам нужно - подавать встречный. Они на то и рассчитывают, что встречного иска не будет. Скорее всего, это - уловка, чтобы Алекс даже не возвращался в Германию. Кто-то крепко желает испортить ему жизнь. Хотел бы я знать, за что.
  - За что? Я покажу.
  Взяв шкатулку, Ева вынесла её в большую комнату:
  - Вот за это.
  Ошеломлённому увиденным Янчуку была рассказана вся история, правда, вкратце, но этого и так хватило, чтобы чувствовать себя полностью ошарашенным.
  - Да, теперь понятно, что ты имела в виду, когда говорила, что помощь может быстро понадобиться... Значит, вы им это отдавать не собираетесь?
  - Конечно, не собираемся! - Алекс активно включился в разговор. - Эти сволочи меня грабят, лишают моих же изобретений, а я им на блюдечке должен родовые сокровища приносить?! Они же бесценны! К тому же неизвестно, что там Ева в документах найдёт, может - ещё какой-нибудь клад! Да и вообще, это же дом Евы, ей решать, как распоряжаться.
  - Я понял, понял, я просто так спросил, - Янчук умиротворяюще поднял обе ладони и перевёл взгляд на Еву. - А ты что скажешь?
  Решать действительно надо было ей. Как-то внезапно стало так, что она - молодая, может быть, слишком молодая женщина - вдруг должна принять на себя ответственность за, ни много ни мало, судьбу и будущее Алекса. Этого так похожего на неё парня, которого и знает каких-то две или три недели - она не могла даже вспомнить точно, сколько именно. Кто они ей, эти двое, появившиеся на тихом хуторе вместе с неприятностями, бандитами и сотрясением мозга? Да, кто они? И кем будет она, если откажется от этого родства, которое в глубине души считает неоспоримым? Сможет ли смотреть в глаза сама себе, зная, что предала своего брата, Густу, прожившую с тайной всю свою жизнь ради её, Евы, счастья. Она, без сомнения, желала бы сыну её пропавшего Георга куда более спокойной жизни.
  Никто не говорил ни слова, но все смотрели только на неё.
  Кивнув сама себе, она твердо ответила на невысказанный вопрос:
  - Мы будем бороться вместе. Я не прощу себе, если мы тебя не вытащим.
  Не дожидаясь окончания тирады, Марис, тихонько вставший, подошёл и положил ей на плечи свои большие горячие руки, даря поддержку. Сделав глубокий вздох и потёршись о руку щекой, Ева продолжила:
  - Я могу продать что-то из этих вещей, - кивком головы она указала на шкатулку. - Полагаю, они дорогие.
  - Можно даже не продавать, а заложить, - добавил Янчук. - Если мы суд выиграем, то судебные издержки - и пошлина, и гонорар адвокатам - всё вернётся. Надо только правильно оценить.
  - Вообще оценить надо. - В разговор вмешался практичный Марис, не переставший обнимать Еву. - Переписать, оценить и как следует спрятать в надёжном месте, пока нас тут не перебили всех за эти побрякушки. Я их на хуторе хранить не рискну.
  Возразить было нечего.
  Сделав какое-то количество звонков, Янчук разработал план.
  Вся компания, заперев в сейф в хлеву найденные бумаги, незамедлительно покинула хутор, помчавшись на двух машинах в Ригу вместе со шкатулкой. Полдня они потратили в лаборатории, устанавливая подлинность и цену каждого ювелирного шедевра. В том, что это были шедевры, сомневаться не приходилось: кольца, броши, колье и кулоны датировались 17-18 веками и вызывали восхищение профессиональных ювелиров. Вызванная Янчуком группа юристов тут же в лаборатории, вооружась ноутбуками, строчила бумаги, подтверждающие факт принадлежности всего этого сокровища Еве Неймане. Янчук проявил чудеса организации - привлечённая им команда работала на редкость слаженно. Ева, внезапно оказавшаяся в роли обладательницы целого состояния, чувствовала себя, словно в каком-то спектакле, где ей приходится играть роль, импровизируя на ходу. Происходящее казалось сном, затянувшимся, но не заканчивающимся.
  В конце концов Соня, которой тоже надоела роль статиста, вытащила её пройтись и попить кофе. Оставив обоих мужчин контролировать процесс, девушки вышли под весёлое весеннее солнце, заставившее изрядно просесть снежные сугробы. При минусовой температуре снег не таял, а как бы испарялся, его слой потихоньку истончался под прочным настом.
  Куда их привёз Янчук, Ева не знала - бывать в этом районе, застроенном деревянными двухэтажными домами, ей не доводилось. Поблуждав немного в поисках, девушки набрели на вполне сносное кафе с традиционными салатами и булочками. Обыденная обстановка сделала своё дело - мир вновь показался знакомым и привычным. Чтобы закрепить успех и окончательно вернуться в настоящее, было решено не торопиться обратно, а использовать проверенное средство от всех напастей - прогулку по магазинам. Магазинчики под стать району были маленькими и довольно неказистыми. Продукты, канцтовары, вечные рыболовные принадлежности - подходящий прилавок никак не желал находиться. Тем не менее, поиски чего-нибудь эдакого увенчались успехом: за одной из дверей словно специально для них раскинулась ярмарка ремесленников. Что делали эти люди в удалённом от туристических маршрутов месте, было совершенно непонятно. Казалось, единственное призвание расписных чашек, вязаных шапочек, керамических бус и ручной работы брошек, выставленных здесь - услаждать взоры Евы и Сони. Девушки бродили от стенда к стенду, любуясь то кожаными браслетами, то невероятной красоты митенками с вышивкой. В конце концов, когда Соня, не удержавшись, накупила себе всяческой бижутерии, прогулка закончилась.
  В лабораторию вернулись, когда эксперты, описав каждый предмет, уже завершали работу. Сводная таблица содержала полную опись представленного, включая его предполагаемую стоимость. Сумма, указанная в конце таблицы, повергла Еву в шок - она долго не могла сосчитать нули, путаясь в миллионах.
  - Тридцать четыре миллиона чего? - переспросила она, страшась ответа.
  - Латов, естественно. В евро - около пятидесяти будет.
  Она посмотрела в серьёзные глаза напротив - эксперт не шутил.
  - Вы имейте в виду, эта цена учитывает только вес и характеристики камней. Художественную ценность мы, к сожалению, установить не можем. Для этого надо обращаться к музейным экспертам. Они, возможно, выше оценят.
  Янчук тем временем звонил инкассаторам, которые должны были отвезти драгоценности в банк - перевозить своими силами такое богатство никто уже не решался.
  - Погоди, не суетись. - Марис подвинулся, пропуская плечистых ребят, облачённых в чёрную форму, включающую бронежилеты. Споро упаковав шкатулку в специальный бронированный кейс, они, ведомые Янчуком, покинули лабораторию. Вся компания поехала в банк. После недолгих формальностей драгоценности оказались в убежище, защищённом от посторонних крепкими банковскими замками и испытанной охраной.
  Только после того, как шкатулка обрела надёжное пристанище, Ева перевела дух. Она и не знала, как велика ответственность быть владелицей такого богатства - того и гляди недобрые люди решат, что им это добро, равно, как и дополнительные возможности, которые дают деньги, куда важнее, чем счастье, а то и жизнь самой Евы и её близких. Хорошо, что есть банковские хранилища - хоть на время, но часть проблем была решена.
  Впрочем, осталось тоже немало. Для начала нужно было срочно решать, как помочь Алексу. Затем - немедленно разобраться с бумагами из шкатулки. Дело не терпело отлагательств: неизвестно, что представляет бо́ͅльшую ценность для этих Шварцев и иже с ними. Собственно, это и было третьей по порядку, но первой по величине проблемой - как раз и навсегда справиться с захватчиками и сделать безопасной свою жизнь. Никаких сомнений и быть не могло - жизни Евы и Алекса, а возможно, и их половинок подвергались угрозе, последние шаги недругов не оставляли места для двоякого толкования.
  Темнело, пора было торопиться на хутор. Янчук, потративший сегодня весь день на ювелиров, пообещал в кратчайшие сроки явиться с заявлением в суд, в очередной раз напомнил про пошлину и укатил к Лиге, а умаявшаяся от непривычных волнений четвёрка потянулась к машине. Слово "пошлина" эхом билось в голове Евы, заставляя сжиматься в тревоге её сердце. Но ничего путного на ум не приходило.
  Ехали молча. В сгущающихся сумерках машина мчалась по шоссе. До самого дома никто не произнёс ни слова. Соскучившийся Ральф кинулся было навстречу, но со всего разбегу остановился, присев на лапы, придавленный настроением хозяйки. Только Марис, казалось, не терял оптимизма. Задвинув щеколду, он обернулся к спутникам, медленно раздевающимся в сенях:
  - Что вы притихшие такие? Что не так?
  - А будто ты не знаешь? - Ева с укоризной посмотрела на жениха, как видно, так и не понявшего, что Алексу грозит нешуточная опасность.
  - Это не я не знаю, а вы - не знаете. Сейчас покажу.
  Широким шагом проследовав в комнату, он закинул в остывшую за день печку горсть щепы и пару поленьев и поднёс к ним длинную спичку. Маленький огонёк легко затанцевал по щепкам, обещая тепло. Ева ждала. Прикрыв дверцей разгоравшееся пламя, он опять пошарил в корзине со щепой и выпрямился, зажав что-то в большом кулаке.
  - Смотри.
  На ладони переливался, играя под светом люстры, зелёный-презелёный изумруд. Окружённый множеством гранёных, сверкающих бриллиантов, он сиял, искрясь неземной глубокой зеленью.
  - Ты сказала, будем бороться вместе. Вот я и подумал, что надо отложить что-то, вдруг пригодится.
  Вдруг вспыхнуло воспоминание, как Марис встаёт, идёт к ней и обнимает за плечи, а она трётся щекой о его руку - нет, не руку, на плече лежал сжатый кулак. Одно слово - и мужчина её жизни принялся действовать. Ева была ошеломлена. Впрочем, Алекс с Соней испытали не меньшее потрясение:
  - Ты спрятал? Ты знал? Зачем ты это сделал? Почему именно это? - вопросы посыпались со всех сторон.
  Усевшись на стул верхом, Марис принялся обстоятельно отвечать: "Нет, не знал, но предположил, что все яйца в одну корзину класть нельзя. Отложил без конкретной цели - на всякий случай. Почему именно этот кулон - не знает, первое, что попалось под руку. Спрятал, потому что приехал Янчук, и незачем ему, адвокату, лишнее знать - меньше знаешь, меньше голова болит". Исчерпав аргументы, он замолчал.
  Собственно, добавлять было нечего - на столе лежал инструмент для спасения Алекса. Этого было более чем достаточно.
  Вопрос, где и как это можно продать или заложить долго не обсуждался - конечно, в Германии. Соня сразу же сгенерировала мысль, что у папы - нотариуса должны быть знакомства и среди антикваров. Во всяком случае, шансов на то, чтобы выручить за подвеску необходимую сумму, было куда больше.
  Но не успела Ева робко поинтересоваться, как же доставить туда дорогую вещицу, как Соня, сверкая своими чёрными миндалевидными глазами, уже метнулась к сумочке, небрежно брошенной на кресло.
  - Погоди-ка!
  Без всяких церемоний вытряхнув на стол содержимое, она извлекла пакет с купленной сегодня бижутерией.
  - Смотрите!
  На столе образовалась горка из керамических бус, браслета и жуткого вида броши, созданной креативной фантазией какого-то умельца из разноцветных лент и перьев, собранных вокруг бутылочного стекла то ли бусины, то ли пуговицы.
  - Иголку с ниткой давай! - Соня села на командирского конька и развила бурную деятельность.
  Через минуту бутылочная бусина покатилась, безнадёжно оторванная от броши, а в середину перьев и лент с размаху воткнулся изумрудный кулон, намертво к ним пришитый. Наполовину скрытый и затенённый перьями, он практически утратил своё сияние. Но Соня не остановилась на достигнутом. Храбро отхватив от изнанки брошки изрядный кусок ленты, она собрала её вокруг серединки, совершенно скрыв бриллиантовую розетку от любого нескромного взора. Удивительно, но даже изумруд в этом окружении утратил присущий ему оттенок. Перед присутствующими лежала слегка потерявшая форму самодельная брошь с бутылочного цвета пуговицей, в которой невозможно было узнать ничто другое.
  Ева вновь отметила про себя удивительное единодушие, с которым поддерживает Алекса Соня, так же как Марис безоговорочно готов поддержать её, Еву, в любых жизненных перипетиях. "Вместе мы - сила. Мы справимся". Впервые с начала всей этой бесконечной цепочки треволнений и передряг в ней появилась уверенность. Они справятся. По крайней мере, она на это надеялась.
  
  9.
  
  В понедельник впервые за последние дни Ева осталась на хуторе одна.
  Марис, отгулы которого бесповоротно закончились, умчался на работу. А Алекса с Соней вызвал завершивший работу над иском Янчук. Оказалось, она отвыкла от одиночества и теперь не знала, куда себя девать. Даже работа не помогала. Да и неудивительно: никакой детектив не шёл ни в какое сравнение с событиями, вошедшими в её жизнь. Переводить стало чудовищно скучно. Пообещав себе не брать новые переводы до полного решения семейных проблем, Ева ринулась в дебри приключений шведской писательницы.
  Нехотя начатая, работа в итоге увлекла её настолько, что она совсем позабыла про дядю Оскара, приехавшего снимать с Ральфа швы.
  Тот уже вовсю гудел под воротами, а она всё пыталась дописать последнее слово, на ходу попадая ногами в тапки.
  - Что-то ты не торопишься, дочка! - Дядя Оскар то ли в силу возраста, то ли просто по добродушию совершенно искренне звал всю волость дочками и сынками. - Или тебе так его жилетка нравится, что снимать не хочешь?
  По правде говоря, за неделю жилетка была столь изрядно замызгана и замусолена, что полностью утратила всю свою полосатую нарядность. Да и Ральф, которому она мешала чесаться, приложил немало стараний к её уничтожению. Пока Ева варила кофе, швы уже были сняты, и довольный пёс радостно драл брошенную на пол бывшую жилетку. Отобрав ветошь, Ева поинтересовалась, когда пациента можно будет выпускать на улицу.
  - Так уже и можно, смотри, как солнышко припекает.
  И действительно, сегодня солнце грело уже почти по-весеннему. Снег, в этом году особенно обильный, почти полностью испарился, оставив белую полоску в тени вдоль забора. В лесу его, правда, пока было много, но и вокруг деревьев ширились тёмные оттаявшие круги.
  Ральф, выпущенный во двор, радостно носился кругами и метил все, что, по его мнению, в этом нуждалось.
  - Ты его, дочка, на ночь пока домой позабирай-ка ещё несколько дней. Пусть парень окрепнет. Да и потеплее должно стать. А через недельку я его опять навещу. Так, на всякий случай.
  На тот же самый всякий случай дядя Оскар заглянул и к козам.
  - О, вы, смотрю, ремонт им сделали. А чего зимой-то?
  Узнав, что пол перекрыли после того, как коза, наступив на ветхую половицу, провалилась чуть ли не по самую шею, он понимающе закивал:
  - Ну да, ну да, хлев давно без ремонта стоял, Густе-то некому было чинить.
  Осмотрев для порядка поцарапанную Гайду и уверившись, что она ничуть не пострадала, дядя Оскар уехал. Сейф, тщательно замаскированный Марисом под ящик для зерна, замечен не был.
  Перевод, который рассчитывала получить редакция, был почти закончен. Удивившись собственной продуктивности - выкроить время для перевода последние две недели удавалось с трудом - Ева решила ударным трудом наверстать упущенное. Дело шло на удивление легко. Поглядывая время от времени в окно на обрадованного внезапной свободе Ральфа, она переводила, сопереживая героине, то и дело по воле автора попадавшей в передряги. . Оказалось, что при всех захватывающих приключениях последних дней она соскучилась по своей работе и теперь с удовольствием вернулась к страницам шведского детектива.
  Незаметно прошёл день. Странно, как быстро она вернулась к привычному тихому одиночеству, с его запахом кофе, надкушенным бутербродом на тарелке, шуршанием клавиш Мака и лёгкой музыкой - сегодня это был Шуберт. Как будто и не было ни дневников Густы, ни визита незнакомца, оказавшегося кузеном, ни его невесты, ни - бандитов, напугавших её чуть не до смерти... Но, в отличие от детективного сюжета Осы Ларссон, её приключения были самыми что ни на есть натуральными. И, несмотря на кажущееся спокойствие, за стенкой по-прежнему таился скрытый от посторонних взоров шкаф с дневниками Густы, в хлеву был надежно спрятан сейф с нерасшифрованными пока документами, а на столе - так и оставленная Соней брошка, где тускло сиял замаскированный под дешёвую бижутерию крупный изумруд.
  К вечеру вернулись Алекс с Соней. Окрылённые, они привезли с собой уже полностью готовое заявление в суд - Янчук, как видно, работал без выходных.
  - Завтра летим в Гамбург!
  Почувствовав, что он вооружён и очень опасен, Алекс расхрабрился и рвался в бой.
  Для начала пришлось выдержать короткую битву с сетевой авиакассой - по непонятной причине долго не получалось заказать электронный билет. Но совместными усилиями они таки получили два билета на единственный прямой рейс, вылетающий из Риги в 17.30.
  Все вроде бы становилось на свои места, упорядочивалось. Времени хватало, можно было просто расслабиться и отдохнуть.
  Весь вечер они обсуждали будущий суд и судьбу Алекса и его патентов. Вопрос изучения содержимого сейфа как-то сам собой отступил на задний план перед необходимостью решения этой острой проблемы. Драгоценности - под охраной, бумаги - в сейфе, а впереди суд, и это - самое срочное. А там не за горами - май, и надо будет думать о свадьбе. Нет, о двух свадьбах, поправила сама себя Ева - может, даже придумаем сделать какое-то совместное торжество или свадебное путешествие. А потом - у Сони диплом...
  Так что пока они не будут заниматься никакими бумагами, а отложат до момента, когда закончатся текущие проблемы и появится больше времени.
  План был хорош и казался разумным. Но червячок сомнения потихоньку шевелился в душе: вдруг ещё что-нибудь вмешается в жизнь и заставит делать не то, что хочется, а то, что необходимо.
  События последнего времени делали такой поворот очень даже вероятным. Но сегодня хотелось просто помечтать.
  До ночи вся троица строила планы. Но в глубине души каждый понимал, что это - не более чем короткая передышка.
  Но они и не догадывались, насколько короткая.
  
  10.
  
  После завтрака наступило время прощания - пора было выезжать, тем более что Соня хотела погулять по Риге.
  От души наобнимавшись и договорившись о дальнейших коммуникациях, новообретённые родственники уселись в прокатный автомобиль и покинули хутор.
  Соня - аккуратистка - оставила комнату в состоянии, близком к стерильному. Еве показалось, что она даже протёрла окна. На постели - свежее белье, все вещи - на местах и никакого следа присутствия гостей. Только колея от белого "гольфа", оставшаяся на чёрной, голой земле напоминала о недавних событиях.
  Решив ещё с вечера, что совершенно незачем стоять у стойки, если вполне можно без хлопот зарегистрироваться в интернете, Алекс отметился на рейс загодя. Багажа, не считая ручной клади, у путешественников не было, поэтому никакой причины для стояния в очереди не существовало. Однако немецкий Ordnung, ставший частью привычного образа жизни, сыграл свою роль - в аэропорт приехали заранее и Алекс направился возвращать прокатный "гольф". Служащая проката не торопилась, время тянулось невыносимо. Во всяком случае, для Сони, которая, устав переминаться с ноги на ногу, умчалась погулять. Пробежавшись по небольшому компактному аэропорту и соблазнившись национальным интерьером знаменитого Лидо, девушка устроилась с чашкой кофе у парапета на втором этаже, откуда отлично просматривался зал. Отсюда она точно увидит, как Алекс поднимется, отстрелявшись со сдачей машины.
  Аромат кофе примирял с ожиданием, а наблюдать, как внизу снуют туда-сюда люди с чемоданами, было интересно. Вот и Алекс, который поднялся с подземного этажа и теперь стоял, озираясь. Понимая, что он ищет именно её, Соня уже приготовилась окликнуть его, но не успела. Так и замерев с приветственно поднятой рукой, она наблюдала, как неизвестно откуда появившиеся люди в форме вдруг обступили её возлюбленного и, надев на него наручники, повели куда-то вглубь служебных помещений. Кубарем скатившись вниз, Соня почти догнала группу в чёрном, но мужчины не оглядываясь скрылись за дверью с надписью "only staff", не имеющей даже дверной ручки.
  Ошеломлённая, Соня не могла понять, что делать и куда метаться. То ли ей нужно остаться и колотить в эту дверь до остервенения, пока её не пустят к жениху, то ли - идти на самолёт, куда уже объявили посадку. В конце концов её осенило: "Янчук! У нас же есть адвокат! Он-то уж точно сможет пройти-пробраться в двери, куда ей, простой смертной, вход воспрещён".
  Уже через секунду она набирала номер.
  Внимательно выслушав девушку, чей русский за две недели улучшился настолько, что она тараторила без умолку, он принялся задавать вопросы:
  - Тебя не искали? Документы, что мы готовили, у тебя или у него? Посадка ещё идёт?
  - У меня документы...
  Соня совсем забыла, что папка не влезла в Алексову круглую сумку, зато отлично пристроилась в её дорожном кейсе.
  - Отлично. Тогда делаем так.
  Янчук соображал быстро, и инструкции, которые он дал, были чёткими и ясными: Алексом и его освобождением он займётся сам и немедленно. Соня же, раз документы у неё, должна лететь домой в Гамбург и тут же обратиться к немецкому адвокату, с которым связался её отец.
  - Будем работать сразу с двух сторон, я - отсюда, а вы - из Германии. Иначе эти сволочи его съедят и не подавятся.
  Сказанное звучало разумно, и Соня немножко успокоилась. Глянув на часы, она помчалась на посадку, успев перед отлётом позвонить только Еве.
  Самолёт на Гамбург вылетел, как и ожидалось, по расписанию, увозя с собой Соню с приколотой к груди самодельной брошкой и сумкой с документами. Место рядом с ней так и осталось пустым.
  
  11.
  
  Совершенно деморализованный, со скованными за спиной руками, Алекс вдруг оказался в комнате безо всяких окон. Только там, повинуясь команде офицера, старшего не только по званию, но и по возрасту - никакая выправка не могла скрыть волосы "соль с перцем" - с него сняли наручники.
  Офицер жестом приказал ему занять место на табурете перед внушительного вида столом, за который сам же и уселся. За спиной Алекса устроился один из широкоплечих мужчин в форме. Второй, бесцеремонно обшарив его карманы, выложил на стол все, что удалось найти, начиная с паспорта и заканчивая скомканными билетами в кино на "Облачный атлас" - Алекс тут же вспомнил, как они с Соней бежали, чтобы не опоздать на сеанс. "Почему я не выбросил эти билеты?" - мелькнула глупая и абсолютно неуместная мысль.
  Офицер что-то говорил по-латышски, поглядывая в лежащую перед ним бумагу, но Алекс не понимал ни слова.
  Попытка объясниться на русском и на немецком ни к чему не привела - офицер отказывался понимать, упорно продолжая вести допрос, или что это там было, по-латышски. Очевидно, этот господин в форме принимал его за кого-то другого, иного объяснения происходящему попросту не было.
  Первоначальный испуг уступил место досаде: самолёт улетал, билет пропадал, а он, Алекс, между прочим, учёный, сидит тут, как какой-нибудь карманник, или за кого его принимают, и не может даже объясниться. Происшедшее настолько не укладывалось в Ordnung, что казалось наваждением.
  В конце концов - за отсутствием снятых с руки часов он не знал, сколько прошло времени - в дверь постучали, и вошёл ещё один человек в форме. Он что-то сказал седовласому офицеру, которому сказанное очень не понравилось: гневная тирада, с которой он обратился к Алексу, по-видимому должна была пригвоздить того к табурету от стыда, но за отсутствием понимания выстрел прозвучал вхолостую. Убедившись, что парень перед ним не выказывает никаких признаков раскаяния, офицер обернулся к вошедшему и о чем-то распорядился.
  Тот, отдав честь, вышел и тут же вернулся, ведя за собой - Алекс не поверил собственным глазам - Янчука. Попытка немедленно вскочить и кинуться навстречу не удалась - стоящий сзади полицейский проявил бдительность и удержал за плечо, не позволив подняться.
  - Добрый день, господин Берзин. - Голос адвоката звучал очень официально. - Сейчас я разберусь, что за недоразумение здесь происходит.
  После чего, утратив всякий интерес к подзащитному, он вступил в длительный диалог с офицером, явно недовольным вмешательством. Ни слова не понимая, Алекс внимательно следил за происходящим, отмечая про себя удивительную сдержанность, с которой ведётся дискуссия: ни одна из сторон не повышала голоса и не жестикулировала, хотя тон разговора точно нельзя было назвать дружественным. Оба собеседника по очереди выкладывали на стол документы, напоминая игроков в покер. Как видно, адвокат выложил флеш, потому что офицер, подумав, кивнул и, повернувшись к стоящему за спиной Алекса полицейскому, отдал приказ. Тот, жестом подняв парня с табурета, повлёк к выходу из комнаты. Вслед прозвучало:
  - Не волнуйтесь, мы это уладим.
  Алекса переместили в другую комнату, где стояли не табуретки, а стулья и даже предложили воды. Выпив одним махом пластиковую бутылку, он сидел, положив руки на гладкую покрытую пластиком столешницу и ждал, что будет дальше.
  Долго ждать не пришлось. Вскоре человек в форме впустил в дверь адвоката. В костюме, с портфелем дорогой кожи, тот выглядел очень и очень официально. Подождав, пока дверь закрылась, Янчук протянул узнику руку.
  - Сейчас расскажу, что происходит, ты сильно удивишься.
  Враги - уже никто не сомневался, что против Алекса действуют сильные, умные, а главное, не стесняющиеся в средствах враги - сделали новый неожиданный ход. Каким образом в правоохранительные органы была запущена дезинформация, предстояло разобраться. Но по данным, попавшим в распоряжение латвийской полиции, Алекс Берзин был совсем не Александром Берзиным, а - мошенником международного уровня Алексом Крюгером, давно и безуспешно разыскиваемым Интерполом.
  - Ну как ты думаешь, могла наша полиция не отличиться и не использовать шанс поймать птицу такого полёта? Конечно, они ухватились за это и стали просматривать возможные базы данных. А тут вдруг такой подарок - Александр Берзин регистрируется на рейс. Вот тебя и взяли.
  - Но мы же вдвоём с Соней регистрировались! Кстати, что с ней? Её, надеюсь, не арестовали?
  - Полный порядок с твоей Соней, она - молодец, увидела, как тебя повели, тут же мне позвонила. Я сказал, чтобы летела в Гамбург и подавала документы, раз уж они у неё. Ждать точно уже нечего. Кстати, Соню они и не собирались брать - решили, что это просто уловка, что-то вроде прикрытия. Кстати, ты ведь с хутора регистрировался? Так это тоже как великую хитрость расценили - мол, такой предусмотрительный, за сто километров уехал, чтобы не засекли.
  - И теперь что?
  - Ну что, капитан очень расстроился. Он, кстати, неплохой мужик, как оказалось, этот капитан Круминьш, вменяемый вполне. Но расстроился сильно - хотел как лучше, а получилось... Теперь ему надо всё правильно оформить и в бумагах не запутаться. Ты же гражданин России?
  Алекс кивнул.
  - Ну, видишь, теперь надо посольство извещать, оттуда представителя ждать... Там одной бумажной волокиты будет немеряно... Так что какое-то время ты под стражей посидишь, для порядка. Но это даже к лучшему - пока ты здесь, ты - в безопасности, а твоим Шварцам будет очень неожиданно получить повестку из суда Германии, пока ты здесь. Мы с герром Готлибом уже сегодня поработаем над доверенностью, чтобы в твоё отсутствие немецкий адвокат мог тебя защищать.
  Точно! Он с этим арестом совсем забыл, что в Германии его тоже ждут вовсе не оркестр и красная ковровая дорожка, а - позорный суд, где ему придётся отстаивать своё доброе имя человека и учёного.
  Как хорошо, что есть Соня, которая - он был в этом уверен - сделает все, возможное и невозможное, чтобы отстоять его интересы.
  Дверь открылась, впуская капитана Круминьша.
  Вид он теперь имел хоть и по-прежнему бравый, но с налетом некоторой растерянности.. Включив магнитофон, он приступил к допросу, теперь уже на русском, на котором говорил совершенно свободно, хоть и с лёгким акцентом. Адвокат внимательно следил, чтобы Алекс не сказал чего-нибудь лишнего.
  После формальностей, в которых выяснилось, что Алекс не кто иной, как всё-таки Александр Берзин, и цель его визита в Латвию - вопросы семейные, а не какие-нибудь там аферы или чем там занимаются международные мошенники, перешли к вопросам практическим. От которых присутствующие, включая капитана, сильно загрустили: и бумажной и всякой прочей волокиты предстояло немало.
  Нужно было известить посольство России, как-никак, а Алекс - российский гражданин. А от информации о том, что в Германии готовится суд по миллионному иску в отношении авторских прав задержанного, капитан и вовсе опечалился.
  Короче, каша заварилась крутая.
  И пока юристы будут строчить всевозможные бумаги, Алексу придётся "отдыхать" в камере. Таков порядок.
  Против Ordnungа возразить было нечего. Есть процедуры, и им необходимо следовать. Поэтому после подписания всего необходимого и прощания с Янчуком, пообещавшим постараться завершить формальности как можно быстрее, Алекса в полицейском бусике перевезли в настоящую тюрьму. Возможно, это была вовсе не тюрьма, а какое-то другое учреждение, но сути дела это не меняло - он оказался в самой настоящей камере с натуральными железными решётками и койкой, прикрученной к стене. Обращались с ним вежливо, но тем не менее отняли и ремень и шнурки. Загребая шаркавшими по полу, лишёнными шнурков сапогами, Алекс обошёл свои новые владения. Койка, стол, за небольшой стеночкой - унитаз и умывальник. С комфортом разместиться нельзя, но переночевать - можно.
  После ужина, довольно сытного, хоть и не слишком вкусного, Алекс умылся и улёгся на койку, оказавшуюся узкой, но вполне приличной.
  Он лежал, положив голову на руки, глядел в потолок, освещаемый тусклой лампочкой, и чувствовал, как его "отпускает".
  Он даже не сознавал, какой цепкой хваткой держало его нервное напряжение все эти дни с момента нападения на хутор. Сейчас казалось, что это было очень давно, хотя прошла всего неделя с небольшим, и до сих пор болели ребра, да и фиолетовые гематомы на лице едва успели пожелтеть, что явно не придавало ему респектабельности. События, в которые Алекс совершенно неожиданно оказался вовлечён, мчались сплошным вихрем - нападение на хутор, шкатулка, документы, неопровержимо свидетельствовавшие, что он - потомок рода фон Дистелрой, потом - второе дно и хранящиеся там драгоценности, оценённые в невероятную, просто гигантскую сумму. Затем - иск, отнимавший у него право на его собственные, кровные изобретения, и Соня, кромсающая брошку, чтобы перевезти через границу не что-нибудь, а - страшно подумать - контрабанду. А теперь ещё и этот арест...
  Слишком много, слишком быстро, слишком опасно.
  В то же время какой-то частью ума, способной мыслить аналитически, он словно глазами стороннего наблюдателя оценивал происходящее и изумлялся дьявольской логике и изобретательности герра Шварца: не было ни малейшего сомнения, что за всеми нападениями стоит именно он, Шварц-старший, ибо младшему - Рудольфу - не хватило бы ни ума, ни железной хватки, чтобы удерживать этот план. Он вспоминал, как Густа описывала маленького Конрада - вредного, но умного. Этот враг умел добиваться своего, расчётливо наступая по всем фронтам.
  Второе, чего не мог не отметить молодой учёный, - это слаженная работа команды, казалось бы, случайно создавшейся за это невероятно короткое время: он, Соня и Ева с Марисом.
  С некоторой горечью он признавался себе, что слабым звеном в этой команде был, пожалуй, он сам с его идеализмом и прямотой. Именно он привёз на хвосте все те неприятности, что с такой силой обрушились на хутор. Но вместо того, чтобы ополчиться на него, Ева - совершенно ему незнакомая женщина - немедленно признала в нем "своего". Ведь она могла просто-напросто не пустить его в дом, могла не показать дневники Густы. И тогда все, что он знал бы о своих предках, это сказки фон Шварца-старшего. Но девушка легко, словно только так и должно быть, приняла его в семью... Алекс, положа руку на сердце, не мог ответить честно даже самому себе, смог ли бы он поступить так же.
  И - Марис. Вот уж кого, точно, невозможно было понять. Да если бы он, Алекс, увидел, что само присутствие какого-то гостя-пришельца угрожает безопасности Сони, он, ни минуты не сомневаясь, выставил бы из дома источник опасности и не побеспокоился бы о нем. А этот здоровяк, безусловно преданный своей невесте, тем не менее, - Алекс чувствовал это - взял под свою защиту и его, и вообще чужачку Соню. Ведь в любой момент он мог вмешаться в ход событий. Да в конце концов, кто ему мешал открывать второе дно шкатулки за закрытой дверью? Так нет же, открыл при всех, ни словом не возразил против решения Евы поделиться, да ещё и спрятал тот зелёный - Алекс так и не разобрался, из какого камня - кулон, или что это там было, для спасения его, Алекса.
  А Соня! Эталон женственности в глазах Алекса, капризная кокетливая вертушка, вдруг проявляет себя в совершенно неожиданном качестве лихого бойца за правое дело.
  Черт знает что!
  Пока он, Алекс, колебался в благородных метаниях, эти трое точно знали, что надо делать: своих нужно защищать. И даже сейчас, пока он сидит здесь, пусть под арестом, но вполне себе с удобствами и в безопасности, эти трое по-прежнему - под ударом. И снова он, Алекс, не может им помочь, в то время как они, каждый по-своему, работают для его освобождения. Не смотреть правде в глаза больше не получалось, и единственным правильным - Алекс был уверен - решением было во что бы то ни стало отплатить добром за добро. Дайте только выйти отсюда - и он никогда более не будет "слабым звеном"!
  С этим решением он и уснул, свернувшись калачиком на казённом матрасе.
  
  12.
  
  Утром действительность выглядела уже совсем в ином свете. Что ни говори, а чистая совесть - лучшее снотворное, Алекс, несмотря ни на что, выспался даже на казённой койке и теперь был готов с новыми силами встречать любые испытания.
  Которых сегодня, вопреки ожиданиям, оказалось не густо.
  Как, впрочем, и в последующие дни.
  В первый день, правда, казалось, что недоразумение вот-вот разрешится. Инспектор Круминьш в присутствии представителя посольства - видного мужчины в тёмно-синем с иголочки костюме - выглядел сдержанным и совсем не страшным. Да и молодой адвокат вёл свою роль, по мнению Алекса, весьма достойно.
  Но чем дальше, тем понятнее становилось, что из цепких лап закона даже ни в чем не виноватому гражданину не так-то просто вырваться. Воронка бумажного водоворота разверзалась глубже и глубже.
  Надо признать, воронка эта засасывала не только Алекса, но и юристов. Янчук, во всяком случае, ухоженным отнюдь не выглядел: покрасневшие глаза, неожиданно густая тёмная щетина и мешки под глазами, день ото дня становившиеся более явными, говорили сами за себя. Да и капитан Круминьш не демонстрировал очевидного счастья от сложившейся ситуации.
  На вопрос Алекса, как долго это будет продолжаться, ответа дать не мог никто. Как бы ни были уверены присутствующие в его невиновности, закон оставался законом, и не было силы, способной вызволить подследственного из-под следствия, даже затеянного по навету.
  Не было и силы, чтобы противостоять также чувству бессилия и пустоты, наваливавшемуся на молодого человека в долгие одинокие часы в тесном пространстве. Гнев, переполнявший его в первый день, вытеснил липкий страх, лишавший сна и надежды.
  - Не падай духом, - Янчук не забывал подбадривать своего клиента при каждой встрече. - Всё будет хорошо, нужно только немного времени. Соня привет передаёт, она тоже старается помочь.
  Умом Алекс понимал, что его адвокат изо всех сил трудится, чтобы распутать столь искусно поставленные силки и, по возможности, старался держаться стойко. Но едва наступала ночь, он вновь оказывался лицом к лицу с безысходностью.
  И конца не было видно.
  Но даже бесконечному ожиданию когда-нибудь приходит конец.
  Через неделю, показавшуюся Алексу вечностью, начались перемены.
  В комнате для допросов, куда его привели под конвоем, кроме Янчука и капитана вновь оказался уже знакомый по первому разу сотрудник российского посольства, выглядевший, по контрасту с остальными, на редкость свежим. Удивительным было то, что за столом сидела Лига, о чем-то оживлённо шептавшаяся с двумя незнакомыми господами в штатском.
  - Здравствуйте, господин Берзин, знакомьтесь, - капитан Круминьш взял на себя обязанность представить собравшихся. - Ваши адвокаты из Германии, господинТрауб и господин Скриванек. Они вам расскажут, зачем прибыли.
  - Guten Tag, Herr Berzin! Erlauben Sie mir, einzuführen. Rechtsanwalt - Axel Traub, - высокий мужчина с впалыми щеками на длинном вытянутом лице пожал Алексу руку под аккомпанемент перевода, мастерски исполненного Лигой: "Добрый день, господин Берзин. Позвольте представиться - адвокат Аксель Трауб".
  Второй незнакомец, по контрасту с длинным герром Траубом казавшийся как раз наоборот - каким-то квадратным, возможно из-за коричневого в крупную клетку пиджака, придававшему ему сходство с плиткой шоколада Ritter, - встряхнул руку Алекса энергичным рукопожатием:
  - Теодор Скриванек, адвокат.
  "Квадратный" говорил по-русски с заметным акцентом, но довольно уверенно.
  - Мы здесь по заданию фройляйн Готлиб. Она поручила нам представлять ваши интересы.
  "Соня! - Алекс почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, - Соня тоже воюет на моей стороне!" Ему как-то сразу представилась Соня, но не та мягкая и домашняя, а та, какой она была там, на хуторе, когда на них напали бандиты. Она стояла, уверенно держа в руке оружие, и эта рука - не дрожала. Почему-то, по какой-то невероятной прихоти разума, оба адвоката сразу представились Алексу в виде дротиков, пущенных ему на выручку маленькой, но твёрдой рукой, и настроение сразу же поднялось.
  Янчук тоже выглядел гораздо счастливее, чем несколькими днями ранее. И даже капитан Круминьш обрёл относительно довольный вид.
  И было отчего. Как видно, неделя прошла не зря.
  Поставив на стол объёмистый, рыжей кожи портфель, приезжий адвокат в клетчатом пиджаке извлекал из него один за другим документы, веером ложащиеся на блестящую в утреннем солнышке столешницу. Подборка выглядела весьма внушительной. Алекс даже представить себе не мог, как сильно, оказывается, документирована вся его жизнь. Копии свидетельства о рождении, школьного аттестата, институтского диплома, куча копий патентов и других бумаг... Казалось бы, хорошо знакомые, теперь - снабжённые нотариальными, с красными печатями переводами - документы выглядели более чем официально. Но ими дело не ограничивалось.
  Дальше пошли бумаги незнакомые.
  Герр Скриванек подробно пояснял суть и смысл каждого документа. Он старался говорить по-русски, но временами терял слова, вставляя немецкие фразы, которые Лига немедленно переводила присутствующим. В остальное время она переводила для герра Трауба, держа его в курсе происходящего.
  Алекс, хоть дело напрямую касалось его и его свободы, никак не мог сосредоточиться - оказывается, он отвык от такого количества людей и теперь сидел, разглядывая присутствующих и пытаясь понять, что будет дальше.
  Что будет дальше, судя по всему, было интересно всем, потому что посольский чиновник, в прошлый раз сидевший с постным лицом, оживился и с любопытством следил за происходящим.
  Постепенно стало ясно, что простым приездом новых адвокатов дело не ограничивается.
  Историей взаимоотношений Алекса с Интерполом полиция заинтересовалась всерьёз и намерена расследовать дело до полной ясности. Но с ясностью-то как раз и было туго. С одной стороны - очевидный подозреваемый, личность которого предстоит проверить и установить, равно как и справедливость обвинений. С другой стороны - если верить документам, вовсе и не подозреваемый, а молодой, перспективный учёный, к тому же гражданин другого государства... С третьей стороны, господа адвокаты, нанятые невестой подозреваемого и весьма рьяно отрабатывающие свой гонорар.
  Бумаги, извлекаемые из бездонного рыжего портфеля, все, как и положено, заверенные круглыми красными печатями, ложились на стол, образовав в итоге своего рода royal flush , противопоставить которому латвийской полиции было нечего.
  В отличие от покера "карт" было куда больше пяти. И что из этого изобилия было младшей картой, а что - джокером, сказать трудно. Ясно было только то, что эта комбинация бьёт всё, что бы там ни было подготовлено у капитана Круминьша.
  Джокером, завершившим столь впечатляющую подборку, стало выступление сменившего "клетчатого" герра Трауба, выложившего на стол заявление от имени Алекса Берзиня в немецкий суд против корпорации DMG за мошенничество в оформлении патентов с отметкой об оплате пошлины размером чуть ли не в сто тысяч полновесных евро. А также заявление в немецкую полицию против Конрада Шварца и Рудольфа Шварца за организацию бандитского нападения на Алекса во время его пребывания в Латвии. Оба документа имели отметки о принятии к рассмотрению, датированные вчерашним днём.
  - Как вы это сделали?
  Полицейский, уперев палец в бумагу, на которой стояла чёткая печать канцелярии суда с датой и подписью, так же твердо упёрся глазами в лицо адвоката.
  Тот, изобразив что-то наподобие томной снисходительности, пояснил:
  - Ах, это... Это хорошая организация работы.
  И на стол легла доверенность, про которую Алекс и позабыл. Да, на самом деле, Янчук водил их с Соней к нотариусу и настоял, чтобы документ был подписан. И вот он, переведённый и со всеми печатями, красуется на столе, утверждая право германских адвокатов работать в его пользу по поручению его невесты. Нет, всё-таки химия куда проще, чем юридические закавыки. Но не в этом дело! Алекс оглядел присутствующих: Янчук, Лига, продолжавшая переводить речь герра Трауба, сам герр Трауб, не поленившийся, как и герр Скриванек, прилететь ему на помощь в Латвию и - Соня, его Соня, приложившая руку к тому, чтобы все эти люди помогли ему выпутаться из беды. "Как много хороших людей на его стороне! Он непременно должен будет отплатить им всем взаимностью, дайте только выйти отсюда", - уверенность в том, что его выпустят, росла с каждой секундой.
  После впечатляющей демонстрации оперативности адвокатской конторы внимание капитана, как и следовало ожидать, привлекло заявление в Kriminalpolizei против обоих Шварцев:
  - А не эти ли господа на вас кляузу организовали? Видно, вы крепко им поперёк горла стоите.
  Не успел Алекс открыть рот, как моментом воспользовался Янчук:
  - Именно это мы и будем просить вас выяснить. Примите заявление от моего подзащитного.
  Из портфеля немедленно была извлечена ещё одна бумага, а из кармана мятого пиджака - ручка:
  - Подпиши здесь!
  На Алекса пристально смотрели красные от усталости глаза. Ясно было, что именно этому документу их владелец был обязан бессонной ночью. Не читая - да и какой смысл читать документ, составленный по-латышски, - Алекс послушно поставил подпись.
  Адвокат продолжал ковать железо, пока горячо:
  - Пожалуйста, ознакомьтесь.
  Капитан только крякнул, поражаясь хватке этого молодого, но похвально целеустремлённого юриста.
   Не волнуйся, это - заявление от тебя в местную уголовную полицию. Пусть они этих Шварцев раскручивают. - Шепнул тот Алексу, пока полицейский читал новоявленный документ.
  На нем и завершилась внушительная демонстрация невиновности Алекса ни в одном из инкриминируемых ему грехов, уступив место формальностям.
  Каковые в исполнении капитана и взятого им в помощь сержанта длились долго, увенчавшись ворохом всевозможных бумаг, требуемых регламентом.
  Первым поле действий покинул сотрудник посольства, поставивший где надо свои подписи и удалившийся, не забыв взять у Янчука, впечатлившего его своими талантами, визитку.
  Янчук держался до конца, не забыв проследить, чтобы заявление Алекса оказалось принятым, зарегистрированным и приобщённым к делу. Несмотря на очевидный недосып, свои адвокатские обязанности он выполнял исправно.
  Наконец, после нескольких часов бумаготворчества Алекс мог быть свободным.
  Собственно, свобода имела некоторые весьма внушительные ограничения - подписка о невыезде исключала даже мысль о том, чтобы уехать к Соне. Но расширяла возможности, по крайней мере, по сравнению с тюремными стенами.
  Оставив капитана в состоянии, близком к смятению, - он явно был не готов к такому масштабному повороту событий - вчерашний узник вместе с адвокатами и Лигой вышел на улицу, где вовсю припекало весеннее солнышко.
   Даже не знаю, что сказать! - Алекс не скрывал восхищения, - Никогда не представлял себе, что могут сделать юристы. Я вам, наверное, кучу денег должен?
  Янчук прыснул, а герр Скриванек и герр Трауб переглянулись между собой, словно их клиент сказал что-то не совсем приличное.
   Да уж, конечно. Ты же не думаешь, что эти документы с неба свалились, - пришлось поработать. Да и ещё предстоит. Но нам и кроме денег есть что обсудить. Предлагаю совместить знакомство с обедом; как вы, коллеги, отнесётесь к хорошему стейку?
  Возражений не последовало.
  Через сорок минут вся компания уже сидела в весьма брутально декорированном в национальном стиле ресторане на площади Ливов в ожидании фирменных стейков.
  Не теряя времени Янчук принялся знакомить ошеломлённого клиента с разработанным адвокатами планом действий. По всей видимости, профессионалы уже обо всем договорились, и от него требовалось всего лишь понимать, что они собираются делать, и по возможности не мешать защищать его - Алекса - интересы. Сам будучи работником умственного труда, он хорошо понимал важность планов. Поэтому внимательно следил за ходом мысли вооружившегося ручкой адвоката. Трауб и Скриванек молчали, но внимательно прислушивались к Лиге, продолжавшей добросовестно переводить разговор.
  План был, в общем, довольно простым, как в шахматах: "белые начинают и выигрывают". Во всяком случае, так это выглядело на бумаге. Не следовало, однако, забывать, что противник тоже будет играть в игру, и вряд ли удастся предусмотреть все его ходы. Но на первый взгляд дело по восстановлению авторских прав казалось беспроигрышным.
  - Может быть, даже концерн предложит досудебное мирное соглашение, - рассуждал Янчук. - В конце концов, в совете директоров не один только Шварц, и вряд ли они захотят полоскать своё доброе имя в судебной тяжбе. Тем более что твои интересы будет представлять не кто-нибудь, а сам Аксель Трауб. - Янчук с пиететом наклонил голову в сторону длинного адвоката, вежливо кивнувшего в ответ.
  Поняв, что имя желаемого впечатления не произвело, он поторопился дать пояснения:
  - То, что адвокатское бюро "Baek Law" назначило именно герра Трауба представлять твои интересы, уже говорит о том, что они считают твоё дело сложным, но выигрышным. Я не думаю, что противная сторона захочет при таком раскладе довести тяжбу до судебного разбирательства. Услуги его точно недёшевы, но результат практически гарантирован.
  - А я оплатить смогу? Я же безработный теперь.
  Молчавший до сих пор Трауб протянул к нему руку. Теперь уже Лига переводила для не говорящего по-немецки Янчука:
  - Вы не должны об этом волноваться. Ваша невеста смогла найти средства, чтобы внести судебную пошлину и оплатить мне аванс. С платежами - порядок. Если мы выиграем дело - а мы выиграем, у меня нет ни малейшего сомнения - концерн обязан будет возместить все ваши расходы, в том числе на оплату моих услуг. Поверьте, на своём кошельке вы мой гонорар не почувствуете.
  - Можно подумать, вы белый и пушистый, а мы тут - волки злые. - Янчук изобразил притворное возмущение. - Мы, между прочим, занимаемся личной свободой клиента!
  И в ту же секунду, словно из воздуха, над столиком материализовался его счёт.
  Цифры, проставленные на бланке, внушали уважение - сумма была не то, чтобы круглой, напротив, что-то даже стояло после запятой, - но внушительной. И Алекс ею не располагал.
  Словно прочитав мысли, адвокат озвучил финансовый вопрос первым:
  - Я знаю, сумма большая. Поэтому я её разбил на две части: прямые расходы и - гонорар. Прямые расходы - это билеты, пошлины и прочее. Их надо бы заплатить сразу, максимум за неделю. А гонорар может и подождать немного. Так справишься?
  Вопрос был риторическим, заданным исключительно из вежливости, и утвердительный ответ на него предполагался как единственно возможный. К тому же объем работы, проделанный молодым адвокатом, впечатлял, а результат - свобода, пусть и временная, до судебного разбирательства, - говорил сам за себя.
  - Разумеется! - Алекс энергично кивнул, подчёркивая согласие и мысленно прикидывая, к кому бы обратиться за помощью. - А как дальше будет?
  - Дальше пока не так просто и ясно. - Теперь слово взял "квадратный" Теодор Скриванек, довольно чисто и быстро, хоть и с акцентом, говоривший по-русски. - Герр Буковский проделал огромную работу. Но, к сожалению, его возможности ограничены Латвией. Судя по тому, что нам уже известно, без немецкой полиции нам вряд ли удастся обойтись. Поэтому, собственно, я здесь и нахожусь.
  Судя по тому, как внимательно оба адвоката слушали коллегу, его позиция в их табели о рангах была весьма значимой.
  Догадка тут же получила подтверждение.
  - Позвольте дать вам бо́льшую реальность. Я - старший партнёр адвокатского бюро "Baek Law". И когда герр Готлиб обратился к нам за помощью, я настоял на том, чтобы принять на хранение представленную им драгоценность в качестве залога до полного урегулирования вопроса с правами на ваши изобретения. Поэтому хочу, чтобы вы не волновались: вещь, переданная вашей невестой для оплаты юридических услуг, хранится у нас в целости и сохранности и будет возвращена, когда виновная сторона возместит наши расходы.
  Алекс не вдруг сообразил, что речь идёт о зелёной подвеске, которую Соня, замаскировав под брошь, прицепила к одежде. Потом мысль пошла дальше и дальше. Зачем, почему, по какой такой причине известное адвокатское бюро вдруг принимает на хранение вещи, да к тому же отправляет в командировку старшего партнёра? Молодой учёный не слишком разбирался в тонкостях устройства адвокатских контор, но предполагал, что старшие партнёры вряд ли просто так покидают свои уютные кресла.
  Очевидно, этот вопрос требовал пояснения, и оно не заставило себя долго ждать.
  - Позвольте, герр Берзин, я поясню свою позицию. Микаэль, - Алекс вовремя сообразил, что речь идёт о его будущем тесте Микаэле Готлибе, - в своё время меня практически спас. Он - потрясающий человек. Я проходил в его бюро студенческую практику. Ну, понятно, как оно после первого курса: подай-принеси, напечатай, отнеси. Я только пришёл, неделю всего отработал...
  Адвокат ненадолго замолчал, прежде чем продолжить рассказ.
  - И у меня внезапно умер папа - сердце отказало. Он и не старый совсем был. Никто даже ожидать не мог...
  Видно было, что воспоминания даются ему с трудом.
  - Как выяснилось - никто из домашних даже не знал - папа был игроком. То есть мы знали - по пятницам они, ну, картёжная компания, собирались и играли. Это у них считалось отдыхом. Не знаю, что именно тогда случилось, но папа проигрался - карточный долг такой огромный был, неизвестно как отдавать. Сердце и не выдержало...
  Мама не работала, у неё много сил младшие - близнецы - забирали. Они как раз в школу должны были пойти. А тут - такое несчастье. Уже того, что папа умер, вполне хватило бы, а там же и долг оказался. И кредитор, которому папа задолжал, в суд подал на наследников, на маму и нас, детей. Как пришла повестка, у мамы и вовсе руки опустились. Я же старший сын, да к тому же почти юрист... Кому как не мне с этим всем разбираться? А я - всего лишь первокурсник и не знаю и не умею ничего... Микаэль - тогда ещё герр Готлиб - сам ко мне подошёл: "Теодор, - говорит, - что происходит? Расскажи-ка мне". Я и раскололся, даже расплакался к тому же. "Ну, конец, - думаю, - выгонит он меня сейчас, кому недотёпа слезливый нужен, да с такими проблемами". Так он меня не только не выгнал, но даже взялся разбираться и с наследством и с долгом. Не буду в подробности вдаваться, но если бы не Микаэль, вряд ли бы я карьеру адвоката сделал, в лучшем случае мёл бы где-нибудь улицу вместе с братьями или на пособии сидел. Я Микаэлю всю жизнь благодарен буду.
  Вот потому я здесь. Едва он мне позвонил, я тут же решил, что обязательно отплачу добром за добро. Ваше дело для меня - дело чести! И то, что оно странное, необычное и трудное - очень большой вызов. Но, видит Бог, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы герр Готлиб с чистой совестью мог выдать свою дочь за человека, абсолютно свободного от каких-либо подозрений. Свадьба ведь, как я понимаю, уже в мае?
  Не только Алекс, но и оба адвоката слушали эту краткую исповедь с неподдельным интересом. Судя по выражению лица, эта сторона жизни старшего партнёра до сих пор была тайной даже для герра Трауба. Но теперь, по крайней мере, становилось понятно, что защищать его будут не только по долгу службы, но и по велению сердца. Это было неожиданно и вселяло большие надежды. Но вот официант принёс шипящие и истекающие соком огромные, окружённые разноцветным гарниром стейки, и разговоры за столом временно прекратились - компания принялась за обед, который после тюремной еды показался Алексу невероятно вкусным и обильным. А отобедав, все переместились в офис Буковского на улицу Антонияс. Три квартала, отделявшие туристически шумную площадь Ливов от величественного югендстиля, пролетели, как приятная прогулка.
  Собственно, приятности на этом и кончились.
  Разбор полётов обещал быть если и не затяжным, то уж, по крайней мере, непростым.
  - Итак, коллеги. - Первым на правах хозяина офиса слово взял Янчук. - Позвольте сделать полный обзор имеющегося материала.
  Немедленно на столе появились папки, видимо, заранее подготовленные.
  "Надо же, как они слаженно работают", - Алекс не мог не отметить, как быстро Лига реагирует на смену обстоятельств: "Вот это настоящий личный помощник!"
  Волею судьбы втянутый в ситуацию, он с интересом учёного наблюдал за работой профессионалов в новой для него области.
  После специфических диспутов и разбирательств, сопровождавшихся демонстрацией тех или иных статей латвийского законодательства немецким гостям, бумаги образовали на столе неравные по размеру стопки.
  Самой большой оказалась пачка с педантично собранными герром Траубом патентными материалами. "Оказывается, не так уж мало я сделал", - гордость за себя тихонько вышла откуда-то с задворков сознания, - "Вон, сколько напахал". Алекс даже как-то приосанился от осознания своего вклада в науку.
  Однако "нужные" стопки оказались удручающе малы.
  - Да, коллеги, хоть это и непросто, но нам придётся связать воедино мошенничество с авторскими правами, эту странную историю с арестом господина Берзиня, нападение на хутор, повлёкшее за собой, кстати, телесные повреждения, от которых, собственно, и умерла родственница потерпевшего. А также - признаюсь честно, впервые в моей практике - установление родства и восстановление прав собственности на наследство.
  Схема, которую в процессе обсуждения начертил Теодор Скриванек, подтверждала сказанное.
  Алекс прекрасно понимал, что привязать такую видную персону, как Конрад Шварц, к нападениям на маленький хутор в латвийской глубинке - задачка, почти не имеющая решения. Очень многое зависело от компетентности местной полиции, от того, насколько грамотно оформлены бумаги...
  Более перспективным выглядело мошенничество, благодаря которому Алекс и приобрёл опыт сидения в тюрьме. Здесь документы были подготовлены самым тщательным образом не в последнюю очередь благодаря усилиям Янчука.
  Из трёх направлений два обещали быть перспективными достаточно, чтобы взять на цугундер , как говаривала Алексова бабушка, обоих Шварцев.
  - Кстати, Алекс, - вопрос застал врасплох, - а где ты будешь жить, пока вся эта каша варится?
  Опьянённый свободой, он как-то даже не задумался о том, что подписка о невыезде обрекает его на пребывание не дома с Соней, что было как бы само собой разумеющимся, а здесь, в Латвии, где кроме Евы у него никого не было.
  "Скотина неблагодарная, даже не подумал ей позвонить", - с опозданием пришло раскаяние.
  Разумеется, едва узнав, что Алекса отпустили, Ева обрадовалась и немедленно предложила кров.
  Едва успев на последний автобус, вечером он вновь сидел с красной в горох чашкой кофе у печи, над которой по-прежнему как ни в чем не бывало висела кабанья голова, грозно скалящая клыки. Словно и не было ни ошеломления от внезапно обнаружившегося родства, ни страшного нападения на хутор, ни поиска - и находки - невиданных, по крайней мере для Алекса, драгоценностей, ни долгого - как ни крути, а каждый час, проведённый взаперти, растягивается едва ли не до бесконечности - заключения.
  Буйство событий сменила тягучая пелена ожидания - карты были у юристов, а на кону стояли его, Алексова честь, свобода, да и чего там греха таить - внушительная материальная выгода. Оставалось только ждать.
   
  Глава шестнадцатая. Вериги чести и любви.
  
  1.
  
  - Вы хотите невозможного, герр адвокат!
  На памяти майора Людвига Адлера - а память у него за почти тридцать лет службы в полиции хранила многое - не было случая, чтобы адвокат, представлявший клиента, оказался столь неудержимо настойчив. Герр Адлер и сам в молодости был скор на подъём, но, приближаясь к пенсии, предпочёл энтузиазму молодости душевное спокойствие и размеренность. Тем более что до выхода в отставку - рукой подать и вешать на себя лишнее дело совершенно нет желания. Но противопоставить натиску, а главное - аргументам молодого адвоката было нечего. Продолжительные прения завершились победой чувства долга над личной усталостью, и вот уже документы, принесённые герром Скриванеком, подшиваются в папку, на которой значится "Дело ?___".
  Теодор Скриванек вовсе не кривил душой, говоря о личном долге своему спасителю.
  Именно теперь, став профессиональным адвокатом, набившим достаточно собственных шишек, он мог полностью оценить то, что сделал для него Микаэль Готлиб. Его бюро, разумеется, оказывало помощь "Pro bono" , но вытаскивать убитого горем мальчишку из свалившейся на него беды стоило куда больше любой мыслимой и немыслимой услуги. Получив шанс достойно вернуть долг чести, он намеревался сделать это наилучшим образом.
  И, отнюдь не удовлетворившись первой победой, продолжил натиск.
  Разумеется, он прекрасно понимал нежелание полицейского ввязываться в дело против громкой фигуры, какой без сомнения являлся Конрад Шварц - член правления концерна Deckel Maho Gildemeister. Но иного пути, кроме как восстановить справедливость в полном объёме, - не существовало.В глубине души он даже обрадовался сопротивлению герра Адлера. Старый служака дотошно изучил каждую бумагу, прежде чем принять решение. И раз уж он не нашёл ни единого повода для отказа, то вся огромная подготовительная работа проведена не зря. Теперь в дело включилась государственная машина правосудия.
  Оформив должным образом заявление, адвокат удалился, предоставив специалисту свободу действий.
  Людвиг Адлер ерошил длинными пальцами свою пока густую, хоть и седую шевелюру и думал, с чего начать. В конце концов, решив не усложнять дело, он поднял трубку и, набрав номер, услышал: "Дом Конрада Шварца. Личный помощник герра Шварца Ханс Келлер слушает".
  Через два часа Адлер уже сидел в кабинете Конрада Шварца в доме на Изештрассе.
  Разговор поначалу совсем не клеился.
  Старик-хозяин, казалось, не совсем понимал цель визита следователя, будучи убеждённым, что тот здесь находится только и исключительно из-за тяжбы по поводу авторских прав на изобретения: "Суд во всем разберётся, молодой человек". Людвиг к своим шестидесяти давно позабыл, когда это его называли "молодым человеком", но не стал прерывать собеседника, позволив тому выплеснуть раздражение.
  Он сидел напротив этого крепкого старика на белом кожаном диване, так и норовившем захрустеть при каждом движении, и ждал удобного момента для начала настоящего разговора.
  Личный помощник занял место за письменным столом, готовый при необходимости выполнять работу секретаря.
  Долгожданная пауза всё-таки наступила. Можно было начинать работу.
  - Герр Шварц, я здесь потому, что вы являетесь подозреваемым в целом ряде уголовных преступлений, а именно: в организации преступного нападения на человека, повлёкшего за собой нанесение тяжких телесных повреждений и смерть потерпевшей, организации разбойного нападения, в результате которого потерпевшие - один из них Александр Берзин - получили телесные повреждения средней тяжести, а также в изготовлении фальшивых документов, повлекших за собой арест вышеупомянутого герра Берзина. По правилам я должен был вызвать вас к себе в кабинет для допроса. Но приняв во внимание ваш возраст, я счёл возможным приехать к вам.
  Присовокупив к сказанному стандартную форму предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний, Людвиг приготовил соответствующий бланк допроса и посмотрел на хозяина.
  Тот, казалось, полностью лишился дара речи.
  Его чёрные глаза горели неожиданно яростным гневом, а старческий сморщенный палец, направленный прямо в лицо Людвига, мелко дрожал:
  - Я не позволю вам! Я не позволю вам! Вы не смеете обвинять меня в подобной мерзости! Если у концерна и у герра Берзина есть разногласия, это не даёт никому права подобным образом оскорблять меня! Я за всю жизнь не совершил и десятой доли ничего подобного тому, что вы тут пытаетесь на меня повесить!
  Искренность старика не вызывала сомнений.
  Но имея за плечами многолетний опыт, Людвиг и не ждал, что беседа окажется лёгкой.
  - Я вас понял. Позвольте ознакомить вас с документами. Я расскажу о сути дела.
  - Извольте! Извольте объясниться, молодой человек! Я готов выслушать вас и развеять ваши гнусные подозрения! - герр Шварц ещё больше, чем прежде, выпрямил свою старческую спину и приготовился слушать.
  "Как хорошо, что я подробно выспросил все детали у этого адвоката. Да, по правде говоря, он и бумаги на совесть подготовил", - Людвиг чувствовал себя достаточно вооружённым, чтобы идти ва-банк, выкладывая на стол козырь за козырем.
  По мере повествования герр Шварц сохранял полное молчание, не пропуская, однако, ни одного из заботливо переведённых на немецкий документов. Каждая ложащаяся на стол бумага подвергалась самому тщательному изучению. "Могучий старик", - мелькнуло в голове.
  Он стойко воспринял известие о смерти Густы, видимо, посчитав, и не без оснований, что вряд ли удастся любым способом привязать к нему её гибель. Небрежно отмахнулся и от недавнего нападения, пробурчав что-то о досадном совпадении. Более серьёзно он воспринял арест Алекса, но не похоже было, чтобы это хоть сколько-нибудь сильно зацепило этого железного Шварца. Более того, чувствовалось, что орешек - весьма крепок. Людвиг и сам не понял, зачем он это сказал, то ли от досады на стойкость старика желая выбить его из равновесия, то ли просто повинуясь минутному порыву, но завершая рассказ, он обмолвился, что дело о нападении, наследстве и восстановлении родства будут объединены.
  - Какого наследства?
  Чувствовалось, что герр Шварц изрядно устал от разговора и интересуется через силу. Но привычка доводить дела до конца оказалась сильнее физической немощи. Он желал полностью завершить начатый диалог.
  - Наследства фон Дистелроев. Герр Берзин, как оказалось, является правнуком Августы и Георга фон Дистелроев. И соответственно, наследником. Впрочем, не только он. Документы свидетельствуют, что Ева Неймане, на чьем хуторе, собственно, и произошло последнее нападение, - также пямой потомок Августы и Георга. По-видимому, их адвокаты организуют экспертизу.
  И следователь, и даже личный помощник пропустили момент, когда старик внезапно завалился на бок, едва слышно прохрипев:
  - Наследники фон Дистелроя. Оба... Руди! Какой глупец!
  Секунду, а то и больше, остолбеневший Людвиг стоял, уставившись на тело со страшно закатившимися под веки глазами и на хлопочущего вокруг него личного помощника. Спохватившись, стал торопливо набирать номер "амбулансе", лихорадочно пытаясь вспомнить точный адрес дома. Вызвав "скорую", остановился, оглядываясь в нерешительной попытке сделать что-нибудь полезное. Именно в этот момент ему послышались торопливо удаляющиеся от кабинета по коридору шаги. Повинуясь внезапному порыву, он подскочил к двери и распахнул её, не обнаружив, однако, за ней никого и ничего, кроме лёгкого сквозняка, протянувшего по ногам, и стука захлопнувшейся входной двери. "Кто-то стоял под дверью и слушал?" - мысль не успела оформиться до конца, поскольку подъехавшая бригада уже укладывала так и не пришедшего в сознание Конрада Шварца на носилки, и требовалось если уж не помогать, то не мешать профессионалам оказывать первую помощь.
  
  2.
  
  Он снял очки и потёр переносицу. Дальше рука привычно потянулась вверх для того, чтобы вновь взъерошить давно привыкшую к такому обращению шевелюру. Из двух зол - ходить растрёпанным или контролировать каждое движение - он давно выбрал меньшее, решив раз и навсегда, что эффективность мышления намного важнее внешнего вида.
  Теперь он без зазрения совести запускал пятерню, а то и две в свою густую шевелюру, искренне надеясь, что этот нехитрый жест поможет найти ответ на мучительный вопрос: "В чем ошибка?" То, что он допустил ошибку, раскрыв карты фон Шварцу, не оставляло сомнений, ибо в результате этого, казалось, такого логичного действия, старик оказался в госпитале с обширным инфарктом. И если уж не лгать самому себе, а к подобному самооправданию Людвиг никогда не был склонен, то доля вины в этом лежала на нем.
  С другой стороны... Он снова посмотрел на схему, которую сам же и набросал, изучая документы этого чёртова Скриванека. Может, эта его настойчивость заставила принять неверную точку зрения? Но всё выглядело именно так, как и выглядело - единственным, кто приходил на ум в ответ на вопрос "Cui prodest?" являлся герр Конрад фон Шварц и никто иной.
  Именно он, судя по показаниям потерпевшего, этого Александра Берзина, показывал ему фотографии потенциального предка и внушал мысль о поездке в Латвию и доставке некоей шкатулки - в обмен на что? А, на установление родства. Некоторым образом похоже на мошенничество: Людвиг, как следователь, прекрасно знал, что одного внешнего сходства с фотографией далеко не достаточно даже для того, чтобы делать предположения о возможном родстве. Даже экспертиза ДНК - и та даёт всего лишь 99 процентов гарантии, а тут - фотография. Пожалуй, это можно было классифицировать как сознательное введение в заблуждение, то есть - голимый обман.
  И то, что судебная тяжба против этого Берзина началась по инициативе Шварца, являлось ещё одним камнем на его совести. А также интересно: концерн ведь существует много лет, и они постоянно охотятся за новыми идеями. А как в остальных случаях? На кого оформляются патенты? Эта привычка грабить молодых учёных - обычная практика или единичный случай? Собственно, - одёрнул себя Людвиг, - пусть этим вопросом занимается адвокатское бюро, это как раз их специализация. Но то, что Шварц стоял у истоков тяжбы, со счетов сбрасывать было никак нельзя.
  Мысль шла дальше.
  Шварцу нужна шкатулка. Он - римское право не ошибается уже больше двух тысяч лет - потенциальный получатель выгоды. И, кстати, кто кроме него вообще знал об этой самой шкатулке?
  Кому выгодно?
  Как ни крути, а события указывали в одну сторону. И схема выглядела такой логичной и правильной.
  Кто организовал нападение на Августу Лиепа? Кому выгодно? - Шварцу.
  Кто спроворил поездку Берзиня в Латвию? Кому выгодно? - Шварцу.
  Кто, получив от потерпевшего отказ в сотрудничестве, организовал судебную тяжбу? - Шварц.
  Ну и как не предположить, что разбойное нападение на хутор, равно как и вброс фальшивой информации в Интерпол, организовал не кто иной, как Шварц? Не так-то просто было бы это сделать, не имея средств и связей, доступных Шварцу.
  И в то же время - Людвиг видел своими глазами - старик явно не знал ни о чем, кроме тяжбы по поводу авторских прав. Так играть невозможно! И этот инфаркт...
  Рука снова потянулась к спутанной с утра шевелюре.
  Старика было жаль. Людвиг уже звонил в госпиталь. Лечащий врач держался официально и, сообщив, что коронарография сделана и ангиопластика проведена, больше ничем не обнадёжил: "Кровоток восстановлен, прогноз благоприятный. Больной находится в палате интенсивной терапии, и тревожить его нельзя. Звоните завтра или послезавтра".
  Черт! "Warten ist ermüdend ist Verfolger ermüdend" , - вспомнил Людвиг народную мудрость. Он действительно чувствовал себя утомлённым. Что утомило сильнее - ожидание выздоровления Шварца или неясность, кого нужно преследовать, - большого значения не имело.
  Но поскольку тон лечащего врача сомнений в необходимости ожидания не вызывал, оставалось только одно - определиться, кого же всё-таки, кроме Шварца, нужно преследовать. Кому выгодно?
  Внезапно распахнувшаяся дверь вывела Людвига из замкнутого круга мыслей. Потянувший из двери сквозняк пробудил воспоминание о совсем недавнем сквозняке в особняке герра Шварца. Автоматически расписавшись за полученный от курьера пакет, Людвиг вновь постарался вызвать в памяти нечто, связанное с этим лёгким - что уж легче дуновения ветерка - сквозняком, возникшим в закоулках памяти. Шаги. Он несомненно слышал удаляющиеся торопливые шаги и стук захлопнувшейся двери. Кто-то - теперь он ничуть не сомневался - стоял под дверью и слышал каждое слово, сказанное в кабинете. Кто? Возможно, есть ещё кто-то, кому выгодно? И кто получит прямую выгоду от выгоды Конрада Шварца?
  Кому выгодна выгода старика?
  Ответ - единственно возможный, напрашивался сам собой: наследникам.
  Кстати о наследниках? Почему ему ни разу не пришла в голову эта мысль? А потому, - услужливая картинка всплыла на поверхность, - что, несмотря на возраст, герр Конрад фон Шварц продолжает работать на нелёгком посту управления концерном, даже не пытаясь передать свои полномочия наследникам. Да, точно. А он даже не поинтересовался, есть ли у старика наследники, а ведь это так просто.
  Поиск оказался недолгим. С появлением баз данных в интернете многие вещи стали вообще элементарными, практически не занимающими время - от момента постановки вопроса до получения ответа проходили не дни и не часы, а всего лишь минуты. Результат работы следователя теперь куда больше зависел от правильной постановки вопросов, нежели от рысканья по городу в поисках ответов. И, вдобавок, интернету абсолютно наплевать на состояние шевелюры постановщика вопросов -это соображение служило весомым аргументом в пользу привычного образа действий.
  Усмехнувшись неожиданной удаче, Людвиг с удовлетворением прочитал справку от департамента актов гражданского состояния о том, что единственным прямым наследником Конрада Шварца 1934 года рождения является сын - Рудольф фон Шварц 1974 года рождения. Дальнейшие поиски того, чем же занимается Рудольф, ни к чему не привели. Судя по всему, после окончания университета он так и не приобщился ни к какой деятельности. Был, правда, недолгий период, когда он работал менеджером в концерне, куда, по-видимому, его пристроил отец. Но, как неоспоримо свидетельствовали документы, работа эта продолжалась менее трёх лет, после чего контракт оказался расторгнут. Более никаких свидетельств хоть о каких-либо занятиях Рудольфа фон Шварца в интернете не содержалось. Работы он не имел, доходов не получал, налогов не платил... Чем же занимался и на что жил этот человек? Вероятней всего, жил он на доходы отца, весьма немаленькие. Но почему не работал? Может быть, у него наличествует какая-то неизлечимая болезнь, и он прикован к постели? Но нет, никаких свидетельств об этом найти не удалось.
  Это настораживало. Трудно представить себе человека, ничем не занимающегося на протяжении долгого ряда лет.
  Пожав плечами, Людвиг попытался покопаться в публичных архивах концерна. Единственное, что ему удалось обнаружить, - подозрительно совпадавшее по времени с пребыванием в нем Рудольфа незначительное падение прибыли. Но скорее всего, это всего лишь совпадение. "Во всяком случае, прибыли концерну он так и не принёс", - с удовлетворением, удивившим его самого, подумал Людвиг. Но как мужчина в полном расцвете сил умудряется не заниматься ничем? Это было выше понимания старого служаки. Сам он думал о предстоящей отставке и пенсии только как о некотором незначительном облегчении, уже подготовив почву для подработки в качестве юридического консультанта. Остаться совсем без дела означало непроходимую скуку. Так чем же занимается этот сорокалетний - или около того - безработный и при этом весьма обеспеченный человек?
  Повидав на своём веку немало судеб, следователь точно знал, что не заниматься совершенно ничем - нельзя, ибо это противно самой природе человека. Если нет явной деятельности, непременно есть тайная. На ум тут же пришла единственная трёхлетняя внучка Лизхен - сын с семьёй гостил у них с женой целую неделю на Рождество. Девочка ни секунды не сидела без дела. Её любопытная мордашка заглянула в каждый уголок их небольшого домика в пригороде, и каждое открытие сопровождалось неизменным вопросом "Was ist das?" Нет, она положительно не умела просто сидеть без дела. К тому же, будучи ребёнком, пока не умеющим хранить тайны, она, замыслив любую шкоду, тут же выдавала сама себя пронзительной тишиной, явно свидетельствующей о творящейся шалости. Тишина никогда не означает "ничего не происходит", тишина - это "что-то происходит тайно". Причём тайно, как правило, потому, что делать это - нельзя и неправильно. Тому порукой разбитый синий ёлочный шар, из любопытства снятый в тишине с рождественской ёлки, и горькие слезы сожаления над осколками, вырванная из журнала картинка и даже - зияющий пустотой угол в подаренной невесткой коробке конфет...
  Если что-то делается тайно, это - не то, что нужно делать.
   А если явно не делается ничего, более чем вероятно, что тайная деятельность непременно есть!
  Интересно, кто же такой этот Рудольф, который, как очевиднее становилось Людвигу, весьма даже положительно подходил в качестве ответа на вопрос "Кому выгодно?" И где он, в конце концов?
  Звонок в госпиталь - и вот уже известно, что пациента Шварца не навещал никто кроме личного помощника. И это тоже - вполне подходящий кирпичик в подтверждение версии о вероятной причастности Рудольфа к тому, что хранилось в файле с надписью "Дело ? ...".
  - Хм... А вот это уже совсем странно, - следователь осуждающе покачал головой в подтверждение собственной убеждённости. - Как это? Почему единственный сын не интересуется здоровьем отца? Как такое может быть?
  То, что личный помощник продолжает выполнять свои обязанности, было совершенно логичным и укладывалось в привычную систему ценностей. Более чем вероятно, что круг обязанностей - с учётом обстоятельств - мог сильно измениться, но Ordnung, тем не менее, диктовал нормы поведения. А что по поводу сына и сыновнего долга? Не пора ли вплотную заняться этим неизвестно где сейчас болтающимся непутёвым оболтусом?
  "Неизвестно где болтающимся...", - Людвига бросило в жар. А ведь и впрямь, столько времени безвозвратно утрачено, а где находится и что поделывает ставший внезапно первым на очереди подозреваемым Рудольф Шварц, следствию неизвестно.
  И, поскольку доступ к больному был пока воспрещён, он решил сосредоточить своё внимание на этом направлении.
  Герр Келлер на звонок отозвался практически сразу. Да, он непременно окажет помощь следствию и да, он сам подъедет куда необходимо. Да, он сможет это сделать даже сегодня, после того, как завершит некоторые поручения герра Шварца, скажем - часа через два.
  Этот срок следствие более чем устраивал.
  Время ожидания следовало потратить с пользой. Каковой оказался весьма обстоятельный - время позволяло - обед. Торопиться после тарелки густого сытного айнтопфа и толстых сочных швайнвурст с тушёной капустой вообще казалось неуместным. Людвиг, правда, посмотрел с сомнением на аппетитный мусс, но то, чего так хотели глаза, уже оказалось бы явно лишним для живота. Достаточно с точки зрения Ordnungа насладившись приятной тяжестью в желудке, он вернулся в кабинет.
  Звонок в концерн почти не дал информации.
  Секретарь по связям с общественностью, с которым его соединили, пояснил, что в курсе возникшей проблемы в отношении авторских прав герра Берзина. Они крайне сожалеют о том, что вообще возникла подобная ситуация, это ни в коем случае не является типичным для компании. Но вопрос выходит за рамки его компетенции и в настоящий момент стоит на повестке дня совета директоров. Он может с уверенностью гарантировать, что решение вопроса непременно будет удовлетворять интересам обеих сторон, но в связи с внезапной тяжёлой болезнью одного из директоров просит отнестись с пониманием к вынужденной задержке и готов представить медицинский документ, подтверждающий факт болезни. Также секретарь любезно предлагал поделиться копией выписки из правил внутреннего распорядка, относящихся к случаю временной нетрудоспособности представителей руководства. "В общем, - резюмировал Людвиг, - говорить парень умеет".
  Поскольку о болезни и её причинах он знал, пожалуй, больше этого говоруна, нового тут ничего не нашлось.
  - Посмотрим, что же у нас есть на Ханса Келлера?
  Накопать удалось немного. Личный помощник оказался абсолютно чист и прозрачен, как слеза младенца - глазу зацепиться не за что. Родился, учился, работал, даже женился на коллеге по работе, но, к сожалению, ненадолго. После двух с половиной лет брака фрау Келлер погибла в автомобильной аварии. Вероятно, внезапно оставшийся вдовцом мужчина решил радикально изменить свою жизнь и, не решившись вновь связать себя узами брака, полностью сменил образ жизни. Он откликнулся на объявление о приёме на работу, опубликованное от имени концерна DMG, и прошёл собеседование. Получив положительный ответ, он уволился с места старшего менеджера компании по продажам сложной техники с ничего не говорящим Людвигу названием и принял должность, которую и занимал вот уже без малого двенадцать лет. Можно было понять как желание сменить рабочее место, где всё напоминало о погибшей жене, так и смену места жительства, ибо должность личного помощника подразумевала проживание с работодателем под одной крышей.
  12 лет... Это более чем достаточно, чтобы стать почти членом семьи. Здесь есть о чем подумать. Людвиг снова запустил пятерню в шевелюру. С одной стороны, можно предположить, что потерявший близкого человека, герр Келлер нуждался в ком-то, на кого можно направить нерастраченные силы души. В этом случае лучшего личного помощника невозможно даже представить. С другой стороны, почему не предположить, что, оправившись от потрясения, в какой-то момент он стал вынашивать планы личного обогащения за счёт работодателя. Вроде бы прямых указаний на это нет, но сбрасывать со счетов - майор Адлер знал это точно - ничего нельзя. Сколько ему сейчас лет? Беглый просмотр дат показал, что Хансу Келлеру всего 38 лет. И не женат, и предан...
  К тому же он оказался и на редкость пунктуальным. Едва майор успел, посмотрев на часы, закрыть доступ к его личному делу в полицейской базе данных, как звонок с пропускного пункта известил о посетителе. Распорядившись выписать временный пропуск, Людвиг успел пригладить волосы и поправить галстук - Ordnung требовал соблюдения приличий в отношении внешнего вида.
  Встреча, несмотря на продолжительность, не дала практически никакой новой информации. Во всяком случае, ничего, кроме публичных данных, герр Келлер не выдал, несмотря на ухищрения следователя. Абсолютно очевидно, что он действительно крайне огорчён происшедшим с его патроном. Кроме того, он явно стремился сотрудничать со следствием. Однако - тут Людвиг пока не смог разобраться - то ли действительно этот спокойный уравновешенный мужчина ничего больше не знал, то ли его лояльность хозяину превосходила желание сотрудничества.
  Вновь и вновь просматривая записи, следователь никак не мог найти хоть какую-нибудь зацепку для мысли. Ничего нового. Помощник с большим удовольствием рассказывал о своей работе, подробно описал обязанности, от обработки утренней почты до вечерних сводок, не изучив которые, герр Шварц, оказывается, не ложился спать.
  Выяснилось, что в доме, помимо хозяина, его сына и самого Ханса ежедневно, помимо выходных, находится также домоправительница - фрау Бундт, в чьи обязанности входят всякого рода хозяйственные закупки, приготовление пищи, а также уборка. Раз в месяц она организует генеральную уборку, привлекая клининговую компанию. Она же отвечает за функционирование всех бытовых приборов и организацию их починки в случае необходимости. На вопрос, находилась ли она в доме в момент инцидента, был получен отрицательный ответ. Оказалось, что домоправительница придерживается довольно строгого распорядка и в это время как раз занималась покупкой провизии.
  Чем занимался герр Шварц-младший, так и осталось невыясненным, поскольку, по словам герра Келлера, "оказание ему помощи не входило в круг должностных обязанностей". И ведь не поспоришь.
  По поводу озвученных эпизодов, связанных с преступлениями, совершенными в Латвии, личный помощник преданно таращил глаза и твёрдо отрицал личное участие. Единственное, что удалось узнать, это то, что некоторое время назад, в прошлом или позапрошлом году - необходимо уточнить по банковским выпискам - он по поручению работодателя приобретал билет в Латвию для Рудольфа. На этом его информация заканчивалась. С какой целью была затеяна эта поездка, он не знал, но пообещал найти и уточнить её дату. Он даже услужливо поинтересовался, не надо ли предоставить данные о других поездках молодого Шварца, большого, как оказалось, любителя путешествий.
  В общем, яснее ничего не стало.
  Где Рудольф - пока неизвестно. Келлер не смог припомнить факт покупки каких-либо билетов в недавнее время. Хотя, с другой стороны, тот ведь наверняка располагает личными средствами и вполне в состоянии приобрести любой билет, не прибегая к посторонней помощи.
  На всякий случай майор решил выслать ориентировку во все аэропорты и вокзалы. Хотя в глубине души понимал, что если Рудольф Шварц виновен, то он безнадёжно опоздал.
  А тут ещё эта фрау Хельга Бундт...
  Похоже, он незаметно для себя сильно постарел, куда делась прежняя хватка...
  Дело разваливалось на глазах.
  
  3.
  
  Наконец лечащий врач разрешил посещение.
  Неизвестно почему, но майор волновался.
  Выпитая в кафетерии чашка кисловатого кофе напряжения, разумеется, не сняла. И даже почти не заняла времени - он всё равно умудрился явиться минут на двадцать раньше условленного срока.
  Накрахмаленная до хруста сестричка решительно преградила ему доступ в палату, предложив занять кресло в холле. Послушно присев, Людвиг принялся разглядывать обстановку. Современный госпиталь - стекло и бетон. Матовые стекла пропускали свет, но не позволяли видеть внутри палат ничего, кроме слабо колышущихся теней. Рассеянный свет и тишина чудесным образом отключили сознание, погрузив его в полудрёму. Пробудился он от возникшего движения - по коридору к лифту шли две дамы официального вида. Одна из них несла объёмистую коричневую сумку для документов.
  Едва дамы уехали, сестричка пригласила его к герру Шварцу.
  Лицо старика казалось восково-жёлтым на фоне кипельно-белого больничного белья. Но чёрные глаза по-прежнему цепко смотрели на вошедшего, заставляя того чувствовать себя крайне неуютно. Инженерное сооружение, которым является современная больничная кровать, позволяла больному устроиться с максимальным комфортом - полусидя. Небольшой откидной столик, на котором лежали очки, наводил на мысль о документах.
  Начинать следовало с приветствия, которое получилось несколько неловким.
  - Добрый день, герр Шварц. Я - майор Адлер.
  - Здравствуйте, майор, присаживайтесь. - Коротким движением головы тот указал на стул возле кровати.
  И, перехватив взгляд, пояснил:
  - Завещание подписал.
  Голос звучал сипло, видимо, от слабости или от лекарств.
  "Наверное, эти две дамы, - Людвиг никогда, даже про себя не мог бы назвать женщину тёткой, - нотариусы. Неужели он только сейчас подумал о завещании?" Видимо, вопрос лежал на поверхности, поскольку герр Шварц счёл нужным пояснить:
  - Разумеется, завещание было. Я решил внести изменения.
  Ну что же. Это разумно. В конце концов человек имеет право распорядиться тем, что им создано.
  - Вы не переживайте, майор. В том, что я здесь оказался, вашей вины нет. Это - возраст и телесные недуги.
  "Каким образом этот старик умудряется даже на больничной койке сохранять лидерство? Черт бы тебя побрал, Людвиг, соберись!" - ругнулся про себя следователь. Но почему-то ему стало легче. Возможно оттого, что этот немощный с виду, но сильный старик не держал на него зла.
  - Знаете, майор, я думал о нашем с вами разговоре. В госпитале довольно много времени для раздумий. А вот для жизни его у меня осталось очень мало. Поэтому настала пора, прежде чем уйти на тот свет, уладить всё, что можно уладить, на этом. Вы записывайте.
  Глядя впоследствии на записи и прослушивая с диктофона сиплый голос со старческими модуляциями, Людвиг не мог не восхититься мужеством этого сильного человека. Обвинять его - противно совести. Хотя - есть в чем.
  "Даже у плоской монеты есть две стороны - аверс и реверс, что уж говорить о человеке, существе гораздо более многогранном", - расфилософствовался не к месту следователь. Герр Шварц умудрился примирить духовный и материальный аспекты земного существования, ни на йоту при этом не поступившись собственными понятиями о чести и совести.
  - У вас дети есть? - поинтересовался он и, услышав утвердительный ответ, слегка кивнул головой, не сумев, впрочем, оторвать её от подушки. - Тогда вы поймёте.
  Людвиг понимал.
  То, что его сын - ленивец и бездарь, герр Шварц понял давно. Но то, что тот оказался к тому же и нечист на руку, стало большим потрясением. И где? В том самом концерне, который столько лет создавал отец. Как можно разрушать то, что не ты создал, просто не укладывалось в голове. Будь это кто угодно чужой, он безо всякой жалости припёр бы негодяя к стенке и вытряхнул из него не только краденое, но и душу. Но здесь оказался не тот случай, этот бездельник - его единственный кровный отпрыск, и не оставалось ничего, кроме как обвинить себя в неудаче, постигшей его на родительском поприще. Это было больно и стыдно. А главное - он не мог не любить своё единственное дитя. Хоть и дурное, но - родное. Требовалось решение, и лёгким быть оно не обещало. Воспитанный на примере кристальной честности отца - Отто Шварца, глубоко верующий, он знал, что должен найти баланс между безоглядной любовью к сыну и общественным долгом.
  Компромисс нашёлся в возмещении за свой счёт убытков концерна, а также - в принятом раз и навсегда решении оградить Рудольфа от возможности тем или иным способом причинить вред, назначив ему содержание в обмен на отказ от работы.
  Решение казалось нелогичным. Но герр Конрад знал, что оно - верное. Если уж он не смог уследить за махинациями сына в управляемом им предприятии, то уж в чужой компании такого случая у него и подавно не будет. А это означает, что Рудольф может безответственно продолжить начатый им путь к лёгким деньгам. И тут неизвестно, что хуже - то, что он нанесёт ущерб работодателю - честному предпринимателю, вкладывающему душу в свою компанию, или то, что, попавшись на воровстве, попадёт в тюрьму, замарав тем самым окончательно доброе имя своё и отца. То, что он при этом безвозвратно загубит и собственную душу, тоже сомнению не подлежало. Поэтому, приняв во внимание библейскую заповедь "Не вводи в искушение", герр Шварц решил раз и навсегда пресечь любую возможность для этого самого искушения.
  Однако выяснилось, что искушений в жизни слишком много, чтобы слабая душа могла удержаться.
  Рудольф оказался чрезмерно слаб. Имея стабильный доход и уйму свободного времени, он с азартом, достойным лучшего применения, принялся прожигать жизнь. То, что к своим сорока годам его сын не обзавёлся семьёй, стало только одним из следствий рассеянного времяпрепровождения в течение долгих лет. Испробовано было все: женщины, карты, алкоголь, даже наркотики.
  После очередного лечения, казалось, пришло отрезвление. Но и это не принесло долгожданной радости: какая радость может быть оттого, что молодой, в сущности, мужчина, утратив всяческий интерес к жизни, днями, а то и неделями не вылезает из постели, а если и встаёт, то для того лишь, чтобы, послонявшись по дому, вскоре уложить обратно своё располневшее, отёкшее и обрюзгшее тело. Эта бессмысленность существования угнетала герра Конрада даже больше прежних загулов, их ведь хоть как-то можно было списать на молодость.
  Ломая бессонными ночами голову, как же вернуть сына к жизни, и вспомнил герр Шварц старший о шкатулке. Почти без надежды рассказал за ужином о возможных сокровищах рода, невесть где и как сгинувших на чужбине.
  К его удивлению, история пробудила у Рудольфа интерес. Тот, кто прежде не брал книгу в руки, теперь часами, днями и неделями изучал историю рода Шварцев, почему-то особенно вдохновляясь явно выраженными способностями к коммерции, которые демонстрировали предки. И даже выразил сожаление по поводу своих махинаций, разительно отличавшихся от кристальной честности отца, деда и прадедов. Герр Конрад ликовал.
  - Поймите, майор, я и предположить не мог, куда его - нас! - заведёт эта история. Мне казалось, что я совершаю благое дело. Но, как видно, и тут я ошибся...
  Старческий - сейчас, в госпитале, это было слышно особенно хорошо - голос звучал устало и как бы с некоторой обречённостью. Да, собственно, удивляться этому не приходилось. Кого угодно раздавит весть о том, что твоё единственное дитя, свет в окошке, вдруг вновь становится на путь, весьма далёкий не только от божьих заповедей, но и от вполне человеческого уголовного права. Разве мог предположить отец, пытаясь вытащить своего ребёнка из пучины апатии и всемерно поощряя интерес к всякого рода изысканиям, какие цели и способы их достижения тот выберет.
  - Я сам оплачивал их поездку в Латвию, мне казалось, так будет лучше...
  "Их" - означало Рудольфа Шварца и отправленного с ним для надёжности сына фрау Бундт - Вилли Бундта.
  "Вилли Бундт" - запись сопровождал крупный знак вопроса. Новое имя требовало тщательного изучения. Прослушивание продолжалось.
  - Они там пробыли почти месяц, Руди звонил, такой воодушевлённый, говорил, что они нашли наш старый дом. Фотографии присылал... Он отреставрирован, там сейчас гостиница. Красиво, конечно, очень современно. Ничего не осталось от прежней жизни... Правда, парк теперь больше ухожен, чем я по детству помню. Что-то в этой жизни меняется и к лучшему, правда, майор?
  В голосе теплилась надежда, что не всё плохо, и хоть что-то хорошее где-то происходит. Как видно, старик действительно крепко переживал.
  - Вилли им переводчика нашёл, грамотного. Они потом в краеведческий музей ходили, в ратушу за архивными справками обращались.
  "Послать запрос латышским коллегам, пусть проверят, от чьего имени направлялись запросы, если они были. Должны же городские власти как-то регистрировать свои справки", - следующая пометка означала руководство к действию.
  Эту часть истории старик помнил отлично.
  - А потом интерес Руди как-то внезапно пропал. Вилли позвонил, попросил купить обратный билет, я, кажется, Хансу поручил... Они приехали, он сказал, что как будто бы пытался разыскать что-нибудь интересное, но - не получилось. Даже, говорит, вроде бы пытался говорить с местными жителями, но такие уж они неотзывчивые и говорить не хотели. А какая-то старая карга на него чуть пса не спустила. В общем, вернулся расстроенный. Вы себе не представляете, майор, как я обрадовался, когда на этой вечеринке заметил лицо - ну точная копия Георга фон Дистелроя. Вы спросите, а как я, ребёнок, сумел его так хорошо запомнить? А я отвечу: конечно не сумел. Просто мы с Руди столько раз рассматривали старые альбомы, когда он историей рода заинтересовался, вот у меня и отпечаталось...
  "А, вот тут пришла врач и прервала разговор, - герру Шварцу требовалось отдохнуть", - пришло услужливое воспоминание. Два часа ожидания в кафетерии завершились появлением сестрички: проснувшийся пациент настаивал на продолжении разговора. До горла накачанный кофеином от несметного количества выпитых за это время чашек, он поднялся в палату.
  - Спасибо, майор. Давайте уж, чтобы не откладывать в долгий ящик, закончим. Надо торопиться, а то вдруг скоро мне деревянный ящик по плечу кроить надо будет.
  "Он ещё и шутит!" - самообладание этого, в сущности, очень несчастного человека вызывало уважение.
  Людвиг нажал кнопку "запись".
  - Так вот, поймите, майор, - внимательный взгляд требовал понимания, - я хотел лишь дать Руди интерес к жизни. Хотел, но боялся, что снова что-нибудь пойдёт не так. Поймите, мне очень хотелось, чтобы он понял, что мы оба этим интересуемся. Этот молодой парень стал моим шансом, просто шансом на успех. Я и предположить не мог, что из такого невероятного множества случайностей на старости лет вытащу выигрышный - мне так, во всяком случае, казалось - лотерейный билет! А парень оказался - просто золото! В смысле, он только начал рассказывать, а я уже знал, что это он, он - потомок Георга фон Дистелроя. Вы представляете, что из этого могло бы получиться?
  Старик не на шутку разволновался, и аппарат на стене, трубки от которого скрывались где-то под простыней, противно запищал, вызвав, как по волшебству, медсестру. Выгнав Людвига, она принялась колдовать над больным, так что беседа возобновилась только через полчаса, когда сестричка, толкая перед собой штатив для капельницы, сердито махнула ему головой в сторону палаты.
  Рассказ продолжался.
  Майор Адлер отлично понимал волнение герра Шварца. Ну да, столько лет - практически всю свою долгую жизнь - отдать строительству бизнес-империи и вдруг обнаружить, что перед тобой возможный конкурент, не вложивший ни времени, ни сил законный наследник казалось бы исчезнувшего рода. Ясное дело, он всполошился. И решил немедленно взять дело в свои руки и под свой контроль. Казалось, поначалу многое удалось. Они договорились, и Алекс согласился отправиться за шкатулкой. А что касается Рудольфа, тут вообще получилось, как нельзя лучше - в нём вновь проснулся интерес! По совести говоря, ни в какую шкатулку сам Конрад Шварц не очень-то верил. То есть он ни минуты не лгал - упаси, Бог! - он отлично помнил ту тревожную ночь незадолго до отъезда, столь радикально изменившего жизнь. Он помнил пыхтящего от быстрого шага отца, плачущую Густу и шум, который подняли грузчики. И он совершенно определённо помнил шкатулку и слова папы о том, что она теперь хранительница ценностей древнего рода. То, что это могут быть ценности другого рода, не рода Шварцев, ему, по совести, и в голову прийти не могло. Поэтому, давая поручение парню, он вовсе не лукавил, заявляя, что желает получить то, что по праву принадлежит ему. И в обмен - а как же иначе - готов был содействовать в восстановлении дворянского имени Алекса.
  - Если посмотреть правде в глаза, когда-то это был вопрос чести, теперь же - всего лишь вопрос денег. Звание можно купить. Я понёс бы любые расходы, лишь бы Рудольф вновь заинтересовался хоть чем-нибудь. Даже грешным делом подумал, а не сделать ли инвестиции в документы и не собрать ли нечто похожее, чтобы порадовать сына. Вот ведь, желаешь блага, а лукавый - не дремлет...
  Поначалу казалось: план себя оправдывает. Алекс поехал в Латвию, а Рудольф вновь оживился. И даже выразил желание курировать этот проект, поддерживать коммуникацию и всячески помогать молодому посланцу. Герр Конрад вздохнул с облегчением и - отпустил это дело в свободное плавание.
  О чем теперь горько сожалел...
  - Майор, я прошу вас, пожалуйста. Не знаю, сколько я протяну, но вы держите меня в курсе. Я должен знать правду.
  
  4.
  
  В госпитале время как будто остановилось.Во всяком случае, так показалось майору Адлеру в первый момент после того, как он вновь переступил порог знакомой палаты.
  Ан, нет, некоторые изменения произошли - под простыню больше не тянулись прозрачные трубки. Но герр Шварц по-прежнему утопал головой в услужливо поднятых подушках. И очень внимательно следил, как Людвиг не спеша усаживается на стул для посетителей.
  - Спасибо, что пришли, герр майор. Я ждал от вас новостей всю неделю.
  "Гляди-ка, а инициатива снова у него. Вот что значит - руководитель", - в голове мелькнуло воспоминание, как он сам отказывался от повышения, не желая менять оперативную деятельность на скучную, как ему казалось, административную. По-видимому, в ней были свои плюсы, и не только в зарплате. И - вдогонку: "Ждал новостей именно от меня, или других источников информации не оказалось?"
  - Вы, наверное, уже знаете, Ханса я отпустил, - прозвучал ответ на незаданный вопрос.
  "То, что Рудольф Шварц не объявлялся, ясно и так - его объявили в розыск, и появляться в госпитале для него означало - добровольно отдаться полиции. Понятно, что это точно не входило в его планы. А Келлера он зачем рассчитал?"
  Старик вновь предугадал вопрос, словно он прозвучал вслух:
  - Мне теперь помощник ни к чему, да и накладно. Говорите, как есть, майор, к плохим новостям я теперь готов.
  В сущности, он вовсе не был обязан приходить лично. Более чем достаточным стало бы обычное письмо, а то и вовсе официальная справка. Но в глубине души он чувствовал, что этот несгибаемый даже на больничной койке старик заслуживает того, чтобы узнать всю правду без прикрас.
  Коротко, правда звучала так.
  Приехав в Латвию, Рудольф поначалу действительно вёл себя, как турист: осматривал родовое поместье, а ныне - роскошный отель, ходил в мэрию, в общем, делал то, что он него и ожидалось. В какой момент произошла метаморфоза, теперь сказать мог бы только он сам. То ли чьё-то неосторожное, то ли неверно понятое слово направило его мысль на очень скользкий путь, то ли сам он оказался скроен так, что видел и понимал только один - кратчайший путь к достижению цели - получению фамильных реликвий, в чем бы они ни заключались. Возможно, спусковым крючком послужил разговор с управляющим отеля, в категоричной форме отказавшимся обсуждать возможную компенсацию за оставленную во время войны собственность. Ему и в голову не пришло обратиться к юристам и узнать, можно ли в принципе предъявлять претензии по столь давнему вопросу. Это было бы слишком долго, а значит - недостаточно эффективно.
  И он решил провести разведку на хуторе. Тем более что одинокая старуха казалась такой лёгкой мишенью...
  Показания Вилли Бундта не оставляли никаких сомнений. Явившийся на хутор с переводчиком, Рудольф обалдел от превосходного, хоть и несколько устаревшего немецкого, на котором говорила эта старая Августа Лиепа. К тому же она оказалась вовсе не выжившей из ума, а более чем здраво помнившей все события прошлого. А уж её воспоминания о маленьком тогда Конраде Шварце буквально взбесили его сына.
  Трудно сказать, как бы он действовал, да и действовал ли бы вообще, окажись обитательница хутора обычной, ничем не примечательной старухой. Но случилось то, что случилось - заезжему варягу показали на дверь. И камень, в который давно уже превратилась его душа, покатился с горы, не разбирая дороги.
  Подробностей Вилли не знал - молодой Шварц по возможности старался не посвящать его в планы. Однако трудно не заметить, когда один из двоих спутников вдруг исчезает из поля зрения вместе с переводчиком и появляется только на следующий день для того, чтобы вскоре вновь исчезнуть. Памятуя о прошлых похождениях молодого Шварца, парень не слишком беспокоился и, решив не огорчать старого хозяина, не стал обременять его информацией. О чем теперь искренне сожалел. Собственно, сожалеть он начал уже тогда, когда Рудольф в ответ на телефонный звонок принялся страшно и грязно ругаться. И, исчезнув внезапно снова, появился через сутки вдребезги пьяным и потребовал немедленного отъезда домой, категорически отказавшись оставаться в Латвии ещё хотя бы на день.
  Что вызвало такую реакцию, Вилли не знал, но причин не возвращаться домой у него уж точно не могло быть. Разумеется, герр Шварц-старший оплачивал его рабочее время, но сидеть в крохотном городишке, где нет ни одного приличного паба, а кафе закрываются сразу после шести вечера, не имело никакого смысла.
  Латвийская полиция, которой Людвиг переслал показания Бундта, уже отыскала переводчика и даже допросила бродяг, которых с его помощью нанял Рудольф Шварц, чтобы ограбить "сумасшедшую старуху" с одинокого хутора. Здесь всё встало на свои места.
  Второй эпизод выглядел на редкость глупо.
  К тому же, он оказался и весьма неожиданным.
  В полицию обратился не кто иной, как босс Янчука - Дайнис Зариньш.
  Это было чертовски странно и неожиданно, но, судя по всему, профессиональная этика взяла верх над нежеланием признаваться в собственной глупости или жадности. Короче, адвокат Зариньш написал официальное пояснение по вопросу его визита к госпоже Еве Неймане, который он осуществил вместе с женой и ребёнком осенью прошлого года. Целью поездки значилось поручение клиента, имя которого он, в силу адвокатской этики, назвать не имеет права. Смысл поручения сводился к тому, чтобы выяснить, кто именно и по какому праву проживает на хуторе, который указал заказчик. Из пояснения следовало, что адвокат счёл просьбу клиента хоть и странной, но правомочной в связи с тем, что тот заявлял о своих имущественных правах на данную недвижимость и желал после выяснения обстоятельств поручить адвокату заняться восстановлением его прав собственности на заявленное имущество. Поначалу никуда ехать он и не собирался. Сделав запросы в Земельную книгу и созвонившись с нотариусом, он получил достаточно подтверждений в том, что владелица имущества - Ева Неймане - получила его абсолютно законным образом. Однако клиенту этого оказалось недостаточно. Тот сомневался во всем: в подлинности завещания, в степени родства наследницы со старой владелицей хутора... В общем, клиент готов был платить за дополнительные действия. А имя - Ева Неймане - показалось знакомым. Наведя справки, он счел возможным отправиться в поездку.
  Как в Латвии, так и в Германии юристы, читая это пояснение, по крайней мере, морщились - уж больно оно казалось похожим на попытку стать более белым и пушистым, чем предусмотрено природой, и потому, как всё неестественное, вызывало брезгливость. Но этот дивный образец эпистолярного жанра, по крайней мере, служил хоть каким-то объяснением осеннего вторжения на хутор, а также позволял с большой долей уверенности предположить, что "клиент" этот - не кто иной, как Рудольф Шварц. Даже неназванное, имя торчало, как уши кролика из цилиндра фокусника. Кто ещё мог считать, что имеет права на хутор?
  На всякий случай с Дайнисом провели уточняющую беседу, выяснив, что ни к появлению на хуторе таинственного шведа, ни художницы, именно в это время решившей запечатлеть природные красоты латвийской глубинки, он отношения не имеет.
  Беседа с тётей потерпевшей по поводу художницы ничего нового не дала. Та действительно состояла в клубе весонаблюдателей и кроме, как живописать природу, ни о чем более не помышляла. Обе весонаблюдательницы, что тётя Линда, что живописица, искренне возмущались как отсутствием гостеприимства со стороны хозяйки хутора - та умудрилась схватить во время этой злополучной поездки сильную простуду - так и поведением органов правопорядка, неизвестно по какой причине подозревавших ни в чем не повинных граждан в неблаговидных поступках.
  Никакой профессионализм и сухой протокольный язык не могли скрыть ни досады дознавателя, ни его облегчения по окончании бесед с этими, возможно, вполне милыми - если их не трогать - дамами.
  Что касается шведа, о котором упоминали буквально все, от хозяев дома до семьи адвоката и обиженной на весь мир художницы, то ничего нового о нём пока обнаружить не удалось. Финская сторона пояснила, что некий Оке Ёнсон действительно посещал строительные курсы в указанный период времени. Но это оказалось единственным свидетельством самого факта существования этого человека. Шведская полиция запрос приняла, но пока ничего нового не предоставила. Возможные предположения, что он - непонятно как найденный, завербованный и нанятый Рудольфом Шварцем "шпион", казались весьма притянутыми за уши, как и версия о случайном "пассажире", зачем-то решившим совершить это странное путешествие.
  Во всяком случае, пока шведская полиция не предоставит хоть каких-нибудь фактов, дело господина Ёнсона отложили в дальний ящик, как не представляющее для следствия на данном этапе ни малейшего интереса.
  Что касается разбойного нападения с фальшивыми работниками Латвэнерго, то здесь участие Рудольфа Шварца было практически неоспоримым. Следствие располагало письменными доказательствами, которые обвиняемые то ли по халатности, то ли по глупости даже не попытались скрыть. Организатор преступного нападения в группе - более чем серьёзное обвинение, и Рудольф Шварц, так и не объявившийся до сих пор, был объявлен в международный розыск.
  На этот раз Интерпол располагал не фальшивками, как в случае Алекса Берзина, а более чем настоящими и к тому же весьма убедительными доказательствами.
  Каким образом в их базе данных оказалась "липа", и кто её сфабриковал, оставался вопрос к самому Интерполу. Предполагалось, что эта структура вполне в состоянии позаботиться как об установлении истины, так и о чистоте собственных рядов. Но некоторые предположения, в которых фигурировал тот же Шварц-младший, как единственный пока имеющийся в поле зрения следствия персонаж, кому это могло быть выгодно, присутствовали.
  По сравнению со всем этим ворохом грязного белья такая мелочь, как подложная доверенность, которую якобы выдал Рудольфу Шварцу его отец, на основании которой, собственно, и затеялась вся история с авторскими правами, казалась сущей мелочью, хотя и до брезгливости противной, как любая гадкая и мелочная попытка мести более сильному противнику.
  Доверенность оказалась единственным фактом, о котором Конрад Шварц знал доподлинно: прежде, чем расстаться со своим личным помощником, он, как видно, заставил того основательно поработать.
  Остальные факты, как ни старался Людвиг смягчать острые углы в попытке пощадить старика, оказались для того явно тяжелы. Хотя, надо отдать ему должное, он стоически принял всё, что уготовила ему судьба в лице единственного отпрыска. Когда печальный парад грязи и мерзости, учинённый объявленным в розыск Рудольфом Шварцем подошёл к концу, наступило молчание. Следовало поберечь, насколько можно, отца, чьё сердце оказалось в буквальном смысле слова разбито блудным сыном.
  - Спасибо за честность, майор. Это - тяжёлые новости, но они - мои, и я должен их принять. Не отказываться же на старости лет от ответственности. Жаль, что я не смогу исправить зло, которое причинил, а возможно, и ещё причинит мой сын. Частично, разумеется, я постарался компенсировать герру Берзину моральные и материальные потери, которые он понёс в результате моих необдуманных поступков. Вам, конечно, не составило бы труда самому раздобыть документы, но я позволил себе хотя бы отчасти облегчить ваш труд, ведь вам же тоже, как я могу судить, не доставляет особой радости копаться в чужом грязном белье. Будьте любезны, папка - в шкафчике.
  Следуя указанию, Людвиг выдвинул верхний ящик прикроватной тумбочки. Взгляду открылась аккуратно перетянутая чёрной резинкой пластиковая папка, тонкая и лёгкая - бумаг в ней было явно немного.
  - Откройте.
  Отогнув внезапно ставшими непослушными пальцами резинку, Людвиг повиновался.
  - Собственно, эти копии - специально для вас. Вы можете познакомиться с ними не здесь, а у себя в кабинете. Я попросил вас открыть на случай, если возникнут вопросы.
  Искушение забрать бумаги и уйти было достаточно велико, но ясно же, что такое малодушие будет несоразмерным мужеству, с которым принимал удар этот прикованный к постели человек. Судя по тому, что он даже не сделал попытки поднять руки, телесная немочь прочно вступила в права на тело, но не на душу.
  Первой лежала копия решения правления концерна о прекращении любых судебных тяжб в отношении авторских прав Александра Берзина, а также отказ от любых дальнейших притязаний. Упоминалась также и компенсация, которую правление готово выплатить для заключения мирного соглашения. Отдельно оговаривалось, что вся сумма компенсации, в свою очередь, возвращается концерну из средств члена правления герра Конрада Шварца, по вине которого возникла в ней необходимость. Непроизвольно Людвиг сравнил сумму со своим окладом, обнаружив, что она превышает его годовой доход...
  Следующим оказалось решение о выходе из правления Конрада Шварца в связи с болезнью.
  Что же, это выглядело единственно правильным. Даже обладая неизбывным оптимизмом, сложно было бы предположить возвращение Конрада Шварца к управлению громадной махиной концерна.
  На этом бумаги не закончились.
  Последовало нотариально заверенное распоряжение обитателя палаты в отношении акций Deckel Maho Gildemeister. Оно гласило, что в связи с возможным фактом появления наследников основателя концерна герр Шварц принял решение о приостановке владения собственными акциями сроком на один год для обеспечения возможности вступления их в наследство.
  Бумага была написана сложным юридическим языком, и Людвиг, не являясь специалистом в гражданском праве, не мог полностью оценить возможные правовые последствия этого акта доброй воли. Но выглядело это так, что в случае смерти герра Шварца подозреваемый в совершении преступлений Рудольф Шварц - он не мог думать о нем иначе, как о подозреваемом, виновность которого осталось только признать суду - не унаследует их. Это было хорошей новостью. Поймать преступника, располагающего крупными денежными средствами, значительно труднее, чем преступника без денег. К тому же само решение говорило о бескомпромиссной честности старика.
  Короткий взгляд - и тот, словно прочитав мысли, - как он это делает! - пояснил:
  - С грехом уходить не хочу. И так достаточно натворил - жил долго, отвечать придётся. Хватит - а то не по-божески будет.
  Вера вызывала уважение.
  Остался последний документ.
  Такого удара под дых майор Адлер не ожидал...Перед ним лежал акт о продаже дома на Изештрассе. Сам по себе шаг казался логичным, вряд ли владельцу ещё суждено переступить порог этого дома, но шок вызвали условия платежа: покупатель обязался перечислить сумму с шестью нолями на предъявительский счёт в банке на Кайманах.
  - Вы сказали, у вас есть дети. Вы должны понять, Руди - мой единственный сын... Деньги - уже там. Я не мог поступить иначе.
  Возразить умирающему старику Людвиг Адлер так и не смог.
   
  Глава семнадцатая. Алекс, Ева. Линия крови и жизни.
  
  1.
  
  Алекс выпрямился, потёр уставшую поясницу и, отложив инструмент, с интересом оглядел результат работы.
  Мышцы приятно гудели после ставших уже привычными нагрузок. Вообще, за эти полтора месяца он изрядно раздался в плечах, с удовольствием чувствовал собственную силу и внешне на кабинетного учёного теперь никак не тянул.
  Ральф, обнаружив свободные, ничем вдруг не занятые руки, неожиданно образовавшиеся во дворе, незамедлительно воспользовался ситуацией и пристроился рядом, готовый синхронно созерцать всё что угодно в обмен на почёсывание за мохнатым ухом, тут же и полученное.
  Да и, по правде говоря, было на что посмотреть. Крыша, покрытая новой черепицей, заново сложенные и аккуратно выкрашенные сени, новые, пока в опалубке, ступени крыльца... И это только снаружи. Ремонт внутри дома означал целиком отреставрированный санузел. Конечно, работы оставался непочатый край, но то была, как говорил Марис, "малярка", и по сравнению с уже сделанным она считалась мелочью.
  Впрочем, по зрелом размышлении, мелочью казалось многое.
  Оказавшись в результате подписки о невыезде вновь на хуторе, Алекс попытался было погрузиться в тяжёлую депрессию. Которая, однако, в силу внешних обстоятельств не продлилась долго. Роль внешней неодолимой силы виртуозно исполнил явившийся пятничным вечером на хутор Марис. Разумеется, о том, что гостевой визит затянулся на неопределённое время, он знал. И потому - отлично подготовился. За тёмно-зелёным "вольво" во двор въехал прицеп, содержимое которого пряталось под брезентовым тентом.
  После дежурных приветствий и обязательного ужина он немедленно взял быка за рога:
  - Я так понял, ты здесь надолго застрял?
  Прямо в лоб заданный вопрос подразумевал такой же прямой ответ:
  - Похоже, что так.
  - Я, вообще-то, не против, живи, сколько надо. Уже решил, чем будешь заниматься?
  Вот на этот вопрос ответа у Алекса пока не было. А у Мариса, как оказалось, был:
  - Если у тебя пока планов нет, мне бы помощь сильно пригодилась.
  И, неопределённо махнув рукой в сторону окна, за которым примостился прицеп, продолжил мысль:
  - Сам видишь, что творится, времени-то совсем не осталось.
  В ответ на недоуменный взгляд Алекса и - совершенно изумлённый Евы, вообще не понимавшей, что происходит, пояснил:
  - Мы же в мае свадьбу планируем. А там и дети пойдут.
  Ева, охнув, зажала ладонью рот. Марис же, как ни в чем не бывало, продолжал:
  - Дом отремонтировать надо. А одному мне до мая не справиться, тем более что я - на работе. А в четыре руки осилим, пожалуй. Как, возьмёшься помочь, родственник?
  Отказать было невозможно. Робкая попытка сослаться на отсутствие всякого умения потерпела немедленный сокрушительный крах:
  - Не беда, были бы руки, а научить - не проблема. Завтра же и начнём.
  Хозяйка дома никак не вмешалась в мужской разговор.
  О чем они говорили между собой за закрытой дверью, Алекс так и не узнал. Главным было то, что с этого момента он с утра до ночи был занят непривычной для себя физической, но, как оказалось, требовавшей немалой сноровки и смекалки работой. Для думаний и переживаний времени попросту не оставалось. Единственное, на что хватало сил, это читать отчёты от адвокатов, не покладая рук трудившихся над его делом, а также - общаться с любимой Соней, каждый вечер радовавшей его по скайпу своим щебетанием.
  Ева же продолжала работу над переводами, не забывая об обязанностях хозяйки заботиться обо всех обитателях хутора.
  И вот, спустя полтора месяца, результат в виде мансардного этажа, новых сеней и крыльца был налицо. Побочным, но весьма приятным дополнением явились как физическая закалка, так и вполне заслуженное удовлетворение от полученного результата. Время прошло не зря.
  Но в этом мире нет места для стабильности.
  Позвонил Янчук Буковский:
  - Привет! У меня новости. Ты можешь завтра приехать в Ригу?
  Судя по голосу, новости ожидались хорошие, и, разумеется, Алекс приехать мог.
  Подобрав его на автовокзале, адвокат, лихача как заправский гонщик, помчался по залитым весенним солнцем улицам Риги. Посмотреть в окно, однако, не удалось - в руках у Алекса оказалась довольно внушительная папка с документами:
  - На, почитай пока мы едем. Эти твои Трауб и Скриванек своё дело туго знают. Смотри, чего наработали.
  Комментировать "твои" Алекс не стал, не было смысла напоминать, что нашёл их не кто иной, как сам Янчук, и они скорее были "его". Какая разница чьи, если хорошо поработали?
  Булыжная мостовая чтению не способствовала, поэтому Алекс счёл необходимым обратиться за разъяснениями:
  - Расскажи, что там.
  - Тогда терпи, доедем - узнаешь.
  Терпеть пришлось недолго.
  Получив пропуска и поднявшись на нужный этаж, они оказались в кабинете у столь памятного Алексу капитана Круминьша. В этот раз никаких недоразумений не было, капитан был более чем вежлив, уже не считал Алекса каким-то там мошенником и даже говорил по-русски.
  Судя по всему, и он и Буковский уже были в курсе дела. Один Алекс пока пребывал в неведении, которое оба юриста и постарались рассеять.
  Да, на самом деле немецкие адвокаты поработали на славу. Начать решили с самого болезненного вопроса, из-за которого и понадобилась подписка о невыезде, - интерполовского. Оказалось, что папку надо читать с конца. Во всяком случае, господин Круминьш поступил именно так. Открыв предпоследнюю страницу, он зачитал решение, которое уже было вынесено судом: "в связи с отсутствием состава преступления в действиях Александра Берзина в возбуждении уголовного дела отказать. Возбудить уголовный процесс в отношении Рудольфа Шварца..."
  "Отказать, отказать!" - музыкой отдавалось в голове слово. Так что Алекс даже не слишком вслушивался в остальной текст. "Отказать" означало конец проблемы и начало свободы!
  - Господин Берзин! - обращение вырвало его из эйфории. - Я предлагаю вам завершить процедурные формальности прямо сейчас.
  Да разумеется! Алекс был абсолютно согласен с капитаном.
  Формальности на практике означали какое-то количество бумаг, которые Янчук добросовестно переводил, а Алекс подписывал на глазах весьма довольного капитана. Радость его ещё больше усилилась после того, как Алекс недвусмысленно заявил, что претензий к латвийской полиции не имеет и впредь иметь не будет. Дело, к счастью, завершалось весьма успешно: процесс возбуждён, подозреваемый мало того, что определён, но искать его будет германская полиция, что господина Круминьша весьма обнадёживало.
  Выйдя на улицу во всех смыслах свободным человеком, Алекс обнаружил, что невероятно голоден. Оказывается, умственная работа тоже требует немало энергии.
  - Где можем пообедать?
  - Поехали! - адвокат, разумеется, был не меньше его рад результату. - Тут в Юрмале дивный ресторанчик есть с живым пивом.
  Алекс даже не ожидал, что Юрмала так близко. Ему всегда казалось, что курорт должен быть далёким и труднодостижимым. Но прошло всего лишь полчаса, и вот она - Юрмала.
  - Никак не привыкну, что у вас здесь так близко до моря.
  - А, так ты, небось, по вашим меркам, от Новосибирска до Чёрного моря считаешь. - Янчук искренне забавлялся. - Сколько там у вас, неделя на поезде, да? А у нас - полчаса, и на месте.
  Обижаться на шутку как-то не хотелось, тем более что в стаканах уже пенилось живое нефильтрованное пиво, а со двора тянуло запахом жарящегося на мангале шашлыка.
  На пляже, куда они вышли проветрить слегка затуманенные пивом головы, пахло морем. Само море отступило в отливе, обнажив тёмную полосу суши. Свежий ветер как заправский парфюмер причудливо смешивал солёность воды с хвойным ароматом сосен и терпкостью белого, искрящегося песка. Заходящее солнце потихоньку спускалось в гряду облаков, сбившихся плотной стеной на границе моря и неба, окрашивая их в ярко-розовую гамму. А от солнца до кромки моря бежала, переливаясь под ветром, золотая дорожка.
  И тихо шуршал под ногами песок.
  Он определённо влюбился в Юрмалу.
  Во всяком случае, уехать не захотел и, проводив Янчука до машины, остался на ночь, сняв номер в небольшой частной гостиничке, где оказался единственным постояльцем.
  Перед сном второй раз вышел на пляж и долго бродил в сумерках между морем и полоской дюн, размышляя о будущем.
  Тем более что поразмыслить было о чем.
  
  2.
  
  Утром, как и договаривались, он вновь встретился с Янчуком. Наступило время для следующего акта этой непростой пьесы, в которую, казалось, превратилась его жизнь.
  На этом этапе участие Евы было обязательным. Марис, как и ожидалось, вызвался в сопровождающие.
  И вот они в полном составе, разве что без Сони, собрались в переговорной адвокатского бюро. Лига, будучи при исполнении, притащила большой кофейник с кофе, чтобы потом не отвлекаться.
  Поскольку все препятствия в виде преследования Алекса были позади, пришёл черед разобраться с фамильным именем.
  Лига крепко вооружила своего босса: родословная фон Дистелроев лежала на столе в виде квадратиков и стрелочек, а сам Янис без запинки излагал суть дела.
  - И что ты думаешь по этому поводу?
  Вопрос адресовался к Еве. Точка зрения Алекса по поводу восстановления справедливости и возврата родового имени была давно озвучена Соней и с тех пор не менялась. Он был "за".
  А вот Ева до последнего отмалчивалась, хотя очевидный вопрос назревал давно.
  - Так ты согласна?
  Ева растерянно посмотрела на адвоката:
  - Я даже не знаю. Мы же расписываться собрались.
  - И в чем проблема?
  - Ну, если фамилию мужа брать, то вроде ни к чему.
  - А почему обязательно фамилию мужа? - Янчук был терпелив, как может быть терпелив только адвокат. - Закон фамилию менять не обязывает. Жена может взять фамилию мужа, а может оставить свою. Кстати, можно и наоборот, иногда мужья берут фамилию жены.
  Похоже, с этой стороны девушка вопрос не рассматривала и, получив разъяснение, облегчённо вздохнула.
  Янчук же, поменяв "угол атаки", обратился к Марису:
  - А ты что думаешь?
  - Я-то? - Большой парень пожал плечами так, что под ним скрипнул стул, - Ну, я за фамилию Спаре точно не держусь. Если выбор есть, то детям, пожалуй, лучше фон Дистелроями родиться. Вот один только вопрос - к свадьбе успеем права Евы восстановить?
  Задача адресовалась юристам, и отвечать надо было честно:
  - Нет. Процедурные сроки не позволят. Надо бы где-то на полгода ориентироваться. Мы постараемся ускорить, где можно, но там, где сроки по закону указаны, придётся ждать.
   - Ничего страшного не вижу. - Обстоятельный Марис, как видно, готов был ждать. - Это же для будущего, для детей. Правда?
  Да, это была правда. В не связанной обременительными узами майората Латвии, где до сих пор в почёте матриархат, испокон веку ценностью, или по теперешней моде "брендом" считалась никак не фамилия мужа, а - название хутора. У каждого хутора оно было своё и, приходя туда в качестве хозяина, ни один мужчина не посчитал бы зазорным принять имя бренда во имя будущего. И если для лучшего будущего надо слегка подождать, никакого значения это не имело.
  - Ну так что? Я от двоих документы готовлю? От Евы по линии Эмилии фон Дистелрой и от Алекса по линии Георга фон Дистелроя, так?
  Оба наследника дружно закивали.
  - Хорошо. Но нужно будет все документы собрать. Кстати, Алекс, хорошо бы, чтобы дедушка твой и отец приехали и здесь подписали документы. А то замучаемся объяснять и переводить. Организовать сможешь?
  
  3.
  
  Встречать российскую родню вызвался Марис.
  Положив на сиденье табличку с надписью "семья Берзиных", он отправился в аэропорт.
  Рейс задерживался, и, присев с чашкой кофе у окна, выходящего на лётное поле, он лениво смотрел на снующие взад-вперёд по асфальтированному пространству между большими самолётами маленькие служебные машинки. Под фоновый шум, старательно поддерживаемый непрекращающимся наплывом посетителей в аэропортовское Лидо , он размышлял о жизни.
  Надо же, как порой странно и неожиданно складываются обстоятельства. Казалось бы, всё ясно и понятно, ан нет, вдруг незвано-негадано выступает на поверхность то, о чем даже догадаться не было возможности.
  Почему-то на ум упорно лезла аналогия со стройкой. Вроде бы, все геологические изыскания и пробы грунта были сделаны. И надо же! Ну откуда взялись эти подземные воды, так подло появившиеся там, где их ну просто не должно было быть? Марис до сих пор не мог прийти в себя от случая, едва не стоившего ему работы, когда бригады без перекуров работали две недели посменно, борясь с проблемой, нежданно вытекшей из-под земли и едва не накрывшей с головой всю стройку. Короче, ясность присутствовала, пока не появилось то, чего никак не должно было появиться.
  И с Евой то же.
  Странные аналогии - он сам, удивившись, покрутил головой. История с внезапно, буквально из ничего появившимися документами, потащившими за собой растущую гору неожиданностей то в виде бандитов, то в виде драгоценностей, то - новоявленных родственников, число которых продолжало увеличиваться.
  Каким образом это всё явилось из ниоткуда и как относится к его красавице Еве, оказавшейся совсем беспомощной когда-то на залитой утренним солнцем дороге? Взяв однажды на себя ответственность за эту хрупкую блондинку, Марис, как настоящий мужчина, готов был и дальше нести это сладкое бремя. Но масштаб сегодняшних событий не шёл ни в какое сравнение с простыми, в сущности, делами, решать которые он был готов, даже не задумываясь. Разве мог он предположить, как изменится судьба скромной переводчицы? Ничто не предвещало столь глобальных перемен! И ведь он старался! Он совсем не препятствовал, когда она решила выполнить просьбу покойной Густы и поселилась на хуторе. Он делал, что мог - любил её и приезжал, едва только выдавалась возможность. Чинил, строил, создавал будущее. Но теперь... Планируемое будущее стремительно меняло формы. Причём изменения были не только количественные - больше денег, больше родни и т.д. Менялось само качество жизни. Его невеста не просто чуть богаче его, или из чуть более хорошей семьи. Тут был другой масштаб величин, как благ, так и возможных проблем, которые эти блага сулили. Марис сердцем чуял, что история с Рудольфом далеко не закончилась, и его невеста нуждается в помощи куда больше, чем когда-либо прежде.
  "Смогу ли я её защитить?" - большой парень так ушёл в размышления, что едва не пропустил объявление о прибытии рейса Москва - Рига, на котором летела родня Алекса. На ходу заканчивая мысль, он направился в терминал, где уже приземлился самолёт. Получилось не очень складно, но концептуально понятно: "Раз уж ввязался в драку, надо продолжать до победы". В чем именно должна заключаться победа, пока было не слишком ясно, но защищать и оберегать Еву, неважно, будет ли она Неймане или фон Дистелрой, с деньгами или без, он будет всегда. Это Марис знал твердо.
  И если для этого надо встретить целую кучу незнакомых людей, то вот он здесь. И даже - с табличкой.
  Перед ним стояли четыре незнакомых человека: родители Алекса - Алина Матвеевна и Алексей Артурович, а также - давным-давно потерявшийся при неизвестных обстоятельствах маленький Георг фон Дистелрой, всю жизнь живущий под именем Артур Артурович с супругой Марией Витольдовной. Вся родня была сильно взбудоражена и волновалась за единственного сына и внука. Обнаружив вместо него в аэропорту здоровенного парня с табличкой, они почему-то решили, что с Алексом вновь случилась какая-то беда. Объяснить сибирякам, что ребёнок не приехал встречать их из-за пустякового препятствия в каких-то сто километров, оказалось непросто. В качестве "главной мишени" Марис выбрал маму Алекса, которой он немедленно пообещал:
  - В машине расскажу.
  И, подхватив пару дорожных сумок, поспешил к выходу.
  Расчёт себя оправдал. Вскоре гости уже сидели в машине.
  Привычные действия - укладывание сумок и рассаживание по местам - несколько сбавили накал страстей.
  Заезжать в Ригу не требовалось - кратчайший путь пролегал по прямой дороге в объезд Юрмалы. Долгие дебаты, где и как размещать родню, завершились не в пользу столицы. Почему-то показалось правильным начать знакомство с того дома, где родился маленький Георг, всю жизнь проживший под именем Артур Берзин в совсем других краях. На хутор, где Алекс, вероятно, уже вовсю помогал Еве с обедом, и ехал зелёный "вольво". Разместить ещё две семьи в маленьком доме было не самым легким делом. На семейном совете решили, что выбор предоставят самим гостям. Либо в тесноте, но среди семьи, либо - номера в отеле, в который сейчас превратилось старинное поместье.
  Соня, которая также вырвалась на несколько дней познакомиться с будущими родственниками, прилетела накануне.
  После вводного инструктажа, в исполнении Мариса сведшегося к тому, что, во-первых, Алекс ждёт их у новообретённой родни на хуторе, поэтому едут они прямо туда, во-вторых, он - Марис - жених Евы, Алексовой родственницы, в-третьих, до дому всего час езды, и если только неотложной необходимости нет, то останавливаться в дороге не предусмотрено, гости притихли. Информация была подана чётко и ясно, без малейшей двусмысленности. С некоторой робостью косясь на крупную спину водителя, к тому же вроде как и будущей родни, семейство дисциплинированно приняло правила игры и решило без остановок двигаться к нуждающемуся в их помощи сыну и внуку.
  За окнами бусика разворачивалась лента пейзажа - лес, где строгая тёмная зелень елей уже вовсю разбавлялась весёлой кутерьмой молодой листвы, распаханные поля, по чёрной земле которых задумчиво бродили аисты. Река Лиелупе, широко расплескавшаяся по весне, почти затопила маленькие прибрежные островки, так, что среди воды гордо торчали бурые заросли камыша, словно макушки нырнувших великанов. Время от времени в окне мелькали одинокие хутора, не стремящиеся к известности. Интерес вызвал стоящий у дороги деревянный сруб с надписью "krogs". Явно публичное заведение предусмотрительно обзавелось стоянкой для машин, детскими качелями и моргающим неоновым светом изображением чашки. Очевидное предприятие общественного питания представляло собой нечто среднее между баром, бистро, придорожной корчмой и отелем. Во всяком случае, усталый путешественник мог здесь пообедать, выпить пива, или чего покрепче, либо ограничиться бодрящим кофе, а при необходимости - умыться, побриться и поспать пару часов в удобной кровати.
  Крогсы попадались часто.
  Семейство Берзиных, впечатлённое заботой о путниках, взяло с Мариса слово, что при первой же возможности он непременно покажет им такое заведение изнутри.
  Спустя, как и обещалось, час с небольшим бусик уже въезжал в зеленеющий вовсю двор хутора. Выйдя первым, Марис немедленно посадил на цепь бурно приветствующего его Ральфа. Эта мера предосторожности в последнее время была, пожалуй, несколько символической. Вошедший в силу пёс нарастил себе могучую шею, диаметром едва ли не больше собственной лохматой башки, так что постаравшись и прижав уши, он мог, не слишком затрудняя себя, освободиться от привязи. Ева уже давно поговаривала о собачьем "лифчике", застегивающемся на груди, но Марис пока не нашёл ничего, что подходило бы милому пёсику по размеру.
  Решив не загружать гостей этой, явно лишней для их нервной системы информацией, он помог им выбраться на волю. Надо отдать прибывшим должное: путешественники, несмотря на длинную дорогу, возраст и нервное ожидание, держались молодцами.
  Признаться честно, и Еве и Марису пришлось потратить немало сил, чтобы выучить сложные, с отчествами, имена Алексовой родни. Но вежливость никто не отменял, и, раз уж у русских гостей так принято, пришлось постараться.
  Алекс выскочил навстречу, едва бусик показался в воротах. И тут же оказался в объятиях. Его обнимали, целовали, тискали, оглядывали, кто-то уже сокрушался, что "мальчик похудел". Сценарий встречи ничем, в сущности, не отличался от того, который разыгрался бы, приедь Марис, скажем, к своей родне после долгой разлуки. Ну, может быть, здесь было чуть больше эмоций.
  Он отошёл к крыльцу, на котором уже стояли Ева и Соня, чтобы дать возможность вдоволь насмотреться на "дитятко", несмотря на свои годы всё ещё вызывающее умиление у родных. Наконец взрыв эмоций временно утих. Одновременно замолк взбудораженный столь явным отклонением от обычного распорядка и потому исходящий лаем Ральф. В этой внезапно наступившей тишине звонко прозвучал голос Евы. На правах хозяйки дома, она радушно приглашала войти внутрь.
  Едва взоры прибывших обратились к ней, возникла та же странная минута узнавания, как и в момент первого появления Алекса. С той только разницей, что Ева уже была к этому готова. Ведь их сходство, несмотря на дальность родства, было поразительным. Те же черты прослеживались у Алексея Артуровича и у дедушки - Артура Артуровича. От Евы не ускользнуло, как заботливо смотрит на этого высокого старика его жена. "Да, для него, вероятно, вся эта история - немалое потрясение", - подумала она, лихорадочно вспоминая, сколько же ему лет. Получалось, что то ли 72, то ли 73, пожалуй, для волнения основания были.
  Пока Алекс, не откладывая дела в долгий ящик, знакомил родню с невестой, скромно потупившей глазки, она шепнула Марису о своих тревогах.
  - Да я уж и сам смотрю, он всю дорогу молчит, переживает. Ничего, крепкий старик.
  Наконец зашли в дом.
  Марис, замыкавший шествие, постарался не слишком удаляться от старика, с плохо скрываемым волнением переступающего порог: "Кто его знает, что чувствует человек, впервые за семьдесят лет попавший в родной дом, как бы чего не вышло". Случайно он перехватил благодарный взгляд Марии Витольдовны, видимо разгадавшей его маневр.
  Некоторая неловкость, возникающая обычно, когда вместе собирается компания незнакомых людей, висела над столом. К тому же гости слишком устали от перелёта, чтобы затягивать ужин. Вопрос с ночлегом решили быстро: дедушку с бабушкой немедленно уложили в спальне, а Алекс с Соней и родители перебрались в пусть и не отделанную, но вполне пригодную для жилья мансарду. Прибывшим срочно требовался отдых.
  Ева привыкла к ранним подъёмам: Дору требовалось доить вовремя. К тому же они с Гайдой, почуяв свежую травку, вовсю требовали, чтобы их с самого утра выпускали пастись. Ночи, конечно, были ещё прохладными, но, поглядев на густую шерсть козочки, Ева справедливо рассудила: дешевле выпускать, чем бороться. Марис уже пару недель как установил "электрического пастуха", поэтому ни Дору, ни её дочку не было нужды привязывать.
  Вернувшись с ведром молока в дом, она обнаружила, что бодрствует не одна. Артур Артурович, почти неслышно шаркая по некрашеному полу тёплыми меховыми тапками, вышел из спальни, прикрыв за собой дверь. Тихонько, чтобы не разбудить ни жену, ни Мариса, спящего сладким сном младенца-переростка, поздоровался:
  - Здравствуй, дочка.
  Почему-то, хоть по возрасту, да и по родству Ева годилась ему разве что во внучки, это прозвучало так естественно, словно по-другому и не могло быть. У неё даже горло перехватило от той теплоты, с которой прозвучало приветствие. Справившись с волнением, она предложила было кофе, но старик отрицательно покачал головой. Подойдя к старой, видавшей виды печке, он присел на корточки и провёл рукой по её шершавому холодному боку. Подслеповато щурясь, он разглядывал ничем не примечательную поверхность, помогая пальцам найти что-то пусть и забытое, но знакомое. Ева с замиранием сердца смотрела, как гость ищет в её доме следы собственного детства. Наконец пальцы, нащупав какую-то не видимую глазу щербинку, замерли. Пожалуй, он и сам не знал, была ли эта щербинка с времён его детства, а возможно, в памяти сидела совсем другая печка, мало ли печек было на его детдомовском пути, но хотелось верить, что дом, где он родился, его принял.
  Стариковские колени протестовали, и, с трудом распрямившись, Артур Артурович - или всё же Георг? - тихонько зашелестел на кухню.
  - Молоко. У тебя корова?
  - Коза, - улыбнулась Ева, - Дора, от Густы осталась. Хотите?
  Молоко ещё не успело остыть. Ева смотрела, как ходит кадык на старой морщинистой небритой шее при каждом глотке. Ничего красивого в этой шее не было, но почему-то она не могла оторвать глаз.
  - Алекс сказал, нас у мамы двое было.
  Она не сразу сообразила, что речь идёт о Густе. Ну да, для этого старика она была самой настоящей мамой, так же, как и для её бабушки Эмилии.
  - Да, двое. Но бабушки уже нет. Она давно умерла, я и не родилась ещё. Папа приедет - расскажет.
  Она налила в блюдечко толику масла смазывать руки: тесто в большой миске за ночь поднялось и прямо само просилось на пирожки. Едоков ожидалось много, и Ева торопилась успеть к завтраку. Привычными движениями она выкладывала на противень аккуратные ряды будущего угощения, а старик, зажав в руке пустую уже чашку, тихонько сидел на видавшем виды венском стуле, и казалось, что так и должно быть. Старый дом его принял.
  Остальные тоже потихоньку просыпались.
  К завтраку поднялись все. К обитателям хутора присоединились в спешном порядке примчавшиеся из Риги Инга с Роландом - родители Евы. План на воскресенье выглядел очень просто: знакомство и ответы на вопросы.
  А вопросов накопилось немало.
  К столу в большой комнате пришлось придвинуть тумбу от Евиного рабочего стола - иначе большая компания вряд ли смогла бы разместиться. Аромат свежей выпечки, причудливо смешивающийся с запахом кофе, разжёг нешуточный аппетит: пирожки и домашние сыры-твороги пошли на ура. Ева поймала одобрительный взгляд матери, явно впечатлённой хозяйственными способностями дочери. Было приятно.
  Едва дождавшись окончания завтрака, Артур Артурович приступил к расспросам:
  - Расскажите о маме, Роланд, какой она была?
  От волнения, да и оттого, что взрослого почти незнакомого мужчину приходится называть просто по имени без всякого отчества, вопрос прозвучал как-то беспомощно, по-детски. Хотя это как раз было понятно - маленький Георг покинул этот дом в годовалом возрасте, и отказать ему в праве узнать больше о родной сестре было невозможно. Роланд понимающе кивнул:
  - Мама была очень красивая.
  Он рассказывал, а перед глазами слушателей вставал образ женщины, которую они никогда не видели, но которая, тем не менее, имела своё очень прочное место в семейном пантеоне.
  Эмилия тоже очень любила книги.
  Молоденькой девочкой, едва окончив школу, отправилась она в собственное жизненное плавание, предполагавшее наличие в её жизни множества книг. Так и вышло. Еще студенткой заочницей - Густа настояла, чтобы девочка во что бы то ни стало не замахивалась на меньшее, чем университет, - она получила место в научной библиотеке в академгородке Саласпилса. Это, конечно, была не совсем Рига, но каким-то получасом езды до столицы можно было пренебречь. Особенно если учесть, что сотрудникам академгородка выделялись квартиры. Где ещё она, хуторская девчонка, могла рассчитывать на такую роскошь: проводить целые дни с горячо любимыми ею книгами, а вечером приходить в свою, совершенно отдельную квартирку, которую даже не надо топить. Жизнь была прекрасна.
  Академгородок рос, расширялся, и соответственно росло число посетителей библиотеки. Оказалось, что некоторые приходят сюда не только ради книг, но и ради внимания роскошной блондинки, заведующей книжным богатством.
  Девушки могут быть очень стойкими, но любовь рано или поздно находит путь к их сердцу. Не обошли сердечные дела и Эмилию. Кто первым на кого положил глаз, теперь уже было неважно. Важно, что в результате и появился на свет маленький Роланд.
  Папа - большой профессор, с множеством всевозможных медалей и наград, был давно и прочно женат. И, несмотря на любовь, не собирался разводиться с женой, уж слишком болезненным и хлопотным обещало быть это мероприятие. К тому же, оно сулило множество потерь, включая возможность выезда за рубеж, посещения всевозможных конференций и симпозиумов. Брак, как известно, в советские времена строго охранялся государством. Да и жена профессора держалась за мужнины блага изо всех сил
  Поэтому в свидетельстве о рождении Роланда значилась материнская фамилия - Нейманис.
  История, как и большинство подобных историй, была простой и банальной. Фёдор Игнатьевич беззаветно любил Эмилию и её малыша. Он помогал деньгами, регулярно вывозил их в Ригу на служебной машине "погулять", привозил подарки из каждой командировки... Но всё это происходило не то, чтобы совсем тайно, а скорее - шёпотом. Соседки не упускали случая перемыть кости, и мальчик не раз слышал, как умолкают на лавочке тётки, стоит ему пройти мимо. Иногда какая-нибудь особенно любопытная сплетница отваживалась задать мальчику прямой вопрос об отце. На что он, повторяя заученный дома урок, отвечал:
  - Я ещё маленький. Спросите маму.
  Маму спрашивать никто не решался: она несла материнство с гордо поднятой головой, ничуть не стыдясь ни своего чувства, ни ребёнка. Да и Фёдор Игнатьевич, по слухам, был скор на расправу.
  Так они и жили.
  Роланд уже ходил в школу и гордо отказывался от помощи с уроками, которую регулярно предлагал появлявшийся выходными днями папа - уж больно скучным казалось тратить выходной на уроки.
  А потом что-то произошло.
  Роланд не знал, что именно случилось с отцом. То ли он по какой-то причине покинул Академгородок, то ли что иное. Из его и маминой жизни он попросту исчез. Вместе с подарками и прогулками на автомобиле.
  Мама изменилась тоже. Она ходила сумрачная, порой задерживалась вечерами. А Роланд отвечал на вопросы соседок, что мама скоро придёт.
  По-видимому, рассказчику не слишком нравилось ворошить прошлое. Да и кто бы мог упрекать сына за любовь к матери и желание оградить её или её имя от всяческих пересудов. Но с другой стороны - Роланд это отлично понимал - здесь сидели те, кто имел право знать всю правду. Кто же больше, чем брат имел право знать о жизни сестры, разлученной с ним в годовалом возрасте.
  И рассказ продолжался.
  - А потом мы переехали в Ригу...
  Он вспоминал о том, как мама, придя домой, сграбастала его, уже большого и очень даже независимого десятилетнего подростка в охапку и закружила по комнате
   Мы переезжаем, сынок.
  Никогда раньше он не подозревал, сколько вещей может поместиться в одной квартирке. Мешков, которые где-то раздобыла мама, не хватало, и оставшиеся вещи они в четыре руки паковали в большие белые-пребелые наволочки.
  Роланд до сих пор отлично помнил, как на его невнятное возражение по поводу того, что эти наволочки потеряют белизну, мама ответила:
   Это ничего, это неважно. Поверь мне: пыльные наволочки - очень маленькая цена за свободу.
  Утром приехала машина, и большие шумные грузчики таскали на плечах их нехитрый скарб под неодобрительными взглядами поджавших губы соседок.
  Так они переехали в Ригу.
  И Роланд немедленно понял, что имела в виду мама, говоря о свободе: здесь вопрос отцовства никого не интересовал.
  Во всяком случае, любопытствующих соседок, готовых остановить подростка, чтобы задать ему нескромный вопрос, не наблюдалось. И если в обмен за это нужно было, чтобы солнце в окна их полуподвальной квартирки попадало только под вечер, да и то ненадолго, а гружёные составы, даже ночью шедшие по совсем близкой насыпи заставляли дребезжать стекла в буфете, обитатели квартиры не возражали. Особенно Роланд, который не только быстро адаптировался к новой школе, но и распробовал, что такое закоулки и потайные места в далеко еще не восстановленной после войны Риге.
  Ева впервые и с огромным удивлением узнала, каким хулиганом, оказывается, был в детстве отец, до сих пор выглядевший в её глазах более чем респектабельным бизнесменом. Даже мама, видимо, не подозревала о детских похождениях мужа.
  Не обращая внимания на удивлённые взгляды жены и дочери, Роланд продолжил рассказ.
  Они оба как-то очень органично вписались в этот город. Мама работала в Государственной библиотеке, помещавшейся тогда в самом центре Старой Риги на Дворцовой улице. И она по-прежнему была самой красивой. Он встречал маму после работы, они пешком шли домой, и он ужасно гордился тем, как прохожие мужчины провожают ее глазами.
  Время шло.
  Как-то однажды мама сказала, что встречать ее не надо, и она вернется домой попозже. С этого дня традиция изменилась и "попозже" стало нормой. Он ужасно ревновал, но ни за что на свете не признался бы в этом самому себе. И, раз уж мама хранила тайну, постарался поменьше ходить в "Старушку ", чтобы случайно не испортить то, что, по-видимому, было ей дорого.
  Со своим избранником мама познакомила его только, когда он получил паспорт.
  - Ты уже взрослый, сынок. Я надеюсь, ты меня поймёшь.
  С маминым другом - Айваром они сразу нашли общий язык. Тем более что его присутствие в доме, благодаря и профессии - лётчик, он то и дело улетал и возвращался в соответствии с расписанием, - и характеру нисколько не было обременительным. Жизнерадостный дядька стал и его другом.
  Сильно укрепили начавшуюся дружбу "жигули". Вишневая "пятерка", тогда едва появившаяся, вскоре поселилась у одного из окон на зависть соседям и одноклассникам. Тогда же состоялся и "мужской разговор":
   Парень, я тут специально узнавал, подросткам тоже можно курсы заканчивать. Права, правда, дадут только после восемнадцати, но выучись, пока молодой.
  Айвар не заигрывал, он просто хотел, чтобы все были счастливы.
  Мама выучилась первая.
  Она оказалась лихим водителем. Почему-то её словно завораживала и сама дорога, серой асфальтовой полосой ложившаяся под колеса, и - возможность независимо ни от какого расписания оказываться в новых местах, останавливаясь, где понравится. Машина сильно изменила жизнь. То есть будни шли своим чередом - работа, дом, школа и отлёты-прилёты Айвара. Но выходные изменились самым решительным образом: мама рвалась в путь. При первой же возможности они покидали квартирку с полуподвальными окнами и дребезжащим буфетом и, закинув в багажник при случае добытую палатку, отправлялись путешествовать. Иногда, в страду или на праздники, ехали сюда, на затерявшийся в лесах хутор. Но чаще мама, пользуясь служебным положением - как ни крути, а работа в библиотеке означала доступ к множеству полезной для путешественника информации, - составляла маршрут, по которому они странствовали всем семейством. В этом случае право рулить уступалось Айвару, а она, исполняя роль штурмана, гордо командовала, вооружась картой. Так они объездили не только Латвию, но и Литву, Эстонию и даже Белоруссию. Дапьше забраться уже не удалось. Мамина мечта добраться до Черного моря осталась мечтой.
  Роланд замолчал и потянулся к давно опустевшей чашке.
  Заслушавшаяся Ева вдруг опомнилась, что обязанности хозяйки кроме неё выполнять некому. Никогда прежде она не слышала подробностей жизни рано ушедшей из жизни бабушки.
  После легкой суматохи с кофемашиной и чайником - гости предпочитали именно чай - рассказ продолжался.
  Эмилия - красивая, веселая, живая вставала перед слушателями, обретая собственное место в их памяти. Так и виделись вишневые "жигули", приближающиеся к хутору.
  - Помнишь, сколько мы путешествовали? - обернулся он к жене, с готовностью закивавшей в ответ.
  Инга тоже присоединилась к рассказу.
  Роланд, в отличие от матери, недолго скрывал свою избранницу. Едва ли не сразу после знакомства он привёл ее в дом, чтобы представить маме. Эмилия, как, впрочем, и Айвар приняли её немедленно и безоговорочно. Выбор сына не обсуждался. Более того, Айвар похлопотал, чтобы выбить молодым место в каком-то лётном общежитии. Но это ни в коем случае не отменяло общих поездок. Просто теперь в "жигулях" было не трое, а четверо путешественников.
  - А потом случилась авария, - Роланд замолчал, собираясь с мыслями.
  - Помнишь? - он посмотрел на жену.
  Разумеется, Инга помнила. Разве забудешь тот жестокий токсикоз, который буквально лишал её всех сил. Не то, что путешествовать, она с ужасом думала о том, как добираться до работы: едва окончившей университет и года не проработавшей молодой учительнице непозволительно было бы опаздывать на уроки.
  Поэтому в тот весенний день Эмилия отправилась на загородную прогулку вместе с Айваром. Никто не ожидал, что эта поездка станет последней.
  Фура, управляемая пьяным водителем, не оставила им ни малейшего шанса...
  Над столом повисла тишина.
  Артур Артурович, жадно впитывавший в себя каждое слово рассказа, как-то вдруг сразу сник и пригорюнился, подперев седую голову большой натруженной рукой.
  Минорное настроение развеяла Мария Витольдовна. Выпрямив старческую спину, она с вызовом, не адресованным, в сущности, никому конкретному, произнесла:
  - Зато она была счастлива. Что может быть важнее счастья?
  Вопрос, конечно, был риторическим, и возражений ни у кого не нашлось. Да и что тут скажешь?
  Грустная тучка, повисшая было над столом, рассеялась.
  Да и солнце, уже давно заглядывавшее в окна, манило обещанием лета.
  Компания плавно переместилась во двор, сильно заинтересовав соскучившегося в одиночку Ральфа. Тот, еще с вечера получивший от Мариса строгий наказ "гостей не пугать", исправно молчал и с удовольствием принял порцию ласки от абсолютно не боящейся огромного пса Сони.
  Алекс, которому не терпелось похвастаться новообретенными навыками строителя, с гордостью демонстрировал родным и невесте собственные достижения. Даже Марис - профессионал - должен был признать, что парень действительно заслуживает похвалы, а мелкие огрехи, которых всегда множество на любой стройке, не стоят внимания. Папа ахал, дедушка одобрительно кивал, а Соня страшно гордилась. В общем, бенефис удался на славу.
  Правда, от Сони не ускользнуло, что внимание Алины Матвеевны и Марии Витольдовны ее скромная персона привлекает куда больше, нежели трудовые подвиги сына и внука. Собственно, удивляться не приходилось. Соня отлично понимала, что и её саму, как женщину, куда больше бы волновали семейные отношения, нежели заново выложенная черепица.
  Она только надеялась, что смотрины пройдут успешно, и не мешала любимому наслаждаться заслуженным восхищением. Девушка отважно улыбалась и делала вид, что всё идёт как должно.
  А пока молодой человек купался в лучах славы, незаметно настало время обеда. И во дворе потихоньку накрывался большой "артельный стол".
  Конечно, это был далеко не тот стол, который когда-то сколотил на новоселье создатель этого хутора. Тот уже давным-давно послужил растопкой для печи. Этот - новый, пахнущий свежим деревом, тоже был детищем Алекса. И на нём уже потихоньку появлялись приметы скорого обеда.
  Инга, решив помочь дочери, уже развернула во всей красе свои кулинарные таланты, и из дома во двор то и дело пробивались вызывающие изрядный аппетит ароматы.
  Соня с Евой в четыре руки споро накрыли стол, и компания заняла места на широких скамьях вокруг стола, где уже блестел под солнцем янтарный, посыпанный свежей зеленью бульон, разлитый по большим керамическим чашкам. Смекнув, что ожидаются вкусности, Ральф незамедлительно покинул пост, который сам себе назначил неподалёку от хозяйских машин, охраняя их особенно бдительно, и перебазировался на "приличное", примерно в метр от стола расстояние, которое, как ему казалось, ничем не выдавало заинтересованности в пище.
  Собачья хитрость не осталась незамеченной.
  - Можно, он с нами посидит?
  Отказать Артуру Артуровичу, с искренней симпатией взиравшему на лохматого сторожа, Марис не решился:
  - Иди сюда, герой.
  "Герой" немедленно принял приглашение, переместив мохнатый зад к самой скамейке, оказавшись совсем рядом со старым, и потому не опасным гостем. После недолгого ритуала знакомства пёс позволил старику запустить жилистые руки в свою густую шерсть. Оба наслаждались общением до тех пор, пока пальцы гостя не нащупали шрам на лопатке.
  - А это откуда?
  Теперь рассказывать пришлось уже Еве.
  И как прикажете выкручиваться, чтобы, говоря о ране, не пугать стариков бандитским нападением? К тому же она и забыла, что мама с папой в общем-то практически не в курсе происходившего. Как-то так уж с детства повелось - родителям лишнего не сообщать, не будоражить. Папа еще куда ни шло, а мамины учительские рефлексы то и дело срывались на нотации, безопаснее выходило помалкивать. Но тут уж выбирать не приходилось, как говорится "назвался груздем"... В общем, Ева очертя голову кинулась в повествование.
  Естественно, реакция получилась вполне ожидаемой.
  В первый момент она даже испугалась, что папа включит крайне редко применявшийся дома "командный голос" и выдаст что-то вроде "немедленно домой", но вовремя вспомнила, что теперь она взрослая, и её дом - здесь. Поэтому стоически перенесла вздохи мамы и хмурые взгляды папы, - реакции очень страшные, но, впрочем, по сравнению с причитаниями Алины Матвеевны более чем скромные. Экспрессия, с которой она охала и заламывала руки, поражала воображение. "Надо же, какие мы, оказывается, разные", - мелькнуло в голове у Евы, и она украдкой покосилась на Соню, тоже пребывавшую в некотором ступоре от столь бурного изъявления чувств.
  Она вовремя догадалась сменить тональность и подать происшедшее, как приключение, цветасто разукрасив собственное сольное выступление со сковородкой и вполне пиратскую отвагу Сони, в порыве энтузиазма расстрелявшую ни в чем не повинную кабанью голову. Юмор сделал свое дело, и уже никто не заламывал руки, невзирая ни на сотрясения мозга, ни на сломанные рёбра. Более того, взгляды, которые новая родня бросала теперь на Соню, явно потеплели. Очевидно, темперамент будущей невестки пришелся ко двору. И, кстати, судя по тому, как переглянулись мама с папой, у них тоже появилась ещё одна причина гордиться дочкой. Даже Марис, который, казалось, знал эту историю от начала и до конца, и тот приосанился от гордости за избранницу.
  Один Ральф ни на что не отвлекался, продолжая наслаждаться почесываниями, которыми щедро награждал его заезжий старый гость. Он к тому же по-прежнему надеялся урвать удобную минутку и выпросить пирожок-другой у доброго дедушки.
  Это был какой-то очень странный день, щедрый на рассказы и на угощения. Ибо как-то неловко сидеть за столом, на котором ничего нет. Поэтому, не успело солнце докатиться до вершин сосен, на столе вновь появились чашки и выпечка - Инга привезла большую корзину домашнего сдобного печенья.
  Тут уж Ральф утратил всякие остатки совести и, перегородив мохнатой тушей дорожку, потребовал свою долю. Краем глаза он, конечно, косился на Мариса, обычно не позволявшего такого панибратства, но, судя по всему, сегодня многое сошло бы ему с рук, точнее, "с лап", поскольку хозяин, слишком занятый гостями, и не подумал ничего запрещать. А потому псу досталось и печенье, которое он с наслаждением жевал, вновь переместившись поближе к дедушке, так душевно умеющему чесать за ухом.
  Новостью оказалась и находка с семейной тайной.
  Собственно, не совсем так.
  Новоприбывшие родственники, разумеется, знали о неожиданно найденных на хуторе документах, подтверждающих родство,. Но вот события, которыми сопровождалась находка, от сгоревшего ноутбука, до провалившегося под пол козлёнка, до сих пор оставались "за кадром". И уж конечно не Алекс - серьезный ученый муж - стал бы рассказывать о таких мелочах.
  Роль рассказчицы взяла на себя Ева.
  И постаралась не ударить в грязь лицом, не впадая при этом в крайности, вроде скандинавского эпоса. Судя по тому, с каким интересом впитывали информацию слушатели, рассказ удался. Тем более что присутствующие здесь участники время от времени вставляли свои "пять копеек" в нужных местах, невольно подчеркивая драматичность недавних событий. А уж когда Марис с тайной гордостью изобретателя продемонстрировал вполне современный, но замаскированный "под старину" установленный в хлеву сейф, даже Алексей Артурович, до этого старательно демонстрировавший легкий скептицизм, не смог удержаться от того, чтобы потрогать руками странное сооружение.
  И уж, разумеется, настоящий фурор произвела шкатулка, немедленно оттуда извлеченная. Каждый посчитал своим долгом прикоснуться руками к вместилищу родовых тайн. Артуру Артуровичу, как сыну Густы, а стало быть, по общепризнанному мнению имеющему несколько большие права, нежели остальные присутствующие, доверили открыть ее небольшим ключиком.
  "Хорошо, что драгоценностей тут больше нет", - мелькнула у Евы мысль, которой она немедленно устыдилась. Хотя сама понимала, что стыдиться ей нечего, но отчего-то неловкость не проходила. Вывел её из этого состояния Марис, очень своевременно положивший на плечо свою большую и такую уверенную руку. "Всё в порядке, - казалось, говорила эта рука. - Ты всё делаешь правильно". И Ева тут же успокоилась.
  Свидетельства о рождении лежали сверху.
  Конечно же, с них давно были сняты и нотариально заверены копии, которые вся семья Берзиных увидела бы уже завтра, но кто бы не захотел подержать в руках подлинные документы. Особенно пристального внимания они удостоились со стороны Марии Витольдовны. Сам же Артур Артурович отнесся к их появлению куда более спокойно, чем к сейфу или шкатулке. Как видно, бумаги волновали его куда меньше предметов.
  Но кто бы стал придираться к старику, на которого свалилось так много новой и необычной для него информации. Да и день, по правде говоря, уже давно закончился. И хотя майские вечерние сумерки вовсе не кажутся тёмными, давным-давно пора было спать - завтра предстоял новый очень насыщенный день.
  
  4.
  
  
  Утром Марис всё на том же бусике отвез их в Ригу.
  И завертелась бумажная круговерть.
  В сущности, неизвестно, кому досталось больше, - гостям, ни слова не понимавшим по-латышски и вынужденным полагаться на переводы, или юристам, которым по совместительству пришлось стать заодно и толмачами. Но надо отдать собравшимся должное, испытание с честью выдержали все. Несколько раз, поднимая глаза от бумаг, Ева отмечала про себя, с каким мужеством и любовью опекает мужа Мария Витольдовна. От неё, в отличие от Артура Артуровича, не требовалось ни подписей, ни согласий. Зато она отлично умела поддержать и внушить спокойствие.
  Алексею Артуровичу поддержка не требовалась, он, судя по всему, был весьма уверен в себе и самодостаточен, как и подобает учёному. Алекс же, которому после его недавних испытаний, казалось бы, уже никакой черт не страшен, тем не менее, с удовольствием демонстрировал невесте свое волнение, а Соня, под пристальным наблюдением будущей свекрови, преданно его успокаивала.
  Но, как говорил царь Соломон: "Всё проходит, и это пройдет".
  К обеду бумажный конвейер, наконец, иссяк.
  Вот тут-то Марис, который со свойственным ему спокойствием терпеливо ждал окончания этой вакханалии бумаготворчества, вновь взял управление на себя:
  - Вы проголодались, небось. Поехали, я обещал вам настоящий латышский крогс показать.
  И они поехали.
  Деревянный сруб, дощатые столы и широкие лавки, вкуснейшие отбивные, толстым одеялом покрывавшие ломтики деревенского, обжаренного с чесноком картофеля и свежее нефильтрованное пиво покорили гостей. Даже Алина Матвеевна, поначалу скептически поджавшая губы, быстро сменила скепсис на выражение восторженного изумления. Несколько нервно отреагировали россияне на хлебный суп - десерт из настоящего ржаного хлеба и цвет имел темный, ржаной. Но с первой же ложки мнение радикально изменилось.
  "Вкусно", - таков был общий вердикт.
  Дальше в планах стояла Юрмала. Море и солнце.
  И хоть это солнце уже давным-давно покинуло зенит и проделало изрядный путь к кромке моря, проложив на нем блестящую золотую дорожку, дела это не меняло. Пахло морем, соснами и скорым летом.
  Ева первая подала пример и вскоре уже вся компания, невзирая на возраст, разулась. Они неторопливо шли вдоль берега по белому сыпучему юрмальскому песку, теплому сверху и прохладному и чуть влажному у самой воды, там, где море щедро насыпало великое множество маленьких, размером с ноготь, белых и розовых ракушек.
  Вороны, на всякий случай настороженно косясь на гуляющих, деловито что-то искали в выброшенных на берег водорослях, а чайки время от времени оглашали окрестности резкими криками.
  Вода лениво шуршала и с тихим шелестом накатывала на берег.
  И лёгкий ветерок нес с собой смолистый аромат сосен, покрывавших прибрежные дюны.
  И казалось, можно бесконечно идти и идти вдоль берега, подсвеченного вечерним оранжевым солнцем.
  
  5.
  
  Закончилась и эта прогулка.
  Утром самолёт улетел, увезя с собой родителей Алекса, его бабушку и деда - Георга фон Дистелроя, всю жизнь прожившего под именем Артура Берзина и впервые узнавшего о своей истории.
  Несмотря на непродолжительность знакомства, прощание вышло трогательным.
  На хутор они вернулись вчетвером.
  По хорошему, Соне тоже давно пора было сидеть дома, в Гамбурге, и готовиться к защите дипломной работы. Но всё, что связано с Алексом и событиями, вихрем закрутившими всех четверых этой зимой, казалось куда важнее и интересней давным-давно уже написанного диплома.
  Потому у печки, затопленной по случаю дождика, они вновь сидели в полном составе. Кофе, тихо звучащий Вивальди и уютное потрескивание поленьев с заданием не справлялись - умиротворённого настроения так и не возникло. Слишком много животрепещущих вопросов до сих пор оставались нерешёнными
  Восстановление фамильного имени, в которое они так оголтело ввязались, обещало быть затяжным, хоть и не безнадёжным. Оба немецких адвоката, возможно, впервые в жизни игравшие в столь крупную игру, горели энтузиазмом и грозились восстановить не только фамилию, но и права собственности на имущество прадеда фон Дистелроя - на акции того самого концерна, в котором работал Алекс.
  Ева временами задумывалась, а нужна ли ей вся эта суматоха? Вроде бы и так неплохо. Есть профессия, есть дом, а с недавних пор - и целое состояние в виде фамильных драгоценностей, с которым, в общем-то, пока тоже непонятно, что делать.
  Но стоило ей взглянуть на жениха и кузена, азартно обсуждавших планы будущего "покорения мира", которое непременно произойдёт, едва только будут восстановлены права наследников, как малодушие тут же отступало. И есть Густа... В конце концов, для того ли её прабабка хранила тайну, чтобы она - любимая правнучка - просто так, от лени и душевной сумятицы отказалась от всего, чего добились предки.
  К тому же Ева понимала точно: враг - а в том, что Рудольф Шварц именно враг, никто не сомневался, - не остановится. И чем слабее будут они, тем больше вероятность, что враг нападёт. Сильный пожирает слабого - этот закон природы любому хуторянину известен с детства. Не хочешь, чтобы тебя топтали - будь сильным. А делать вид, что ничего не произошло, и продолжать тихую хуторскую жизнь... Уж очень похоже на детскую игру, когда малыш закрывает лицо руками и искренне считает, что он спрятался только потому, что ничего не видит. Нет! Этого допустить нельзя. Она перевела достаточно детективов, чтобы знать: если есть враг, он непременно атакует, и лучше бы быть к этому готовым.
  Уйдя в свои мысли, на какой-то момент она отвлеклась от обсуждения, которое, как оказалось, идёт полным ходом. Марис уже сидел вплотную к будущему свояку, пристроив большую руку на спинке его стула, а Алекс с невероятной скоростью печатал план того, что по мнению этих двоих срочно требовалось воплотить в жизнь.
  Соня по всей видимости тоже предоставила мужчинам право распоряжаться будущим. Она тихонечко разбиралась с содержимым шкатулки, так и оставшейся в доме после памятного разговора за артельным столом. Кроме смотренных-пересмотренных свидетельств о рождении там оставался еще целый ворох непрочитанных документов один другого старше.
  "Вот что значит - историк культуры", - подумала Ева, с улыбкой глядя на черноволосую красавицу, вооружённую лупой. Ей самой было куда интереснее переводить вымышленный детектив, чем разбираться с почти уже нечитаемыми старинными бумагами. Зато Соня явно получала живейшее удовольствие от процесса: аккуратно, руками в белых нитяных перчатках, она доставала очередной артефакт и, прежде всего развернув, складывала в специально для этого приготовленный пластиковый конверт.
  "Надо же, небось с собой привезла и перчатки и всё остальное", - наблюдать оказалось куда интереснее, чем вникать в мужской разговор. Приготовив свежий кофе, она вновь устроилась у камина, не участвуя в энтузиазме присутствующих. Мужчины строили планы, а Соня - та, как настоящая волшебница, колдовала над каждым документом. Уложив его в папочку, она внимательно читала содержание, что-то при этом конспектируя. Рядом лежал большой лист бумаги, на котором появлялись порой квадратики и стрелочки.
  И только Еве сегодня ничего не хотелось делать - слишком утомительной и хлопотной выдалась неделя для хозяйки хутора. И тело и разум просили отдыха, и она тихонько задремала в мягком кресле.
  Однако день тянулся своим чередом. Сквозь дрёму пробилось очень знакомое шуршание шлёпанцев, которому вторило дребезжание стекла в старом буфете. Шлёпанцы несли своего владельца в сторону кухни. Там шуршание сменилось тихим щелчком открывающейся дверцы холодильника. Несколько мгновений тишины, вздох, хлопок и шлёпанцы зашуршали обратно в комнату. "Холодильник навещает, кормить пора", - перед закрытыми глазами мелькнул услужливо вызванный из памяти образ Мариса, заглядывающего в недра хранилища пищи. Пришлось сделать небольшое усилие, чтобы из уютного полусна вернуться к реальности. Как оказалось, реальность изо всех сил намекала, что час обеда давным-давно уже наступил. Пришлось подниматься и отправляться на кухню: обязанности хозяйки никто не отменял.
  Беглый взгляд в окно обнаружил, что мелкий, какой-то сиротски-жалостный дождик загнал в конуру даже Ральфа. Однако прилично воспитанный пёс выбрался наружу, чтобы поприветствовать хозяйку, несущую вкусно пахнущее угощение. Дождь дождём, но обед - пожалуйте по расписанию, этот принцип пёс исповедовал неукоснительно.
  Серенькое небо даже не думало сегодня менять цвет, похоже, дождик зарядил надолго. Чтобы развеяться, Ева замутила на скорую руку пирог, но - не помогло, при первой же возможности она снова задремала в кресле, тихо удивляясь про себя, каким образом остальные обитатели дома умудряются настолько бодро и целеустремлённо продолжать начатое: Алекс с Марисом активно строили свои амбициозные планы, а Соня - та, не отрываясь, ковырялась в содержимом шкатулки: стопка бумаг, зачехлённых в пластиковые папки, выросла уже до внушительных размеров. Но даже завидовать такому энтузиазму было лень. Ева честно пыталась соответствовать обстановке, но удавалось это с трудом. Окончательно устав от обилия технических терминов, - "Надо же, откуда у них вдруг появились эти слова?" - мелькнула заблудившаяся где-то на заднем плане мысль, она углубилась в недавно купленный журнал.
  К вечеру мужчины всё-таки до чего-то договорились. И видимо, до чего-то интересного, ибо выглядели оба, как коты, наевшиеся сметаны. Но в отличие от сметаны, интеллектуальными достижениями можно и поделиться, что Алекс и попытался сделать, хоть и безуспешно. Соня, в чьих глазах в этот момент ничто не могло конкурировать с содержанием шкатулки, каковую она с завидным упорством продолжала терзать, попросту отмахнулась от него. Слегка обескураженный, он попытался привлечь внимание Евы, чьей кротости хватило только на вопрос: "До завтра терпит?" Поняв, что сегодня восторгов и аплодисментов не случится, молодой человек попытался ненадолго изобразить обиженного, но был быстро остановлен обычно немногословным Марисом:
  - Оставь их, теоретик. Зачем полуфабрикат показывать? Вот получим от Теодора подтверждение, тогда и расскажешь.
  Даже в своём ленивом состоянии Ева обратила внимание, что мужчины явно перешли от теории к действиям, раз уж сделали очередной запрос адвокату. Видимо, задумка была интересной, и она дала себе слово завтра же непременно влиться в команду. Уж больно быстро и радикально менялась жизнь. "Если мы и впрямь унаследуем концерн, - масштаб наследства выходил за рамки её осознания, и слово "концерн" просто служило для обозначения материальных ценностей неизвестного объёма и величины, - с ним надо будет что-то решать". Ни у неё, новоявленной хуторянки, да и ни у кого из присутствующих, включая Алекса, учёного, но отнюдь не администратора, не было ни малейшего понимания, что с этим делать. Теперь Ева гораздо лучше ощущала, что чувствовала маленькая Густа, впервые попав в огромную усадьбу и не понимая ни единого слова нового для неё языка. В сущности, ситуация повторялась, просто масштаб проблемы был несколько побольше. Хотя, пожалуй, Ева была куда лучше готова к испытаниям, чем маленькая хуторская девочка. И она-то уж точно была не одна - у неё был Марис! Надёжный, как скала, он не даст в обиду и защитит, если нужно. Да и Алекс с Соней - вполне свои. Это Ева чувствовала совершенно определённо.
  Нет, её жизнь несомненно выходила на новые рубежи, куда большие, чем жизнь сельской жительницы, ведущей переговоры со строптивой козой или переводчицы, с восторгом принимающей похвалы редактора. Вновь и вновь она вспоминала дневники Густы, сравнивающей себя с Брунгильдой. Казавшееся наивным сравнение теперь обрело совсем иное звучание - надо быть в душе Брунгильдой, чтобы с готовностью встречать испытания. Жизнь - это битва. Просто противники бывают разные. Можно, конечно, ограничиться козой и не желать большего. Но если ты выходишь в большой мир, то против тебя оборачиваются рога и копыта совсем другого размера, и без отваги и готовности встретиться с трудностями любой, самой неизвестной величины там делать нечего. Что же, она выдержит. Ради Густы, преодолевшей столько преград во имя будущего. Ради представителей рода фон Дистелроев, сумевших своим умом и трудом создать пока ей неизвестное, но очень большое нечто, именуемое собирательным словом "концерн", но состоящее из разных частей, в каждой из которых содержалась частица души создателя. Ради семьи, - Ева оглядела присутствующих, задержав взгляд на Марисе, большом, надёжном и очень любимом. Ради будущего, ради их будущих детей, ради детей Алекса и Сони, - Ева не сомневалась, что за этим дело не станет. Да, и ради других людей, им же тоже нужна помощь. Надо просто придумать, как правильно обустроить эту новую неизвестную пока жизнь. И если мужчины изобрели что-то интересное, непременно надо будет им помочь.
  Поток мыслей прервался, ибо Соня, до сих пор сидевшая тише воды, ниже травы, пришла вдруг в неописуемое возбуждение, что выразилось воплем и потрясанием бумагами.
  Алекс, панически заметавшийся было в поисках вредителя, напавшего на его ненаглядную, создал дополнительную суматоху, впрочем, быстро улёгшуюся. Ибо очевидным являлось, что единственным источником такого неописуемого возбуждения были артефакты из шкатулки.
  - Смотрите! Смотрите, что я откопала! - в голосе девушки звучало ликование.
  Убедившись, что внимание всех окружающих сосредоточилось на ней, она с гордостью продемонстрировала разложенные на столе листки с начерченными от руки квадратиками и стрелочками:
  - Вот!
  Все послушно склонились над схемой, но, судя по продолжающемуся молчанию, озарение не посетило никого.
  - Да посмотрите же! - в отличие от Мариса, эта барышня не обладала и десятой долей его терпения. Она аж приплясывала на месте, пытаясь таким образом ускорить понимание окружающими результата её исследований.
  Поняв, что метод не работает, она снизошла до объяснений. Следуя за карандашом, используемым в качестве указки, вся троица послушно следовала нанесённым на бумагу маршрутом, где вместо населённых пунктов каждый квадратик носил имя человека. "Генеалогическое дерево", - вспомнила название Ева, с удивлением обнаружив себя и Алекса в самом низу разветвлённой схемы. Почему-то, найдя в шкатулке свидетельства о рождении детей Густы, она никогда не задумывалась, а кто же был прежде них. Упоминания об отце Георга, фон Дистелрое-старшем, как-то оказалось достаточно. Ей и в голову не приходило, что шкатулка могла содержать столько информации о предках. Оставалось только восхищаться целеустремлённостью Сони и послушно следовать за кончиком карандаша, переходящего к новым и новым именам. В глазах рябило от Вильгельмов, Анн-Марий, Фредериков и Александров.
  В какой-то момент Дистелроев сменили Ашберги. Вдруг глаз зацепился за фамилию, показавшуюся настолько знакомой, что Ева не поверила самой себе и принялась перечитывать содержимое привлёкшего внимание квадратика. Но Марис опередил её, озвучив вертевшийся на кончике языка вопрос:
  - Погоди, это какой Кетлер?
  - Фредерик-Казимир. - Соня видимо решила, что почерк оказался неразборчивым.
  - Нет, погоди, - Марис в свойственной ему манере продолжал добиваться ответа. - Я вижу, что Фредерик-Казимир. А вот тут, выше?
  Он бесцеремонно тыкал пальцем в квадратики, до которых пока не добрался кончик карандаша.
  - Вот тут, я вижу: Якоб, Вильгельм и Готхард. Это что, тот самый Готхард Кетлер?
  Ева смотрела на лист, в который почти обвинительным жестом упёрся палец любимого, и чувствовала, как краска заливает её лицо, шею и грудь. У неё даже перехватило дыхание, ибо прежде, чем Соня открыла рот для ответа, она уже знала: "Да, тот самый".
  Алекс, для которого история Латвии была сплошным белым пятном, смотрел на происходящее большими глазами, абсолютно не понимая, что произошло только что.
  Соня, наконец, догадалась.
  - Ой. - Она в смущении даже прикрыла на секунду ладошкой рот, - Я даже не подумала.
  - Да о чем ты не подумала? Кто-нибудь мне скажет, что происходит?
  Алекс переводил взгляд с одного на другого участника немой сцены, ожидая ответа.
  - Скажу. Я скажу.
  Казалось, что больше уже краснеть некуда, но, видимо, Еве это удалось. Во всяком случае, она чувствовала, как горячая волна вновь заливает лицо, но понимала - сказать Алексу правду должна именно она.
  Стараясь не обращать внимания на уставившуюся на неё Соню и на Мариса, пока не убравшего руку с бумаги, она сказала то, о чём, как ей теперь казалось, могла бы догадаться и раньше, только открыв шкатулку с драгоценностями. Ну кому же ещё могло принадлежать такое богатство?
  - Происходит то, что Соня, исследовав документы, вывела наше генеалогическое дерево. И если она не ошиблась, - Ева проигнорировала протестующе поднятую руку подруги, - если она не ошиблась, то по отцовской линии мы с тобой являемся потомками герцога Курляндского - Екоба Кетлера. А он, если я правильно помню историю, был внуком магистра Ливонского ордена Готхарда Кетлера.
  Она говорила и ощущала гордость. Гордость за предков, оставивших немалый след в истории. Но в то же время в душе непостижимым образом вместе с гордостью шевелился страх. Не такой сильный, какой она испытала, обнаружив в своём доме бандитов, и не то чувство досады, когда едва не съехала в кювет. Скорее, это было похоже на робость, порой возникающую, когда ты приближаешься к чему-то большому и незнакомому, и непонятно, как оно себя поведёт. Здесь факторов неизвестности возникало столько, что робость, пожалуй, была уместной.
  Алекс смотрел на неё во все глаза, а лицо - и уши, отметила машинально Ева, - с каждым словом, казалось, краснели ещё больше. Видимо, эта фамильная черта передалась обоим прочно и навсегда.
  Соня уже не в первый раз удивлялась тому, как хорошо будущие латышские родственники знают историю своей страны. Вряд ли её германские друзья смогли бы так уверенно называть пофамильно и поимённо баронов и герцогов. С другой стороны - выступила с уточнением профессиональная щепетильность - до Бисмарка, объединившего Германию, там баронов было больше, чем могло удержаться даже в самой вместительной голове. Здесь же речь шла об одном, зато оставившем весьма внушительный след в истории. Разумеется, люди им гордились. И это вызывало уважение.
  Ева, закончив краткий исторический экскурс, оглядела присутствующих, поймав изумлённый взгляд Алекса, одобрительно-подтверждающий - ни в чем не ошиблась - будущего дипломированного историка культуры и, светящийся невероятной гордостью, - Мариса. В ней было столько любви, что казалось - мгновение - и она, перелившись через край, хлынет и затопит её всю, поглотив без остатка. Этот большой парень буквально излучал надёжность и преданность. И это было хорошо.
  Алекс, похоже, воспринял информацию со стоицизмом учёного, столкнувшегося с очередной проблемой, требующей решения. Ибо немедленно задался поисками оного:
  - И что теперь с этим делать?
  Этот, казалось бы, по-детски бесхитростный вопрос, требовал ответа. Причём от каждого.
  Его уже не раз успела мысленно задать себе и Ева: "А что с этим делать?"
  Можно, разумеется, сделать вид, что квадратики, нарисованные на бумаге, не имеют к ним ни малейшего отношения. Тем более что вопросов, требующих неотложных решений и без того предостаточно.
  Марис, словно читая её мысли, попытался вновь их систематизировать. Смена фамилии соседствовала с необходимостью предпринять упреждающие шаги на случай возможных, более того, весьма вероятных нападок Рудольфа Шварца, а то и ещё какого-нибудь любителя поживиться за чужой счёт. Здесь же, в списке то ли проблем, то ли неотложных дел значилось принятие в собственность всего наследия прадеда фон Дистелроя, всех "заводов-пароходов", обозначаемых в разговоре словом "концерн", и необходимостью вникать в его работу. К тому же казалось абсолютно нерачительным содержание огромного состояния, полученного в виде камней и драгоценностей, валяющимся, пусть и в банковском сейфе под надёжной охраной, но безо всякой пользы.
  Каким образом повлияет на события изваянное Соней генеалогическое древо, было совершенно неясно, но вероятность того, что обязательно повлияет, выглядела весьма внушительной.
  - Да, задачка. - Алекс продолжал осмысливать информацию.
  Решив прибегнуть к традиционному способу снятия напряжения, Ева включила кофеварку. Привычное шипение, разносящее по дому всеми любимый аромат, слегка разрядило обстановку. Бароны там в роду или нет, в любом случае ничего, кроме порции хорошего кофе не придумано для передышки в стремительной череде событий.
  Дождавшись, когда получит свою чашку, честно наполненную кофемашиной, Соня вытащила очередную бумагу.
  Старинный артефакт был вполне профессионально упакован в пластик, но, судя по выражению её лица, где к любопытству и подобающей случаю загадочности примешивалась некая доля торжественности, являл собой нечто заслуживающее особого внимания. Документ был вручён Еве с напутствием:
  - Вот, возьми. Прочитай вслух.
  Разумеется, из всех присутствующих она - профессиональный переводчик - единственная могла читать, быстро переводя с листа для всех присутствующих. Даже несмотря на современную упаковку, документ внушал мысль о древности, а дата, указанная в конце письма, лишь подтверждала эту мысль: 16 ноября 1670 года. Никогда прежде ей не приходилось читать письма, отправленные более трёхсот лет назад. Чернила, нанесённые, видимо, ещё гусиным пером, давно выцвели и слова, написанные острыми готическими буквами, разбирались с трудом: "Mein lieber Alexander..."
  Все посмотрели в правильный квадратик, куда Соня, немедленно ткнула карандашом, - судя по имени и дате, письмо адресовалось младшему сыну Екаба, которому в ту пору было едва ли двенадцать лет.
  "Мой дорогой Александр", - медленно продираясь через незнакомый почерк, Ева читала, борясь с неловкостью оттого, что письмо, написанное отцом младшему сыну, явно не предназначалось никому другому.
  - Не переживай. Для самого Александра это уже не имеет значения.
  Удивительно, но Марис каким-то образом неизменно догадывался, когда ей необходима поддержка. Как он это делал, оставалось загадкой. Важно то, что, как это часто случалось, сейчас он был полностью прав: через триста сорок или сколько там лет ни адресату, ни получателю не представлялось важным сохранение тайны.
  Если отбросить все, приличествовавшие нормам вежливости семнадцатого века формы и обращения, смысл послания сводился к следующему:
  "Дорогой сын!
  Ты уже достаточно вошёл в возраст, чтобы понять послание, которое диктует мне любящее отцовское сердце.
  На твою юную долю выпало немало испытаний, я полагаю, ты не забыл тяготы, которые обрушил на нас шведский король, и от которых не смог я уберечь ни своих детей, ни мать их, мою любимую жену Луизу Шарлотту. Однако мы превозмогли горечь бесславного плена и вернулись домой.
  Гораздо труднее оказалось найти дом свой, герцогство Курляндское, разрушенным и обезображенным. Так устроен мир, что соседское добро порой вызывает зависть и желание прибрать его к рукам не только у крестьян, но даже у тех, кто волею божьей был помазан на престол. И невдомёк им, что далеко не всё можно унести с собой - древо, насильно вырванное из земли, без корней сохнет и не приносит плодов.
  Ты видишь, сколько трудов приходится прилагать, чтобы вернуть земле нашей прежнюю тучность. Но мы усердно трудимся, и Господь непременно воздаст нам успехом за труды наши.
  Ты, конечно же, знаешь, что корону после меня унаследует твой старший брат Фридрих-Казимир. Таков закон. Тебе, моему самому младшему сыну, придётся искать применения себе самому. Запомни, юноша: чистое сердце, живой, деятельный ум и твёрдая рука - вот единственный залог успеха, куда бы ни занесла тебя судьба, на какой земле не решил бы ты дать жизнь и расцвет своим талантам и способностям. Я могу только сожалеть, что Курляндия, скорей всего, не станет твоим домом, таков мой отцовский дар предвидения.
  Что же, Александр, это всего лишь мои сожаления. Тебе же впадать в уныние причин нет. Напротив, скоро ты войдёшь в возраст, когда перед тобой откроются многие двери, и многие владыки пожелают видеть тебя при своём дворе. Выбор останется за тобой.
  Но куда бы ни занесла тебя судьба, помни: умножат твою силу и укрепят твой дух только верные друзья, коими должно тебе обзаводиться, отдавая в ответ ту же верность и крепость духа. Но порой люди скрывают свою суть, выдавая себя за друзей, но держа за спиной меч. Пример тому - король шведский, вероломно поправший мирный наш с ним договор и разоривший нашу страну в то время, когда мы не имели возможности даже сопротивляться, арестованные и брошенные в заключение с чадами и домочадцами.
  Разорил он дом наш, ища богатства, но не нашёл его. Выполнил я свой обет, сохранил казну ордена, данную на хранение. Не те сейчас времена, чтобы богатства, заключённые в ней, будучи явленными миру, сослужили бы ему добрую службу. Уж больно неспокойно вокруг.
  Александр, из всех детей ты ближе всех мне по духу. Надеюсь, что ты сохранишь в себе этот дух, и когда-нибудь смогу тебе доверить я то, что в своё время доверил мне дядя Фридрих, светлая ему память.
  А пока - учись жизни, сын мой, впитывай в себя знания, как только возможно, ибо неведомо, в каком краю и на каком поприще придётся тебе их применить.
  Я хочу, чтобы ты был готов как к славе, так и к тому, что для её достижения порой прийдется потерпеть немало поражений и неудач. Научись лучше, чем я, отличать друзей от врагов и имей достаточно силы и поддержки, чтобы дать жёсткий отпор любому, кто покусится на тебя, твой дом и твой мир".
  Jakob von Ketler - Якоб фон Кетлер, гласила подпись.
  С минуту за столом воцарилось молчание.
  Обычный разговор казался чем-то неловким после душевного порыва, звучавшего в каждом слове этого послания.
  Потом Ева всё-таки не выдержала:
  - Какое письмо! Да тут каждое слово - правда. И про учёбу, и вот: "чистое сердце, живой, деятельный ум и твёрдая рука", - прочитала она вслух ещё раз.
  - И - про друзей и врагов.
  Это уже Марис внёс свою лепту.
  - Да уж, лучше даже сказать нельзя! - Алекс вновь раскраснелся. - Друзья! Я хочу сказать: к нам в полной мере относятся эти слова. Смотрите. Мы - молодые, сильные, умные и честные жители разных стран. Мы честно трудимся, стараясь улучшить этот мир, прилагая к этому наши старания и умения. Но ведь правда и то, что непременно найдётся враг, который пожелает присвоить себе созданное другими, разрушая при этом то, что попадается на пути. В нашем случае это подтверждается с абсолютной точностью.
  - И есть рецепт, - вступила Соня, - верные друзья. Я знаю, что это звучит как-то очень по-дартаньяновски, типа "один за всех и все за одного". Но мы на деле доказали, что мы вчетвером - сильный союз. Не только потому, что вы - она указала изящным пальчиком на зардевшихся Еву и Алекса - родственники. Мы - близки по духу. И мы сможем противостоять злу, не позволяя ему разрушать добро.
  - Хорошо сказано, - баритон Мариса вплёлся в диалог. - И, кстати, может быть уже настало время явить миру сокровища Ливонского ордена? Герцог Екаб - он произнёс имя привычно, на латышский манер, - подтвердил, что шведы сокровища не нашли. Может, они лежат и нас ждут? У нас четверых достаточно, как ты сказала, чистых сердец, деятельных умов, да и с твёрдой рукой проблем нет.
  Он протянул ладонью вперёд свою большую лапу.
  Ева немедленно накрыла её своей узкой ладошкой, а сверху тут же, как так и надо, пристроились руки Алекса и Сони.
  - Ну что, команда, похоже, мы готовы к делу, - подытожил Марис.
  А Ева почувствовала огромную волну любви и уверенности - что бы ни случилось, они будут вместе. И они будут улучшать этот мир. И пусть только сунется этот клятый Рудольф Шварц или кто угодно другой, они непременно найдут способ дать отпор.
  И, возможно, действительно найдут сокровища герцога Екаба.
  Кто знает? Жизнь только начинается.
  
  13 марта 2015 года Купить здесь http://www.litres.ru/elena-kordzheva/rukopis-iz-taynoy-komnaty-kniga-vtoraya/
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"