Бернард Мандевиль : другие произведения.

Басня о пчелах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.63*48  Ваша оценка:


  
   Бернард Мандевиль
  
   Басня о пчелах
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   Законы и правление имеют для политических тел гражданских обществ то же значение, что жизненные духи и сама жизнь - для природных тел одушевленных существ. И подобно тому как те, кто изучает анатомию на трупах, могут видеть, что главными органами и самыми чувствительными пружинами, более непосредственно, чем другие, необходимыми для поддержания движения нашего организма, являются не твердые кости, не сильные мускулы, не нервы и не гладкая белая кожа, так красиво их покрывающая, а тонкие незаметные пленки и маленькие трубочки, которых невооруженный глаз либо не воспринимает либо же считает не имеющими значения; так и те, кто исследует природу человека, отвлекаясь от того, что приобретено искусством и образованием, могут заметить: то, что делает человека общественным животным, заключается не в его общительности, не в добродушии, сострадательности, приветливости, не в других приятных и привлекательных свойствах; самыми необходимыми качествами, делающими человека приспособленным к жизни в самых больших и, по мнению всего света, самых счастливых, самых процветающих обществах, являются его низменные и наиболее отвратительные свойства.
   Следующая ниже басня, в которой только что сказанное мною излагается более подробно, была напечатана примерно восемь лет назад в шестипенсовой брошюре, называвшейся "Возроптавший улей, или Мошенники, ставшие честными"; а вскоре она появилась в пиратских изданиях и продавалась по полпенса за штуку. После первого издания "Басни" мне случалось встречаться с несколькими людьми, которые либо преднамеренно, либо по незнанию неправильно истолковали замысел автора, утверждая, что вся она представляет собой сатиру на добродетель и нравственность и написана с целью поощрения порока. Это заставило меня принять решение сообщить тем или иным способом читателю о том подлинном намерении, с которым была написана эта маленькая поэма, на случай, если ее будут когда-либо перепечатывать. Я удостаиваю эти немногие, кое-как связанные между собой строчки названием "поэма" не для того, чтобы читатель ожидал найти в них какую-либо поэзию, а просто потому, что они зарифмованы, и я даже, признаться, нахожусь в затруднении относительно того, как их назвать. Ибо они не представляют собой ни героической поэмы, ни пасторали, ни сатиры, ни бурлеска, ни ироикомической поэмы; чтобы назвать их повестью, в них должно быть какое-то правдоподобие, и в целом произведение довольно-таки длинновато для басни. Я могу сказать о них только, что эти неумелые стихи представляют собой историю, которую, отнюдь не претендуя на остроумие, я попытался изложить столь простым и доступным языком, на который только способен. Читателю предоставляется полное право назвать их так, как ему заблагорассудится. О Монтене говорили, что он довольно хорошо разбирается в человеческих недостатках, но незнаком с превосходными свойствами человеческой натуры. Если обо мне скажут не хуже, я буду думать, что принес пользу.
   Какую страну мира следует понимать под пчелиным ульем, представленным здесь? Из того, что говорится о ее законах и устройстве, о славе, богатстве, могуществе и трудолюбии ее обитателей, ясно, что это должна быть большая, богатая и воинственная нация, счастливо управляемая на началах ограниченной монархии. Поэтому та сатира на людей различных профессий и занятий, почти всех состояний и положений в обществе, которая встретится в следующих ниже строчках, предназначается не для того, чтобы указать на каких-то конкретных лиц и нанести им обиду, а лишь для того, чтобы продемонстрировать низменные свойства отдельных частей, составляющих вместе ту благотворную смесь, каковой является хорошо организованное общество; цель всего этого - превознести чудесную силу политической мудрости, с помощью которой из самых презренных частей создан такой великолепный механизм. Ибо главная цель "Басни" (как это кратко объяснено в ее "Морали") заключается в том, чтобы показать невозможность наслаждаться всеми самыми изысканными жизненными удобствами, которыми располагает трудолюбивая, богатая и могущественная нация, и одновременно обладать всеми благословенными добродетелями и невинностью, пожелать которых можно разве что в золотом веке; и далее - разоблачить неразумность и безрассудство тех, что стремятся стать богатыми и процветающими людьми и на удивление жадны до всех благ, какие только в качестве таковых удается получить, и в то же время всегда ворчат и громогласно порицают те пороки и неудобства, кои с начала мира и по сей день неотделимы от королевств и государств, когда-либо прославившихся своей силой, богатствами и утонченностью (politeness).
   Чтобы осуществить задуманное, я сначала слегка касаюсь некоторых недостатков и порочных склонностей, в которых обычно обвиняются люди определенных профессий и занятий. После этого я показываю, что эти самые пороки каждого отдельного лица при помощи умелого управления служат величию и всеобщему счастью целого. И наконец, излагая то, что в силу необходимости должно быть следствием всеобщей честности и добродетельности, а также умеренности, невинности и довольства всего народа, я показываю, что если бы людей можно было излечить от тех слабостей, в которых они от природы виновны, то они лишились бы сил и возможности возвыситься и образовать такие обширные, могучие и утонченные общества, которые были ими созданы в различных великих республиках и монархиях, процветавших со времени сотворения мира.
   Если вы спросите меня: почему я все это сделал? Сui bono? И что хорошего принесут эти взгляды? Искренне отвечу: за исключением того, что они развлекут читателя, я полагаю, абсолютно ничего. Но если бы меня спросили, что естественно следовало бы ожидать после обнародования их, я бы ответил, что, во-первых, прочтя их, люди, постоянно придирающиеся к другим, научатся смотреть на самих себя и, вопрошая собственную совесть, постыдятся бранить то, в чем они сами более или менее виноваты; и, во-вторых, те, кто так любит покой и удобства и пользуется всеми благами, которые являются следствием величия и процветания нации, научатся терпеливо переносить неудобства, кои не способно устранить ни одно правительство на земле, поняв невозможность наслаждаться сколько-нибудь значительной долей первых, не испытывая в равной мере дискомфорта последних.
   Этого, как я уже сказал, следовало бы естественно ожидать от опубликования изложенных мною взглядов если бы людей можно было сделать лучше при помощи того, что им говорят. Но поскольку люди в течение уже столь многих столетий не менялись, несмотря на многочисленные поучительные и изощренные писания, посредством которых предпринимались попытки их исправить, то я не настолько самонадеян, чтобы полагать, что мой столь незначительный пустячок может добиться больших успехов.
   Признав, что этот маленький каприз, вероятно, принесет мало пользы, я считаю себя обязанным показать, что он не может никому принести вреда, ибо, если напечатанное не приносит никакой пользы, оно по крайней мере не должно и сколько-нибудь вредить. Для этой цели я написал объяснительные заметки, к которым я и отсылаю читателя в тех местах "Басни", которые вероятнее всего могут показаться исключениями из этого правила.
   Склонные к осуждению люди, вообще не видевшие моей басни "Возроптавший улей", скажут: что бы вы ни говорили о ней, она была затеяна только для того, чтобы представить "Комментарии", поскольку сама басня занимает всего одну десятую часть книги; вместо того чтобы пояснить сомнительные или темные места, вы только якобы наудачу выбрали такие, о которых вам хотелось больше сказать; и вы не только не стремились исправить ошибки, сделанные раньше, но допустили еще худшие и в бессвязных отступлениях показали себя еще более бесстыдным защитником порока, чем в самой басне.
   Я не буду тратить понапрасну время, отвечая на эти обвинения: если люди предубеждены, на них не подействуют и самые убедительные аргументы; и я знаю, что те, кто считает преступным предполагать необходимость порока в каком бы то ни было случае, никогда не примирятся ни с одной частью этого произведения; но если его внимательно изучить, то всё оскорбление, которое оно способно нанести, должно вытекать из неправильных заключений, какие, возможно, могут быть выведены из него, чего я никому не пожелаю сделать. Когда я утверждаю, что пороки неотделимы от великих и могущественных обществ и что богатство и величие последних не могут существовать без них, я вовсе не говорю, что те отдельные члены обществ, которые виновны в каких-либо пороках, не должны постоянно подвергаться порицанию или нести наказание за них, если они перерастают в преступления.
   Я полагаю, что пока те люди, которые вынуждены постоянно ходить пешком по Лондону, не принимают во внимание ничего, кроме своей одежды и своего личного удобства, среди них найдется мало таких, кто не пожелал бы, чтобы улицы его были гораздо чище, чем они обычно бывают; но если они однажды поймут, что многое из того, что доставляет им неудобство, является результатом изобилия, оживленного уличного движения и богатства этого могущественного города, то, если они хоть немного заботятся о его процветании, они вряд ли когда-либо захотят, чтобы его улицы были не такими грязными. Ибо если мы примем во внимание самые разнообразные материалы, которыми необходимо снабдить столь бесконечное, постоянное растущее число профессий и ремесел, огромное количество провизии, напитков и топлива, которое ежедневно потребляется здесь, мусор и отходы, которые неизбежно при этом остаются; огромное количество лошадей и других животных, которые постоянно заполняют улицы; повозки, экипажи и более тяжелые кареты, которые беспрерывно портят и ломают мостовые улиц, и больше всего бесчисленные толпы людей, которые постоянно бродят и топчутся всюду, во всех уголках, -- если, говорю я, мы примем во внимание все это, то обнаружим, что ежеминутно должна образовываться новая и новая грязь; а если учесть, насколько большие улицы удалены от реки, сколько денег и труда надо вложить, чтобы убирать мусор и грязь так же быстро, как они возникают, то Лондон просто невозможно сделать более чистым, прежде чем он станет менее процветающим. А теперь я могу спросить: разве не может добропорядочный житель города, рассмотрев все, что было сказано, утверждать, что грязные улицы являются необходимым злом, неотделимым от благосостояния Лондона? И в то же время они ни в коей мере не служат препятствием для чистки обуви, подметания улиц и, следовательно, не наносят вреда ни чистильщикам сапог, ни уборщикам мусора.
   Но если бы задан был вопрос безотносительно к выгоде или благосостоянию города: в каком месте, по моему мнению, приятнее всего прогуливаться? -- никто не усомнился бы в том, что зловонным улицам Лондона я бы предпочел полный свежих ароматов сад или тенистую рощу в сельской местности. Подобным же образом, если бы меня спросили, где, по моему мнению, вероятнее всего люди могут наслаждаться подлинным счастьем, отложив в сторону все мирское величие и тщеславие, я бы предпочел небольшое мирное общество, где люди, не испытывая ни зависти, ни почитания соседей, довольствовались бы теми естественными продуктами, которые производит та местность, где они живут; я предпочел бы его огромному скоплению людей, купающихся в богатстве и власти, постоянно покоряющих других силой оружия за рубежом и развращающих себя внутри страны роскошью, завезенной извне.
   Вот и все, что я сообщил читателю в первом издании, ничего не добавив в качестве предисловия во втором. Но после этого поднялась буря протестов против книги, и тем самым полностью оправдались всегда имевшиеся у меня опасения в отношении справедливости мудрости, милосердия и честности тех, на чью добрую волю я хотел надеяться. Против нее было вынесено обвинительное заключение большим жюри, ее осудили тысячи людей, вообще не видевших ни одного слова, в ней напечатанного. В присутствии лорд-мэра прочитали проповедь, направленную против нее; полное опровержение ее ежедневно ожидается от одного преподобного духовного лица, всячески поносящего меня в своих высказываниях и вот уже в течение пяти месяцев кряду грозящего дать мне ответ через два месяца. То, что я сам могу сказать о себе, читатель увидит в моей "Защите", напечатанной в конце книги, где он также найдет обвинительное заключение большого жюри и письмо достопочтенному лорду С., которое настолько наполнено пустой риторикой, что в нем нельзя обнаружить ни аргументов, ни внутренней связности. Автор его демонстрирует прекрасные способности к произнесению ругательств и большую проницательность в отыскании атеизма там, где другие его вообще не могут обнаружить. Он рьяно выступает против безнравственных книг, прямо указывает на "Басню о пчелах" и очень сердит на ее автора; он приводит четыре очень резких эпитета, характеризующие чудовищность его вины, и при помощи нескольких косвенных намеков, обращенных к толпе (например, на опасность того, что подобных авторов терпят на земле, или на небесные кары, которым подвергнется весь народ), весьма милосердно препоручает меня ее заботам.
   Учитывая то, что это послание весьма длинно и направлено в целом не только против меня, я вначале намеревался привести из него только некоторые отрывки, имеющие непосредственное отношение ко мне; но, обнаружив при более близком рассмотрении, что все касающееся меня настолько связано и переплетено с тем, что ко мне не относится, был вынужден обеспокоить читателя, приведя все послание целиком, не без тайной надежды, что, несмотря на его многословие, нелепость его доставит удовольствие тем, кто внимательно прочитал тот трактат, который оно так ужасно осуждает.
  
   ВОЗРОПТАВШИЙ УЛЕЙ, ИЛИ МОШЕННИКИ, СТАВШИЕ ЧЕСТНЫМИ
  
  
   В просторном улье пчелы жили,
   Имелось все там в изобилье;
   И множились науки в нем,
   И шел промышленный подъем;
   Закона и оружья сила
   Его величие хранила;
   И каждой новою весной
   Он порождал за роем рой.
   Ни деспота не знал он власти,
   Ни демократии напасти;
   Им управлял король, чей трон
   Законом был давно стеснен.
   Так жили пчелы жизнью вольной,
   Но были вечно недовольны.
  
   Ну, словом, был пчелиный рой
   Во всем похож на род людской.
   Производили то же пчелы,
   Что наши города и села:
   Все те предметы, что нужны
   Для мирной жизни и войны.
   И нет у нас таких строений,
   Машин, судов, изобретений,
   Наук, искусств и мастерских,
   Каких бы не было у них.
   Посредством крохотных орудий
   Они все делали, как люди;
   И нам хватает наших слов
   Для описанья их трудов.
   Из человечьих дел едва ли
   Они чего-нибудь не знали,
   Ну разве что иных затей --
   Игральных, например, костей.
   И то навряд ли; в самом деле,
   Ведь короли солдат имели --
   А разве был на свете полк,
   Где в играх бы не знали толк?
  
   Итак, цвел улей плодовитый,
   До крышки пчелами набитый;
   И в нем, как в обществе людей,
   Кипели тысячи страстей.
   Иные утоляли страсти,
   Достигнув почестей и власти;
   Другие в копях, в мастерских
   Всю жизнь работали на них,
   Полмира, почитай, кормили,
   А сами, как илоты, жили.
   Тот, кто имел свой капитал,
   Себя ничем не утруждал
   И только прибыли считал;
   Другие знали лишь работу,
   Трудились до седьмого поту
   И спину гнули день-деньской,
   Питаясь хлебом и водой.
   Иные днями и ночами
   Вершили темными делами,
   Которым обучать юнцов
   Рискнул бы худший из отцов.
   Плуты, хапуги, сутенеры,
   Гадалки, шарлатаны, воры --
   Все шли на хитрость и обман,
   Дабы набить себе карман.
   А впрочем -- остальные тоже
   С мошенниками были схожи:
   Весьма солидные мужи
   Нисколько не чурались лжи,
   И были в улье том едва ли
   Занятья, где б не плутовали.
  
   Здесь каждый адвокат владел
   Искусством раздувания дел
   И, ловко разжигая споры,
   Клиентов грабил хуже вора.
   Суды веденье тяжб всегда
   Растягивали на года,
   Однако было все в порядке,
   Когда судье давали взятки;
   За эти воздаяния он
   Так рьяно изучал закон,
   Как взломщик изучает лавки,
   Чтоб лучше обобрать прилавки.
  
   Врачи заботились скорей
   О репутации своей,
   А не о том, чтобы леченье
   Несло больному облегченье;
   Стремясь доверье заслужить,
   Старались чуткими прослыть:
   Войти с улыбкой в дом больного,
   Приветливое молвить слово
   И угодить его родне,
   Любой внимая болтовне.
  
   Мужи духовного сословья
   Не чужды были суесловья
   И, хоть служили при богах,
   Погрязли в низменных грехах.
   Всем досаждали их чванливость,
   Корыстолюбье, похотливость
   Пороки, свойственные им,
   Как кражи мелкие -- портным.
   Они, вперяя взоры в небо,
   Послать молили корку хлеба,
   А сами жаждали притом
   Заполучить амбар с зерном.
   Пока жрецы вовсю радели,
   Те, кто их нанял, богатели,
   Благополучием своим
   Весьма обязанные им.
  
   Коль дрались на войне солдаты --
   Их ждали почести, награды.
   А тех, кто бойни избегал,
   Судил военный трибунал;
   Причем указ был очень строгий --
   Им просто отрубали ноги.
   Отнюдь не всякий генерал
   С врагами честно воевал;
   Иной, на деньги шибко падкий,
   Щадил противника за взятки.
   Те, кто был в битвах смел и рьян,
   Считать не успевали ран;
   А трусы по домам сидели,
   Зато двойной оклад имели.
  
   Лишь на оклад никто не жил
   Из тех, кто при дворе служил;
   Ревнители служения трону
   Бесстыдно грабили корону
   И, обирая королей,
   Хвалились честностью своей.
   Везде чинуши плутовали;
   Но чтоб о том не толковали,
   Они мошенничества плод
   Умели выдать за доход
   И называли честной сделкой
   Любую грязную проделку.
   Ну, словом, каждая пчела
   Обогащалась как могла,
   Доходы большие имея,
   Чем думал тот, кто знался с нею;
   Так выигрыш скрывает свой
   От остальных игрок любой.
  
   Не перечесть все их проделки,
   Навоз -- и тот бывал подделкой,
   И удобрение для полей
   Сплошь состояло из камней.
   В своем стремленье жить богато
   Всяк норовил надуть собрата
   Иль вымещал на нем свой срам,
   Когда бывал обманут сам.
  
   Хотя и были у Фемиды
   Глаза повязкою закрыты,
   Ее карающая длань
   Охотно принимала дань.
   И всем, конечно, было ясно:
   Ее решение пристрастно,
   Богиня делает лишь вид,
   Что судит так, как долг велит.
   Она судом грозила строгим
   Лишь неимущим и убогим,
   Тем, кто нуждой был принужден
   Немного преступать закон.
   Зато богатый, именитый
   Был защищен мечом Фемиды,
   Всегда готовым чернь карать,
   Дабы обезопасить знать.
  
   Пороком улей был снедаем,
   Но в целом он являлся раем.
   Он порождал в округе всей
   И страх врагов, и лесть друзей;
   Все ульи несравнимы были
   С ним по богатству и по силе.
   Такой здесь был гражданский строй,
   Что благо нес изъян любой
   И, вняв политики урокам,
   Дружила нравственность с пороком;
   Тут и преступница-пчела
   Для пользы общества жила.
  
   Весьма искусное правленье
   Всех пчел хранило единенье.
   Хоть и роптали пчелы, рой
   Согласно жил семьей большой;
   Враги -- и те, хоть не желали
   Того, друг другу помогали;
   И добродетели одних
   Питали слабости других.
  
   Здесь жадность, будучи истоком
   Всех зол, губительным пороком,
   Себя связала с мотовством --
   Сим благороднейшим грехом;
   Здесь роскошь бедных выручала
   Тем, что работу им давала;
   Ей гордость в этом помогала;
   А зависть и тщеславье тут
   Облагораживали труд.
   К тому ж у этого народа
   На все менялась быстро мода;
   Сей странный к перемене пыл
   Торговли двигателем был.
   В еде, в одежде, в развлеченье --
   Во всем стремились к перемене;
   И образцы новейших мод
   Уж забывались через год.
   Сменяя в обществе порядки,
   В нем устраняли недостатки;
   В итоге славным пчелам зло
   Благополучие несло.
  
   Плоды пороков пожиная,
   Цвела держава восковая.
   Изобретательность и труд
   Впрямь чудеса творили тут.
   Покой, комфорт и наслажденья
   Сполна вкушало населенье;
   И жил теперь бедняк простой
   Получше, чем богач былой.
  
   Но как обманчиво блаженство!
   Когда бы знать, что совершенство
   И боги нам не в силах дать,
   Не стали твари бы роптать.
   Они ж, чуть что, вовсю вопили:
   "Мошенники нас погубили!
   Что власть, что армия, что суд --
   На воре вор, на плуте плут!"
   И те, что сами плутовали,
   Других за плутни бичевали.
  
   Один богач -- как раз из тех,
   Кто жил, обманывая всех, --
   Орал, что к светопреставление
   Ведут все эти преступленья.
   И кто же тот разбойник был,
   Кого так люто он бранил?
   Прохвост-перчаточник, продавший
   Ему овчину вместо замши.
  
   Прекрасно шли у пчел дела,
   И польза всем от них была,
   И все же все кричали: "Боги,
   Хотим жить честно! Будьте строги!"
   Услышав их мольбы, Гермес
   Лишь усмехнулся; но Зевес
   Сказал, сверкнувши гневным оком:
   "Что ж, это будет им уроком".
   И вот -- о чудо из чудес! --
   Из жизни пчел обман исчез;
   Забыты хитрости и плутни,
   Все стали честны, даже трутни;
   И вызывает только стыд
   У трезвых пчел их прежний быт.
  
   О славный улей! Даже жутко,
   Какую с ним сыграли шутку!
   За полчаса по всей стране
   Продукты снизились в цене;
   Все сняли маску лицемерия
   И жаждут полного доверья;
   Презрела роскошь даже знать;
   Ну прямо улей не узнать.
   Заимодавцам нет заботы,
   И адвокаты без работы,
   Поскольку сразу должники
   Вернули с радостью долги;
   А кои возвратить забыли,
   Тем кредиторы долг простили.
   За прекращеньем многих дел
   И род судейских поредел;
   Последним туго, как известно,
   Когда дела ведутся честно:
   Доходов не приносит суд,
   И из судов они бегут.
  
   Одних преступников казнили,
   Других на волю отпустили.
   Едва застенок опустел,
   Оставшись вовсе не у дел,
   Из улья отбыла Фемида,
   А с ней -- ее большая свита.
   Толпой шли чинно кузнецы --
   Тюремной утвари творцы --
   С железными дверьми, замками,
   Решетками и кандалами;
   Шел весь тюремный персонал,
   Что заключенных охранял;
   От них на должном расстояние --
   Палач в багряном одеянье,
   Но не с мифическим мечом --
   С веревкой шел и топором;
   За ним, в кругу шерифов, судей,
   Везли богиню правосудия.
  
   Теперь лечить недужных смел
   Лишь тот, кто врачевать умел;
   И даже в селах захолустных
   Хватало лекарей искусных.
   Больных старались так лечить,
   Чтоб их страданья облегчить,
   Причем без всяких выгод личных
   И без таблеток заграничных;
   Знал лекарь: и в своей стране
   Замену им найдет вполне.
  
   Жрецы отныне не ленились
   Со всем усердием молились
   И славословили богов,
   Не полагаясь на дьячков.
   А те, что барствовать хотели, --
   Все оказались не при деле
   (Которое для честных пчел
   Иной бы и ненужным счел.)
   Верховный жрец теперь всецело
   Отдал себя святому делу
   И голос свой подать не смел
   При разрешенье светских дел.
   Зато любой бедняк и нищий
   Могли найти в его жилище
   Чем подкрепиться: хлеб и эль,
   А путник -- теплую постель.
  
   Министры поняли, что надо
   Жить скромно на свои оклады;
   И нетерпим стал с этих пор
   К любому жульничеству двор.
   И если пенсион свой скромный
   Ждала неделями в приемной
   Иная бедная пчела
   И получить его могла,
   Лишь сунув клерку в руку крону, --
   Того карали по закону;
   Хотя в былые времена
   Прощалась большая вина.
   Досель на каждом злачном месте
   Сидело по три чина вместе,
   Дабы друг другу не давать
   Чрезмерно много воровать;
   Они друг друга наблюдали
   И вскоре вместе плутовали.
   А ныне лишь один сидел,
   Другие были не у дел.
  
   Всё пчелы для уплаты долга
   Распродают: отрезы шелка,
   Кареты, дачи, скакуны
   Идут с торгов за полцены.
   Им честь диктует бедняками
   Скорее быть, чем должниками.
  
   Они бегут ненужных трат,
   Не шлют за рубежи солдат,
   Не ценят воинскую славу,
   Однако за свою державу,
   За право мирно, вольно жить
   Готовы головы сложить.
  
   Куда ни глянь -- не то, что было:
   Торговлю честность погубила,
   Осталась уйма пчел без дел,
   И улей быстро опустел.
   Нет богачей, пропали моты,
   Что деньги тратили без счета;
   Занятья где теперь найдут
   Все те, кто продавал свой труд?
   Конец закупкам и заказам --
   И производство гибнет разом;
   Везде теперь один ответ:
   "Нет сбыта -- и работы нет".
  
   На землю даже пали цены;
   Сдают внаем дворцы, чьи стены
   Само искусство возвело;
   И, удивленные зело,
   Печально зрят сей строй убогий
   Их охраняющие боги.
   Без дела плотник, камнерез,
   На их работу спрос исчез;
   Пришло в упадок, захирело
   Градостроительное дело;
   И живописца дивный труд
   Уж никому не нужен тут.
  
   У пчел мизерные оклады,
   На день хватает -- ну и рады,
   И больших нет у них забот,
   Чем оплатить в таверне счет.
   Теперь кокетки записные
   Не носят платья золотые;
   Не закупает крупный чин
   Ни дичи, ни французских вин;
   Да и придворный равнодушен
   К тому, что подают на ужин,
   Которому теперь цена
   Не та, что в оны времена.
  
   Еще совсем недавно Хлоя
   Богатства ради и покоя
   Толкала мужа своего
   На плутовство и воровство;
   Теперь пускает в распродажу
   Златую утварь, мебель даже --
   Те вещи, ради коих рой
   Творил в Вест-Индии разбой.
   Пришли иные в улей нравы;
   Забыты моды и забавы;
   Нет шелка, бархата, парчи --
   Не ткут их более ткачи.
   Беднее стали все раз во сто,
   Зато все дешево и просто,
   Зато обрел пчелиный рой
   И мир, и счастье, и покой.
   Берут лишь то, что даст природа;
   Сады растут без садовода
   И глаз не радуют плодом,
   Взращенным знаньем и трудом.
  
   Уж не плывут в чужие страны
   Судов торговых караваны;
   Нигде не видно ни купцов,
   Ни финансистов, ни дельцов;
   Ремесла все пришли в расстройство;
   Бич трудолюбия, довольство,
   Мешает выгоду искать
   И большего, чем есть, желать.
  
   И тут на улей опустелый
   Коварные соседи смело
   Со всех сторон пошли войной;
   И закипел кровавый бой!
   И год и два -- враги все рвутся;
   Отважно, храбро пчелы бьются;
   Их мужество в конце концов
   Спасает улей от врагов.
   Победа! Но победа рою
   Досталась дорогой ценою:
   Мильоны пали, и страна
   Была вконец разорена.
   Финал послужит всем уроком:
   Покой -- и тот сочтя пороком,
   Проникшись духом простоты
   И первородной чистоты,
   Настолько пчелы опростели,
   Что все в дупло перелетели,
   Где, честной бедностью своей
   Гордясь, живут до наших дней.
  
  
   МОРАЛЬ
  
  
   Да будет всем глупцам известно,
   Что улей жить не может честно.
   В мирских удобствах пребывать,
   Притом пороков избежать --
   Нельзя; такое положенье
   Возможно лишь в воображенье.
   Нам -- это все понять должны --
   Тщеславие, роскошь, ложь нужны;
   В делах нам будучи подмогой,
   Они приносят выгод много.
   Конечно, голод -- это зло;
   Но без него бы не могло
   Раздобывать себе съестное,
   Расти и крепнуть все живое.
   Лоза плодов не принесет,
   Пока дикаркою растет;
   Чтоб зрели грозди винограда,
   Лозу не раз подрезать надо;
   Но вот подвязана она,
   Вся ссохлась, вся искривлена,
   А сколько нам дает вина!
   Так и порок полезен людям,
   Когда он связан правосудием.
   Чтоб стать народ великим мог,
   В нем должен свить гнездо порок;
   Достатка -- все тому свидетель --
   Не даст ему лишь добродетель.
   И те, кто век вернет иной,
   Прекраснодушный, золотой,
   Верша все честными руками,
   Питаться будут желудями.
  

Оценка: 5.63*48  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"