Нет, только не Лидочка! Лидии, как правило, блекло-женственны и вяловаты. А Лидочка -- это и вовсе кудряшки, конопушки, вздёрнутый носик, простенькое кокетство. Лидочкой она звалась по ошибке и откликалась на это имя совсем недолго, пока жила на Украине, в имении родителей, умерших во время эпидемии. Малые годы и сиротство будили в окружающих ласковость: "Лидочка!", а несметные родительские богатства усиливали нежно-удивленное чувство. Но в "принцессе крови" -- еще никто, еще ничто, еще себя не осознала -- зарождался будущий имиджмейкер для себя самой. Начала создавать свой образ с имени. Фамилия Рубинштейн подходила: нечто твёрдокаменное с острыми гранями, а вот имя...Лидочка -- это для блондинок и парикмахерш. Она -- Ида.
Из зеркала на неё смотрела отроковица на редкость некрасивая, нелепая даже, похожая на рисунок ребенка: ноги -- две кочерги, развёрнутые в разные стороны, руки -- палки, рот скобкой до ушей. Ступни большие, ладони большие, колени и локти мослатые. Сказать про неё "высокая" мало -- длинная. Кто-то съязвил: как долгий день без хлеба. И вся какая-то однотонно-серая, серые волосы, серая кожа, в лице ни кровинки.
Ну нет красоты, так хотя бы порода. В их роду были эти крутые породистые подбородки, которые отмечают сильный характер. Предки -- сахарозаводчики, владельцы земель и роскошных белых домов с колоннами на Харьковщине, банкиры, умели держать в подчинении крестьян и рабочих, выжимали все силы -- делали деньги, деньги, деньги. Впрочем, деньги шли и на общую пользу. Отец Иды был почётным гражданином Харькова, основал музыкальное общество, построил и открыл в городе музыкальное училище.
Дети, в руках у которых оказываются большие деньги, обречены на жизнь странную. В 2003 году близнецы Олсен выиграли джек-пот и стали со президентами очень доходной компании. Девушки одеваются от частных дизайнеров, держат своего парикмахера. Живут в семье отца, с мачехой, сестрой, братом. Им кажется, что у них все, как у всех. Но со стороны...Они выглядят голливудскими чудаками, считают бывшие соученики. Никто не видит в них "просто людей". Поэтому у них нет друзей. Ох, вовсе не случайно принцы иногда хотят стать нищими. Неестественные, напрягающие душу отношения ложатся, как пленка, на всё. Дети- богачи одиноки в этом мире.
Одиночество пришло к Иде очень рано. Ребенок? Зверушка? Хозяйка мира? Выжженные круги, и она в центре. Ничего-то не дал ей в земную дорогу Господь. Ни одного дара.
Танцевать? Просто смешно, говорили специалисты.
Петь? Скрипучий голос. Отвратительная дикция. Она всматривалась в себя: для чего? почему? зачем? В зеркале отражался треугольник лица. Никакого. Будь она простолюдинкой, смирилась бы: надо жить - выживать, работать, заниматься любым делом, как положено дурнушке. Но, благодаря родительскому капиталу, она многое могла. И в отличие от других маленьких богачей у неё были притязания влиять на мир, переделывать его. Сам факт могущества разжигал желание быть в центре событий и внимания. Но как? С помощью кого или чего? У неё был только один инструмент--она сама. И этот инструмент она настраивала, совершенствовала с детства.
В десять лет она переезжает в Петербург к своей тетке, в роскошный особняк на Английской набережной. Изощренность интерьеров, мебели, посуды ей по вкусу, после примитивной роскоши украинских имений всё радует глаз. И воздух эпохи здесь ощущается сильнее. Все вокруг помешаны на искусстве, Ида пытается готовить себя к служению ему. Выучены четыре языка: французский, английский, немецкий, итальянский. Она увлеклась историей и культурой Греции -- к её услугам известный ученый-эллинист. В ранней юности Ида много читала, думала. Это расширяло пространство души, но ничего не меняло в реальном существовании. Увы, она оставалась ничем, никем, никакой. Противоречие желаний и возможностей становилось лишь острее и острее.
Она снова и снова всматривалась в свое отражение...В буквальном смысле, вперяя взор в зеркало. Она навязчиво и подробно изучала свое тело, единственное, чем владела безусловно...
-- Ида Рубинштейн...Ида Рубинштейн... Это та, что всю жизнь раздевалась догола?-- так вот она вошла в легенду, живущую поныне. И мало кто из наших современников осознает, что она стремилась сделать средством влияния на мир себя саму, физическую Иду Рубинштейн. От этой женщины мало что осталось. Ни достоверных дат, ни архива, ни точных свидетельств...Мифы, предположения...Факты её жизни, дошедшие до нас, могут трактоваться по-разному. Хотя бы этот: в юности Ида была отдана своим парижским родственником в психушку. Причиной, якобы, было желание молодой девушки стать актрисой. Но вряд ли такая "заявка" выглядела безумной в ту, очень даже просвещенную пору, пору повального увлечения искусством. А вот заподозрить племянницу в сексуальных сдвигах, ужаснуться тяге к эксгибиционизму заботливый дядюшка имел некоторые основания. Ну кто мог догадаться, что она выбрала такой необычный путь в духовность? Целыми днями, стоя перед зеркалом, она меняла наряды, часто сводя их к минимуму, а то и к нулю. И эти позы...Нелепые, странные, неприличные.
Но вовсе не сексуальность (или, по крайней мере, не она одна) заставляла Иду вглядываться в своё отражение. Она изучала свое тело -- единственное средство, которое дала природа, чтобы ей, Иде, быть, не пройти по времени незамеченной, неотмеченной, невыявленной, непонятой.
Что самое странное, она себе нравилась. Хотя понимала, что не укладывается в те стандарты красоты, которые равняли гармонию с красивостью. Нет не круг -- угол. Нет, не лучистость -- резкость тени. И безобразность даже, и болезненность, и колкость -- всё должна была вместить в себя гармония, которой решила служить Ида. Она шлифовала себя, как шлифуют драгоценный камень, а он вовсе не обязан быть плоским и ценится именно остротой граней.
Она поразила всё высшее общество, появившись в нем: не женщина, а манифест нового времени и новых эстетических пристрастий.
"Никто не умеет так обедать, как Ида Рубинштейн. Протянуться длинной рукой к закускам, взять ложку, ответить что-нибудь лакею, при этом хохотнуть вам трепетно блеском зубов, пригубить вино и с небрежной лаской налить его соседу -- все это музыка, веселье, радость. И тут же разговор на труднейшую тему, в котором Ида принимала живейшее участие, даже не без некоторой эрудиции, особенно пленительной в таких устах. Играя за столом, усыпанным цветами, скользящими улыбками и прелестным наклоном головы к кавалеру, она иногда, разгорячившись по-своему, в порыве восхищенного экстаза бросала на дно вашего бокала бриллианты, снятые с длинных пальцев".
Убедила-таки: что вчера считалось почти безобразным, сегодня зовётся прекрасным.
"Лицо Иды Рубинштейн было такой безусловной изумляющей красоты, что кругом все лица вмиг становились кривыми, мясными, расплывшимися".
"Увидеть Иду Рубинштейн -- это этап в жизни, ибо по этой женщине дается нам особая возможность судить, что такое вообще лицо человека..." Лицо Иды, по воспоминаниям одного из современников, было матовым, без румянца, с овалом "как бы начертанным без единой помарки счастливым росчерком чьего-то легкого пера, лицо, явившееся из древней эпохи, оно сохраняло тайну далеких цивилизаций".
Она знала силу своей, ею самой созданной, поразительной красоты. Когда в 1928 году писатель Любимов брал у нее в Париже интервью, она ошеломила его: все в ней было "от древнего искусства мимов". Она приняла его в образе восточной пери -- в тюрбане из нежного муслина, вся в струистых соболях, сидя, облокотившись на розовые подушки.
По воспоминаниям Пашенной, которая пришла на экзамен в Малый театр в августе 1904 года, Ида Рубинштейн прошла мимо нее в пунцовом платье, вся в шорохе драгоценных кружев, "дыша духами и туманами", за ней волочился длинный шлейф. "Онемев, я вдруг подумала, что я совершенно неприлично одета и очень нехороша".
В театре Комиссаржевской Ида не сыграла ровно ничего, но одно время ежедневно приезжала сюда, молча выходила из роскошной кареты в совершенно фантастических и роскошных одеяниях, с лицом буквально наштукатуренным, на котором нарисованы были, как стрелы, иссиня черные брови, такие же ресницы и пунцовые губы; молча входила в театр, не здороваясь ни с кем, садилась в глубине зрительного зала во время репетиций и молча же возвращалась в свой экипаж.
Сегодня Ида смотрится нашей современницей, очень стильной, очень модной, очень значительной. Предтеча Плисецкой, Медведевой, Макаровой, она была из "больших" женщин. Дело, конечно, не в реальных габаритах (у Майи Михайловны они, скажем, совсем не велики),-- в умении занимать много места в пространстве своего времени, привлекать к себе внимание. Как матка в улье, она была облеплена поклонниками. Она могла сделать блестящую партию. Но её мужем становится кузен Владимир Горовиц. Она и вышла-то замуж, чтобы освободиться от опеки родственников. Разводится сразу после свадьбы. Она свободна и богата! Никаких "вечных союзов", это не работает на её образ, поражающий воображение. "Ни пятнышка, ни микроба банальности", а брак в принципе банален. "Я не могу идти рядом с кем бы то ни было. Я могу идти только одна".
О личной жизни молодой женщины почти ничего не известно. Устные предания относят её к той группе, которая в смутные годы обычно становится многочисленней. Новые подходы к сексу тогда провозглашали "люди лунного света", сместившие свойства пола. Сегодня существуют "розовое" объединение в Санкт-Петербурге, которое считает своим "идейным вождем" и кумиром Иду Рубинштейн. Была ли она лесбиянкой? Бисексуалкой? Возможно. В зрелые свои годы, живя в Париже она входила в гомосексуальную творческую элиту. Жан Кокто, Рэдклиф Холл, известная художница Роумэйн Брукс, Натали Клифорд Бэрни не скрывали нетрадиционной ориентации. И русские соратники Иды из "Мира искусств" трактовали любовь более чем расширительно. Впрочем, интимный мир Иды был закрыт для посторонних не из боязни осуждения, общественное мнение её никогда не могло её становить, ни в чём. Просто отношения женщины и мужчины не были определяющими в её существованиями, она была выше сексуальных страстей как таковых, переводила эротические игры в игры эстетические и стремилась действовать на мужчин не как самка, и даже не как женщина, -- как произведение искусства. Как само искусство.
На образ женщины роковой, ни на кого не похожей работала среда, которую создавала Ида для себя.
В 1909 году она уехала из России и с тех пор бывала в ней только наездами. В Париже она купила просторный дом с большим участком, о котором вскоре заговорят в артистических кругах. Часть гостиной отделял тяжелый занавес -- нечто вроде домашней сцены. Встроенные в одну из стен зеркала удлиняли комнату и делали её таинственной. Сенегальские инструменты пыток в темном углу; искусно развешанные ткани из Абиссинии, изображавшие вход в пещеру Аладдина; статуя оракула из древних Афин; японские боги и божки; самурайские мечи, будто ждущие жертвы...Фантастический мир...
Парк, разбитый вокруг дома, изумлял не меньше. Благодаря старым газетам, можно сегодня представить его. "Тропинки в саду были уложены голубой мозаикой. Здесь фонтан. Здесь беседка из вьющихся растений. Неожиданно появляются розовато-лиловые гиацинты, затем азалии перламутровых оттенков, затем, как белопарусная армада средь волн, одурманивают ароматом стройные ряды лилий, поднявшиеся над голубой подстриженной травой. Разительные переходы, резкие, волшебные! Ида Рубинштейн, чье платье гармонирует с этими расцветками, проходит мимо, молчаливая, загадочная. В этом волшебном саду разгуливали недовольно цокающие павлины. Среди зеленых крон летали райские птицы. Иногда к гостям выводили любимицу Иды -- маленькую пантеру, которая охраняла ее спальню..."
В мире, который она создала собственной волей, Ида правила своевольно и странно. Вот впечатления журналиста: "Как только она появилась на пороге, я испытал то же, что вероятно, испытывал каждый при встрече с ней: передо мной было словно видение из какого-то спектакля... В муслиновом белом тюрбане, закутанная в облегающие ее соболя, она сидела затем на диване среди больших розовых подушек. Я задавал ей вопросы, она отвечала мне то по-французски, то по-русски".
Она представала любительницей сильных ощущений, правду же от выдумки в ее признаниях репортерам отличить было трудно. Она рассказывала о том, как охотилась на медведей и оленей в Норвегии, как жила в палатке на вершине горы в Сардинии, как в Африке убила льва. Утверждала, что её яхта всегда на ходу. И то на яхте, то на аэроплане, она убегает от будничного однообразия.
"Вам угодно знать про мою жизнь? Я лично делю ее на две совершенно самостоятельные части: путешествия и театр, спорт и волнующее искусство. Вот что берет все мое время. Одно велико, другое безгранично. Я то уезжаю в далекие страны, то подымаюсь в заоблачные сферы, по крайней мере, мне лично так кажется. Что же по этому поводу думают остальные, меня интересует меньше, чем вы можете думать. Вероятно, многих удивит такая безалаберная, кочующая жизнь, при которой я не знаю, что будет со мной через неделю. Я же нахожу в ней наибольшую прелесть. Без этого я не могла бы вовсе жить. Мне необходима смена, и полная смена впечатлений, иначе чувствую себя больной".
Вранье? Внимание! Это еще и творчество! Она творила себя. Прекрасной, загадочной, дразняще-интересной для всех, знакомых и незнакомых.
Как она сделала себя талантливой
Внешность, разящая всех наповал, и вызывающий способ жить не были самоцелью. Искусство! И даже не оно само по себе. Бескорыстно служить театру она не согласна. Она должна царить на сцене, быть центром всеобщего внимания. Поэтому, когда Станиславский предложил ей место в Художественном, она отказалась. Раствориться в коллективистских принципах, учиться, стать в один ряд с другими -- даже очень хорошими -- артистками? Нет, это не для неё. К тому же, знаменитая система режиссера казалась ей пыльноватой.
Она хотела врезаться в мир сцены кометой, метеором, яркой звездой. Майкл Джексон, Алла Пугачева и многие-многие сегодняшние "тусовщики" могут вести отсчёт от неё: скандал, провокация, нарушение всех границ принятого и привычного -- верный способ привлечь капризную славу. Богатство было в помощь. Ида могла выбирать и она выбирала роли сильных, роковых, гибельных женщин: "Антигона" Софокла, Саломея Оскара Уайльда, Пушкинская Клеопатра, Настасья Филипповна Достоевского, Елена Спартанская Верхарна. Замах на великое. Требовался могучий дар. Но его- то и не было. У женщины, решившей потрясти мир, не хватало на сцене обычного актерского темперамента. Уже после "Антигоны" (на свой первый спектакль Ида ухнула огромные деньги, собиралась даже построить новое здание театра из розового мрамора) критики назвали игру ученической, отметили недостатки голосовой техники, плохую дикцию, неумение держать паузу и слушать партнёра. С каждой новой премьерой эти упрёки повторялись.
Здоровый и сильный талант выбирает белое, нравственное поле действия. Наполняя и переполняя своего обладателя, он проявляется естественно и спокойно. В том случае, когда дар мал, а то и вовсе заменен вкусом, умением чувствовать запросы времени... Иде приходится играть на черной половине искусства: интриговать, изощряться, компилировать, взывать далеко не к самым высоким свойствам человеческой натуры, подталкивать к бездне. Весь декаданс построен на болезненной ломкости ощущений, прельстительных деталях, на изыске, на балансировке между "нельзя" и "можно", на эстетизации тёмного мира души. Ида, типичная декадентка, стала женщиной, которая "всегда раздевается".
Это почти наглость -- в двадцать пять лет начинать путь в балете, не имея никаких природных на то предпосылок. Но именно "Танец семи покрывал" делал всю "Саломею". И танцевала его, конечно же, Рубинштейн. Танцевала? Эффектно сбрасывала легкие покровы до последнего куска летящей ткани и оставалась голой. Стриптиз на сцене...
В "Клеопатре", поставленной по поэме А. Пушкина "Египетские ночи", её выносили рабы на затемненную сцену в закрытом паланкине. Стихала музыка, и в полной тишине она начинала свой странный танец. С мертвенно- неподвижной стойки на плечах, медленно, толчками, пульсируя, высвобождалась из лент-покровов; их, кружась, словно шмели, с нее снимали рабы. Мумия превращалась в царицу. Падали последние ленты. Сгибались ноги в коленях. Пауза. Ноги резко распрямляются, разводятся, становятся похожими на длинные копья. До неприличия сексуально и непривычно красиво.
В "Клеопатре" была сцена -- царица у всех на глазах предавалась любви. И лишь в последний момент ложе любовников прикрывали легкой тканью. В зале стояла долгая тишина. Шок! Зал взрывался.
В России "Саломея" была запрещена, особенно яростно выступал против черносотенный "Союз русского народа" во главе с Пуришкевичем и святейший Синод. Постановку "Саломеи" запретили, а театр Комиссаржевской закрыли. Уйдя из театра, Ида пыталась поставить "Саломею" у себя дома, но весь спектакль осилить не смогла. И тогда решила показать на сцене Петербургской консерватории лишь "Танец", скандальные слухи о котором будоражили публику.
Вечером 20 декабря 1908 года небольшой зал был переполнен. Упало последнее покрывало. Ида осталась лишь в гирляндах бус. Мгновение мертвой тишины превратилось в овации.... Это был несомненный успех. Позже, в Париже, вступив в труппу Дягилева, она на время затмила выступавших одновременно с ней и Павлову, и Карсавину, и Нижинского, и Фокина. Секрет всё тот же -- откровенная, острая эротика.
Что-то во всем этом было...Изыск, стиль, смелость...Критик писал: "В ней чувствуется та иудейская раса, которая пленила древнего Ирода, в ней гибкость змеи и пластичность женщины, в ее танцах -- сладостно-окаменелая грация Востока, полная неги и целомудрия животной страсти...". Она добивалась впечатления одним жестом: рисунок ее танца и все его линии были идеально вычерчены и продуманы. Но было ли то искусство?
Ни тогда, ни сейчас не шла речь о серьезном вкладе: великая фигурантка, интересная дилетантка. Кто о ней помнит, кроме специалистов, выискивающих детали в старых газетах? А, между тем, отрицать её роль в создании новых эстетических норм просто нельзя.
Как она сделала себя влиятельной.
Да, дилетантка. Но какая! Ида чутко улавливала веяния своего неспокойного времени. С первых шагов в театре она была привержена декадансу, его болезненной красоте. Бердслей и Климт в живописи, Дебюсси и Стравинский в музыке, Блок и Цветаева в литературе определяли её вкусы. Но она сама хотела влиять на ход событий в этом направлении. И влияла! Внешность, одежда, замыслы, какие она могла осуществлять, будучи богатой,-- всё работало на неё. И еще...дилетантизм, позволяющий легко сходить с проторенных путей. Так бывает в искусстве: приходят полуграмотные любители и творят что-то немыслимое. Это иногда оказывается новым словом, любительщина становится основой нового языка. То, что заставило бы споткнуться профессионала, Ида переступала легко, не задумываясь, гипнотизируя соратников своей уверенностью и женской роковой силой. Нет своего дара, нет своих сил? Но всё это есть у попутчиков. Не один художник обязан ей тем, что обогнал своё время. Сказать, что Ида вдохновляла талантливых мужчин -- значит, сказать мало. Она заставляла их жить собой, воплощать свои новаторские, подчас безумно смелые идеи. Умела она пройти по судьбе, приковать к себе, перевернуть всё мировосприятие.
Среди поклонников Иды наверное были и те, что стремились к обычной мужской победе. Но речь не о них. Речь о людях одаренных, чьим талантом Ида распоряжалась как своим.
Лев Бакст, художник из группы "Мир искусств", после знакомства с Идой скажет о ней: "Это существо мифическое... Как похожа она на тюльпан, дерзкий и ослепительный. Сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню". С первого разговора и до самой смерти силы, время, мысли художника будут принадлежать Иде. Все театральные персонажи, каждым из которых сегодня признаётся шедевром, в чем-то похожи на Иду. Пластика, линия, жест, "варварская, азиатская экзотика"... Для Бакста, как и для Иды, характерно эстетское отношение к деталям, нюансам, для них обоих были важны позы, украшения и одежды. Оба не ставили никаких пределов вкусу и форме, всё заслоняя экспрессией, феерией красок, линий, узоров тканей и драпировок. Ида всё это проверяла на себе, Бакст -- на театральных костюмах и декорациях.
Они одни из первых провозгласили эстетическое воздействие стиля как такового. Да, важно и содержание, но стиль -- не меньше. Иногда достаточно новой формы, она становится и новым содержанием. Из этого принципа вышли очень многие из нынешних писателей, художников, артистов. Стилеобразующее начало очень сильно в современном искусстве.
Бакст не создал портрета Иды. Он как бы раздарил её черты своим героям. Зато с его подачи портрет создал Валентин Серов. И какой "модерновый"!
Это тем более удивительно, что Серов был далек от модернизма и декадентских изысков. Передвижник, автор "Девочки с персиками", мощный реалист, мастер психологических портретов и классического рисунка (иллюстрации к басням Крылова), он радовал своих почитателей именно гармонией, душевным здоровьем, приверженностью проверенным нормам красоты. И вдруг...
В 1910 году появляется серовский портрет Иды Рубинштейн. Голой Иды. В ту пору просвещенное общество было готово допустить на всеобщее обозрение наготу, если она красива. Но именно красоты и не было. "Печальная обезьяна", "гальванизированный труп", "грязный скелет"... Репин назвал работу Серова неудачной, Суриков "безобразием", а Станиславский окрестил Иду бездарно голой. Измождённая, неимоверно худая, с телом, состоящим почти из одних прямых углов, с перстнями на пальцах ног, она была похожа на древний ассирийский барельеф. Все бурно критиковали Русский музей, когда тот приобрёл полотно.
Пожалуй, сочувственно отнеслись к портрету те немногие, что знали Иду близко. "Угловатая грация тела, раскидистость несколько надменной, смелой и хищной позы во всяком случае нам дают законченный образ женщины, оригинальной по интеллекту, характеру, не лишенной чего-то влекущего, но не обещающей уюта". Живописный двойник Иды выражал ее сущность. Он не обещал уюта зрителю, как никому на свете не обещала уюта она сама. Тревога, смутное беспокойство, сбой настроения, какая-то странная холодная тайна жили в ней и читались в портрете...
Сам Серов считал эту работу удачной и говорил, что создал её вовсе не ради эпатажа и пустого эксперимента. Просто, столкнувшись с Идой, он стал по-другому понимать гармонию и красоту. Собственно, решение холста определялось свойствами и манерами самой модели. Искусственная поза с вывернутым телом, положение длинных перекрещенных ног, напряженность вытянутых рук, запрокинутая голова, бледный профиль и кровавый контур губ...Такова была Ида. Она сама совпадала с изображениями, дошедшими из древних цивилизаций Египта и Вавилона. Плюс стилизация, которую несла в себе эта женщина как свою суть. Изгиб спины на портрете чудовищно некрасив... и непостижимо совершенен. Эта уродливая с точки зрения анатомии линия изысканна и красива с точки зрения художественной. Она доносит особое обаяние Иды -- хрупкое, болезненное. Современники писали: "очарование ядовитое"...
Открыв для себя новую, дисгармоничную красоту, Серов уже не вернется к мощному и светлому реализму. Его новая работа "Похищение Европы" будет отмечена стилизацией и пройдет по классу модернизма. Ида Рубинштейн словно бы перевела его из классического века девятнадцатого в двадцатый -- век красоты гибельной и страшной.
В отношении замечательного художника к Иде было что-то глубоко личное. Не модель она была для него, а крупная неповторимая личность. Мать Серова рассказывала о сопротивлении, на какое натыкалась, критикуя портрет и его оригинал. Это красота? -- пыталась понять женщина. Да, красота! -- бурно доказывал художник.
Чтобы писать Иду, Серов снял мастерскую в Париже, в церкви монастыря Сен-Шапель, под готическими витражами. Он смотрел сверху, как шла по двору Ида, сопровождаемая взглядами монахов. Неправдоподобно высокая. Лицо бледное, без румян, "рот, как у раненой львицы". Он был загипнотизирован навеки.
Со многими великими Иду столкнула судьба. Она не была с ними вровень по дару, но по отношению к самому процессу развития искусства многих опережала. Работая со Стравинским, Фокиным, Дягилевым, Нижинским, Дебюсси, каждому дала импульс движения вперед, к неизведанному.
Особое место среди тех, кто "заразился" от Иды творческой дерзостью, занимает французский композитор Морис Равель. Именно для неё Равель написал "Болеро", которое и сегодня находится на самой вершине музыкального новаторства. С каждым годом музыкальная пьеса становится всё популярнее. Это настоящий классический хит, который исполняется во всех уголках земного шара лучшими оркестрами.
Музыка построена на упорном повторении одной и той же мелодии и гармонии, монотонный ритм отбивается барабаном. И лишь нарастающее оркестровое крещендо разбивает это однообразие. А переход от инструмента к инструменту образует как бы мелодию тембров. Этого никто из композиторов не применял. "Мелодия звуковых красок" была гениальным открытием в музыке. "Болеро" -- вещь декадентская, мрачная. Музыка гнетет безвыходностью и замкнутостью. Кто-то назвал её "историей желания". Желания не сбывшегося и неизбывного. Ритм пожирает мелодию, гипнотизирует. Настоящий музыкальный трюк, 17 минут страсти, огненной и опасной.
Равель сочинил "Болеро" по заказу Иды Рубинштейн. Первое исполнение "Болеро" состоялось в Гранд-Опера 22 ноября 1928 года. Сцена изображала один из дешевых трактиров Барселоны, где на огромном столе танцевала женщина (Ида Рубинштейн), а вокруг теснились мужчины. Наваждение страсти захватывало их, они возбужденно приближались к столу, околдованные танцовщицей, готовые на всё. Эту тему, очень современную,-- идол и толпа - будут развивать в "Болеро" все великие хореографы ХХ века.
Как она стала Человеком.
В 1939 г. Рубинштейн в последний раз выступила в драматической оратории "Жанна д"Арк" и тут же спешно уехала из Франции, оккупированной нацистами. Еврейке жить в Париже стало опасно, она обосновалась в Англии.
В жизнь, созданную Идой для себя, в её мифы вмешалась История. Вторая мировая война изменила многое, жизнь "дарила" приключения опасного свойства. К тому же подступал зрелый женский возраст. В Лондоне Ида сторонилась высшего общества, отказывалась от любого упоминания в прессе. И, что почти непонятно, проявляла полное равнодушие к театральной жизни.
Она пошла работать в госпиталь.
И здесь она действовала неожиданно талантливо, все процедуры делала ловко и тщательно. Самые светлые воспоминания сохранили солдаты о высокой женщине, которая в простом белом халате выглядела элегантно. Как она шла между коек! Не шла, а плыла по палате! Раненые знали, что ее руки без боли делают самые сложные перевязки. Как только Франция была освобождена, она вернулась в Париж. Город был пуст для неё, друзей разметало по свету, дом сгорел. Богатство, хотя и не целиком, всё же сохранилось, и она могла бы купить себе любой особняк. Для чего? Она поселилась на Французской Ривьере. Одна.
Ида умерла внезапно от сердечного приступа 20 сентября 1960 года. В ее завещании строго оговаривалась процедура похорон. Та, что жаждала славы многие годы, теперь наложила запрет на извещение о смерти, требовала соблюсти полную тайну времени кремации и захоронения. На памятнике никаких надписей, ни имени, ни дат. Только две латинских буквы: I.R....
Самые разные жизни в одном схожи. Каждая -- история. Маленькая, в отличие от большой, общечеловеческой, но также предлагающая опыт, который создан для осмысления. Опыт может учить и не учить, как учит или не учит История. Хочется, чтобы учил. Даже в уникальном, экзотическом варианте Иды Рубинштейн мы можем многое соотнести со своими проблемами. Ну, скажем, разве не доказала Ида, что у всякого-разного, даже совсем бездарного, есть один Божий дар -- дар самовыражения. Если хочешь быть -- будь! Ну, хотя бы расскажи миру о себе всеми доступными средствами -- словами, собой, стилем своей жизни, своими поступками. Сделай себя. У всех не призванных, есть они сами.
Впрочем...Всё так неоднозначно. Как не задуматься: так ли уж Ида была счастлива, выстругивая себя из полена, вывинчивая себя из металла в обстоятельствах, которые создавались совсем не ей? День за днем, год за годом преодолевая себя.
А вдруг по ней оказалась именно госпитальная палата, насквозь просвеченная солнцем? Запах хлорки, благодарные слова и взгляды...
Начав с немыслимых амбиций, она закончила неслыханной простотой желаний. Обычные человеческие понятия, нормальные человеческие ценности. Жизнь, смерть, одиночество, ничего-то и никого не надо, она на веранде у моря. И только вечные звезды над головой.