Тело тяжко упало к ногам, стоило лишь чуть ослабить хватку пальцев. Да и руки-то признаться, затекли. Доусон некоторое время задумчиво смотрел на распростертое у ног тело и размышлял, не отнести ли обратно.
Нет уж, следовать так следовать. Доктор прописал? Прописал.
Доусон присел на корточки, брезгливо подергал рукав желто-оранжевой футболки. Оттянул край ворота вниз, рассматривая ямку у основания шеи и загорелую кожу, растворяющуюся в тени под футболкой.
С чего ж начать?
Раздеть. Доусон мимоходом глянул на часы, прикидывая, сколько времени парень будет в отключке. Может, добавить?...
Оказывается, раздевать безвольное тело страшно неудобно. Конечности путаются и норовят сползти то одну, то в другую сторону - в общем, всячески мешают. Одежда цепляется даже за кожу.
Отвратительно, - с болезненным удовольствием констатирует Доусон, сверху взирая на нелепо раскинувшегося по ковру человека. Отвратительно в нем все. Противно. Хотя и не страшно.
Страшней было выловить этого субчика возле гей-клуба, ткнуть в нос тряпочку с хлороформом и утащить в машину. Это ж надо было прикасаться, почти обнимать обезволенное тело...
А может, убить? Предательская мысль нарисовалась на краю сознания и теперь не желала уходить. Доусон всегда хотел убить. Их всех убить. Оттого и становился невменяем даже когда просто видел по телевизору что-то связанное с однополой любовью. Агрессивен становился. Страшен.
Теперь так просто: перерезать, к примеру, горло. Или...
Грязно. Кровь потом, ковер этот... А если кто-то видел его, и номер машины записал? Еще не хватало оказаться в тюрьме из-за паршивого... Доктор прописал не это!
Доусон встал на колени возле тела, кривясь, откинул со щеки парня упавшую светлую прядку. Смуглая кожа и светлые волосы - смотрится... Ярко. Красится, сто процентов красится. Противно. Пожалуй. Доктор что сказал? Разобраться во всем.
Пришлось покурить, чтоб успокоиться. Так, что там? Нет, не смотреть ниже. Ладно, что сверху... Волосы. Высветленные. Наверное. Простые... Что, собственно, мешает ему коснуться волос? Противно? Волосы всего только волосы. Такие же как у Пэм, Джудит, Марисон, любой шлюхи... Или нет. Чтоб проверить - надо коснуться. Преодолеть себя, несколько сантиметров от кожи ладони до волос... Резко! Зажмурившись и задержав дыхание, заставить себя не отдернуть руку, не сдаться... Еще! Доусон запустил пятерню в собственную коротко стриженую шевелюру, чтоб сравнить ощущения. Волосы у парня, значит, гуще и мягче. Да...
Он выдохнул и откинулся на пятки, рассматривая собственную ладонь. Не обжегся, не испачкался. Отчего ж было так страшно? Откуда эти проклятые фобии?
В руках сам собой оказался нож. Небольшой складной ножик, которым пришлось резать нижнее белье - слишком противоестественным показалось снимать. Что? Нож коснулся виска парня - какая тонкая кожа. Жилка голубоватая. Чуть проколоть - заструится кровь. Интересно, также сильно, как в кино?...
Доусон провел кончиком ножа по щеке парня, оставляя розовый след - чуть повернуть нож и будет разрез. Отчего-то убийство уже не кажется таким...
Отвратительный!
Доусон наклоняется над телом, вглядываясь в неподвижное лицо и жадно ловя каждую мелочь: все противно! Кожа немного не ровная! Особенно видно там, где брился. Еще внимательней присмотреться - это ж карта ландшафта, горы и провалы! Доусон погладил собственный, немного колючий подбородок. Настоящие мужики так не вылизываются... Вспомнил холеных офисных крыс, обедавших в кафе на пятой. Все пидары, не иначе... Кожа, где ее не касалась бритва, покрыта едва приметным пушком. На месте оставленной ножом царапины пушок топорщится во все стороны. Ресницы. У мужика не может быть таких ресниц! Впрочем, не родился же он таким.
Доусон хмурится, проводя кончиком ножа сперва по ресницам, задевая их, потом по тонкому веку. Не надавливает. Сам удивляется этому.
Сколько уже времени прошло, а он еще не разобрался, почему так их ненавидит. Детали... Значит доктор будет недоволен. Доусон кривит губы, пытаясь изобразить улыбочку крутого парня. Он и сам знает, что не получилось. Плевать.
Руки тонкие. Туда б побольше мускулов... загорает вместо того чтоб работать! Доусон с удовольствием сдавливает пальцами предплечье парня, представляя, какие останутся потом синяки. Сдавить, чтоб кости... Отпускает. На коже мерцают красноватые следы. Доусон трет их, чтоб они пропали, но следы никуда не исчезают, только кожа от трения становится горячей. Отдернув руку, Доусон сидит, буравя взглядом спокойное лицо. Проснется. Доусон связывает руки и ноги парня его собственной одеждой. Не слишком надежно, но... Там видно будет.
Вода, выплеснутая из стакана в лицо парню, заставляет того дернуться. Ручейки сбегают по лбу и щекам, капельки запутываются в волосах, ресницы слипаются в темные пики, когда парень раскрывает глаза. Доусон приглядывается - серые, синеватые. Непонимающий, испуганный взгляд, какие-то слова... Едва парень начинает кричать, Доусон уходит.
Что теперь? - думает он, наливая на кухне в стакан новую, холодную, воду. Закрывает глаза, вспоминает блестящую от воды кожу. Противно? - спрашивает себя. Ответ неоднозначен. Непонятно. Вот, у Джудит тоже так могло быть. И пот, стекающий по виску, не многим привлекательней. Вода чистая, кожа чистая, что там может быть... Интересно, он потеет во время секса? Он становится скользкими влажным, когда?.. Доусон кривится и сплевывает. Гадость! В воображении этот блондин стоит на коленях, когда его... Гадость! Гадость, гадость, - повторяет вслух Доусон и сжимает стакан так, что пальцам больно. Равнодушное стекло не трескается - толстое, грубое. Таким должен быть мужик - крепким, грубым, как этот стакан! Чтоб... Чтоб повелевать... Доусон трясет головой и как заклинание повторяет: "Противно!". До тех пор повторяет, пока не понимает, что это ложь. Ширма, удобное слово.
Возвращаясь, Доусон не входит, он смотрит в щелочку, как парень пытается развязать ноги. Из-за того что на руки ему Доусон намотал брюки, тому не удалось, видно, перебросить их на перед: не выкрутиться так. Ноги, связанные футболкой, менее надежны в своих путах, и парень пытается, лежа на боку, наощупь развязать их.
Доусон пьет воду как самый крепкий виски - резкими небольшими глотками, и почти чувствует опьянение - как от алкоголя. Нож зажат в руке, он врезается декоративными выступами рукоятки в ладонь, Доусон представляет, какие останутся бороздки, если разжать пальцы...
Парень бессильно затихает на полу, видно, собирается с силами. Торопливо и отчаянно осматривает пустую комнату - ковер да пара картин на стене. Окно забрано синими полосками жалюзи, стены оклеены голубыми обоями с перламутровыми линиями-волнами. Что ты будешь делать, паршивый пидор? - вызывая былую агрессию, думает Доусон и гадко ухмыляется. Как можно гаже. Никакой доктор не избавит его от этой фобии. Разве не фобия перед этими уродами и есть его жизнь? Разве не она - его защитная реакция... Способ обороны... Ширма...
Ему страшно, должно быть, - думает Доусон со злорадством. Он тщательно лелеет злорадство, возводит его почти до апогея, до кровожадности, жестокости. Распахивает ногой дверь, уже зная, какое получит удовольствие от испуганного взгляда парня. В одной руке стакан, в другой нож.
Блондин лежит, прижавшись спиной к стене, подтянув колени почти к самому подбородку. На вывернутых руках вздулись мышцы - оказывается, они там есть. На боку - две складки кожи из-за неудобной позы. На ногах волосы, - с удивлением отмечает Доусон. Тоже волосы. Наверное и наощупь даже такие же как у него самого... Длинные ступни нелепо торчат вперед, пальцы нервно шевелятся.
Доусон моргает, возвращаясь взглядом к настороженному лицу блондина. Тот молчит, замерев, ожидая, видно, самого худшего. А утром, наверное, что-то планировал, не так думал день закончить...
- Ты ходишь к психологу? - хрипло выдыхает Доусон. Нож невольно покачивается, когда он перебирает затекшими пальцами по рукоятке.
- Нет... Ходил когда-то, - голос не тонкий, как представлялось. Только слишком громко звучит в пустой комнате. Пугает самого блондина, и тот прикусывает губу.
- Не пойдешь больше, - Доусон наклоняется и аккуратно ставит стакан на пол.
- Не пойду, - обреченно шепчет парень, не отрывая взгляда от ножа.
Так становятся маньяками, - думает Доусон. Это поразительно легко. Поразительно! Он садится рядом с парнем, привалясь спиной к стене и искоса наблюдая, как тот крутится, пытаясь принять такую же позу.
- Мне ж не жалко тебя, - размышляет Доусон вслух, с интересом наблюдая, как словно бы незаметно блондин подбирается к оставленному стакану. Наверное все же хочет жить. Очень хочет. Как все люди.
- Если вам что-то нужно...
- Заткнись, - мимоходом обрывает Доусон, кривясь оттого, что его сбили с мысли, - Но вот что странно, мне вообще-то уже все равно. Видно, рецепт в каком-то роде помог. Доктор сказал: проанализируйте все мелочи. Разберите по кусочкам. Дураки эти доктора, да?
Парень замирает на словах "по кусочкам". Вроде бы что-то понимает. Доусон довольно кивает головой.
- Ты ведь урод, сам знаешь... - Парень добирается до стакана, закрывает его своей спиной и, наверное, пытается теперь раздавить. Или на что у него там еще выдумки хватит.
- И я урод, - задумчиво добавляет Доусон, - Но ты по-другому урод. Больше урод.
Зайдя в тупик от собственной логики, он смотрит, как парень безуспешно пытается манипулировать стаканом. Подходит, рывком ставит того на ноги, прислоняя спиной к стене. Парня бьет дрожь. Холодно? Страшно?
Фигура нелепая какая-то. Женское тело понятно, а к мужскому толком и не присматривался. А ведь и тут бывают - худые и толстые, широкогрудые и задохлики, все разное... Вроде да, но не как у него. Странное открытие. Доусон разворачивает что-то бормочущего парня лицом к стене, и чуть поколебавшись, трогает плечи, бока, нерешительно касается бедра и отдергивает руку. Глупость какая. Отнимает бесполезный стакан. Решительно развязывает запястья и щиколотки парня, отступает.
Блондин одним движением разворачивается и бьет его в челюсть. Удар не слишком силен - в пьяной драке достается и то больше, но Доусон отшатывается, и блондин, забыв даже одежду, бежит в дверь, бьется о тумбу в темном коридоре, чем-то грохочет. Доусон подбирает его одежду и неторопливо идет следом. Замок в двери старый, не то что открыть сразу - вставить ключ и то надо знаючи: вполоборота, наискось. Блондин разворачивается, загнанно дыша, в руке ботинок - видно в коридоре подобрал. Слабенькое оружие. Отчаянная храбрость в глазах - Доусон куда плечистей, да и повыше.
Доусон бросает парню в лицо его одежду, опирается плечом о стенку в коридоре, молча ждет. Парень что-то прерывисто выкрикивает, потом начинает торопливо одеваться.
- Какой же я извращенец? - удивленно переспрашивает Доусон, в два шага прижимая парня собой к двери, отбирая ботинок и ловя запястья, - Нет. Ты извращенец другой, но извращенец больше, чем я.
Парень зло смотрит снизу вверх, не уставая трепыхаться в попытке освободиться.
- Я псих, а ты голубой. Кто хуже, а?
- Я не голубой, - шипит блондин, - В том клубе была моя девушка, она бисексуалка!
- Глупости, - отрезает Доусон и жестоко впивается в губы парня, терзая их, а не целуя. Доктор что-то говорил о том чтобы войти в положение...
Губы не мягкие и не твердые - другие. Дыхание прерывистое, запах странный. Будоражащий, почти неприятный, но грань этого "почти" не переходит. Чуть солоноватый вкус, не поймешь сразу, чем отдает - морем что ли. Ощущения такие, словно утром солнце встало на западе и пошло в другую сторону по небосклону, словно вода начала течь вверх или деревья свернули листья в почки... Не страшно, просто - внове. Парень таки уворачивается, случайно бьется затылком об дверь и вдруг закрывает глаза. Приоткрытые губы влажно блестят, но это не похоже... Ни на что не похоже из опыта Доусона. Несколько секунд парень просто дышит ртом. Потом смотрит. Так смотрит...
- У тебя что-то случилось? - спрашивает он тихо.
Доусон молчит, недоуменно глядя сверху вниз. Вспоминает о своей фобии, пытается осмыслить новый мир и не может. Оттесняет парня плечом к стене, ковыряет ключом замок, распахивает дверь.
Блондин выходит на крыльцо, поеживаясь от ночной прохлады, почему-то медлит. Старое крыльцо поскрипывает неровными досками. Чего он ждет?
- Ботинки твои не найду сейчас, - извиняясь, ворчит Доусон, - Выйдешь в аллею, там метров сто - и будет трасса. До города недалеко.
Полиция потом приедет, - думает Доусон, закрывая дверь. Представляет, как босоногий парень посреди ночи голосует на трассе. Соврет что-нибудь. Доусон прибирает в доме и уходит к телевизору.
Полиция даже назавтра не приехала, и пришлось тащиться на работу. Дурак парень, - думает Доусон с тоской.
К доктору не пошел больше. Вечно эти доктора что-то придумывают несуразное... Да и чем плох был старый Доусонов мир? Фобия, защита, ширма. Глупо было изживать ненависть, страх и агрессию. Стало лучше, а? Доусон просиживает вечера, буравя взглядом верхний левый угол пестро мельтешащего экрана. Вода покачивается в грубом дешевом стакане.
Кожа, волоски, родинка. Щетина, недобритая под нижней губой. Губы. Выступ ключицы, сероватые следы синяков по форме пальцев на предплечье. Ладони тогда не рассмотрел. Какие они, интересно...
Сколько времени прошло - не считал. Годы, что ли... Нет - чуть больше недели.
Доусон долго ковыряет ключом замок, словно разучился его открывать.
- Что ты сделал со мной?! Что ты с собой сделал?! - требовательно спрашивает парень, стоя на скрипучем крыльце. Нервно блестят серые, с синеватым отливом, глаза.
На оставленной, почти целой сигарете играет алый огонек и осыпается пеплом - сантиметр за сантиметром.