Косолап Дмитрий Николаевич : другие произведения.

Молодой дон Кихот

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Дон Тимур Шаов
   Мечтательный пастух - изгой Нечерноземья -
   Иллюзий дивных полн, пасет своих коров.
   И чудится ему с глубокого похмелья
   Корриды грозный гул, жестокий бой быков.
  
   С небес звучит Бизе - тореадору слава!
   Торсида ль то поет, иль бабы на току?
   Он красные портки снимает величаво
   И тычет ими в нос унылому быку.
  
   В крови адреналин мешается с мадерой,
   И тут уж все равно - Севилья иль Тамбов!
   Мыслитель, он всегда - достойный кабальеро,
   Живет он во дворце или пасет коров.
  
   Закуски бы еще - и не было бы горя,
   Проник он в суть вещей, начало их, предел!
   Он - Андалузский Пес, Бегущий Краем Моря,
   Сервантес - это тьфу, и рядом не сидел!
  
   Добавил он еще - одной бутылки мало,
   И вот уж по степи хазары пронеслись,
   И кажутся стога слонами Ганнибала -
   Фантомы всех времен вокруг него сошлись!
  
   Дымится небосвод, взрываются светила,
   Он видит павший Рим, ликует его дух,
   С ним пьют на брудершафт и Рюрик, и Аттила -
   Он в центре всех эпох, неистовый пастух!
  
   Судачат меж собой селянки на покосе:
   "Опять мужик мой пьян, туды его нехай!
   А жрет, гад, за троих, копейки в дом не носит!
   Ишшо придеть, свинья - любви ему давай..."
   Эх, вздорный вы народ, бесчувственные бабы!
   Число вам - легион, а имя вам - корысть...
   Мечтательный пастух, трезвеющий и слабый,
   Ведет коров домой и думает "за жизнь".
   Дон Мигель де Сервантес Сааведра
   ...что же иное мог породить бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, - словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков.
   ...Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, - на самом деле я его отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы.

Молодой дон Кихот.

Автор: Мечтательный Пастух

[email protected]

Просто пролог.

   - Ну, в-о-о-о-т! - скажет читатель, - Этого еще не хватало! Мало того, что на эстраде перепевают старые песни, так некий сочинитель еще и взялся переписывать классиков мировой литературы! Это, уж ни в какие ворота не лезет!
   И будет наверняка прав. Да только и в мыслях моих не было переписывать Сервантеса. У достопочтенного дона Мигеля была своя точка зрения на дона Кихота Ламанчского, а у меня - своя.
   И вот почему.
   Однажды пришло время моим детям взяться за чтение бессмертного романа дона Мигеля. Моя старшая дочь, не прочитав и трех глав, задвинула толстую книгу подальше. Все мои уговоры и восхваления великого произведения не произвели ни малейшего эффекта.
   Дочь сказала:
   - Папа, а ты сам-то это читал?
   - Я? Э-э-э... да! - соврал я - в чисто педагогических целях!
   - И тебе понравилось!?
   - Ну-у-у... да! - продолжал я врать, поскольку отступать было уже некуда.
   Мой ребенок, поколение Интернета, МР3 и мобильной связи смотрел на меня с сочувствием и недоверием.
   Я задумался:
   - Ну и как такое может быть? Классическое произведение мировой литературы, пережившее века, и вдруг споткнулось на моем ребенке, который вроде и не совсем глуп, и не слишком ленив.
   Дальше было как в анекдоте про дорогого Леонида Ильича, которому все нахваливали "Малую землю":
   - А что, может и правда, самому прочитать?
   И я начал читать.
   Я оказался более упорным, чем моя дочь, меня хватило глав на... шесть-семь.
   Дальше я начал просто наугад открывать любую страницу и читать еще две-три. Все действа сводились к одному шаблону: безумный старикашка в компании с приятелем - "оруженосцем" Санчо Панса, чудит "без баяна", за что периодически они "отгребают" по полной тумаков от окружающих, у которых свое особое мнение по поводу их чудачеств. Здесь и "посвящение" в рыцари, и драка на постоялом дворе с погонщиками мулов (к стати, одного погонщика дон Кихот "так хватил ..., что не только копье разлетелось на куски, но череп погонщика раскололся даже не на три, а на четыре части" (!), и знаменитое нападение на ветряную мельницу, в которой дон Кихот Ламанчский увидал заколдованного великана, и которое чуть не стоило самому "рыцарю" жизни, ибо копье его застряло в крыле, вместе с которым он и продолжал вращаться, пока не свалился, и многое тому подобное.
   И все это должно быть смешно, судя по стилю изложения.
   - Странно! - думал я, - В моем представлении дон Кихот - это бесстрашный рыцарь, который в одиночку борется с несправедливостью, ... а в самом романе я вижу просто несчастного идиота, из которого автор пытается сделать клоуна. И я при этом даже не улыбаюсь!
   Однако небольшое углубление в историю тех времен и историю написания самого романа все поставило на свои места.
   Все оказалось очень просто: - телевизоров не было, Интернета тоже. Даже примитивного радио - и то не было! (ужос! как они там жили! )
   Поэтому все читали книги. Ну не все конечно, а кто только те, кто умел это делать.
   И читали они не Плутарха с Аристотелем, а рыцарские романы - нечто подобное современной беллетристике, типа про Слепого и Настю Каменскую, только по-круче.
   А дона Мигеля де Сервантеса - не читали. Уж как он ни старался на писательском поприще, однако большого количества потребителей на его "продукцию" не находилось.
   И так это разозлило бедного дона Мигеля, что решил он своего главного конкурента - рыцарский роман, "замочить"! Ну не буквально, конечно, а с помощью "компромата" подорвать его привлекательность в глазах читателя-избирателя. Этим компроматом и стал его роман о доне Кихоте Ламанчском, после прочтения которого, всякий читатель наверняка уже не мог сдержать улыбки, беря в руки "настоящий", не пародийный рыцарский роман.
   В общем, похоже, что задумка дона Мигеля удалась.
   Однако, по прошествии большого количества времени все перевернулось с ног на голову и пародия дона Мигеля стала почитаться как гениальное самостоятельное произведение. К справедливому недоумению школьников, изучающих его в школьной программе.
   Недоумение это вполне можно понять, если представить себе, что лет, эдак - через 300-500, в школьную программу введут изучение, например, цикла телепередач "95-й квартал", без подробностей о реальных персонажах, пародируемых в ней. Ну, и что скажут школьники будущего? Наверняка: "Идиотизм какой-то!", - и Женя станет у них героем и борцом, - потому, что его часто обижают и вид у него несчастный, как и положено настоящему герою.
   Вот так и для нас вздорный сумасшедший старик стал "борцом за справедливость, пострадавшим за свою борьбу" и посему очень нам близким и милым.
   И когда я это понял, мне в голову пришла мысль: "А почему бы его (дон Кихота) именно таким и не создать?", то есть "пересоздать", такая себе "Дон Кихот - reload". А может быть тут сыграло роль пионерско-комсомольское воспитание, предписывающее с уважением относиться к старикам... даже вымышленным.
   Итак, я решил спасти репутацию персонажа самого известного из романов достопочтенного дона Мигеля, который, я надеюсь, простит меня за это, поскольку главную свою функцию Старый дон Кихот выполнил - рыцарских романов нет нынче и в помине. А, дабы таки сохранить в памяти подрастающего поколения его славные дела, я изваял некий опус под рабочим названием "Молодой дон Кихот".
   Ну а что из этого вышло - судить Вам, дорогие мои. Ведь не для себя же я старался целый год.
  

Пролог от того, от чьего лица ведется повествование.

  
   В последнее время меня стал мучить вопрос о том, зачем Господу было угодно позволить мне дожить до столь преклонных лет. И это несмотря на все непростые испытания и приключения, почти в каждом из которых Ему было бы весьма просто призвать мою душу к себе на суд. Но вот недавно Господь сжалился надо мною и послал мне ответ. Как оказалось, он был удивительно прост: я должен оставить после себя повествование о своей невероятной, но счастливой жизни, очевидно для того, чтобы каждый, кто его в последствии прочтет, был более осторожен и не делал бы всевозможных глупостей, коих я успел сотворить изобилие. И лишь после этого Он позволит мне упокоиться с миром.
   Было ли это на самом деле Божественное Откровение, или просто обычное желание на склоне лет подвести итог прожитому, признаться честно, я не знаю. Однако после того как я взял в руку перо, и мокнул его в чернила, все мои переживания и сомнения как-то сразу разрешились и далее все пошло само собою так, будто бы я всю жизнь только и делал, что занимался сочинительством. По сему, смею надеяться, что без Божьей помощи тут все таки не обошлось.
  
   Итак, вот мое творение:
  

La biografМa del hidalgo Felipe de Kehany RodrМguez, el teniente retirado de la caballerМa De su Majestad, escrito por ello por su propia mano, en sus cabales y la memoria abstemia.

  

(Жизнеописание идальго Фелиппе де Кеханы Родригеса, отставного лейтенанта кавалерии Его Величества, написанное им собственноручно, в здравом уме и трезвой памяти.)

  
   И хотя последнее утверждение можно было бы назвать спорным, однако я вполне могу поклясться, выставив в заклад свою грешную душу, что все написанное здесь - истинная правда и нет ни капельки лжи, тем более злонамеренной.
  

Глава первая. В которой я вспоминаю свое детство.

  
   Мне довелось родиться в начале века в Альбасете, что в Ламанче, когда благословенная земля Кастилии находилась под мудрым владением Его Величества короля Карла. Отец мой, Алонсо де Кехана, так же как и его грешный сын, и ваш покорный слуга, был отставным военным из почти нищих идальго. Почти - потому, что все, что у него было из ценных вещей, так это дворянский титул, но в те годы, впрочем, как и сейчас, денег за него не давали, а продать или обменять его так же не представлялось возможным. Он не унаследовал от своего отца и моего деда землю, которой у того и так было не слишком много, и вынужден был искать спасения в военной службе Его Величеству. Деньги от этой службы, которые ему чудом удалось скопить к моменту ее оставления, а отца моего никак нельзя было назвать человеком хозяйственным и экономным, быстро закончились, и несчастному моему родителю угрожала бы голодная смерть, если бы он не встретил мою мать.
   Мать моя, Мария дель Консуэло де Лопес, была дочерью местного барона, дона Карлоса де Лопеса. Однако богатые сеньоры никогда не ликовали от желания их дочерей выйти замуж хоть и за дворян, но нищих и к тому же отставных военных. Несмотря на это, моя мать, оказавшись весьма непослушной дочерью, вышла замуж за моего отца без родительского благословения, что вообще-то достойно всяческого порицания. Но с другой стороны, если бы она осталась послушной дочерью, не было бы меня и неизвестно, что случилось бы с моим родителем. Поэтому я надеюсь, что Господь уже простил ее грешную душу, тем более что я частенько докучал ему такими просьбами в своих молитвах.
   Не знаю в подробностях, каким образом разрешилось это противоречие между непослушной дочкой - моей матерью и ее отцом на грешной Земле, однако через некоторое время мой дед, дон Карлос де Лопес, смягчившись, выделил своей своенравной дочурке небольшой участочек земли, который и позволил в дальнейшем молодой семье не погибнуть с голоду. Возможно, сердце старика оттаяло по причине появления нас - внуков. Однако в скорости моя бедная мать заболела и отдала Богу душу, и мы остались с отцом.
   А было нас всего четверо. Сестра Мария дель Сокорро и трое братьев - Диего, Габриэль и Даниэль. Воспитанием нашим занималась Лусия - крестьянка из нашей деревни. Она же была экономкой, стряпухой, посудомойкой, конюхом, пекарем, работницей по дому и еще немного портняжничала и сапожничала. Возможно, она еще и шорничала, но мне об этом ничего не известно. Не знаю, как она все успевала, но большую часть времени нашим воспитанием занимались мы сами, то есть никто, и посему я и сейчас с благодарностью вспоминаю нашу старую, добрую Люсию.
   Поскольку я был младшим сыном в семье, никакого наследства мне не полагалось, и с детства я привыкал заботиться о себе сам, тайком от Люсии таская из кухни хлеб. Тайком не потому, что она могла меня наказать за это, а потому, что мне не хотелось ее огорчать. Когда Люсия где-то находила непорядок, она сразу же ужасно огорчалась и начинала причитать, поминая всех Святых, причем с таким надрывом истиной каталонки, что казалось - вот-вот наступит Страшный Суд и мы все разбегались, как и поминаемые ей Святые на небесах, которых она наверняка основательно этим измучила.
   После смерти матери отец охладел к домашнему хозяйству, к которому и раньше-то не испытывал особого тепла, и замкнулся в себе. Все свободное время он отдавал чтению книг. Их было у него несметное количество - целый чулан. В то время, как мои братья день-деньской возились в придорожной пыли, играя с другими детьми, я любил забираться в чулан и перелистывать отцовские книги в поисках картинок, ибо читать я не умел. На картинках изображались сраженья, рыцари в блестящих доспехах, чудовища, драконы, великаны, прекрасные дамы, и всевозможные сказочные приключения. В большинстве своем это были рыцарские романы. Кажется, там точно было три книги Амадиса Галльского и возможно Пальмерин Оливский - это все что мне удалось запомнить. Я сидел на полу, жевал прихваченный на кухне хлеб - с хрустящей поджаренной коркой, божественно вкусный, вышедший из рук нашей Лусии, и переворачивал страницы одну за другой. Видя во мне родственную душу, отец не препятствовал моему увлечению, а лишь требовал, чтоб я не рвал и не пачкал страниц, а так же ставил книги строго на те места, откуда я их брал. Взамен я делился с ним хлебом.
   Постепенно я запомнил все картинки на память и мне наскучило это занятие. Я стал приставать к отцу с просьбой, прочесть для меня хотя бы одну из этих прекрасных книг. Но отец избавился от моих докучливых приставаний просто - он отдал меня учиться грамоте к местному священнику.
   - Вот выучишься читать, - говорил он мне, - И сам все себе прочитаешь.
   Однако от меня не так просто было отделаться! Едва освоив грамоту, я снова появился в чулане с неизменным куском хлеба в руке и начал уже не только смотреть картинки, но и пытаться их читать. У меня сразу же появилось много вопросов. Например, что такое летающий конь и где такого можно раздобыть, и каким образом можно заколдовать нашу развалюху, чтобы превратить ее в прекрасный замок, почему в нашей деревне нет ни одного великана и дракона, а, равно как и странствующих рыцарей, и так далее.
   Со временем, когда я достаточно подрос и окреп, отец избавился от меня подобным же способом, отправив на учение в Толедский университет, предварительно дав мне несколько уроков фехтования. Я подозреваю, что отец дал мне эти уроки не из-за отеческой любви, а ради экономии - дабы не понести ненароком лишних расходов на мое погребение. Однако мое обучение в университете длилось недолго, так как очень скоро выяснилось, что денег у моего отца нет не только на мое погребенье, но и на мое проживание, а уж на учебу и подавно. Тем не менее, мне удалось продержаться там больше года и окончить подготовительный факультет. Я подрабатывал переписчиком книг и давал уроки фехтования моим более состоятельным приятелям, у которых были менее предусмотрительные родители.
   К сожалению, в университете не объясняли ничего о великанах, драконах и рыцарях, в общем, все то полезное и мудрое, что собственно и привело меня в науку, там, к несчастью, отсутствовало. Вместо этого в нас вталкивали латынь, как пулю в аркебузу, заставляли вызубривать целые страницы из Библии, а так же всевозможных сочинений различных достопочтенных епископов, кардиналов и прочих столпов Святой Церкви. Единственным предметом, привлекшим мое внимание, было естествознание, состоявшее из арифметики, геометрии и астрономии, что очевидно было призвано заставить нас еще глубже понять величие замыслов нашего Господа, способного создать такие прекрасные чудеса как Солнце, Луна, звезды, земля, огонь, вода, вино, еда и так далее.
  

Глава вторая. О том, как я попал на службу в кавалерию Его Величества и чем там занимался.

  
   Однако жизнь впроголодь мне постепенно наскучила, и однажды я направился по стопам моего родителя, соблазнившись на сладкие речи вербовщика, набиравшего кавалеристов в армию Его Величества для очередной войны. Я был парнем рослым, и хотя моя худоба вызывала вначале насмешки моих товарищей по учебе, это было только в начале. Получив от меня пару раз тумаков, они смекнули, что сила и крепкое телосложение не всегда связаны между собой прочными узами и стали проявлять в отношении меня благоразумное дружелюбие.
   Я часто думаю о том, как сложилась бы моя судьба, если бы у меня было больше терпения и средств, и я остался бы в Толедо. Возможно, я сделался бы епископом, сидел бы сейчас на своем троне и важным голосом диктовал наставления, например, о вреде чревоугодия, пережевывая куриную ногу и запивая ее вином. А может быть даже и кардиналом! А может... страшно подумать - самим Папой!
   Хотя это, пожалуй, уж слишком. Ну какой, в самом деле, из меня Папа?
   Вместо этого я сижу в своей лачуге на окраине Собрадьеля, что под Сарагосой, и скреплю по бумаге пером, пережевывая, наверное, точно такую же ногу и запиваю ее прекрасным вином. Правда, вместо занудных наставлений, я пишу эту, надеюсь - не скучную историю. И мои куры, а так же виноград, ничуть не хуже, чем у самого епископа, и я ни капли, ни о чем не жалею. Это была судьба - Божье Провидение!
   Итак, я стал военным. Мне повезло, что я попал к старине Диасу - моему капитану. Это был замечательнейший человек. Я обязан ему жизнью, ведь это лично он выучил меня всем премудростям военной науки, и благодаря этому мне удалось выжить в сражении, хотя многие тогда желали моей смерти. Но моих недоброжелателей уж давно нет в этом мире, а я все еще здесь. Однако, к большому несчастью, Господу было угодно призвать старину Диаса к себе во время битвы, и тут уж никакие науки не смогли ему помочь.
   Конечно, мои товарищи по полку могут мне возразить, разумеется, если они до сих пор живы. Они могли бы сказать, что Диас тратил на мое учение так много времени вовсе не от избытка теплых чувств к моей персоне, а потому, что ему просто нужен был толковый помощник, который бы командовал правым флангом, а так же всей ротой, в связи с его отлучкой, которая произошла по причине очередного вчерашнего возлияния и тому подобное.
   Все это так, но на самом деле Диас относился ко мне как к сыну. И я люблю его даже больше, чем своего отца. Да простит мне мой отец!
   Диас был толстяком, к тому же небольшого роста. Фигура его почти в точности совпадала с фигурой моего слуги Алехандро. Но о нем я скажу позже.
   Внешность Диаса не подходила для капитана кавалерии. Скорее он был похож на маркитанта. Его круглое добродушное лицо с маленькими черными усиками и бородкой часто вводило в заблуждение отчаянных забияк из числа офицеров других полков, плохо его знавших. Диас имел чудесную шпагу работы знаменитого Себастьяно Эрнандеса, которой владел в полном совершенстве, а по сему упомянутые забияки в последствии сильно раскаивались в том, что понапрасну задирали его, отпуская шуточки по поводу его полноты и якобы раздавленных им лошадей. Причем к некоторым Раскаяние было столь равнодушным, что являлось к ним, когда они уже были на небесах. Рассказывали, что маркиз Феррате де Пескара, наш тогдашний генерал, вынужден был издать приказ, запрещающий дуэли с капитаном Диасом, который маркиз объяснил тем, что его армия может остаться без офицеров. Он якобы приказал собрать всех офицеров из всех полков, затем Диаса заставили медленно пройти вдоль их строя, чтоб все смогли запомнить его. После этого монсеньор де Пескара сказал строгую и короткую речь, большую часть которой составляли ругательства, что конечно не красило его ни как дворянина, ни как христианина, но на то были причины. И речь свою он закончил обещанием всенепременно повесить того, кто осмелится вызвать нашего капитана на дуэль независимо от ее исхода. Так Диас стал знаменит и неприкасаем.
   Но Диас был равнодушен к славе. Он любил только свою шпагу и вино. Де Пескара своим приказом лишил его богатой практики в фехтовании, и он переключился на меня.
   - А ну-ка, Фелиппе, вызови-ка меня на дуэль, - говаривал он, натягивая перчатки в минуты скуки.
   - Сеньор капитан, уж не хотите ли вы лицезреть меня насквозь продырявленным, да к тому же болтающимся в петле вон на той ветке, - пытался я пробудить в нем хоть каплю благоразумия и милосердия, хоть и знал заранее, что это бесполезно.
   - Парень, эта ветка сегодня не будет украшена столь странным плодом, коим ты являешься, - продолжал он, беря в руки учебную шпагу с тупым концом - ведь он меня таки любил, - Ты же знаешь, что командиры должны обучать своих солдат и именно сейчас у меня случился приступ жажды обучения, которую ты обязан утолить. Возьми шпагу! Нет не эту! Я сказал, возьми НАСТОЯЩУЮ шпагу! И скажи мне: "Жирный, глупый осел!"
   - Но Ваша Милость..!
   - Говори же, а не то я проткну тебя тупой шпагой! - мой добрый капитан начинал злиться.
   - Прости меня Боже! Жирный, глупый осел... Тьфу! Что я говорю?
   - Тощая, дохлая кляча! - ответствовал мой добрый капитан, - Защищайтесь, сеньор!
   И я начинал удирать.
   Каждый раз между нами происходил похожий диалог, как прелюдия к учебному бою. Диас не мог орудовать шпагой просто так. Ему нужна была веская причина, по которой он взял ее в руки. Ну, хотя бы в виде шутки. Да и мне - пожалуй, то же. Поэтому мы всегда вначале недолго поносили друг друга нехорошими словами, а потом уж брались за оружие. Не совсем дуэль, но нечто отдаленно ее напоминающее.
   И он с ловкостью гепарда набрасывался на меня, нанося удары и делая выпады столь яростно, что мне поначалу приходилось спасаться бегством. Но, несмотря на полноту и низкий рост, Диас был прыток и часто меня настигал. Шпага его была, как я уже заметил, тупой и от нее на теле моем оставались лишь синяки и ссадины - "капитанские метки", называл я их. А вот сам капитан рисковал значительно больше, заставляя меня драться боевым оружием.
   Но по началу все шло хорошо. В том смысле, что удары доставались исключительно мне. Я пропускал больше половины его выпадов, что злило меня намного сильнее чем "дохлая и тощая кляча", на которую я, длинный и тощий, с таким же лицом, наверняка и был похож на самом деле. Однако время шло и "капитанские метки" стали появляться на моем теле все реже и реже, и не только потому, что я стал лучше бегать, хотя и это имело место быть.
   И вот однажды, парировав удар моего беспощадного противника, я, изловчившись, ткнул острием своей шпаги ему в плечо. И тут же радость первой победы сменилась во мне ужасом: во-первых, за свою персону - мне не хотелось болтаться на ветке, а во-вторых, за здоровье моего капитана. Хвала Господу, рана оказалась легкой, и капитан быстро поправился. Это происшествие стало предметом разбирательства в полку, но капитан взял всю вину на себя. Полковник де Торрес, командир нашего полка, вначале хотел его наказать, лишив недельного содержания, но потом смягчился, так как Диас был одним из лучших офицеров. Полковник решил, что тот и так достаточно наказан за столь легкомысленное поведение. Я отделался лишь строгим разносом, в течение которого мне было продемонстрировано дерево с подходящими ветками и кусок веревки.
   После этого происшествия мы дрались только учебными шпагами и не забывали облачиться в холщевые доспехи, надев сверху хотя бы нагрудники.
   В полку, после занятия должности лейтенанта, мне положен был оруженосец и слуга. Из предложенных на выбор солдат, я выбрал коренастого низкорослого парня по имени Алехандро, о котором я вскользь уже упомянул. Тогда это был добродушный, неунывающий малый. Он не знал своих родителей и нисколько не страдал от этого. На военную стезю его привело то же, что и меня - нужда.
   Это сейчас он превратился в важного гранда, который только и делает, что все время ворчит на меня и носится со мною как с младенцем. Дошло уже до того, что он приказал прятать от меня вино и подавать мне его только разбавленным водой до крайности. И все это он объясняет заботой о своем господине, хотя я давно уже ему никакой не господин! Впрочем, стоит ему глотнуть настоящего арагонского, как он сразу же становится прежним добрым малым - весельчаком и любителем дамского пола.
   Мой Алехандро жутко любил вещи крупные по размеру. В том числе и женщин. Наверное, из-за своего небольшого роста. Любимым его оружием были длинный двуручный меч zweihander и увесистый арбалет с английским воротом, который можно было заряжать, не слезая с лошади - хотя это и не просто. Эти весьма полезные вещи достались ему при штурме Милана, в котором он успел поучаствовать еще до встречи со мной. Аркебузы и пистолеты он терпеть не мог "из-за вони фитилей", как он сам говорил. На самом деле он просто ужасно боялся их грохота. С копьем на лошади он выглядел просто комедиантом, так как при галопе оно колотило лошадь по голове и ушам, опять же, в связи с его маленьким ростом.
   Тем не менее, это был сноровистый воин и меткий стрелок. Бывало, я не успевал поднять свою шпагу, как мой противник уже вылетал из седла, выбитый тяжелой стрелой его арбалета, выпущенной у меня из-за спины. Я даже бранил его за это:
   - Алехандро, ты когда-нибудь снесешь мне голову вместе со шлемом этой штуковиной, ведь твоя лошадь может взбрыкнуть, когда ты целишься!
   - Ни за что, ваша милость! - всегда отвечал он, - Я, к вашему сведению, вообще никогда не целюсь, а лошадь у меня умнее, чем даже конь самого Сида - когда я стреляю, она пригибает голову!
   Это была сущая правда - Алехандро никогда не целился, потому, что просто не понимал, как это делается. Он стрелял, держа арбалет на уровне груди и всегда попадал куда надо. Однажды я попытался выяснить, как у него это получается, на что он мне ответил, что это очень просто, и когда он берет в руки арбалет, то заранее знает, куда попадет его стрела и искренне удивлялся моему непониманию таких простых, с его точки зрения, вещей.
  

Глава третья. О том, как началась вся эта история или кого нашли мы с Алехандро, когда искали просто холмы.

  
   И вот, наконец, исписав столько чернил, я добрался до начала своего повествования, до того самого дня, когда началась вся эта история.
   Это был теплый сентябрьский день одна тысяча пятьсот двадцать четвертого года от Рождества Христова. Я помню его, впрочем, как и все дни, так или иначе связанные с этой историей, так, как будто бы это было вчера, хотя нынче на дворе одна тысяча пятьсот шестьдесят девятый год и мне уже семьдесят лет. Это странно, ведь я даже не могу вспомнить, был ли вчера дождь!
   Итак, в тот день, наш славный капитан, которого я вам, о достопочтенный читатель, уже имел честь представить, отправил меня побродить по окрестностям Сарагосы, где тогда квартировал наш полк, с заданием отыскать место, достойное для проведения учебных маневров. А надо отметить, что как в те далекие времена, так и сейчас вся живописнейшая долина полноводного Эбро представляла собой сплошные поля и пастбища, кое-где дополненные садами и мельницами. И стоило нам только начать разворачиваться в боевые порядки на этой территории, как тот час же являлся какой-нибудь местный вассал или вассальчик и начинал нам грозить страшными карами за потраву посевов его господина, который самому герцогу брат, а Королю друг, и с Папой на короткой ноге. И что лучше бы нам убираться подобру-поздорову на соседнее землевладение, где все повторялось точно так же.
   Поэтому капитан Диас изрек:
   - Фелиппе, мы скоро отправимся задать трепку королю франков Франциску с его войском железных болванов, а посему нам надо непременно поучиться действовать строем всем полком. Это приказ де Тореса. Потому как если каждый из нас будет просто размахивать шпагой и пикой, то мы быстро переколем сами себя. Найди мне поле для битвы, Фелиппе! Иначе не возвращайся!
   И я отправился, захватив с собой Алехандро.
   У Алехандро была кобыла по прозвищу Эга. Никто не знал, что означает столь странное имя, но в последствии я предположил, что оно созвучно некоторым оттенкам лошадиного ржания. Моего же коня звали Росинант. Что означало, то ли "лошадь, идущая впереди", то ли просто "старая кляча", но мне нравилось это имя. И хотя вначале Росинант был слегка худ и пуглив, моя заботливая рука, а так же овес, оплачиваемый щедрой рукой короля, превратили это животное во вполне неплохое и резвое средство передвижения, к тому же знающее сигналы кавалерийского горна.
   Стояла просто чудная погода. Солнце было уже не такое жаркое, как летом. По небу плыли легкие белые облачка. Ветра почти не было. Именно его отсутствие сыграло в тот день с нами решающую роль.
   В прекрасном расположении духа мы, не спеша, ехали с Алехандро по дороге, ведущей в Сарагосу, вдоль небольшого оросительного канала. Дорога была не вымощенной, и достаточно заезженной, так, что копыта наших лошадей утопали в пыли. За нами так же оставался пыльный хвост, который долго висел в воздухе, ибо слева вдоль дороги тянулась невысокая дамба, поросшая кустарником, и она препятствовала дуновению ветерка.
   Мы шли на рысях, периодически приподнимаясь в стременах, дабы оглядеть округу, но к тому времени ничего подходящего для нашей цели не обнаружили. Вскоре мы въехали в облако пыли, оставленное путниками, едущими впереди нас. Облако это становилось все гуще, и дышать нам с Алехандро было все труднее.
   - Гляньте, ваша милость, как напылили эти удальцы, - изрек Алехандро, - А не объехать ли нам их поскорее, а то они еле тащатся.
   - Конечно, объедем, Алехандро, - отвечал ему я, - Но только сейчас поднимется шум, так как этим, как ты выразился, удальцам, так же как и нам не захочется дышать пылью, на этот раз нашей. Судя по количеству пыли - всадников много, небось, это едет какой-нибудь важный и толстый сарагоский синьор - овцевод. Знаю я эту препротивную публику!
   - По мне - хоть сам Папа, - отвечал Алехандро, - Ну что, хозяин, вперед?
   - ...Вперед! - согласился я после короткого раздумья.
   И мы пришпорили коней в надежде обогнать наших случайных попутчиков, так как продираться сквозь заросли кустов и объезжать их стороной нам не захотелось. Вскоре мы разглядели впереди силуэты всадников.
   Один из них поднял вверх руку, давая знак остановиться, и мы с Алехандро натянули поводья, кашляя и чихая.
   - Предупреждаю, сеньоры, кхе-кхе!- закричал первый всадник, - Мы вооружены, и я не советую вам приближаться!
   - Отчего же, сеньор, кхе-кхе? - отвечал ему я, - Мы всего лишь хотели вас объехать и двигаться дальше, так как мы торопимся, а вы едете медленнее нас!
   - Мы охраняем важную персону, кхе-кхе, и я не пропущу вас! - продолжал кричать и кашлять всадник.
   Этот парень меня начинал злить: вместо того, чтобы выехать на место, где можно спокойно вдыхать чистый воздух, он загородил нам дорогу в пыли, и мы все втроем кашляли там, как больные чахоткой:
   - Не кажется ли вам, достопочтенный сеньор, - сказал я, теряя самообладание, - Что нам лучше убраться поскорее из этой мерзкой пыли и выяснять наши отношения на свежем воздухе?
   И мы рванули вперед, не обращая внимания на всадника, которому ничего не оставалось, как развернуться и следовать за нами. Вскоре в пыли появились контуры экипажа, поравнявшись с которым, дышать стало легче, так как большую ее часть производил именно он.
   Экипаж представлял собой карету, запряженную цугом из четверки лошадей. Она была воплощением роскоши - выкрашена в голубой цвет и весьма недурно отделана золотой инкрустацией, хотя и серая от пыли. На двери и задних лентах виднелся какой-то герб, но я тогда не обратил на него внимания, поскольку не силен в геральдике. Сопровождали карету семеро вооруженных всадников. Мы собирались просто проехать мимо и отправиться восвояси по своим делам, воспользовавшись их замешательством, но тут у окна кареты отодвинулась занавеска голубого бархата и появилась изящная рука в тонкой перчатке, жестом подозвавшая одного из сопровождающих. Тот, приблизившись, склонил свою голову к окну, выслушал приказание и подскочил ко мне. Я уже было открыл рот для возражений, но был очень удивлен, когда мне была передана просьба:
   - Сеньор, моя госпожа просит вас остановиться. Она хочет побеседовать с вами.
   Мне понадобилось некоторое время для того, чтобы выбросить из своей головы заранее заготовленную речь о важности моей персоны и возложенной на нее миссии на случай встречи со спесивым вельможей, и я наконец-то выдавил из себя:
   - С большим удовольствием, сеньор... только давайте немного проедем вперед тихим шагом, чтобы уйти от этого проклятого облака пыли!
   Всадник дал команду, и мы все осторожно тронулись вперед, при этом вся охрана осталась сзади. Через некоторое время дышать стало легче, к тому же дорога поднялась на бугор, где дул слабый ветерок и мы остановились.
   Дверца кареты открылась и на пороге, появилась молодая женщина в пышном черном платье, украшенном спереди красно-синими узорами, с резко подчеркнутой узкой талией и широкими наплечниками. На голове у нее было веспайо из тонкой прозрачной белой ткани, под которой виднелись темные волосы, собранные в модную прическу. По всему было видать, что дама - весьма важная персона.
   - Приветствую вас, достопочтенная сеньора! - молвил я, спешившись и поклонившись так низко, насколько мне позволял мой панцирь "гусиная грудь". Алехандро то же отвесил поклон. Согласно этикета, кабальеро не должен первым бросаться и лобызать даме руку, пока она жестом не покажет, что желает этого. Но дама не двигала руками и я начал представляться:
   - Фелиппе де Кехана, лейтенант кавалерии Его Величества, ваш покорный слуга! А это, - я указал на Алехандро, - Мой ординарец и боевой товарищ, - и мы вновь отвесили поклоны.
   - Весьма рада встрече с вами, достойные кабальерос! - сказала дама, - Я - Альдонса де Лоренцо! Дочь монсеньора де Лоренцо. А это мой кортеж. Скажите, милостивые государи, вы действительно так торопитесь? Не окажите ли вы мне честь сопроводить меня, пополнив на некоторое время мою охрану. Ведь нам по пути, не так ли? Мне сказали, что возле Сарагосы появились отряды бунтовщиков-комунерос!
   Всадник из охраны сеньоры открыл было рот, пытаясь что-то возразить.
   - Я бы попросила вас не вмешиваться, Хорхе! Двое лишних бойцов нам не помешают. К тому же они военные, а значит, могут управляться со шпагой!
   Хорхе втянул голову в плечи и замычал невнятные возражения.
   - Да будет вам, я не хотела вас обидеть, вы то же прекрасный боец, Хорхе! - и дама улыбнулась ему.
   Улыбка госпожи немного остудила Хорхе и он перестал явно демонстрировать свое неудовольствие, однако лицо его по-прежнему не выражало и тени радости от встречи с нами. Я тогда подумал, что вероятно частенько начальники стражи пытаются командовать своими господами, особенно если это женщины, излишне нагоняя на них страхи о всевозможных бунтовщиках и разбойниках. Подобно норовистой лошади, пытающейся управлять седоком.
   - Ну что ж? - сказал я про себя, мысленно обращаясь к этому Хорхе, - Если ты, милейший, переусердствовал в этом деле, то изволь наслаждаться его плодами - твоя госпожа, похоже, столь напугана, что желает усилить свою охрану даже за счет незнакомых попутчиков. Теперь тебе придется наслаждаться нашим с Алехандро обществом.
   И я улыбнулся.
   - И так, вы не откажете даме, сеньоры? - она обратила свой взор на меня.
   Только сейчас я смог более внимательно разглядеть ее лицо. Предо мной стояло земное воплощение небесной красоты и я подумал, что именно такой же прекрасной, наверное, должны были быть Пресвятая дева Мария, а так же праматерь всех людей Ева, а не теми страшилищами, коими их изображают местные "живописцы" на стенах в церквях. Ибо творения Господа всегда прекрасны и безупречны, так нам говорили в Толедо. Эти черные огромные глаза, серьезные и озорные одновременно, тонкие дуги бровей, совершенно правильный и ровный нос, алые губы, подобные цветку и все это Господь расположил на ее лице настолько совершенно и идеально, что я просто не мог оторвать от него взгляд! Создатель наверняка не мог не залюбоваться этой своей работой, а что касается смертных, то мы с Алехандро просто потеряли дар речи и застыли в изумлении.
   - Ну, что же вы молчите, лейтенант? - видимо пауза затянулась до неприличия, поскольку, когда я оторвал взгляд от Альдонсы, то обнаружил, что все смотрят на меня.
   Тут я с ужасом осознал, что мои губы почему-то действительно не повинуются мне. Путем огромного усилия над собой, мне удалось наконец-то выдавить:
   - Э-э-э...с превеликим удовольствием, сеньора! Мы в вашем распоряжении! -и рот мой предательски расплылся в улыбке умалишенного. При этом я отвесил столь неуклюжий поклон, что пошатнулся и чуть не упал.
   "Что ты говоришь?- слабо пискнул Мой Разум где-то в самом глухом закоулке черепа, - ведь тебе нужно торопиться выполнять важное задание капитана!". Но я мысленно прикрикнул на него, и обиженный разум, замолчав, забился еще дальше.
   - Благодарю вас, лейтенант! -несмотря на неприличную паузу с моей стороны, прекрасная сеньора похоже осталась довольна происшедшим. Она улыбнулась мне, учтиво склонив голову и вернулась в карету.
   Кортеж, пополнившийся двумя всадниками, двинулся дальше. Мы с Алехандро трусили рысью рядом с каретой в полном молчании. Я двигался, совершенно не понимая, зачем и куда.
   Шторка вновь открылась, и наша ослепительная спутница завела со мной беседу:
   - Куда вы направлялись, лейтенант? Что вы сказали? О да - не отвечайте! Я понимаю! Это военная тайна! Я рада, что встретила вас. Хорхе, мой начальник стражи, славный малый, но слишком самоуверенный. Скажите, я не помешала своей просьбой к вам сопровождать меня, выполнению важного военного приказа, который вы, несомненно, получили?
   - О нет, сеньора! - мне, наконец, удалось после нескольких упражнение с лицом, которые, хвала Господу, никто не заметил, окончательно вернуть себе дар речи, - Ни в коем случае, сеньора! Наш капитан отправил меня для осмотра местности на предмет проведения маневров. То есть просто небольших учений. Для кавалерии, знаете ли, сеньора, нужны пространства, а тут кругом все поля, да сады, да мельницы.
   - Я знаю, что вам нужно, лейтенант. Через пару миль по этой дороге справа начнутся пустынные холмы. Они не высоки, земля там имеет совершенно белый, как мел, цвет, поэтому на них ничего не растет, кроме небольшого кустарника. Возможно, они вас устроят!
   - Я был бы весьма признателен, сеньора, если бы вы мне их показали. Кавалерия Его Величества не забудет вашей услуги! - тут уж я совсем расхрабрился и расхвастался.
   - Ну, а я с Марией, моей служанкой и подругой, ездила присматривать новые угодья для пастбищ моего отца. Мой отец - сеньор месты - ассоциации овцеводов Арагона. Сейчас во всем Старом Свете такая мода на шерстяное! Не правда ли, странно звучит в такую теплую погоду? Овцеводство - весьма прибыльное занятие, сеньоры!
   - Не знаю, сеньора, -у Алехандро тоже начал открываться рот, - Наше дело - колоть да рубить.
   Да, он так и сказал, я даже поморщился, ибо подумал, что сказать большую глупость в такой ситуации было просто невозможно:
   - Алехандро! Что ты говоришь! - начал распекать его я, - Сеньора может испугаться и решить, что мы бандиты. Мы не бандиты, сеньора, мы военные, мы служим Его Величеству на благо Испании и Священной Римской Империи!
   Я вдруг испугался того, что она уедет, испугавшись нас. Что будет тогда со мною? Как я буду без нее жить? Я был уверен, что как только мы расстанемся, моя жизнь рухнет и разобьется на мелкие осколки.
   - О! Не надейтесь, лейтенант, - засмеялась она, - И не надейтесь меня испугать! Я не боюсь никаких комунерос, - она показала через окно два пистолета с кремневыми запалами - большую редкость и диковинку по тем временам, - Это не все, у меня тут целый арсенал. Я с пятидесяти шагов попадаю в яблоко. А Мария ловко перезаряжает. Просто мне наскучили мои спутники - не обижайся, Мария, - бросила она вглубь кареты, - И я решила с вами по-бол-тать!
   Когда она хотела отметить особо важное, по ее мнению, слово в своей речи, она произносила его по слогам. С тех пор мы с Алехандро, не сговариваясь, то же стали так говорить и эта привычка у нас до сих пор.
   Две мили пролетели незаметно. Альдонса без умолку болтала о том и о сем. Видно было, что она изрядно образованна, ибо речь ее была столь прекрасна и правильна, как и она сама. Я все больше молчал и слушал, лишь иногда поддакивая:
   - О да, сеньора! - или - Вы совершенно правы, сеньора!
   Появились искомые пустынные холмы. Вдали уже была видна Сарагоса. Пришел страшный момент расставания, так как было бы в высшей степени неприлично утомлять сеньору нашим присутствием, без веских на то причин, а причины закончились - мы нашли эти проклятые холмы слишком быстро. Нехотя мы раскланивались со своими случайными попутчиками и развернули лошадей. Я чувствовал себя глубоко несчастным.
   Альдонса помахала рукой и крикнула нам вслед:
   - Буду рада увидеть вас вновь, лейтенант! Удачи вам!
   Затем она дала знак, и кортеж двинулся, постепенно исчезая в пыли.
  

Глава четвертая. В которой я очень волнуюсь.

  
   Я не мог понять, как мне истолковать ее последние слова. С одной стороны Разум подсказывал, но как-то тихо и неуверенно, что сказано это было больше для соблюдения приличий. С другой стороны моим Чувствам очень хотелось верить, что прекрасная сеньора де Лоренцо взаправду хочет лицезреть их хозяина.
   - Но зачем? - продолжать противно пищать Разум, - Нежели ты веришь, что она хочет увидеть тебя вновь? Она - прекраснейшая сеньора, дочь богатейшего и влиятельнейшего аристократа. А ты - кто? Нищий, никчемный лейтенант, которого в полку за глаза все называют "тощей клячей"? Этого просто не может быть!
   - Ну и что? - не сдавались Чувства, - А может ты ей понравился? Ты же знаешь, что чем богаче сеньор, тем он толще, старее и тупее. Судя по ее богатству, вокруг нее только такие и вертятся. Очччень приятное общество!
   Наверное, я окончательно свихнулся, поскольку мне показалось, что дальше этот диалог уже продолжался без моего участия. Спорщики, похоже, не обращали на меня никакого внимания.
   Вероятно, мое лицо выражало крайнее смятение этим фактом в тот момент, и это заметил Алехандро:
   - Вот я и говорю, мой господин, что это только последний болван может упустить такой шанс, но никак не мой господин! - оказывается он и до этого что-то говорил, но я его не слышал - Я готов хоть сейчас отвезти ей ваше письмо! Тем более что "поле боя" мы уже нашли.
   Я открыл рот от удивления:
   - О каком письме ты говоришь?
   - Ну как же! Прекрасная сеньора сказала, что готова увидеть вас хоть завтра, так чего же медлить? Ведь письмо еще надобно написать, а потом отвезти.
   Он тараторил с таким жаром, как будто это дело уже решенное и я стал догадываться, что он просто хочет на ночь удрать из лагеря в Сарагосу, чтоб вдоволь там попить вина, ну и еще как-то развеяться. Внезапная догадка пронзила меня:
   - А что, если и вправду написать ей письмо? И пусть Алехандро его отвезет. Ведь все очень просто: ну не захочет она приехать, так и не приедет и не ответит мне. А вдруг захочет? Нет, надобно обязательно написать. Диас наверняка меня отпустит.
   - ...так, что пишите письмо, мой господин, я готов ехать хоть сейчас! - Алехандро меж тем продолжал кричать, гарцуя вокруг меня на своей кобыле.
   Ощущение величайшего счастья переполнило все мое существо. Мне показалось, что у меня выросли крылья, и я сейчас полечу вместе с Росинантом, обхватив его корпус ногами. Но радость быстро сменилась волнением:
   - А что же я там напишу? - спохватился я, ведь никогда раньше не писал письма сеньорам, тем более таким прекрасным, как Альдонса.
   Мне казалось, что для написания такого письма нужно быть весьма искушенным сочинителем, коим я, конечно, не являлся, несмотря на небольшое ученое прошлое. От этой мысли я впал в отчаяние, из которого меня быстро извлек Алехандро и вернул ко мне самообладание. Он сказал:
   - О! Мой сеньор! Вы напишете, что сеньора де Лоренцо, так, кажется, ее зовут? Что она похитила у вас сердце и покой. И с тех пор вы не можете ни есть, ни пить и божий свет не мил вам. И если прекрасная сеньора имеет в своем сердце хоть каплю милосердия, то она сжалится и согласится приехать и повидать несчастного кабальеро, ну... например, в этой чудесной рощице! Иначе он умрет от горя, и вороны выклюют его глаза, а его сухие косточки будет поливать дождик.
   Всю эту речь Алехандро продекламировал с большим пафосом, задрав голову, встав в стременах и приложив руку к своей железной груди.
   Я был поражен его речью. До этого я не слыхал от моего слуги ничего подобного, и мне даже в голову не приходило, что он в душе ну просто настоящий поэт. Нет, конечно, мы и раньше встречали с ним женщин при различных обстоятельствах, то есть он наверняка знал, как они выглядят, и чем отличаются от мужчин, даже, скорее всего, лучше, чем я. Но вещать подобным высоким слогом и пиитом - это было совсем неожиданно для простого, необразованного крестьянина. Слегка обалдевший от услышанного, снедаемый чувством собственной ничтожности, я только и смог вымолвить:
   - Да ты поэт, Алехандро! А я и не знал!
   Алехандро, довольный похвалой, потупился и покраснел до ушей.
   Решено было немедля возвращаться в лагерь и приступать к написанию письма, ибо, разумеется, с собой у нас не было ни пера, ни чернил, ни бумаги.
   - Главное, не забудь то, что сейчас сказал! - я и раньше любил Алехандро, а теперь он стал для меня просто драгоценным кладом, - Только про ворон и косточки - пожалуй, не стоит. А то сеньора испугается таких жутких подробностей.
   А Алехандро даже обиделся:
   - Как можно, ваша милость?! Именно эти слова и действуют на сеньор безотказно! Сеньора де Лоренцо как представит вас себе с выклеванными глазами, так сразу же разрыдается и помчится к вам на свидание сломя голову!
   Но я не стал его слушать и, пришпорив Росинанта, помчался в лагерь. Алехандро рысью трусил за мною, сотрясая воздух различными вариациями моего будущего послания. Предвкушение встречи с бурдюком арагонского совсем распалило его и он вопил на все стороны:
   - ...и кабальеро наш несчастный, червячками съеденный станет быть ужасный! А несчастная сеньора, павши ниц над ним, станет плакать и рыдать и кричать над ним!
   - И когда ж ты заткнешься, нечистый тебя забери? - пробормотал я и сильнее дал шпоры Росинанту.
   Влетев галопом в расположение, я бегом отправился искать Диаса. Выслушав доклад, он ободрился и изрек:
   - Выступаем завтра на рассвете!
   Я поинтересовался, как долго продлятся маневры, и капитан ответил, что к вечеру мы должны быть в лагере, потому как, во-первых, получен приказ о выступлении в Барселону, а во-вторых, делать ему больше нечего, как таскать за собой обоз с провиантом и палатками. Все это меня и обрадовало и огорчило одновременно.
   Выходило, что вечером завтрашнего дня, после маневров, я мог бы увидеться с Альдонсой, ведь мы будем возле самой Сарагосы. Но с другой стороны, Барселона - это порт. А когда кавалерия приходит в порт, это значит, что далее она поплывет по морю, то есть, прощай Испания, прощай Альдонса. И когда мы вернемся - неизвестно. Скорее всего, мы отправимся в Северную Италию, на помощь нашим войскам, осажденым Франциском в Павии.
   В тот же вечер я, заточив перо, изложил на бумаге сказанное Алехандро, опустив, разумеется, всякие непотребности. Мне казалось, что письмо будет чрезвычайно длинным, но оно уместилось всего в несколько строк. Я написал свое имя и, скатав бумагу трубочкой, связал ее тесьмой, на которую Алехандро накапал воска от свечи, и который я запечатал перстнем с печатью, доставшимся мне от матушки.
   Довольный, Алехандро тотчас умчался в Сарагосу. Он всегда был довольным, когда покидал расположение полка, ибо дисциплина и муштра тяготили его.
   Разумеется, я не сомкнул глаз, дожидаясь его.
   В полночь Алехандро вернулся в лагерь. Он был на веселе и мурлыкал под нос какую-то песенку. Возле седла болтался полупустой бурдюк с вином. В прочем, меня это не удивило, ибо с Алехандро так было всегда - стоило его только отправить куда-нибудь с поручением, как он тут же наведывался в какой-нибудь трактир, да еще и притаскивал с собой бурдюк.
   - Алехандро! - стал было я его распекать, - Тебя нельзя ни на минуту оставить, ты тут же везде найдешь вино!
   - Ну и что, хозяин? Мы же пока еще не на войне! А я привез вам письмецо! А угадайте от кого! - говорил он на распев, доставая из сумки белый прямоугольник с большой коричневой печатью.
   Сердце мое забилось. Я тут же забыл про Алехандро. Дрожащей рукой я сломал печать и развернул лист.
   Альдонса сообщала, что она весьма тронута моим посланием и, конечно же, она не может допустить мучительной погибели уважаемого кабальеро, поскольку сердце у нее доброе. Внизу было приписано - завтра, когда стемнеет, там, где мы расстались в прошлый раз.
   Письмо привело меня в восторг. Я сунул его под сюртук поближе к сердцу и сразу же ощутил его божественное тепло. Я не согласился бы его променять ни на какие сокровища мира. Оно до сих пор у меня. Правда, сейчас - это пожелтевший, истрепавшийся кусочек бумаги с выцветшими чернилами, но для меня он очень дорог.
   - Ваша милость, надеюсь, вы не станете меня бранить за то, что я познакомился в доме сеньоры Альдонсы, с некой прекрасной дамой? - услыхал я голос Алехандро.
   - Какой еще дамой? - я с трудом соображал.
   - Да с Марией же! Служанкой сеньоры Альдонсы! Изумительная дама, должен вам сказать, - и Алехадро принялся расписывать прелести Марии, но я его не слушал.
  

Глава пятая. Как мы поехали на маневры и как эта поездка окончилась настоящей битвой.

  
   В ту ночь я так и не заснул. Я все сочинял приветственные речи, бесконечно разговаривал с Альдонсой, причем отвечал за нее сам, то есть на самом деле я разговаривал сам с собой. Но, не смотря на это, у меня почему-то всякий раз выходило, что я говорю какую-нибудь глупость и бестактность, и Альдонса смеясь, отвергает меня и уходит. От этого я весь измучился, у меня разболелась голова, и я, в конце-концов, поднялся и отправился седлать наших лошадей, чтобы подготовиться к предстоящему выезду на маневры, хотя это и было обязанностью Алехандро.
   Алехандро храпел всю ночь так, что наша палатка дрожала. И лишь сигнал горниста разбудил его с рассветом. Мы наскоро позавтракали холодным цыпленком, прихватили с собой немного припасов и поторопились занять свое место в строю. Потом нас отправили в голову колонны показывать дорогу.
   Полк двигался четверками - больше всадников ширина дороги не вмещала. Все были одеты в боевые доспехи, заблаговременно начищенные до блеска и сияющие на солнце. В небе колебался в такт движению лес учебных пик - без железных наконечников, с привязанными вместо них плотными пуками сена. Здесь и там развивались ротные вымпелы и знамена. Зрелище было грандиозное. Оно отвлекло меня от волнений о предстоящем свидании. Я начал думать о том, что Его Величеству, очевидно, обошлось в круглую сумму снаряжение нашего полка. Ведь наш полк был королевским, а значит все приобреталось за счет короля: и доспехи, и лошади, и оружие, и одежда. Разумеется, при таких затратах, король должен был быть уверен в наших боевых способностях и в том, что его деньги не пропали даром. Поэтому де Торрес так старался, изводя нас бесконечными маневрами. Хотя с другой стороны, чем еще заниматься солдату?
   Мы добрались довольно скоро. Вначале было устроено обучение перестроениям. Разбившись поротно, мы по сигналу горна то разворачивались в боевой порядок, то снова возвращались к походному. Основу строя роты задавали ее командир и лейтенант с левофланговым фельдфебелем. По сигналу горниста, Диас мчался к выбранному для построения месту и расставлял в стороны руки. Мы же с фельдфебелем спешили каждый на свой фланг по обе стороны от капитана, а за нами двигались рядовые кавалеристы, которые становились в две шеренги. Первая шеренга была фронтальной и предназначалась непосредственно для ведения боя. В нее отбирали самых опытных и сильных кавалеристов на хороших лошадях. В тыловой шеренге находились молодые бойцы, которые должны были пополнять фронтальную шеренгу при убыли в ней людей, по моей команде. Я находился на правом фланге между этими двумя шеренгами. Со мной были знаменосец с вымпелом нашего фланга и Алехандро, задачей которого была охрана моей важной персоны, поскольку воевать мне до этого не приходилось.
   Самым сложным было удержание строя шеренги, при движении, особенно галопом. Поскольку все происходило на холмистой местности, то тот участок цепи, которому доставался бугор или яма замедлял темп движения и начинал отставать. В мою задачу входила так же подача команд по выравниванию цепи.
   К обеду наши лошади устали от бега, а я от крика. Но кое-что у нас начало получаться. Мы истоптали копытами все холмы в пыль и теперь нам с Алехандро наши вчерашние страдания на дороге казались детской забавой.
   После обеда и отдыха, решено было устроить учебный бой. Полк разделили на две части и приказали друг друга атаковать. Де Торрес не решился пускать цепи в галоп, поэтому атаковали мы на рысях, чего в бою, в общем-то, не бывает. Удар пикой тем сильнее, чем больше скорость всадника, поэтому атакующие стороны стремятся разогнаться как можно сильнее. В кавалерийском бою преимущество у той стороны, которая атакует с горы и, разумеется, сумеет сильнее разогнаться.
   Но наш полковник опасался излишних травм, неизбежно случившихся бы при атаке в галоп. Только представьте себе, что вас ударяют пикой, несущейся на огромной скорости. При этом вы так же мчитесь навстречу своему недругу и ваша скорость удваивается. И даже навязанный на ее конец смягчительный пучок соломы не спасут вас. В результате либо вы вылетите из седла, либо пика сломается о вас, либо... она вас проткнет. Конечно, пика может скользнуть по доспехам и уйти в сторону, но так бывает не всегда.
   Итак, по сигналу горниста мы двинулись рысью друг навстречу другу. Нашей задачей было попытаться расстроить цепь противника, прорваться сквозь нее и охватить кольцом. Как я уже говорил, мы двигались по холмистой местности и ряды кавалеристов все время выгибались то вовнутрь то наружу, и мне приходилось галопом носиться от одной части цепи атакующих к другой, пытаясь их подравнять. В противном случае "неприятель" мог расчленить нашу цепь и попытаться ударить нам во фланг и с тыла. Мои усилия дали результат, и мой правый фланг встретился с нашими "врагами" относительно ровным строем. Что было на другом фланге и в центре - я не видел. Раздались удары пик о щиты, кое-где послышался треск, крики людей и ржание лошадей. Цепи смешались, и началась просто свалка. Я отдал команду плотнее сомкнуть ряды тыловой шеренге и шагом двигаться вперед. Тыловой шеренге удалось выдавить из наших рядов некоторых вклинившихся всадников из числа противоборствующей стороны. На этом мои боевые резервы были исчерпаны, и мне оставалось только наблюдать. Я попытался криками давать какие-то команды, но меня никто не слушал. Кони топтались на месте, упершись в других коней, всадники делали выпады пиками, пытаясь выбить кого-нибудь из седла. Я даже не уверен, что они различали "своих" и "чужих" - облачение у всех было одинаково. Своим считался тот, у кого лошадь была повернута в "правильную" сторону.
   Мы с Алехандро, как и положено по уставу, находились сзади сражающихся и вначале просто созерцали эту толчею, но ему не терпелось принять участие и он испросил у меня разрешение. Я разрешил. Он подобрал чью-то оброненную пику и галопом бросился вперед, сразу опрокинув пару лошадей, как оказалось, "наших". Но его это не смутило, и он пробрался в самую гущу "битвы", угрожающе потрясая своей пикой. Пару раз его чуть было не вышибли из седла, из-за чего он ужасно разозлился и начал орудовать пикой как дубиной, колотя наступавших, а за одно и их лошадей. Это внесло в ряды "неприятеля" замешательство и их лошади стали пятиться, открывая нам брешь, которой мы и воспользовались. Точнее, это произошло без какой-то команды и совершенно не без какого бы то ни было, заранее продуманного плана. Просто задние ряды выдавили передние в образовавшуюся пустоту, и мы таки пробили строй наших "противников". Обрадованные кавалеристы устремились в "прорыв" и стали заезжать к нашим "недругам" в тыл, колотя и толкая их пиками. В целом на нашем фланге победа осталась за нами.
   Мне тоже не терпелось принять во всем этом участие, но у меня не было пики, а действовать шпагой в такой свалке я боялся, опасаясь кого-нибудь покалечить. Поэтому мне оставалось только наблюдать. Наконец прозвучали горны, сигналящие отбой, но их никто не слышал. Тут уж пришлось вмешаться мне. Я кричал "своим" и "чужим" всадникам команду отбой, колотил их кулаком по панцирям и шлемам и через какое-то время это дало результат - мы наконец-то разъехались.
   Командиры принялись считать выбитых всадников, но это было непросто, так как они норовили незаметно опять залезть в седло. Кроме тех, кому крепко досталось. После долгих стараний и трудов я сумел насчитать двадцать два "поверженных" со "своей" стороны.
   Был объявлен отдых, во время которого офицеров позвали к командованию, а рядовые кавалеристы громко делились впечатлениями, оказывали помощь раненным и собирали утерянное оружие и доспехи, вернее то, что от них осталось.
   На военном совете каждый офицер коротко доложил о действиях своих подчиненных. Я сказал, что мой фланг прорвал цепь "неприятеля", на что офицер-кастилец "противоборствующей" стороны, стал с возмущением жаловаться на моего Алехандро, который "неправильно использовал оружие в бою". Наша перепалка быстро стала всеобщей дискуссией на тему "можно ли пикой только колоть, или ей можно еще и дубасить". Мы разделились на два лагеря - "традиционалистов", сторонников традиционного использования пики, и "реформистов", считавших, что главное, чтоб оружие имело поражающее действие, а остальное - неважно. Не знаю, как долго бы мы спорили, но полковнику все это надоело и он заорал: "Молчать!"
   Тишина не сразу, но восстановилась. Де Торрес сказал, что в проведенных маневрах полк показал себя хорошо, и чтоб никому не было обидно, он объявляет победителями обе стороны. Но, особо был выделен правый фланг нашей роты.
   Мне было приятно, хоть я и не совсем понимал, в чем же моя заслуга.
   - Какой сегодня счастливый день! - думал я, - Меня похвалил командир полка, и сегодня у меня свидание с самой прекрасной девушкой на свете.
   Я подошел к Диасу испросить разрешение отбыть на вечер.
   - Ладно, - сказал он, - Валяй. Ты у нас сегодня герой. Только скажи своему увальню, чтоб он в бою так не размахивал пикой, а то его быстро отправят на тот свет.
   Оказалось, что Диас "традиционалист". Видимо сказывался возраст.
   Итак, наш полк отправился обратно в лагерь, а мы с Алехандро двинулись по уже знакомой нам дороге на свидание с Альдонсой. То есть, на свидание с Альдонсой ехал, конечно же, только я, а Алехандро мечтал увидеть Марию.
   Солнце уже подкрашивало в красный цвет деревья и кусты, тянувшиеся вдоль дороги. Дневная жара уменьшилась. Ветерок совсем стих. Мы ехали вдоль канала и вели меж собой неспешную беседу предметом которой были, конечно же, дамы.
   - Однако в скорости, придется мне остаться без работы, - нарочито недовольно говорил Алехандро.
   - Отчего же, друг мой? - мои волнения как-то улеглись, и настроение стало благостным.
   - Да как же, ваша милость, ведь вы вскоре женитесь и оставите эту опостылевшую службу. А к чему важному сеньору оруженосец? Ему то и оружия носить не надо. У него, небось, целая своя армия.
   - Да с чего ты взял, что я женюсь? Стоило мне первый раз в жизни отправится к даме на свидание, как ты меня уже женишь. Быть может, она даже и смотреть на меня не захочет. На кой дьявол ей какой-то нищий лейтенантишко? К ней видать герцоги да графы сватаются.
   - Ой, не лукавьте, ваша милость, не лукавьте! - молвил Алехандро, - Зачем бы она тогда соглашалась с вами встретиться? Уж не для того же, чтоб объявить вам, что выходит замуж за какого-нибудь герцога или графа, а вы ей нужны как корове старая подкова? И к тому же...
   - Что "к тому же", Алехандро?
   - Да просто я хочу сказать вам ваша милость, но стесняюсь, что я видел, как смотрела она на вас.
   - Замолчи, бесстыдник, а то я тебя сейчас проткну насквозь. Такой важной особе не подобает вообще смотреть на таких, как мы с тобой.
   - Это верно, господин! Но только про меня, ведь я человек подлого сословия. А вы - другое дело, дворянин, да и таких красавцев как вы по всей Испании еще поискать надо. И потом. Знаю я этих женщин! Важные они особы или неважные, однако, ежели встретят подобного вам кабальеро, так у них глазки и загораются. Вот, помню, познакомился я с одной трактирщицей...
   - Алехандро, что ты плетешь? Ты ведь прекрасно знаешь, что я только называюсь дворянином, а за душой у меня нет ни гроша так же как и у тебя. И скажи мне на милость, причем здесь трактирщица? Не хочешь ли ты сказать, что сеньора Альдонса де Лоренцо - это почти то же самое? Тебе видно твой шлем совсем голову напек, вот ты и свихнулся от жары. Вот я тебя остужу, - и я ударил своими поводьями по заду лошадь Алехандро.
   Эга видно и сама решив, что неплохо бы освежиться, рванула вперед и ее всадник с притворством завопил:
   - Ой-ой, мой господин, вы меня так убьете! Я ведь только пытался предостеречь вас от женских чар! Я ведь ваш слуга и охранитель!
   - Молчи, охранитель, вот я сейчас догоню тебя, и ты мне все расскажешь про свою трактирщицу, негодяй эдакий! Ты почему на ней не женился, мерзавец? - кричал я, пришпорив своего коня.
   - А на кого ж я тогда бросил бы вас, мой господин? - вопил, захлебываясь от скачки, Алехандро, несущийся в галоп с арбалетом, лупящим его по спине.
   - А как же трактир? Тебе бы достался трактир! Представь себе - целый ТРАКТИР! Ведь она наверняка была вдовою, не мог же ты, добропорядочный христианин, приставать к замужней женщине? - меня начал душить хохот, так как я представил себе Алехандро, размером с пивной бочонок, сидящим за прилавком трактира с такой же толстой глиняной кружкой в руке. К тому же моя несчастная душа измучилась моими переживаниями и требовала веселья.
   О молодость! Совсем недавно мы были насмерть вымотаны маневрами, но вот, спустя небольшую передышку, мы уже с хохотом гонялись друг за другом, и нашей усталости как будто и не было. Невесело было только нашим четвероногим.
   Так доскакали мы до развилки, уходящей в Оливар, на которой расстались вчера с Альдонсой. Слева от дороги стояла небольшая рощица, а справа виднелся бугор, поросший садовыми деревьями. Впереди уже были видны шпили сарагоского собора Нуэстра Сеньора дель Пилар.
   Здесь мы оба умолкли и перешли на рысь, направившись в небольшую ложбинку на краю рощи, где было решено оставить лошадей под присмотром Алехандро. Я отправился на возвышение осматривать местность. Вокруг было тихо и пустынно. Не видно было ни пеших, ни конных, ни иных путников, могущих осложнить нам свидание. Ведь если дама назначает вам свидание не на шумной городской площади, а в тихой безлюдной роще, значит, она желает сохранить его в тайне. Я тогда думал, что она не желает огласки ввиду того, что я намного ниже ее по статусу. Однако это оказалось не так. Она боялась, как бы о нашем свидании не проведал один очень высокородный и богатый жених, который ей очень не нравился и которого она опасалась. Но тогда я этого не знал.
   Я принялся ждать, всматриваясь в дорогу из Сарагосы. Лишь однажды мне показалось, что в недалеком саду по соседству шевельнулась какая-то тень, но я отнес это на игру лучей заходящего солнца.
   Меня вновь стали мучить сомнения. Я все никак не мог взять в толк, каким образом я оказался приглашен на свидание самой красивой девушкой Арагона, да что там Арагона - всей Испании, к тому же еще и дочерью влиятельного сеньора. Я пытался найти в себе какие-нибудь, объясняющие этот случай, достоинства и не находил их. Вместо них попадались сплошные недостатки: незнатен, небогат, некрасноречив, да и собой как-то не очень. Алехандро говорит, что я красавец, но он безбожно врет, хитрый льстец.
   - Наверное, - думал я, - Это мое свидание будет первым и последним. Если оно вообще состоится. И вправду - наверное, сеньора Альдонса не приедет. Она просто пошутила!
   И тут уж в мою несчастную голову, измученную бессонницей, полезли всякие мысли, похожие на противных червей, о том, что незачем было сюда ехать и тревожить своими дурацкими письмами таких прекрасных дам как сеньора Альдонса, которым и дела-то нету до всяких там лейтенантов и так далее. И так я себя опять разволновал этими сомнениями, что уже было собрался броситься прочь и умчаться из этой рощи, как вдруг вдали над дорогой заклубилась легкая пыль.
   - Поздно,- пронеслось в моей голове,- Да и как же я уеду, и брошу прекрасную сеньору за городом, поздним вечером? Тут еще эти комунерос, правда их пока тут никто не видел, ведь бунтует Кастилия, а не Арагон, но все равно...
   Всадники, однако, приближались, и вскоре стало заметно, что их двое, и что они - женщины. Надежды на то, что Альдонса не приедет, развеялись. Это была она. Спешившись на краю дороги, она быстрой походкой направилась к пригорку, на котором ни жив, ни мертв, стоял я.
   Подойдя поближе, она в нерешительности остановилась. Видимо, ее взгляд не мог выделить меня среди деревьев рощи в наступающих сумерках, поэтому я сделал шаг вперед:
   - Сеньорита де Лоренцо? - спросил я в нерешительности, - Я-а-а, а-а-э-э Фелипеее, э-э-э Родригес де- э э.
   - Вы лейтенант де Кехана? - спросила Альдонса, подойдя совсем близко.
   - Да! - выпалил я и зачем-то вытянулся перед ней как перед полковником.
   - Что ж, - сказала она, - Рада видеть вас вновь, лейтенант!
   Сказав это, она откинула вверх вуаль веспайо и улыбнулась мне. Даже в вечерних сумерках было видно как она красива. Я стоял, не в силах шелохнуться, и мой рот опять, как прошлый раз, расплылся сам собой в предурацкой улыбке.
   Однако Альдонса и сама волновалась не меньше моего. Она мяла в руках что-то, похожее на платок и то же не знала с чего начать.
   - Что ж вы молчите, сударь? - вымолвила она.
   Понимая, что далее молчать просто неприлично, я наконец-то решился открыть рот и сказать все как есть:
   - Я-я...прошу меня великодушно простить, великолепная сеньорита, я просто не знаю, что сказать, - произнес я сиплым голосом, будто меня душили,
   - Я ... я ужасно волнуюсь, - добавил я, опустив голову, чтоб не смотреть в ее глаза и попытаться успокоиться.
   - От чего же, сударь? - тихо спросила она, - Ведь вы - военный!
   Наивное дитя! Она полагала, что все военные являют собой некие механические устройства с колесиками внутри, напрочь лишенные всяких чувств. В голове моей сверкнула догадка, что сия прекрасная сеньорита вовсе не так уж уверенна в себе, как казалось мне вначале, а напротив, находится в не меньшем смятении чувств, чем я. Это придало мне силы:
   - Великодушно прошу меня простить, прекрасная сеньорита де Лоренцо, я хотел сказать, что тоже счастлив вас видеть вновь! Э...э... счастлив, и удивлен, увидев вас здесь одну, в столь поздний час! А где же ваша стража?
   - Я оставила их у городских ворот. Я не желаю, чтобы нас видели вместе.
   - Понимаю, - сказал я упавшим голосом.
   Она разгадала ход моих мыслей:
   - Нет-нет! Сеньор Кехана, это не то, что вы подумали! Я вовсе не стесняюсь вашего общества! Напротив! Я... я не знаю, как сказать!
   Она мяла свой платок дрожащими руками.
   - Не волнуйтесь, сударыня! Вы можете говорить мне все, что сочтете необходимым. Клянусь Господом, все услышанное умрет вместе со мною, - мои чувства стали понемногу приходить в порядок, и я вновь обрел возможность говорить разумные вещи.
   Она также немного успокоилась. Мы решили немного пройтись. Я осторожно взял ее под локоть, и мы медленно тронулись по тропке.
   Солнце скрылось за горизонт, и наступили прекраснейшие сумерки. Небо на Западе было ярко-розовым и цвет этот постепенно превращался, вначале в светло фиолетовый, затем в синий, и на Востоке становился совсем черным. Стоял полный штиль. Жара спала. Птицы смолкли, и лишь насекомые продолжали стрекотать в траве.
   - Вы, наверное, думаете, - говорила между тем Альдонса, - Что истинной католичке не престало назначать мужчинам свидание?
   Я энергично замотал головой, подобно Росинанту, отмахивающемуся от мошек, и невнятно замычал возражения о том, что это я на самом деле назначил ей свидание.
   Однако мысли мои были прерваны внезапно донесшимся с дороги стуком копыт и храпом лошадей. В вечерних сумерках среди деревьев показались фигуры четверых всадников.
   - Ну ты, болван долговязый, - сказал один из них, видимо старший, явно обращаясь ко мне, ибо никого другого, похожего на долговязого болвана, нигде близко не было видно, - Проваливай, пока цел! А вы, милая дама, поедете со мной, - обратился он к Альдонсе, - Вас желает видеть один весьма влиятельный господин. Поверьте мне, вы не пожалеете!
   Его развязные манеры и наглость сразу вывели меня из себя. Я открыл было рот, чтобы сказать ему что-нибудь гадкое, но он выхватил шпагу и двинулся ко мне. Я то же выхватил шпагу. Всадник, очевидно, не очень надеялся на мое благоразумие, раз назвал меня болваном, и решил на всякий случай покончить со мной, во избежание нежелательных осложнений. Я заметил, что он был в железном нагруднике с подвижной юбкой, но набедренных лат у него не было. Видно парень был не военным, а может слишком самоуверенным, да к тому же, изрядным болваном.
   От его рубящего удара сверху вниз, я уклонился легко. Сказались упражнения с Диасом. Да и расстояние, которое нужно пройти клинку всадника, прежде чем он опустится на голову пешего, довольно большое, поэтому времени уклониться было предостаточно.
   Раньше меня никто не пытался убить, поскольку, как я уже говорил, я был тихим и спокойным человеком и ни с кем не скандалил. Но эта попытка разрубить меня вдоль туловища, предпринятая совершенно незнакомым мне человеком, без каких бы то ни было веских на то причин, просто привела меня в бешенство.
   - Ах, ты так со мной?! - пронеслось в моей голове, - Ну тогда получай!
   И я, с неожиданной для себя легкостью, проткнул ему шпагой незащищенное латами бедро .
   В этот момент он поднимал свою шпагу для второго удара. Резкая боль заставила его забыть о ней и согнуться в три погибели. Его голова оказалась на одном уровне с моей. Я, не раздумывая, ухватил его за ожерелье панциря и резко потащил из седла, из которого он благополучно и вывалился мне под ноги.
   Затем я бросился к Альдонсе. Она благоразумно отбежала назад, и я попытался загородить ее собой, так как оставались еще трое нападавших.
   Всадникам было тесно в роще из-за деревьев. Теперь им мешала еще и лошадь их раненного товарища, топтавшаяся возле него. Они развернулись и начали объезжать нас с двух сторон. Я крутил головой во все стороны, ожидая, кто из них первый набросится на меня, и постепенно пятился назад, подталкивая левой рукой Альдонсу.
   Но тут раздался глухой удар и всадник, наступающий с левой стороны, вылетел из седла, застряв одной ногой в стремени. Я понял, что Алехандро не спит под деревом. Стрелы его арбалета были столь тяжелы и стремительны, что пробивали нагрудник без особого труда. После такого неожиданного удара, всадник почти наверняка вылетал из седла.
   Не успел я порадоваться этой победе, как с правой стороны на меня полез огромный верзила. Во всяком случае, тогда он показался мне от страха почти великаном. Он спешился, решив, что это даст ему преимущество, и шел на меня, держа шпагу в вытянутой руке.
   Альдонса сковывала мои движения, и я толкнул ее назад. Освободившейся левой рукой я вытащил кинжал. Я всегда его носил с собой. Подарок моего капитана.
   Это была очень полезная для фехтовальщика вещь. Его гарда, то есть та часть, которая защищает мою руку, была сделана в виде буквы U, между палочками которой и находилось само лезвие, которое было едва длиннее. Он больше был похож на трезубец в уменьшенном виде. Нанести неприятелю серьезную рану им было нельзя. Он предназначался для иного.
   Нападавший сделал выпад, я уклонился вправо и одновременно выставил навстречу его шпаге кинжал. Шпага попала в гарду кинжала и я, провернув кисть руки, зажал ее лезвие между лезвием кинжала и штырем гарды, после чего дернул на себя. Противник мой потянул шпагу на себя, но я продолжал "выкручивать" кинжал и шпага изогнулась. Она вот-вот должна была сломаться и мой противник ухватился за нее двумя руками, пытаясь выдернуть. Началась игра в "перетягивание". Я не стал дожидаться ее окончания, а ткнул его своей шпагой в соединение шлема и нагрудника. Это было очень удобное место. Диас меня тренировал на доспехах, одетых на мешок с песком. Шпага скользила по поверхности панциря и ее острие само находило щель под ожерельем - железным обручем, к которому крепился шлем, и за которым находилась шея противника.
   Противник мой выпустил свою шпагу из рук и ухватился за лезвие моей, пытаясь вытащить ее, но я все еще был на него зол и, решив довести начатое до конца, с силой толкнул шпагу вперед.
   Верзила захрипел, воздев ко мне руки, помахивая ими, и как бы моля меня прекратить. Мой гнев к нему сменился жалостью. Мне вдруг захотелось вернуть все назад и оставить его в живых, но было поздно. Единственное, что я мог для него сделать - это вынуть шпагу из его горла. Он свалился на колени, согнувшись, и внутри его доспехов раздалось бульканье. Мне стало нехорошо, и я поспешно попятился назад. На какое-то время я забыл и о четвертом нападавшем, и об Альдонсе. Меня мутило, и я с трудом удерживался от желания изрыгнуть из себя всю пищу, съеденную накануне. Альдонса взяла меня за руку и потянула в сторону.
   Сознание вернулось ко мне, и я понял, что спас ей жизнь, а заодно и себе. Внутри опять поднялась злость к нападавшим. Я не мог понять: как можно было желать зла этому нежному цветку, этому живому воплощению небесной красоты? Я почувствовал себя значительно лучше, на радостях прижал Альдонсу к себе и крепко поцеловал. Она была совсем не против и то же обняла меня.
   Мимо нас проскакал галопом Алехандро, явно пытаясь кого-то догнать. Затем послышался уже знакомый удар, грохот падающего тела в доспехах и топот удаляющихся лошадей. Потом все стихло. Только раненный в бедро тихо подвывал под деревом.
   - Вы целы, любовь моя? - меня била нервная дрожь.
   - О да! Благодаря тебе, мой милый! Цел ли ты? - преграда неловкости между нами рухнула. Смертельная опасность и благополучный исход сблизили нас так, будто мы знали друг друга целую вечность.
   И мы снова обнялись на радостях, пока Альдонса не сказала:
   - Фелиппе, ты раздавишь меня своим панцирем!
   Я был вне себя от счастья - она назвала меня по имени! Тут же я отпустил ее и рассыпался в извинениях. Все еще не решаясь назвать ее по имени, я сказал ей "сеньора де Лоренцо". Она с улыбкой разгладила мои усы и сказала, что ее зовут Альдонса и никакая она мне не "сеньора".
   Однако тут вновь послышался топот копыт. Альдонса мигом спряталась за мной и я был готов изрубить на мелкие кусочки каждого, кто к ней приблизится, но это оказалось излишне, поскольку пред нами явился Алехандро. Как настоящий деревенский парень, он не мог позволить пропасть добру и привел с собой лошадь, с навьюченными на нее доспехами и оружием, которые он успел содрать с поверженного врага.
   Свидание решено было прервать и отправить Альдонсу домой от греха подальше. Ведь мы не знали, сколько еще наших врагов могли скрываться во мраке ночи.
   Я усадил Альдонсу на своего Росинанта и мы отправились искать Марию, которая должна была ждать неподалеку. Алехандро получил от меня наказ разузнать у раненного, кто они такие и чего им от нас было нужно. Хотя и так все было ясно - они хотели похитить Альдонсу. Мне нужно было знать имя того, кто их послал.
   Мария сидела под деревом на корточках ни жива, ни мертва. Со своего места она не могла видеть происходящее с нами в подробностях и только понимала, что случилось нечто очень неприятное. Она считала нас погибшими и ждала, когда нападающие примутся за нее. Поэтому она с плачем бросилась обнимать Альдонсу, когда услыхала ее голос.
   Мария оказалось довольно миловидной молодой девушкой, правда слегка полноватой, но Алехандро именно такие и нравились.
   Я помог дамам взобраться в седла и мы тронулись.
   Альдонса и Мария были подавлены происшедшим и ехали молча, гладя прямо перед собой. Я поравнялся с Альдонсой и решился спросить ее о том, знает ли она кто послал этих людей.
   - Вы, наверное, думаете, что сеньорита, подобная мне имеет достаточное количество женихов, чтобы без проблем найти себе партию? - неожиданно спросила она меня повернувшись.
   Я вначале недоуменно замотал головой в знак возражения, но потом подумал, что это может ее обидеть, и принялся энергично кивать, но она не обращала на меня никакого внимания и говорила будто бы сама с собою.
   - Между тем, я давно поняла одну горькую истину - чем богаче сеньорита, тем меньше у нее свободы. Свободы выбора. Знаете, кто меня окружает? Все эти герцоги, графы и прочие вельможи. Они так и ломятся в наш дом! Вы думаете, я разъезжаю по полям и пастбищам потому, что меня так уж волнует процветание овцеводства? Вовсе нет! Я просто убегаю из дому! Я не могу видеть эти толстые, лоснящиеся лица! А глаза? Вы были когда-нибудь на рынке скота?
   - Нет, моя сеньорита, - признался я, - Ну разве что выбирал Росина..., то есть моего коня, в полковой конюшне.
   - У них глаза, как у торговцев скотом! Они смотрят на меня, как на животное, шкура которого набита золотыми эскудо! И с кем-то из этих людей я должна связать свою судьбу? - глаза самой Альдонсы горели испепеляющим огнем, который мог заживо сжечь любого графа или герцога, осмелившихся на нее смотреть подобным образом.
   Я не знал, что сказать и стоял в нерешительности.
   - Мой отец - он понимает меня. Но в то же время он то же зависим от всех этих..., - она запнулась, подыскивая подходящее слово, но так и не нашла его, - Я как могу, избегаю этих встреч, не отвечаю на их письма, но я чувствую, что так не может продолжаться бесконечно!
   Она помолчала, все еще не решаясь сказать главное.
   Наконец набравшись смелости, она вымолвила:
   - Я хотела бы просить у вас позволения считать себя помолвленной с вами... с тобой, Фелиппе, и объявить об этом публично.
   Я оторопел.
   - Клянусь! - между тем продолжала она, - Это не обременит тебя никакими обязательствами! В любой момент, когда ты захочешь, я объявлю нашу помолвку расторгнутой, и ты будешь свободен, хотя я ни при каких обстоятельствах не смею покушаться на твою свободу!
   Я не верил своим ушам. Самая прекрасная девушка Арагона прелагала мне помолвку. Этого просто не могло быть. Я не в силах был вымолвить ни слова, но когда она сказала: "Я дам тебе денег", - меня просто взорвало.
   Я схватил ее руку и развернул ее лицом к себе. Я заглянул в ее глаза - испуганные и растерянные, и сказал:
   - Никогда! Ты слышишь!? Никогда не говори мне о деньгах!
   Дыхание мое сбилось и мне трудно было говорить, но я продолжал:
   - Прямо сейчас, на этом месте, я, призывая в свидетели самого Господа Бога, клянусь, что я помолвлен с тобою навсегда! И чтобы не случилось в дальнейшем, каковы бы ни были твои истинные планы и намерения, я клянусь тебе, что всю свою жизнь я буду считать себя помолвленным с тобой. При этом, о прекрасная Альдонса, ты вольна поступать как тебе угодно - заявлять о расторжении этой помолвки, о заключении другой помолвки, с иным человеком, мне это безразлично! Я останусь твоим верным рабом навсегда!
   Она смотрела на меня в недоумении, явно не ожидая такого ответа. Затем ее глаза опустились и она сказала:
   - Прошу прощения благородный сеньор, если я обидела вас своими словами.
   - Нисколько! - воскликнул я.
   - Отпусти же меня, ты сломаешь мне руку!
   Я тотчас же освободил ее руку.
   Я снял с пальца кольцо:
   - В знак нашей помолвки прими от меня перстень моей покойной матушки, разумеется, если вы не шутили, сеньорита.
   В ответ Альдонса протянула мне руку, и я осторожно надел кольцо на ее палец. Затем она отдала мне свое кольцо - узкое и изящное, с каким-то небольшим камнем в оправе, но я не разглядел его в сумерках.
   Мы смотрели друг на друга и не знали, что делать дальше.
   - Наш полк завтра выходит в поход, - сказал я.
   - Куда? - спросила Альдонса.
   - В Италию, через месяц мы отплываем из Барселоны.
   - Я приеду проводить тебя. Надеюсь, ты не будешь против?
   - О, моя любовь! Я и мечтать не смел о таком счастье! Но что скажет твой отец?
   - Он ничего не скажет. В Барселоне у нас есть дела и я иногда наведываюсь туда, так что он не будет против.
   И она взяла меня за руку. В ответ я сжал ее ладонь.
   Так, держась за руки, мы и доехали до городских ворот, освещенных тусклыми фонарями. Там нас ожидала охрана Альдонсы во главе с уже знакомым мне Хорхе. Он выглядел явно не в себе, его конь гарцевал вокруг остальных всадников. Я подумал, что его сильно взволновало долгое отсутствие его госпожи. По уговору мы молчали о недавнем происшествии в роще. Я церемонно раскланялся с дамами, и поспешил удалиться.
   Тем временем Алехандро успел создать целый обоз из пяти лошадей, включая свою, навьюченных скарбом поверженных наших противников. Я спросил его о главном.
   - Их послал герцог Гвидо, - Алехандро видимо знал толк в допросах пленных.
   Я поинтересовался судьбой раненного, на что он ответил, что тот скоропостижно скончался, не выдержав мук совести, и что он, Алехандро, отпустил ему перед смертью грехи. Я не стал его подробно расспрашивать, а приказал немедленно бросить чужих лошадей и скарб.
   От этого бедного Алехандро чуть не хватил удар. Он бросился на колени предо мною и, воздев к небу руки, стал умолять меня разрешить все это оставить. Он разозлил меня:
   - Да ты что? Не понимаешь? Дубовая твоя голова! Нас запросто могут обвинить в разбое и вздернуть на виселице! Мы же не на войне! Как ты объяснишь в полку, где ты взял лошадей и весь этот хлам?
   - Но они ... сами на нас напали!
   - Да кто ж это видел и сможет подтвердить? Уж не собираешься ли ты притащить на суд сеньору Альдонсу вместе с Марией? Нам надо убираться отсюда поскорее! Их могут искать.
   - Ну, хотя бы одну шпажку, самую маленькую, мой господин!
   - Нет!!! - взревел я.
   Я был просто вне себя от его непонимания таких простых вещей. Я обрезал поводья лошади, которую он привязал к своему седлу и сбросил наземь все навьюченное добро.
   - Быстро садись в седло - мы уезжаем! - крикнул я, вскакивая на Росинанта и давая ему шпоры.
   Совершенно удрученный и злой, Алехандро нехотя тронулся за мной. Я настрого запретил ему болтать с кем бы-то ни было обо всем случившемся, понимая, что с герцогом Гвидо шутки плохи.
   В лагерь мы добрались без приключений.
  

Глава седьмая. Мы едем на войну, или как Альдонса де Лоренцо командовала кавалеристами.

  
   Нет нужды подробно описывать дальнейшие события до нашего прибытия в Барселону. На следующий день мы начали снимать лагерь и грузить обоз. Работа затянулась до ночи и в путь мы тронулись только утром. Двигались мы медленно опять же из-за обоза, нагруженного амуницией и провиантом.
   С одной стороны мне хотелось, чтоб мы ехали еще медленнее, так как мне расхотелось на войну, и я стал думать о том, что карьера военного не для меня. Но с другой стороны я мечтал поскорее прибыть в Барселону, чтобы вновь увидеть Альдонсу. И хотя я не совсем представлял, каким образом ей удастся добиться на это разрешения у ее отца, да к тому же разыскать меня в большом и шумном городе, ведь сейчас туда стягивались войска со всей Испании, но я почему-то твердо верил, что мы увидимся. Единственное, что меня беспокоило - это злосчастный герцог-мерзавец. Мелкая неприятность в виде гибели нескольких слуг, вряд ли испугала бы такого человека. Ведь судя по тому, что он решился на похищение дочери столь знатного сеньора, это был отъявленный негодяй, который не остановится ни перед чем. Выходило, что именно сейчас я должен остаться в Арагоне, чтобы защитить Альдонсу. Но я был связан военной службой и должен был выполнять приказы Его Величества.
   - В конце-концов, - подумалось мне, - ее отец человек знатный и богатый, у нее серьезная охрана, и теперь она знает о том, что ее хотят похитить и будет осторожней. К тому же она теперь помолвлена с неким сеньором, а похищать помолвленную сеньориту - это уж через чур даже для герцога...
   После четырех недель пути мы прибыли в Барселону. Здесь предстояла погрузка на суда и отплытие в Северную Италию. Путь лежал через Корсику в Геную, где надлежало сойти на берег и далее своим ходом добираться до окрестностей Милана. По сути, такой путь морем был не короче, чем путь сушей, однако корабли, как известно, передвигаются быстрее повозок. Кроме того, в этом случае удавалось избежать тяжелого перехода через Пиренейские горы, отдав предпочтение короткому переходу через Апеннины, которые в тех краях намного ниже и легче проходимы.
   Наш полк расположился в крепости и ее окрестностях на горе Монжуйк. Отсюда хорошо был виден порт и сам город с его кварталами. Порт был забит большими и малыми судами. Одни из них подходили к причалам для погрузки, другие, уже загруженные, ждали на рейде остальных. Причалы были забиты тюками с провиантом, сеном, бочками с водой и вином, лошадьми и пушками. Была невообразимая толчея.
   В ближайшее время я ожидал команды на выдвижение в порт. В это время Диас договаривался с капитанами судов. У нас не было общего управления погрузкой и отплытием. Флот, стоявший в Барселоне, представлял собой пестрое сборище самых различных судов, как по размерам, так и по назначению. Была здесь и пара военных галеонов, видимо для охраны, но в основном это были торговые суда всех мастей. Их капитаны спешили в Барселону в надежде заработать, прослышав про большое перемещение войск. Каждому полку была выдана определенная сумма для найма судов. Де Торрес же, не желая морочить себе голову торгом с капитанами и судовладельцами, перепоручил это ротным командирам и теперь Диас торчал в порту, пытаясь нанять подходящие суда.
   Мы расположились на склоне горы, обращенном к порту, у подножия крепостной стены. Всадники спешились и расселись на земле кто где. Лошади доедали остатки редких кустов. Солнце висело над морем и нещадно слепило глаза, будто сговорившись со своим отражением в волнах. Ветер трепал стебли высохшей за лето травы и гривы лошадей. Над нами проносились с криками стаи чаек. Все это наполняло сердце радостью и мне то же хотелось взлететь в небо, подобно чайке. Все было мне в диковинку - я первый раз в жизни попал на берег моря. В приподнятом настроении я бродил по склону горы, и то рассматривал панораму города и порта, то, щурясь, глядел на море, то разглядывал камни под ногами, поросшие мхом и сухой травой.
   Я в который раз взобрался на валун и начал разглядывать дорогу, ведущую в порт в ожидании известий. Мы были здесь уже третий день и я перестал надеяться на то, что увижу Альдонсу.
   Вскорости на дороге появилась пыль - кто-то ехал. Это мог быть только гонец от капитана. Вскорости стало видно, что всадников двое. Это меня слегка озадачило: с чего бы это посылать с известием сразу двоих? Однако я удивился еще сильнее, когда разглядел во всадниках дам. Догадка и надежда пронзили меня как молния. Сердце заколотилось. Это несомненно была она.
   - Ах, как неудачно, именно в момент, когда мы вот-вот отправимся на погрузку! - думал я,- Почему она не приехала раньше?
   Но какой-то другой голос, видимо голос моего все еще дувшегося на меня Разума, возразил:
   - Будь благодарен, что она вообще смогла приехать и найти тебя!
   Всадницы ехали прямо ко мне, ведь я стоял у самой дороги. Похоже, что Альдонса заметила меня. Меня трудно не заметить, да еще и стоящего на большом камне. Она помахала мне рукой и я ответил ей. Я совсем забыл, что стою на камне и сделал шаг в сторону, чтобы разглядеть ее получше... и тут же свалился вниз, загремев доспехами. От этого проснулся Алехандро, мирно храпевший за камнем. Спросонья он не понял, что произошло и, приняв мои ругательства по поводу падения на свой счет, начал оправдываться сонным голосом:
   - Ваша милость, я ведь совсем не спал, а просто прилег отдохнуть, а что глаза у меня были закрыты, так это чтоб солнце не светило в них, - бормотал он, с кряхтением поднимаясь на ноги.
   Его заспанное лицо с прилипшей ко лбу травой и причитания насмешили меня, и я забыл про ушибленные бок и плечо.
   - Алехандро, к нам едут гости! - торжественно сказал я ему.
   - Какие еще могут быть гости? - Алехандро стряхнул налипшие травинки и стал тереть глаза, - Мой господин, разрази меня гром, если это не госпожа...
   - Именно так, друг мой! А с ней еще кое-кто.
   Лицо Алехандро расплылось в радостной улыбке:
   - Что ж вы меня раньше не разбудили, ваша милость?
   - Да ты же сам сказал, что не спал, а лишь прикрыл глаза от солнца... уткнувшись лбом в траву, - мне захотелось его подразнить.
   - Да! Я не спал, мой господин! А трава на лбу потому, что у меня... закатилась монетка под этот проклятый камень и я пытался ее достать, но только испачкался!- стал он упрямо врать на ходу, но я его уже не слушал, так как Альдонса с Марией подъехали совсем близко.
   Мы с Алехандро застыли в глубоких поклонах.
   Между тем всадницы приблизились вплотную.
   - Лейтенант Кехана? - со смехом в глазах крикнула Альдонса, - Имею честь сообщить вам приказ капитана Диаса - выйти к порту и начать погрузку на суда! ...Я похожа на вестового? Меня могли бы взять в кавалерию?
   И она расхохоталась.
   - О нет, прекрасная сеньора, все полки Испании устроили бы между собой кровавую битву за право зачислить в свои ряды такого очаровательного вестового. Поэтому лучше оставайтесь тем, кем вы являетесь - земным воплощением небесной красоты, - я больше не робел при виде Альдонсы и ко мне вернулось утерянное Красноречие, причем, к моему удивлению, оно изрядно увеличилось в размерах за время своего отсутствия, - Но как? Каким образом...?
   - Все очень просто, мой лейтенант, - сказала Альдонса, - Сейчас я вам все объясню. Но для начала потрудитесь выполнить приказ вашего капитана!
   - О да! Рота-а-А! - я вновь вскочил на валун и закричал во весь голос, - В походный строй!
   Кавалеристы стали нехотя подниматься с земли и отвязывать лошадей. Вскоре мы медленно двинулись вниз по склону. Впереди ехал я с Альдонсой, чуть поодаль Алехандро с Марией, а далее нестройной колонной по четверо потянулись всадники. Замыкал шествие обоз с тюками и бочками.
   - Все очень просто, мой лейтенант, - повторила Альдонса, - мой отец владеет несколькими судами. От него я узнала о предложении королевского суперинтенданта, разосланного всем крупным судовладельцам, зафрахтовать суда для перевозки войск в Италию. Я вызвалась заняться этим делом и отправилась сюда, в Барселону. Когда стали подходить войска, я навела справки о том, где полк, который стоял возле Сарагосы. Затем, поговорив с полковником де Торресом, я узнала, в какой роте служит лейтенант по имени де Кехана. Дальше все было еще проще. Я сама нашла вашего капитана Диаса, кстати, премиленький толстячек, и предложила ему зафрахтовать наши суда. В цене мы сошлись, и он остался доволен. Причем настолько, что согласился поручить нам с Марией передать его приказ о вашем движении в порт. Вот и все. Как видишь, Фелиппе, это оказалось совсем не сложно!
   - Моя милая Альдонса, ты не представляешь себе, как я рад тебя видеть вновь! - говорил я, дивясь такой энергичной деятельности своей возлюбленной, - Моя милая Альдонса! Мое сердце сейчас выпрыгнет из груди от счастья!
   - Не выпрыгнет, мой милый Фелиппе, не выпрыгнет, - сказала она с озорством и засмеялась, - Оно застрянет между твоим сюртуком и панцирем, который ты имел честь сегодня надеть!
   - Да оно пробьет его как пушечное ядро! - подхватил я ее мысль, - А потом, потом оно опустится словно голубь вам на плечо и скажет: "Я принадлежу вам, моя госпожа, повелевайте!".
   Мы хохотали, взявшись за руки. Лошади лениво ползли по склону и их никто не подгонял. Мы были счастливы, мы упивались обществом друг друга и не могли остановиться. Весь мир, казалось, принадлежит нам.
   Однако я должен был начать разговор о серьезном:
   - Альдонса! - сказал я негромко, - Я должен сказать тебе нечто важное!
   - Конечно, Фелиппе, я давно жду! Ну же, скажи: "Я тебя люблю!"
   - Конечно люблю, милая Альдонса! Ты для меня все, ты наполнила мою жизнь смыслом, но... я хотел сказать кое-что другое.
   - Я не-же-ла-ю слушать ничего другого, - сказала по слогам Альдонса, - Я хочу слушать только о любви!
   - Но, Альдонса, ты же помнишь тех людей, в саду? Так вот: их послал герцог...
   - Я знаю, кто их послал, мой дорогой Фелиппе, - перебила меня Альдонса, - Этот герцог имел несчастье накануне тех событий посвататься ко мне с заранее известным результатом. Потом его люди запудрили голову моей Марии и та проболталась о нашем свидании в саду. Дальше ты знаешь.
   - Но, этот герцог, он страшный человек...
   - Неужели я должна бояться его рядом с тобой?
   - Но, Альдонса, я не буду все время рядом! Ты же знаешь - я уезжаю в Италию и неизвестно когда вернусь!
   - Не хотела бы тебя огорчать, Фелиппе, но этот болван-герцог уезжает вместе с вами. То есть, конечно, не на одном корабле с тобой, но, в общем, он решил выслужиться перед Его Величеством и поучаствовать в компании. Он даже нанял отряд стрелков и вооружил их за свой счет. Желаю ему снискать неувядаемую славу на поле боя, сложив голову за Его Величество. Я даже буду приносить ему цветы на могилку..., но не слишком часто, - и Альдонса снова засмеялась, - Что? Я непохожа на добрую христианку? Ну да ладно, пусть себе живет, прости Господи! К тому же я объявила о помолвке с одним из достойнейших кабальерос, неким лейтенантом де Кеханою. Так что герцог остался не у дел, и я думаю, он найдет какой-нибудь иной способ поправить свои пошатнувшиеся дела.
   Я был слегка озадачен сказанным Альдонсой. С одной стороны я был рад, что герцог отъезжает с войском в Италию, с другой стороны, ничего хорошего его присутствие в армии не обещало. В третьих, - меня беспокоило легкомыслие Альдонсы.
   - Послушай меня, любовь моя! - сказал я, как можно более серьезным голосом.
   Альдонса перестала смеяться, увидав мое лицо.
   - Я хочу сказать тебе - береги себя! У этого негодяя наверняка есть помощники, и он так просто не откажется от своих планов. Я умоляю тебя! Будь осторожна! Пообещай мне! Пожалуйста!
   - Ну... хорошо, если ты так настаиваешь, я обещаю, - без особого энтузиазма отвечала она, - Хотя, Фелиппе, это ты мне должен пообещать быть осторожным. Кто из нас едет на войну? Ну же, Фелиппе, пообещай! - с жаром сказала она. От веселья не осталось и следа. Ее черные глаза были полны печали и тревоги. Я понял, что всё ее предыдущее веселое состояние было лишь попыткой скрыть тяжелый камень, лежащий на сердце. Мне захотелось обнять ее и покрепче прижать к себе, но я не смел, поскольку сзади нас сверлили взглядами несколько сотен всадников. Внезапно я понял, что дороже Альдонсы у меня никого нет на этой земле. И от сознания того, что, обретя, я сейчас же теряю ее, слезы навернулись на мои глазах.
   У Альдонсы тоже кошки на душе скребли - по щеке ее покатилась сверкнувшая капля.
   Я запустил руку в горловину панциря и нащупал на груди медальон:
   - Мой друг! Вот! Этот образ Пресвятой Девы Марии дала мне моя мать! Он всегда хранил меня и пусть теперь он хранит тебя, любовь моя. Если он будет с тобой, я буду спокоен - с тобой ничего не случится! - я протянул Альдонсе маленький позолоченный медальон.
   - Спасибо, Фелиппе! Но как же ты без него?
   - О! Меня будет оберегать твоя любовь!
   - Я приготовила то же тебе подарок. Вот - возьми. На этом медальоне так же Пресвятая Дева Мария - охранительница всех воинов.
   Я прижал медальон к своей железной груди:
   - Клянусь, что теперь я ничего не боюсь!
   Тем временем, мы добрались до причала, на котором нас ждал довольный Диас. Увидев нас вместе, он поспешил представить меня Альдонсе, но заметив наши улыбки, догадался, что мы знакомы.
   - О, мой лейтенант, - погрозил он мне пальцем, - За вами, молодежью, не поспеешь!
   - Сеньор капитан! - начал я доклад, - Вверенная мне рота...
   - Достаточно, Фелиппе, я вижу, - прервал он меня, - Начинайте погрузку!
   Начались военные доклады и команды. Альдонса и Мария почувствовали себя лишними, и отошли в сторону, чтоб нам не мешать. Вокруг них сновали кавалеристы и матросы, таская бочки и тюки, а они среди всей этой мужской суеты, казались такими одинокими и несчастными. Они не знали, что им делать дальше. Попрощаться и уйти сейчас и тем самым сократить столь желанное и без того короткое свидание они не могли. В то же время, просто стоя на причале, они понимали, что только всем мешают - мужчины спотыкались, натыкались друг на друга и роняли грузы, поглядывая на них. Они стояли в нерешительности, и на их лицах была печаль.
   Тем временем, Диас распорядился начать погрузку без разделения грузов по содержимому и весу, а только по принципу: что ближе к судну, то в него и грузить, а после заполнения одного судна, переходить к другому и так далее. Он хотел закончить все побыстрее, но от этого получилась только толчея и свалка, так как все бросились к одному судну, на котором было всего две неширокие сходни. Дошло до того, что два парня чуть не свалились в воду, уронив туда свои тюки.
   Диас принялся было наводить порядок в привычных ему, крепких выражениях, но быстро вспомнил, что мы не одни и слова застряли в его горле. Однако тут неожиданно вмешалась Альдонса:
   - Сеньор капитан, - сказала она, - Прошу меня великодушно простить, но я хочу предложить вам разделить в первую очередь воду, провиант и фураж соответственно количеству людей, которые поедут на каждом судне.
   - О! Моя прекрасная сеньора, - Диас посмотрел на нее с превосходством и снисхождением, - Как же мы можем узнать, сколько людей вместится на конкретном судне, предварительно не поместив их туда?
   Он был абсолютно уверен в своей правоте и не понимал, как другие люди могут не знать таких простых вещей.
   - Все очень просто, сеньор капитан, - сказала Альдонса, - У каждого судна есть регистровый список, в котором указано, сколько пеших или конных возможно на нем разместить, сколько продовольствия и фуража необходимо для такого количества пассажиров на один день пути, сколько груза можно дополнительно взять на судно и так далее. Вы меня понимаете?
   - И где же мы э-э-э ... возьмем этот список? - Диас решительно не понимал, о чем речь, но смутные сомнения в собственной гениальности начали подкрадываться к нему.
   Дальнейшие слова Альдонсы не оставили и шанса его самоуверенности:
   - Он есть у каждого капитана и у меня в конторе, но нам нет нужды в него заглядывать - регистровые списки судов моего отца я знаю на память. "Санта Магдалена" может вместить пятьдесят всадников с лошадьми и провиантом на тридцать дней пути, кроме того, она может взять десять пушек с боевыми припасами среднего калибра на триста выстрелов... - и Альдонса начала бегло перечислять грузовые возможности судов.
   Цифры, наименования грузов, в том числе и военных, их вес и прочие премудрости грузового дела сыпались на нее как из рога изобилия, с невероятной скоростью изложения.
   Диас и я стояли с вытаращенными глазами. Наконец он не выдержал:
   - Помилосердствуйте сеньора! Сжальтесь над бедным стариной Диасом! Мне не удастся запомнить и десятой части сказанного вами! Я думаю, будет правильным, если вы, о наша прекрасная спасительница, просто укажите нам что и куда нести! - от его превосходства и снисходительности не осталось и следа.
   - С превеликим удовольствием! - и Альдонса, преодолевая легкую отдышку от быстрой речи, взяв нас под локти, деловито направилась к обозу.
   Она быстрыми шагами ходила вдоль телег и спрашивала: "Что это?.... Понятно! А это?" Мы с Диасом и офицером-интендантом едва поспевали за ней. Ознакомившись со всем грузом и количеством всадников, она принялась отдавать команды к погрузке. Диас вначале пытался их повторять своим зычным голосом, но вскоре понял бесполезность этого занятия, ибо кавалеристы охотнее слушались Альдонсу. Он отошел ко мне и сказал, разводя руками:
   - М-да, Фелиппе, похоже мы с тобой тут не нужны. Где ты раздобыл это сокровище?
   - Я бы нижайше просил вас не иронизировать, мой капитан! Мне кажется, она великолепно справится с этим делом.
   - Да Господь с тобой, Фелиппе! О какой иронии ты говоришь? Я никогда доселе не видал такой деятельной и сообразительной сеньориты! Так, где ты ее нашел? Ты никогда мне о ней не рассказывал, скромник ты эдакий!
   Я поведал ему короткую историю нашего знакомства. Упоминание герцога омрачило его чело:
   - Слыхал я об этом вельможе: на редкость трусоват, подл и глуп. Одно время он впал в немилость к нашему королю, и вот теперь, видимо желая вымолить прощение, собрался на войну. Это не слишком хорошее известие. Однако я думаю все обойдется. Ему будет не до тебя, война - дело хлопотное, но ты должен быть осторожен!
   Погрузка тем временем шла своим чередом. Вскоре был загружен весь обоз и провиант и настал черед лошадей. Альдонса деловито сновала по причалу и отдавала команды. Она по имени называла капитанов всех судов и даже некоторых матросов. Капитаны кланялись ей и на перебой приглашали взойти каждый на свое судно, дабы отобедать, но она отказывалась. Похоже поверье о том, что женщина на корабле к несчастью, с Альдонсой было никак не связанно.
   Мы с Диасом не заметили, как причал опустел. Вся наша рота со всем обозом и продовольствием, прекрасно и быстро была размещена на пяти каракках монсеньора де Лоренцо. Остались лишь пустые повозки да всякий мусор.
   - Все готово к отплытию, мой капитан! - Альдонса попыталась изобразить улыбку, но ее подбородок задрожал, губы скривились и по щеке побежала слеза. Она не рыдала, а лишь часто моргала.
   Диас от неожиданности и сам расчувствовался и забормотал:
   - Ну что вы, дитя мое! Не нужно плакать! Все будет хорошо! Хоть я и понимаю, что ваши драгоценные слезки льются не по мне, однако вы совсем проняли старину Диаса. Мы скоро вернемся все целыми и невредимыми, а Фелиппе станет капитаном, а может и самим полковником. Он такой смышленый парень! - и он, смущаясь и сморкаясь в платок, отошел в сторону.
   Я начал тоже что-то бормотать, о том что мы скоро вернемся, но голос мой задрожал и я, плюнув на все правила приличия, просто прижал Альдонсу к себе и тело ее в моих объятиях сотряслось от рыданий. Чуть поодаль Алехандро сжимал в своих лапищах маленькие ручки Марии и что-то говорил и говорил ей в полголоса, а она все кивала и по щекам ее тоже текли слезы.
   Час прощания закончился прибытием на наш причал группки офицеров из штаба полка в компании ординарца полковника, посланного узнать, как продвигается погрузка. Найдя причал пустым и всех наших людей на борту судов, они несказанно удивились такой нашей прытью и сообщили, что у них приказ плыть с нами, поскольку де Торрес отправиться на флагманском корабле, а там и так уже тесно от различных начальников и их штабов, поэтому их направили к нам. А заодно поспособствовать скорейшей погрузке и отходу, так как судов много, а причалов мало.
   Альдонса уже успокоилась и сообщила, что каюты для нас приготовлены на судне под названием "Санта-Анна" и что для прибывших сеньоров там тоже найдутся неплохие места. Затем она попрощалась со всеми легким поклоном, а мне подала руку, к которой я поспешил припасть, и мы, расстались. Она осталась на причале с Марией, а мы стали всходить на судно по скользким сходням. Я взошел последним.
  
  

Глава восьмая. Морская прогулка до Генуи.

  
   Я стоял на палубе и смотрел, как медленно удаляется причал. На причале, среди повозок и хлама, стояли две неподвижные фигурки в темных дорожных платьях. Они становились все меньше, пока не стали едва различимой частью пестрого пятна, которое издалека представляли собой причалы.
   - Ну вот и все. Я потерял ее, - подумалось мне.
   На душе вновь стало горько, захотелось плюнуть на всю эту войну, сбросить надоевшие доспехи и, прыгнув за борт, поплыть назад, к берегам Барселоны, к своей любимой. Но я знал, что никуда не поплыву. Чувство долга мне не позволяло бросить моих товарищей и к тому же .... я не умел плавать.
   С трудом под панцирем я нащупал цепочку медальона. При ближайшем рассмотрении мне показалось, что он состоит из двух частей. Я слегка надавил ногтем на ребро и медальон раскрылся. Внутри был маленький портрет.
   - Боже! Моя милая Альдонса! - пробормотал я и поцеловал его.
   С этого момента дороже вещи не было для меня.
   Беготня матросов и вопли боцманов продолжались не долго, так как судно шло только под одними кливерами, которые установили довольно быстро. На палубе установилось спокойствие.
   Между тем офицеры обследовали свои каюты и найдя их удобными, быстро разоблачились от доспехов и расположились отобедать прямо на палубе, куда по их приказу притащили стол в виде двух бочонков, накрытых деревянным щитом и красной тканью.
   В суете, они как-то позабыли про меня, а может это Диас посоветовал им оставить меня в покое. И пока я стоял у борта, погруженный в свои печальные думы, веселье разворачивалось полным ходом.
   - Так вы говорите, сеньоры, что вас прислали содействовать погрузке, то есть в помощь старине Диасу? - Диас говорил так громко, что его наверное было слышно и в Барселоне.
   Офицеры нашего полка знали его как облупленного и сейчас не ожидали от него ничего иного как приступа бахвальства, порожденного несколькими кружками каталонского. Все давно привыкли к его нетрезвым ораторствованиям и никто на него не обижался.
   - А знаете ли вы, милостивые государи, что такое список! Ре...ре..., эй, Фелиппе! Как называется этот список? Впрочем - не важно! - и он пустился в изложение регистровых списков судов Альдонсы, при этом их безбожно перевирая и деля зачем-то на калибры лошадей вместо пушек.
   Это вызвало еще большее веселье. Диас какое-то время пытался продолжить свой поучительный рассказ, но плюнул на эту затею и то же начал хохотать со всеми. Заметив за столом капитана судна, он вынужден был признаться, что всем делом руководил не он, а владелица судов - та самая прекрасная сеньора, провожавшая нас в порту. При этом он многозначительно посмотрел в мою сторону.
   Я все так же стоял поодаль у борта погруженный в свои мысли и смотрел на зеленые волны, лишь краем уха прислушиваясь к происходящему.
   Тяжелая рука легла на мое плечо:
   - Да будет тебе так убиваться, Фелиппе! - сзади стоял Диас с кружкой вина в руке, - Когда-то я то же был молодым, красивым, стройным, высоким и имел густую белокурую шевелюру.
   Он похлопал себя по лысине, едва прикрытой черными с проседью волосами, жесткими как конский волос и продолжал:
   - Вот разобъем этих железных болванов и с победой вернемся в родную Испанию!
   Затем, понизив голос до шепота:
   - Хотя, я конечно очень тебя понимаю - такая красивая девушка! У меня то же была жена - красавица! - сказал он и внезапно замолчал.
   - Вы никогда не рассказывали о своей семье, капитан, - мне показалось, что мутные от вина глаза Диаса опять увлажнились.
   Диас молча уставился за борт. Я было заволновался, что сказал бестактность, но ведь капитан сам вспомнил о своей семье. Я уже готов был перевести разговор на другую тему, например, о погоде, как вдруг Диас выдохнул:
   - Они все умерли!
   Помолчав немного, он продолжил:
   - От чумы. Лет с десяток назад. Мы тогда были на очередной дурацкой войне. Я вернулся домой - а там пусто. Представляешь, Фелиппе, я возвращаюсь домой - а в доме никого нет, ни жены, ни детей. Все заколочено. И могилки в саду. Я....я не смог там жить. Я просто все бросил и вернулся в армию. Теперь моя семья - армия, моя жена - война. А ты, молодой человек, наверное, мой сын? Мой старшенький был похож на тебя - такой же рослый, светловолосый красавец. Весь в мать. Если бы он был жив, ему бы сейчас наверное было столько, сколько тебе... Э, да что говорить? Теперь ведь ничего не изменишь. Видно Господу было так угодно - призвать их к себе пораньше. Наверное, они гуляют там по Райскому Саду? Ведь не могут же невинные создания попасть а Ад? Правда, Фелиппе, ведь не могут?
   - Конечно нет, капитан! Я верю, что им там хорошо и возможно их души сейчас даже наблюдают за нами, сидя, ну например, вон на том белоснежном облаке. Просто мы не можем их увидеть, - сердце мое разрывалось от жалости к моему капитану и мне хотелось его утешить.
   - Правда, Фелиппе, ты уверен? Я слыхал - ты образованный человек, ведь ты учился в университете?
   - О да, сеньор, учился, и я - совершенно в этом уверен! В этом не может быть никаких сомнений, потому, что это всем известный факт!- сказал я голосом, не терпящим возражений, хотя конечно я не был в этом уверен, и принялся излагать ему все, что я знал о Рае.
   - О спасибо, тебе, Фелиппе! Ты порадовал старика Диаса! Как бы я хотел к ним присоединиться - попасть на то облако!
   - Ну, сеньор капитан, все в руках нашего Господа. Придет время и он призовет вас, так же, как призвал их.
   - Да-да! Я знаю, конечно призовет! Ну а пока... не выпить ли нам с тобой по кружечке этого прекрасного каталонского? Я верю, что у тебя все будет хорошо! - Диас хлопнул меня по плечу так, что я чуть не улетел за борт. Спасительная мысль о каталонском, истомившемся в ожидании его желудка, снова вернула капитану бодрое расположение духа и мы вместе направились к компании офицеров. На носу судна расположились рядовые кавалеристы, так же во всю дегустирующие каталонское. В центре на бочке восседал Алехандро, сам похожий на бочонок, и что-то рассказывал оживленно жестикулируя.
   Плавание наше проходило без особых приключений. Поскольку мы шли целой флотилией довольно хорошо вооруженных кораблей, ни французские корсары, ни берберийские пираты нас не трогали и даже не показывались на горизонте. Погода стояла солнечная. Лишь иногда нас полоскали осенние дожди, во время которых мы собирались в капитанской каюте и рассказывали всякие истории. Мы - о войне, а капитан - про морские дела. От вынужденного безделья я принялся изучать названия судовых снастей и довольно неплохо преуспел в этом. Правда, сейчас я уже все позабыл. Я любил в солнечный день взобраться по веревочным лестницам, крепящим мачту, на середину самой высокой мачты и наблюдать оттуда, как наше судно прорезает своим носом морскую поверхность и медленно переваливается на волнах. Именно глядя сверху вниз на судно и несущиеся мимо его бортов пенные волны, ощущалась быстрота и мощь его движения. И я дивился человеческому разуму, выдумавшему такие огромные и быстроходные "плавучие дома", в которых спокойно пили, ели и спали сотня людей и полсотни лошадей. Правда, наш "плавучий дом" все время скрипел и раскачивался из стороны в сторону, но к этому мы постепенно привыкли.
   К исходу четвертой недели мы уже были на Корсике, где пополнили запасы провианта и пресной воды, а так же вывели лошадей на прогулку, чему те несказанно обрадовались и не хотели в последствии заходить обратно в трюм. Небольшой отдых необходим так же был нашим людям, страдающим от морской болезни. У Алехандро эта болезнь выразилась в том, что он почти непрерывно ел, и я стал побаиваться, сможет ли он к концу плавания вообще влезть в седло. Диас и другие офицеры то разгуливали по палубе с кружками вина, то спали, и поэтому им некогда было задумываться о таких пустяках. На меня же морская болезнь не действовала никак. Наверное, я смог бы стать неплохим моряком, но Создателю было угодно сделать из меня кавалериста. Впрочем, в седле я то же чувствовал себя всегда неплохо.
   Еще через две недели мы прибыли в Геную. Население и власти этого красивой крепости нам несказанно обрадовались. Дело в том, что в последнее время их одолевали пираты своими набегами, чего, разумеется, просто не могло быть при таком скоплении в городе войск. В Генуе предстояло дождаться отставших судов, поскольку они растянулись по морским просторам ввиду различия в мореходных качествах. Трехмачтовая каракка "Санта-Анна", так называлось судно такого типа, любезно предоставленная Альдонсой, была довольно быстроходна и прибыла в конечный пункт с основной группой судов.
   После выгрузки, расквартирования и небольшого отдыха было решено занять войска проверкой выучки. Однако местный рельеф представлял собой почти сплошь горы и обрывистые берега. Все мало-мальски ровные участки земли были либо застроены, либо распаханы под поля и сады. Поэтому провести масштабные маневры, подобно как под Сарагосой, нам не удалось. Мне, как большому мастеру фехтования, коим меня все считали после частых "дуэлей" с Диасом, о которых я уже рассказывал, было поручено провести несколько практических занятий в этом деле.
   Для лучшего уяснения солдатами основных принципов, я решил выступить с небольшой лекцией по фехтованию. Я рассказал им, что знал, а знал я немного. Лишь то, что раньше бой сводился к простому нанесению рубящих ударов, от которых в свою очередь надо было защититься щитом. Побеждал тот, кто первый разносил в щепки щит своего противника. Поэтому так ценились боевые топоры, каждый уважающий себя воин таскал кроме всего прочего, еще и топор за поясом.
   - Сейчас, - говорил я им, - Времена изменились. Вначале доспехи стали очень мощными и их уже тяжело было разбить рубящим ударом. Поэтому придумали оружие тонкое и колющее - шпаги, рапиры и палаши. Таким оружием можно запросто попасть в сочленение между шлемом и панцирем, между панцирем и рукавом, наплечником и так далее. К тому же воины в тяжелых доспехах стали ужасно неуклюжи. Из-за прорезей в забрале сильно затруднялся обзор. Потому-то сейчас мы носим минимум доспехов - открытый шлем бургиньот, легкий панцирь - гусиная грудь, выпяченный вперед, с небольшими пластинчатыми набедренниками, да легкие наплечники с рукавами - вот и все. Нельзя назвать наши доспехи особо легкими, но в них можно свободно бегать, прыгать, а упав - подняться и даже сесть верхом без посторонней помощи.
   Затем мы перешли к приемам фехтования. Я построил кавалеристов в виде большого каре с расстоянием между ними, достаточным, чтоб друг-другу не мешать и мы приступили к разучиванию основных движений под звуки барабанщика, хотя многие из них и так все это знали. Но такое обучение, как мне казалось, благотворно действует на молодых солдат, заставляя их почувствовать себя частью единого военного организма.
   К полудню явились Диас с полковником. Пронаблюдав некоторое время за подготовкой, де Торрес остался доволен. Для порядку он сделал несколько замечаний и объявил, что мы получили приказ выступать через две недели.
   Алехандро все это время провел в стрельбе из арбалета, совершенно измочалив несколько деревьев. Еще он скосил много местной поросли с помощью своего двуручного меча. Историю фехтования он не признавал.
  

Глава девятая. Как мы пытались доставить в Павию золото для ландскнехтов и что из этого вышло.

  
   Не скажу, что нам легко дался переход через Лигурийские Апеннины, однако мы прошли через них без особых потерь, несмотря на снег и морозы. К середине января 1525 наш полк соединился с имперским войском нашего генерала - маркиза Феррате ди Пескары, в районе Лоди и 24 января все войско отправилось к крепости Павия. Павия располагалась в живописной долине реки Тичино, недалеко от ее впадения в реку По. Отсюда оставалось всего полтора - два десятка миль до Милана - яблока раздора между Его Величеством королем Карлом V и королем французов Франциском I.
   Павия была осаждена войсками Франциска. Девятитысячным осажденным гарнизоном командовал маркиз де Лейва. Большинство защитников Павии было наемниками - ландскнехтами, которые воевали только тогда, когда им платили деньги. С продуктами у де Лейвы было все в порядке, а вот с деньгами - проблемы. Пришлось отбирать золото где угодно, в том числе и переплавлять церковную утварь ибо ландскнехты просто грозились уйти. Это означало, что сразу же при выходе из крепости их перекупит Франциск, и положение осажденных ухудшится вдвойне.
   21 февраля де Лейва передал нашему командованию известие, что денег для оплаты ландскнехтов осталось на несколько дней. Таким образом либо генерал Пескара должен был начать деблокаду крепости в ближайшие дни, либо она переходила в руки Франциска.
   - Пошли мне бог сто лет войны и ни одного сражения, но теперь нет иного выхода! - говорят, что так воскликнул Пескара и повел наше войско на восток от Павии, где мы соединились с пополнением из пятнадцати тысяч ландскнехтов, под командованием герцога Бурбона.
   Герцог Бурбон был французским дворянином, но разругавшись в дым с Франциском из-за какой-то истории с женитьбой, воевал на нашей стороне.
   В поле, к Востоку от Павии мы и разбили лагерь. Французы ожидали нас именно с этой стороны и успели основательно подготовиться к нашему приходу. Они вырыли длинный ров по всему фронту своих войск, насыпав всю вынутую из него землю в виде вала со своей стороны. К тому же этот вал весь утыкали острыми кольями, для чего свели множество деревьев в округе. Называлось это сооружение циркумвалационной линией. Возможно, с точки зрения французского командования это сооружение и имело смысл, в том смысле, что должно было нас устрашить, а может даже обратить в бегство, но оно произвело на наше командование иное действие. Весь вид этого сооружения говорил нам, что в этом месте атаковать неприятеля нельзя. Значит, сообразно логике, нужно атаковать в другом месте, ибо сомнительно, чтоб французы сумели выкопать такой многомильный ров, полностью окружающий и осажденную крепость, и их войска, и прилежащие деревни с полями, садами и лугами. Оставалось лишь найти место, где эта линия заканчивается, что и было сделано. Продвинувшись не слишком далеко на север вдоль циркумвалационной линии, наши разведчики обнаружили, что она не бесконечна. Далее начинались охотничьи угодья местного вельможи, окруженные обычной каменной стеной, высотой в полтора человеческих роста. С этой стеной и смыкалась циркумвалационная линия французов.
   Однако, если бы неприятель заметил наши намерения переместится и обойти их, то наверняка предпринял бы контрмеры в виде усиления стены и перемещения своих войск. Французские войска превосходили нас по численности и наше командование не хотело ввязываться в лобовую битву с ними. Было принято решение осуществить тайный прорыв к крепости, с целью передать де Лейве золото для оплаты ландскнехтов. А чтобы обмануть французов, мы стали лагерем в ста метрах от циркумвалационной линии.
   Вечером 23 февраля полковник де Торрес объявил, что этой ночью мы выступаем скрытно на Север, где наши вастадоры проделали в стене тайные проходы.
   По диспозиции первыми шли мы, кавалерия, с тыла нас прикрывали мушкетеры, а за ними должны были наступать ландскнехты Бурбона. Как оказалось, мушкетерами командовал тот самый негодяй-герцог, едва не похитивший Альдонсу. Меня не слишком-то обрадовало перспектива иметь в тылу своего врага, однако я не представлял себе тогда, к чему это приведет.
   Я спросил об этом Диаса:
   - Скажите, синьор капитан, а каким образом нас будут прикрывать мушкетеры герцога и на кой дьявол они нужны нам за нашими спинами?
   - Они будут палить в нас из мушкетов, когда мы будем отступать! - ему было смешно, - Нет, Фелиппе, я пошутил! Вообще они должны следить за флангами, а при нашем отступлении расступиться и пропустив нас, вновь сомкнуть ряды и отсечь огнем и пиками наступающего неприятеля. Но... знаешь, я разделяю твою тревогу. Я давно воюю, но не слыхал, чтоб этот герцог принимал участие в каком-то мало-мальски серьезном деле. Как бы он нам дров не наломал.
   Мы выступили за два часа до рассвета. Всадники медленно, стараясь не шуметь, двигались в ночном тумане, расползавшемся от реки. Вместе с нами шли мушкетеры, и прикрывающие их пикинеры. Легкий ночной морозец сковал землю и осушил грязь. Вскоре подошли к проломам в стене. Нашей роте достался средний пролом, в который мы и устремились.
   Мушкетеры расположились в саду. Они начали раздувать жаровни для фитилей и заряжать свое оружие. Французов не было видно. Начался рассвет. Ожидая каждое мгновение нападения, мы заранее выстроили роту в боевые шеренги и двинулись вперед. В скорости мы уже достигли окраины деревеньки Мирабелло, что всего в полутора милях севернее Павии. До конечной цели оставалось совсем немного. И тут появились французы.
   Закованная в плотные, тяжелые доспехи, с частоколом копий над головой, французская жандармская конница начинала разворачиваться в боевой порядок. Слышны были сигналы горнистов и барабанщиков. Жандармы стремились растянуться по всему фронту, дабы избежать обхода с флангов. Такая тактика сильно ослабляла их порядки, уменьшая их густоту, но они, очевидно, ожидали близкого подкрепления и видели основной своей задачей связать нас битвой и не дать просочиться к крепости.
   Диас все поглядывал назад: ландскнехты явно запаздывали. Зато мушкетеры и пикинеры герцога тут и там торчали из-за деревьев в своих разноцветных камзолах.
   - Однако, ситуация! - сказал Диас, - Этого-то я и боялся. Вначале эти чертовы бородачи устроили чуть ли не бунт из-за не вовремя выплаченного жалования, а теперь еле волочат ноги после вчерашней попойки. А французов-то явно больше. Ну, ничего, не в первый раз.
   Диас выстроил нас не в две, как раньше, а четыре шеренги, пытаясь создать некое подобие клина для пробивания рядов противника. Он полагал, что после нашего вклинивания в строй жандармов, в прорыв устремятся и другие роты нашего полка, а там и ландскнехты подтянутся, и нам удастся рассеять французов.
   Он подал сигнал "приготовиться к атаке". Мы подравняли шеренги и ощетинились пиками. Напряжение нарастало. Некоторые кавалеристы молились, не вылезая из седла. Одно дело атаковать ненастоящего неприятеля на рысях с тупыми пиками, и совсем другое дело атака в галоп, с боевыми пиками и против реального противника, у которого пики не тупее наших. Что-то будет сейчас! Тот, кто в первой шеренге переживет эту атаку, будет, наверное, жить вечно.
   Я как завороженный смотрел на первый ряд своих кавалеристов, мысленно прощаясь с каждым. Мое место было за ними, что позволяло чувствовать себя в относительной безопасности. Но я чувствовал себя изменником. Сейчас я предавал этих людей, посылая их на смерть.
   - А как же другие командиры? Тот же Диас? Ведь они всегда посылают своих людей на смерть! Война - это и есть смерть и убийство! Так надо! - кричал мой Разум, но я его как обычно не слушал.
   Совершенно против своего Разума, я выхватил пику у моего горниста и начал протискиваться в первую шеренгу. Неведомая сила втягивала меня туда подобно водяной воронке, и я не мог противиться ей. Я вообще не управлял своим телом. Словно это был не я, а кто-то другой.
   Внезапно меня осенило: морда и шея лошади находятся впереди всадника и если целить пикой в лошадь, то при удачном попадании это даст преимущество в пару локтей перед противником, и он не сможет достать меня своей пикой. Я знал, что чем тяжелее доспехи у всадников, тем легче они у лошади, либо их вообще нет, и вместо них лишь разноцветные попоны, призванные сбить с толку противника. Доспехи наших противников выглядели весьма внушительно. Даже шлемы у них были закрыты забралами.
   И вновь сомнения стали терзать меня:
   - Причем тут лошади? - думал я, - Уместно ли убивать лошадей? Ведь это война людей!
   Тут в памяти всплыли строки из рыцарского устава: "Рыцарь может вести бой тем способом, который кажется ему наиболее подходящим, сообразно обстановке..."
   Я закричал изо всех сил:
   - Слушай мою команду! - кавалеристы удивленно уставились на меня с двух сторон, - Целься пикой в лошадей! Передайте по шеренге!
   - Целься пикой в лошадей! Целься пикой в лошадей! Целься пикой в лошадей! - эхом понеслось по шеренге.
   И тут горны вострубили атаку словно трубы Иерихона. Все принялись колотить шпорами в бока своих несчастных животных. Нечего их жалеть! Отныне никто никого не жалеет. Зачем? Мы все равно все умрем!
   Мой бедный Росинант сперва оторопел от такого нахальства с моей стороны - ведь я всегда обращался с ним ласково, но потом видимо сообразил своим лошадиным умом, что случилось нечто необычное и рванул вперед, закусив удила и увлекаемый лошадьми соседей. Внезапно я обнаружил, что забыл откинуть на нагруднике свой крюк для пики и мне теперь некуда ее опереть. Бросив поводья, мне с большим трудом удалось это сделать левой рукой и взгромоздить пику на место.
   - Держать строй! - орал я что есть мочи, но меня уже никто не слышал.
   Топот сотен копыт слился в сплошной гул, который невозможно было перекричать.
   Вот и французская шеренга. Страшная масса людей и лошадей, ощетинившаяся пиками, словно гигантскими иглами, неумолимо надвигалась на нас. Начищенные доспехи сверкали. Ветер трепал их вымпелы и перья. Я пытался определить себе противника, но они мелькали так быстро, что в этом не было никакого смысла. Когда я начал различать прорези на их забралах, я понял, что осталось совсем немного. Непроизвольно, желая защититься, я наклонился и спрятался за голову Росинанта, одновременно выставив вперед пику, целясь в лошадь противника, вернее в то место, где она должна была быть. Стороны сошлись. Вернее влетели друг в друга на полном скаку. Раздался страшный грохот ломающихся пик, будто бы рушилось какое-то исполинское сооружение, крики людей и ржание лошадей. Я не видел, во что попала моя пика, это было что-то твердое как стена и ее просто вырвало из моей руки. При этом она больно ударила меня по голове, едва не сбив шлем. Меня отбросило назад, и я почти лег на спину Росинанту, увидев над собой сразу несколько чужих скрестившихся пик. Росинант мой, то же содрогнулся от удара, словно наткнулся на стену, и встал на дыбы. В следующее мгновение огромная сила бросила меня вперед на его шею. Я двумя руками ухватился за повод и едва не вылетел из седла. За головой Росинанта я не видел ничего впереди. Справа от меня был наш кавалерист без шлема и со сломанной пикой, а слева не наш. Это был жандарм в своем тяжелом доспехе, на лошади, укрытой голубой стеганой попоной. Он повернулся спиной ко мене, и орудовал своей не то шпагой, не то мечем, причем с таким усердием, что чуть не попал локтем мне в голову, пытаясь заколоть кого-то из моих товарищей.
   Внезапно я понял, что безоружен. Росинант принял свое нормальное положение и храпя, топтался на месте, пытаясь перелезть через нечто впереди. Я торопливо выхватил шпагу и, вместо того, чтобы нанести укол, как меня учили, изо всех сил рубанул жандарма по шлему, разумеется, не нанеся при этом ему ни какого ощутимого вреда. Жандарм повернулся ко мне и я с испугу, что он сейчас начнет меня рубить своим мечем, принялся с остервенением лупить его шпагой по чем попало. Опешив от такой наглости с моей стороны, он замешкался. К тому же шлем его съехал в сторону и он плохо видел сквозь дырочки забрала. Это меня и спасло. Не успел он занести свое оружье надо мной, как был выбит из седла пикой второй шеренги, вступившей в битву. Лошадь его встала на дыбы, но тут же опрокинулась, проткнутая другой пикой в брюхо, едва не зацепив собой нас с Росинантом. Росинанта подперли сзади и он, наконец, перевалился через убитую жандармскую лошадь, в шее которой торчал обломок моей пики с вымпелом горниста. Всадник был ею придавлен и не производил никаких движений. Прорвав обе французских шеренги, мы оказались на свободном пространстве. Я пытался подать команду о заходе в тыл остаткам рассеченного построения противника, но не услышал собственного голоса. После полученного удара обломком пики в моих ушах стоял сплошной звенящий гул. Впрочем, кавалеристы и без моей команды быстро развернулись и в галоп атаковали уцелевшие части шеренг жандармов с тыла и по обе стороны от прорыва. Это произвело на французов ошеломляющее действо. Ближайшие пытались вырваться из кольца, но натыкались на лошадей своих товарищей, еще не знающих о нашем прорыве и продолжавших сражаться. Их лошади падали, чем вносили еще большую сумятицу. В конце-концов, паника передалась по французским рядам, и они начали рассыпаться. Примерно половине удалось вырваться. Некоторые жандармы, оставшиеся без лошадей, пытались спастись бегством, но их быстро перебили. Никто никого не жалел и всем было наплевать на рыцарские правила. Враг должен быть повержен! Остальное - не важно!
   Я стоял в стороне и наблюдал за происходящим. Росинант ошалел и упорно отказывался сдвигаться с места. Судя по количеству убитых неприятельских лошадей, я понял, что мой последний приказ дошел до моих людей. Да простят меня эти красивые и благородные животные!
   Кто-то начал трясти меня за плечо. Это был Алехандро. Он что-то кричал и одновременно работал воротом, натягивая тетиву арбалета. Шлема на голове у него не было, и слипшиеся волосы торчали во все стороны. Я ничего не слышал из того, что он говорил, но по жестам понял, что получена команда отходить. Я поискал глазами своего горниста, но не нашел его. Его вымпел был на пике, которую я у него отнял и потерял в бою. И теперь горнист ничем не отличался от остальных кавалеристов - поди, разыщи его. Но он сам нашел меня.
   Я скомандовал построение и отход. Слух начал понемногу восстанавливаться и сигнал горна я услыхал. Кавалеристы бросили добивать жандармов и начали отходить назад, кое-как пытаясь организовать шеренгу. Мне наконец-то удалось расшевелить Росинанта тычками шпор и дерганьем за повод - он сдвинулся с места. Я выстроил первую полную шеренгу, а для второй людей хватило только через одного и она получилась редкая, как гребень со сломанными зубами. Третью и четвертую шеренги было строить не из кого.
   Мне пришлось отправиться на поиски Диаса, так как не было понятно: куда отходить и каким порядком. Алехандро ничего толком не смог объяснить. Как бы он сам не придумал этот приказ!
   Диас оказался на месте - в центре нашего построения. Судя по вмятине в панцире, он так же успел поучаствовать в деле. Увидав меня, он улыбнулся и начал кричать:
   - Отводи людей, Фелиппе! Отводи назад шагов на сто, сто пятьдесят! Сейчас будет вторая атака! Они захотят отыграться. Трупы их лошадей сыграют для них роль преграды и когда они начнут через них переходить и сломают свою шеренгу, мы ударим по ним! Эти чертовы ландскнехты так и не явились до сих пор! Де Торрес приказал держаться. Что на твоем фланге?
   - Понес потери, прорвал и рассеял неприятельскую цепь! Почему никто не поддержал наш прорыв? Сейчас они перестроятся, и все придется начинать с начала! Мы отошли и перестраиваемся! Справа от меня вообще никого нет! Где рота де Эдуардо? - кричал ему я.
   - Откуда мне знать?! Возвращайся назад и держи строй, иначе нас изрубят! Я думаю, они на подходе! Может, застряли в какой-то грязи.
   Мы кричали во всю глотку, но нам все равно было плохо слышно. Мои кавалеристы уже начали смыкать свою шеренгу с центральной, которой командовал лично Диас. Там и тут сновали всадники, лошади без седоков и седоки без лошадей. Это были и наши и жандармы. Бой прекратился и каждый спешил занять место в своем строю, понимая, что замешкавшиеся и оказавшиеся между двух атакующих порядков почти наверняка обречены. Впереди, шагах в двухстах, уже строилась новая жандармская шеренга, готовясь к атаке. Предыдущий успех был упущен нами окончательно. Наши всадники строились у нас за спиной и начали кричать французам всяческие оскорбления, потрясая пиками и шпагами. Французы отвечали им тем же. Бранящиеся стороны не могли слышать друг друга, но благодаря жестам взаимопонимание было полное.
   Диас развернулся лицом к кавалеристам и поднял руку вверх. Шум немного утих. Он открыл было рот, чтобы дать какую-то команду, но внезапно раздался удар и он вылетел из седла. Он попытался удержаться, обхватив руками шею лошади, но это не помогло, и он шлепнулся в оттаявшую и растоптанную копытами грязь. В спине его торчал обломок французской пики.
   Я оторопело уставился на этот обломок. Я был настолько ошеломлен происшедшим, что в первые мгновения не смог ничего понять. Мне показалось, что капитана нечаянно ударил кто-то из наших. Но когда я перевел взгляд назад, откуда было произведено нападение, я увидел жандарма на своей "голубой" лошади. Он отскочил назад шагов на десять и, торжествующе поднявшись в стременах, что-то кричал, потрясая в воздухе обломком. Ряды противника огласились торжествующим воплем.
   Я потянул Росинанта за повод с такой силой, что чуть не сломал ему шею, заставив быстро развернуться. Отныне у меня не было в жизни иной цели, кроме как жизнь этого мерзавца, так подло, со спины, ударившего нашего капитана. И да простит меня моя любимая, но в тот момент ни она, ни герцог, ни Алехандро, никто и ничто меня больше не интересовали.
   - Только бы он не бросился на утек, - молил я Господа, - Только бы он не смешался со своими.
   И я, что есть силы, дал Росинанту шпоры. Росинант видимо окончательно решил, что единственная надежда выжить в этом сумасшествии - это слушаться хозяина и рванулся вперед, что было сил. Жандарм заметил меня, когда было уже поздно. Вначале он дернулся, пытаясь достать шпагу, но второпях не смог ее выхватить или она за что-то зацепилась, потом он потянул поводья пытаясь развернуть свою лошадь, но потянул не в ту сторону и успел лишь повернуться ко мне боком, чем несказанно облегчил мне задачу.
   Мое тело превратилось в камень.
   - Скорее я рассыплюсь на осколки подобно стеклу, чем позволю моей руке изогнуться и шпаге соскользнуть по его нагруднику. Я должен пробить его! Во чтобы-то ни стало! Некогда искать щели в его доспехах! - неслось в моей голове.
   Я вложил в кончик своей шпаги всю нашу с Росинантом силу и скорость. Вопреки моим опасениям она не соскользнула, а почти легко проткнула панцирь, тело наглеца, а так же очевидно противоположную сторону панциря и вышла с другой стороны, погрузившись по самую гарду. Вдобавок ко всему Росинант ударом своей мощной груди сшиб его лошадь с ног вместе с телом седока и перескочил через них. Я едва успел разжать пальцы, и выпустить шпагу, чтобы мне не оторвало руку. Теперь я был безоружен. Но душа моя ликовала! Я таки достал его! Лошадь жандарма пыталась подняться на передние ноги, но сам он лежал ничком, уткнувшись забралом в грязь и из его левого бока торчало острие моей шпаги.
   Но что с капитаном? Я помчался обратно.
   Все это произошло за какие-то мгновения и Диас все еще лежал у ног своего коня, а наша шеренга в молчании созерцала все это, не зная, что делать дальше.
   Я бросился к капитану. Он лежал на боку, его ноги, были разбросаны в разные стороны. Истоптанная копытами грязь возле него была обильно залита кровью. Лицо его было перепачкано. Рана была ужасна. Было совершенно понятно, что он почти мертвец. Но он еще дышал и часто моргал глазами.
   - Господи Боже! Капитан! - я склонился над ним. Я готов был разрыдаться.
   - Фелиппе! Уводи людей! Ненужно второй атаки! Вы все просто погибнете! Будь проклят Бурбон со своими пьяницами!- хрипел он.
   Трясущейся непослушной рукой Диас потянулся к поясу под панцирь,
   - Фелиппе, ты мне был как сын, вот, возьми, - он протянул мне увесистый кожаный мешочек, - Мне уже не нужно, я возвращаюсь к своей семье! На то облако! Помнишь? - он попытался улыбнуться.
   Он стал совать мешочек мне в руки. Я не хотел его брать и что-то бормотал о лекарях, сам не веря ни одному своему слову. Но в его глазах было столько боли и мольбы!
   - Держи же! Ну?! Уводи людей! - рука обмякла, глаза стали закатываться под залепленный грязью лоб.
   - Капитан! Капитан! А-а! Мерзавцы! - безумство охватило меня.
   Мой голос сорвался на вой. Я выхватил капитанскую шпагу и взлетел на Росинанта:
   - Вперед! За капитана! Сначала мы им покажем, а отойдем потом! Горнист! Общая атака!
   Мои чувства передались всем кавалеристам и они, снедаемые жаждой мести, рванулись вперед. На их лицах больше не было ни страха, ни тени сомнения.
   Французы, которые, так же как и мы наблюдали за гибелью нашего капитана и его убийцы, оказались в замешательстве. Они не ожидали такой скорой атаки. Мы толком не успели построиться сообразно уставу. Горнист замешкался и проиграл сигнал, когда мы уже миновали тела лошадей от предыдущей схватки, те самые, которые Диас хотел использовать в качестве препятствия. Мы просто перелетели их в галопе. Мы были не цепью, а просто массой, толпой всадников, несущихся вперед, повинуясь единому порыву. Даже пешие кавалеристы, потерявшие своих лошадей, бросились за нами с воплями, потрясая оружием.
   Французы дрогнули. Одни ощетинились пиками, другие стали поворачивать лошадей. Заголосили офицеры. С опозданием взметнулись горны. Медленно их ряды пришли в движение. Но было поздно. Мы уже были совсем близко. Наши лошади на полном скаку врезались в их шеренгу, едва успевшую перейти на рысь, разметав ее в стороны. Далее наш прорвавшийся клин сам, вновь не повинуясь ничьим командам, разделился на две части, которые стали стремительно разворачиваться для захода в тыл уцелевшим порядкам жандармских шеренг. После прорыва меня затерли в середине левого клина. Лица у всех были перекошенные, как у сумасшедших и никто не обращал внимание на то, что я лейтенант. Я пытался вырваться к краю, чтобы успеть кого-нибудь заколоть, чего мне страстно желалось, но масса всадников все несла меня. Когда ее тиски стали ослабевать, от французских шеренг почти ничего не осталось. Все были повержены. Тут и там еще оставались слабые очаги сопротивления, но силы уже были не равны и жандармы падали с коней, добиваемые тремя, а то и пятью кавалеристами. Потом началось избиение бегущих и ползущих.
   Однако впереди на нас уже двигалась новая шеренга не то жандармов, не то швейцарцев. Теперь уж точно нужно было отходить и я начал звать сорванным голосом горниста. И вновь наш прорыв оказался бесполезным, ибо никто не пришел нам на подмогу, а сами мы ослабли до крайности. Тут только я обратил внимание на то, что в левой руке я по-прежнему сжимаю мешочек Диаса. Кое-как мне удалось затолкать его под панцирь, и поскольку горнист не появлялся, я бросился сам собирать кавалеристов к отходу.
   Мне удалось собрать не всех. Некоторые увлеклись преследованием и, наткнувшись на наступающую цепь противника, были ею смяты. Посыльных от полковника не было, и я понятия не имел, что творится на моих флангах. Но нам нечего было и думать противостоять силами жутко поредевшей и пережившей две атаки роты, свежим силам французов, и мы двинулись назад, надеясь уйти под обещанную защиту мушкетов.
   Мы двигались на рысях нестройной толпой всадников. У меня уже не было ни времени, ни желания вновь выстраивать шеренги. В галоп обессиленные лошади идти отказывались, и мы мечтали добраться до сада, в котором стояли мушкетеры герцога, раньше, чем нас настигнут жандармы.
   - Как странно! - подумал я, - Я ищу защиты у своего врага!
   Но внезапно в деревьях начал расползаться белый дым и до моих ушей донесся грохот. Это был залп мушкетов герцога.
   - В кого это они стреляют? - вновь подумал я, но тут всадник ехавший рядом со мной, внезапно вскрикнул и выпал из седла.
   Я огляделся по сторонам и обнаружил часть своих людей пораженными мушкетными пулями. Одни из них вместе с лошадьми упали и корчились на земле, другие повисли в стременах.
   Я ткнул Росинанта шпорами и он нехотя ускорил ход. Я думал, что мне удастся остановить это нелепое убийство своими своих:
   - Не стрелять! - кричал я, поднявшись в стременах и размахивая руками, - Прекратить огонь!
   Но между деревьями вновь заклубился белый дым. Что-то сильно ударило меня в лоб, деревья сада и дымок между ними провалились вниз, и я увидел небо. Я взмахнул руками, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но что-то огромное и твердое ударило меня в затылок и спину. Я повернул голову и увидел рядом с собой окровавленную морду Росинанта. Мне показалось, что мы лежим на крутом склоне горы и вот-вот должны заскользить по нему.
   - Странно, - подумал я, - раньше здесь не было гор...
   И меня поглотила тьма.
  
   Глава десятая. В которой я остался жив потому, что меня с кем-то перепутали.
  
   Я очнулся от боли. Мне казалось, что по моей голове чем-то больно стегают. Я открыл глаза и зажмурился от яркого света. В мои уши ворвался скрип телег и неспешный топот лошадей. Пахло прелой соломой, навозом и тающим снегом. Сквозь приоткрытые щелочки глаз я разглядел голубое небо, с висящими на нем облаками. Сразу в памяти всплыл Диас.
   Моя голова была вложена в какой то желоб, устланный чем-то мягким. Желоб не давал мне повернуть голову. Каждый ухаб на дороге вызывал боль в моей голове. Я пошевелил руками и ногами и нашел их целыми. Доспехов на мне не было, равно как и оружия, но одежда, похоже, была моя. Я попытался достать руку из под овчины, которой был тщательно укрыт, но тут на фоне неба возникла чья-то голова. Это была женщина в грязном, засаленном чепце неопределенного цвета, которые обычно носят крестьянки. Она улыбнулась мне немытым лицом, обнажив гнилые зубы, и что-то заговорила. Я не понял ни единого слова.
   Я попытался ощупать свою голову, но женщина перехватила мою руку и вновь заговорила что-то непонятное, потом закричала и замахала рукой, призывая кого-то.
   Вскоре к нашей телеге подъехал всадник. Это был долговязый, рыжеволосый бородач в довольно пестром одеянии красного цвета с распушенными рукавами и в огромной шляпе с пышными перьями. Женщина с большим почтением обратилась к нему, но я опять ничего не понял из их разговора. Бородач обратился ко мне. И тут до меня стало доходить, что они просто говорят на незнакомом мне языке. Я понимал почти все наречия королевств и герцогств Испании. Даже кое-что по-мавритански. Но тот язык, на котором они говорили, тогда еще был мне совершенно не знаком.
   - Мы разбиты, война проиграна, и я попал в плен, - пронеслось в голове, - Однако они не плохо ухаживают за пленными! С чего бы это?
   - Я испанский кавалерист Фелиппе де Кехана Родригес! - сказал я им.
   Их лица вытянулись? и они посмотрели друг на друга.
   - Was? - лицо бородача явно выражало просьбу повторить.
   - Я испанский кавалерист Фелиппе де Кехана Родригес! - повторил я как можно громче и моя голова ответила болью, от которой я был вынужден зажмуриться.
   Открыть глаза меня заставил хохот бородача. Он хохотал раскатистым басом, уперев руки в боки. Его лошадь гарцевала возле моей ползущей телеги. Когда он вдоволь насмеялся, женщина стала ему что-то быстро-быстро тараторить, тыча в меня пальцем. Улыбка исчезла с ее лица, и теперь оно было перекошено злостью. Но бородач вдруг нахмурил брови и резко что-то крикнул ей, взмахнув в воздухе хлыстом. Потом он тоже показал на меня пальцем и сказал ей еще пару слов, от которых она съежилась и подобострастно закивала. Успокоившись, он дал шпоры и уехал вперед. Женщина шла рядом с моей телегой и все время что-то бормотала недовольным и обиженным голосом.
   К вечеру мы остановились в деревне. Наш обоз состоял из нескольких десятков повозок, груженных ранеными. Под руководством знакомого мне бородача, крестьяне и обозники принялись перетаскивать раненых в дома. Меня хотели нести, но я попробовал встать сам, и у меня получилось, хоть и голова моя нестерпимо болела.
   Я едва не околел от холода в телеге, и мне было очень приятно очутиться в теплом доме и на мягкой соломенной подстилке. Я попал в компанию нескольких легкораненых. Они были похожи на знакомого мне бородача - такие же рослые, бородатые и светловолосые, почти рыжие. И тут меня осенила догадка:
   - Да ведь это же, наверное, ландскнехты Бурбона! Но как я к ним попал?
   Голова все так же болела и кружилась при резких движениях. Нас напоили каким-то горячим варевом, похожим на олью, от которого стало совсем тепло. Мои товарищи по несчастью гомонили между собой, подобно гусям. Откуда-то появилось вино. Мне так же была предложена кружка. Я отхлебнул примерно половину, и к моему удивлению боль в голове отступила. Я свалился в солому и заснул мертвецким сном, совершенно измученный и обессиленный.
   Наутро меня разбудил уже знакомый бородач. На нем была простая крестьянская чистая холщовая рубаха до колен и темный кожаный фартук. Остальные раненые дружно храпели, зарывшись в солому. Все кружки на лавке, служившей вчера им столом, были пусты.
   - Так говоришь, ты испанец? - сказал бородач с сильным акцентом, - Ну ладно, пошли.
   - Куда? - спросил я, но он не отвечал и молча повел меня, взявши под руку.
   Он привел меня в дом, из которого сделали лазарет. В углу валялись окровавленные тряпки, посреди комнаты стоял большой стол, на котором, на чистой светлой ткани были разложены лекарские инструменты. От их вида у меня мороз по коже пошел. Сразу же вспомнились рассказы о Святой Инквизиции.
   - Не дрожи ты так! - сказал он мне, - Я просто поменяю тебе повязку, а потом мы поговорим. Клара!!!
   В комнату вошла уже знакомая мне женщина. Бородач набросился на нее с руганью. Она виновато закивала и принялась торопливо убирать в комнате, вынося мусор. Бородач зажег свечи и начал оглядывать мою голову. Вновь появилась Клара. На этот раз чепец на ней был совершенно чистым, как и светлое платье из некрашеного льна. Она принесла с собой деревянную кадушку и кувшин с теплой водой.
   - Меня зовут Иоганн! - сказал бородач, омывая свои руки,- По вашему - Хуан!
   - Никакой ты не Хуан, - подумалось мне, - А самый, что ни есть, настоящий Иоганн!
   Иоганн взял какой-то железный инструмент и начал возиться с моей несчастной головой. Старая повязка была снята не без труда из-за засохшей крови. Ее пришлось размочить водой. Потом он помазал мне рану какой-то жидкостью, по запаху напоминавшей предрянное, дешевое агуардьенте. Судя по тому, что рана моя отчаянно заныла, так оно и было.
   Иоганн ловко наложил мне новую, чистую повязку и я сразу почувствовал себя лучше.
   - Пойдем, - сказал он, и мы перешли в другую комнату.
   Он усадил меня за стол и придвинул глиняную тарелку с индюшинной ногой и кружку вина. Я почувствовал голод и набросился на еду.
   - Так говоришь, тебя зовут Фелиппе Де, - он сделал ударение на "де", - То есть ты дворянин?
   - Да, - сказал я, - Но только по родству. А по содержимому карманов - я скорее крестьянин или, может быть, погонщик мулов?
   - Ну, я бы так не сказал, - улыбнулся Иоганн и бросил на стол кожаный мешочек.
   Я сразу узнал мешочек Диаса.
   - Твое?
   - Ну, мое - отвечал я, - Но можешь мне поверить, что я его так ни разу и не открыл и понятия не имею о том, что там внутри.
   И я поведал ему историю о смерти Диаса.
   В ответ Иоганн раскрыл мешочек и высыпал на стол золотые эскудо:
   - Здесь сто пятьдесят восемь монет! - торжественно сказал он, - Фелиппе! Ты богатый дворянин! Можешь не волноваться - у нас все точно.
   - У кого - "у нас"? - спросил я, пережевывая ногу индюка.
   - У благородных представителей гильдии свободных рыцарей!
   - То есть, вы ландскнехты?
   - Ну-у, мы так сами себя обычно не называем. Так вот! Можешь не волноваться - все твое: доспехи, шпага, кинжал и деньги - в полной сохранности. Воров среди нас нет. Потому, что ворам мы обычно просто отрубаем вначале руки, а потом и голову. Этому нас научили сарацины! - и Иоганн расплылся в гордой и довольной улыбке.
   - Спасибо тебе, о благородный сеньор! - сказал я, - Возьми себе сколько считаешь нужным!
   - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Ты должен понимать, Фелиппе! Ты не член нашей гильдии! То есть, ты не платишь взносы в общий котел, поэтому тебя, как чужого, мы обслуживаем по иной цене. Мы вообще никогда не берем чужаков, но раз уж с тобой так вышло! Так что - пять золотых эскудо, это не дорого и эта сумма вовсе не будет разорительной для тебя. И не возражай!
   И он принялся перечислять все услуги, которые господа "свободные рыцари" мне успели оказать. Как выяснилось, кроме просто лечения в виде обработки и перевязки раны, сюда вошли расходы на лошадь, которая меня везла, ее овес, сохранность моего имущества, жалование людей, обслуживавших меня, и даже мытье. Оказывается, меня даже успели помыть, пока я находился в беспамятстве.
   Я и не думал возражать Иоганну. Даже если бы он забрал все деньги Диаса. Поэтому я согласно кивнул.
   - А как же вышло со мной? - спросил я его, - Как я оказался у вас? Ведь ты сам сказал, что вы не берете чужаков?
   Иоганн вновь захохотал и хлопнул меня по плечу:
   - Фелиппе! Да ты посмотри на себя! Ну какой же ты испанец? Волосы светлые, рост высокий, борода, усы. Да ты вылитый Хайни! Так звали одного из наших парней. Кстати, его так и не нашли - наверное, лошади втоптали его тело в грязь. А может он нашел себе в Павии вдовушку и решил порвать с нашей гильдией. К тому же лицо твое было сильно испачкано и похоронная команда решила, что ты наш. Кстати, тебя уже тогда подгребли ваши, испанцы. Они решили, что ты отдал Господу душу и уже спорили - кому и что достанется от тебя в наследство!
   - Черта с два, - уныло сказал я, - Ведь все, что было на мне - это собственность короля!
   - Но наши отбили тебя, решив что ты - Хайни! Уж больно похож! - Иоганна эта история похоже сильно веселила, - Скажи мне, Фелиппе, кто была твоя мать? Бьюсь об заклад, что она была родом из наших краёв.
   - Она рано умерла и я не успел поговорить с ней об этом. Но если ты имеешь ввиду цвет волос, то да, они у нее были светлые.
   - Ну вот! - обрадовался Иоганн, - Я же говорил! Фелиппе, оставайся и вступай в нашу гильдию! Ты будешь Хайни-второй!
   И он, довольный своей выдумкой, снова захохотал.
   - Спасибо, Иоганн, мне у вас нравится, но погоди! Ты сказал, что раненных с поля битвы убирали вы и испанцы. То есть, ты имел ввиду, что поле осталось за нами? Мы что, победили? Или это было условие французов?
   - Ну да! - Иоганн удивленно посмотрел на меня, а потом хлопнул себя по лбу, - Ну конечно, ты ведь ничего не знаешь! Ведь ты два дня и две ночи был в беспамятстве! Ну, слушай!
   И Иоганн поведал мне историю об исходе битвы при Павии:
   Увидав, что силы французов сильно превосходят наши, генерал Пескара забеспокоился, что нам не удастся пробить их порядки и выйти к крепости. Он решил пойти на хитрость. Было приказано придержать две роты кавалерии и ударить только одной, как я понял, нашей. Бурбону и его ландскнехтам было приказано засесть за забором и до времени не высовываться. Предполагалась, что наша рота после нескольких атак сильно поредеет и мы начнем отходить, либо вообще бросимся наутек. Вся надежда была на то, что французы, обрадовавшись победе, бросятся в погоню. Тут их и встретят мушкетеры герцога Гвидо, а довершат разгром ландскнехты, полк герцога де Ланнуа и две оставшиеся роты де Торреса. Так бы оно и вышло, но герцог Гвидо испугался, что на плечах отступающих, в его порядки ворвутся французы и слишком рано отдал команду стрелять. А может он решил таким образом покончить со мною, ведь он наверняка все обо мне разведал. Мушкетеры добросовестно выкосили остатки нашей роты, от чего Бурбон хотел зарубить герцога, и тот вынужден был спасаться бегством. Наша контратака получилась не столь блестящей и внезапной, но в итоге французов все-таки разбили и де Ланнуа даже взял в плен самого Франциска. Для ландскнехтов же эта битва стала предметом особой гордости, потому, что при Павии они разбили своих учителей - швейцарскую наемную пехоту, бившуюся на стороне Франциска. После этого была долгожданная дележка трофеев, выдача жалования и уборка тел тех, кому не повезло. Теперь война окончена и ландскнехтов быстренько распустили за ненадобностью, чтоб не платить им лишнего. И сейчас они идут на Север в надеже, что какой-нибудь местный сеньоришко, коих там видимо-невидимо, затеял бы войну со своим соседом и тогда мои "свободные рыцари" снова окажутся при деле.
   Все хорошо, только вся моя рота погибла, в том числе и от пуль своих. Мое пророчество о том, что тот, кто переживет в первой шеренге атаку, будет жить вечно, не сбылось. Оказалась, что за первой атакой бывает вторая и даже кое-что похуже.
   Я сидел с угрюмым лицом. С одной стороны я конечно был рад, что уцелел и к этой мысли я уже успел привыкнуть. С другой стороны, я не мог себе представить, что на этом свете уже нет ни Алехандро, ни Диаса, ни прочих моих товарищей. Слишком много известий враз свалилось на мою больную голову и она вновь разболелась. Мне страшно захотелось домой, в Испанию, к моей прекрасной Альдонсе и я решил уехать сегодня. Сейчас же.
   Иоганн собрал монеты обратно, предварительно отделив причитающееся с меня за услуги, и подвинул мне мешок.
   - Я бы хотел отблагодарить Клару, ведь она ухаживала за мной! Она - чья-то жена? - решил отвлечься я от мрачных мыслей.
   - Нет, она -- спутница лагеря - Kampfrauen. Kampfrauen заботятся о раненных между битвами, а так же потрошат карманы убитых и добивают умирающих противников. Когда она узнала, что ты не Хайни, она хотела выбросить тебя из телеги на дорогу. Так, что на твоем месте я бы не торопился ее благодарить. За твое пребывание здесь, в лагере, заплачено по сегодняшний день. Дальше договаривайся сам, например, с Кларой. Пусть она берет с тебя за постой в ее обозе. Тебе нужно побыть у нас еще неделю, чтоб восстановить силы. А потом ты дашь клятву на верность гильдии и станешь одним из нас!
   И Иоганн, как заправский вербовщик, принялся было расписывать все прелести жития гильдии свободных рыцарей, но я его остановил:
   - Я не останусь! Мне нужно домой, в Испанию! Мне ОЧЕНЬ нужно домой!
   Иоганн прищурившись, молча посмотрел на меня:
   - Женщина! Я угадал?
   Я показал ему портрет Альдонсы в медальоне.
   - О, Main Got! Так чего же ты тут расселся, Фелиппе? Она и правда так прекрасна, или живописец добавил что-то от себя? ... Извини, - сказал он, увидав мое лицо.
   Мне вернули все мое нехитрое имущество, в том числе шпагу Диаса и мой кинжал. Один эскудо я разменял на медные монеты и купил себе маленькую крестьянскую лошаденку - других не было. Так же я купил себе теплый длинный плащ из конского волоса и запасные сапоги.
   В тот же день я тронулся в обратный путь. На прощание я подарил оторопевшему Иоганну пригоршню эскудо:
  

Глава одиннадцатая. В которой я забросил службу Его Величества и поехал домой, понимая, что дома у меня нет.

  
   Я решил порвать с военной службой и попытаться хоть что-то разузнать об Алехандро. Второй раз быть приманкой для какого-нибудь неприятельского войска мне не хотелось. Я мечтал о встрече с Альдонсой.
   Несмотря на невзрачный вид, моя лошаденка неплохо справлялась с моим весом, даже в амуниции и к вечеру следующего дня, я уже был в окрестностях Павии.
   Павия была вся забита войсками, которые до сих пор праздновали победу. С большим трудом я разыскал дом, в котором квартировал де Торрес. Мое возвращение полковника обрадовало и он начал оживленно излагать мне планы по переустройству полка, предлагая должность капитана, вместо Диаса. Я отказался, чем несказанно его огорчил. Он еще долго уговаривал меня, расписывая перспективы моей будущей карьеры, но я оставался непреклонен.
   В конце концов, он сдался и дал распоряжение писарю составить письмо в штаб полка, чтоб мне произвели расчет, и удрученный, выставил меня за дверь, чему я вовсе не огорчился.
   В штабе полка я сдал доспехи стряпчему, но кинжал и шпагу капитана оставил себе. За вычетом стоимости Росинанта и оружия, утерянных мною на поле боя, я получил от интенданта восемнадцать золотых эскудо и присовокупил их к деньгам Диаса. Ранение мое, по его словам, денежной компенсации не подлежало, да я и не настаивал. Об Алехандро мне не удалось узнать ничего, и я счел его погибшим.
   Переночевав в какой-то лачуге за скромную плату, утром я отправился дальше, в Геную, надеясь попасть на какое-нибудь судно, идущее в Испанию.
   Ничего знаменательного во время моего обратного путешествия в Геную не произошло. Лошаденка моя, которую я назвал "Росинант-второй", в память о моем погибшем коне, показала себя совсем неплохо. Она питалась всем подряд, была совершенно послушна, без норова и тащила свою ношу в виде меня и моих нехитрых пожитков хоть и не очень споро, но верно. Голова моя болеть стала меньше и настроение улучшилось. Я мечтал о встрече с моей милой Альдонсой. Я придумывал слова, которые скажу ей. Я пытался представить себе ее лицо и постоянно заглядывал в портрет медальона, чудом сохранившегося после всего происшедшего.
   Единственное, чего я боялся, так это встречи с Марией.
   Я ночевал в крестьянских избах и на постоялых дворах. По вечерам, отужинав, выпив пару кружек местного вина, я менял на голове повязку, как учил меня Иоганн и, ложился спать почти совершенно счастливым.
   Один раз меня попытались ограбить разбойники. Наверняка они подсмотрели на постоялом дворе, что у меня водятся деньжата и решили устроить мне засаду на дороге. Видимо, они понадеялись, что раненный солдат это легкая добыча и явились предо мною всего вдвоем. Лошади у них были покрепче, и они решили меня загнать как зайца. Но я и не думал убегать.
   Один из нападавших остался под деревом оплакивать свое проткнутое бедро, а другой счел верхом благоразумия удалиться. Побранив их немножко для порядку, я продолжил свой путь.
   В другой раз мне пришлось стать свидетелем пренеприятной сцены в лесу, когда некий крестьянин лупил несчастного ребенка, предварительно привязав его к дереву совершенно голым. Несмотря на то, что уже была весна, в горах было еще довольно холодно, и мальчик весь посинел и дрожал. Мне пришлось вмешаться. Я приказал немедленно отвязать ребенка, чему крестьянин категорически воспротивился, понося меня последними словами. После моей непродолжительной речи, подкрепленной парочкой тумаков плоской частью шпаги по толстым бокам, с грубияном произошли разительные перемены, и утонченности его манер с того момента смогли бы позавидовать придворные дамы Его Величества. Выяснилось, что крестьянин обвиняет своего пастуха в пропаже пары овец, что тот категорически отрицает. Мальчик так же пожаловался, что его хозяин не выплачивает ему жалование, что в свою очередь категорически отрицал его хозяин. Кто из них врет, я не мог решить, скорее всего - врали оба, но мне представилось, что если пастух оказался столь плох, то проще было бы от него избавиться и нанять другого, а не дубасить его голого на холоде. Поэтому я объявил их договор найма расторгнутым и посоветовал крестьянину держаться от ребенка подальше, исполнение чего я пообещал всенепременно проверить во время моего воображаемого "пути обратно". Крестьянин этому категорически воспротивился и взялся за дубину. Похоже, он относился к этому ребенку как к своей собственности. Пришлось спешиться и окончательно успокоить этого не в меру резвого малого парой ударов эфесом шпаги в его крепкий лоб, после чего тот поспешил удалиться, повизгивая от боли и обиды.
   Тут меня осенило:
   - Скажи мне, дитя, - спросил я, отвязывая его, - Умеешь ли ты считать?
   - Нет, господин, - отвечал он.
   - А как же ты считал овец?
   - Ну, я дотрагивался до лба каждой овцы, а потом загибал палец на руке.
   - Но ведь у тебя немного пальцев на руках - всего десять, - говорил я.
   - Каждый раз, когда кончались мои пальцы, я отламывал палочку, но... но... иногда я их терял, мои палочки.
   Мне все стало ясно: пользуясь тем, что мальчик не умеет считать, его хозяин всякий раз, когда нужно было платить жалование, обвинял его в недостаче овец, да еще и давал ему тумаков в таком изощренном виде. Я пожалел, что этот негодяй отделался всего лишь разбитым лбом.
   Когда мальчик был отвязан и одет, я принялся его расспрашивать о его семье. Выяснилось, что он сирота, так как отец его погиб на войне, а мать умерла от чахотки и жил он вместе с овцами в хлеву у этого самого крестьянина, отдавая ему за это половину жалования, вторую половину которого он впрочем, так ни разу и не увидел.
   Можно было представить себе, что сделает с ним его хозяин после его возвращения.
   Получалось, что я невольно лишил несчастного сироту еще и крыши над головой. Хотя стоило ли жалеть о такой крыше? Было от чего почесать затылок.
   Я спросил, не хочет ли он отправиться со мною в Геную. На что он с радостью согласился.
   Я усадил Джулио, так его звали, в седло и мы оба, закутавшись в мой теплый плащ, двинулись в путь.
   Так вдвоем мы и добрались до Генуи.
   Я решительно не знал, что мне делать с Джулио. Можно было забрать его в Испанию, но у меня самого не было дома. В конце концов я решил, что еще не готов к воспитанию детей, отправился с ним в церковь и все рассказал священнику. Тот прочел нам целую проповедь, пытаясь на примере Джулио показать, как нашему Господу нелегко пасти таких непослушных овец, коими являемся мы, его паства, и направил нас в церковный приют для сирот. Приют Джулио понравился, видимо он сильно отличался от предыдущего его жилья в лучшую сторону, и он согласился там остаться, для чего мне пришлось пожертвовать на нужды этого заведения пятнадцать золотых эскудо, но меня это не огорчило. Мешочек Диаса, хоть и уменьшился в размере, но был по-прежнему увесист, и оставшегося должно было с лихвой хватить для возвращения в Испанию.
   Рана моя окончательно зажила и оставила шрам над моей левой бровью в виде округлой вмятины с расходящимися в разные стороны следами лопнувшей плоти, подобной солнцу с перекошенными лучами. Меня спас мой шлем, поскольку пуля попала в него. И если, пройдя сквозь железо, она сумела нанести мне столь значительную отметину, то страшно было подумать о том, во что бы превратилась моя бедная голова, если бы не шлем.
   В Генуе мне без труда удалось сесть на судно, идущее в Барселону. К сожалению, мне пришлось расстаться с "Росинантом-вторым", к которой я успел привыкнуть, так как выяснилось, что вести с собою лошадь морем - весьма дорого и гораздо дешевле выйдет продать ее в Генуе, а в Барселоне купить новую. Я продал свою лошадку перекупщику на генуэзском рынке, и счастливый, взошел на борт судна.
   Плавание наше прошло без приключений и с попутным ветром мы быстро добрались до Барселоны в две недели.
  

Глава двенадцатая. Короткая радость от того, что я вновь в Испании.

  
   Моя душа пела. Увидав порт с причалами, знакомую крепость на горе Монжуйк, я вновь переживал в душе наше последнее свидание. И хотя воспоминания о погибших товарищах и приступы головной боли иногда заставляли меня хмуриться, в целом я чувствовал себя совершенно счастливым. Весеннее солнце, пение птиц, цветы, разнообразный люд, толпящийся в порту, все это радовало меня и мне казалось, что весь этот мир принадлежит мне, что Господь создал его для меня и от этого я любил и славил в душе и Господа, и этот мир.
   В Барселоне я смог выбрать себе коня поприличнее, чем в лигурийской деревеньке. Это был довольно норовистый коняга гнедой масти и изрядного росту - настоящий генетта. От плохого ухода он немного исхудал и стал похож на меня. Но это меня не остановило, и я купил его, следуя мавританской пословице: "Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой". Росинант-третий вначале попытался меня укусить, но кусочки хлеба и пара яблок, быстро изменили его отношение ко мне и мы поладили. Запасшись небольшим количеством провизии, мы помчались в Сарагосу и ветер свистел в наших ушах. Росинанту-третьему видимо предалось мое возбуждение в ожидании желанного события и он мчался вперед, сделав мои шпоры совершенно ненужной вещью.
   Поздним дождливым вечером мы въехали в Сарагосу. Лил проливной весенний дождь, сверкали молнии, громыхал гром и мостовая утопала в воде. Тусклые одинокие фонари с трудом освещали пустынные улицы и мне гораздо легче было ориентироваться при свете молний. Росинант вначале шарахался при каждом раскате грома, но мне удалось успокоить его. Я никогда до этого не бывал в Сарагосе, но дом монсеньора де Лоренцо я нашел без особого труда, так как все Сарагоские улицы вели к центральной площади с собором, а искомый мною дом был поблизости.
   Я хотел вначале тайно увидеть Альдонсу и предложить ей свои руку и сердце окончательно и бесповоротно с тем, чтобы в дальнейшем мы предстали пред ее строгим, как мне представлялось, отцом. Я ни мгновения не сомневался в том, что в случае отсутствия отцовского благословения, она поступила бы подобно моей матери, тем более что, благодаря старине Диасу, я теперь был не совсем уж и бедным идальго и мог бы приобрести небольшой кусок пахотной земли для дальнейшего нашего пропитания. А быть может, мы бы занялись овцеводством, поскольку Альдонса была в этом деле большим знатоком...
   Такие мысли крутились в моей дырявой голове, когда я подъезжал к тяжелым, оббитым железом воротам дома Альдонсы, блестящим от капель дождя. Дом представлял собой большой двухэтажный особняк, выстроенный в виде прямоугольника - каре, с маленькими окошками - бойницами первого этажа, защищенными крепкими, кованными решетками. Окна второго этажа были размером побольше, и все закрывались деревянными решетчатыми ставнями, спасающими обитателей от летнего солнца. Дом местами был увит плющом и выкрашен в бледный желто-розовый цвет. Впрочем, тогда, в полумраке он выглядел серым.
   Я постучал в ворота. Я старался стучать не сильно, дабы не разбудить весь дом. Вначале мне хотелось, поговорив с прислугой, узнать дома ли Альдонса, здорова ли она, и прочие новости. Мне пришлось ждать довольно долго, пока сонный слуга со свечой в белом ночном колпаке не приоткрыл маленькое окошко:
   - И зачем так стучать, сударь, в столь поздний час? Чего изволите? - это был полный пожилой человек, почти что старик.
   - Это дом монсеньора де Лоренцо?
   - Да, сударь, чего изволите?
   - Я желал бы видеть сеньору Альдонсу!
   За окошком повисло молчание и мне показалось, что мой собеседник куда-то исчез.
   - Эй, милейший! Ты что там, уснул? - решил я напомнить ему о своем существовании.
   - Прошу прощения, ваша милость, но вы видно давно не были в наших краях, - голос старика стал тихим и мне почудились в нем нотки сочувствия. Смутная тревога стала овладевать мною.
   - Ну, да, так и что с того? Что ты имеешь ввиду? Да не молчи ты, говори быстрее! Где сеньора Альдонса? - мой голос задрожал от нетерпения.
   - Хосе! Что там за шум, - вдруг послышался скрипучий старушечий голос из глубины двора.
   - Да какой-то сеньор спрашивает сеньору Альдонсу!
   - Так что ж ты стоишь, старый болван, немедленно доложи монсеньору де Лоренцо!
   Я открыл было рот для возражений, но за воротами поднялась суета. За окном мелькнул огонек свечи. Лязгнул замок и ворота отворились, пропуская меня во двор.
   Я остановился в замешательстве. В мои планы не входило сейчас свидание с самим монсеньором де Лоренцо. Я вообще не представлял себе, что я ему скажу. Мне думалось, что у него другие планы насчет его единственной наследницы и мне не хотелось быть изгнанным прочь. Но я, во чтобы то ни стало, должен был выяснить, где Альдонса и что с ней. К тому же двое старых слуг в ночных сорочках с наброшенными на них мокрыми плащами, стояли под дождем около ворот и, склонившись предо мною в почтении, жестами звали меня проехать внутрь.
   - Будь, что будет, - решил я и легонько тронул Росинанта.
   Внутренний двор был довольно обширен, но в кромешной тьме почти не виден. Только колонны, поддерживающие террасу уходили во тьму, да виднелись мокрые от дождя деревья сада.
   - Прошу вас, сеньор, - Хосе взял Росинанта за узду, помогая мне спешиться, - Ну и дождь нынче, да еще с грозой! Вы, верно, совсем промокли, сеньор? Небольшая порция крепкого агуардьенте вам явно не повредит. Сара!
   Хосе исчез в темноте двора, а сгорбленная Сара в темном дождевике заковыляла в кухню.
   Я направился было за ней, но она сказала, чтоб я подождал и что сейчас вернется Хосе и отведет меня в дом. Мысль о том, что возможно Альдонса отдала такие распоряжения, предвидя мое возвращение, успокоила меня. Но потом моя дырявая голова вспомнила о том, что я даже не назвал себя и эти люди понятия не имеют о том, кто я такой. Но ведь не могут же в этом доме принимать таким образом всех ночных путников! В смятении мыслей я не почувствовал даже обжигающего вкуса агуардьенте.
   Все мои попытки расспросить слуг заканчивались многозначительным:
   - Сеньор де Лоренсе вас ждет и все вам объяснит.
   Постепенно в доме зажглись огни и появившийся Хосе пригласил меня внутрь. Я оказался в просторном зале, служившем прихожей. Свет от подсвечника Хосе едва мог его осветить. Он передал меня дворецкому, за которым последовал в кабинет на втором этаже по белой мраморной лестнице, украшенной по углам широкими вазонами, увенчанными подсвечниками. Лестница была устлана ковром в красных тонах, на который лилась вода с моего плаща и моих сапог.
   Распахнулась дверь и предо мною открылся широкий кабинет. Дворецкий поставил на стол подсвечник и предложил мне сесть, а сам, вынув из него одну из свечей, принялся зажигать остальные в кабинете. Кабинет был пуст. Постепенно мне начало открываться его убранство. Стены были украшены богатой лепниной и увешаны золотыми подсвечниками, пол был устлан красным ковром, посредине стоял длинный стол на позолоченных гнутых ножках, покрытый красным же бархатом. Вокруг него расположились такие же стулья с красными подушками. На столе были письменные приборы из какого-то дорогого камня, похожего на мрамор, но зеленого цвета, различные бумаги и всевозможные принадлежности, о назначении которых я не догадывался. Во главе стола стоял стул с самой высокой спинкой, на которой я узнал фамильный герб де Лоренцо, который раньше видел на двери кареты Альдонсы. От обилия красного цвета у меня зарябило в глазах. Все здесь просто распирало от роскоши и богатства. Я никогда не бывал в королевских покоях, но мне тогда казалось, что роскошнее этого дома уже ничто не может быть. От этого я чувствовал себя ничтожным и мелким человеком.
   Я ожидал, что монсеньору де Лоренцо вначале объявят обо мне, а потом пустят к нему, но все вышло иначе. Отворилась одна из боковых дверей кабинета и вовнутрь медленно проковыляла сгорбленная, худая фигура, в ночной сорочке и колпаке на голове, с наспех наброшенным на плечи темным сюртуком и домашних туфлях.
   Монсеньор де Лоренцо двинулся ко мне, опираясь левой рукой на палку. Правая нога его была неестественно вывернута во внутрь. Такой же вид имела и правая рука со скрюченной кистью. В свете свечей предо мною предстала ужасная гримаса лица - правая часть его как бы свисала вниз безжизненной маской. Я был поражен его видом.
   - Как повелите вас представить? - прошептал мне в ухо дворецкий.
   - Лейтенант кавалерии Его Величества идальго Фелиппе Родригес де Кехана, то есть - отставной лейтенант,- так же тихо ответил ему я.
   Но представление не понадобилось. Не смотря на явно нездоровый вид, у старика, по-видимому, сохранился неплохой слух и он заговорил, одновременно делая знак дворецкому удалиться:
   - Так вы тот самый Кехана? Альдонса рассказывала мне о вас. Проходите, я вас давно жду,- проговорил монсеньор де Лоренцо слабым голосом измученного человека.
   Дворецкий удалился, согнувшись в почтительном поклоне.
   При ближайшем рассмотрении я сделал вывод, что монсеньор де Лоренцо раньше был довольно красивым человеком и даже узнал сходные с Альдонсе черты. Седая бородка клинышком, лихо торчащие усы на правильном когда-то лице выдавали в нем прежнего щеголя.
   - Видите, Кехана, что со мной сталось? А ведь еще недавно я просто дышал здоровьем! Все началось в тот роковой вечер, когда пропала моя девочка, моя Альдонса! - и он затрясся в беззвучных рыданиях.
   - Как пропала? Когда? - вскричал я, не в силах совладать с собою, но старик скривился и жестом остановил меня. Лицо его болезненно сморщилось:
   - Не кричите так, сеньор, резкие звуки приносят мне страдания!
   - Как это случилось? - уже шепотом спросил я.
   Старик попытался выдвинуть из-за стола один из стульев, но тот был слишком тяжел и у него ничего не вышло. Я бросился ему на помощь.
   Осторожно усевшись на стул и жестом показав мне на другой, он продолжил тихим голосом:
   - Это произошло месяц назад. Она как обычно поехала по нашим делам на юг, в Теруэль. Она всегда была непоседливой девчонкой. Господь не дал мне сына, но моя прекрасная дочь с успехом заменила мне его.
   При этих словах плечи его вновь затряслись и из горла вырвались сдавленные рыдания, похожие на хрип.
   - Она стала моей правой рукой - настолько хорошо она вела дела. Я все пытался найти ей достойного мужа, но она была своенравна и горда. Как и ее мать. В последнее время к нам зачастил герцог Гвидо, однако Альдонса не слишком баловала его своим вниманием. В общем, она не вернулась из той поездки. Пропала вместе с Марией. Исчез так же и Хорхе - командир стражи. Остальную стражу нашли убитыми вместе с брошенной каретой и лошадьми недалеко от Теруэля.
   Старик отдышался и продолжал:
   - Я нанял шерифа, я нанял сотню людей! Все мои друзья бросились на поиски! Я назначил крупную награду тому, кто укажет место, куда ее увезли! Все безрезультатно! Я в отчаянии! - старик принялся искать платок в карманах сюртука, - Вы не поверите! Я ждал вас. Я верю, что только вы можете мне помочь. Ведь вы любите ее, Кехана? Любите?
   Люблю ли я Альдонсу? Ха! Для меня не существовало такого вопроса.
   - Да, монсеньор! Я люблю ее! И я найду ее! Во что бы то ни стало! - я вновь начал кричать, но тут же понизил голос, увидев болезненную гримасу на живой половинке лица отца Альдосы.
   Но тут я спохватился, поняв, что мне нужно получить хоть какие-то начальные сведению, чтобы иметь возможность преступить к поискам.
   - Ваша, милость! Монсеньор! - продолжил я шепотом, приблизившись к старику почти вплотную, - Вы должны мне помочь! Вы должны хорошо знать герцога Гвидо. Скажите мне: где я могу разыскать его?
   В ответ старик вопросительно поднял бровь над левым глазом:
   - Вы думаете, что здесь замешан герцог Гвидо? Хотя ... почему бы и нет? Мне показалось - в последнее время он был излишне настойчив в своих домоганиях Альдонсы.
   Он помолчал в задумчивости, а потом сказал:
   - Он говорил мне, что с апреля переезжает в свой летний замок в Утебо. Это к Западу от Сарагосы примерно семь миль. Погодите, не торопитесь, - продолжал де Лоренцо, увидев, что я засуетился, - Прошу вас не торопиться. Педро!
   Неслышно в дверях появился лакей.
   - Приготовьте сеньору спальню и новое платье, - старик жестом приказал мне замолчать, - позаботьтесь о его лошади и приготовьте ужин.
   Педро исчез.
   Старик успокоился и заговорил уже без волнения:
   - Дорогой мой, вам не следует так торопиться. Сейчас уже ночь. Даже если Альдонса и жива и находится у герцога, вы не сможете ее легко освободить - герцог всегда окружал себя сильной охраной. Я нарисую вам план замка. Левой рукой, правая уже не подвластна мне. Я бывал у него не раз. К тому же вам понадобятся определенные средства.
   Мы просидели с монсеньором де Лоренцо в его кабинете довольно долго и за это время он рассказал мне все, что знал о злосчастном герцоге и его замке и даже сумел нацарапать левой рукой несколько рисунков с планами различных частей его замка, который я уже представлял себе пылающим и в руинах.
   Наша беседа совершенно истощила его, и он ушел обратно в сопровождении Педро.
   В ту ночь мне так и не удалось сомкнуть глаз. Ни теплая постель, ни обильный ужин, сдобренный хорошей порцией агуардьенте, не смогли навеять мне сон. Я лежал в полной тьме с открытыми глазами и в моей горячечной голове мелькали планы спасения Альдонсы. То, что ее похитил герцог, не вызывало у меня никакого сомнения. Мерзавец таки добился своего. И то, что Альдонса была жива, во всяком случае из теруэльского леса ее увезли живой, не подлежало сомнению. Если бы она погибла во время захвата, ее тело бросили бы на месте нападения и свалили бы все на разбойников или повстанцев-комунерос. От отца Альдонсы я узнал, что герцог имел в Сарагосе роскошный дворец, в котором давал пышные приемы и из которого практически не выезжал. То, что его отъезд из Сарагосы в Утебо совпадал по времени с похищением, говорило так же против него - держать пленницу в большом городе, пусть даже в охраняемом дворце, было довольно опасно. От отца Альдонсы я так же узнал, что герцог был человеком мстительным и злобным, помешанным на магии и любящим всевозможные развлечения в виде унижений и издевательств над людьми низшего сословия.
   - Но как проникнуть в замок? Наверняка герцог знает меня в лицо. Ведь я несколько раз сталкивался с его свитой под Павией, - думал я.
   К утру в моей голове начал зреть безумный план.
   - Что ж, - прошептал я сам себе, - наверняка у тебя, приятель, после пули, полученной в подарок от мушкетера герцога, повредился рассудок. Ведь тебя и вправду здорово шарахнуло по голове!
   И я улыбнулся. Начинался рассвет.
  
  
  

Глава тринадцатая. Я покупаю "имение" и становлюсь доном Кихотом Ламанчским.

  
   На рассвете я поспешил распрощаться с монсеньором де Лоренцо и его гостеприимным домом. Мне не терпелось приступить к исполнению моего безумного плана. Я не стал посвящать старика в него, опасаясь возражений и критики с его стороны. На прощание старик сунул мне мешочек с золотыми эскудо. Мне не хотелось брать деньги у него, однако пришлось смириться, едва я увидел его затрясшийся подбородок и слёзы, блеснувшие в глазах.
   Первым делом я заехал в контору стряпчих, торговавших домами и землей и оформил купчую на небольшое имение с постройками в районе Собрадьель - небольшой деревушки возле Утебо. Стряпчий был несказанно удивлен тем, что захудалое именьишко, которое уже год никак не получалось продать, вдруг купили не торгуясь и даже не пожелав на него предварительно взглянуть. Мне было абсолютно безразлично, как оно выглядело, ибо в самом Утебо я пока показываться не хотел, а Собрадьель, находящийся всего в миле от Утебо, меня вполне устраивал в качестве военного лагеря для моего войска, состоящего из одного человека и одного коня. Далее мой путь лежал на местный рынок, где я приобрел пару повозок, запряженных мулами, а так же нанял погонщиков. Одну из повозок я доверху заполнил в лавке книгами, почти сплошь представлявшими собой рыцарские романы, некоторые из которых я узнал по своим детским воспоминаниям. Вторую же загрузил старыми доспехами, щитами, ржавыми, тупыми мечами и прочей, отслужившей свой срок, военной утварью. Я старался выбирать вещи как можно более ветхие и нелепые, вышедшие из употребление, так что старьевщики удивлялись, зачем мне все это могло понадобиться, ведь на кузнеца, могущего пустить этот хлам в перековку, я не был похож. Оглядев довольным взором свои приобретения, я велел погонщикам двигаться в Собрадьель, а сам ускакал вперед.
   Моим имением оказался старый, обветшалый, одноэтажный дом с деревянным прогнившим крыльцом и небольшими сводчатыми окнами. Вместо приличных стекол в окна были вставлены мутные, полупрозрачные, стеклянные кругляки. Крыша его кое-где протекала, пол был глиняный, но довольно ровный и плотный, без трещин и ям. В доме было полно всякой домашней утвари в виде всевозможных кувшинов и бутылочек с непонятным, зацветшим содержимым, колченогой мебели, сколоченной из досок, но с претензией на изящество, каких-то бумаг, пакетиков с семенами, швейными принадлежностями и прочей чепухой. На стене висели песочные часы и огромная шляпа для полевых работ. Все это было покрыто изрядным слоем пыли и источала затхлый запах, поскольку дом давно не проветривался.
   Заросший травой участок земли и его границы меня вообще не беспокоили. Я лишь исследовал стойло для моего Росинанта и нашел его относительно пристойным для рыцарской лошади. Во всяком случае, крыша его если и должна была упасть, то не завтра.
   За этими строениями приглядывала местная пожилая крестьянка по имени Эва. Она и показала мне мое "имение". Я тут же предложил ей стать моей экономкой, поскольку вести хозяйство самостоятельно я не умел, да это и не входило в мои планы. Эва сразу согласилась и лишь спросила, не сможет ли она взять себе в помощь свою племянницу, а то мол, все очень старое и запущенное и она боится, что в одиночку не сможет навести здесь порядок. Я, конечно, согласился, хотя и сомневался, что в этой развалюхе ,вообще можно навести то, что обычно называют порядком.
   По прибытию моего странного обоза я сразу же приступил к делу. Сделав Эве и погонщикам распоряжение перенести книги в дом, я принялся перебирать доспехи. Мне нужен был закрытый шлем, наподобие армэ, с откидывающимся забралом. К несчастью, к тому времени шлемы армэ уже почти никто не использовал в Испании, поэтому в моем распоряжении оказался лишь уже знакомый мне бургиньот, не имеющий забрала вообще, изрядно помятый и поржавевший. Первым моим шагом к спасению Альдонсы было приделывание картонного забрала к бургиньоту, поскольку я желал иметь свое лицо скрытым на первое время. Конечно, всадник, скачущий по полям в старом шлеме с картонным забралом, мог вызвать только недоумение и подозрение в отсутствии здравости ума, но это тоже входило в мои планы, поскольку я собирался стать странствующим рыцарем, причем - абсолютно безумным.
   После определенных мучений с забралом, мне таки удалось привязать его к шлему, но оно не держалось в верхнем положении и все время падало вниз. Это меня не смутило, и я приступил к осмотру остального хлама. В тот день я совсем забыл о еде.
   Ночь прошла в какой-то полудреме. Мне снилась Альдонса, которая плакала и звала на помощь и я встал утром с постели совершенно измученный и разбитый. Эва с племянницей сумели кое-как расставить книги и другие вещи, оттерли мебель от пыли, и растолкали ее в комнатах сообразно своим представлениям о жилище благородного идальго, подмели везде пол, убрали паутину и обратили свои взоры на меня.
   Я сидел на старом маленьком пуфе, предназначенном для укладывания на него ног, в куцей ночной рубашке, давно не мытый и небритый и возился с доспехами, привязывая к ним вместо сгнивших кожаных ремней всевозможные веревки и ленты, все, что мне удалось обнаружить. Вид мой, очевидно, был более чем странным, поэтому Эва решила вернуть меня на грешную землю:
   - Ваша милость! Вы бы позавтракали, что ли? Вон уж солнце как высоко поднялось, а вы, как изволили подняться, так и возитесь с этими железками. И на кой они вам сдались? Уж не собрались ли вы с кем-нибудь воевать?
   - Отстань от меня, Эва, - молвил я, - Ты мешаешь мне сосредоточиться.
   - Ну, так если вы не собираетесь завтракать, то отпустите нас домой, управиться по делам. А, ваша милость?
   - Да идите! Кто ж вас держит? Или вы думаете, что храбрый странствующий рыцарь не сможет позавтракать без вашей помощи? Я, между прочим, чиню свои доспехи! Они конечно не настолько богаты и красивы, как у Амадиса Галльского, когда он в одиночку сокрушал трехголового великана, но то же вполне достойны и выдержат удар любого противника, будь им хоть сам Каракульямбр! А вы все время мешаете мне сосредоточиться! Оседлайте моего Росинанта!
   - Кого оседлать, ваша милость?
   - Росинанта! Это мой рыцарский конь!
   - А-а...
   Эва выслушала все сказанное мной сочувственно, покачивая головой из стороны в сторону и причмокивая губами. Ничего не сказав, она удалилась вместе с племянницей.
   Я был доволен - первый шаг сделан! Теперь Эва разнесет на всю деревню, что новый хозяин "имения" не в своем уме, так как думает, что он странствующий рыцарь и так далее. Я так же очень рассчитывал на то, что крестьяне Собрадьеля, поддерживают приятельские отношения с крестьянами Утебо, и весть о безумном "рыцаре" дойдет и туда. Оставалось лишь "прославиться", то есть в подтверждение моей "умалишенности" совершить несколько безумных поступков, и я взойду на пьедестал местного сумасшедшего комедианта. И герцог Гвидо не станет меня бояться и посылать ко мне убийц - к чему убивать безумца? И тогда я смогу проникнуть в его замок хотя бы в качестве шута. Возможно, он сам поможет мне в этом.
   Это и был мой безумный план, и я должен был торопиться.
   Наконец-то последняя веревка была привязана к последней железке, и я приступил к облачению. Я надел свой старый затертый сюртук, такие же панталоны и чулки. Затем, как обычно, снизу вверх, я начал привязывать к себе мои "доспехи". Это занятие утомило меня окончательно, так как у доспехов оказалось через чур много веревочек и ленточек, которые нужно было вначале затянуть, а потом привязать достаточно крепко, но не туго. С ремнями, имеющими пряжки, это делается в несколько раз быстрее, но ремней у меня почти не было, а те которые были, так пересохли от старости, что могли лопнуть в любой момент. К тому же в комнате стало жарко, так как на небе не было ни облачка, и был ясный и безветренный весенний день.
   И вот я добрался до шлема. После некоторых мучений мне удалось привязать его к ожерелью нагрудника с помощью лент. Последними были сапоги. Я подбросил в руке свою почти бутафорскую пику без наконечника. Она оказалась удивительно легкой.
   - Наверное, скоро сломается, - подумал я, - Ишь, как усохла! Но ничего, и такая сгодится.
   Однако шпагу и кинжал я прихватил все же настоящие.
   - Бог мой! - подумал я, - А как я буду все это снимать? Придется просить потом Эву разрезать веревки...
   С этой мыслью я направился к двери и попробовал ударить ее ногой. Не то чтобы удар получился сильный, просто дверь была очень старая и поэтому едва не слетела с петель. Так я выяснил, что не только могу передвигаться в моих шутовских доспехах, но даже дать кому-нибудь крепкого пинка.
   После первых двух шагов по двору лопнул старый кожаный ремешок, крепивший лату на левой голени. Лата, жалобно звякнув, свалилась наземь. Я остановился и попытался разглядеть упавший предмет сквозь неровные дыры картонного забрала. Мне это удалось с трудом и меня это разозлило. Если мои доспехи отваливаются уже при хождении по двору, если я почти ничего не вижу сквозь слишком маленькие дырки, то чего ожидать дальше. Но что было делать! Времени на переделку у меня не было. Спасение Альдонсы и так затягивалось.
   - Дьявол тебя забери! - я в сердцах пнул отвалившуюся лату ногой.
   Лата звякнула еще жалобнее и, завертевшись в воздухе, с легким свистом исчезла за полуразвалившимся забором, в той стороне, где очевидно и находился дьявол, которому она предназначалась.
   Росинант мирно пасся в траве. Увидев меня, он на некоторое время перестал жевать, а потом повернулся ко мне задом, давая понять, что не за какие коврижки не согласится везти на себе такое пугало, то есть, меня. Мне стоило больших трудов и уговоров взобраться на него и мы таки тронулись за ворота.
   - Наконец-то! - бормотал я себе под нос, - Наконец-то я выбрался!
   Настроение несколько улучшилось и я озаботился тем, куда бы приложить мою энергию безумца, дабы прославиться на всю округу.
  

Глава четырнадцатая. Первый выезд дона Кихота Ламанчского, посвящение в рыцари, сражение на постоялом дворе.

  
   Росинант трусил легкой рысью среди полей и садов, в обилии занимавших знакомую мне долину Эбро. Светило солнце и было довольно жарко под нагревшимся железом. Вдали показался постоялый двор.
   - О! Прекрасно! - подумал я, и в животе моем раздавались неясные звуки - я так давно не ел, - Однако мне необходимо придумать себе новое имя, соответствующее моему положению. Амадис Галльский - это франк, а я только что воевал с ними. Может Амадис Арагонский? Нет - странствующий рыцарь должен быть издалека. Вот! Ламанчский! Ведь я родом из Ламанчи. Ну тогда не Амадис, а дон... дон... Кехана...Кихот... дон Кихот Ламанчский!
   Довольный своим новым именем, в предвкушении обеда и подвигов, я и подъехал к постоялому двору. Из его ворот выходили как раз две чумазые девицы, которые, увидев меня в таком облачении, сочли за благо испариться в обратном направлении от греха подальше.
   - Эй! Достопочтенные сеньоры! Куда же вы! Вам нет нужды убегать от благородного странствующего рыцаря! Я не причиню вам никакого вреда - напротив я готов пожертвовать своею жизнью, защищая вас от посягательств колдунов и негодяев! - бубнил я внутри своего шлема, стараясь привлечь к себе как можно больше внимания.
   Девицы уставились на меня с удивлением, а потом принялись хохотать, поскольку обращение "достопочтенные сеньоры", да еще из уст такого пугала их несказанно развеселило. Особенно после пары только что выпитых кружек арагонского.
   На кобылье ржание девиц из глубины двора вышел хозяин в грязном переднике. Он слышал сказанное странным гостем и быстро смекнул, что я, скорее всего, не в себе, ибо называть незамужних девиц, ходящих по рукам погонщиков мулов, "достопочтенными сеньорами" вряд ли пришло бы в голову нормальному человеку.
   - Добро пожаловать в наш скромный замок, о странствующий рыцарь! - возопил хозяин заведения в надежде на клиента.
   В его уме, очевидно, проснулась мысль, не лишенная основания, что если я нашел средства на все это железо, которое было на меня одето, а так же на весьма приличного коня, то знать у меня наверняка водятся деньжата, пусть даже небольшие.
   - К вашим услугам готов королевский обед и роскошный ночлег! -врал беззастенчиво хозяин, так как судя по грязи, в которой утопал его постоялый двор, самый нищий идальго объехал бы его стороной, не то что король. Но меня этот двор вполне устраивал.
   - Благодарю тебя! О, гостеприимный кастелян! - молвил я и принялся слезать с коня.
   Как я и предполагал, "королевским ужином" оказались какие-то мелкие рыбки, к тому же прегадко приготовленные - снизу горелые, а сверху почти сырые. Однако мне на службе Его Величества приходилось питаться и более ужасной едой, поэтому я и глазом не моргнул. Ну а если б даже и моргнул, то никто под картонным забралом этого бы не заметил. К тому же я забыл, когда ел в последний раз.
   Девицы бросились было помогать мне снимать доспехи, однако я запротестовал, памятуя о том, как долго я их одевал. В полном боевом вооружении, я уселся за стол и принялся проталкивать через забрало рыбки себе в рот. Забрало никак не хотело держаться в открытом положении и я, в конце концов, заклинил его куском сухого тростника, в обилии валявшегося на полу. Еда пошла быстрее. При этом некоторые рыбки попадали мимо рта и падали куда-то внутрь моего панциря.
   Однако с питьем возникли непреодолимые сложности. Пару раз пролив вино туда же, куда попали некоторые рыбки, я было подумал, что придется мне умереть от жажды, но на помощь пришел все тот же тростник, трубочка от которого, одним концом вставленная в кружку с вином, а другим просунутая в рот под забрало, решила эту проблему.
   Я жадно жевал рыбки вместе с костями, запивал их вином через трубочку тростника и думал, что бы мне еще такое учудить, чтоб обитатели постоялого двора уже окончательно уверились в моем полном сумасшествии и поскорее начали болтать обо мне на каждом углу. Наконец в слегка побаливающую мою голову пришла мысль, что не плохо было бы устроить обряд моего посвящения в рыцари.
   - Достопочтенный кастелян! - молвил я, не прекращая жевать, - Я не двинусь с этого места, если ты сейчас же не произведешь меня в рыцари! Поскольку без такого посвящения я не имею никакого право странствовать и называть себя рыцарем.
   Хозяин вылупил на меня удивленные глаза:
   - Но, ваша милость, я стесняюсь признаться, не знаю, как это делается, да к тому же могу ли я куда-то посвящать такую важную персону, как вы...
   - Не волнуйся! - продолжал я, пережевывая колючие хребты рыбок, - Я тебе все объясню. Знаешь, милейший, в рыцари посвящать может кто угодно! В этом деле главное не фигура того, кто посвящает, а фигура того, кого посвящают! А обряд этот весьма прост и понятен: вначале я становлюсь перед тобой на колени, и ты поочередно кладешь мне на каждое плечо мою пику, приговаривая: "Сей достопочтенный сеньор посвящается в сиятельные рыцари странствующего ордена и нарекается доном Кихотом Ламанчским", а потом ты кричишь: "Да сокрушится зло!" и начинаешь убегать.
   - А почему я должен убегать, сеньор? - тихо проговорил хозяин, нутром чуя недоброе.
   - А потому, любезный, - я выплюнул рыбий хвост, которым едва не подавился, но попал в нижнюю часть шлема и хвост опять провалился мне под панцирь, - Что ты в этот момент будешь изображать злого великана, которого я должен повергнуть. Но ты не бойся! Я повергну тебя не взаправду! Однако ты не должен легко мне поддаться - где это видано, чтоб победа над злобным великаном доставалась странствующему рыцарю легко и непринужденно! Это должно быть для меня своего рода испытанием.
   - Бо-бо-бо-юсь, ваша милость, у-у-у меня не выйдет, - пролепетал хозяин, отодвигаясь от моего стола, но я схватил его за передник и подтянул к себе. Вино окончательно ударило в мою дырявую голову и я вытер руки о его передник, таким образом еще более испачкав их.
   - Вы-ы-ы-йдет, милейший, вы-ы-ы-йдет! - протянул я нараспев, и на меня напала икота, - Отказываться нельзя. Ик! Кто откажется - тот и в правду становится злобным великаном. Ик! А с великанами, у нас, у странствующих рыцарей, разговор короткий.
   Я встал, не выпуская из руки передник хозяина и потащил его в угол двора, туда, где стояла пика. Вино растворило во мне последние сомнения. Хозяин вяло сопротивлялся, надеясь, что все обойдется.
   - На, держи! - я сунул пику в руки трясущегося хозяина, - Да держи же!
   Хозяин наконец ухватился двумя руками за облезлое древко и я пал пред ним на колени.
   - Ну же! Начинай! - прикрикнул я.
   Хозяин начал плавно опускать длинную пику на мое плечо, боясь меня ударить.
   - Да быстрее, что ты возишься? Ик! Говори посвящение!
   - Я забыл, сеньор!
   - Повторяй за мной! "Сей достопочтенный сеньор..." - начал я торжественно.
   - Сей достопочтенный сеньор..., - невнятно проблеял хозяин.
   - Громче!
   - Сей достопочтенный сеньор!
   -Молодец! "Посвящается в сиятельные рыцари!"
   - Молодец, посвящается в сиятельные рыцари!...
   - Вот болван, - обозвал я хозяина, ибо слово "молодец" относилось к нему, и его говорить не следовало было.
   - Вот болван! - с живостью повторил за мной хозяин.
   При этом он не удержал пику и сильно треснул меня по шлему, очевидно к весу пики добавив немного от себя, от чего шлем мой плотно наехал мне на уши, и сильно заболела голова.
   - Вот болван!- крикнул я, и поднялся с колен, - Начинай убегать! Можешь защищаться этой магической пикой. Да чуть не забыл! Ты должен сказать: да сокрушится зло!
   - Да сокрушится зло... вот болван! Чтоб тебя разорвало!- эти слова бросил хозяин в сердцах, швырнув на меня плашмя пику и удирая на кухню.
   Для приличия и солидности я выдернул свою шпагу.
   Остро отточенный клинок Диаса сверкнул на солнце.
   - Главное, случайно никого не покалечить, - пронеслось в моей голове, и я крикнул:
   - Стой же! О презренный Каракульямбр! Сейчас я снесу твою подлую голову!
   Хозяин захлопнул за собой дверь кухни и начал возиться с засовом, но я опередил его, налетев на дверь, которая распахнулась, отбросив его на стол, на котором было полно посуды. Стол содрогнулся от его веса и посуда полетела на пол, разбиваясь в дребезги. Вид уничтоженной посуды взбесил хозяина и он потянул вперед руки, намереваясь схватить меня за горло, но, увидав клинок в моей руке, опомнился и принялся удирать.
   Мы метались по кухне как кошка с собакой, круша все на своем пути. Наконец ему удалось пнуть мне под ноги стол, которого я не заметил из-за дурацкого забрала и со всего разбегу я с грохотом рухнул на пол.
   Воспользовавшись моим временным выходом из строя, хозяин выскочил из кухни и с воплем: "На помощь! Убивают!", - бросился метаться по двору, как загнанный зверь.
   Поднявшись с пола, я захохотал, так как мое забрало почти оторвалось и уморительно болталось с одной стороны шлема.
   - Подумать только, сколько трудов! - пожалел я себя, - ...Берегись, несчастный!
   Я бросился вдогонку за "Каракульямбром". На его крики сбежались постояльцы - погонщики мулов, скотники и прочий люд. Увидав странного человека в доспехах и шлеме с оторванным забралом, а так же с обнаженной шпагой, несущегося по двору за удирающим и орущим хозяином, они пришли в смятение и тоже начали с криками разбегаться кто куда, попутно швыряя в меня все, что попадалось им под руку. Начался жуткий переполох.
   Спустя некоторое время мне удалось разогнать всех постояльцев и хозяина по дальним углам, откуда они не высовывали носа, в надежде, что вооруженный безумец наконец-то устанет от беготни и уберется сам. Двор представлял собой кошмарное побоище. Несколько дверей были снесены с петель и разбиты, тут и там валялись перевернутые столы и стулья. У некоторых не хватало ножек. Весь пол был устлан битой посудой и залит вином из растоптанных бурдюков. Я еще раз прошелся по двору, разбрасывая ногами тут и там валяющиеся корзины. Поле битвы осталось за мною. Моя икота прошла.
   - Эй вы! Презренный трусы! - крикнул я в пространство, - Сегодня я прощаю вас! Но трепещите! Если я узнаю, что вы вновь творите зло на земле - вам несдобровать! Это говорю вам я! Рыцарь наидостойнейшего ордена Дон Кихот Ламанчский! Идите же по свету и расскажите всем о моем подвиге!
   - Да чтоб ты сдох, безмозглый осел! - крикнула мне одна из девиц, осмелившись приоткрыть дверь своего убежища, но тут же поспешила ее захлопнуть, так как я запустил в нее корзинкой.
   Вся эта беготня меня порядочно утомила, и если бы мои противники осмелились теперь выйти из своих убежишь и напасть, они бы смогли дать мне весьма приличных тумаков, но они и сами утомились изрядно, поэтому мне удалось убраться с достоинством победителя.
   Я взобрался на Росинанта, и мы отправились обратно в "имение".
   Я мог бы быть доволен. Но нетерпение мучило меня и мне хотелось вернуться, взять хозяина постоялого двора за шиворот и заорать ему в ухо:
   - Болван, ты эдакий! Беги сейчас же в Утебо, к герцогу, и расскажи ему про безумного шута, которого так не хватает в его замке!
   Но я не мог себе этого позволить. Оставалось лишь терпеть и надеяться, что дело постепенно сделается само собой и засеянные мною зерна дадут ожидаемые всходы.
   Совесть не мучила меня. Я уже решил, что все свои "безумства" буду щедро оплачивать из своего же кармана, тем самым, лишний раз подтверждая "слабость" своего ума.
   - Надо бы завтра отправить на постоялый двор Эву, чтоб она позвала его хозяина и прочих пострадавших "великанов", - подумал я.
   Я никого не ранил и не покалечил, напротив, я сам получил пару раз увесистой дубинкой по спине от кого-то из добрых постояльцев. Часть моих "великолепных" лат навсегда потерялась в свалке, коей теперь являлся разгромленный постоялый двор.
   - Ну и дьявол с ними! - подумал я, - Пусть дьявол теперь щеголяет в моих доспехах, если сумеет их напялить.
   Добравшись до своего жилища, я с трудом избавился от их остатков, вытряхнул из панциря застрявших в нем рыбок, сбросил сюртук, мокрый от вина и заснул сном мертвеца.
  

Глава пятнадцатая. Безумный рыцарь раздает золотые эскудо.

  
   Примерно в полдень следующего дня меня едва смогли растолкать ключница и вызванная ей в помощь племянница:
   - Вставайте, ваша милость, тут такое твориться!
   Кое-как продрав глаза, я набросил на плечи уже просохший, но изрядно смердящий сюртук и вышел в переднюю.
   В ней уже сидели в ожидании священник и некий прилично одетый человек, представившийся мне как местный цирюльник маэсе Николас. За окном шумела толпа. Взглянув в окно сквозь мутные кругляшки, я нашел свой двор заполненным весьма возбужденными людьми, гудящими как потревоженный улей. Приглядевшись, я узнал вчерашних своих знакомых - хозяина постоялого двора, нескольких погонщиков, двух неразлучных подружек-девиц и еще нескольких крестьян. Все они окружили низкорослого крепыша, который что-то им оживленно рассказывал, размахивая руками. Эти взмахи руками и его фигура показались мне знакомыми, но из-за плохого стекла я не сумел разглядеть его лица. Повернувшись к своим гостям, я произнес:
   - Итак, милостивые государи, что привело вас ко мне в столь ранний час?
   Гости переглянулись, видимо собираясь возразить, что час нынче вовсе не такой уж и ранний, но передумали.
   - Видите ли, уважаемый сеньор...э? - начал священник.
   - Друзья по ордену зовут меня просто: Дон Кихот Ламанчский! - высокопарно произнес я, воздев руку к небу, точнее, к доскам потолка.
   Гости озабоченно переглянулись и священник сказал:
   - Так вот, уважаемый сеньор Дон Кихот, хоть мы и не являемся вашими друзьями по ордену, а мы просто с недавних пор ваши соседи Божьей милостью, но мы сочли необходимым, явится к вам, дабы помочь уладить недоразумение, которое вчера имело несчастие приключиться между вами и теми людьми, что сейчас во дворе. И дабы избежать глупого самосуда, на который этих несчастных, очевидно, пытается подтолкнуть нечистый, предлагаем вам уладить это досадное недоразумение миром.
   Цирюльник в это время кивал, выражая полное одобрение сказанному священником.
   - И как же вы предлагаете уладить это, как вы сказали, "недоразумение"? - спросил я, подсаживаясь к столу.
   Услышав зловоние, источаемое моим сюртуком, гости поморщились, но не подали виду. Только слегка отодвинулись от меня.
   -Уж не хотите ли вы сказать, что мой вчерашний кровавый бой с целым стадом ужасных великанов во главе с самим Каракульямбром, который я с честью выиграл, повергнув ниц их всех и снискав себе неувядающую славу, является всего лишь "недоразумением"? - продолжал я, строгим взглядом призывая их к ответу.
   Священник и цирюльник вновь озабоченно переглянулись, и покивали друг другу головами, как бы говоря: "Ну да, так оно и есть, этот человек серьезно болен!"
   - Нет - нет! И еще раз нет, - запротестовал цирюльник, - Вы действительно покрыли себя неувядающей славой, победив злобных великанов. Но на самом деле это могущественный волшебник Аркаль превратил тех мирных людей в злых великанов. А теперь он их расколдовал, и вновь став людьми, они нашли свое имущество в страшном разорении, которое обычно случается после таких жестоких битв. И теперь они тишайше просят у вас, о, благороднейший рыцарь, не оставить их в беде и оплатить им убытки.
   По осведомленности маэсе Николаса, было видать, что он тоже грешил иногда рыцарскими романами.
   Пока он говорил, я вновь взглянул в окно и узнал крепыша, это без сомнения был Алехандро, только с бородкой и дубинкой в руке. Сказать, что это открытие заметно подняло мое настроение, значит не передать и десятой части нахлынувших на меня чувств. Я был просто вне себя от радости и мне потребовались серьезные усилия, чтобы взять себя в руки и продолжать разыгрывать из себя умалишенного.
   - А скажите, о достопочтенные сеньоры, вон тот человек с бородкой и дубинкой, он хочет тоже оплаты убытков? - и я, указал им через окно на Алехандро.
   - Ах, этот! - воскликнули они оба, - Этот человек поселился у нас незадолго до вашего приезда. Он просто любит совать нос во все дела и, скорее всего, явился сюда за компанию. Его зовут ... Санчо Панса!
   Это меня слегка озадачило, но я подумал, что Алехандро нарочно взял себе другое имя, по той же причине, по которой я прицепил к шлему забрало.
   "А вдруг это не он, а только похожий на него человек?" - начали мучить меня сомнения, но я решил довести дело до конца и воскликнул:
   - Хорошо! Мы поступим так: вы будете вызывать их всех сюда по одному, и пусть каждый из них называет причиненный ему ущерб и сумму, которая, по его мнению, сможет его возместить. А я буду решать, как мне поступить. Только подождите немного, сеньоры, мне нужно переодеться.
   Сеньоры облегченно вздохнули.
   Я вернулся в свою спальню и второпях напялил на себя нагрудник и шлем. Я решил вновь скрыть свое лицо, дабы Алехандро, если это таки он, не узнал меня и своим бурным восторгом не раскрыл бы мое инкогнито. Хорошо, что я не отправил забрало к дьяволу.
   Через некоторое время я вновь появился в передней во всем своем великолепии. Гости уставились на меня в изумлении. Вероятно они надеялись, что я сменю сюртук. И я бы сменил, но другого у меня не было.
   С собою я прихватил два небольших кожаных мешочка, которые водрузил на один стул, а сам уселся на другой. Стул я придвинул к столу так, чтоб вошедшие не могли видеть мешочков.
   - Ну, кто первый? - обратился я к своим гостям.
   Быстро пошептавшись, они провозгласили:
   - Хозяин постоялого двора!
   Ключница позвала моего вчерашнего "Каракульямбра". Войдя в дом, он сразу потерял воинственность и, сдернув с головы свою шляпу, залепетал:
   - Вы только не подумайте чего плохого, ваша милость, но я человек небогатый, а ведь вы изволили в погоне за мной изрядно накуролесить! Мой двор перевернут вверх дном, посуда разбита, мебель уничтожена...
   - Короче, любезный! - для солидности я треснул кулаком по столу, все трое посетителя подпрыгнули от неожиданности и уставились на меня в молчании.
   - Сколь-ко? - медленно и по слогам проговорил я, как это иногда делала Альдонса.
   - Вы только не подумайте чего плохого, ваша милость... - снова завел старую шарманку хозяин постоялого двора. Он начинал меня злить.
   - Ты что? Оглох малость? Я спросил тебя: "Сколь-ко?!" - прикрикнул я, теряя терпение.
   Хозяин зажмурился, вдохнул побольше воздуха, и наконец выпалил:
   - Пятьсот песо!
   Священник и цирюльник услышав о такой сумме испуганно переглянулись, видимо предполагая, что услышав такое, я вцеплюсь просителю в волосы.
   Но я, не спеша, достал из мешочка пять золотых эскудо, представлявших собой пятьсот песо, и аккуратно положил их на край стола. Затем я подумал, что бедняга наверняка пережил немало неприятных мгновений, когда я гонял его по двору, и достал шестую монету:
   - А это тебе, милейший, за то, что ты не отказал мне в любезности посвятить меня в рыцари!
   Лицо хозяина расплылось в счастливой улыбке. Шесть золотых монет тут же перекочевали в его ладонь, и он запричитал:
   - О! Достопочтеннейший сеньор! Ваша щедрость выдает в вас настоящего благороднейшего рыцаря! Я буду несказанно рад видеть вас вновь и вновь на моем постоялом дворе хоть каждый день! Я готов посвящать вас в рыцари многократно и потом устраивать для вас сражения с великанами...
   Договорить он не успел, поскольку цирюльник вытолкал его за дверь, опасаясь, что тот запросит что-нибудь еще.
   - Ваша милость, - обратился цирюльник ко мне, - Ваша щедрость действительно не знает границ, ибо на эти деньги можно купить новый постоялый двор! Ну, во всяком случае - пол двора, точно!
   И они заспорили со священником, можно ли купить на эти деньги постоялый двор и какого размера.
   Я не стал их слушать, а дал Эве знак позвать следующего. Мне не терпелось увидеть человека, похожего на Алехандро.
   Вошедшие менялись один за другим. Лица их были то злобными, то испуганными, то подобострастными. Каждый из них называл свою сумму, которая не имела ничего общего с их ущербом, а имела отношение только к буйству их алчных фантазий. При этом они показывали порванные рубахи, синяки и ссадины с царапинами, которые они невесть когда и от кого получили. Некоторые приносили сломанные по этому случаю мотыги и грабли, взятые вероятно на время у знакомых. Один даже приволок два обломка моей пики, пытаясь выдать их за поломанную молотилку. Я всем молча кивал своей железной головой, едва сдерживая приступы смеха, и отсчитывал запрашиваемое, добавляя понемногу еще сверху. Все, жаждущие компенсации, уходили с широкими улыбками, беспрестанно кланяясь и причитая о том, какое это счастье, иметь знакомство со столь благородным рыцарем. Наконец вошел последний.
   Он явно прихрамывал. Молча встал он в дверях, переминаясь с ноги на ногу.
   - Что, милейший? - спросил я его нарочито измененным голосом, - Ты тоже пострадал от моих подвигов? И какую же компенсацию ты хочешь?
   - Нет, ваша милость! Меня и там и близко не было. Однако я пришел сказать вам, что хоть вы и благороднейший из рыцарей, и вообще человек дворянского сословия, но будь я там, на постоялом дворе, я бы вам показал, как надо сражаться с великанами!
   Он многозначительно потряс в воздухе своей дубиной. Это был без сомнения Алехандро.
   - А сейчас, сеньор, я ухожу, но предупреждаю вас: прежде чем заехать на постоялый двор, вначале справьтесь, нет ли там человека по имени Санчо Панса. Ведь никто из нас не знает, кто есть кто на самом деле, и кто кем был раньше!
   С этими словами он вышел вон, с силой захлопнув дверь.
   - Ну, каков наглец! - воскликнул цирюльник, и священник согласно закивал, - Ведь это ж надо - не имея никакого отношения к данному делу ввалиться сюда и угрожать достопочтенному сеньору!
   - О нет, мои дорогие друзья, - заговорил я, дрогнувшим голосом, - Это самый благороднейший человек из всех, кого я раньше видел.
   По моей щеке под забралом покатилась слеза, но я вовремя спохватился:
   - Разумеется, после вас, мои сеньоры! - я начал вставать, давая понять, что разговор окончен. Мне не терпелось побыстрее избавиться от своих гостей.
   Гости тоже засобирались, рассыпая комплементы в мой адрес. Они сочли выполненным свой общественный долг и им вовсе не хотелось дольше оставаться в компании опасного сумасшедшего, от которого к тому же смердило, как от старого, прогнившего бурдюка с вином.
   - Так как, вы сказали, его зовут? - у самой двери я задержал цирюльника.
   - Санчо Панаса! Он живет один в лачуге на восточной окраине. Подрабатывает мелким наймом - кому вспахать, кому хворосту принести, шорничает понемногу... В общем, батрачит.
   С благодарностями я выпроводил гостей и, захлопнув за ними дверь, зашептал:
   - Святый Боже! Спасибо тебе за то, что ты услышал мои молитвы, и вновь послал мне моего старого друга!
   С нетерпением, дождавшись вечера, я оседлал Росинаната и в сумерках направился к дому Алехандро.
  

Глава шестнадцатая. В которой странствующий рыцарь обрел оруженосца, которым оказался никто иной как...

  
   Я решил явиться к нему позже, когда стемнеет, чтобы меня видело как можно меньше людей. Я понимал, что мне вряд ли удастся провести за нос герцога, выдавая себя не за того, кем я являюсь на самом деле. Тем более, что Хорхе, командир стражи Альдонсы, прекрасно знающий и меня и Алехандро, наверняка скрывался в его замке, так как появись он в Сарагосе, к нему бы сразу же возникло множество вопросов со стороны властей. Например, куда делась Альдонса, и почему уцелел он, если вся стража полегла в том бою. Мое показное безумство должно было притупить бдительность этих негодяев. Скрыть же мое знакомство с Алехандро от жителей Собрадьеля, которые теперь были моими глашатаями, было нетрудно. Для этого достаточно было вначале тайно поговорить с Алехандро и посвятить его в мой план. А уж потом можно будет объявить всем, что я нанял себе оруженосца и слугу. Ведь я же - странствующий рыцарь!
   Хижина Алехандро стояла на самом краю деревни. В ее окне светился тусклый огонек и доносился приглушенный стук. Я спешился и привязал Росинанта к дереву немного поодаль, дабы Алехандро не услышал стука копыт. Тихонько подкравшись к окну, я увидел, что Алехандро сидел за столом, на котором были разбросаны всевозможные детали и инструменты, в которых я угадал части арбалета. На краю стояла недопитая кружка вина.
   Я обошел лачугу и постучал в дверь.
   - Кого там дьявол притащил в такой поздний час? - Алехандро явно был не рад гостям.
   Я, молча, вновь постучал.
   - Кто стучит? - спросил он, уже у самой двери.
   По его голосу стало понятно, что он приготовился к драке.
   - Рыцарь странствующего ордена! Дон Кихот Ламанчский! Открывай немедленно! - провозгласил я, понимая, что эти слова могут мне дорого обойтись.
   - Это вы, сеньор-разрушитель постоялых дворов? Чего ж вам надобно? Я ведь все вам уже сказал, мне добавить нечего!
   - Я хочу сразиться с тобой, о коварный великан!
   Сам не знаю, какой бес вселился в меня, но радость от близкого присутствие Алехандро породила во мне неистребимое желание подурачиться.
   При слове "великан" Алехандро хихикнул, явно не считая себя таковым.
   - Вы верно спятили, сеньор! А... может решили поиздеваться над коротконогим Санчо, ну тогда...
   Дверь распахнулась и Алехандро, вылетел на меня подобно стреле из его арбалета. Он сшиб меня с ног и мы с грохотом повалились на землю. Алехандро быстро оседлал меня и принялся ожесточенно колотить кулаками в то место, где, по его мнению, должно было находиться мое лицо. Как оказалось, шлем я надел не зря. Однако кулаки его наткнулись на забрало и вмяли его вовнутрь, едва не выдавив мне глаза и не сломав нос. Мы вместе взвыли от боли:
   - Алехандро! Дьявол тебя забери! Ты сломал мое забрало!
   Алехандро вмиг замер и застыл верхом на мне, и не думая слезать.
   - Уж не перепутал ли ты меня со своей лошадью, милейший? - вновь напомнил ему я о себе, - Да что на тебя столбняк, что ли напал? Это я! Я!
   - Мой господин? - неуверенно пролепетал Алехандро, - Но ведь я, я, сам видел... Не может быть!
   - Может! Может ты, все таки слезешь с меня? - я наконец-то сумел выковырять смятое забрало из шлема, что позволило мне видеть.
   Алехандро неуверенно поднялся, отошел на шаг назад и стоял с растопыренными руками. Я смог принять сидячее положение и с кряхтением стянул с себя шлем, швырнув его в сторону.
   - Здравствуй, мой дорогой друг! - сказал я и распростер объятия.
   Алехандро неуверенно переминался с ноги на ногу:
   - Вы только не обижайтесь, ваша милость, - наконец проговорил он, - Хоть и, взаправду, ваш голос очень похож на голос очень дорогого мне человека, однако я хотел бы взглянуть на вас при свете.
   Жестом он поманил меня внутрь хижины.
   Я поднялся, звякнув железом, и, согнувшись в три погибели, протиснулся в дверь, щурясь от света свечей. Дверь затворилась, и тот час раздался вопль:
   - Мой господиии...!
   Я тут же заткнул Алехандро рот ладонью:
   - Тихо!
   Мы молча обнялись и глаза наши увлажнились. Алехандро засуетился и начал метаться по хижине в поисках неизвестно чего. Споткнувшись о стул и издав торжествующий вопль, он подал его мне, а сам уселся на деревянную колоду, сбросив с нее тяжелую наковальню, которая с тяжелым, глухим звоном обрушилась на земляной пол.
   Начались расспросы. Мы долго не могли решить, кто первым расскажет свою историю. В конце концов, опрокинув по кружке арагонского, мы сошлись на мне, и я подробно изложил историю своего "воскрешения из мертвых".
   Затем приступил к рассказу Алехандро.
   Из его речи следовало, что он потерял меня в битве сразу после первой атаки, когда я помчался к Диасу за приказаниями. Он не поехал за мною, так как думал, что я сразу же вернусь, и на нашем правом фланге никто не ожидал так скоро второй атаки, которая была ответом на убийство капитана. Когда мы в центре беспорядочной лавиной бросились на жандармов, кавалеристы правого фланга также присоединились к нам, но с опозданием и не все одновременно, поэтому их атака была вначале отбита. Но тут начался разгром порядков противника с тыла, прорвавшимися туда кавалеристами из центра, и правый фланг снова пошел вперед. Скоро все было кончено. Алехандро похвалялся, что лично уложил "тридцать три" жандарма из своего арбалета, и еще "восемнадцать" зарубил своим двуручным мечем. Но я прекрасно помнил, что Алехандро уверенно мог считать только до пяти и редко до семи-восьми. Цифры, стоящие ближе к десяти он все время путал, а такие числительные, как "тридцать три" и "восемнадцать", были для него чем то вроде магических заклинаний, и он иногда любил повторять их совершенно не к месту, пытаясь продемонстрировать, таким образом, свою ученость.
   Затем началось наше отступление, почти что бегство. Алехандро вновь увидал меня. Это было нетрудно, поскольку ряды наши заметно поредели. Он поскакал ко мне, но тут начался "дружеский" обстрел нас мушкетерами проклятого герцога. Он видел, как я упал вместе с Росинантом. Одна пуля убила Эгу под ним, вторая попала ему в бедро - от этого он теперь хромает. Несмотря на ранение и потерю лошади, ему удалось кое-как добраться до места моего падения, и он нашел меня там без признаков жизни. Я был весь в крови, на голове моей зияла ужасная рана и Алехандро решил, что я уже на небесах мило беседую со Святым Петром, пытаясь выманить у него ключи от Райских ворот.
   Потом он ползком удалился с поля боя, справедливо опасаясь, что в очередной атаке с любой стороны, его просто затопчут лошадьми. Он сказал, что некоторое время пытался тащить и мое "тело", но с простреленной ногой ему это не удалось, и он меня бросил. За что потом себя постоянно корил.
   После битвы его подобрала команда, которая собирала всех подряд и отправляла в лазарет, туда, где был наш лагерь до начала битвы. Через пару дней он почувствовал себя лучше и с клюкой явился в штаб полка, где ему было объявлено, что всем раненным рядовым кавалеристам выдается полный расчет и отставка, ибо Франциск пленен и воевать теперь не с кем. Раненных отставников было много и писарь, дабы избежать путаницы, получившему расчет ставил на лбу чернильный крест. Бедный Алехандро чуть ли не до крови растер свой лоб, пытаясь стереть этот крест и получить расчетные эскудо во второй раз, но у него ничего не вышло. Окончательно разочаровавшись в военной службе, он отбыл с обозом легкораненых в Геную, для отправки на родину. Он опередил меня всего лишь на несколько дней.
   Так же как и я, Алехандро явился в Сарагосу, в надежде повидать Марию. Так же как и я, он узнал о похищении Альдонсы и Марии. Так же как и у меня, у него не было ни малейшего сомнения в том, что это дело рук нашего премилого герцога.
   Дальше все было понятно и без слов Алехандро. На удивление, мы с ним действовали абсолютно одинаково, ничего не зная о существовании и замыслах друг друга.
   Оба мы вознамерились освободить несчастных пленниц. Оба мы приехали в Собрадьель, ближайшую деревню к замку нашего герцога. Оба мы купили здесь лачуги и поселились в них. Единственным отличием было то, что у меня был мой "безумный" план, а у Алехандро вообще не было никакого. Он просто хотел прокрасться ночью в замок, освободить узниц, и по возможности продырявить из арбалета или иным способом башку герцогу.
   Мой план ему так понравился, что он бросился меня обнимать, тараторя о том, что дыра в моей голове никак не отразилась на силе моего ума, а даже наоборот - прибавила его еще больше, и что, будь его воля, то он всем мудрецам приказал бы прострелить головы через шлем из мушкета и тогда бы наступило всеобщее торжество мудрости.
   Я поёжился, представив себе несчастных мудрецов.
   Выпив несколько кружек вина, я решил, что после всего пережитого нам стоит перестать называться господином и слугою, а будет правильным стать просто добрыми друзьями, не взирая на сословные различия.
   - Алехандро! Я хочу, чтобы ты больше не считал меня своим господином, - сказал я, - Ты - мой друг! Отныне и навсегда!
   - Но... - Алехандро хотел было возразить.
   Я вновь заткнул ему рот:
   - Послушай! Я знаю все, что ты мог бы мне по этому поводу сказать. Я не желаю ничего слышать. Я так хочу! Пожалуйста, уступи мне!
   Алехандро, набравший в рот побольше воздуха для возражений, разом его выдохнул и потянулся к бурдюку.
   После закрепления нашей дружбы еще одной доброй порцией вина, Алехандро насупил лоб и заговорил:
   - Ваша ми... тьфу! Друг мой! Прости меня, мне трудно привыкнуть. Я хотел сказать, что я тут навел кое-какие справки насчет этого герцога. Местные крестьяне, которые поставляют к его двору провиант, считают, что он держит узниц в одной из башен замка!
   Я вытаращил глаза.
   - Они считают, что там две узницы, так как они иногда поют хором какие-то грустные песни. И всякий раз, когда начинается это пение, охрана замка сильно злится и стражники бегут в эту башню, после чего пение замолкает.
   Алехандро замолчал. Я был поражен и обрадован услышанным. Альдонса и Мария - живы! Камень свалился с моего сердца.
   Меж тем Алехандро продолжал:
   - Я заезжал перед этим в дом сеньоры Альдонсы в Сарагосе и выведал у прислуги подробности их исчезновения. Они тут, сеньор! Друг мой! В этом нет сомнения! И предал их тот стражник, Хорхе! Ведь всю остальную стражу кортежа нашли тут же перебитыми, и только его тела не оказалось! Если он остался жив, то они б его прикончили. Зачем им уносить его с собой, хоть живого, хоть мертвого?
   Я был удивлен и несказанно рад тому, что рассказал мне Алехандро.
   Отдышавшись, Алехандро запричитал:
   - Ваша милость! Я готов быть вашим другом! Но у меня ничего не получается! Столько времени я называл вас моим господином, что теперь я не могу говорить иначе. Это просто мука! Разрешите мне считаться вашим другом, но называть вас по старому?
   Подумав, я ответил:
   - Хорошо! Алехандро, называй меня по старому, только ты должен запомнить мое новое имя - дон Кихот Ламанчский, рыцарь странствующего ордена, а я буду звать тебя "Санчо Панса" ... расскажи, Санчо, что тебе удалось узнать еще.
   - Ну, вроде бы и все, ваша милость. Только вот, знаете, в округе стали пропадать люди!
   - Пропадать люди?
   - Именно так! Не часто, но примерно раз в месяц! Пойдет человек на поле или в сад - и пропадет. Уж его потом ищут, ищут, а найти не могут.
   - Так может, он просто сбежал, этот человек или решил просто развеяться?
   - Нет, ваша милость, зачем же ему бежать? У него тут семья, хозяйство кое-какое, детишки, куда ж ему бежать? Ну, ясное дело, бывает, наш брат пускается во все тяжкие. Но ведь пропадают и женщины, и дети. И все говорят, что началось такое с тех пор, как здесь поселился этот проклятый герцог! Раньше то он все больше при дворе околачивался.
   Алехандро перешел на шепот, хотя в лачуге никого кроме нас не было:
   - Неделю назад, мой господин, старуха из нашей деревни отправилась за хворостом в рощу, что неподалеку, аккурат между Утебо и Собрадьелем. К вечеру она не вернулась. Утром мы всей деревней пошли ее искать, но нашли только вязанку дров да один башмак. Все решили, что ее уволок нечистый. Но я походил вокруг и нашел место, где недавно привязывали лошадей - следы были совсем свежие и все вели в сторону замка.
   - Странно! Так ты думаешь это он? А на что она ему? Может он людоед? - я с усмешкой посмотрел на своего старого-нового оруженосца.
   - Не знаю, ваша милость, однако знаю точно, что двум головам - моей и его, на плечах долго не удержаться. Одна из них точно слетит, а может быть и обе.
   - Согласен, мой верный друг! Две наши головы против его одной!
   - И еще четыре руки, хозяин, да какие!!! - и Алехандро, схватив меня за запястья, потряс нашими руками в воздухе.
  

Глава семнадцатая. Второй выезд дона Кихота Ламанчского и его борьба с заколдованным великаном.

  
   На следующее утро храбрый рыцарь Дон Кихот Ламанчский, то есть я, вновь появился верхом у лачуги Санчо. У меня не было пики, утерянной в бою с великанами на постоялом дворе. Я так же вынужден был заменить шлем, помятый Санчо и одолжить у маэсе Николаса его медный тазик для бритья. Правда, самому маэсе Николасу я об этом не сказал, так как его тогда не было дома, но ведь я был безумцем, а значит, мог делать вещи, на которые здравомыслящий человек обычно не отваживается. Тазик плохо держался на голове, и мне пришлось пробить на его краях гвоздем две дырки, сквозь которые я завязал веревку. Веревка цеплялась за мой подбородок и шлем не падал. К тому же теперь можно было свободно кушать рыбок и пить вино, да и глазам моим не мешало забрало, прикрепить которое к тазику не было никакой возможности. Новый головной убор на моей голове вносил еще большие сомнения в ее здравости, и это меня вполне устраивало.
   Санчо (я решил, во избежании в дальнейшем повествовании путаницы, отныне называть моего друга "Санчо") уже был готов: он оседлал осла, за отсутствием лошади, обвесив его бурдюками с вином. За пояс он заткнул свой кинжал. У нас обоих было приподнято-возбужденное настроение в предвкушении предстоящих "подвигов".
   - Послушай, Санчо, нет ли у тебя какой-нибудь длинной палки? - молвил я, - Я сломал давеча свою пику! А как же рыцарю без пики?
   - Сейчас поглядим, ваша милость, эту лачугу я купил у человека, который чинил повозки. Тут столько всякого хламу, что я никак не могу с ним разобраться. Да и не было в том нужды, - Санчо отправился в слегка покосившееся хозяйственное строение и принялся там чем-то греметь.
   Наконец он вышел оттуда, в задумчивости неся в руках оглоблю. Оглобля представляла собой длинный деревянный увесистый брус, в один конец которого был ввинчен железный прут, загнутый крюком для зацепления с повозкой, или перекладиной лошадиной упряжи. Другой же конец имел небольшое углубление, для закрепления его ремнем на хомуте. Став посреди двора, он несколько раз подбросил оглоблю в воздухе. Затем, передвигая в руке, нашел точку равновесия и чиркнул ногтем.
   - Сейчас, мой господин, я мигом! - и Санчо исчез с оглоблей в лачуге.
   Оттуда тотчас раздались звуки топора и шабера. Через пару минут сияющий Санчо вручал мне свое творение: "пика" была заужена и скруглена около точки равновесия для удобства захвата рукой, а ее окончание, не имеющее железного крюка, оказалось заострено.
   - Ну как вам, хозяин? - Санчо не скрывал горделивой улыбки.
   - О! Да ты настоящий мастер! Такой замечательной пики не сыщешь ни в Каталонии, ни в Арагоне! Теперь нужно привесить к ней флаг!
   Санчо поглядел вокруг в поисках флага и заприметил серую от грязи тряпку, болтающуюся невесть с каких пор на плетне.
   - Подойдет? - спросил он в сомнении.
   - Ха! Лучше не бывает! - и я принялся привязывать тряпку к кончику пики.
   - Куда едем, ваша милость? - спросил Санчо, усаживаясь на осла.
   - В сторону Утебо, дорогой Санчо, куда же еще? Но для начала проедемся по деревне - пусть все посмотрят, как выглядят двое настоящих умалишенных.
   И мы не спеша двинулись в путь.
   - А как зовут вашего верного коня, мой господин?
   - Росинант! - с гордостью сказал я.
   - Так его же убили? Или он тоже остался живым?
   - Нет, Санчо! Это уже третий Росинант. Я его так и зову - Росинант - третий!
   И я поведал ему историю про моих Росинантов.
   - Надо же, Росинант Третий! Прям король какой-то!
   Все слова произносились нами нарочито громко, чтобы жители деревни получше могли их расслышать и окончательно убедиться в том, что сумасшествие на почве рыцарских романов - вещь вполне реальная и очень заразная: еще недавно в маленькой деревеньке был только один умалишенный, а теперь их уже двое.
   Из дворов на нас смотрели удивленные лица. Некоторые тихонько посмеивались и стучали пальцем себе по голове.
   Так мы доехали до конца деревни и отправились далее по дороге ведущей к Утебо с северной стороны, делая, таким образом, небольшой крюк.
   Наш путь лежал через поля и сады. На буграх кое-где мирно размахивали своими крыльями ветряные мельницы.
   В поле трудились крестьянки и я решил обратиться к ним с пламенной речью, восславлявшей свои подвиги, совершенные в честь прекраснейшей Дульцинеи Тобосской.
   Дульцинею Тобосскую, даму своего сердца, я выдумал по дороге. Это имя должно было на время заменить мне Альдонсу. Санчо моя идея понравилась, и он принялся придумывать какое-нибудь имя для Марии, ведь у оруженосцев странствующих рыцарей то же могут быть дамы сердца, в честь которых стоит совершать подвиги. Крестьянки смотрели на нас с опаской и любопытством, вспоминая историю с постоялым двором, о которой теперь не слышал только ленивый или глухой, и наверняка думая про себя, как бы этот слабоумный не отчебучил чего-нибудь подобного здесь. И слабоумный отчебучил. Но такое, чего и сам не ожидал... Но все по порядку.
   Самая смелая крестьянка сказала мне:
   - Вы, ваша милость, тут топчите конем поосторожнее! Это ведь поля герцога Гвидо!
   - Герцога Гвидо? О какое счастье! - и мое лицо расплылось в довольной улыбке.
   Я принялся гонять Росинанта туда-сюда по кругу, топча всякую поросль на нашем пути. Санчо хотел было к нам присоединиться, но его осел заупрямился и мы трудились с Росинантом вдвоем. Оробевшие крестьянки сбились в кучу и с опаской наблюдали за нашими маневрами.
   Однако, вытаптывание посевов герцога силами одного коня показалось мне малоперспективным занятием, не могущим принести нам достойной славы и я обратил свой взор на мельницу.
   - А скажите, милейшие сеньориты, мельница, вон та! Тоже герцога? - спросил я с надеждою в голосе, указывая пальцем.
   - А то чья же!
   - Судьба посылает нам великую удачу! - обратился я к Санчо, - Вон там, на бугре ты видишь чудовищного великана? Сейчас мы столкнемся с ним в благородной битве и очистим землю от этого мерзкого семени!
   Я подбросил в руке "пику" и, подумав, развернул ее концом с крюком вперед. Крестьянки заволновались и попятились назад.
   - Где это вы видите великанов? - спросил меня Санчо Панса.
   - Да вон они, с громадными руками, - отвечал я громко, - У некоторых из них длина рук достигает почти двух миль!
   - Помилуйте, сеньор, - возразил Санчо, - то, что там виднеется, вовсе не великаны, а ветряная мельница; то же, что вы принимаете за их руки, - это крылья: они кружатся от ветра и приводят в движение мельничные жернова.
   Бедный Санчо никак не мог войти в образ оруженосца странствующего рыцаря, тронутого умом, и продолжал воспринимать мир, таким, каков он был на самом деле. Нелегкое это дело - быть сумасшедшим. Но - не беда! Опыт и мастерство приходят со временем!
   - Сразу видно неопытного искателя приключений, - заметил я ему, -Это великаны, Санчо, ве-ли-ка-ны! И если ты боишься, то отъезжай в сторону и помолись, а я тем временем вступлю с ними в жестокий и неравный бой.
   С последними словами, я дал Росинанту шпоры.
   Росинант, которому надоело топтаться на месте во время моих длинных речей, помчался вперед. Санчо тоже потрусил, подгоняя своего ленивого осла, который наконец-то соизволил двинуться с места.
   Крестьянки в молчаливом напряжении ожидали исхода "битвы". Испуг и любопытство снедали их.
   Перед самой мельницей я придержал Росинанта и объехал ее кругом. Моему взору предстала видавшая виды башня, сложенная из камня. Камни были обточены бесчисленными ветрами и дождями. Глина, которая удерживала их, размылась до такого состояния, что ее почти не было видно. Стены то тут, то там пересекали трещины и щели, кое-где сквозные. Одна из них, самая большая, зияла на уровне человеческого роста. Крылья мельницы представляли собой полусгнившие, но еще достаточно прочные на вид деревянные жерди, обтянутые старой, истрепанной ветром и непогодой, тканью, неопределенного цвета. Сооружение, имевшее столь величественный вид издалека, вблизи выглядело довольно жалко.
   У меня в голове созрела мысль, и я поскакал прочь.
   Отъехав с сотню шагов, я развернулся в сторону мельницы, еще раз подбросил в руке "пику" и пришпорил Росинанта.
   Росинант рванул с места в галоп, оставляя за собой клубы пыли. Мельница стремительно приближалась. Не доехав до нее трех-четырех шагов, я натянул поводья и одновременно с силой толкнул пику-оглоблю железным концом вперед. Впрочем, поводья можно было и не натягивать, ибо Росинант, не желая разбить себе голову о мельницу сам начал останавливаться, да так, что ему почти пришлось сесть задом на землю.
   В эти мгновения я вспомнил нашу атаку под Павией и это придало мне сил. Я с таким усилием толкнул вперед свою оглоблю, что едва не повредил себе плечо. Оконечность пики с крюком точно попало в трещину и намертво там засело. От удара всё строение загудело и в трещине появилось облачко пыли. В следующее мгновение по прочному древку "пики" с силой ударило крыло мельницы...
   Раздался треск. Испуганный Росинант шарахнулся в сторону, да так, что я едва не свалился с него. Это оказалось как нельзя кстати. Крылья задрожали. Сверху посыпались труха и щепки. Я поднял голову вверх и увидел, что деревянный вал, к которому с помощью железных прутьев крепились крылья, полностью разворочен, и крылья больше ничто не держит. Жердина крыла, столкнувшегося с оглоблей, стала приподниматься вверх, в то время когда противоположное крыло на самом верху стало клониться в сторону от нас. Я понял, что еще мгновение, и крылья просто рухнут. Но Росинант понял это раньше и прежде чем я развел в стороны ноги, чтоб дать ему шпоры, рванул прочь, подобно пуле.
   Я оглянулся назад и увидел удивительное зрелище - крылья соскочили с расщепленного вала и, повинуясь нерастраченному движению, которое продолжало увлекать их во вращение, виляя и скрипя, медленно покатились со склона, забрасывая в небо деревянные обломки, комья земли и куски тряпья подобно древней катапульте.
   Вообще то, я рассчитывал просто остановить вращение крыльев. Мне и в голову не приходило, что я таким нехитрым приемом смогу их сломать. Поэтому я остолбенел и вытаращил глаза, с трудом остановив Росинанта.
   Между тем колесо из мельничных крыльев сумело скатиться до середины холма, примерно к тому месту, по которому ехал Санчо на осле. Завидев надвигающееся на него чудовище, Санчо наверное подумал, что, и взаправду, мельница превратилась в великана и теперь нападет на него. Он, что есть силы, пришпорил осла и, потянул поводья в сторону, прочь от этого чудища, но осел уже и так все сообразил и начал улепетывать с удвоенной скоростью. Внизу, на поле, с визгом разбегались крестьянки.
   Однако колесо внезапно замерло, задрожало и сложилось пополам со страшным скрипом- железные скобы, удерживающие крылья в положении крест-накрест, не выдержали и сломались.
   Я пришел в себя и кое-как успокоил Росинанта, нервно гарцующего подо мною. Окинув взором поле битвы, я начал искать глазами Санчо.
   Санчо, меж тем, никак не мог справиться с взбесившимся ослом, который все еще мчался вдоль склона. Наконец ему это удалось. Он вылез из седла, потирая ушибленный от непривычно-быстрой езды зад, посмотрел еще раз на результаты побоища и начал отвязывать крайний бурдюк. Я с восторженной улыбкой вандала объехал мельницу, полюбовался ее жалкими останками и направился к Санчо.
   Некоторое время мы молчали. Но потом наши взгляды встретились и нас разобрал такой смех, которым мы еще никогда не смеялись. Мы смотрели то на мельницу, то друг на друга, показывая при этом пальцами, и понимая друг друга без слов, и все никак не могли остановиться. Вдоволь насмеявшись, мы принялись за вино.
   Мы сидели на поле, скрестив ноги по мавритански, и передавая друг другу бурдюк, продолжали похохатывать. В конце концов, мы отправились еще раз поглядеть на "тело поверженного великана" поближе. Покрутившись какое-то время среди обломков, мы двинулись на поиски новых подвигов, проехав мимо крестьянок и скорчив при этом каменно-торжественные лица.
   В тот день мы не нашли больше приключений и подвигов. Я решил выждать, как поведет себя герцог в ответ на порчу его собственности.
   - А если он никак себя не поведет? - спросил любопытный Санчо.
   - Тогда мы сломаем ему что-нибудь еще!
   - Шею? - добрый Санчо не терял надежды.
  

Глава восемнадцатая. В которой я и Санчо наконец-то встречаемся с герцогом.

  
   На другой день меня вновь разбудила ключница и я обнаружил в своей прихожей старых знакомых - священника и цирюльника. Похоже, это становилось доброй традицией в моем новом доме: стоило мне где-нибудь основательно накуролесить, как тут же на следующее утро являлись эти два парня, переполненные желанием наставить меня на путь истинный.
   - Да простит нас достопочтенный дон Кихот Ламанчский, однако мы пришли спросить его: чем же не угодила ему старая мельница, которая в жизни своей не причинила никому вреда? - начал священник заунывно.
   - Не понимаю вас, святой отец, о какой такой мельнице вы толкуете? - и я начал дуть в старую дуду про заколдованных великанов.
   Гости долго и терпеливо доказывали мне, что разрушенное сооружение есть на самом деле мельница, а я продолжал упорствовать в своих заблуждениях и неутомимо уверял их, что это колдовство.
   Наконец их терпение закончилось и они сообщили мне свой главный аргумент: мельница то была, или заколдованный великан - не важно. Главное, что поверженное строение является, или теперь уже - являлось, собственностью самого герцога и нынче деревне не сдобровать, ведь мельница находилась возле их деревни и весь гнев может пасть теперь на его жителей, поскольку герцогу недосуг искать конкретного виновного.
   - А что, герцог, очень гневливый человек? - спросил я, понизив голос.
   - Да вы, верно, ничего не знаете! - воскликнули они хором и склонившись над столом, шепотом поведали мне историю герцога в деревенском видении:
   - Раньше герцог был чрезвычайно богат и запросто вхож к Его Величеству, однако время шло и все изменилось. Что он натворил и чем прогневил короля, доподлинно неизвестно, однако он внезапно потерял его расположение и был даже отдан под суд Святой Инквизиции, будучи обвиненным в ереси. Прости Господи! - священник поцеловал распятие и возвел глаза к небесам, - К какой ереси примкнул герцог, альбигойской, или какой еще, не сообщалось. Однако закончилось все для него не так уж и плохо: вместо того, чтобы отправиться на костер, как это обычно бывает с еретиками, он всего лишь потерял большую часть своего состояния, был отлучен от двора, да пару раз символически бичеван епископом при покаянных молитвах. Только его это происшествие сильно расстроило и он решил, во что бы то ни стало восстановить к себе доверие Его Величества. Для этого он даже нанял боевой отряд солдат за свои деньги и воевал с ним при Павии. Говорят - даже успешно!
   В этом месте мое горло издало неопределенный звук, похожий на сдавленное рычание.
   - Однако для вооружения и оплаты наемников, - не обратив на меня внимания, продолжал священник, - Он вынужден был распродать почти все свое имущество и в результате у него остался лишь пара замков, да немного земли в окрестностях, включая несколько мельниц, с одной из которых, вы, милостивый государь, вчера так непочтительно обошлись. От сознания своей нищеты герцог сделался ужасно зол и, говорят, даже забил до смерти своего пастуха, когда недосчитался овец. А еще в его замке полно вооруженной стражи и говорят, что в гости к нему шастают всякие темные личности, которых в приличный дом и на порог бы не пустили. И с таким человеком вы нас поссорили, сеньор!
   Священник закончил свою речь на повышенных тонах и посмотрел на меня с укоризной. Я сделал задумчивый вид, и некоторое время молчал, как бы обдумывая сказанное. Я был рад, что герцог обнищал и ему не наплевать на свое имущество. На этом поприще у нас теперь была возможность познакомиться поближе. Мой план начал приносить плоды.
   Мои гости уставились на меня в ожидании ответа и я произнес с большим пафосом:
   - Я принадлежу к благороднейшему из орденов - ордену странствующих рыцарей, - священник и цирюльник сморщились как от зубной боли, - И я, славный дон Кихот Ламанчский, заявляю - я не дам в обиду деревню!
   - Не хотелось бы вас обидеть, милейший, - вступил в разговор цирюльник, - Однако ваши красивые речи всем нам изрядно поднадоели... Ну скажите на милость! Как вы собираетесь защищать деревню от герцога? Да он раздавит вас как муху!
   - А я, судари, вовсе и не собираюсь с ним сражаться! - говорил я, - Я просто хочу с ним повидаться и обговорить случившееся положение. И я уверен, что благороднейший рыцарь всегда сумеет сговориться с благороднейшим герцогом! Не могли бы вы мне подсказать, где я могу его разыскать?
   И я хитро им подмигнул.
   Мои гости облегченно вздохнули, видимо вспомнив, что за предыдущую проделку я щедро расплатился с пострадавшими от моих сумасбродств.
   Священник сказал:
   - Герцог любит соколиные охоты. Моя дальняя родственница служит при нем, и сообщила, что как раз сегодня он выезжает на соколиную охоту где-то в окрестностях своего замка. У вас есть прекрасная возможность с ним повстречаться и представить достопочтенному герцогу все свое красноречие и благородство!
   - Еду немедленно! - воскликнул я к радости моих гостей.
   Не желая давать мне повод для раздумий над принятым решением, они засобирались уходить, но тут маэсе Николас увидел мой новый "шлем" и заинтересовался им:
   - О! Какой прелестный тазик для бритья! Точно такой же, как и у меня. Непонятно только, какой безумец проделал здесь дыры и зачем тут эти веревки. Ведь теперь из него будет выливаться вода!
   Я подхватил своих гостей под локти и поспешил увести их в другую комнату с предложением позавтракать в моем доме, на что получил весьма вежливый, но твердый отказ. Милостивым господам вовсе не улыбалось принимать пищу в таком жутком курятнике, на который походило мое жилище. Да и самой пищи, кроме хлеба и вина в доме моем не было.
   Расставшись с ними, я принялся торопливо облачаться в доспехи и скоро Росинант уже нес меня к дому Санчо.
   Через короткое время мы с Санчо уже мчались по пыльной дороге в сторону Утебо. Санчо едва поспевал за мной на ослике, который, несмотря на все старания седока, никак не хотел развивать ту скорость и прыть, которую проявил, спасаясь от крыльев поверженной мельницы.
   Проехав изрядное расстояние, мы уже отчаялись разыскать герцога с его охотой, как вдруг увидели на поле, открывшемся за холмом, скопление народа. Не раздумывая, мы ускорили, как могли, ход своих четвероногих и приблизились к всадникам. Среди них явно выделялась статная дама в зеленом платье, для верховой езды, и белой накидке на плечах. Голову ее венчала зеленая же шляпка с широкими полями от солнца и легкой полувуалью. На левой руке у нее сидел сокол.
   - Похоже это ... герцогиня? - задумался Санчо, - Так он что, женат?
   - Санчо, - успокоил его я, - Для того чтобы ездить с красивыми женщинами на соколиные охоты, вовсе не обязательно на них жениться. Съезди-ка, друг мой, на своем замечательном осле к этой знатной даме и представь нас ей, да не забудь что я великий странствующий рыцарь дон Кихот Ламанчский, а ты мой верный оруженосец Санчо Панса. И вообще, нам всенепременно нужно только так и называть друг друга, а то весь наш стройный план рухнет, и прекрасные дамы наших сердец останутся на растерзание этого сановного еретика из Утебо.
   - Не говорите так, ваша милость, а то я сейчас же перережу всех этих соколятников вместе с соколами, - сказал Санчо, сжимая рукоять кинжала.
   Этого я пока не хотел, поэтому сказал примирительно:
   - Еще не время, Санчо! Поезжай же живее!
   Санчо поддал пятками осла и мигом очутился пред дамой. Тут же спрыгнув из седла и пав пред ней на колени, он громко возопил:
   - О прекраснейшая сеньора! Вон тот рыцарь странствующего ордена, который в награду за свои подвиги именуется доном Кихотом Ламанчским, а я являюсь его оруженосцем Санчо Пансой, просит ваше величество позволить ему всепокорнейше служить вам и выражает глубокую надежду, что вы, о прекраснейшая из прекраснейших, не откажите ему и тем самым не прогадаете, ибо второго такого храбреца и борца с несправедливостью, разыскать в целом свете не представляется возможным!
   Речь Санчо мне чрезвычайно понравилась. Я начинал все глубже погружаться в свою роль.
   Дама была слегка удивлена внезапным явлением. Она никак не могла понять, что нам от нее нужно. Наверное она тщетно искала в своей памяти названное имя, но не найдя похожего, решила, что ничего ужасного, от того что некто собирается ей "всепокорнейше служить" не произойдет и отвечала так:
   - Что ж, верный оруженосец, если ваш рыцарь так уж желает служить, так пусть служит! Как, ты сказал, его зовут?
   - Дон Кихот Ламанчский, ваша милость!
   Внезапно на ее челе сверкнула догадка и она, ни слова не говоря, развернувшись в седле и, призывно помахав свободной рукой, закричала:
   - Диего! Диего! Сюда и поскорее!
   От группы всадников отделился человек, видимо лакей, на серой лошади в коричневом костюме с желтыми рукавами и когда он поравнялся с дамой, та что-то тихо сказала ему на ухо, после чего Диего немедленно отбыл в одному ему известном направлении, а дама обратилась ко все еще стоящему на коленях Санчо:
   - Так что же вы ждете, милейший, зовите поскорее вашего знаменитого хозяина!
   Санчо мигом проделал обратный путь.
   Я все видел и слышал, но этикет требовал от меня выслушать ответ через оруженосца и поэтому, несмотря на то, что Санчо лишь бросил чуть слышно: "Просют!", некоторое время еще стоял и кивал ему, будто он говорил мне длинную речь.
   Наконец я тронул Росинанта и приблизился к даме. Желая слезть с седла, я нарочно зацепил ногу за стремя и в результате свалился на земь, а услужливый Росинант протащил меня по земле еще несколько шагов, прежде чем понял, что с его хозяином что-то не так. Высвободив зацепившуюся ногу, я с кряхтением поднялся, держась за поясницу, и поправил шлем-тазик, сползший мне на спину. Лицо мое было испачкано землей. Я не видел его, но чувствовал, что это так.
   Приосанившись, я важной походкой подошел к даме и прежде чем начать говорить, выплюнул изо рта пучок травы, оказавшейся там после падения.
   От такого зрелища дама тихонько прыснула, сдерживая свой смех. Смешки эхом прокатились через толпу соколятников, но меня это нисколько не смутило, и я заговорил:
   - О вы и только вы, достопочтенная сеньора, воплощение красоты и скромности, можете сделать счастливым бедного рыцаря!
   Если вы можете себе представить чумазое пугало в мятых и ржавых доспехах, с тазиком для бритья на голове, и произносящего столь высокопарные слова, и при этом вы сумеете не засмеяться, то можете собой гордиться - вы хорошо владеете собой. Дама же не владела собой столь совершенно как вы и поэтому прыснула хохотом, но, спохватившись, сделала серьезное лицо и спросила:
   - И коим же образом я могу сделать вас счастливым, бедный рыцарь?
   - Позволить служить вам, сеньорита!
   И я бросился лобызать даме руки, которые она испуганно и поспешно стала убирать, скорчив при этом брезгливую гримасу.
   Тем временем появилась еще одна группа всадников в сопровождении уже знакомого нам Диего на серой лошади. В центре этой группы находился господин в черном ропоне с большим вышитым воротником. Поверх ропона, на одно плечо, был наброшен небольшой и такой же черный плащ капита. На голове его красовалась черная высокая шляпа с маленькими полями, украшенная белым пером. Одежда господина, осанка, маленькие черная бородка и усики, а так же надменный взгляд близко посаженных глаз, выдавали в нем важного аристократа. Во всяком случае, считающего себя таковым. Ошибиться было нельзя - это был сам герцог Гвидо.
   Герцог с удивлением уставился на зрелище, действительно достойное удивления: какой-то безумец пытался облобызать руки его дамы, явно этим недовольной. Но тут я повернулся к нему лицом и скорчил приветливо-дурацкую улыбку. Герцог понял, что причиной нежелания дамы подать мне руку, было желание сохранить ее в чистоте. От этого ему сделалось смешно, и он захохотал, никого не стесняясь.
   - Премного польщен, что своим явлением, доставил вашей милости столь живую и явную радость,- учтиво вымолвил я, призвав на помощь все свое красноречие и склонившись в глубоком поклоне, - Позвольте представиться - дон Кихот Ламанчский, рыцарь странствующего ордена! Надеюсь, ваше величество, достопочтенный монсеньор, проявят ко мне снисхождения и не прогневаются на меня за то, что я посмел просить у сей дамы позволить мне служить ей?
   Герцог нахмурился, и спросил:
   - Так это вы, любезный, сломали одну из моих прекрасных мельниц? А знаете ли вы, что я обычно делаю с теми, кто портит мое имущество?!
   Герцог явно начинал распаляться, и я поспешил его успокоить:
   - О, милостивый монсеньор! Именно поэтому я и нахожусь здесь! Я прибыл сюда, чтобы нижайше испросить у вас прощения и позволить мне по мере возможности возместить вам столь серьезную утрату.
   И я вновь склонился перед ним, сдернув с головы свой тазик.
   Эти слова смягчили герцога, и он принялся с интересом меня разглядывать. Особенно его заинтересовал мой шрам над левым глазом, который теперь зиял во всей своей красе. По его лицу пробежала тень догадки, но мысли о деньгах, за которые он может продать старую, никому не нужную мельницу, победили в его голове, и он сказал:
   - И чем же, милейший вы собираетесь мне возместить, как вы изволили выразиться, утрату?
   - Золотыми эскудо, монсеньор! Только чистым золотом!...впрочем, если вы захотите моей крови, то извольте! Я готов!
   На его челе отразились терзания. По всей видимости, такая постановка вопроса застала его врасплох. Следуя своей порочной натуре, ему очень хотелось меня просто убить, но и золото не было для него пустым звуком. Внезапно лицо его озарилось мыслью. Он понял, что вначале нужно потребовать золото, а убить меня можно позже, а если поступить наоборот, то золото уже можно и не получить, поскольку неизвестно с собою ли оно у меня. Он мыслил как обыкновенный разбойник и я просто чувствовал это.
   - Что ж, любезный, - сказал он, - К чему мне ваша кровь? Я человек милостивый! К тому же не думаю, что за вашу кровь мне удастся купить новую мельницу.
   Он сделал паузу, и его хорошо обученное окружение послушно загоготало, словно дрессированные гуси.
   Довольный своей шуткой, он продолжил:
   - Посему я выбираю золото. Эта мельница была самой лучшей из всех моих многочисленных мельниц. Таких прекрасных мельниц, как эта, нету даже у Его Величества! - высокородный вельможа наивно набивал цену подобно рыночному торговцу, - Я возьму с вас немного - всего-... сто эскудо. Но, если у вас их нет, любезный... я пожалуй подумаю о второй части вашего предложения!
   И он с вежливой улыбкой взглянул мне в глаза. В этих глазах было все: жадность, жестокость, презрение к людям, самовлюбленность, гордыня - все человеческие пороки. Я не выдержал и отвел свой взгляд, боясь, что он увидит в нем всепоглощающую ненависть и сразу все поймет.
   Я молча сорвал из под панциря кошель, в котором было сто тридцать монет и протянул его герцогу. Тот едва заметным кивком головы дал команду слуге, который подскочил ко мне и выхватил кошелек. Он тут же его раскрыл и принялся пересчитывать содержимое.
   - Не трудись, любезный, - сказал я, - Там ровно сто тридцать эскудо!
   - Как видите, монсеньор, - обратился я к герцогу, - Я сполна оплатил вам свой долг, ибо на эти деньги вы еще сможете купить также и отряд мельников!
   И я вновь склонился в поклоне. Герцог был явно озадачен таким поворотом события. Он молчал, не зная, что сказать.
   Я продолжил:
   - И если вам будет угодно проявить ко мне хоть каплю той вселенской доброты, которую вы неустанно вокруг себя расточаете денно и нощно, то я осмелился бы нижайше просить вас теперь об одном пустяшном одолжении...
   - И каком же? - спросил герцог удивленно.
   - Служить вам! - и я опять отбил поклон, но уже не разгибался в ожидании ответа.
   С ответом герцог медлил. Возможно, в его голову закрались какие-то сомнения. Я молил господа, чтобы он согласился. Мне казалось, что я сделал все что мог, и я ума не мог приложить, как мне быть дальше, если герцог откажет. По всему выходило, что в этом случае нам с Санчо оставалось уповать лишь на грубую силу, то есть убить герцога прямо здесь и сейчас, чтоб не дать ему укрыться за стенами замка. А потом брать приступом замок. Вдвоем. Ясно, что мы не освободим Альдонсы при этом, но медлить дальше мы бы не смогли.
   Моя спина взмокла и ныла от неудобной позы. Взгляд мой упал на рукоять шпаги Диаса. Я начал прикидывать, как бы мне половчее приставить ее острие к груди герцога. Кажется, тот был без доспехов, хотя они могли быть под его ропоном.
   - Ну что ж любезный, - наконец заговорил герцог, - Мы сочтем за честь, если к нам присоединится столь благородный рыцарь э... дон... дон...
   - Дон Кихот Ламанчский! - отчеканил я с облегчением, разгибаясь.
   - Ах да! Дон Кихот Ламанчский! - провозгласил герцог, тем самым, отсрочив себе исполнение приговора.
   Его сотоварищи по охоте согласно загудели и закивали головами.
   С моего сердца свалился камень. Я расшаркался в благодарностях и осыпал герцога самыми изысканными комплиментами, на которые только был способен.
  

Глава девятнадцатая. В замке у герцога. Как мы с Санчо летали на волшебном коне.

  
   Охота закончилась быстро и, как я понял, не слишком удачно. Я не заметил дичи на седлах охотников, которую они обычно выставляют, таким образом, всем на показ, хотя ее и можно сложить в мешки. Но это обстоятельство их никак не расстраивало. Было похоже, что эта пестрая толпа собралась вместе вовсе не для охоты, а для некоего иного действа, возможно для пирушки в замке, так как после нескольких неудачных запусков соколов, все засобирались обратно.
   Всю дорогу к замку я старался изо всех сил. Я всячески веселил толпу своими россказнями о странствующих рыцарях, колдунах, великанах и дамах сердца. Вначале соколятники слушали с интересом и улыбками, но вскоре всем это наскучило, и на меня перестали обращать внимание. К счастью на дороге показалась почтовая карета в сопровождении нескольких всадников. Я решил еще раз повеселить толпу и, заявив, что вижу даму "плененную разбойниками", помчался ее освобождать. Я стал выкрикивать всадникам свои требования об освобождении "дамы". Те вначале никак не могли взять в толк, что же нужно этому чумазому чудаку, то есть мне, поскольку в карете ехал некий толстый господин, и никакой дамы не было и в помине. Однако, сообразив, что перед ними опасный сумасшедший, решили убрать меня со своей дороги от греха подальше, благо я спешился и этим облегчил им задачу. Пока я старательно изображал прекорявые приемы "фехтования" с одним из них, другой ударил меня сзади дубинкой и сбил с ног. Затем, попинав в назидательных целях меня ногами и пообещав в следующий раз уж точно отправить к моему прапрадедушке, всадники с каретой гордо удалились под гогот толпы соколятников.
   Я поднялся со стонами и кряхтением и, взобравшись на Росинанта, стал излагать свое видение происшедшего. В соответствии с ним, выходило, что я сражался со слугами колдуна Злосмрада, который заколдовал прекрасную даму, превратив ее в усатого толстяка. К тому же я уверял, что вышел победителем из этой стычки и теперь колдун наверняка одумается и освободит "прекрасную даму", предварительно расколдовав ее.
   Соколятники во главе с герцогом едва не повываливались из седел от смеха и герцог наверняка тогда подумал, что не ошибся в своем решении и новый шут вполне смешон, ну а коль скоро наскучит, то будет использован для иной пользы, о которой я тогда еще не догадывался.
   Вскоре показался замок. Это был, конечно, не Алькосар, что в Сеговии, но так же выглядел внушительно. Он представлял собой большое трехэтажное строение, фасад которого был обнесен каменной стеной, имеющей форму бортов корабля, сходящихся к носу. Эта стена образовывала внутренний дворик довольно приличного размера. Во всяком случае, вся наша толпа соколятников, а было нас человек тридцать, могли бы там свободно разместиться вместе с лошадьми и слугами. По краям стен, от мест, где они имели изгиб и начинали схождение в одну точку, были устроены две высокие башни, узкие в основании и широкие вверху, с небольшими оконцами. Башни эти могли быть жилыми, судя по размеру их верхних помещений, и имели одинаковые островерхие черепичные крыши, одна из которых заканчивалась длинным шпилем, а на другой шпиля не было. Стены сходились в одну точку - к третьей центральной башне, которая была ниже и шире первых двух и не имела крыши. По ее плоскому, зубчатому верху расхаживал человек в шлеме, блестящем на солнце - очевидно дозорный. Замок был сложен из серого глиняного кирпича и имел не слишком веселый вид. Все в точности сходилось с чертежами монсеньора де Лоренсо.
   Я с тревогой и волнением оглядывал башни, в надежде увидеть Альдонсу, но их окна были закрыты.
   Вся компания въехала в большие распахнутые ворота, устроенные в основании центральной башни. Возле ворот я заметил двух вооруженных людей.
   Внутренний двор был наполнен слугами в пестрых одеждах, ожидающими своих господ с охоты и бросившимися помогать им спешиться. Санчо так же последовал их примеру. Я было подумал вновь вывалится из седла, но оставил эту мысль, так как это могло показаться уж слишком ненатуральным и к тому же в образовавшейся суматохе вряд ли кто-то обратил бы на меня внимание.
   В основное строение замка вело широкое парадное крыльцо со ступенями, по краям которых стояли фигуры львов. Я никогда не видел живых львов, но их каменные изображения наполнили мое сердце жалостью к этим животным, настолько они были уродливы. А может быть я просто начинал ненавидеть все, что так или иначе было связанно с герцогом.
   Гостей пригласили в обеденный зал, который находился на втором этаже главного здания.
   - Прошу вас, победоносный рыцарь,- герцог лично провел меня вовнутрь, - Однако, милейший, вам не мешало бы омыть ваше чело, которое весьма запылилось от усердия во время подвигов.
   И он захохотал. Он относился ко мне как к шуту и меня это пока устраивало. Среди гостей тоже послышались смешки.
   Замок внутри был выложен каким-то желто-серым камнем, явно не мрамором. Перила лестницы с балясинами были и вовсе деревянными. Ковра на лестнице не было. Замок не шел ни в какое сравнение с домом монсеньора де Лоренцо. Не оставалось ни каких сомнений, от чего герцог так настырно преследовал Альдонсу. Ему нужны были деньги ее отца.
   Специальных комнат для омовения и отправления прочих надобностей в замке герцога не было. Меня, как и других гостей, пожелавших совершить омовение, провели на верхний этаж здания, и вывели прямо на стену замка. Все нечистоты здесь сливали просто со стены наружу, в остатки старого рва, давно засыпанного и заросшего травой. Я был удивлен такой неопрятностью, ибо в моем "имении" и то - имелось отхожее место в виде деревянного строения, стоящего в отдалении от дома, а умывал лицо и руки я с помощью глиняного кувшина, подвязанного в прихожей к потолку.
   После омовения нас проводили в зал. Зал представлял собой просторную комнату с двумя рядами колонн и полукруглыми окнами. Лестницы с двух сторон были отгорожены от него стенами и имели дверные проемы, завешанные красным бархатом. На стенах были приделаны подсвечники и висели портреты всевозможных, ужасных на лицо, дам и господ - очевидно предков хозяина. Стены были обиты противной желтой тканью, пол выложен цветной каменной плиткой, образовывавшей узоры в виде объемных кубов. Посреди зала стоял длинный стол, покрытый красной скатертью и стулья с высокими спинками. Стол был уставлен посудой, преимущественно глиняной и всевозможными угощениями.
   Герцог со своей дамой, которую так и не представил мне, уселся во главе стола и усадил меня справа от себя, от чего я решил, что мне отводится какая-то важная роль. В углу зала расположился небольшой оркестр, негромко исполняющий на виуэлах мелодию "Шел по Гранаде король мавританский". Начался обед.
   Пища не лезла мне в горло несмотря на то, что я опять забыл позавтракать и был ужасно голоден. Я выполнил самую трудную часть моего плана. Раньше мне казалось, что стоит лишь проникнуть в замок, и дальше дело с освобождением Альдонсы и Марии пойдет само собой. И вот я был здесь. Но теперь я ума не мог приложить о том, что же делать дальше. Санчо сказал, что их, возможно, держат в одной из высоких башен. Что ж, башни - место подходящее, для содержания узниц. Однако как убедиться, что они там? И самое главное: как их освободить?
   От этих мыслей у меня разболелась голова, и я решил для начала понаблюдать за гостями и выяснить, что они за люди.
   Герцог произнес несколько тостов в честь своих гостей, имен которых я никогда раньше не слыхал. В ответ прозвучали благодарности за прекрасную охоту и вообще за гостеприимство хозяев и "прекрасную Барбару" - как оказалось, так звали даму герцога. Я заметил, что герцог то и дело отдает жестами приказания слугам почаще подливать гостям вина и принялся сам с усердием за свою чашу. Однако, понимая, как необходимо мне сохранять трезвость ума, стал периодически отлучаться в уже знакомую мне дверь, ведущую на стену замка, дабы очистить желудок. Полностью избежать опьянения мне конечно не удалось и один раз в голове моей шевельнулась мысль просто проткнуть герцога шпагой, настолько близко я сидел от него, и разом покончить с этим делом, но восставший Разум быстро ее погасил. Через некоторое время часть гостей стала изрядно пьяна и я так же принялся изображать из себя крепко напившегося человека, благо мне это было совсем не трудно.
   Герцог решил устроить развлечение. Он поманил меня к себе пальцем:
   - Послушайте, милейший начал он, я должен сказать вам по секрету одну важную вещь! - и он по заговорщицки приложил палец к губам.
   Я выразил живейшее любопытство и, скорчив подобострастную улыбку, которая только и бывает у полоумных рыцарей, изрядно обпившихся вином, сказал:
   - Я весь во внимании, мой господин!
   Герцог принялся рассказывать мне басню о том, как уже знакомый нам обоим колдун Злосмрад, тот который превращал мельницы в великанов и наоборот, опять сотворил непотребную вещь - заколдовал двух дуэний в его замке. При словах о двух дуэньях я еще ближе подвинулся к герцогу, а тот меж тем нес свою околесицу дальше.
   Я все старался уловить главный смысл речи герцога, но никак не мог. В конце концов, я даже пару раз зевнул. Зевки мои подсказали герцогу, что нужно переходить к главному, иначе доблестный рыцарь вообще заснет прямо за столом и гости останутся без развлечения. Все в его рассказе свелось к тому, что мы с Санчо должны помочь расколдовать дуэний и для этого должны пролететь по воздуху на волшебном коне три тысячи миль до "королевства Кандайи" и тогда Злосмрад, подивившись нашей храбрости, расколдует дуэний.
   На мою осторожную просьбу взглянуть на заколдованных дуэний, в зал, по знаку герцога ввели двух здоровенных девиц с лицами, закрытыми платками. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не Альдонса и Мария и я утратил к ним интерес, даже узнав о сути колдовства, заключавшегося в том, что у несчастных якобы стали расти бороды.
   - Так пусть побреются, дьявол бы их задрал! - чуть было не ляпнул я герцогу, но спохватившись, молвил, - Ваша милость! А если я посмотрю вниз и упаду с этого вашего летающего коня. Как, кстати, его зовут?
   - Не волнуйтесь, о храбрый рыцарь! - в разговор включилась Барбара, - Вы не сможете посмотреть вниз потому, что вам завяжут глаза - это обязательное условие! А зовут летающего коня - Клавиленьо Быстроногий!
   Вокруг нас стояло уже с десяток прислушивающихся гостей в предвкушении веселого развлечения.
   Теперь мне стало все ясно: мне и Санчо завяжут глаза, посадят на какую-нибудь деревянную колоду и будут раскачивать ее, изображая "полет". Мы с Санчо должны в этот "полет" поверить и сообразно этому себя вести.
   - Ну что ж, полет, так полет, - подумал я, - Шпага при мне, кинжал тоже, я и с завязанными глазами смогу порубить вас как капусту, ежели что.
   А в слух я выкрикнул:
   - Я готов, о мои господа! Приказывайте! Где летающий конь!
   И все вокруг захохотали.
   Я сказал, что желаю лететь обязательно с оруженосцем и мне надо всенепременно повидаться с ним, потому, как он может испугаться и отказаться от этой рискованной затеи. Виданное ли дело! Летать на волшебных конях, да еще на целых три тысячи миль! Санчо хотели привести, но я настоял на том, что сам должен сходить за ним и поговорить наедине, дабы получить его согласие принять участие в столь опасной авантюре.
   На свидание с Санчо меня повели, как преступника, двое вооруженных стражников. Герцог боялся, чтоб я не сбежал. Глупец! Я с таким трудом проник в его логово!
   Я решил для себя, что не выйду из замка, иначе как с Альдонсой, Марией и Санчо.
   Меж тем мы спустились в подвал и меня провели по полутемному коридору, имеющему несколько дверей по обе стороны, и освещаемому тут и там редкими свечами. Стражник отворил одну из дверей и оттуда донеслись веселые голоса. Похоже, что там тоже шла пирушка, но только для слуг. Он выкрикнул в дверь:
   - Слуга сеньора дона Кихота Ламанчского!
   Ему пришлось повторить свой призыв еще пару раз, пока не явился Санчо. Он покачивался из стороны в сторону и пытался что-то напевать. При этом глаза его были совершенно ясными и светились холодной злобой.
   - Послушай, любезный друг Санчо! - я положил руку ему на плечо и заглянул в его глаза, - Нам с тобой предстоит преувлекательнейшее путешествие! Скажи мне: ты любишь путешествовать?
   - Путешествовать? О да, хозяин! А куда мы едем?
   - Мы не едем, мы летим!
   - Чего?
   - Мы летим, на волшебном коне по воздуху! Скажи, ты не боишься летать на волшебных конях?
   - Ни капельки!!! - Санчо так закричал, что в комнате все замолчали, а я отшатнулся от него.
   - Очень рад, мой дорогой, но зачем же так орать мне на ухо?
   - А чтоб у вас, ваша милость, не возникло на этот счет сомнений! - и Санчо скорчил улыбку.
   Стражники ухмылялись, слушая наш разговор. Санчо повернулся к одному из них и сказал:
   - Ну и где твой конь, болван?
   Оскорбленный стражник дернулся к рукоятке своей шпаги, но вовремя спохватился, вспомнив отданные ему приказания, и лишь молча указал рукой направление, в котором нам нужно было идти. Я взял Санчо под руку, и мы поплелись по коридору, раскачиваясь как два деревенских пьянчужки.
   На верху лестницы, ведущей из подвала, я увидел две ноги, которые при ближайшем рассмотрении оказались ногами еще одного человека, с которым мы с Санчо так желали повидаться. Это был ни кто иной, как Хорхе. Он стоял на верху лестницы, уперев руки в бока и молча сверлил нас тяжелым взглядом. Санчо тоже увидел его.
   Не знаю, на что тогда рассчитывал Хорхе, но его явление не произвело на нас никакого впечатления. Во-первых, мы были готовы встретить его в замке, во-вторых, мы уже изрядно привыкли к взятой на себя роли комедиантов, в-третьих, мы уже выпили некоторое количество вина, которое и помогало нам сохранять невозмутимый вид.
   Мы поднимались вверх по лестнице, но Хорхе и не думал уступать нам дорогу. В конце концов, мы уткнулись в него.
   Санчо посмотрел на него прищуренным взглядом и обратился к стражникам, указывая на Хорхе:
   - Это что, и есть ваш летающий конь?
   Хорхе схватил Санчо за грудки, но я перехватил его руки с криками:
   - Да как вы смеете сеньор? Это мой оруженосец! Я вызываю вас на дуэль!
   Стражники тут же втиснулись между нами и один из них что-то горячо зашептал Хорхе на ухо. Я услыхал только: "...приказ самого хозяина!".
   Хорхе с досадой выпустил Санчо и, сыпя проклятьями, рванулся на второй этаж. Мы не спеша, поплелись следом.
   - Однако горячие у вас летающие кони! - начал Санчо попрекать охранника, - Я еще не успел на него взобраться, а он уже лезет в драку! Надо бы его как следует объездить... вернее - облетать!
   И он засмеялся, довольный своей шуткой.
   - Я бы советовал тебе попридержать язык! - отвечал ему стражник, - Это наш начальник стражи, и если ты попадешься ему в руки...
   - Ну что ж ты меня не предупредил, милейший, - продолжал издеваться Санчо, - А я то думал, что это конь! Спьяну то ведь и спутать можно! Ведь как похож, подлец!
   Когда мы поднялись на верх, герцога уже не было. Видно Хорхе утащил его в кулуары для разговора. Мы принялись усаживаться за стол и наливать сами себе в кубки, как простолюдины. Толпа с ухмылками смотрела на нас. Мы подняли с Санчо наши кубки и я сказал:
   - Во славу милостивейшего и мудрейшего хозяина этого прекрасного дома!
   Тут из за красной шторы выскочили герцог с Хорхе, и я воздел к ним кубок. То же сделали и гости, повторяя мои слова и кланяясь герцогу. Мы все отхлебнули вина в его славу и я закричал:
   - Так, где же конь наш? Ведите нас немедля, мы готовы!
   Радостные возгласы подхватили мой призыв. Герцог взял меня под руку и повел вниз. Вся толпа направилась за нами. Санчо тащил с собой бутыль с вином и куриную ногу, которые прихватил на герцогском столе.
   Герцог вел нас через двор к одной из башен, в основании которой была дверь. Тут же один из слуг со всех ног бросился ее отворять, отстегнув от пояса большую связку ключей. Внутри башни оказалась винтовая лестница, ведущая вверх, но с противоположной стороны от первой двери была еще одна дверь, за которой оказался сад, обнесенный забором примерно в полтора человеческих роста.
   Я прикинул, что в случае надобности без труда смогу перелезть через этот забор, но тут мне завязали глаза. Повязка была неплотной, и я видел то, что было у меня под ногами.
   Нас повели в глубь сада, где должно быть, и был "волшебный конь". Как я и предполагал, "конем" оказалось толстое бревно, опертое на две колоды, которое использовалось в качестве скамейки. Меня и Санчо усадили верхом на это бревно. Затем четверо стражников его аккуратно приподняли и начали раскачивать, изображая "полет". Тут же явились еще двое слуг, притащившие с собою кузнечные меха среднего размера и принялись ими обдувать нас, изображая ветер - видимо полеты на волшебных конях были поставлены здесь на широкую ногу. Толпа ревела от смеха, а мы с Санчо изо всех сил цеплялись за гладкое бревно, не желая с него свалиться, и иногда покрикивали "от страха". Пару раз я чуть не соскользнул с бревна и был вынужден обнять его обеими руками, дабы удержаться, что привело толпу гостей в дикий восторг. Стражники вначале раскачивали нас довольно резво, но потом, по мере истощения их сил, движения становились все более слабыми и похожими на конвульсии одержимых бесами. Смех так же начал понемногу утихать и гости принялись развлекать себя разговорами, не обращая на нас внимание. Герцог решил прервать наш "полет" и запыхавшиеся стражники с большим облегчением опустили наше бревно на место. Нам помогли спуститься и вновь повели к двери башни, где сняли повязки.
   - Храбрый рыцарь! - обратился ко мне герцог, - Вы с честью вынесли испытание! Колдун Злосмрад пал от испуга, узнав о вашем приближении и теперь нет нужды лететь в королевство Кандайю, ибо дуэньи уже расколдованы!
   Его слова потонули в хохоте гостей. Они опять потянулись в обеденный зал, где тем временем произошла смена блюд. Санчо был отпущен и я остался в пустом дворе вместе с герцогом и Хорхе. Герцог решил учинить мне допрос. Он указал на мой шрам:
   - Скажите мне, о храбрый рыцарь, где вы заработали эту отметину? Наверняка во время одного из своих подвигов?
   - О да, ваша милость, - ответствовал я ему, - Мне сказали, что я спас от великана одну дуэнью, и он огрел меня за это по лбу своею палицей. О, если бы не мой шлем, моя голова разлетелась бы на мелкие осколки! К несчастию случилось так, что этот негодяй отшиб мне всю память, и я почти ничего не помню из своего прошлого. Помню только, что я благородный рыцарь из Ламанчи и с тех пор я ищу того великана, чтобы отомстить ему. Кто ж знал, ваша милость, что вместо него окажется ваша мельница? Это все подлое колдовство!
   Я говорил это заплетающимся языком и слегка покачиваясь. Я понимал, что после разговора с Хорхе герцог будет относиться ко мне, мягко говоря, с недоверием и всячески изображал из себя крепко выпившего безобидного дурака.
   - А скажите, милейший, имя Альдонсы де Лоренцо вам ничего не говорит? - герцог пристально уставился на меня своими злобными глазами.
   Я перестал раскачиваться:
   - Альдонсы де Лоренцо? Что-то не припомню. Кажется, так звали лошадь Амадиса Галльского? Или я что-то перепутал? - и я также посмотрел ему в глаза.
   - Ваша милость! - вмешался Хорхе, - Не слушайте его, он все врет! Позвольте мне поговорить с ним по-своему!
   И Хорхе схватил меня за верхний вырез панциря. Я начал вяло протестовать:
   - Ваша милость! Что здесь происходит? Кто этот почтенный сеньор и что ему от меня надо?
   - Оставьте его, Хорхе! - и герцог ухватил Хорхе за руку.
   Тот нехотя отпустил меня. Герцог оттащил его за руку в сторону и они стали о чем-то шептаться. Я стоял, раскачиваясь и ворча себе под нос слова возмущения.
   Наконец герцог приблизился ко мне:
   - Любезный друг мой, храбрый рыцарь! Хочу сделать вам одно предложение. Если вы действительно храбрый рыцарь, а не самозванец...
   При этих словах я выпятил вперед грудь и сильно стукнул себя кулаком по железному нагруднику, от чего едва не упал, поскользнувшись на кучке лошадиного навоза.
   - О да, да! - продолжал герцог, - Вы действительно храбрый рыцарь! Так вот! Я хочу предложить вам настоящее путешествие в королевство Кандайю!
   - Опять верхом на Кла-кла-виленьо Быстроногом? - спросил я, запинаясь.
   - Нет, любезный. Сейчас я вам все покажу!
   Хорхе во время этого разговора недовольно сопел и прохаживался возле нас.
  

Глава двадцатая. Тайна башни со шпилем.

  
   Герцог взял меня под руку и потащил обратно в башню, через которую мы только что ходили в сад. Над этой башней торчал железный шпиль. Хорхе поплелся следом.
   В голове моей мелькнула мысль, что они собираются меня убить, но я отогнал ее, поскольку было бы опрометчиво со стороны герцога рассчитывать в этом деле только на силы Хорхе. Самого герцога я не воспринимал как серьёзного бойца - вельможи такого сана шпагу обычно носят лишь для украшения, ибо слишком ленивы для овладения всеми тонкостями фехтования.
   Поднявшись по винтовой лестнице, мы оказались на самом верху. Лестница вывела нас в небольшую комнату - прихожую, стена которой отгораживала основной зал башни. Герцог достал ключ. Я был удивлен, что он сам открывает узкую дверь, а не вызвал для этого ключника. Дверь неслышно распахнулась - ее петли были обильно смазаны.
   Мы оказались в просторном зале без перекрытия. Снизу были видны вздымающиеся к верху стропила остроконечной крыши, густо перешитые поперечными досками. Я выглянул в окно и посмотрел на двор замка, по которому сновали слуги. Потом я оглядел зал. Это был не простой зал, в нем было устроено нечто напоминающее пыточную камеру, однако весьма необычную.
   Возле стены зала стоял большой дощатый стол, на котором были сделаны углубления для укладывания рук, ног и головы, и пристегивания их ремнями. Обычно, если человека привязывают к такому столу для пыток, углубления делают из дерева. У Иоганна, лекаря ландскнехтов, я видел кресло с такими углублениями, для закрепления раненного во время лечения. В том кресле углубления были заделаны мягкими полосками из овчины, дабы человек не поранил себе конечности о твердое дерево. У стола же герцога это все оказалось тоже обито, но ... медными пластинами. Я никак не мог понять для чего. Чтоб доставить большие мучения? Но тогда проще было бы утыкать все гвоздями!
   Еще больше я удивился, когда заметил, что все эти медные пластины соединены между собою цепями, присоединенными кольцом к одной большой цепи, уходящей под крышу башни.
   - Это колдовское приспособление, для путешествия в королевство Кайдайю! - прервал мои раздумья герцог - Оно досталось мне от поверженного Злосмрада. Вы ляжете сюда, - он указал на стол, - Мы закрепим ваши руки и ноги, чтоб вы не упали, во время полета. Затем я поверну вот эту ручку...
   Герцог потянул за железный штырь, приделанный к низу бревна, которое за верхний конец было подвешено к потолку на трех канатах. Бревно повернулось, словно вороток колодца, и другой штырь, медный, вбитый поперек в его верхнюю часть, соединился со штырем, свисающим с потолка и уходящим вверх в самый центр крыши. Продолжением его, по-видимому, и был шпиль башни.
   - ...и вы помчитесь быстрее ветра!
   Герцог улыбался, а я ровным счетом ничего не мог понять. Вся эта затея мне не нравилась и я догадывался, что все эти хитроумные приспособления являются воплощением какого-то зловещего замысла, и от этого мне было не по себе.
   - Я согласен! - сказал я неожиданно для себя, - И когда же я отправлюсь в это путешествие?
   - Очень рад, о храбрый рыцарь! Вот теперь я вижу, что вы настоящий храбрец! - и довольный герцог засмеялся, - Но это будет не сейчас, друг мой, не сейчас. Позже. Возможно завтра!
   И он потянул меня за локоть к выходу. Хорхе так же улыбался. Его улыбка была мстительно-зловещей.
   - Странно! - подумал я, - За что же так ненавидит меня Хорхе? Только за то, что Альдонса выбрала меня, а не его? И за это он готов меня убить? И что же он получит взамен? Неужто он надеется, что избавившись от меня, он получит Альдонсу? Ведь герцог считает ее своей собственностью. А может быть он надеется прикончить заодно и герцога?
   Эта мысль показалась мне интересной. Я решил попробовать выудить у герцога хоть что-то:
   - А почему не сейчас, ваша светлость? Мне хочется прямо сейчас! Я человек, ужасно жадный до всякого рода приключений! - и я полез на стол.
   - Однако же, любезный! Экий вы нетерпеливый, говорят же вам - не сейчас! - герцог начал терять терпение, но еще пытался сохранить дружелюбный тон.
   - Но почему??? - и я уселся на столе, разведя в стороны руки, изображая крайнее удивление.
   - Да потому! - вскричал герцог, потеряв терпение, - Что для этого нам нужна гроза! А сейчас грозы нет! Понимаете вы это? Дырявая ваша башка!?
   - Гроза!? - только тут я внимательно посмотрел на медную цепь, тянущуюся от стола к тому самому штырю в верхней части бревна, который при повороте соприкасался со стержнем шпиля башни. Внезапно я все понял. Мороз прошел по моей спине - звенья цепи были местами оплавлены.
   - Ну что вы там расселись?!- негодовал тем временем герцог, - Пойдемте вниз! Нас давно уже ждут!
   Меня словно ветром сдуло со стола. Мы направились вниз и вновь присоединились к компании пирующих.
  

Глава двадцать первая. В которой я представляюсь следователем Святой Инквизиции и пытаюсь спасти сам себя.

  
   Веселье продолжалось до глубокой ночи. Обессилившие гости постепенно стали расползаться по комнатам, которые были устроены для них на верхнем этаже. Меня так же провели в крохотную спаленку с довольно приличной постелью, на которую я и взгромоздился, не разоблачаясь и не сняв сапог.
   Сон не шел ко мне. В голове моей ворочались мысли. Было совершенно ясно, что Альдонса находится в замке. Но в какой его части? Санчо говорил, что узницы содержатся в башне. Их всего две, в одной из них я уже побывал, значит Альдонса во второй башне. Нужно было что-то делать. Причем именно сейчас, пока темно и большинство обитателей замка спит. Если случится гроза, герцог потащит меня в башню, в которой меня убьет небесный огонь - молния, а он и его гости будут с любопытством наблюдать, как я буду мучиться. В том, что он уготовил мне именно такую участь, я не сомневался. В университете нам не только рассказывали о небесном огне, как об одном из чудес Господних, но упомянули так же и о том, каким образом этот огонь убивает несчастных, рискнувших к нему прикоснуться. Я вскочил с постели и начал ходить взад-вперед, но у меня ничего не вышло ввиду малых размеров моей спальни. Я приоткрыл дверь и выглянул наружу.
   В коридоре над свечкой клевал носом слуга, который тотчас бросился ко мне. Снизу доносились голоса и смех еще не угомонившихся гостей.
   - Я желаю видеть моего оруженосца Санчо Пансу!
   - Я сейчас его позову! - слуга бросился бежать, но я поймал его за пояс и притянул к себе.
   - Нет, я хочу сам пойти к нему!
   - Но, ваша милость, вам не следует утруждать себя!
   Этот парень, возможно, получил указание не пускать гостей бродить по замку и поэтому никак не хотел уступать мне. Я решил изобразить разгневавшегося сеньора. В конце-концов шутом я был только для герцога и его гостей, но не для слуг. Я схватил его за сюртук и пригвоздил к стене:
   - А я желаю сам пройти к нему! Ты меня понял, любезный?
   И я сунул ему под нос золотой. С одной стороны внутри слуги боролись страх передо мной и жадность, с другой стороны страх перед хозяином. Победили первые. Наверное потому, что их было двое против одного. Он схватил золотой эскудо и взял с меня клятвенное обещание, что я не буду показываться на глаза герцогу и охране.
   - Ну разумеется, милейший! - успокоил его я, и он подробно рассказал, как попасть незамеченным в подвал, где обычно находились слуги.
   В доме герцога были, как водится, две лестницы. Одна для сеньоров, вторая, похуже, о которой не мог знать монсеньор де Лоренцо, для слуг. К этой лестнице вела маленькая дверца в конце коридора, к которой я и направился.
   Без приключений мне удалось спуститься в подвал, в уже знакомый тусклый коридор, свечи в котором почти догорели. Я заглянул в комнату, где недавно пировали слуги, но там Санчо не оказалось. Заглядывая в одну дверь за другой, я увидел его, сидящим за столом на кухне, в компании двух слуг. Я прошел к ним и Санчо, обрадованный моим появлением, представил мне Хуана и Пабло и поведал историю их знакомства. История эта заключалась в том, что стражник хотел наказать Хуана за какую-то провинность, а Санчо, по своей привычке влез в это дело, чем конечно мог погубить все наше предприятие, но не погубил, а наоборот, приблизил к счастливому завершению, хоть и получил при этом от стражника тумаков вместо Хуана.
   Зная вовсе не кроткий нрав Санчо и то, что он может зарезать своего недруга так же легко и быстро, словно это цыпленок, я подивился его выдержке.
   Хуан служил при кухне на различных работах, а второй слуга, его брат Пабло, оказался человеком совершенно интересным для нашего с Санчо дела. Он был ключником и я узнал в нем человека, открывавшего гостям проход в сад через башню. Несмотря на то, что парни были братьями, они были не похожи друг на друга. Я испросил у них разрешения присоединиться к компании, чем привел братьев в большое волнение и суету, поскольку им раньше не приходилось сиживать за одним столом с сеньором. Я как мог, успокоил их, и проникшись еще большим уважением к Санчо, они вновь уселись за стол. Мне так же была предложена кружка вина, от которой я не посмел отказаться.
   Хуан все время рассказывал про свою семью. Пабло, напротив, больше сидел и молчал.
   Они все дивились тому, что дворянин сел с ними за один стол и пьет вино, как с равными.
   - Вот, что друзья! - сказал я им, когда Хуан завел рассказ про своего сына в третий раз, - У меня есть к вам небольшое дельце, пообещайте, что не откажете мне.
   Пабло заволновался и заерзал, предчувствуя недоброе, а Хуан с интересом уставился на меня.
   - Мне нужны ключи от замка.
   - Но, ваша милость, меня за такие дела просто забьет до смерти начальник стражи! - Пабло весь побелел от страха.
   - Во-первых, ключи я тебе верну очень скоро. Во-вторых, не волнуйся о начальнике стражи! Скоро его здесь не станет.
   - Слава Богу! - почти хором воскликнули братья.
   - В-третьих, ты не можешь мне отказать - я следователь Святой Инквизиции и нахожусь здесь для расследования дела о ереси. Или вы, милейшие, так же еретики?
   Краем взгляда я заметил, как глаза Санчо округлились, но он быстро совладал с собою.
   Мысль назваться следователем Святой Инквизиции пришла в мою голову на ходу, и я сам подивился своей способности так складно врать - видимо сказывались частые упражнения в безумстве.
   Однако мои слова подействовали, и трясущиеся братья изо всех сил замотали головами и стали открещиваться от ереси, о которой по замку видимо давно ходили слухи. Скорее всего все здешние обитатели давно ожидали сюда визита инквизиции и посему мои слова не вызвали у братьев ни малейших сомнений. Это придало мне уверенности:
   - Вы должны знать, - продолжал я, насупив брови, - Что тот, кто противится Святой Инквизиции в ее борьбе с еретичеством путем укрывания еретиков или недонесения об их деяниях, тот сам становится еретиком!
   Братья были ни живы, ни мертвы. Санчо так же с выпученными глазами смотрел на меня.
   - В-четвертых! - мой голос звучал подобно металлу и я полностью вошел в роль инквизитора,- Я уполномочен Святой Церковью всячески поощрять тех, кто оказывает ей всемерную помощь в ее богоугодном деле!
   И я выложил на стол два золотых эскудо. Испуг братьев сменился восхищением и радостью, и они затараторили о своей верности Святой Католической Церкви, доставая из под нечистых рубах нательные крестики и целуя их.
   -Тихо! - зашикал я на них, - Моя миссия секретна! Ключи!
   Зыркая по сторонам испуганными глазами, Пабло завозился и тяжелая связка перекочевала ко мне под столом.
   Далее Пабло начал шепотом рассказывать о предназначении ключей. Таким образом, рухнул мой самый простой план освободить Альдонсу - ключей от второй башни у Пабло не оказалось. Еще Пабло поведал, что туда носят еду и вход всегда охраняют два сменяющихся стражника. Сомнений больше не было. Но что же делать дальше?
   Я сидел, удрученный утерей такой легкой возможности освободить наших возлюбленных. Двое стражников не представляли для нас серьезного препятствия, но Пабло сказал, что все двери и замки здесь очень прочные. Да я и сам это видел.
   Санчо начал расспрашивать братьев о каком-нибудь инструменте, подобного тяжелому молоту или железному пруту, коими можно сломать дверь, но те не знали, где его достать. В конце концов, они пообещали Санчо достать инструмент к завтрашнему вечеру.
   Я подумал, что если днем разразиться гроза, а тому были все приметы, то я до вечера просто не доживу. И тогда в моей голове родилась очередная спасительная мысль.
   Я еще раз расспросил Пабло о ключах от башни со шпилем и как туда незаметно пройти, и покинул своих новых друзей.
   Оказалось, что в конце подвального коридора, есть дверца, ведущая наружу замка. Она закрывалась изнутри на засов и предназначалась для работников вроде Хуана, выносящих из кухни помои. Я направился туда.
   Засов легко открылся и я оказался с наружи задней части замка. Вокруг было темно и я присел у стены, просидев некоторое время, пока глаза мои не привыкли к темноте и вслушиваясь в тишину ночи. Но ночь была тиха и безмятежна. Дальше действовать было легко. Не без страха получить сверху за шиворот порцию нечистот, я обогнул замок и оказался у стены, огораживающей сад, в котором мы с Санчо летали на "волшебном коне". Перемахнув в два счета через забор, я подскочил к двери башни.
   С немалым трудом отыскав замочную скважину, я вставил в нее ключ, указанный Пабло и отпер дверь. Изнутри повеяло сыростью.
   Я двинулся ощупью по знакомой уже винтовой лестнице, опасаясь свалиться вниз. Внутри башни было совершенно темно. Лишь сквозь маленькие окошки пробивался тусклый свет факелов, горящих на внутреннем дворе.
   Наконец-то я добрался до прихожей и принялся отпирать верхнюю дверь. Она поддалась легко, и я вновь оказался в зале, в котором герцог умерщвлял несчастных небесным огнем с помощью своего хитроумного приспособления. Теперь было понятно, куда исчезали крестьяне окрестных сел. Они погибали в страшных муках на забаву этому чудовищу. Я поёжился, представив эту картину. Однако надо было действовать быстро.
   Глаза мои уже привыкли к темноте, и я без труда нашел большое медное кольцо, к которому сходились мелкие цепи от зажимов стола, и к которому крепилась главная цепь, уходящая вверх к самому шпилю башни. Я достал кинжал и принялся разгибать кольцо. После некоторых трудов мне удалось отсоединить от кольца большую цепь и одну из малых. Эту малую цепь я одним концом соединил с большой цепью, удлинив ее таким образом, а другим ее концом плотно обмотал железный рычаг, за который герцог поворачивал висящее бревно. Теперь, при повороте бревна небесный огонь направлялся по большой цепи не к столу, на котором должен был вскоре лежать я, а к рукояти бревна, то есть к тому, кто будет его поворачивать. Я твердо знал, что небесный огонь любит железо, медь и мокрые вещи, но совершенно равнодушен к сухим дереву, канатам, ткани, а так же коже. Потому-то и соединял хитроумный герцог стол со шпилем башни только через сухое деревянное бревно, опасаясь как бы самому не стать жертвой огня Господня. Но я должен был быть хитрее герцога, чтобы выжить.
   Я закончил тем, что вымазал пылью и укутал паутиной, которая здесь висела в изобилии, место соединения железного ворота с цепью и подвязал соединяющее кольцо к большой цепи обрывком сухой веревки от своих доспехов, дабы создать иллюзию, что ничего не тронуто. В довершение я подрезал крепильные ремни на столе.
   Довольный своей работой, я без помех проделал обратный путь и вернул ключи Пабло, у которого гора с плеч свалилась.
   Так же без помех я добрался до своей спальни и впервые за несколько дней заснул как убитый.
  

Глава двадцать вторая. О том, как свершилось Божье правосудие.

  
   К своему удивлению, я проспал до вечера следующего дня. Когда слуга разбудил меня, уже темнело и я принялся бранить его, думая что сейчас ранее утро. Слуга сообщил мне, что меня хочет видеть герцог. В это время до нас донесся раскат грома. Я все понял. Представление начиналось.
   Наскоро омыв лицо, и приведя себя в порядок, я спустился к герцогу, который восседал на своем месте в обеденном зале, в окружении гостей.
   - А вот и наш храбрый рыцарь! - приветствовал он меня.
   Я направился прямо к нему и заявил о своей готовности сейчас же лететь в Кандайю. Мне была предложена чаша вина, но я отказался, боясь, что во избежание неожиданностей с моей стороны, герцог захочет опоить меня каким-нибудь зельем, дабы парализовать мою волю. За окном громыхнуло еще раз. Это привело гостей в большое возбуждение. Только тут я заметил, что все они были одеты в черные плащи с капюшонами.
   - Наверное, это одежда от дождя, - подумал я.
   Мы двинулись в башню. На улице уже шел приличный дождь, и мы все успели промокнуть, пока добежали до башни. Дверь была заранее отперта и внутри ее были зажжены факелы, освещающие лестницу. Дверь, ведущая в верхний зал, была так же распахнута и гости один за другим стали протискиваться в нее, становясь без суеты и толчеи у круглой стены. Каждый из них, по-видимому, знал свое место, от чего я сделал вывод, что они бывали здесь не раз и являлись соучастниками преступлений герцога. Барбара так же была здесь. Под ее черным, блестящем от дождевых капель, плащом, виднелось роскошное платье желтого шелка.
   Герцог подвел меня к столу и, дождавшись, пока все гости займут зрительские места, начал свою речь:
   - Итак, друзья мои, сейчас сей храбрый рыцарь, дон Кихот Ламанчский, отправится в королевство Кайдайю с помощью вот этого волшебного средства!
   И он указал на стол.
   - Прошлый раз он уже летал туда на волшебном коне, - послышались смешки, - Но не долетел, а теперь уж точно долетит! ...А где его слуга?
   Я начал раскланивался с гостями, показывая, что именно я являюсь этим храбрым рыцарем, и краем глаза заметил Хорхе, возникшего за спиной герцога.
   - Его скоро приведут, ваша светлость! - Хорхе явно был взволнован, но пытался изобразить уверенность.
   - Что ж, приступим! Прошу вас, храбрый рыцарь!
   - У меня есть одна маленькая просьба, ваша милость, - обратился я к герцогу.
   - Какая же? - насторожился он.
   - Я покорнейше бы просил вас, не привязывать мою голову. Видите ли, мне еще ни разу не приходилось летать таким волшебным образом, и я хотел бы иметь возможность видеть все происходящее вокруг, дабы потом суметь написать об этом книгу, которая бы стала предметом зависти всех сочинителей и странствующих рыцарей.
   - Ну что ж, - герцог снисходительно улыбнулся, - Я думаю, мы исполним эту просьбу храброго рыцаря. Не правда ли, дамы и господа?
   - Исполним! Исполним! - весело загудела толпа.
   И я полез на стол. После закрепления ремней на моих руках и ногах, Герцог вновь обратился к собравшимся:
   - Итак, друзья мои, пришло время!
   Все присутствующие достали из-под плащей черные свечи и принялись их зажигать от фонаря, услужливо поданного Хорхе. Свечи были сделаны из воска с добавлением какой-то черной краски, поэтому при горении потрескивали и воняли чем-то резким и неприятным, но это не смущало присутствующих. Тут же на двери зала была нарисована мелом перевернутая пентаграмма и герцогу подали какую-то книгу. Он начал читать:
   - Retap retson! Iuq se ni sileac!
   - Что вы сказали...? - хотел было спросить я, но внезапная догадка осенила мое чело, - Эти люди поклоняются Люциферу! А герцог читает библию наоборот! Retap retson! Это же Pater noster!
   Я взглянул на цепь, которая тянулась сверху к рукоятке бревна. Все было на месте. Увлеченный дьявольским обрядом, герцог не заметил подмены. Хвала Господу! Он сильнее Люцифера!
   Однако страх проник в мое сознание. Я боялся, что мог ошибиться и сделать что-то неправильно и сейчас, в скором времени, молния таки сожжет меня. Я не боялся смерти. Я знал, что на небе, рядом с ангелами, метающими молнии, сейчас были души моей матери, моего капитана и моих погибших кавалеристов. Я чувствовал их взгляды на себе и я просил их:
   - Эй ребята, не толпитесь так, а то толкнете Серафима в локоть и он метнет молнию не туда куда надо. А ведь я тогда не спасу Альдонсу!
   Только это беспокоило меня тогда. Но был еще проклятый Люцифер, силы которого полнились молитвами мерзавцев, стоящих вокруг меня. И я решил уничтожить силу их молитву:
   - Pater noster! - начал я, беззвучно шевеля губами, - Qui es in caelis. Sanctificetur nomen tuum! Adveniat regnum tuum!
   Удары моего сердца слились в непрерывный гул и я, забыв слова молитвы, продолжал ее своими словами:
   - Не дай пропасть, Отче, от рук нечестивцев-дьяволопоклонников! Не за себя прошу, Отче! Хочу души невинные спасти от этих чудовищ! Помоги мне, Отче! Помоги!
   Все озарилось голубым светом и страшный грохот раздался снаружи.
   - Пора! - крикнул герцог, и, схватившись за рукоять бревна, начал его медленно поворачивать.
   Я зажмурился от страха. Я уповал лишь на то, что если мне суждено быть сожженным небесным огнем, то герцогу так же достанется часть его силы, достаточной для того, чтоб он из этой башни отправился прямо в Ад. А уж с Хорхе Санчо разберется и без меня.
   Тем временем раздалось легкое потрескивание с жужжанием, едва различимое от шума ливня за окнами.
   Я открыл глаза и поразился увиденному - возле бревна стоял герцог, держась за железную рукоять и весь трясся как в лихорадке. Голова его задралась вверх и тоже тряслась. Я не видел его лица, поскольку находился сзади от него, но, судя по всему, оно вряд ли было радостным. До меня донесся жуткий хрип. Цепь по всей длине своей вибрировала и испускала голубые искры. Присутствующие остолбенели от такого зрелища и не могли ни вымолвить слово, ни сдвинуться с места.
   Колени герцога стали подгибаться и он начал медленно оседать на пол. Как только колени коснулись пола, его тело выгнулось дугой и одежда вспыхнула.
   Толпа ахнула и в ужасе отшатнулась.
   Огонь распространялся с неимоверной скоростью. Вот уже вся фигура превратилась в сплошной факел и запылало бревно. Куски горящей одежды стали падать на пол.
   Я в ужасе изо всех сил дернул руками. Надрезанные ремни лопнули. Ремни на ногах никак не хотели рваться и я начал их кромсать, выхватив кинжал.
   Тело герцога между тем упало на пол и продолжало гореть. Загорелся так же деревянный настил. Один из канатов, удерживающих под потолком бревно, оборвался, и оно рухнуло на гостей. Раздались вопли. Гости вышли из оцепенения и в ужасе стали спасаться бегством, но дверь была узкой и возле нее образовался затор. Башня была наполнена криками, огнем, дымом, топотом и звуками борьбы.
   Обо мне все враз забыли. Я мигом слетел со стола, не желая больше испытывать судьбу. Огонь бушевал во всю. Почти все деревянные предметы, которые были в башне, уже пылали.
   Я понимал, что выбраться через дверь, забитую телами кричащих гостей не удастся, и рванулся к окну. Путь мне заслонила какая-то фигура в черном. Я столкнулся лицом к лицу с Хорхе.
   - Куда собрался, приятель? - Хорхе выхватил шпагу.
   Я отскочил и то же выхватил свою.
   - Лучше спасайся, Хорхе! Мы сейчас все сгорим! - крикнул я ему, но Хорхе сделал выпад.
   Я увернулся и начал отступать. Хорхе наседал, то и дело делая выпады, которые я отбивал кинжалом, пытаясь захватить его шпагу. Для боя нам не хватало места - комната была забита мечущимися гостями. Хорхе, с искаженным от бешенства лицом, начал пытаться зарубить меня, но я отбивал его удары и шпага Хорхе разила гостей. Гости стали еще сильнее кричать и метаться. Их крик слился в единый безумный вой обреченных людей.
   Дышать стало совершенно невозможно и жар съедал мое лицо. Начала загораться одежда на людях. Наконец мне удалось оттолкнуть Хорхе и пробиться к окну.
   Высунувшись из окна, я нащупал рукой узкий карниз, проходящий под окном и опоясывающий башню. Медлить было нельзя, и я полез на карниз, ухватившись рукой за проем окна, рискуя при этом свалиться вниз и разбиться. Но у меня не было выбора. Все тело мое дрожало от увиденного и пережитого. Правый рукав мой начал дымиться, и я принялся колотить им по мокрой стене башни. Снаружи бушевал настоящий ливень. Холодная вода полилась мне за воротник и принесла облегчение. Отдышавшись, я начал медленно двигаться по карнизу. Из окна повалил густой дым. Вопли не смолкали. Внезапно в окне появилась черная фигура. Человека разрывало от кашля. Он так же как и я, схватился за оконный проем и вылез на карниз. В темноте невозможно было разобрать его лица. Я двигался очень медленно, боясь поскользнуться и упасть. Правой рукой я нащупывал щели и выступы в стене, хватался за них, и лишь тогда делал несколько маленьких шажков ногами поочередно. Вой мечущихся гостей стих, приглушенный каменной стеной. Я беззвучно читал молитву одними губами.
   Так медленно я продвинулся до следующего окна, которое выходило в маленькую прихожую башни, откуда начинался спуск по лестнице. Сквозь него были видны отблески пожара.
   Осторожно заглянув в него, я увидел страшное зрелище: дверной проем был наглухо забит застрявшими людьми. Одни из них стояли, прижатые к дверным косякам, другие лежали под ними друг на друге, словно слоеный пирог. Вся эта масса шевелилась от напирающих сзади. Кто-то пытался вылезть по живой куче, но сзади уже по нему полз следующий. Остатки проема двери, сквозь который было видно бушующее в башне пламя, постепенно заполнялись руками и головами, которые беспорядочно метались, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Наконец они полностью заполнили проем двери и стало темно. Снизу на лестнице башни послышался топот и я поспешил миновать окно. На помощь погибающим мчались стражники. Они пытались за руки выдергивать из двери застрявших людей. Но у них ничего не получалось. Я не стал смотреть на эту жуткую картину, и двинулся дальше. Меня терзала мысль о том, что молния может ударить и в башню Альдонсы.
   Наконец мне удалось добраться до стены, примыкающей к башне и я спрыгнул на ее деревянные подмостки. Некоторое время я лежал и пытался отдышаться. Ливень не прекращался, и я промок до нитки. Наконец, почувствовав себя увереннее, я встал и двинулся по стене к смотровой башне. Оглянувшись, я не увидел человека, который шел по карнизу за мной.
  

Глава двадцать третья - последняя. Спасение.

  
   В сторожевой башне никого не оказалось. По-видимому, все бросились на пожар, и я без помех спустился во двор. Нужно было действовать быстро. Я побежал к башне Альдонсы. Дверь у ее подножия оказалась не заперта и я начал подниматься по лестнице, стараясь не шуметь. Однако вскоре я услыхал мощные удары и догадался, что это Санчо ломает дверь принесенным инструментом.
   Действительно, на верху Санчо колотил по железному засову тяжелым молотом. Засов был закрыт здоровенным висячим замком. Засов трещал, но еще держался. Рядом валялись два заколотых стражника. Я тронул Санчо за плечо. Тот сначала схватил кинжал, а потом бросился меня обнимать и причитать:
   - О какое счастье, мой господин! Я так волновался за вас! Эта проклятая дверь... еще немного!
   Я схватил железный прут, лежащий тут же, и что есть силы вогнал его в дужку замка:
   - Бей! - крикнул я Санчо, указывая на свободный конец прута.
   Санчо ударил и прут зашел глубже. Затем мы вместе навались на него, дверь заскрипела, раздался хруст. Засов поддался и мы с Санчо грохнулись на пол. Быстро подскочив, Санчо добил злосчастный засов, повисший на последнем штыре, и распахнул дверь. Мы вошли.
   В полумраке комнаты ничего не было видно.
   - Альдонса! - позвал я, - Альдонса, это я!
   - Фелиппе? - послышался робкий вопрос.
   Я разглядел ее фигуру. Она стояла в двух шагах от меня, замахнувшись тяжелым медным подсвечником.
   - Альдонса! Это я! Это мы!
   Подсвечник с грохотом рухнул на пол и Альдонса повисла у меня на шее ни жива, ни мертва.
   Санчо с Марией также присоединились к нам, добавив силы нашим объятиям. Мы обнимались, смеялись и плакали одновременно, и никак не могли поверить нашему счастью.
   Альдонса наконец-то обрела дар речи и начала ощупывать меня с вопросами:
   - Ты не ранен? Я слышала крики! Господи! Как я тебя ждала!
   Пришлось в двух словах изложить всем присутствующим историю, происшедшую в башне напротив.
   - Господь все видит! - назидательно заключил Санчо, - Надо убираться отсюда поскорее!
   И мы бросились вниз по лестнице - прочь из этого проклятого замка.
   Внизу послышались шаги и кашель. Санчо закрыл фонарь плащом.
   Шаги, чередующиеся с кашлем, приближались и в темноте появилась чья-то фигура.
   - Не прячьтесь, я знаю, что вы здесь! - сказала фигура, и я узнал Хорхе.
   - А где ж нам еще быть? - сказал Санчо и открыл фонарь, - Иди-ка сюда, конь волшебный, я на тебе полетаю.
   И Санчо поиграл в воздухе шпагой. Хорхе стоял в изодранной дымящейся одежде с черным закопченным лицом, сжимая в руке оружие.
   - Послушай, Хорхе! - сказал я, - Все кончено! Герцог мертв и тебя больше никто не будет скрывать от правосудия! Покайся! И может быть, ты будешь прощен.
   - Покаяться? Да плевать мне на прощение! Кха-кха! - Хорхе закашлялся, - Эта женщина принадлежит мне! И всех, кто станет на моей дороге, я убью!
   - Что я слышу? - я был поражен услышанным,- А не ты ли, приятель, помог герцогу похитить ее? И для чего? Чтобы этот полоумный еретик и дьяволопоклонник женился на ней насильно и унаследовал деньги ее отца! Ты сам отдал ее в руки своего негодного хозяина!
   - Ну и что? А у меня не было выбора! Она посмела отвергнуть меня! Ты правильно сказал, что герцогу не нужна эта глупая и самодовольная курица, ему хватало и Барбары! Ему нужны были только деньги! И он бы, в конце-концов, отправил бы Альдонсу на тот стол, на котором только что лежал ты. Вот тут бы и сыграла моя карта! Кха-кха! Я нужен ему! И смог бы уговорить отдать ее мне! Кха-Кха!
   Кашель сотрясал фигуру Хорхе.
   Я не знал, что ответить. С такой чудовищной подлостью я встречался впервые в жизни! Насильно отдать любимую женщину другому для того, чтобы, когда она станет более ненужной, попытаться сделать ее своей? Опять таки насильно!
   И тут я понял. Я понял, что Хорхе никогда не был счастлив и даже не понимает, что это такое. Рассчитывать прожить жизнь с женщиной, которая ненавидит его, которую ему просто отдали за ненадобностью, подобно вышедшей из употребления вещи, и желать этого больше всего на свете? Как он будет смотреть каждый день в ее глаза, как сможет он жить в доме, в котором правит ненависть и жажда мести, что будет с детьми от такого союза? Брак по расчету так же далек от любви. Но там хотя бы есть взаимное согласие и желание жертвовать свободой ради денег. Но брак, построенный на насилии и ненависти, обрекает его участников только на муки!
   Внезапно мне стало жаль Хорхе. Я взглянул на него другими глазами:
   - Ты сумасшедший, Хорхе! Как можно рассчитывать жить с женщиной, которая тебя ненавидит?
   - Уйди с дороги, Кехана! Я не нуждаюсь в исповедниках! Эта женщина - моя!
   - Ну тогда иди сюда, и возьми ее, - сказал я ледяным тоном. Он начинал меня злить. Теперь мне захотелось убить его.
   Хорхе сделал резкий выпад, но я увернулся и сделал выпад в свою очередь. Хорхе парировал удар. Разгорелась борьба. Внезапно в голове моей всплыли строки молитвы:
   - ...и прощай нам грехи наши, как мы прощаем..., - и кончик моей шпаги задрожал в нерешительности.
   - Это ангел божий шлет мне совет, - прошептал я, и остановил свой выпад. С этого момента я стал только защищаться.
   Хорхе все атаковал и атаковал, но мне было несложно отбивать его удары. Я находился выше его на лестнице, к тому же у меня был мой кинжал и я мог работать поочередно двумя руками. Хорхе явно выдыхался и его мучил кашель. Он успел изрядно наглотаться дыма. Движения его становились все более вялыми. Наконец мне удалось зажать кинжалом его шпагу. Он никак не хотел ее выпускать, и я ударил его витым эфесом шпаги в лицо. Он все еще держался за свою шпагу и мне пришлось повторять свои удары пока он не выпустил ее окончательно. Хорхе свалился на ступеньки и более не шевелился, лишь тяжело дышал. Лицо его было разбито в кровь. Я сломал ногой его шпагу на ступеньке и сбросил ее части вниз.
   Хорхе заморгал, силясь прийти в себя.
   - Позвольте, ваша милость? - в руке Санчо тускло блеснуло лезвие кинжала.
   Альдонса выступила вперед:
   - Нет, Алехандро! Смертей на сегодня достаточно! Господь сам распорядится - кому жить, а кому умереть!
   Я обратился к Хорхе:
   - Господь дарует тебе жизнь, он остановил мою руку. Тебе дается шанс спасти свою Душу! Покайся! Еще есть время. Когда ты предстанешь пред Господом, кается будет уже поздно. Запомни это!
   На поясе Хорхе я нашел ключи, которые и прихватил с собой.
   И мы двинулись вниз. Кашель Хорхе постепенно стихал. Мы вышли во двор замка, который оказался залит светом от пожара. Вся соседняя башня была объята огнем несмотря на дождь.
   Он мощными струями вырывался из узких окон и пробивался тут и там сквозь остроконечную крышу. Раскаленная черепица постепенно сыпалась вниз и рассыпалась огненным дождем на мелкие искры. По двору метались перепуганные стражники и слуги. Один из них, заметив нашу странную процессию попытался было приблизиться, но Санчо погрозил ему шпагой и тот счел за благо исчезнуть.
   Санчо провел нас сквозь главное здание к конюшне, которая, была пристроена сбоку, и мы стали седлать испуганных лошадей. Гроза не прекращала бушевать. Конюшня то и дело озарялась вспышками молний и сотрясалась раскатами грома. Нам стоило больших трудов успокоить и заседлать лошадей, и мы поторопились побыстрее покинуть это проклятое место.
   Наконец мы выехали за ворота, которые оказались открытыми нараспашку, так как через них таскали воду из ручья. Слуги и стражники носились с ведрами как одержимые, совершенно не понимая, что им ни за что не потушить такой пожар.
   Никто не пытался остановить нас и мы двинулись прочь. За лошадью Санчо тащился привязанный на веревке ослик. Я далеко зашвырнул ключи, отнятые у Хорхе. Я хотел избавиться от проклятых вещей из проклятого замка. Гроза и ливень продолжали бушевать, но мы не обращали на них никакого внимания.
   Внезапно необычайно яркая вспышка осветила нас сзади, слившись с сильнейшим ударом грома. Лошади шарахнулись в разные стороны и мы едва удержались в седлах. Оглянувшись, мы увидели яркий огонь в том месте, где был шпиль горящей башни. Башня вспучилась и стала разлетаться в разные стороны на мелкие осколки, распираемая изнутри огненным шаром, который, расширившись до изрядного размера, стал подниматься вверх, постепенно угасая. От башни осталась лишь часть искалеченного основания и огонь начал стихать.
   - Свершилось Божье правосудие, - сказал Санчо и осенил себя крестным знаменем.
   Мы последовали его примеру.
   Постепенно ливень стал уменьшаться. Небо посерело и на востоке забрезжил рассвет. Мы молча раскачивались в седлах, насквозь промокшие и продрогшие, пораженные увиденным и пережитым, но безмерно счастливые. Навстречу нам восходило Солнце, уже осветившее шпили сарагоского собора Нуэстра Сеньора дель Пилар.
   Маленький ослик, не спеша, трусил за нами.
  

Эпилог. О том, кого я встретил вчера.

  
   С тех пор прошло много лет. Я и не думал, что Господь позволит мне дожить до таких седин. Наверное, это благодарность за сожжение мною толпы дьяволопоклонников. Однако, без Его помощи у меня ничего бы не вышло, ведь я лишь скромно подправил Его Карающую Длань!
   Дальнейшая моя жизнь ничем назидательным и поучительным не отличается, разве что, за исключением нашего путешествия в Индию, но я не хочу сейчас об этом рассказывать.
   Я, понятное дело, женился на Альдонсе, а Санчо на Марии. Счастливый монсеньор де Лоренцо тот час же на радостях подарил мне значительную часть своих владений, и я сделался важным сеньором. По обоюдному согласию мы с Альдонсой наделили землей и Санчо с Марией, выхлопотав перед Его Величеством для них негромкий титул, и с тех пор они уже не были ничьими слугами, а сделались нашими добрыми друзьями, коими они и так всегда были.
   История с герцогом не получила большой огласки, так как бросала тень на высшую знать Империи. Вместе с герцогом в башне сгорело несколько важных персон, упоминать теперь о которых нет никакого смысла. Сейчас об этом уже все позабыли.
   Альдонса родила мне пятерых детей, между которыми мы разделили наше громадное наследство. Дети наши живут счастливо и наплодили нам такое количество внуков, что я даже сбился со счету.
   Альдонса и Мария предпочитают проводить время в сарагоском доме монсеньора де Лоренцо, который сам уже давно в Раю, а мы с Санчо, любим наведываться в Собрадьель, дабы убраться подальше от пристальных взглядов наших женушек и покуролесить как в былые времена. Мы все так же громим постоялые дворы и мельницы при большом стечении зрителей. Но их хозяева только рады этому и сами зазывают нас к себе, поскольку мы никого не обижаем и за все свои чудачества платим сполна.
   К тому же наши "безумства" способствую большому притоку зевак, от которых у "громимых" нами заведений только прибыль растет.
   Вчера нам повстречался некий молодой сочинитель, назвавшийся доном Мигелем, не то Сааведой, не то Сааведрой - я плохо запомнил его имя. Направляясь на службу, в полк де Монкады, что в настоящее время квартирует в Италии, дон Мигель решил отобедать в нашем любимом постоялом дворе. Предстоящее его место службы взбудоражило во мне и Санчо воспоминания и мы пристали к дону Мигелю с расспросами. К несчастию, он ничего не знал о нынешнем положении армии Его Величества в Италии, поскольку только лишь намеревался туда отправиться.
   Зато выяснилось, что дон Мигель примерно год служил у посла Папы, монсеньора Джулио Аквавива-и-Арагона.
   Отзывался он о монсеньоре Джулио с большим уважением и мог говорить о нем бесконечно долго, от чего меня стало клонить в сон. Но рассказ о том, как в детстве этот достопочтенный монсеньор пас овец и был бит своим хозяином, заставил меня проснуться. Далее выяснилось, что с небес Господь послал несчастному монсеньору, тогда еще пастушку-сироте, в помощь ангела с крыльями на сияющем коне, который поразил его обидчика в чело и умчал его за горы в прекрасный город Геную, где монсеньору Джулио и пришла в голову естественная мысль посвятить свою дальнейшую жизнь служению Господу. Догадка поразила меня: "Джулио", "пастух", был "бит хозяином", "поразил в чело". Да ведь это же лигурийский мальчик Джулио, который на палочках считал овец! Я спросил дона Мигеля:
   - А в каком возрасте пребывает ныне достойнейший монсеньор Джулио Аквавива-и-Арагон?
   - В почтенном, любезный дон Кихот, в почтенном. Однако помоложе вашего, эдак лет на пятнадцать- двадцать, - ответствовал дон Мигель.
   Более сомнений быть не могло.
   От моих расспросов встрепенулся и Санчо, доселе мирно дремавший за кружкой арагонского. Историю про пастушка Джулио он слыхал от меня так часто, что когда я заводил об этом рассказ вновь, он начинал корчиться, будто у него ныли зубы.
   Однако теперь хитрющая улыбка скользнула и пропала на его широком лице. Он с серьезно-озабоченным видом принялся ощупывать мою спину.
   - Что ищет там мой друг Санчо? - спросил я.
   - Ангельские крылья! Что же еще, мой сеньор?
   - Ах ты, мерзавец! Как смеешь ты кощунствовать? - я схватил его за загривок и принялся трясти, но не слишком удачно, потому что оба мы свалились на пол, сцепившись как две старые черепахи, не поделившие капустный лист.
   Ввиду преклонного возраста и обильной пищи, щедро сдобренной вином, движения наши потеряли былую силу и быстроту. При этом мы издавали звуки, похожие на гоготание подавившихся гусей.
   Это привело в неописуемый восторг всех присутствующих, давно скучавших по нашим очередным "безумствам". Все вскочили со своих мест и принялись всячески нас подбадривать и раззадоривать. Поднялся невообразимый гвалт.
   Лишь Дон Мигель с удрученным видом наблюдал за возней двух седовласых старцев на грязном полу, окончательно уверовав в наше сумасшествие, о котором был премного наслышан.
   Изрядно извозившись в грязи и обессилев от борьбы, мы наконец-то поднялись и снова подсели к дону Мигелю, который теперь заметно нас сторонился. Но мы повели беседу так, будто ничего не произошло и его расстроенные чувства постепенно пришли в порядок.
   Теперь он заявил, что хочет написать книгу о странствующих рыцарях.
   Я возразил ему:
   - Да не воспримет сказанное мною за обиду достопочтенный дон Мигель, но таких книг и без него уже написаны целые горы, и жизни не хватит все их прочесть. К чему писать еще одну?
   Но тут дон Мигель хитро улыбнулся и очень подробно принялся расспрашивать нас о наших "подвигах".
   С его стороны это было крайне неосторожно, поскольку он попал на благодатную почву.
   Расстались мы за полночь, но дон Мигель не выглядел усталым, чего нельзя было сказать обо мне. Санчо же давно храпел, умостившись на лавке.
   Дон Мигель даже записал кое-что из рассказанного мною, благо у хозяина двора нашлись перо и бумага. От предложения остановиться в моем имении в Собрадьеле он отказался, сославшись на необходимость скорейшего прибытия в полк.
   Расстались мы вполне довольные друг другом.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"