Если чёрное угрюмое небо плещется в твоих глазах, если грязные слова больно бьющими горошинами вылетают из твоего рта, - я знаю, к тебе опять не приходил Тот, Который.
Ни разу я не смог увидеть его хотя бы издали, сколько бы не прятался в парадной напротив нашего дома. Часами я торчал на пахнущей мочой и горем лестнице, а ты думала, что я тружусь во славу семейного бюджета... И ждала Того, Который.
Он чертовски умён и изворотлив. Он, вероятно, экстрасенс. Или маг. Иначе откуда он всегда знает, караулю я его или нет?
Когда я устаю от охоты на Того, Который, я еду в свою старенькую комнатку в коммуналке и сплю без твоей/нашей уютно-пошлой квартирки и смотрю сны-ужастики на внутренней стенке собственного черепа. А потом приходит липкий страх после ушедших липких снов. И моя больная (болеющая, болящая) голова продолжает оставаться вместилищем ужасов.
Но сами по себе ужасы не опасны. Они похожи на мёртвых (абортированных?) детей. Это до крайности противно, но вполне реалистично. И я думаю о том, что ужасы тоже реалистичны, хотя и не реальны. Поэтому они способны приносить всего лишь тревогу, но никак не жажду драки. А что может тревога? Разве что выбросить тебя из окна... И нет в бесконечном полёте самоубийцы ни ужасов, ни боли, ни горестей, ни радостей. Правда, есть сострадание. Жалость к тем, кто остался по ту сторону окна и тупо плачет. Слёзы прожигают дорожки на их резиновых щеках, они пьют за здоровье покойника и трахаются без оргазмов...
А тот, кто слетел головой вниз, радостно размазывает мозги по асфальту, а значит, обретает голову и душу. Ведь мёртвая душа нежнее больной. Больная душа свободнее здоровой. Здоровая душа - отсутствие души.
Сам я никогда не летал. Я много раз думал о манящем пространстве окна, когда вспоминал, что живу на восьмом этаже.
Восьмая нота... Восьмой цвет в радуге... Восьмое чудо света... Восьмая нянька, не виноватая, что дитя осталось без глаза... Восьмой холм, на котором не построили Рим... Восьмой день недели... Восьмое Марта... Вилка: два удара - восемь дырок... Моя восьмиметровая комнатка на восьмом этаже... Они напишут, что я выбросился в окно в восемь утра...
И тогда Тот, Который будет любить тебя абсолютно разными способами на глазах абсолютно равнодушных зрителей, в число которых войдут с течением времени все: родители, дети соседей, продавцы в магазинах, таможенники и даже изрядно удалённый от Земли космонавт, который будет пялиться на нашу планету в свой идиотский антителескоп.
Удерживает ли меня в рамках окна эта картинка? И удержит ли? Хотя бы до тех пор, когда я смогу наплевать на Того, Который. И на тебя. Ведь я знаю, что такое наплевательство...
Вчера я ненавидел людей за то, что они распяли Христа. Сегодня я ненавижу людей за то, что они в него веруют. Завтра мне будет наплевать на христианство и на людей. Значит, наплевательство и есть любовь?
Эта смазливая сучка говорит, что её муженёк-неврастеник называет меня "Тот, Который". Она услышала эту славную кликуху из его педерастического рта, когда он сам с собой разговаривал во сне.
Сколько раз я зарекался заморачиваться с замужними тёлками! Но, блин, похоже, это судьба у меня такая: как только какая-нибудь крошка пробежится по моей душонке в мини-юбке, и я, соответственно, со всей дури ломанусь за ней... Хлоп! Она оказывается замужней.
Мне давно уже не в кайф строить из себя Дон Жуана. Я нормальный бездарный полуспившийся музыкант, получающий от своего кабацкого лабания вполне достаточную сумму не только для себя, любимого, но и для какой-то потенциальной жёнушки. (А та денежка, которую я вкладываю в джин и коньяк, вкладывалась бы в детишек и отращивание пуза.)
Она спрашивает меня, зачем я столько пью. И я объясняю ей: я не пью для "настроения". Я не пью, чтобы "поправить голову". Я не пью "за компанию", "по праздникам", "под обед" и "для аппетита". Я не пью, чтобы "расслабиться" и не пью "для храбрости". Очень хотелось бы ляпнуть, что я вообще собираюсь завязать, но это не правда. Я буду пить дальше. Буду пить, чтобы не повеситься.
Раньше я умел летать в музыке. Теперь я научился уныло бултыхаться в болоте похмелья и мелких проблем социума. Мой мир всё больше разваливается и становится похожим на её. От этого в голове бьются голоса чужих людей, я их боюсь, но, тем не менее, постепенно к ним привыкаю. И я ещё помню то время, когда эти проклятые голоса жили себе спокойно в ящиках теле и радиоприёмников. Они лезли в мою голову, но не осмеливались поселиться в ней...
И я ныряю в водку. Я уплываю. Я вовсе не "пьянствую" и не "алкоголизируюсь". Мягкая вода уносит жажду новых мыслей и старых переживаний. Если я сдуру приплыву обратно (брошу пить), вода перестанет быть мягкой, перестанет тащить моё тело в проклятое будущее. Тогда я утону.
Сегодня она ночует у меня, и нам нет надобности остерегаться её полунормального муженька. Крик её оргазма растёкся по обоям, она мерзко всхлипнула и заснула.
Я открываю окно в весеннюю ночь, я вижу, как строго вертикально падают снежинки. Бог отказывается говорить со мной под грохот снежинок. Бог любит тишину и не любит весну, перемешанную с водкой и сексом. После водки и секса Бог всегда молчит. Я закрываю окно и вижу, что траектория снежинок изменилась: танец чертей в пространстве по ту сторону стекла. Мне хочется ткнуть в бок сопящую во сне чужую жену и тихо ей пожаловаться: "Снежинки падают убитыми под Ватерлоо лошадьми... Я хочу спать..."
Голоса, которые сопровождают фильмы-ужастики с внутренней стороны моего черепа, знают всё. Они знают, где найти загадочного и неуловимого Того, Который. Он прятался от меня среди сгнивших батонов и хлебов сгоревшей булочной на углу моей и не моей улиц, он кривлялся из окон летящих в счастливое никуда трамваев. Я почти настиг его в павильоне со смеющимися игровыми автоматами, но он улизнул, превратившись в дождь выигранных кем-то жетонов... И если он - выигрыш, значит он умеет быть игрушкой, и моя дорога скорби приведёт меня в счастье детства, в мир игрушечных паравозиков, танков, солдатиков и развратных кукол...
Продавщица в "Детском Мире" была похожа на кого-то из расстрелянных революционерами-монархистами женщин. Я понял, что она мертва, когда жёлтый плюшевый медведь признался ей в любви (в очень грубой, кстати, форме), а она никак на это не отреагировала. Я купил этого медведя и дома сделал ему вскрытие. Но он тоже был мёртв. Я открыл форточку, чтобы морозный воздух сохранил его внутренности, но прилетели воробьи и принесли лето. Медведь сгнил, потому что предводителем воробьиной стаи была продавщица из "Детского Мира". Она сказала мне, что я обречён жить в жаре и не видеть осени, пока не найду рифму к слову "лето".
Я стал искать. Я просил слово "берёза", чтобы оно стало рифмоваться, но оно не хотело. Кстати, и остальные слова тоже не хотели. В прошлой жизни (до появления Того, Который) я бросил курить, и наверное поэтому слово "сигарета" согласилось рифмоваться. В моей комнате запахло табаком. Я вспомнил: точно так же пахла сера, когда ко мне приходил Дьявол. Он хотел, чтобы я пошёл к нему работать Богом и обещал заставить рифмоваться слова "лето" и "берёза". Но я отказался. Мне не нужны такие дурацкие рифмы.
Я начинаю осознавать правоту муженька этой сучки. Хочу я этого или нет, но я - Тот, Который. И я живу в этом больном городе, где только и можно выжить, если ты - Тот, Который...
А по утрам город похож на созревший прыщ. Дома медленно наполняются людским гноем, он копится и зудит на теле Земли, туго загримированной плохим асфальтом. Прыщ болит и прорывается. Гной выходит с кровью, гной растекается по улицам-морщинам. Гной смахивают тампоны автобусов-троллейбусов-трамваев, ранка на Лице Земли болит не переставая, но уже не наполнена изнуряющим зудом.
Утро в городе - несчастье по определению. Если ты алкоголик, ты мучаешься похмельем, если ты уживаешься с социумом, тебе нужно на работу (или на её поиски), если тебе не повезло, и ты не стал ни тем, ни другим - ты поэт. Музыкант. Художник. Творец, мать твою... А значит ты вдвойне несчастен, так как кончилась очередная псевдоромантическая ночь. Впрочем, ты можешь с восторгом идиота воспевать утреннюю зарю. Нет, дружок, ты не станешь трубадуром, ты не станешь графоманом.
Зато по утрам я способен любить эту сучку. (Ведь её нет рядом со мной, так почему же мне не любить её?) Я способен любить её голос. Он принадлежит только мне. Когда я сижу в бесконечном пространстве своей комнатки, она поёт для меня (для Того, Который!) поминальные свадебные песни. Впрочем, в этой комнатке живут ещё какие-то люди, но они не слышат её. А когда я передаю им мелодии её песен, их руки тянутся к Звонящему Монстру. Их руки хватают Звонящего Монстра за спиралевидный член и кто-то кричит в этот член... А потом приезжают новые люди, и я еду с ними. Я буду сидеть в ограниченном пространстве огромной палаты и не услышу её голос. Может быть я не услышу вообще ничего. Когда она не поёт, мир умирает. И в нём нету звуков... Безмолвные танцы моих похорон и ваших рождений...
- Нет, доктор, мы не расписаны... Скажем так: я его гражданская жена. И я люблю его. Я не знаю, как давно у него стало появляться это состояние... То есть, то, что вы так корректно называете "некоторыми отклонениями"... Да, он всегда был несколько странным, но мне кажется, что писатель, поэт, музыкант, в общем-то, и должен быть таким... Но кто бы мог подумать, что он вот так "расщепится" на две личности и будет одновременно видеть себя и моим мужем, и моим любовником...
Считается, что теперь я знаю: Тот, Который не существует. Ах, милый доктор, мне нравится уверять вас в критике к доставшемуся мне заболеванию. Одного вы, милый доктор, не учитываете: я каждую ночь лежу на спине и вижу на грязном потолке огненные буквы ответов на свои вопросы. Вот и сейчас, когда вы мирно спите где-то далеко от родного дурдома, я смотрю в трещины краски на потолке и вспоминаю уничтоженные мной воплощения Того, Который.
Первым был парикмахер. Я зашёл в этот чёртов салон и сразу понял: он - слуга Того, Который.
Я не подал виду. У меня даже хватило сил восхищаться сотворённой им причёской. А ещё через день я тихо проводил его домой. Я нагнал его в парадной и мягко перерезал ему горло. Я забрал его бумажник: пусть думают про банальное ограбление... Потом был этот проклятый навязчивый официант. Мерзкая тварь! И ещё продавец (или грузчик?) в нашей булочной... И ещё, и ещё, и ещё... Но я всегда был осторожен, я знал о своей миссии, я знал, что истинный Бог сохранит меня, убережёт от Того, Который и от его слуг.
Скоро вы выпишите меня, мой милый доктор, и я снова буду вести свой одинокий бой с Тем, Который...