Аннотация: "Может это и была моя незаметная роль в жизни - посадить дерево, - думал старик.
Мысли о Жизни и мысли о Смерти - Замкнутый Круг.
От автора.
ДЕРЕВО
Всё в округе спряталось от невыносимого солнца, которое поставило себе цель - испепелить все живое на маленьком и беззащитном клочке земли. Птицы, размявшие звонкие голоса утром, сейчас сидели в тени с плохим настроением и пережидали нашествие жары. Даже козы, без которых пустырь терял тусклые краски жизни, наблюдали за происходящим с близ находящегося кустарника дерезы, решив, лучше поколоть бока, чем сжариться заживо. Их присутствие в колючей массе шипов, выдавал лишь колокольчик на белой шее, у одной из них, который был как предатель, своим мелодичным звоном докладывая о местонахождении "рогатого братства", не давая им скрыться и погулять подольше. Многочисленные попытки скинуть "стукача", результат не дали и коза смирилась с этой неприятной участью, лишь, с изредка поглядывала на него большими глазами, с белыми, длинными ресницами.
Яков сел на землю, спрятав влажное от пота тело под единственным на пустыре деревом. Ветки дуба, дарили долгожданную в знойный день прохладу, свежесть и защиту от солнца. Прислонившись спиной к могучему стволу, Яков почувствовал, что находиться под защитой доброго и немого великана, который всегда помогал нуждающимся в помощи, при этом, ничего не беря взамен. Он положил палку, служившую ему опорой, около себя, и сделал глубокий выдох.
- Ох! Жарковато сегодня, - сказал он, допивая последние капли тёплой воды, которая успела нагреться, хотя и находилась ещё пол часа назад в тёмном, глубоком колодце. Мягкая вода - лимфа матушки земли, утоляла жажду ненадолго, но всё-таки.
Старая, наклонившаяся к земле, изба Якова, доживала остатки долгой жизни, в ста метрах от дуба, где сидел старик. Фундамента не было видно и деревянные, подтрухшие подоконники уже поравнялись с землёй, которая как замедленный пылесос, втягивала дом и его содержимое, в свой пылевой мешок. Черепица на крыше обросла зеленым мхом и в некоторых её местах, тянули к солнцу свои любопытные головки и стебельки, полевые цветы и трава, семена которых занёс, вездесущий ветер. Одно окно было забито досками и со стороны, стена напоминала, лицо одноглазого старого пирата, повидавшего в своей жизни, много боёв и приключений.
Окинув взглядом пустырь, Яков присутствие коз не обнаружил, но через мгновение, как бы читая мысли старика, колокольчик-предатель сделал своё "грязное" дело, и старик умиротворённый и довольный, потянулся в карман штанов за табачком, растущим около дома, "с легкой хозяйской руки". Сделанная из обрывка газеты самокрутка, при попытке её поджечь, сначала загорелась маленьким огоньком, а потом выпустила клубок белого, едкого дыма, который как бы в отместку за поджог, попал Якову в глаз, заставив его прищуриться.
- Спасибо тебе, что ты у меня есть..., - с благодарностью и грустью в голосе произнес старик, и, положив крупную сморщенную ладонь на ствол дерева, погладил его. - Прячешь вон меня, оберегаешь старое тело от жары...
Дуб издал звук, скрипя ветками, похожий на слово "привет" и закрыл Якова ещё плотнее, своими зелёными листьями.
Старик иногда разговаривал с деревом, любя его за то, что оно всегда выслушает длинные, житейские терзания души. Жизнь жучков, муравьев и птиц, бурлящая между листьев и длинных, глубоких складок коры, его не смущала. Они всегда были чем-то заняты, и им некогда было слушать, о чём Яков разговаривает. Но старик на них не обижался, а только радовался и понимал, глядя на их интересную жизнь.
- Ох! Только ты у меня остался, один... на всём белом свете, - покачав седой головой, негромко сказал Яков, и нотка ностальгического настроения промелькнула в покрытых морщинами глазах и плавно зазвучала тонкой, вибрирующей струной, в старом, больном сердце.
Яков, после смерти матери и отца, так и не смог жениться и "наладить" свою личную жизнь. Родители умерли, когда ему исполнилось двадцать пять лет и с тех пор он кружит в лабиринте жизни, с одним выходом - родной дом.
Семейные отношения с женщинами никогда не затягивались и он в очередной раз, оставался один. Детей у него не было, из-за перенесённой в молодости, простудной болезни простатит, которая избавила возможность дать своё отчество и фамилию, наследникам.
Со временем, с возрастом, женой его стало Одиночество. Эта жена, не заметно женившая Якова на себе, была тихая и кроткая; её не было видно; ей не нужно дарить цветы и подарки; она не "устраивала сцен"; не говорила сколько, когда и с кем можно выпить; ей не нужно было врать и придумывать драматические эпизоды; она прощала измены, и при этом всегда оставалась рядышком, стоя на коленках и тихонько молясь, чтобы Яков от неё не ушел.
Пенсия, небольшой огород и торговля козьим молоком на придорожном рынке, не оставляли старика голодным и дарили те приятные минуты, когда развернув в "сельмаге" носовой платочек-кошелек, можно обнаружить не много денег.
- Да, хорошо дать кому-то жизнь и наслаждаться своими плодами, радующими глаза и душу, не давая оставаться совсем одному, - думал Яков о дубе, который он, будучи веснушчатым школьником, посадил в конце огорода на небольшом пустыре.
Мысль, о том, что он дал жизнь дереву, подняла настроение старика и заставила вспомнить тот день, когда он спас его от неминуемой гибели, нависшей грозной, блеющей тучей над маленьким и беззащитным созданием природы. Стадо коз, как матерые хищники, налетели тогда на "зеленую крошку" с кровавой целью - полакомиться его молодыми ветками и сочными корнями.
В тот день около их двора проезжала грузовая машина, доверху наполненная ветками и остатками свежесрубленных деревьев. Петляя по узкой, грунтовой, проселочной дороге, грузовик не пропуская ни одной выбоины, мчался на всех порах, поднимая облака серой пыли, которая, не спеша, оседала на растущие вдоль дороги лопухи. Наверное, водитель куда-то спешил и не обратил внимание, что за ним дорога уложена ветками, выпавшими из машины. Мать, увидев этот бардак, сказала семилетнему Якову, собрать их и отдать козам на корм. Выполняя послушно "цеу", он и обнаружил среди веток, невредимое деревце, которое всем своим видом просило жить дальше, а не быть съеденным. Отец, махая топором над принесенными остатками, сказал, что это дуб, и они живут по 300 лет, вырастая до огромных размеров. Вечером того же дня, маленький Яков заинтересованный рассказом отца, пошел на пустырь с лопатой и желанием, вырастить "нового друга", окружить его заботой и охраной от вездесущих коз. Дубок принялся и начал расти, радуя глаз Якова, который ухаживал за ним, бегая с ведрами воды через огород и топча кусты помидор, за что каждый раз получал, легкий подзатыльник от матери.
- Да-а-а, когда садишь дерево, а потом на протяжении многих лет видишь его, то даже не замечаешь, как оно растет, - посмотрев на дерево, как будто видел его впервые, подумал Яков.
В какой-то момент, на старика нахлынули отцовские чувства по отношению к дубу, которые переросли в чувство одиночества, безвыходности и пустоты в душе. Мысль о том, что он один и позади уже восемьдесят один год, забралась в голову, и засела там, как острая заноза.
Жилистый, не высокого роста старик, выглядел на сто лет, но только выглядел. Силы еще были у него - двор никогда не зарастал травой, да и козы могли услышать парочку крепких слов в свой адрес, обычно как утром, так и вечером. Его длинная, седая борода и густые брови, прятали под собой постепенно угасающий взгляд и рот с остатками зубов, которые было видно лишь тогда, когда он улыбался.
Задумчивый взгляд старика застыл на доме, скулы, спрятанные под толстым слоем бороды, сжались, и длинные густые брови сместились ближе к переносице, образуя сплошную черно-седую линию на морщинистом лбу. Морщины образовали такие углубления, что лицо и шея Якова, стало похоже на вспаханное поле, с длинными, глубокими бороздами.
Если бы в этот момент, проходил кто-то из посторонних людей, не знающих Якова, то наверняка бы решил, что этот человек потерял кого-то из близких людей.
Да, были силы у него, но... Яков чувствовал, что где-то не за лесами прячется тот последний... да-да... тот последний день, который с каждым вздохом неумолимо подходит всё ближе и ближе, забирая остатки былой когда-то силы.
Яков вытянул ноги, прислонил голову к дереву и не отрывая взгляда от дома, спросил у ...:
- Господи, скажи, сколько лет ты мне отмерял в этой жизни... и для чего Ты мне её дал?
В голове, эпизодами пронеслась жизнь, и пронеслась она очень быстро. Яков в очередной раз пытался ответить на заданный им же самим вопрос. И так, как на первую часть вопроса, он ответа не мог знать, то начал думать о второй.
Старик вспомнил, как сегодня утром, когда он продавал молоко на придорожном рынке, к нему подошел знакомый мужчина, который каждый раз, когда ехал с города к матери, живущей в соседнем селе, заезжал на рынок и покупал у Якова козье молоко для неё. У его матери был больной желудок, врачи разводили руками и кроме дорогостоящей операции, не дающей гарантии выздоровления, ничего не могли предложить. Но, она его вылечила - она начала пить козье молоко, которое раньше и на дух не переносила. После этой молочной диеты, он всегда ей привозит две литровые банки "белого эликсира", и дает Якову немного больше денег, чем нужно "по прейскуранту". Мужчина всегда улыбался, оголяя, передний золотой зуб и рассказывал старику одну и ту же историю. Яков знал её на память, но всегда слушал как первый раз.
Всё очень просто - Яков напоминал этому мужчине, одного знакомого старика, жившего со своей старухой в их селе, когда он учился в школе. - Ну вот смотрю я на вас, - говорил он, разводя руками, - и диву даюсь, неужели такая схожесть. Как в детство возвращаюсь. Хм... Запомнилась мне эта семья старожилов. Вы знаете, никто в округе не знал, сколько им лет, и поэтому вокруг них ходили разные слухи. Мол, бабка ведьма, дед ведьмак, людям дай только повод, а там... Хм... На самом деле они держали большое стадо коз и питались только молоком. А когда похоронили единственного сына, который умер от старости, представляете... то смысла в жизни больше не видели и хотели умереть. Но смерть не приходила к ним. И тогда они решили продать коз, так как считали, что не умирают из-за молока. Продали. После того прожили не долго, и вы знаете, самое интересное то, что умерли в один день...
Потом к этому мужчине, любившему разговаривать с Яковом на разные актуальные темы, подбегал маленький и толстенький сынишка. Он тянул отца за руку, к большому прилавку с разнообразными конфетами и печеньем, заманчивый вид которых раздражал наивное, детское внимание и заставлял с честными, широко открытыми глазами направленными в сторону "запретного плода", давать клятвенное обещание, слушаться отца и маму. Мужчина сразу же виновно оглядывался к машине, около которой стояла жена в позе "руки в боки"; поспешно прощался; говорил, что скоро заедет, и они вдвоем с сыном шли к этому манящему сладкоежек лотку и покупали по триста - четыреста грамм содержимого для бабушки Оли... ну понятное дело, не только для нее.
После того как мужчина уезжал, Якову становилось грустно и одиноко, хотя он и находился на рынке. А так как одиночество это состояние души, а не местонахождение тела, то снующим туда сюда людям, было всё равно, у кого какое состояние души. Их здравый интерес затрагивал, лишь состояние прилавков и цен.
Старик всегда представлял, как этот любящий сын приезжает к своей старой матери, привозя для неё невестку, внука и две литровые банки молока; как он входит во двор; что он ей говорит; как со словами "бабушка", на её плечах повисает маленький внук, обхвативши их своими маленькими ручками; как ...
Да... Яков мог только представить, потому, что знал - никогда не подъедет к его старому двору машина; не зайдет в его старый дом сын, который позаботиться о его старом желудке; никогда не повиснет на его старых плечах любимый внук; никогда ...
Старик погрузился в раздумья, навеянными утренней встречей и не заметил, как тень трусливо покинула его под угасающими лучами солнца. А небесное светило, поняв, что сегодня испепелить никого не удастся, подчиняясь природным часам, сбросило активность и начало готовить мощный, тепловой удар на завтрашний день.
- А какой толк в моей жизни? Какой от неё прок и польза? Что я несу окружающим меня людям, - думал Яков, - которые часть выделенного им короткого времени на свою жизнь, посвятили мне, бестолковому и не благодарному. Многие уже умерли, - старик перекрестился, - пухом им земля, но я вижу наяву результаты их жизни. Их прок и пользу. Ту частицу, которую они оставили после себя... Да... а что останется после меня? Ночная пустота и режущая ухо тишина... Ох-ох-ох! - думал Яков, почесывая голову и тяжело вздыхая.
- Взять вот, например, покойную семью Лесковых, вырастивших и воспитавших четверых детей. Они же всегда приезжают на могилку. Ухоженная такая - цветочки... ну и ничего страшного, что пластмассовые иногда стоят. Главное внимание, память. Жаль, прекрасные люди были, отзывчивые. С такими, как бронь в жизни. Дмитрич, Степановна... их нельзя представить как что-то отдельное, как сад без деревьев, - вспоминал старик соседей. - В живых нет, а результат, смысл и прок от их жизни видны и сейчас. Прожили не зря, не для себя. Для детей жили, души в них не чаяли. Вот и вырастили... Дом и двор всегда ухожены, кто-то в гостях у их сына Серёги... Правильно сделал, что остался жить в родительском доме. Ведь нельзя так просто отказаться от этого угла. Волей не волей, а часть души прижилась здесь, укоренилась. Не зря остальные дети приезжают сюда. Говорят, что забывают обо всём, находясь в родных стенах... А что ещё надо? Мягкая кровать, на которой, свернувшись калачиком ты спал и видел первые детские сны; тёплая печка, с "отвоеванным" у кошки углом; настенные фотографии в рамочке, где все улыбаются и обнимаются; маленькие сени, в которых стоит бочонок со свежей водой; накрахмаленные белые занавески, выстиранные мамой; чердак, на котором ты прятался и "устраивал засады"; деревянный сундук с одеждой пахнущей мамой; отцовская трубка, что лежит в шкафу около зеркала; цветок алоэ, растущий на подоконнике в глиняном синем горшочке; вышитый мамой ковёр с Алёнушкой, которая плачет за братом Иванушкой; вложенная в деревянную рамку картинка "Три медведя", вырезанная из журнала "Огонек"; дрова у входа; обшарпанный дневник, который верно хранит строгие надписи сделанные красной пастой; пожелтевшее письмо от Таньки с нарисованным сердечком; чайный сервис, с голубой каёмкой; радио настроенное на одну волну...
Что ещё надо, чтобы вспомнить те трепетные минуты, когда человек заходит в родной дом, смотрит на его стены, и ждет, что вот-вот из комнаты выйдут старенькие мама с отцом и обнимут, как обнимали когда-то... Ждет... Ждет... Но никто не выходит и сжимается от этого чувства сердце, выступают слезы. Ностальгия овладевает тобой и опять ты выходишь во двор, чтобы увидеть: обложенную сеном будку, в которой жил кучерявый Боцман; прищепленную отцом грушу с тремя сортами плодов; летнюю кухню, где жил летом; бамбуковые удочки, сложенные в сарае под потолком и ждущими сопротивление большой рыбины; разобранный мотоцикл "ИЖ", припавший пылью; ягоды малины и смородины, из которых мама делала варенье; соседскую яблоню, с самыми вкусными яблоками; зеленую травку, по которой бегал босиком; шелковицу, с которой не слезал пока мать не заругает; первое признание в любви, выцарапанное ножом на заборе; футбольный мяч с дырой, и жестяную баночку для червей, закинутую за курятник... И ностальгия ещё больше накрывает своим щемящим колпаком, и ты идешь на могилку родителей с цветами, чтобы увидеть чёрную оградку с белыми наконечниками, между которых пауки сплели хитрые сети; лавочку со столиком, под которым храниться веник; выгоревшие на солнце пластмассовые цветы; два поросших травой холмика; два креста с фотографиями, из которых смотрят молодые родители; целуешь эти фотографии; читаешь ещё раз год рождения и смерти, надгробные стихи, выбитые каллиграфическим почерком на черном камне, от которых выступает слеза; садишься за стол с поникшим лицом и головой, и вспоминаешь, как отец застукал тебя первый раз с сигаретой, и как мама будила в школу, положив в портфель два яблока... И опять тотальное чувство ностальгии овладевает тобой всё больше, но такова жизнь. Если ностальгии нет, значит не было любви, значит не было чувств, значит нечего вспомнить...
- А для кого я жил? Для кого? - думал Яков и глаза заблестели от собравшихся в них слёз. - Может для этого дерева и коз? Может для... может... - искал оправдательную причину Яков. - Нет, козы здесь не причем. Я жил... Для кого я жил? Ох-ох-ох! - вздохнул старик и туман реальности окутал его седую голову.
Перед глазами Якова прошел короткометражный фильм, с названием "Забытым быть - ужасней смерти нет" и нарисовалась страшная картина быстрого исчезновения всего, что сейчас его окружало и связано с ним, и со старенькой избой, наполненную разным старым хламом, которую разберут на дрова, не спросив даже, кто здесь жил.
Старик понимал, что он и память о нём, будет стерта с "лица земли", на следующий же день после его смерти. Не хотела скорбящая душа Якова осознавать тот факт, что никто не скажет на его могиле, спасибо отец или дедушка, что дал ты мне жизнь и воспитал; что двор, где он жил с родителями, и делал первые робкие шаги, зарастет высокой травой, которая скроет присутствие на нем жизни людей; что на его смерти закончиться род и канут в лета, не переданные потомкам чувства любви.
- Ой-ой-ой! Жил я для себя и помру я только для себя, - провожая взглядом ласточку пролетевшую около него, не громко сказал Яков. - Ну да ничего, людям меньше хлопот будет с моим телом, а мне так и подавно. Главное, чтобы не зимой, земля мерзлая... Да и вообще зима... не дай Бог, копальщики будут проклинать. Кому я надо, старая развалина. Зарыли и забыли... Хм! - улыбнулся грустно старик. - Как в стихах Горького: "... Ни сказок про вас не расскажут, ни песен про вас не споют...".
Яков не любил зимние, длинные, глухие ночи, когда нужно находиться в доме, и, ложась спать в холодную постель, слушать бесплатный концерт вьюги, однотонная музыка которой, нагоняет разные плохие мысли. Старое больное тело обостряло чувство одиночества, а приступы боли в суставах и давление не давали уснуть. Иногда становилось страшно, а в душу стучала Хандра, когда старик волей-неволей представлял, как бездыханное, старое тело лежит в этом доме, и оплакивать его будет лишь снег, который тает на крыше. Тогда он зажигал свечу, и, ставя её на средину стола, сидел на кровати опустив голову и пытался выгнать из себя те мысли. А они его не покидали и не спеша бродили по истоптанным тропам головы...
Мысли о жизни и мысли о смерти - замкнутый круг...
И одна из таких мыслей, постоянно забредала к старику ночью и, вставляя картинку в его глаза, издевательски мучила одинокую душу. Не мог ее Яков выкинуть из головы, как он не старался... "Безликая соседка" преследовала его и каждый раз пыталась "скрасить" пустоту и немоту стен, как жуткий призрак, медленно проплывая перед ними в белой ночной рубашке, окутанная дымкой. И тогда тело старика начинало дрожать, а душа уныло забившись в уголок, пыталась заплакать от безысходности. А "безликая соседка" зависала под потолком и протягивала Якову свой нос, а когда он отворачивался и закрывал глаза, то она аккуратно ложила на него гнилую кожу со своего лица, на которой виднелись остатки покрытого плесенью салата и смотрела на старика, как когда-то он смотрел на нее, придя в гости...
Мертвая Валентина сидела на кухне за столом в ночной рубашке, и "встречала" старика накрытым столом и трупным запахом, от которого хотелось рвать. Её лицо лежало в тарелке с салатом... уже десятый день! Оно там и осталось лежать, после того как Яков приподнял её голову. Одиночество смотрело на него и оскалив зубы, безобразно улыбалось...
Настроение было удручающее и потянувшись в карман старых поношенных штанов за табачком, что находился в черном холщовом мешочке, Яков посмотрел в сторону, и увидел невдалеке соседского сына Антона.
Парень, наваливаясь худым телом на колеса инвалидной коляски, направлялся к нему.
- Вот результат моих деяний и память о моей жизни, - смотря на приближающегося Антона подумал старик и маленькая иголочка, вошедшая по аорте в сердце, кольнула его. - Слава Богу, что Савелий этого не видит, не перенёс бы...
Антон, сын покойного Савелия, с которым Яков дружил при жизни. Он был здоровый и крепкий мальчишка; был мечтатель, в хорошем понимании этого слова; был весёлый и жизнерадостный; был нападающим в школьной команде по футболу; был "заводила" среди сверстников; был "слезами радости" на лице у родителей; был "слезами любви" на подушке у Веры; был... был... был...
Жаль... но стал "слезами печали" на бороде у Якова; стал "слезами горя" на глазах у матери; стал "слезами боли" на ... Жаль... жаль... жаль.
Антон раньше всегда проведывал старика. Яков садил его за стол, наливал полную кружку молока и доставал из старой хлебницы печенье, которое держал, именно для таких встреч. Они сидели, подолгу разговаривали, и парень часто рассказывал свою мечту - он хотел стать моряком дальнего плавания и посвятить жизнь морю, в которое влюбился с первого взгляда, когда отдыхал с матерью в Крыму. Яков всегда поддерживал этот разговор, хотя моря никогда не видел и они, сидя вдвоем, воображали Антона в парадной форме морского капитана, как он, подтянутый, военной походкой проходит по родной улице, и все соседи выходят поглазеть и расспросить о морской жизни, приключениях, дальних плаваниях, странах, а кто-то о зарплатах и доходах моряков, чтобы потом с серьезным лицом обсудить новую тему на лавочке под двором, щелкая семечки и провожать взглядом каждого проходящего мимо человека или проезжающую машину.
Но... в один "злополучный, черный, ненавистный, проклятый, ужасный..." для этой семьи и Якова день, Антон подстрелил из рогатки ворону, которая села на дуб, и полез доставать её, так как она зацепилась крыльями за ветки. Он хотел труп вороны повесить на "пугало" в огороде, чтобы другим воронам не повадно было залетать на него и выклевывать, посаженные матерью, семена. Будучи на дереве и потянувшись за вороной, Антон сорвался, и ударился спиной о выступающий из-под земли корень. Яков всё это видел, находясь во дворе и тогда он, стараясь быстро идти, наваливаясь старым и больным телом на палку, подошел и увидел Антона лежащего без сознания.
Старик смотрел на него, а в это время, в душе, "сняли пожизненно однокомнатную квартирку" - вина и тоска, дав о себе знать острым колом, вошедшим через голову и проникнувшим через всё тело. Тогда, в глазах у Якова, промелькнул односекундный кадр, на котором он вкапывает дуб в ямку и весело смеётся. После этой трагедии, наступившая ночь для старика, была бессонная...
Но, никогда и никому, он не говорил об этой не заживающей, рваной ране души. Всем сердцем он любил, молодого и разговорчивого, соседского паренька, называвшего Якова просто, по имени.
Последствием падения, как не прискорбно, признали, перелом позвоночника, инвалидность и инвалидную коляску, которую старик постоянно смазывал машинным маслом.
Проделывал он эту процедуру, без присутствия Антона, скрывая угрызающие душу чувства, что подбирались к нему и застревали комом в горле. Смазав коляску и переборов наплывавшие слёзы, он заходил в дом к парню и они, сидя около телевизора, разговаривали. Только теперь разговоры их стали короче, и с другим выражением лиц, хотя старик всегда старался изобразить хорошее настроение. Яков первый заводил разговор, но долгой беседы не получалось. После того, как он узнал, что Антон не сможет ходить, не мог старик прямо и открыто смотреть в юные глаза, в которые сам заглядывал с любопытством, когда "мечтатель" что-то рассказывал, приподняв светлые брови. Это были жизнерадостные, исполненные оптимизмом и планами на будущее, глаза. Глаза, которые хотели жить и радоваться, не скрывая это чувство, ни перед кем.
А когда люди не могут смотреть в глаза друг другу при разговоре, то и разговор у них получается, как не смешной анекдот, когда все делают вид, что слушают внимательно, потом смеются, кивая головой, и сразу же переключаются на другую тему.
В последний год Антон запил и был настолько пьяный, что Яков, смазавши коляску, уходил домой. Встречаться и разговаривать они стали реже. Старик прекрасно понимал, что все мечты молодого парня, вся бурная молодость, все надежды, вся жизнь, утрачены в одну... В одну??? В одну секунду!!! Одним неловким движением.
И не прав тот, кто думает, что для этого надо долгое время. Да, время надо, но происходит всё намного быстрее, чем мы успеваем осознать или даже представить. А последствия утраты Молодости и всех надежд, которыми жил и дышал каждый день, известны только тому, кто их потерял безвозвратно.
Обидно то, что не дано человеку предусматривать последствия своих поступков, отражающихся через много лет на себе или на другом человеке, тихо и незаметно ни для кого, выжидающих своего часа.
- Да, вот и я изменил жизнь Антона и закопал его мечты и будущее, в выкопанную ямку для деревца, не понимая и не подозревая того, что дав жизнь одному, можно забрать жизнь у другого, - сожалел Яков. - Вот, кажется, посадив дерево, я ничего не изменил в своей жизни и жизни окружающих людей. Но сейчас сидя под ним и имея "прожитую" за худыми, старыми плечами, понимаю, что это далеко не так просто - посадить дерево и дать жизнь.
Рождая или давая какую-либо жизнь, будто дереву или человеку, ты думаешь только о хорошем, в такие счастливые минуты плохое специально не приходит, оно даже не показывается на глаза. Оно только смотрит со стороны и потирая худые волосатые руки с кривыми пальцами, радуется, приговаривая тихонько: "О-о-о! Хорошо, ещё одна новая жизнь! Я уже иду к тебе, иду! Жди!".
Как правило, ждать приходиться не долго. Плохое, приходит к кому-то сразу, а к кому-то позже, но ко всем и без разбора, не спрашивая даже имени; у кого-то поселяется надолго, а у кого-то на короткое время и лишь изредка напоминает о себе.
- А у кого-то на всю жизнь..., - смотря на подъехавшего Антона, подумал старик, покачав головой. - Ох-ох-ох.
- Добрый день, Яков! - сказал Антон и кивнул головой.
- Здравствуй, Антон!
Они пожали друг другу руки и улыбнулись.
Старику стало приятно, что Антон решил к нему подъехать и поговорить трезвый. Он посмотрел на парня и перевёл взгляд на коляску.
- Ну как, не скрипит, лошадка двухколёсная?
- Да нет, нормально бегает, - вытирая белой кепкой, мокрый лоб, ответил Антон. - Ну и печёт сегодня! Ух!
- Да уж, давно такого солнцепёка не было. Я сам вон спрятался от него, но всё равно жарко, - сказал старик и подул себе на грудь под рубашку. - Как там мама?
- На работе, вечером должна прийти, - потянувшись за пачкой сигарет в карманчик кожаной сумки, висевшей сбоку на коляске, ответил Антон.
Яков решил поддержать его - вытянул из грудного кармана кусочек газеты, оторвал "меру", засыпал в неё табачок, послюнил, смачно чмокнув, и поджёг спичками "Гомельдрев", которые давали в "сельмаге", как сдачу, вместо мелочи.
- Давно не разговаривали мы с тобой, Антош, - выдыхая дым со рта, сказал Яков. - Как ты поживаешь? - уже глядя на пожелтевшее и не бритое молодое лицо, которое почему-то стало серьезным, спросил он.
Антон отвёл глаза в сторону вниз и покачал головой. Сделал глубокую затяжку сигаретой и выпустил дым. Он думал, как ответить на этот вопрос, показавшийся ему довольно таки глупым.
- Хм... Да как, - не отводя взгляда от дымящей сигареты, сказал Антон, - живу потихоньку, передвигаюсь вон туда суда. То к одному заеду пообщаюсь, то к другому... в принципе, так дни и проходят.
Когда Антон ещё не подъехал, то Яков не думал, о чём он будет разговаривать. Он понял это, когда увидел "пустую глубину" в глазах, в которых не было даже малой капли надежды, которые были просто мёртвые. В последнее время, редко выпадала возможность увидеть Антона трезвого и старик понял, что если сейчас не поговорит, то другого случая может не представиться. Что нужно откинуть от себя, те угрызающие душу чувства, приходящие, когда он смотрел на парня. Сейчас или уже, они были ни к чему, они делали только "медвежью услугу", за которой стояла молодая жизнь, что начинала засыхать, не успев дать плоды.
Жалость!? В данной ситуации для "душещипательной тети" места нет. Она даёт плохие результаты, - считал Яков. - Она размягчает человека и даёт понять, что он всё делает не по своей воле, а по воле судьбы. Хм! Судьбы? Чрезмерная жалость, это вообще плохое качество, она только медленно убивает человека и делает слабым. Жалость придумана... да-да придумана, слабыми людьми для слабых, которые скрывают перед другими то, что не смогли сделать сами, по слабости своей воли и характера. Жалостливыми люди становятся тогда, когда думают, что с этим ничего нельзя поделать, но думают, а не делают, и показывают этим ещё раз свою слабость перед "тисками" жизни. Да и вообще, это обман с "прогибом", а по большому счету - тупик. Хотя, иногда так приятно, когда тебя жалеют... Стоп, стоп, стоп. Самообман, самообман, самообман.
Милосердие!? Да... Вот качество сильного человека. Обладатель такого бесценного в наше время клада, должен иметь в душе определенные условия его хранения. Точнее душа должна быть светлой, открытой и чистой, желательно при температуре 36,6. Дай Бог Вам! Сильный, а не слабый, "подаст руку помощи"; сильное, а не слабое слово "откроет" глаза, которые "жалостливый" хотел залить слезами безнадежности. Сильный человек никогда жалеть не будет. Он, наоборот, будет только "смеяться" над проблемой, заставляя слабака задуматься о том, что если кто-то "смеётся", значит не всё так плохо, как кажется, надо только сделать первый шаг и не остановиться, не сдаться, не струсить, не свернуть с пути. Не так как трус, который никогда не раскроет свою герметичную душонку, потому что она у него темная, маленькая и она испугалась. Ой-ой-ой!
- Может вина не в том, что я посадил дерево? - думал Яков. - А в том, что молчу, улыбаюсь и опускаю глаза, которые нужно не опускать, а наоборот устремлять в глаза Антона, в его душу, в его жизнь...
- Антон!
-У-у!
- Послушай меня. Ведь это не дни твои проходят. Нет, - и сделав не большую паузу, старик продолжил. - Это жизнь твоя проходит. Та самая одна жизнь, которая нужна только тебе. И в одно прекрасное утро, ты встанешь и поймешь, что она уже прошла, не побыв даже рядом. Ты не жди, не увидишь колебания материй, о которых говорят ученые умы по телевизору. Я же вижу, что с тобой происходит. Ты стал совсем другой. Ты начал пить. Ты изменился. Я же слышу, как ты с мамой разговариваешь. Как она плачет после этого. И ты хочешь сказать, что это дни твои так проходят...
Антон сидел со спокойным выражением лица и старику ничего не отвечал. Взгляд по-прежнему был направлен в сторону и на Якова он взглянул, лишь один раз.
Старик смотрел на Антона.
- Антош!?
- А.
- Давай поговорим, - просил старик. - Ты же знаешь, что я тебя люблю, и отца твоего любил и маму. Я же знаю тебя с того времени, когда ты пешком под стол ходил и мне, всё что с тобой происходит не безразлично... Ты помнишь, о чём мы с тобой разговаривали около колодца?
Антон молчал.
Наступила важная для старика пауза.
Парень докурил и сидел в коляске, положив руки на её колёса. Коляска была старая. Отвалившиеся куски чёрной краски, придавали ей пятнистый вид. Спицы погнутые, а в некоторых местах вообще отсутствовали. Протекторы на шинах, стёрты.
Антон ещё некоторое время молчал, потом посмотрел на старика и, сняв с головы кепку, провел рукой по светлым, не стриженым волосам.
- Ну, давайте поговорим! Вот только толку с этого разговора! Что он даст!? Что он изменит!? Что!? Ничего! - с более резким тоном, в котором прослушивались отголоски безнадежности и пустоты, говорил Антон. - Яков вы думаете, что я перестану пить!? Или что я начну ходить после этого разговора!? Что сейчас сяду в машину и поеду гулять!? А!? Вы же прекрасно всё знаете. Знаете, что я не притворяюсь. Знаете, что я потерял. Знаете, что я хотел. И знаете, что всего этого уже не будет, никогда. Я же неполноценный член нашего общества. Инвалид, которому предназначено всю жизнь, смотреть на всё сидя или лёжа...
Антон заметно разнервничался.
- Вот моя правда, вот она двухколесная! И кто бы мне, что не говорил, она рядом, и своим скрипом напоминает мне, что ты Антошенька, от этого никуда не денешься! Вот она...вот!
Он схватил двумя руками коляску и начал трясти. Его, до этого пустые глаза, наполнились злостью. Но, эта злость была уже не детская, а взрослая, осмысленная, вырывавшаяся из него струями неприязни на всё окружавшее и имевшее место в его искалеченной жизни. Но, она не была направлена на старика. Яков был для него кем-то другим, тем, кого он в глубине души, хотел видеть около себя.
Они оба опять замолчали.
- Воды не осталось? - глядя на пустую пластмассовую бутылку, спросил Антон.
- Нет, - ответил старик, - не осталось.
- Ладно, не обижайтесь на меня Яков, просто всё достало. Нет смысла ни в чём, ни в такой жизни, ни в окружающих тебя людях, ни в твоих поступках, ни в чём. Я уже устал, - разочарованно говорил Антон. - Устал от косых взглядов в мою сторону, от угнетающих соболезнований и жалости. Устал потому, что нужно проситься, чтобы меня перевезли, перенесли, положили, подняли, поставили, посадили. Оттого, что я сам и оттого, что это навсегда. Я понимаю, трудно понять здоровому человеку, но так есть на самом деле. И что самое страшное, что от этого никуда не денешься. Это на всю жизнь... Вы думаете, я не смотрю на девчонок? Смотрю, ещё как смотрю, аж слёзы капают, потому, что только смотрю. А они тоже, только смотрят на меня. Зачем им инвалид? Ой! - он безнадежно махнул рукой. - Как всё это достало, Господи, жить не хочется.
Антон, выплеснув наболевшие эмоции, немного успокоился, и, кивнув головой старику, улыбнулся.
- Ну, ничего... Что поделаешь, значит судьба такая. Да, Яков?
Старик молча слушал парня и понимал, что в его словах звучит безразличие к жизни, которое может со временем перерасти в самоубийство, может не в физическое, а в духовное или моральное, так это уж точно. Тем более, что за свою долгую жизнь он таких "самоубийц" видел много и сравнивать было с чем и с кем.
В нескольких метрах от Антона, приземлилась ворона, и, поглядывая на двух "бескрылых", принялась раскалывать, лежащий в траве желудь. Её правая лапка была перебита, и она, пытаясь удержать равновесие, то и дело, переваливалась, с боку на бок.
Яков с Антоном посмотрели на неё.
- Смотри, а она живет. Не бросается камнем вниз, чтобы разбиться, как это делаешь ты, - сказал старик. - Антон, а ты никогда не пробовал разобраться в этом случае? Чего оно так произошло? Почему ты несешь на себе этот крест? За что тебе этот подарок... и с какой он надписью?
После слова подарок, Антон встрепенулся, и, переведя удивленный взгляд от вороны, посмотрел на старика.
- Подарок? А я то думал всегда, что подарок, это что-то хорошее. И дарятся они в честь какого-то праздника... Да и в чём здесь разбираться? В чём? В том, что я полез за той дохлой вороной и упал? В чём здесь разбираться, Яков?
- Антон, а я думаю, что нужно разобраться. Нужно найти причину, почему оно так случилось, и случилось именно с тобой. За что тебе такой подарок жизни?
- А-а-а, - в очередной раз махнул рукой Антон. - Плохой подарок, не нужно было мне дарить.
Ворона, взяв в большой клюв желудь, взлетела на дерево, и, положив его в расщелину коры, посмотрела вниз.
- Послушай, Антош, в жизни всякое случается, и хорошее и плохое, - посмотрев "глазами любви" на него, сказал старик, спокойным голосом, - они поочерёдно приходят и без стука врываются к нам в двери, принося с собой подарки, которые ты хочешь или нет, а принимаешь. Только за одни подарки приходится расплачиваться всю жизнь, а за другие благодарить и радоваться... но, самое главное то, что подарки выбираем мы сами, их нам только приносят. И принести могут люди, которых ты даже не знаешь или не думаешь о них. Которым, ты не давал свой адрес и не говорил, где ты находишься. Но подарок принесут твой, тот, что ты выбрал.... Только на каждом подарке будет наклеен маленький и незаметный на первый взгляд ценник с надписью: "За помощь...", "За обиду...", "За доброе слово....", "За обман....", "За образ жизни...", "За деяния твоих родителей...", "За пьянство...", "За не воспитание ребёнка...", "За смерть...", и таких надписей очень много.
Правда есть подарки с неразборчивыми надписями, и когда ты его принимаешь, то думаешь: - За что? А ответ не находишь. Но, будь уверен, это подарок твой, в таких случаях Почтальон не ошибается.
Старик говорил спокойным голосом и в его словах было столько любви, что хотелось слушать, слушать и слушать.
- Антон, ты пойми одно, в этой жизни люди в гостях - мы временно. А человека губит то, что он, набив свой кошелек цветными бумажками, на которых изображены циферки с нулями, начинает чувствовать себя хозяином жизни. Но это же бумага... Хм... Та самая, за которую мы продаем единственную жизнь и душу; с которой мы ходим в туалет. Да, та самая бумага... Ох! - Яков развел руками. - Это не век технического прогресса, это век дешевой распродажи и скупки наших душ за клочок бумаги... Стыдно и обидно... Но, ты можешь мне назвать хотя бы одного из людей, который жил много веков назад или сейчас, чтобы он при жизни или после смерти, был её хозяином? Нет... Такого никогда не было и не будет. Запомни - мы в гостях. А в гостях, как известно, не принято убивать, красть, оскорблять и так далее. В гостях принято поблагодарить за приглашение, за стол, за приют, и уйти, оставив после себя хорошее мнение хозяев.
Ох-ох-ох! - вздохнул старик. - А за что же тебе Антон, такому молодому, такой плохой подарок? И ценник, с какой надписью наклеен на нём? Ведь ты же знаешь, что я посадил и вырастил это дерево, и что я чувствую свою слепую роль почтальона, который приносит письма, не зная, что в них написано и какую весть он несёт людям.
- Яков, я думал, за что мне такое наказание, - сказал Антон и посмотрел на старика. - Мы с мамой часто об этом разговаривали. Она всегда говорила, что это её Бог наказал, за сделанный в молодости аборт. Хотя я думаю, что здесь всё намного проще... за ворону, за то, что я её убил... Хм... Но, Яков, как вы думаете, это глупая мысль? Я лично думаю, что глупая... ворона здесь не причем. Просто не удержался на дереве, вот и все дела.
Яков посмотрел на дерево:
- Антон, а может то, что люди считают глупо, на самом деле, далеко не глупо. Ведь за всё в жизни приходиться расплачиваться. Может и за убитую тобой ворону. Может, она была подружкой дубу и они в тот момент разговаривали о чем-то своем, на неведомом для нас языке. И он тебе отомстил. А может, не только люди могут быть почтальонами, но и деревья..., - сказал старик, и, погладив дерево, продолжил. - Дерево ведь тоже жизнь, оно живое, а каждая жизнь, каждое живое, что-то чувствует и воспринимает. Зачем далеко ходить, взять вон даже ту сосну, что на могилке в лесу. Только черствый и слепой, может сказать, что она ничего не чувствует. Она так чувствует и принимает близко горе, что не может расти нормально, как остальные её сестры. Ведь она принимает эту боль к себе, в свою жизнь... Ты был там? Видел её?
Эту загадочную историю с сосной, знает вся округа и даже дальше, так как рассказывают и показывают её всем желающим увидеть это чудо, которое сотворила боль.
Во время Великой Отечественной войны, в 1943 году, когда Советская Армия гнала фашистов из украинской земли, был подбит советский самолет, который упал в километре от села, где жил Яков. От полученных ранений, летчик скончался на месте падения. Это был молодой паренек, двадцать пять лет от роду, он первый раз в своей жизни вылетел на бой... и последний. Звали его Любарский Николай Григорьевич, 1918-1943 г.г.
Местные жители так и похоронили его на том самом месте, где он упал.
По прошествию войны, эти места засадили соснами на многие километры. Могилу решили не переносить, и оставили её посреди молодых, зеленых сосен. Ребята с местной сельской школы, вместе с учителями, установили надгробную плиту с красной звездой и фотографией летчика, на которой он в темном костюме, белой рубашке и галстуке... молодой такой; посадили цветы, поставили скамеечку и синюю оградку с красными наконечниками и всегда открытой калиткой.
Со временем сосны выросли, образовав, большой и высокий лес. Среди "зеленых красавиц с пышными прическами", проходит одноколейная, грунтовая дорога, по которой опасно ехать, так, как встречные машины не смогут разъехаться, и тогда долго приходиться искать выход из этой встречи. Где-то посредине леса, от дороги, отходит вправо узкая тропинка, которая приводит к могиле летчика, "оплаканной сосновыми иголками". В одном метре от калитки, растет особенная сосна. Она ни чем не отличалась от других, когда их высаживали, но выросла не такая высокая и стройная как ее подружки, что тянулись наперегонки вверх к солнцу, красуясь, друг перед дружкой. Она выросла маленькая, кривая, с покрученным, как горная дорога стволом, выделяясь среди них, как белая ворона в черной стае. На ней много сухих веток, которые торчат с её худого ствола в разные стороны. Наклоненная верхушка растет вниз, медленно и не спеша, накрывая собой могилу. И только она одна была такой.
- Да, был я там, когда в школу ходил, - ответил Антон.
- И после этого говорят, что деревья ничего не чувствуют? - сказал Яков. - Это не человек, какого можно подговорить или дать денег, чтобы притвориться на время, пока на него смотрят. Это дерево, какое впитало в себя чужую боль и несет её, показывая всем своим видом, что оно живое и может чувствовать. Ведь оно так и есть.
Яков вспомнил то неведомое, глубокое чувство, что зародилось в скорбящей душе, когда он смотрел на искривленную сосну над могилой солдата. Эта одинокая, серая могила посреди большого, темного леса, над которой в поклоне стояла сосна, ни кого не оставляла равнодушным.
- Ведь мы считаем, - продолжал старик, - что все знаем и можем, а на самом деле, не можем даже разобраться в своей, человеческой жизни и душе, не говоря уже о жизни деревьев и птиц. Внутри человека находиться столько тайн и загадок, что, зная ответ на них, никто из людей не смог бы так просто забрать чужую жизнь. Любого деяния и жизни есть последствия.
Что мы знаем о жизни того же дерева? То, что нам сказали ученые или то, что мы видим слепыми глазами? Но ученые тоже люди и ошибаться для них это привычное дело. Взяв, какую-то теорию они её доказывают, а потом же другой теорией уничтожают, и так длиться все время, до бесконечности... Я вижу, как люди относятся к деревьям. Они не только ничего не знают, но и не хотят знать об этом. Нельзя, не побыв птицей, узнать, что происходит внутри её маленькой и на первый взгляд, глупенькой головке. Нет. Но мы, так как считали и наши предки в свое время, всегда все знали и могли... Только не знаем и сейчас, кто и какой подарок?, с какой он будет надписью? А деревья нас за это наказали - они дали нам бумагу, от которой мы сходим с ума...
Антон, ведь любое, даже не заметное для глаза действие, которое ты совершил автоматически или на эмоциях, без всякого понимания того, что делаешь, а может и слово, на которое не обратишь внимание и забудешь через секунду, способно через десятки лет изменить твою или чью-то жизнь, в лучшую или в худшую сторону. Но такова жизнь. Она и состоит из таких незаметных оку действий, и никто не в силах изменить это правило, которое выполняется без указаний и исключений... Да-а-а, - старик покачал головой. - Не дано нам разобраться в этой сложной задаче жизни. Я, как слабый ученый-самоучка, выдвинул теорию, но не доказал... В жизни, как в книге - вопросы вначале, ответы в конце.
Их разговор прервал, доносящийся со стороны кустов дерезы, крик. Кто-то звал Антона.
Старик обернулся, выглянул из-за дерева и увидел парня с бутылкой пива, который махал рукой, подзывая Антона. Козы, как по команде, подняли рогатые головы, не переставая при этом жевать и так пережеванную траву, и удивленно посмотрели на это двуногое создание без копыт и рогов, позволившее себе беспардонно внести суету, в их общеполезное дело.
- Яков, это Пашка, я сейчас, - сказал Антон и направился к своему товарищу, наложив на колеса мозолистые руки, с играющими под кожей мышцами на загорелых предплечьях.
Коляска тронулась с места, и, оставляя за собой примятую траву, повезла пятьдесят восемь килограмм "разочарованной жизни". Старик посмотрел на влажное от пота пятно, выступившее на спине Антона, и его как озарило - когда-то он видел такое пятно у...:
- А может, это тот самый подарок, который выбрал Савелий и передал сыну, как тяжелую ношу на всю жизнь, и на подарке том надпись "За искалеченную жизнь Бориса"?
Яков знал этот неприятный случай с Борисом, но Антон его не знал. А дело было так...
Однажды ночью, в двери старика, кто-то постучал. Он всегда открывал её, не боясь, так как знал, что ему терять, кроме своей, никому не нужной жизни, нечего. На пороге стоял Савелий и держал в руке не допитую бутылку самогона.
- Можно войти, - спросил он, взволновано оглядываясь по сторонам.
- Давай, проходи, - ответил Яков, и, сделав шаг назад, пропустил гостя в дом, приветственно хлопнув его по влажной от пота спине.
Савелий вошел и сел в комнате за столом, продолжая держать бутылку в руке. Его вид и настроение, показались Якову странным - трезвый, но в тоже время бутылка самогона, наполовину пустая; одежда испачкана землей; ночью - потный; руки трясутся; сидит молча, и глаза смотрят в пол, в одну точку.
Савелий, невысокого роста, с крепкими руками и толстой шеей. Его лицо было красного цвета и местами этот цвет переходил в пурпурно-синий, особенно на щеках и носу. Он никогда не снимал свою серую замасленную кепку, даже в автобусе, на котором работал.
Яков был с ним в хороших отношениях, они никогда не ссорились, что редко встретишь среди соседей, уважали друг друга по-мужски. Савелий, когда трезвый, иногда помогал старику по хозяйству, зная, что он живет сам. Привозил дрова из лесу, заготавливал их на зиму, помогал косить траву, и они "гуляючи" её складывали в небольшие стога, козам на корм. Любил он и "перебрать" с дружками по автоколонне, поскандалить дома, но это только плохие его качества, он был еще добрый мужик и отзывчивый по отношению к старику, но больше всего он любил своего сына Антона. Жаль, но хорошие качества проявлялись лишь "на трезвую", "на пьяную" - не дай Бог. Идучи по улице и крича песни со своего небольшого репертуара, он будоражил инстинкт охранника у дворовых собак в округе, которые лаяли особенно громко, когда он проходил около их двора, и стучал в калитку, зовя хозяина или хозяйку. Все уже знали об этой "планке", и никто не выходил. Немного постояв около двора, он шел дальше, пока не попадал на свою территорию, и тогда поругавшись с разбуженной женой, затихал. Вообще, "затихнуть" он мог в любом месте, главное, что дома, а здесь можно расслабиться, как считал он.
- Что случилось? - спросил Яков, чувствуя подавленное состояние соседа.
Не отводя взгляда от пола, Савелий тихим и медленным голосом произнес: - Я его, наверное, убил...
Старик вздохнул, не спеша сел на деревянную лавочку, стоявшую около печки и закурил. Белый дым обволок кончики поседевшей бороды, и, возбудив рецепторы, вошел приятным запахом табака в нос. Дыхание участилось, и он перевел взгляд от Савелия, на окно.
- Кого?
Савелий сделал несколько глотков самогона, купленного у Петровны за четыре гривны и посмотрел на старика задумчивым взглядом.
- Бориса, - ответил он и сразу же оправдался. - Он хотел отбить у меня Оксану, вот я его и ....
Оксана была женой Савелия, на протяжении последних тридцати лет. Она выглядела немного старше своих "прожитых", чуть полноватая, но взгляды мужской половины не проходили мимо её красивой груди и пышных всегда ухоженных волос, разбивших сердце Савелия. Любила она и пофлиртовать с посторонними "ловеласами", что особенно не нравилось ему. Этой наболевшей для Савелия "ревнивой" темой и заканчивались все ссоры, начатые из-за пустяка.
- Где это произошло? - спросил Яков, и, подойдя к окну, закрыл его выгоревшими на солнце, давно не стираными, занавесками, потревожив при этом сонного паука.
- Ох-ох-ох! - вздохнул оскорблённый муж и комнату наполнил отвратительный запах самогонки, выгнанной из конфет "Дюшес". - Около пристани. Он обнаглел полностью, прямо у меня на глазах тискает её, а та лошадь, ржет только. Ну, я думаю всё, надо с этим заканчивать, а то скоро буду под родной кроватью спать и не храпеть, чтобы не помешать им, - иронизировал Савелий. - Ну, я вот и пошел проучить его. Присмотрел там местечко одно тёмненькое, деревья рядом, кусты, никого нет. Я дома пруток помощнее, и туда, кулаками ж не буду махать, не та ситуация. Ну вот, подождал, вижу "чешет". Ну, я и вышел из-за дерева, когда он поравнялся со мной, и по голове, по голове, чтобы знал, как ручками по попе водить, - говорил он, играя скулами и часто моргая глазами. - Упал, лежит... ну и пару раз ногами для профилактики... Ох-ох-ох!
Савелий закурил и начал пошатываться на стуле, разминая кисти с огромными кулаками, и качать головой, смотря моргающими от волнения глазами в пол, как будто отрицает что-то.
- Он и сейчас там лежит, весь в кровищи, всмятку. Чего-то показалось, что не дышит. Хотя может и так, оторвался я немного, - говорил он, не переставая смотреть в пол. - Ты знаешь, Яков, я сначала обрадовался, как будто, что-то нашло на меня. Такой прилив сил, аж... А потом, оп! Приехал Савушка, перебрал ты немного... кровь, лица нет и такая поза, как мягкий стал. Ну думаю всё, в груди застучало, сразу трезвый как стекло... Короче испугался... Ух -ух -ух!... Что делать Яков? - спросил Савелий, и, сделав глоток самогона, посмотрел на старика. - Кажется, никто не видел, а там как знать. Ох и вляпался дурак! Что делать? Может к сестре в Россию? А как же...? Вот вляпался, лучше бы этой дуре по морде дал. Сама виновата, давала повод. А я теперь. Что делать?
Движения Савелия стали намного резче и возбужденней. Он нервно бил ладонями по коленам и когда перекатывался с носка на пятку, то грязные сапоги, на которых видны, пятна свежей крови, издавали хрустящий звук. Мучаясь в вопросах и ответах, он допил и поставил на пол пустую бутылку, содержимое которой, так и не дало долгожданного эффекта опьянения. Савелий подкурил.
- Яков, давай сходим туда, посмотрим, может жив? А?
Старик поднялся со стула и оперевшись на свою палку, подошел к печке.
- Ой! Да куда я пойду, путь не близкий. Это вам молодым скакать по дурным тропам, а мне уже ... уже нет сил. Да и тебе не надо идти. Нечего к чужым женам приставать. Я знаю Бориса... Аньку, свою первую семью, разбил, теперь и к вам хвосты подкручивает...
Яков тогда просто испугался и не хотел ввязываться в эту историю. Савелий сидел молча и только время от времени поглядывал на старика из-под черных бровей, вытирая выступавший пот.
- Самогон есть? - спросил он.
- Да откуда он у меня, нет, - удивленно ответил старик, и посмотрел на банку молока, что стояла на подоконнике. - Да и тебе не надо пить. Пускай видят завтра, что ты трезвый, а то, подумают...
- Ладно..., - кусая губы и сосредоточенно смотря в пол, сказал Савелий и поднялся. - Тогда я пойду потихоньку, - он посмотрел на старика, молящим взглядом. - Яков ты ж ни кому...
Савелий, попрощавшись, ушел домой, а Яков долго ещё сидел на лавочке, курил и думал о случившемся.
Рано утром, Бориса нашли рыбаки, приехавшие на ход леща, и отвезли в больницу. Он был ещё жив, но находился без памяти. Приезжал молодой следователь из города, потерявший в последствии фуражку в клубе; расспрашивал многих за ту ночь, но никто ничего не видел и не слышал. Младший лейтенант, так и уехал ни с чем, а фуражка на следующий день красовалась на голове у памятника Л....
Никто так и не узнал, кроме Якова, что случилось той ночью. Он хранил эту тайну глубоко внутри, никогда не разговаривая о ней, даже с "виновником".
От нанесённых ударов, Борис перестал слышать. У него начались проблемы с психикой, и в последствии он стал "тихо помешанным" - то, оденет ведро на голову и сидит под домом бормочет; то кушает землю, запивая водой; то станет на четвереньки среди двора и пытается лаять; то...
Сейчас он живет со своей старой матерью, у которой сильная отечность ног. Старуха целыми днями плачет и проклинает того, кто сделал её сына инвалидом. Костыли чаще стали востребованной помощью в передвижении, и бывало, упадет она среди двора, заливаясь от слез, не в силах дальше идти, а Борис подбежит к ней, "облает" и забросает землей, как собака, которая прячет свои опорожнения.
Савелий, видя, что это грязное дело сошло с рук, "ушел в запой", а дома со скандалами избивал Оксану. И тогда маленький Антон прибегал к Якову.
- Что, батька пьяный? - спрашивал старик.
- Да, пьяный, мамку бьет, - отвечал Антон.
- Ну, гуляй у меня, пока не успокоиться.
И паренек оставался со стариком, иногда даже ночевал. Яков одевал большие, коричневые очки и читал вслух книжку, что была под рукой, или ту, что приносил Антон, пока из них кто-то первый не засыпал.
Через пол года со дня избиения Бориса, зимой, Савелия нашли мёртвым под его собственным двором. Он замёрз. Крепкие тогда морозы были. Люди говорили, что Оксана знала, о лежащем под забором муже, но ничего не сделала, оставив его умирать... Не мне судить.
- Может Антон и несёт крест отца по своей жизни? Может всё-таки рассказать ему? - думал старик, сосредоточённо смотря на Антона, который, допив принесенное другом пиво, выкинул бутылку в кусты, и развернулся, чтобы подъехать к Якову. - Ведь тяжело человеку нести крест на себе, не зная, за что он его несет... Но как примет он такую новость? Не каждый день приходиться слушать такое о родном отце.
Антон подъехал, а друг его исчез за кустами так же быстро и внезапно, как и появился.
- Паша с ребятами зовет к реке, на холодное пивко. Ох! А оно иногда так хочется искупаться, прыгнуть с "тарзанки", понырять с маской, - замечтавшись, сказал он. - А когда тебя ложат на теплый песок и поливают водой как цветок, то... Ай, и думать не хочется, одно расстройство, - махнул рукой Антон и устремил взгляд на ветку, с которой когда-то сорвался.
Старик всё ещё думал, говорить об этом случае или нет, и не донес до внимания слова, сказанные Антоном. В голове возникали разные причины, по которым нужно рассказать, а по которым не хотелось копаться в этом. Шло противоборство "за" и "против". В конце концов, победило "за".
- Антон, а ты знаешь Бориса, который живет около пристани? - спросил Яков, хотя вопрос был глупый - нет такого человека в селе, который бы не знал его, но старик не знал с чего начать.
- Да, конечно, знаю. Ну, тот сдвинутый, которого избили? - зевая, ответил он.
- Да.
- А что он?
Старик посмотрел в глаза Антона.
- А ты знаешь, кто его сделал инвалидом? - спросил он.
- Нет..., - ответил Антон. - А кто?
- Я не знаю даже как тебе сказать, - всё еще решался старик, сомневаясь в правильном выборе и подходе. - Это тяжелая новость.
Антон улыбнулся.
- Яков, для меня тяжелее коляски, новость трудно найти. Все остальные новости, - он махнул рукой, - чепуха.
- Может ты и прав, наверное, я преувеличиваю, - сказал Яков и посмотрел на коз, флегматично жующих траву. - Слушай, это Савелий избил Бориса. Это он сделал его инвалидом, сам рассказывал.
Антон внимательно посмотрел на старика и на его худом, желтом лице, напряглись все мышцы.
- Это правда? - сконфуженно спросил он. - Яков, я ведь тебе верю.
- Правда, Антош, правда, - сказал медленно старик и глубоко вздохнул.
Он рассказал о той ночи, когда приходил Савелий, ничего не скрывая перед мрачно сидящим парнем.
Наступило молчание, за время которого была сделана самокрутка и пара затяжек.
- Вот чей крест, ты несешь сынок на плечах. И ты теперь знаешь, за что тебе такой подарок, и с какой он надписью, - сказал старик. - Только нельзя Антон этот крест передать кому-то, дать подержать его пока ты отдохнешь, отставить в сторону на время... Нет. Крепись Антош, он будет висеть на тебе тяжелым камнем и давить цепями, давить больно, врезаясь в тело острыми углами, не давая зажить ранам. Нельзя, не получиться так. Ты уже взрослый парень и должен знать, что крест нужно нести, только собрав все свои силы, чтобы не упасть в грязь, чтобы не быть раздавленным его весом. Такая наша жизнь. Она всё время пытается раздавить человека, растереть его, и часто у неё получается. Вот даже тебя начинает раздавливать. Я же вижу Антон, вижу, давит. Только не так как тараканов мы давим - раз и всё. А она это делает медленно, со вкусом, постепенно, как бы наслаждаясь, ей то спешить некуда, у неё нет времени.
- Да, родной отец, не знал я этого. Ну что ж, что сделано, то сделано. Да и умер ты так, не по-людски, - сказал Антон и закивал головой. - Знаешь, Яков, какая мне мысль сейчас пришла?
Старик пожал плечами.
- Собаке собачья смерть, - сказал он.
- Антон, нельзя так говорить об отце, тем более о покойном, - возмутился старик. - Он ведь тебя любил и воспитал. Ты что, не говори так, не имеешь права.
- Яков, а мать бить, он имел право? - повысил голос Антон. - А пропивать все деньги, когда носить было нечего... кушать, то ладно, огород под боком. Имел он право это делать? А выгонять её на улицу зимой в одной ночнушке, и петь - ой мороз, мороз, не морозь меня. Я помню это, помню, - покачав головой, сказал он, вспоминая те жуткие зрелища, поломавшие детскую психику.
- А почему ты пошел по его стопам? - глядя на возмущенное лицо Антона, спрашивал старик. - Почему ты с матерью так разговариваешь? Что ты говоришь об отце? Ты на себя лучше посмотри и подумай. Тем более пример есть, - Яков перекрестился. - Не надо так говорить о нем. Он дал тебе урок, а ты его не выучил и сам начал пить и кричать на мать, - уже повысив голос, говорил он. - У тебя своя жизнь и живи так, чтобы не было плачевных последствий, как сейчас. Не вини его, он за это сейчас отвечает перед Богом, а ты как сын, должен просить прощения за него. Тебе же легче будет, не копи в себе ненависть, не надо, её и так хватает в наших черствых сердцах. Неси крест с высокоподнятой головой, не показывай слабость. И проживи жизнь так, чтобы крест на тебе и сошел, не передавай его своим детям, не делай, этот низкий для родителя поступок. Пронеси и умри с ним, будь смелый, умей смотреть жизни в глаза. Она таких любит и помогает им, а "тряпок" давит, медленно, но давит, - сказал старик и посмотрел в сторону.
- Яков, но я ведь не похож на тряпку, но она меня раздавила в одну секунду, - сказал Антон, немного обидевшись за слово "тряпка".
- Нет, Антон, - сказал старик, покачав головой, - она только попыталась тебя раздавить, и у неё это получается. Сломался ты сам, ты сдался. Понимаешь? Не обижайся на меня, но ты слабак, - смотря на Антона, опустившего глаза, снисходительно сказал Яков. - Захотел отсидеться, Антон, расслабился? Или выбрал путь легче, шагая по которому не надо что-то делать, чтобы изменить жизнь, но это ровный путь. Только не вверх он идет, а вниз, и движение на нём одностороннее. Идя по нему не надо напрягаться, чтобы повернуть. А крест вниз нести легче, чем в гору. Только сильным людям под власть идти в гору со своим крестом. Не зря говорят "скинуть крест", имеется ввиду, скинуть с горы, а не внизу лежать раздавленным. И только сильные люди, зная, что будет трудно, идут медленно вверх, но идут, отказываясь на пути от всего, что может скинуть их вниз; идут медленно, молча, не оглядываясь по сторонам, но идут вверх. И им всё равно, как о них подумают и что о них скажут. Они знают возможности глупого, не обдуманного, человеческого красноречия. Они видят, - старик кивнул головой, - кто это говорит и как говорит этот человек потом, захлебываясь в собственно заваренной каше. Умничал, сбивая с правильного пути людей? Хотел возглавить колону ползущих назад? И куда он приполз? А? Ты не знаешь, Антон? А приползают в таких случаях на край мусорной ямы, которая будет их засасывать в себя, а они захотят удержаться на её краю, но схватится, будет не за что. Всё скользкое, грязное и ненадежное вокруг... Вот например, Антон, ты же любишь ловить рыбу? - спросил старик.
- Да, люблю, - ответил он.
- Значит, должен знать, что когда подсек рыбу и тянешь её, то она вначале сопротивляется, мечется со стороны в сторону, но ты её подтягиваешь медленно, аккуратно, томишь, до тех пор, пока она не сдастся. Но вот рыба сдалась, успокоилась, перестала тянуть в стороны, подчинилась твоим рукам. И только почувствовав дно около берега, она сделает последние рывки, перед тем, как попасть в подсак. А вот та рыба, которая сопротивлялась на протяжении всего пути вываживания, она имеет больше шансов уйти. Вот так и в жизни. Она подсекла за губу, а ты, даже не сопротивляясь, плывешь в подсак и сделаешь первые рывки, лишь тогда, когда почувствуешь дно около берега, но будет уже поздно, первые рывки, стали, к сожалению, последними. На крючке ты засел крепко. И тогда будешь жалеть о том, что не сопротивлялся, пока был в своей стихии, но дно неумолимо будет приближаться к тебе...
- Яков, за что же такая не справедливость по отношению к детям? - прервал Антон старика, пытаясь найти связь между рассказом об отце и словами Якова. - Разве они должны теряя молодость и мечты, нести тяжелый крест родителя, который, не подозревая, переложил его на плечи ребенка? Почему они, взрослые дяди и тети, этого не понимают, а только ходят по жизни и выбирают себе и детям подарки с надписями "За...", заставляя оплатить их стоимость, цена которой, иногда бывает, искалеченная жизнь?
- А почему все думают, что всё на этом свете не справедливо? - ответил вопросом на вопрос старик. - Почему не справедливо? А может наоборот всё справедливо. Ведь мы знаем только то, что знаем и не хотим знать, почему оно так происходит, а только сетуем на судьбу, говоря, что она не справедлива и тяжелая, вздыхая при этом, и принимаемся за обыденные дела, что вошли в привычку. А последствия мы не замечаем, хотя примеры живут около нас... А мы... Хм! - старик покачал головой и немного задумался. - Он заметил дырку в моем носке и громко рассмеялся, не замечая дыру в своей голове... Антон, ведь ты сам мне говорил, что вы с матерью думали, за что вам такое наказание. Ты сказал, мать думает за аборт в молодости, а ты за убитую ворону. Где, руководствуясь внутренним чутьем, вы искали причину? В своих ошибках? В своих грехах? В своих проступках? Ведь вы не начали искать в чем-то хорошем, добром. Да? Обидно, что понимаем, а поделать ничего не можем. А ты спрашиваешь, почему судьба тяжелая.
Антон, находясь в полном недоумении, кивнул головой и пожал плечами.
- Да потому, - продолжал старик, - что давит крест, положенный на нас родителями, за их поступки в жизни. А жизнь слишком коротка и не приспособлена, чтобы успеть пронести и сбросить его. Наши матери и отцы, несут ношу, ещё своих родителей и прародителей, которая придавливает и клонит их к земле. А они, стараясь её скинуть, накапливают ещё больше вопросов, чтобы потом, с "чистой", родительской совестью, переложить на хрупкие плечи детей. И так идет из века в век, - посмотрев на свою бороду, сказал Яков и вздохнул. - А люди не в силах разгадать этот секрет, который сам же дает ответ, заставляя и подсказывая нам изменить отношение к близкому, к себе. Но люди глупые, они делают вид, что умные. Разве может умный человек, зная последствия грешных деяний, думать: та-а-а, авось пройдет, и приниматься делать тоже самое? Может. Но авось не проходит, оно выжидает. И если оно прождет в твоей жизни, то в жизнь твоих детей, авось придет с подарком, на котором будет ценник с надписью "За...".
А мы же принимаем их, не задумываясь, потому что мы самые умные... самые умные среди всех существующих на планете жизней, - в преподносительном тоне сказал Яков, и улыбнулся. - Хм! Чем ещё раз подчеркнем свою глупость. Мы даже назвали себя смешно - гомосапиенс. Но только для кого мы так себя назвали? Кому мы скажем это смешное слово? Наверное, только самим себе, стоя перед зеркалом, с синяками под глазами. Кому? Кому мы хотим доказать своё превосходство? Вон той козе? Жабе? Так они умнее нас. Кому? Другим ведь жизням мы этого не скажем, но мы им покажем, как это быть человеком разумным. А они посмеются над нами и скажут: - Ну и дурак, этот гомосапиенс!
Антону трудно было понять изречения старика. Такой разговор для него был чем-то новым. Он привык разговаривать на другие темы, которые казались более важными и актуальными - как, где, кто, с кем и когда...
Парень закурил и в недоумении посмотрел на свои тапочки, припавшие пылью.
- Яков, но почему люди не понимают этого? Почему мне об этом никто не рассказывал? Почему? - спросил он, с некоторым оттенком возмущения, и пожал плечами. - Значит всё не так?
Старик проводил взглядом капельку пота, медленно спускавшуюся по тонкой шее парня, поднял с земли не большую палочку, и начал перебирать её пальцами.
- Антон, - сказал он, - людям трудно это понять, они больше заняты обсуждением других людей, своей внешностью и местом в обществе, а то, что внутри идет гнилостный запах, как от кучи мусора на солнце, в которую сбрасывают отходы, то это мало кого интересует. Оно никому не надо, до поры до времени. Мы с радостью принимаем и впитываем в себя эти отходы, а потом пользуемся в повседневной жизни, накапливая их всё больше, больше и больше... А почему в эту яму сбрасывают отходы? - продолжал старик. - Да потому, что это мусорная яма, она не любит быть пустой или когда её чистят. Она любит принимать весь мусор в себя и говорить, что у неё судьба такая. А когда начинаешь её чистить, то она отгоняет тебя своим зловонным запахом куда подальше, приговаривая: "Не могу я быть такой, оставьте меня в покое, я не хочу быть такой... в конце концов, судьба у меня такая". Да-а-а. Ох-ох-ох! - задумчиво вздохнул старик и покивал головой.
- Вот такая Антон, мусорная яма и живет у нас внутри, - немного подумав, продолжал он, - и то главное, что она бездонная и ненасытная... Но ничего, кушать мы ей всегда подбросим, в обиде не оставим. Чего-чего, а отходов хватает - они везде, куда не кинься. Ведь чистить мы её не хотим, потому, что трудно будет общаться с близкими и знакомыми, подумают, что сумасшедший. Трудно будет жить, работать и мы выбираем путь легче. Мы пьем не мало водки за то, чтобы мы и дети не болели, чтобы жили они счастливо и проблемы обходили нас стороной. Потом забрасываем своими же руками подобранные отходы и проблемы, и идем плачем на жизнь, приговаривая, почему она такая тяжелая, не справедливая, и чего плохо живется, - говорил старик.
- Хотя справедливость не требует от нас многого. Она как женщина, хочет любви, добрых и нежных слов, поддержки, соболезнования, правды, и чтобы ей не изменяли. Но некуда нам вкладывать эти добрые чувства, всё уже занято накопленным в душе мусором, что съедает, не подавившись, отходы, а потом выплевывает их из человека, обманом, злостью, грубыми словами, предательством, жестокостью и пьянством. А что осталось внутри от остатков любви, правды, добрых слов, скромно живущих в наших душах? А? - вопросительно спросил старик, и выкинул палочку, державшую в руке. - Ай, - безнадежно сказал он, - нам это стыдно даже показывать. Те прекрасные чувства, заложенные Свыше, настолько пожеваны вонючим ртом мусорной ямы, что их просто не хватает на долго. Мы опять срываемся и набираем в глаза, уши, рот, ещё больше грязи и плюемся. Но и этот плевок не остается не замеченным, его "впитывает" другой человек и несет в душе, пригибаясь к земле, рыдая и жалуясь о тяжести ноши. Но идет, не сбрасывает, как упертый, потный осел. Хм, - старик покачал головой. - Думает, что идет? Нет. Он стоит на месте, потому, что ноги скользят по отходам, которые сами же и набросали под ноги. А ухватиться за что, чтобы подтянуться немножко вверх, ближе к радости, к солнцу, к тем заветным мечтам о здоровье, счастье и любви. Не за что, потому, что отходы грязные, скользкие и ненадежные по своей крепости. Понадеешься, схватишься за него, а он и оборвался, потому, что гнилой он внутри, не надежный. И будет человек лететь вниз и сбивать остальных ослов, рвущихся к вершинам оазиса счастья... Да-а-а, - вздохнул старик и посмотрел на Антона, который, сгорбившись, сидел в "кресле на колесах", и смотрел задумчиво в даль, кивая головой. - Уж больно тяжкий груз на плечах раба возложен...
- Вот и ты, Антон, сбитый грешной жизнью, упавшего вниз отца, падаешь, цепляя за собой все отходы, оставшиеся после его жизни. Ты не пытаешься выбраться из этой ямы. Ты не хочешь изменить свою жизнь и попытаться сломать её. Ты начал собирать отходы... берешь их своими же руками и заливаешь в горло, задурманивая и так высыхающие мозги, - немного в грубоватой форме, сказал Яков. - Я понимаю, тебе трудно это слушать, но правду всегда слушать трудно, легче сладкой ложью залепить глаза и потом ослепнуть, ссылаясь на судьбу... Мол, там уже всё написано.
Старик опустил голову и посмотрел на землю взглядом, которым мы иногда смотрим сквозь предметы, не замечая их, потому что озабоченная голова в раздумьях слепнет. Он покачал головой, и, в очередной раз, вздохнув, посмотрел на Антона.
- Да ничего там не написано! - громко продолжил он, немного возмутившись. - Может и пишут, но только не про нас. Что, большие цяци? Хм! Пишут о них. Ты посмотри вокруг, о чем тут писать? О том, что... ой ладно, - безнадежно махнул рукой старик, - не хочу даже перечислять, а то многотомник матерщины получиться. Хм! Мы сами себе пишем, только получаются у нас краткие очерки с множеством знаков препинания и вместо подписи в конце, мы как авторы, ставим крестик. А то, написано, написано, - старик возмущенно кивнул головой и подытожил. - Как там сверху написано, так и стерто. Всегда можно изменить сюжет, вставив эпизод с добром, который изменит жизнь персонажа.
- Я об этом никогда не думал, - сказал Антон и пожал плечами. - Но, Яков, что я могу изменить в жизни, если даже брошу пить?
- А что ты пытался изменить в ней? Что ты сделал для этого? - спросил старик.
- Ничего, - ответил парень. - Честно. Я смирился с этим. Я понимаю, что падаю, но не вижу другого выхода. А пью, чтобы немножко легче стало, - он опять пожал плечами, - чтобы хотя бы временно забыть о своей инвалидности..., - Антон задумался. - А может... чтобы не остаться одному? Все же пьют вокруг.
- Ну что ж Антон, это твоя жизнь, тебе выбирать свой путь, - сказал старик. - Но, пока есть повороты, сверни. Дальше будет сплошная прямая и только в одну сторону. Назад трудно свернуть - ползущие позади не пустят. Они тебя будут отговаривать, держать за руки, веселить и забавлять, чтобы скучно не было, наливать бесплатно полные стаканы водки. А против течения тяжело грести, легче выкинуть весла и плыть по течению, которое может разбить о скалы. Но, когда увидишь, что несет на острый выступ камня, то сделать ничего не сможешь, так как выкинул, ты весла, по пьяни, веселясь, или продал за грош.
Антон сидел молча и кивал головой, потупивши взгляд на летящий в небе самолет, который оставлял после себя белую дорожку дыма, медленно растворявшуюся в небесной чаше, как сахар в горячей воде.
- Антон! - послышался знакомый голос, из-за кустов дерезы.
Всё то же самое - старик опять обернулся и увидел парня, приходившего к Антону, некоторое время назад. Он опять стоял с бутылкой пива, а зеленая кепка с цифрами "555", и мелкой сеточкой в области затылка, прятала его глаза.
Антон посмотрел на него и кивнул головой, что в данной ситуации на языке жестов, означало, "сейчас буду, подожди".
Ладно, Яков, поеду, ждут там меня ребята, - сказал он, уже глядя на старика.
- Антон, а ты помнишь, когда ты был маленький, ты пришел ко мне и принес с собой книжку о старике Хоттабыче? Помнишь?
- Хм! Помню, - ответил парень и улыбнулся.
- А помнишь, что ты загадывал, когда вырвал волосок из моей бороды?
Антон, не много подумав, ответил:
- Помню... Я загадал тогда желание, чтобы отец не пил.
- Ты понял меня? - спросил старик.
- Да, понял, - ответил Антон и подъехал к старику ближе.
- Ну, хорошо, если ждут, то надо идти, только подумай о нашем разговоре.
- Подумаю, - пообещал Антон. - Обязательно.
Они пожали друг другу руки и Антон, уцепившись руками в колеса коляски, "пошел". Лицо его было серьезное и задумчивое.
- Антон! - крикнул вдогонку старик.
Парень развернул коляску боком, и посмотрел на старика.
- А ты понял, зачем я рассказал эту историю об отце?
Антон, задумавшись несколько секунд, ответил:
- Понял. Мне даже немножко легче стало на душе. Теперь я понимаю, за что несу этот крест.
- Ну, это уже хорошо, - удовлетворенно сказал Яков. - Ты приезжай ко мне чаще, будем разговаривать. И ещё Антон, запомни, работа над собой, это тот же алкоголь. Она тоже доставляет удовольствие. Ведь когда пьешь водку, то видны результаты, и когда работаешь над собой, то результаты тоже не заставляют себя долго ждать. Но, как результат от работы над собой, так и от чрезмерного употребления гадости, виден не сразу, а со временем. Только результат разный.
- Яков, я если и захочу повторить поступок отца, то он у меня просто не получиться, даже при желании, - сказал Антон. - А тем более... дети. Мой крест на мне и сойдет.
Старик улыбнулся еле заметной улыбкой.
- Антон, ведь Господни пути неисповедимы и завтрашний день, может дать тебе такой подарок, который не унесешь от радости, или забрать то, что держал крепко и думал навсегда.
- Я понял, спасибо Яков, счастливо, - сказал парень и, сгорбившись, налег на большие колеса, всей своей маленькой массой.
- Да, ведь жалко парня, сломался, не выдержал ноши, - смотря на удаляющегося Антона, думал старик. - Неужели пустой разговор был. Ну, да ладно, посмотрим. Время доктор, но доктора иногда не вылечивают... Да нет, будем надеяться, что Антона вылечит.
И Яков остался наедине с деревом и со своими мыслями, поглядывая по сторонам, и выискивая что-то новенькое в "натершем мозоле" пейзаже.
Понемногу начинало вечереть и на смену палящему солнцу, прилетел ветерок, предсказывая изменения погоды, на более прохладную. Он был лучшим другом серым тучам, которые следовали за ним, как собака за хозяином.
Очередная порция табака засыпана в кусочек газеты и уже прикрывая рукой с пожелтевшими от курения пальцами самокрутку, Яков её подкурил. Вдохнув глубоко дым, он выпустил его через нос. Спешить было некуда, да и не к кому, поэтому старик остался сидеть на земле, только изменил позу, растирая отекшие ноги.
Козы мирно щипали вегетарианский ужин, лишь изредка поглядывая на хозяина.
После жаркого дня, прохладный ветерок, сдувавший как пыль последствия работы солнца, был в самый раз. Вокруг никого не было видно, но старика это абсолютно не пугало. Привык он за многие годы к одиночеству. Тем более пустые разговоры, с обсуждением знакомых людей, Якову были не интересны, что отличало его от остальных жителей села, и давало им повод лишний раз заострить на этом внимание.
Старик ещё сидел и некоторое время думал об Антоне, потом переключил внимание на проехавшую с грохотом машину, поднявшую облако пыли, которое сдуваемое ветром поплыло в сторону старика и осело на дереве, оставив за собой серую дорожку.
- Меняет дерево судьбы людей, еще как меняет, - думал старик. - Вот, например, на судьбу Люды и Сергея, сына Лесковых, тоже я повлиял, посадив и вырастив этот дуб. Наверное, они уже забыли, а может, и нет, но я помню, когда ветер, сорвав с головы Людмилы платок, унёс его на ветки дуба, и, зацепив как флаг, размахивал им, - кивая головой, вспоминал старик. - Хм... Она тогда пыталась его достать, но безуспешно, и пришла ко мне за лестницей... Да, я её видел впервые, как оказалось потом - приезжая. Мы пошли к дереву, но даже с помощью лестницы, платок не достали. Дуб не пускал нас. А она стояла под ним и плакала, потеряв надежду на спасение, материнского подарка. Да-а-а, было дело, - задумчиво улыбнулся старик.
Яков тогда расчувствовался, не в силах смотреть, как Людмила плачет, и пошел к Сергею, который был дома и старику не отказал, тем более, услышав, что под деревом стоит заплаканная, симпатичная девушка. Одним взмахом он оказался на дереве и вручил "потерю" Люде, заметно при этом волнуясь. Старик это видел. Он видел, когда Сергей отдал платок и остался топтаться на месте, слушая благодарности, с красными от помады щеками. Яков понял, что он здесь лишний, и, не заметно убрав лестницу, пошел домой. Подойдя к дому, он повернулся и увидел, что молодые ещё разговаривают, стоя под деревом. Приятно старику смотреть на эту пару, и он, присев на лавочку под домом, курил и любовался ими, вспоминая свои первые взгляды и чувства. Проводя взглядом уходящую пару, он тогда понял, что любовь с первого взгляда есть... что они будут вместе. Так оно и вышло, даже быстрее, чем Яков думал. Люда родила сына Сергею и живут они душа в душу.