Аннотация: Фанфик. Первая публикация на сайте Новости космонавтики, давно
Путь домой (НЕБЫТИЕ)
- Ну, что, Мстислав Сергеевич, - живы?
Обожгло рот. Жидкий огонь пошел по телу, по жилам, по костям. Лось раскрыл глаза. Пыльная звездочка горела над ним совсем низко. Небо было странное, - желтое, стеганое, как сундук. Что-то стучало, стучало мерными ударами, дрожала, дрожала пыльная звездочка.
- Который час?
- Часы-то остановились, вот горе, - ответил радостный голос.
- Мы давно летим?
- Давно, Мстислав Сергеевич.
- А куда?
- А к чорту на рога, - ничего не могу разобрать, куда мы залетели.
Лось опять закрыл глаза, силясь проникнуть в темную пустоту памяти, но пустота поднялась вокруг него чашей, и он снова погрузился в непроглядный сон.
Гусев укрыл его потеплее и вернулся к наблюдательным трубкам.
...
Проходило какое-то непомерно долгое, неземное время. ...
...
Гусев открыл глаза. Сознание возвращалось...
А.Н.Толстой. Аэлита.
Свет был выключен, иллюминаторы темны, лишь в двух или трёх чуть отблескивало на краях солнцем, отчего мгла в кабине была прозрачной, и в почти полной тьме можно было угадать смутный силуэт, скорчившийся у перископов.
- Эх, Алексей Иванович, любезный ты человек! Что ж ты наделал, сердешный?
Это же Юпитер!
В экране зенитного перископа автопилот прочно держал курс на яркую звезду с четырьмя уже видными пылинками-спутниками.
- Как? Ну, может быть. Вы же сами учили, самая яркая звезда в той стороне, где Солнце... да и черт ли, все равно, не понимаю я вашей механики! А вдруг, подумал, угадаю? Один дьявол, куда-то ведь все равно лететь!
- Ну ладно, потом объясняться будем, а сейчас тормозить надо, боюсь, разогнались мы очень. Вылетим ко всем чертям из солнечной системы... и поминай, как звали... так что - Юпитер в надир, акселератор на второе деление!
Последние слова договорил уже почти шепотом, и обмяк у окуляров...
...
И снова, в который раз, сумбурный, но яркий и беспокойный сон, который никак не вспомнить, и снова пробуждение как от толчка. Гусев легонько стукнулся головой о потолок кабины, встрепыхнулся тревожно и сразу увидел в верхнем иллюминаторе, рядом с которым оказался, какой-то маленький яркий кружок, с копейку, желто-оранжевый, с тонкими ровными серыми полосками поперек.
Было непривычно зябко, хотя и не холодно, но они с Лосем привыкли, что в кабине всегда под тридцать градусов, а сейчас явно было меньше.
По кабине плавали пустые консервные банки, кружка с ложкой, еще какая-то невесть откуда взявшаяся мелочь.
Гусев чихнул и тревожно вскрикнул: - Мстислав Сергеич, где ты? Что тихо так, неужто сломались?
- А, проснулся, Алексей Иванович, ничего, все в порядке. Подтягивайся пока, помогать будешь.
Лось прицепился ногой, чтобы не уплыть, около орбитальной вычислительной машины и напряженно и внимательно подкручивал реостаты, считывал показания стрелок и записывал их в тетрадку.
- Двигатель я выключил, достаточно мы затормозились, теперь другая у нас задача. А ведь прав ты был, брат, что на Юпитер пошел. Так мы хоть курс сохранили, а теперь у нас и репер есть. Хотя и беда большая. Потратились мы сильно, горючее на исходе.
Гусев, побарахтавшись с непривычки в невесомости, сообразил способ ползти по стенке и, приблизившись лицом к лицу с Лосем - Ну? - говорит, - Что ж делать-то теперь будем? Или все-таки погибать ни за грош?
- Тут видишь, какое дело. Затормозить-то мы затормозили, но на обратную дорогу мало осталось. Что так, что эдак, но придется хитрить. Есть тут такая возможность, чтобы развернуться у Юпитера. Он нас как магнит сейчас тянет, и если точно рассчитать, можно пройти рядом с ним так, чтобы он нас как из пращи камень в обратную сторону сам выкинул.
И уж тогда мы так или иначе, хоть малым ходом, но хоть полетим туда, куда надо. Но путь долгим будет, и будем мы почти все время в невесомости и почти без электричества.
И есть еще несколько опасностей, каждая из которых может оказаться для нас роковой.
Об остальных после, но одна уже перед нами. Долгая история.
Ты знаешь, я предупреждал, что радиоактивные излучения опасны. Я это испытал на себе. Поэтому у нас такие предосторожности, с двигателем.
Но есть и космические лучи, та же самая радиация, но природная, от Солнца, которое тоже светит от того, что в глубине его идет термоядерная реакция.
Потому, есть у нас приспособление для измерения радиации за стенкой корабля. Этого я не говорил, но когда мы от Земли улетали, я нашел, что вокруг нее имеется радиоактивная оболочка, в которой внешний радиометр даже зашкаливало.
Я думал потом - откуда?
Наверное, это от магнитного поля Земли, в нем накапливаются заряженные частицы.
Но нам это было не опасно, у нас и стенка толстая, бронзовая, да еще кабина прослоена свинцом, так что в корабле мы и не заметили этой радиации.
Но вот Юпитер - планета в сравнении с Землей огромная, и может статься, что радиоактивная оболочка у нее намного мощнее. И если она настолько мощная, что пробьет нашу защиту, мы можем умереть от внутреннего ожога.
И еще. Чтобы разворот был максимально эффективным, нам нужно пройти как можно ближе к поверхности планеты. И есть риск зацепить ее невидимую верхнюю атмосферу. И тогда мы моментально сгорим, вместе с кораблем, чиркнем по юпитерскому небу как метеорит в осенней звездопадной ночи на Земле, и нет нас.
Так что риск огромный, но если повезет, и если постараемся, то шанс у нас еще есть...
Но осталось у нас на все про все часа полтора только, чтобы прицелиться как следует. Так что давай, я цифры буду диктовать, а ты реостаты крути.
Лось так и носился, по стенке, между перископами и орбитальным вычислителем, Гусев же обслуживал сразу три точки, универсальную машину, которую Лось уже настроил нужным образом, и два номографа, планетарный и орбитальный.
Гусеву больше нравился планетарный. Сделанный на заказ в Швейцарии, он был разукрашен гравировками, изображавшими символы планет и созвездий, и вообще привлекал филигранностью исполнения и медными отливами. В отличие от нашего, орбитального, сработанного в Питере. Но работать как раз больше приходилось с орбитальным, а по планетарному Лось только сверялся время от времени.
Ничего, успели. Два раза Лось походу разворачивал корабль на выбранную им звезду, включал двигатель, а потом, отслеживая по секундомеру, выключал в строго определенный момент.
Тоже было драматично.
Дело в том, что двигатель не включается сразу, после поворота рубильника зажигания.
Сложная система слияний и распадений атомов при термоядерном горении в двигателе требует высокой энергии сталкивающихся частиц. При работе двигателя температура плазмы это обеспечивает. Но запускается реакция альфа-частицами инициаторов горения. А в реакции вообще, даже когда двигатель работает, участвует только малый процент от всего горючего вещества, поступающего в камеру, хотя этого и с лихвой хватает. Но вероятность реакции как таковая очень мала. Вдобавок, пока еще пары ультралиддитовой смеси от вольтовой дуги накопятся в камере в достаточной концентрации. И потому скудный поток вбрасываемых в камеру альфа-частиц инициирует ядерные реакции с малой весьма, также, вероятностью. На практике это означает, что после включения рубильника приходится некоторое время ждать, пока зажигание "зацепит". Ну, как спичкой костер разводить - когда, там, ещё разгорится.
Можно, конечно, было это преодолеть, но требовался солидный запас радиоактивных и дополнительные приспособления, так что Лось, когда создавал свой корабль, просто махнул рукой.
Но теперь, при маневрах приходилось ждать, как правило, от двух до семи томительнейших секунд, пока двигатель включится.
После маневров оделись дополнительно в просвинцованные костюмы и привязались к своим стартовым креслам.
Можно было этого и не делать. Лось сказал, что сближение с Юпитером будет совершенно неощутимым внутри корабля. Но что-то тревожило уже некоторое время их обоих. Росла какая-то тяжесть в голове, сознание спутывалось временами, и мысль сбивалась. И решили не рисковать.
В обзорных бортовых перископах диск Юпитера стремительно расширялся, пока не занял половину неба. На бледной розовато-бурой поверхности почти не выделялись клубящиеся слабым коричневым оттенком колоссальные облачные вихри. Но Лось уже не видел этого.
...Страшно ломило голову. В кровавом тумане плыли чуть слышные неясные и непонятные, отзывающиеся немыслимой болью страшные чужие мысли и образы. Всем своим существом Лось ощущал, как колоссальный спрут охватил своими щупальцами корабль, стремясь утащить его в разверзающуюся под ними бездну. Над всем стоял неслышимый истошный вой или крик, противящийся щупальцам спрута, протискивающимся сквозь иллюминаторы в кабину и тянущимся к его мозгу...
... Он медленно плыл в теплом мареве бесконечного прозрачно светящегося океана, пронизанного непрерывными звенящими тихими струениями, не имея границ, отделяющих его от этого океана и ощущая радостную близость многих таких же, как он, собравшихся в хороводе праздничной совместной медитации. Все непрерывное тело его и тело их совместной общности пронизывали музыкально-ритмичные напряжения и расслабления, постепенно усиливающиеся и учащающиеся, пока во вспышке совместного упоительного экстаза ослепительными картинами не вспыхивало в них Откровение о Мире, в котором невиданными еще ощущениями обрисовывались его материальные бездны. И он увидел, нет, почувствовал куда более ярко и подробно, чем зрением, не только в пространственной, но и временной и смысловой координатах всю свою звездную окрестность. И материнскую планету с ее гудящими горячими недрами и восходящими от них питательными потоками, и Солнце, опутанное протуберанцами, и Землю, когда-то, невероятно давно, родную, и маленькую Туму - Марс, почему-то знакомую... Марс... что-то больное чуть слышно царапнуло его сердце...
Страшный вопль разодрал уши. ...
- Она жива!
Он поднял костлявые руки и кинулся на кожаную стену, колотя в нее, царапая:
- Она жива! Выпустите меня... Задыхаюсь... Не могу, не могу!..
А.Н.Толстой. Аэлита.
Гусев был страшен. Его глаза были закатаны, рот приоткрыт, дыхания не слышно. Тело в кресле под ремнями дугой согнуло судорожное напряжение, костяшки пальцев побелели от усилия, с которым он вцепился в подлокотники кресла.
-Алексей Иваныч! Очнись! - страшно орал Лось в его уши, бия изо всех своих слабых сил по щекам.
Ни малейшей реакции.
Вот бес! Бес? Аналитический ум Лося после того, как он вышел из своего бреда был почти полностью выключен, и действовал он одним только быстрым и точным звериным умом своих предков.
Глупо конечно, но молнией сверкнувшая в голове нелепая мысль заставила, кошкой вцепляясь в стенки кабины, стремительно придвинуться и открыть ящик, из которого гурьбой выплыла всяческая посуда.
Хищным движением Лось выловил из нее медную миску и ложку, и гибко извиваясь, подплыл и вцепился ногами в опоры кресла Гусева.
Низкое горловое пение, сопровождаемое ритмичным металлическим звяканьем, огласило кабину. Лося научил этому по его просьбе сибирский шаман, когда он медленно выздоравливал у него после того, как едва до смерти не замерз, потерявшись в зимней тундре, в Сибири, в экспедиции.
Шаман вылечил его тогда своими камланиями, и Лось, одного любопытства и безделья ради, расспрашивал его о его искусстве.
Глупо, конечно.
Но отзывающееся вибрациями во всем теле пение ощутимо очищало его собственный разум от остатков бреда, а Гусев вдруг страшно зарычал, выматерился витиевато и длинно, по окопному, и напрягся еще более чем, казалось, невозможно, так, что один из привязывающих его ремней лопнул. Потом шумно вздохнул и обмяк, а глаза его вернулись из-подо лба и закрылись, дыхание стало шумным и частым, но глубоким и ровным, лицо порозовело, зубы прикрылись.
...
Двигатель теперь включали только на два-три часа в сутки. Остальное время приходилось проводить в полной невесомости, терпя различные неудобства. Ни пищу разогреть, ни в гальюн сходить.
Для малой нужды Лось приспособил запасной вентилятор и фильтры и химические поглотители для восстановления воздуха, отчего те стали расходоваться со страшной быстротой.
Тогда Лось наладился их восстанавливать, выставляя в окошко внешнего радиометра для прокаливания под Солнцем. После этого они, конечно, не годились для очистки воздуха, но для малой нужды снова подходили, и даже несколько раз можно было так делать, пока они окончательно не деградировали, так что теперь, вроде бы, можно было не опасаться за их перерасход.
Шли они, как объяснил Лось Гусеву, по гиперболе, периодически распрямляя и подгибая ее двигателем в нужную сторону. Причем нацеливали справа от Солнца, в то время как Земля плыла слева, купаясь в его лучах. Почему - Лось не стал объяснять подробно, но сказал, что так лучше, из экономии топлива.
Солнце, как Юпитер недавно, само отогнет гиперболу в нужную сторону, когда они будут проходить ближе всего к нему, ближе, чем Венера. И это вызывало новые опасения у Лося, но если идти сразу по левой стороне, то пришлось бы сблизиться еще более и тогда, уже точно, никакая система терморегуляции их не спасла бы от перегрева.
Некоторый энтузиазм, в котором они пребывали после того, как вырвались из цепких лап чудовищного разума обитателей Юпитера, постепенно прошел, сменившись унылым почти ничегонеделанием.
Тела межпланетных путешественников слабели, разум все более опутывало безразличие.
Тогда Лось сообразил: - Невесомость губительна для нас, почти как радиация.
И они стали пытаться заниматься физическими упражнениями, через силу.
Гусев нашел на складе короткий отрезок запасного трубопровода и гнул его, то руками, через колено, то ногами, придерживая за середину. И так продолжалось несколько дней, пока труба не сломалась.
Не столько по необходимости, сколько чтобы заполнить пустоту безделья, Гусев два раза выбрасывал за борт всяческий мусор, которого накопилось в корабле неожиданно много.
Внешнюю дверь тамбура можно было открыть только находясь в нем, поэтому тот, кто это проделал бы, оказался бы в полном вакууме наружного мирового пространства.
На корабле было целых три пустотных костюма, из двуслойной прорезиненной ткани, проребренной попеременно тонкими стальными обручами и надуваемыми высоким давлением резиновыми воздухонепроницаемыми трубками.
После того, как пустолаз входил в него, тамбур плотно набивался отходами, и внутренняя дверь в него герметически закрывалась. После чего воздух из тамбура стравливался через клапан наружу, и можно было открывать дверь.
Гадские скафандры, как оказалось, текли, но не очень сильно. Хуже было то, что в первом выходе Гусев крепко замерз, хорошо, хоть не отморозился, после того, как его остатками воздуха чуть не вынесло вместе с мусором в открытое пространство, отчего он так вцепился в стенку, что едва не порвал перчатки. И освободив камеру, тут же с облегчением захлопнул и загерметизировал ее дверь.
Во второй раз были заметно ближе к Солнцу, но Гусев все же надел поверх скафандра меховую куртку и штаны. Теперь, однако, напротив, припекало, а кожаная подкладка куртки и штанов в той части, что оказалась в тени, моментально закоржевела и трескалась кусками, а мех, попавший под прямой солнечный свет, опалило, и он стал рыжим и тоже отламывался мелкими волосками.
Поэтому куртку и штаны Гусев, вернувшись в кабину, тут же снял, точнее, отломал с себя и выбросил в тамбур, закрыв за ними дверь.
Тем не менее, в невесомости, воздух наполнился рыжим паленым ворсом, и они с Лосем сбежали в нижний этаж, дожидаясь, пока вентилятор ферментатора не прососет через себя весь воздух в рубке и не соберет в своих фильтрах весь ворс.
Венеру прошли дальней околицей, с самого близкого расстояния серп ее был с четверть или треть лунного.
Рассматривая ее под увеличением в перископ, Гусев спросил: - А что, Мстислав Сергеевич, как вы думаете, может и там люди живут?
- Не знаю, - ответил Лось. - Но думаю, что нет там никого.
- Очень мрачно выглядит, ни морщинки на ней, ни пятнышка. Похоже на то, что чистый там разгул материальных стихий. Плотная ядовитая атмосфера, кипящие океаны, вулканические извержения, непрерывные ураганы и разряды молний.
Если Земля проснулась для жизни намного позднее, чем Марс - Тума, то Венера еще не проснулась, либо не проснется вообще никогда.
Так-то вот, Алексей Иванович!
Несмотря на все предпринимаемые усилия, невесомость и бессмысленное безделье делали свое дело. И даже когда они вышли, обогнув Солнце, на прямую дорогу к Земле, вид ее и начало торможения почти не внесли оживления в медленно замирающую на корабле жизнь.
Лишь громадным усилием воли переламывая растущее безразличие, заставлял себя Лось отрабатывать двигателем по заранее рассчитанному расписанию...
Летело, летело пространство времени. Лось и Гусев то прилипали к наблюдательным трубкам, то валились среди раскиданных шкур и одеял. Уходили последние силы. Мучила жажда, но вода вся была выпита.
И вот, в полузабытьи, Лось увидел, как шкуры, одеяла и мешки поползли по стенам. Повисло в воздухе голое тело Гусева. Все это было похоже на бред. Гусев оказался лежащим ничком у глазка. Вот он приподнялся, бормоча схватился за грудь, замотал вихрастой головой, - лицо его залилось слезами, усы обвисли:
- Родная, родная, родная...
Сквозь муть сознания Лось все же понял, что аппарат повернулся и летит горлом вперед, увлекаемый тягой земли. Он пополз к реостатам и повернул их, - яйцо задрожало, загрохотало. Он нагнулся к глазку.
Во тьме висел огромный, водяной шар, залитый солнцем. Голубыми казались океаны воды, зеленоватыми - очертания островов. Облачные поля застилали какой-то материк. Влажный шар медленно поворачивался. Слезы мешали глядеть. Душа, плача от любви, летела, летела навстречу голубовато-влажному столбу света. Родина человечества. Плоть жизни. Сердце мира.
Шар земли закрывал полнеба. Лось до отказа повернул реостаты. Все же полет был стремителен, - оболочка накалилась, закипел резиновый кожух, дымилась кожаная обивка. Последним усилием Гусев повернул крышку люка. В щель с воем ворвался ледяной ветер. Земля раскрывала об'ятия, принимая блудных сынов.
Удар был силен. Обшивка лопнула. Яйцо глубоко вошло горлом в травянистый пригорок.