Наталья Романовна ожидала увидеть кого угодно, только не парня в синих шортах, синей футболке и пляжных шлепанцах. Парень взирал на хозяйку квартиры с осуждением - долго не открывала, в глазах поселилось отчаяние.
- Вам кого? - нахмурилась хозяйка.
- Мне нужна Наталья Романовна Соловьева-Алешечкина.
- Я - Наталья Романовна Соловьева-Алешечкина, - испуганно пробормотала Натка, кося глазом на букет цветов, который гость дерзко держал подмышкой, как обычный веник, купленный только что в магазине. Держал задом наперед, "корешками" к женщине, "вершками" в пустоту лестничной клетки. Руки парня были заняты большим блокнотом с перекидными страницами и шариковой ручкой, зажатой между указательным и средним пальцем. Шариковая ручка нервно покачивалась.
- Вы? - почему-то переспросил молодой гражданин с букетом задом наперед и указал на хозяйку шариковой ручкой - показал при помощи ручки фигу. В голосе явно проскользнуло удивление. Как будто особа "не первой свежести" в махровом халате и тюрбане из полотенца не может быть выше упомянутой особой.
- Может быть, вам паспорт показать? - сдержанно спросила хозяйка квартиры. Сдерживалась во всем: чтобы не нагрубить - и без того настроение хуже некуда, чтобы не выхватить из рук парня шариковую ручку и не забросить куда подальше - не надо в нее тыкать и фиги показывать, чтобы не вытянуть из подмышки букет и не надавать им по скривившейся физиономии.
Парень рассчитывал вручить красочный букет женщине с обложки глянцевого журнала - потому что видел своими глазами заказчика, и никак не ожидал, что перед ним предстанет чудо-юдо неопределенного возраста. Он принял чудо-юдо за мать получательницы букета - не за ту, которая с обложки журнала. Мужчина, который заглянул в цветочный магазин, произвел фурор среди всего женского населения, включая бабу Нюру, ровесницу Сталина. Баба Нюра была завсегдатаем цветочного магазина. Скупала по низким ценам залежалый товар и шла на рынок - распродавать цветы по сниженным ценам и злить других торговцев. Не так зарабатывала, сколько время весело проводила...
- Покажите паспорт! - раздерзился наглец.
Натка захлопнула дверь, чуть не прищемив парню нос. Слишком долго искала паспорт - просто сидела на диване и нервно покачивала ногой в тапочке. Мстила невежливому молодому человеку. Сегодня выдался день мщения - и себе, и другим. К другим относился молодой парнишка, не отягощенный правилами хорошего тона.
Что же мне нельзя цветы прислать? - размышляла хозяйка квартиры в банном халате, в тюрбане и в тапочках. В новом нижнем белье красного цвета. Важное уточнение.
От чрезмерно энергичного покачивания ногой тапок улетел в угол комнаты. За ним последовал и второй - Натка его намеренно зафинтилила.
Гость напомнил о себе робким постукиванием в дверь, заподозрив хозяйку преклонных лет в забывчивости, в слабоумии, в потере памяти и в чем-то еще. В его годы все, кто старше сорока, кажутся дряхлыми старухами со всеми прилагаемыми болячками.
Он - не исключение, в молодости Натка тоже так считала, а повзрослев, дойдя до "страшного" возраста, не могла найти отличий с собой прежней. Не пыталась искать!
И когда они, те двадцать лет, были? Вчера!
- Сейчас! - рявкнула хозяйка, но с места не сдвинулась.
Привычно погрузилась в печаль. Никто не смеет ей в этом мешать. И пусть ждет. Работа у него такая - доставлять и ждать. Сам нарвался. Мог бы не требовать документ, удостоверяющий ее личность.
Неужели я такая старая и страшная? Нормальная женщина с нормальной комплекцией. У меня всё в норме. Выгляжу на свой замечательный возраст. Зачем молодиться - буду выглядеть смешно. Да, надоело мести подолом тротуары. Кажется, надоело. Пока не разобралась - надо ли меня имидж. Это был всего лишь мимолетный порыв. Причина мимолетного порыва в... одном мужчине. Привлекательно-завлекательном.
А если для себя? Почему бы и нет.
Не кардинально, так чуть-чуть, для разнообразия, для настроения.
Обязательно куплю себе новое платье, красивенькое, чтобы мне невероятно шло, чтобы подчеркивало достоинства и скрывало недостатки. Длиной до колена. Ни выше, ни ниже. Обещаю. Пойду и куплю.
- Женщина, вы там заснули что ли? - на весь подъезд разорался доставщик цветов.
- Вот обнаглел, - развеселилась Наталья Романовна. Как не веселиться, если легко нашла выход из тоски и печали. Новое платье. Старо, как мир. Все гениальное - просто.
Натка так резко распахнула свою дверь, что парень от неожиданности отпрянул и едва не свалился на цементный пол.
- Полегче на поворотах, - предупредила женщина, заботясь о букете цветов, предназначенном лично ей. При этом широко улыбалась, чем озадачила курьера.
Он заново оценил женщину. Понял, что она не совсем старая. Не девчонка, это да. Лицо смешное, детское. На скулах веснушки. Если бы не морщинки-лучики у глаз, вообще, дал бы не больше тридцати пяти. Морщинки едва заметные. И улыбка приятная, заразительная. Хочется улыбнуться в ответ.
- Вот вам паспорт!
- Ладно, не надо. Это я так. Сдуру. Распишитесь в получении.
- Нет уж, раз просили, то будьте любезны, - настаивала женщина, продолжая улыбаться.
Парень для вида полистал документ, остановил взгляд на фотографии, сличил с оригиналом. Разница была, но не существенная, хотя, с той поры, с момента получения паспорта, прошло немало лет. Вдруг на лице повисло недоумение.
- А где Соловьева?
- Соловьева - моя девичья фамилия. Алешечкина - фамилия по мужу. Показать свидетельство о рождении?
- Нет, не надо, - поспешно покачал головой курьер.
- Мужа в доказательство предъявить не могу, мы в разводе, - неожиданно призналась Натка, продолжая веселиться. Впервые за три месяца свободы она осознала, что освободилась от мужа-зануды. Может покупать себе любые наряды и не отчитываться, не выслушивать монотонного бубнения по любому поводу и без повода. Сво-бо-да!
- Что за люди, - непонятно кого охаял парень: то ли обоих - мужа и жену, то ли ее, что не удержала, то ли его - что не удержал. Этакое сокровище. Женщина-бриллиант с малахитовыми глазами.
Курьер вручил шариковую ручку и подсунул блокнот.
- Распишитесь в получении.
- От кого цветы? - по ходу подписывающего дела поинтересовалась Алешечкина.
Парень перекинул блокнот, достал белый конверт, вручил его даме и, делая короткие паузы между словами, сообщил:
- Там все написано. - Снова осмотрел ее снизу вверх, хмыкнул, но иначе, чем прежде - с огоньком хмыкнул, и вежливо добавил, - до свидания.
После чего скрылся в кабине подъехавшего лифта.
Но прежде из лифта выпорхнул сосед Костик Олиешко. Ему было слегка за тридцать, а он все звался Костиком, в ввиду профессии: Костик работал стилистом в "крутом" салоне. Жил вместе с матерью, которая постоянно сокрушалась на тему - "когда, наконец, ее сын женится и когда у нее появятся внуки". Все соседи догадывались, что Костик интересуется себе подобными, жениться не может, так как в нашем государстве однополые браки запрещены, тем более, таким парам нельзя усыновлять детей. Чай, не "продвинутая" Европа.
Что б ей, Европе этой, пусто было со своими нововведениями, названными свободой и демократией.
Наш Патриарх Кирилл как-то сказал умную вещь, впрочем, как и всегда: "Свобода заканчивается там, где начинаются безобразия".
Наталья Алешечкина была с ним согласна. И не она одна. Мать Костика тоже в числе согласных. Сын открыто не афиширует "свои интересы", жалеет мать, которая стоит за традиционную семью и брак. Ждет и надеется, когда ее сын приведет в дом хорошую девушку, хорошая девушка родит ей внуков.
Натке не хотелось, чтобы Костик были "из этих". Костик ей нравился, несмотря на странности: здоровался с соседкой через раз, а если и здоровался, то старался на нее не смотреть - его глаза не могут видеть такое убожество в женском обличии. Будучи в прекрасном расположении духа, он предлагал ей свои профессиональные услуги, но Натка каждый раз отказывалась и спешила спрятаться в своей квартире-крепости.
Сегодня Костик был не в духе, не поздоровался, но задержал взгляд на букете цветов. Натка так торопилась убедиться в своей догадке - цветы прислал Канарейкин, что забыла скрыться, запереться. Костик присвистнул, криво ухмыльнулся, что-то пробормотал себе под нос, отпер дверь своей квартиры, просочился внутрь и громко захлопнул дверь, приведя в чувство соседку. Как ни была увлечена Натка чтением письма, но заметила и ухмылку, и свист, еще хорошо, что не услышала тихого высказывания, красноречиво ее характеризующее. Натка была излишне мнительной, от любого неосторожно-нелицеприятного слова в свой адрес погружалась в недельную обиду. Больше обижалась нас себя - не ответила, промолчала.
Она всё про себя знала, но боялась резких перемен.
Кроме мнительности Натка еще "дружила" с нерешительностью. Потому и прожила столько лет в браке с нелюбимым мужчиной, который ее бесил.
И теперь, сказав "А", можно переходить к "Б" - меняться. Постепенно, по шажочку.
В белом конверте лежала прямоугольная картонка, на которой уверенной рукой было написано: Жду в 19.00 у памятника Горькому. Надо поговорить. Эдуард В. Канарейкин.
- Безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых - вот мудрость жизни! - вырвались из Алешечкиной строки из поэмы "Песня о соколе" революционного поэта, к памятнику которого ей приказал прибыть бывший одноклассник. - Вы только подумайте - он даже не сомневается, что я приду! Самонадеянный наглец! Стой и жди, а я никуда не собираюсь идти... Букет очень красивый, ничего не скажешь - этакий реверанс в угоду... Все равно не пойду! - менее уверенно проблеяла Натка. Размотала тюрбан на голове, скинула махровый халат, осталась в ситцевом халатике в лютиках. Недолго думая, разоблачилась далее, дошла до кружевного нижнего белья красного цвета. - Сексапильненько, - удовлетворенно протянула она, искоса взглянув на электронные часы: 16.12.
Алешечкина отнесла в ванную халат и полотенце, намеренно долго перемещалась. Побродила по квартире, заглянула в одежный шкаф, как будто в нем могло появиться что-то ультрамодное и суперкрасивое. Без всякое стороннего вмешательства появиться, методом желаний и представлений.
Увы, в шкафу всё было по-прежнему, женские мечты никто не претворил в жизнь.
- Безумству храбрых поем мы... - без прежнего энтузиазма просипела Алешечкина. Закрыла шкаф, постучала по дверце костяшками пальцев и выразительно проговорила, - хочу, чтобы в шкафу появилось.... Чтобы появилось в шкафу... что-то... в смысле верхней одежды... в смысле не верхней... А какой же еще! Нижней... хм... одежды у меня навалОм... Это ни пальтишко, ни фигушка, а... неведома зверюшка.
И закатилась ненатуральным хохотом. Натке было не смешно. Натке было грустно. Так грустно, что хотелось что-то разбить, разорвать, измутузить, истоптать... - для выпуска наружу недовольства, которое она искусно прятала все годы. Естественно, мучало недовольство только собой.
Видите ли, ее все устраивает! Что устраивает?! Выдался случай сходить на свидание, а пойти-то и не в чем! Уважительная причина? Уважительная. Решаемая? Решаемая в том случае, если бы времени было побольше. Как раз времени и в обрез.
От того, что свидание срывается из-за ее пренебрежения к своему внешнему виду, а исправить нет времени, совсем нет, Наткина злость пополам с грустью сорвалась на первом, что попало на глаза - на бедненьком стареньком халатике в лютиках. Как бы ее не переклинивало, она точно знала, что ей не будет жаль содеянного через час. Ситцевого халатика будет не жаль.
Алешечкина нашла портновские ножницы, лежавшие в ящичке еще со времен царя Гороха, когда недолго увлекалась шитьем, и стала мстительно кромсать ими некогда любимую домашнюю вещь. При этом приговаривала:
- Так тебе и надо. - Имела в виду не халатик в лютиках, а себя, женщину, ухоженную жизнью. Уходила ее жизнь, а она и лапки сложила - не боролась, не сопротивлялась, катилась и билась обо все преграды.
После борьбы с халатом, расстелила на полу газету, сложила в газету цветные лоскутки, аккуратно свернула газету, напевая песенку "лютики-цветочки у меня в садочке...", после чего твердым шагом направилась в кухню и запихнула газетный сверток в мусорное ведро. Зачем упаковала лоскутки газету, сие науке неизвестно.
После выполнения ответственной работы - именно об этом свидетельствовал весь вид гражданки Алешечкиной - она вернулась в комнату, тут же сделала поворот на сто восемьдесят и почесала снова на кухню, где на столе лежал забытый букет цветов от Канарейкина. Промурлыкал в очередной раз про лютики-цветочке в ее садочке, поставила цветы в вазу, наполненную водой и направилась вместе с вазой в комнату. Цветы в вазе устроились на столе, Наталья пристроилась рядом на стуле. Покрутила рукой вазу, придирчиво изучая "лютики-цветочки", оставила вазу в покое, подперла ладошками щеки и обратилась к букету:
- Предположим... Всего лишь, предположим, что я пойду на встречу - не на свидание - с человеком, которому, всего-навсего, надо со мной поговорить. Какой бы направленности не была встреча, а обязана выглядеть достойно... Возникает вопрос на все времена - что надеть? Как я уже выяснила у шкафа - надеть мне нечего. Чудеса бывают только в сказках. И... все мужики сволочи.
Наталья Романовна без особого труда нашла козлов отпущения - все мужики! Под всеми подразумевала, что естественно, Эдуарда Витальевича Канарейкина. Далее следовал, что тоже естественно, Михаил Дмитриевич Алешечкин. Что б ему икалось во время секса по расписанию с молоденькой пигалицей.
- Надеть нечего, - еле сдерживая рвущийся наружу гнев, выговорила женщина, практически голая в прямом понимании этого слова, потому как надеть ей нечего. - Подойдем к решению вопроса с другой стороны - как я должна выглядеть на этом... деловом свидании? Текст короткого послания деловой, значит, и свидание деловое, никакой романтики. Должна выглядеть в зависимости от темы предстоящего разговора.
Гениальное умозаключение!
Я делаю головокружительные успехи на почве логического мышления в период самобичеваний для перевоспитания. Да, иной раз меня заносит...
Вернемся к Канарекину, пригласившему меня на деловое свидание.
Деловым свидание быть не может. Деловая встреча. С бывшим одноклассником. Цветы - всего лишь подкуп...
Зачем я понадобилась Канарейкину?.. Возможно, Канарейкин хочет поговорить о Катерине Куприян. Хочет посоветоваться - стоить ли влезать в чужую семейную жизнь, все ли в этой семье в порядке? В этом случае я обязана пойти на... деловую встречу, чтобы поставить все точки над "I", пусть Эдик не тешит себя надеждой.
Это обычная дружеская встреча, цветы значения не имеют, поэтому я обязана пойти...
И пошла бы, если бы мне было что надеть.
Эдику плевать, что на мне болтается, чем я мету тротуар.
Но мне самой будет неловко находиться в каком-то тряпье рядом с изысканным мужчиной. Эдик будет меня стесняться. Я не хочу, чтобы меня стеснялись. Надоело. Даже чучело Алешечкин при расставании все же не сдержался, высказал претензии к моему гардеробу, болезненно уколол в отместку. А за какие средства, господин Чучело, господин Иванушка-дурачок, мне обновлять свой гардероб?! Заработанных вами копеек на хлеб не хватало, жили на мою зарплату. А я не Билл Гейтс... Катя уверяла, что мой муж - жлоб, что он зарабатывает гораздо больше того, чем мне приносит. Не скажу, что мне было все равно: не известно, на кого он эти заначки тратил. Но чем меньше поводов для общения, тем мне же лучше...
- Не пойду, - со слезами на глазах проскулила Наталья Романовна. - И надеть мне нечего, и волосы у меня в ужасном состоянии... Сантиметров десять надо отрезать, чтобы волосы оживить. И покрасить было бы неплохо. Цвет какой-то... выгоревший.
Зря Катька уверяла, что у меня красивый ярко-рыжий цвет волос. Успокаивала. Ржавый, как у той малолетки, с которой Алешечкин "боролся" возле остановки... Странно, почему он снова выбрал рыжую? Случайно или намеренно? Неужели по мне тоскует? Раз в неделю звонил, спрашивал, как дела - держал руку на пульсе: вдруг назад позову. Ищи другую дуру, нахлебник!.. Нашел. Звонить перестал... Мне же лучше...
Натка снова вознамерилась обнаружить в шкафу что-то магнито-притягивающее мужской взгляд, с упорством покопалась на всех полках, перебрала вешалки, залезла на самый верх, придвинув к шкафу табурет. На самой верхней полке, среди давно забытых вещей лежала юбка в клетку времен Очакова и покоренья Крыма. Бело-синяя юбка в складку.
Натка вытянула юбку из вороха ненужной одежды, чуть не свалилась от усердия с табурета. Когда-то давно ей эта юбка очень нравилась. С обычной белой футболкой она смотрелась отлично, наряд освежал и молодил. У ту пору, времен Очакова и покоренья Крыма, ее вся одежда молодила-освежала. А сейчас... не хочется лишний раз смотреться в зеркало.
Юбка легко прошла через бедра. Проблемы возникли при желании застегнуть молнию. Натка пыхтела и всё без толку. Пояс юбки не сошелся бы даже при участии крестной Золушки.
- Корова! - обозвала себя Алешечкина, женщина средней упитанности. - Толстая безобразная корова!
Забросив юбку обратно на верхнюю полку без вспомогательных средств - без табурета, Наталья со злостью задвинула дверцу шкафа-купе с зеркальной панелью.
Опять встала перед зеркалом. В одном нижнем белье красного цвета. И успокоительно сказала:
- Не такая уж и корова.
Свое отражение ей нравилось. Не так чтобы очень, не так чтобы восхищаться. Просто нравилось. Бывает и хуже. У нее - все и при всем.
Вспомнила о недавно купленных босоножках на устойчивом каблуке. Босоножки подходили под одежду любого цвета - сами были разноцветные. Достала коробку с обувью, сунула ноги в босоножки-обнову, и снова замерла перед зеркалом.
- А у нас царевна есть, что не можно глаз отвесть, - бойко процитировала она. - Ноги удлинились и еще ровнее стали. Недурно, очень недурно... У меня есть одно платьице... Зеленого цвета, под глаза. Но чересчур длинное, всю красоту закроет. А подшивать некогда.
Натка вытащила вешалку с зеленым платьем- макси, только его нацепила, как в дверь настойчиво позвонили. Она слышала, что за несколько секунд до этого хлопнула дверь квартиры Костика. Он всегда с силой захлопывает дверь. Но Костик к ней никогда не приходит. Это кто-то другой. Кто именно, не задумалась.
На сегодня уже довольно раздумий, сокрушений, боязни, сомнений.
Бац и открыла дверь.
Открыла дверь, в чем была - в зеленом платье и новых босоножках - подо всё - и поняла, что ошиблась - на пороге стоял сосед Костик Олиешко.
- Куда это ты намылилась? - с ходу спросил он, окинув ее безразличным взглядом.
Разница в возрасте его не беспокоила, он ко всем обращался на "ты", кроме слишком "взрослых" девушек, с трудом перемещающихся по двору на своих двоих и с помощью палочек. Одна "девушка" была исключением - с ней Костик общался по-панибратски - делал ей модные стрижки. За что товарку осуждали подруги-ровесницы.
- А твое какое дело! - взвилась Наталья Романовна, невольно отшатываясь от непрошенного гостя.
Гость воспользовался моментом и протиснулся в прихожую. Застыл у зеркала - ну, как не полюбоваться такой неземной красотой. Проигнорировав замечание хозяйки, снова повторил свой вопрос, даже не глядя в ее сторону.
- Ты русский язык понимаешь?! Не твое дело, куда я собралась! Ты мне кто - сват, брат, чтобы дознание проводить?!
- Остынь, - резко осадил ее Костик, провел указательными пальчиками по своим бровям, повернул голову налево, направо, выискивая на щеках несуществующие отклонения от нормы, и между делом поинтересовался, - ты мать мою не видела?
- Я за ней не слежу. А почему ты... Что-то случилось? - сменила гнев на милость Алешечкина, когда Костик Олиешко отвернулся от зеркала и навесил на лицо мину задумчивого осуждения, словно соседка пыталась скрыть от него правду о его матери.
При всем желании казаться безразличным, Натка уловила в его глазах тревогу.
- Куда-то ушла, мне ничего не сказала.
- У нее могут быть свои дела...
- Мать так никогда не поступает, всегда предупреждает или оставляет записку на кухонном столе. И что самое интересное - на телефонные звонки не отвечает. Сначала не отвечала, а потом, вообще, мобильник отключила.
- Вы с ней не ссорились? Признайся - ссорились же?
- Нет, - неуверенно покачал головой Костик. - Но это с моей колокольни...
- Эх, деточки, - осуждающе проговорила. - Давай я попытаюсь ей дозвониться.
- Попытайся, вдруг у тебя получится. Хочется думать, что сначала она не захотела со мной общаться, а потом оказалась вне зоны доступа. У нее телефон старый, плохо "ловит".
Натка набрала номер соседки и сообщила Костику:
- Пошли гудки.
Костик заметно повеселел.
На звонок Натальи мать взрослого сына быстро откликнулась. Натка объяснила ей, что сын волнуется, хотела передать трубку Костику, но та запротестовала, коротко объяснила, что у нее свидание, вечером, ближе к девяти, вернется домой, сын не маленький, найдет, что поесть - вся еда в холодильнике.
Костик все слышал, удивленно протянул:
- Ну, мать дает! Совсем умом тронулась на старости лет!
- Это ты считаешь ее старухой, а она только в этом году на пенсию вышла.
- На пенсию! - подчеркнул взрослый сын-эгоист.
- И что теперь? Ложиться и помирать? - возмутилась Наталья Романовна. - Когда тебе исполнится пятьдесят пять лет, я на тебя посмотрю! Очень хочется дожить до твоего прекрасного возраста и услышать, как ты будешь рассуждать на тему возраста и старости.
- Чего ты завелась?! Никто ее старухой не считает, пусть развлекается. Я что, я ничего... Не хочу, чтобы ее обидели. Знаешь, какие бывают мужики.
- Знаю, - фыркнула Натка, сдерживая смех.
- Спасибо тебе... А куда ты все-таки намылилась?
- Костик! - от рвущегося наружу смеха не осталось и следа. Теперь внутри закручивался ураган.
- Это не праздное любопытство.
- А что?
- Ты не обижайся...
- Чтобы я не обиделась, тебе лучше промолчать. Что-то еще? Надо кому-то позвонить? Или в квартире убраться? Ты говори, я всегда пожалуйста. Мне заняться больше нечем. Ко мне можно нагрянуть в любое время дня и ночи... Другим можно всё, мне нельзя ничего.
- Что с тобой? Обидел кто? Это тот, который цветы прислал? А хочешь...
- Не надо! Иди, Костик. - Натка принялась выпихивать соседа из квартиры, тот упирался.
- Я помочь хочу. Ты мне с добром, я к тебе тоже с добром. Помочь хочу!
- Помочь? - Алешечкина оставила свою затею с выпихиванием соседа и воззрилась на него с таким вниманием, будто впервые увидела и никак не могла взять в толк, кто он и как к ней попал. - Помочь... А чем черт не шутит...
- Так что, надумала?
- Костик, я... не знаю...
- Обрисуй проблему.
Алешечкина его не услышала, она разбиралась-копалась в своих желаниях. Желание было одно - пойти на свидание... деловое, на деловую встречу с Канарейкиным. Из этого желания вытекали другие желания. Проблемы вытекали, нерешаемые по причине ограниченности во времени.
- Почему не знаю, я знаю, - бормотала она себе под нос, ощупывая взглядом лощено-вылизанного стилиста. - Костик, я хочу... мне надо... мне очень надо... измениться. Здесь и сейчас. Быстро... Но волосы должны остаться рыжими. Никак иначе. Только рыжими.
- Давай по порядку. Ты идешь на свидание?
- Костик! Меньше болтовни, больше дела! Времени тю-тю, совсем нет.
- Не надо торопить профессионала. Профессионал свое дело знает, - высокомерно пресек он нервные призывы, схватил женщину за руки и дернул - остановил судорожные притопывания на одном месте. От неожиданности женщина застыла, как изваяние. Даже дыхание задержала. - Ты идешь на свидание? - повторил он слишком медленно, как будто считал ее тугодумкой или плохо слышащей.
- Да, - еле слышно ответила Натка-изваяние, хотя ей показалось, что она произнесла короткое слово очень громко, что оно разлетелось по квартире, стукнулось к закрытое окно, проделало в стекле отверстие, как громовая молния, и протиснулось наружу. И теперь весь город будет знать, куда она идет, к кому она идет, зачем она к нему идет. Узнают, не поверят, а, поверив, удивятся: неужели? Не может быть? Чтобы он с ней? Быть такого не может... Где была его голова?.. Ему от нее что-то нужно...
А всего лишь короткое "да"... Как много в этом утверждающем звуке...
- Ты идешь на свидание в этом... платье? - уточнил Костик без тени насмешки.
- А что, не подходит? - окончательно расстроившись - если до этого еще не достигла предела, прошелестела Алешечкина, тупо пялясь на свои новые босоножки - подо всё.
- Платье тебе очень идет. Цвет под глаза. Но мне не нравится длина платья.
- А я о чем! - внезапно возрадовалась Натка. Ее безвкусное мнение совпало с мнением профессионала, следовательно, еще не все потеряно. И сразу затарахтела, как пулемет, - Костик, мне самой длина не нравится. Но больше у меня в шкафу нет подходящих вещей. И до свидания осталось всего два с половиной часа. Два часа, полчаса на дорогу.
- Я позвоню одной моей хорошей знакомой, она начинающий модельер. Не будем экспериментировать, пусть элементарно укоротит платье. До колена, пойдет? А я займусь твоей головой.
- А лицом?
- И лицом, - успокоил стилист ту, которая так боялась меняться...
Ровно через два часа женщина, смутно похожая на Наталью Романовну Алешечкину, вышла из подъезда и села в поджидающее ее такси...
Около полуночи, предварительно оплакав с чувством, с толком и без перерыва свою несчастную женскую долю, Натка взяла себя в руки и позвонила подруге, Екатерине Викторовне Куприян, с одной целью - излить душу, пожаловаться на судьбу-злодейку. И не только на судьбу, к ней неблагосклонную, но и на Эдуарда Канарейкина, который непонятно зачем пригласил бывшую одноклассницу на свидание. На встречу, что звучит правильнее. Чтобы поговорить.
Уделив вступлению о душе и судьбе-злодейке всего минуту, не более того, потому что Катька могла послать подругу-жалобщицу куда подальше - миллион раз об этом слышала, та перешла к обсуждению бездарно проведенного вечера. Но сначала похвалилась букетом цветов, который ей доставили на дом, на что Катерина отреагировала скромно - "ну-ну". Натка опустили свои треволнения по поводу внешности и одежды, вскользь сказала, что привела себя в порядок - более-менее стала похожа на женщину в прекрасном возрасте. Прилгнула, конечно: совсем не более-менее, а даже очень похожа, мужчины всех возрастов косили на нее глазом, завидовали ее спутнику, а спутник...
Через минуту с начала монолога, прерванным лишь раз пространным "ну-ну", Алешечкина перешла к самому главному...
Эдуард Витальевич не выказал радости при ее появлении. Он был сердит, озабочен и молчалив. Чтобы сгладить напряжение, Наталья, безумно счастливая от всего и сразу, взяла инициативу в свои руки. Рассказывала о браке, который наконец треснул. И кто ее тянул за язык?! О муже, причем едко над ним подшучивала, чего ранее никогда не делала, тем более, в присутствии почти чужого человека, с которым когда-то давно была знакома. Рассказав и пошутив, Натка примолкла.
Они брели по бульвару, как два неприкаянных школьника. Она ждала приглашения... куда-нибудь, все равно, он шел рядом и молчал.
Наталья заговорила о погоде. Ничего умнее не придумала. Канарейкин снова слушал ее внимательно, снова молчал, лишь раз улыбнулся, когда она сравнила небо с белыми облачками с морем, в котором плавают медузы. И на том спасибо.
Вскоре темное небо-море проглотило облака-медузы, Натка пригорюнилась, словно у нее разрядилась батарея, действующая при световом освещении.
Если бы не его первая фраза "Ната, ты офигительно выглядишь", она бы нашла причину и ушла. Хотя сказано это было как-то дежурно.
Она ждала приглашения, продолжения "оды восхваления".
Она ничего не ждала. Ей было достаточно идти с ним рядом. Тайком посматривать на него и балдеть от того, что она может, случайно коснуться головой его плеча, может дотронуться, невзначай, его руки своей ладонью, может говорить, а он ее слушает и не перебивает. Не хмурится. Но почти не вступает в диалог.
Наталья достигла вершины беспокойства. Перебрала в уме все возможные варианты его молчания. Остановилась на одном - он хочет о чем-то поговорить, но не находит в себе сил, потому что... затронутая тема будет обидной для нее. Что Натку может обидеть? Все что угодно.
Но в данный момент ее обижает его суровое молчание.
Алешечкина мысленно уговаривала себя распрощаться с Канарейкиным и уйти. Сбежать. Чтобы не слышать, не знать, не обижаться, а потом не мучиться от своей нерешительности и от его оброненных слов.
Но так приятно идти с ним рядом. Даже молчать приятно. Уже не тяготит молчание. Раз не решился сразу завести разговор на неприятную для нее тему, то уже не заведет. Пожалел.
Жалость - это показатель нравственности и душевности? Дар сильных людей? Или... намек на заинтересованность с долей нерешительности? Сам для себя еще не решил...
А за нее все решил? Нисколько не сомневается, что на все его вопросы получит от нее положительные ответы. И улыбку идиотки...
Не известно, как бы события развивались далее, если бы не одно обстоятельство, совершенно неожиданное.
Проходя мимо одного величественного здания постройки сталинских времен, в котором первый этаж был занят офисными помещениями и различными кафе, Наталья бросила взгляд на ярко освещенное помещение, где по парам сидели люди. Болтали, улыбались друг другу, что-то ели, что-то пили. Не то что они с Канарейкиным - шляются по улицам города и молчат.
Он молчит, она говорит, но ее поток красноречия давно иссяк.
Натка надеялась, что ее спутник перехватит взгляд и пригласит в кафе. Пусть думает о ней всё, что хочет - она любит поесть-выпить за чужой счет, она бедная, как церковная мышь, именно поэтому одевается в лохмотья. А сейчас принарядилась в чужое платье - у знакомой одолжила для свидания.
Небось Канарейкин в душе посмеивается над ней.
И пусть... Ей с ним детей не крестить. Помолчат и разойдутся.
Но зачем-то он ее позвал к памятнику Горькому?
И тут блуждающий взгляд Алешечкиной поймал знакомую личность. Личность сидела за столиком кафе в обществе немолодой особы.
Знакомой личностью был господин Лысый, он же Пантыкин Борис Андреевич, так похожий на французского актера Жана Дюжардена, только с лысой черепушкой. Немолодой особой, с которой он общался "по переписке", что было для Натки не внове, являлась еще одна ее знакомая. Настоящая знакомая, не то что Лысый. А именно - мать Костика Олиешко.
Мадам Олиешко что-то писала в блокноте и скалилась так усердно, будто ей была обещала премия в миллион долларов за то, чтобы охмурить и развеселить печального клоуна, который к тому же оказался глухонемым.
Сначала Натка не поверила своим глазам, потом опомнилась, привычно спряталась за глухую стену, позабыв о существовании Канарейкина, который ее не осудил, тоже встал рядом с ней и заглянув в кафе.
До сей поры безучастный Канарейкин внезапно оживился и прошептал ей на ухо:
- А не тот ли это мужчина, за которым ты следила в нашу первую случайную встречу?
- Я за кем-то следила? Ты ошибаешься. Я никогда ни за кем не слежу. Это унизительно, - презрительно выдала бывшая одноклассница, изрядно запунцовев.
- Тогда почему мы прячемся и чего-то ждем? Это твой бывший муж?
- Нет, это не мой бывший. Если бы он был похож на Па... на Лысого, я бы никогда с ним не развелась.
- Даже, если бы он был мерзавцем и ничтожеством?
- Я бы его перевоспитала. И сама бы изменилась - уделяла мужу больше внимания, а не жила бы с ним в параллельных мирах.
- Впервые встречаю женщину, которая не обвиняет во всех смертных грехах бывшего мужа.
Натка на лесть не отреагировала, следила за действиями Лысого. Она знала, что значит для мадам Олиешко такой решительный шаг в сторону от своей обыденной жизни. Она, как и Оливия Михалко, жила одним сыном, что-то произошло, и она принялась искать себе вторую половинку. И нашла. Вруна и обманщика.
Алешечкина крутанулась на месте, влетела, как фурия, в кафе, встала за спиной "глухонемого" с лысой черепушкой и громко гавкнула ему на ухо. Лысый, он же бывший глухонемой, тотчас исцелился от врожденного недуга, подскочил, сообщил, что "она сошла с ума", а Натка обратилась к мадам Олиешко.
- Вот, полюбуйтесь на этого красавца, который собирает образцы почерков одиноких женщин! Графолог хренов!
- Женщина, я вас не знаю! - сдержанно проговорил Пантыкин.
- Зато я тебя успела хорошо узнать! Ты что ж это делаешь, скотина ты этакая?! Даешь женщинам надежду, используешь их, и исчезаешь.
- Наталья, я ничего не понимаю, - напряглась мадам Олиешко.
- Тут и понимать нечего: у него семья - жена, дети и диссертация. На какую тему пишем диссертацию, без пяти минут доктор наук? Влияние округлости фигуры на округлость букв? Как дать бы тебе, да руки марать неохота. - Алешечкина затрясла над его головой невыразительным кулачком.
- А-а-а, - грозно протянул Пантыкин, - так это ты звонила моей жене и наговорила всякой гадости?!
- Я! - соврала Натка. Супруге-соратнику Пантыкина, естественно, звонила Катька, но зачем ее выдавать, спихивать вину. - И что ты мне сделаешь? А? - Она встала перед суровым мужчиной в позе сахарницы.
- Я на тебя в суд подам!
- Ой, боюсь, боюсь, боюсь, - запричитала Алешечкина, игриво вращая своим телом, скрытым под почти новым зеленым платьем. Платье сексуально трепетало, оголяя красивые коленки.
- Забоишься, - с угрозой прорычал Лысый. И пошел в атаку.
Наблюдавший со стороны Канарейкин сразу возник рядом с Натальей Романовной, загородив ее своим мощным торсом.
- Поаккуратней на поворотах, - предупредил он так, что Лысый сразу всё понял.
- И учти - не прекратишь свои научные изыскания, я всех обманутых тобою женщин подниму на восстание, и тебе не сдобровать! - выбираясь из-за спины защитника, заявила Алешечкина. - Я за тобой слежу. - Она сделала "козу" себе, потом Лысому - подтвердила, что следит, око не дремлет.
Прихватив мадам Олиешко, они выкатились из кафе, оставив у разбитого корыта "хренового графолога". Натка была непривычно возбуждена - не каждый день выходишь победителем в неравной схватке.
Отправив расстроенную соседку домой на такси, Алешечкина рассказала Канарейкину при каких обстоятельствах ее свела судьба с Лысым.
Приунывший после разборок в кафе Канарейкин внезапно оживился, когда речь зашла о происшествии в кафе "Магнолия".
- Ты была в кафе, когда скончалась девушка, - не спросил, а утвердился Эдуард с такой обреченностью, как будто она призналась в жестоком убийстве.
Теперь приуныла Наталья. Она не могла понять, в какую игру с ней играет бывший одноклассник. А он играет, в этом нет сомнений. Ему от нее что-то нужно.
Эдик принялся задавать вопросы, при этом делал вид, что это праздное любопытство, не более того. Но Натка уже сняла розовые очки, перестала, согласно девичей фамилии, заливаться соловьем и запросилась домой. Канарейкин запоздало пригласить ее в ресторан. Она, естественно, отказалась. Неожиданно рядом притормозила маршрутка, из нее выскочила девушка, а Натка, недолго думая, на ходу заскочила в салон, крикнув мужчине "Прощай".
Получилось, как в дешевой пьесе, разыгранной в захолустном театре...
Вернувшись в родные пенаты, Наталья Романовна принялась жалеть себя с наслаждением. В избытке чувств бродила по квартире, каждый раз "случайно" оказываясь у зеркала. Для успокоения нервной системы на бегу любовалась собой обновленной. И спрашивала у себя обновленной - зачем пошла на свидание? Ведь знала... Кто он, а кто она.
Один плюс от этого... свидания - превратилась в прекрасную незнакомку. Наконец-то. И завтра придет на работу - произведет фурор, все коллеги упадут в обморок.
Разговор со своим отражением Натку не устроил. Хотелось высказаться другому-живому человеку, поделиться неудачей на лжелюбовном фронте, который она, по глупости, приняла за настоящий. Выдала желаемое за действительное. Все-таки это Канарейкин, не какой-то Иванушка-дурачок.
Катька слушала короткую исповедь молча, но сопела с показательным возмущением - ей было неприятно, как пить дать. Но Наталье больше некому пожаловаться, а разум возмущенный кипит...
Исповедь подошла к логическому завершению. Катька уже не сопела. Натка помолчала и виртуозно выразилась:
- Вот так все и было... И ничего не было. Не переживай.
Катька в ответ ни словечка. Не верит. Обиделась.
А может быть вздремнула и не слышала плакательного монолога близкой подруги? Хорошо бы.
Наталья Романовна запоздало пожалела о своем возмущенном разуме, через край.
- Куприяшка, ты заснула что ли? - вкрадчивым голосом спросила Алешечкина. Тишина. - Куприяшка, ты спишь? - на этот раз строгим голосом спросила она, присовокупив к голосу презрение к тем, кто способен спать в двенадцать ночи.
- Не сплю, - с неприятием ответила подруга, намекнув, что недовольна.
- Наверное, я тебе помешала? - ненатурально похихикивая, поинтересовалась Алешечкина, искренне желая, чтобы подруга не обиделась на нее за свидание с Канарейкиным. Она помешала чете Куприян-Ивановых наслаждаться любовными утехами. Муж Иванов - редкий гость в своем собственном доме. А тут еще донимают телефонными звонками среди ночи.
Катерина не сообразила, куда гнет подруга, без стыда и совести, что-то промычала в ответ.
- Я не вовремя? - напрямую спросила Алешечкина, запоздало-догадливая. Хотела убедиться, что Катя не обиделась.
- Я хотела тебе звонить, - строгим голосом сообщила Екатерина Викторовна.
- Кать, он сам пригласил меня на встречу. Цветы прислал и написал, надо поговорить...
- Соловей, ты плачешь, что ли?
- Уже нет. Но до этого три часа проревела! - с удовлетворением от хорошо проделанной работы сообщила Наталья Романовна.
- Время засекала?
- Не смешно.
- Тебе завтра на работу. Не забыла? Пойдешь с опухшей физиономией. Скажут, что ты запойная алкоголичка, всю неделю пила беспробудно, а твой больничный лист - липовый.
- Начхать!
- Это что-то новенькое.
- Кать, а почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?
- И так все ясно и понятно - ты поперлась на свидание, Канарейкин твоих ожиданий не оправдал. Краткий пересказ ста двадцати предыдущих серий мелодраматического сериала.
- Каких ожиданий, о чем ты?! Он цветы с посыльным прислал, - повторилась Натка. - А перед этим звонил, но я не стала отвечать. К букету цветов приложил записку, мол приходи к памятнику Горькому, надо поговорить. Мы не поговорили! Понимаешь ты это?! Спрашивается, зачем звал? Не решился сказать в глаза правду-матку? Или...
- Или что?
- Не знаю. Но в голову лезут разные мысли, в основном нехорошие.
- А то ты не знаешь Канарейкина - у него семь пятниц на неделе. Хотел одно, передумал, захотел другое.
- Другую?
- Соловей! Заканчивай уже нюни-сопли! Ну, сходила и сходила на свидание. Какой-никакой опыт. Живи дальше.
- Кать, я Лысого видела. Он в кафе сидел с моей соседкой, матерью Костика-стилиста, - вспомнила Наталья.
- Да, ладно, - без воодушевления удивилась Куприян, только бы подругу не расстроить. Та не уловила безразличия, поделилась подробностями. Катя выслушала и удивилась, - так прямо и гавкнула на ухо? Ну ты, даешь.
- Он хотел на меня наброситься - решил, что это я звонила его жене и наговорила три короба "правды", но Канарейкин за меня вступился. Джентльмен. Я и без Канарейкина не сдрейфила, так прямо Лысому и сказала: "Да, это я звонила твоей супруге!" Лысый всем гадости делает, мы не остались в долгу - тоже наябедничали его жене, пусть теперь выкручивается, доказывает, что не верблюд.
- Ты правильно поступила, хвалю за храбрость, - тусклым голосом произнесла Куприян.
- Катя, ты обиделась на меня за Канарейкина? Согласна - не нужно было мне с ним встречаться, - вздохнула Алешечкина и превратилась в заезженную пластинку. - Но он написал - надо поговорить. Знаешь, по-деловому так написал. А решила, что речь пойдет о тебе... Кать, не нужен он тебе. У тебя муж, дети, у тебя все хорошо. Не думай о Канарейкине. Когда была-то эта школьная любовь, все прошло, все быльем поросло.
- Что ты катькаешь - Кать, да Кать! И причем здесь Канарейкин! - вспылила Куприян.
- Не поняла-а-а.
- Тут тако-о-ое случилось! А она катькает! И с Канарейкиным своим ты достала!
- Не поняла-а-а.
- Не поняла, потому что я тебе еще не успела сообщить... одну новость... Вот всё думаю, говорить тебе или не говорить. Ты у нас особа впечатлительная.
Услышав в трубке звук пожарной сирены, отдаленно похожий на перепуганный голос Алешечкиной, подруга заспешила доложить:
- Соловей, не пугайся, с моей семьей все в порядке. Все живы и здоровы. Иванов уже почивает, завтра утром он отбывает по расписанию... Дети по-прежнему гостят у бабушки с дедушкой и тихо радуются отсутствию требовательной матери.
- Слава тебе Господи! - выдохнула Наталья. - У меня сердце чуть из груди не выпрыгнуло, и сейчас еще колотится, как бешеное...
- Успокоилась?
- Кать... Куприяшка, что еще произошло? Лучше скажи правду, я все равно до утра не усну.
- Кое-что произошло, - загадочно ответила Катерина. Явно мстила подруге за предательство.
- Да ты хочешь что-то соврать! - язвительно проговорила Натка, - но никак не придумаешь что именно. Ложь должна выглядит правдиво. Мстишь?
- И с чего бы мне тебе мстить? Сама сказала, что всё быльем поросло.
- То-то голос у тебя печальный - поросло, а не хотелось... Между нами ничего не было, по центральной улице города пошлись туда-сюда, и распрощались... навсегда.
- Соловей, ты можешь говорить о ком-то другом?! Кроме Канарейкина и другие люди вокруг тебя вертятся. Или ты вертишься вокруг них.
- Не поняла, - теперь с угрозой протянула Алешечкина.