"Нет, развилка как беда, Стрелки врозь - и вот не здесь ты. Неужели никогда Не сближают нас разъезды?"
В.Высоцкий
Леон.
Дождь лил ливмя. Каждую неразличимую долю секунды на ветровое стекло автомобиля будто выливались бочки воды, щётки мотались как безумные, позволяя лишь на краткий миг между своими заполошными движениями увидеть, словно через мутную призму, тёмную расплывчатую полосу дороги впереди. Глаза Леона были красными от усталости, и сам он весь взмок от напряжения, каждый миг оценивая пугающую близость кювета справа и неразличимой в потоках дождя встречки по левому борту. Дорога была плохо освещённой, мрачные мохнатые ели зажали её в тиски, и казалось, что это путь в никуда.
Но Леон не хотел останавливаться. Неизвестно, кончится ли сегодня этот проклятый злой ливень, а он хотел, наконец, добраться до гостеприимного города, где остались все его друзья, напиться в хлам с другом и упасть в тёплую сухую постель. Или на сухой пол. Или вообще остаться сидеть на кухне, на стуле или табуретке, опершись худенькой спиной о стену, выставив вперёд острый кадык и жиденькую бородку, запрокинув голову и открыв рот, как недокормленный и случайно пойманный рыбаком лещик.
Леон очень хотел выговориться и очень хотел, чтобы друг его выслушал.
Он бы сам себе сейчас не поверил, но всего несколько часов назад он был тихо и спокойно счастлив.
С белокурой хохотушкой Светланой они познакомились два года назад в институтском клубе, уже вечером вместе пили кофе в постели, а спустя короткое время стали жить вдвоём в старой родительской квартире. Леон был ещё совсем мальчишкой, но уже тогда, несмотря на юный возраст и свою природную худобу, по-мужски чертовски привлекательным. Высокий, умеренно бледный, с горящими тёмными глазами и всегда таящейся в уголках рта улыбкой, остроумный юноша очаровывал, и вокруг него в любой компании всегда концентрировались девушки. Он звенел гитарой, веселил девчат, дурачился, как малый ребёнок, в общем, жизнь в восемнадцать была совершенно беззаботной и прекрасной.
Никто бы ему тогда не поверил, но Света была у него первой женщиной. И единственной. Была до сегодняшнего злого утра, когда Леон после бессонной отчаянной ночи выбрасывал на лестничную клетку её вещи, которые собственноручно собрал: огромную сумку-батон отвратительного серо-болоньевого цвета, еще два небольшие пакета, в которые он наспех покидал женские вещички, разбросанные и расставленные там и сям в их однокомнатной квартире, и красивый кожаный ридикюль, стилизованный "под кожу крокодила". А потом вытолкал и её саму, зарёванную, такую же невыспавшуюся и, кажется, уже горько пожалевшую обо всём.
Леон смотрел , как она плачет и умоляет, и ловил себя на мысли, что чувствует ненависть и отвращение к этой некогда любимой женщине. Он испытывал непреодолимое желание причинить физическую боль этой помятой блондинистой кукле и удивлялся, куда же подевались все те любовь и нежность, которые жили в его сердце до вечера вчерашнего дня. Он вдруг представил, что ему хотелось бы посмотреть, как эту предательницу и изменницу забрасывают камнями на площади какого-нибудь иранского городишки, услышать её крики, мольбы, увидеть, как рвётся на ней одежда, и красивое кукольное тело покрывают кровавые раны от острых камней. Леон даже заскрипел зубами, представляя это, и невольно вывернул сжимаемое им женское предплечье. Светка вскрикнула, выдернула руку и отпрянула, словно всё прочитала в сверкнувших чёрных глазах Леона, разом перестала плакать и, наспех похватав выброшенные вещи, не оглядываясь, сбежала вниз по лестнице. Топот женских ножек. Скрип двери и помедливший шлепок доводчика. Всё.
Вчера, возвращаясь от родителей, Леон случайно увидел её с другим. Они целовались, развязно налегая на блестящий бок новенькой машины. Машина была припаркована у подъезда, и по всему выходило, что не хватило буквально нескольких минут, может, двух, может, пяти, чтобы они разминулись и чтобы Леон не увидел всего этого.
Но он увидел и бросился в подъезд, на ходу доставая ключи и карточку домофона. Там, в разом осиротевшей квартире, его ждала незастеленная постель с красноречивыми складками на простынях, недопитая бутылка вина и запах чужого мужчины, видно, незадолго до этого трудившегося в поте лица своего над прихотями его любимой.
Он плохо помнил, что было дальше. Как она хватала его за руки, что-то говорила, зачем-то пыталась гладить по голове. Он помнил только одно: нельзя её ударить, нельзя ударить, женщину нельзя бить, это с детства внушила ему мать, и терпел, и вонзал свои красивые аристократические ногти в свои ладони, и кричал. Она умоляла простить, говорила, что это был один-единственный раз, что она никого не любит, кроме Леона, что хочет остаться с ним и родить от него детей, он не слышал ничего и не хотел слышать. Он сказал ей, что она может оставаться до утра, а там, если сама не уйдет, он спустит её вниз по лестнице с пятого этажа вместе со шмотками, которые он без счёта покупал ей на свои и родительские деньги.
Всю ночь Леон просидел на кухне и плакал, вспоминал, продавливал пальцами сенсорный экран архиватора, долго разглядывал милые сердцу фотографии. Он сражался со своей любовью и победил её, остались только злость и невысказанность. И горячее желание с кем-нибудь выпить.
Так Леон решил ехать к другу в Смирянск по старой невесёлой дороге СМ-1. Много лет прошло с тех времён, когда его родители были юными и влюблёнными, а дороги в России всё те же: перед каждым новым сезоном - наспех накиданный на дыры в дорожном полотне асфальт, который через два-три месяца превращается в ещё более жуткие ямы и рытвины. Меняются поколения, правительства и техническая бытовуха, а российские дороги вечны - вечное г..но.
Дождь не прекращался ни на минуту. Уже заметно темнело, но ехать оставалось немного: ещё километров тридцать, судя по показаниям бортового компьютера.
"Би-ип!"- на приборном щитке загорелась красная лампочка "Топливо". Чёрт! Хотя, по идее, в этой старой колымаге - "Folksvagen,е FGV" аж 2019 года выпуска - при таком раскладе топлива должно хватить еще километров на 20-30, но кто его знает...
Леон с трудом всматривался в проплывающую мимо темноту: где-то здесь должна быть водородная заправка.
Вдруг обороты тахометра, яркими синими буквами горевшие на приборной панели, побежали вниз от 4000 . 3500, 2000 . Машина приклюнула носом, как большая птица. Опять выровнялась. Леон отключил режим удержания скорости и начал с силой давить на педаль подачи топлива. "Чёрт! Проклятое старьё!", - про себя выругался юноша. Ему совершенно не нравилась идея оставаться на ночь на обочине дороги под проливным дождём, одному в тёмном лесу.
Леон поймал себя на мысли, что совсем не думает о Светлане. Какое-то иное смутное беспокойство закрадывалось к нему в душу, и он не мог противостоять этому ощущению. Словно кто-то - ангел или демон - не хотел, чтобы он дольше продолжал путь в эту залитую слезами и дождём ночь.
"Би-ип! Би-ип! Би-ип!" - компьютер просигналил, загорелось русифицированное табло " Авария. Немедленная остановка". Леон, сжав зубы, притормозил и мягко повернул руль вправо. Машина несколько раз дёрнулась, как вытащенная из воды рыбина, и встала на обочине.
Юноша выскочил из машины под проливной дождь. Напряжение последних суток и сама атмосфера мрачной одинокой дороги, наконец, взяли над ним верх. Руки бесконтрольно замолотили по капоту.
"Сука, сука, сука! Мразь!", - он и сам не знал, кого ругает: неверную возлюбленную или машину, которая так подвела его в неподходящий момент. Леон несколько раз ударил ногой по шинам, по новеньким, недавно купленным, колпакам автомобиля и остановился, только почувствовав боль в пальцах ног.
Надо было что-то делать, звонить другу в Смирянск, вызывать эвакуатор, потому что бросать автомобиль, пусть и старый, на обочине дороги Леону не хотелось. За всё время, пока Леон бездумно стоял рядом, промелькнуло две или три пары автомобильных глаз навстречу, и ни одной попутки, даже грузовика. Надо было всё же лететь легкомоторным самолётом-такси, но Леон надеялся, что дорога отвлечёт его от мрачных мыслей. Вот и отвлекла...
Куртка на нём была из непромокаемого добротного материала, достижение современной науки, очень удобная: и в холод, и в жару не подведёт. А вот кроссовки на ногах - самые обычные, и теперь в них противно хлюпала вода.
Леон стал всматриваться в темноту и вдруг справа увидел мягкий свет. Это был небольшой то ли домик, то ли павильон, возможно, магазин или сервис. Да чем ему поможет придорожный сервис, он даже капот этой старой развалины открывать не будет. Леон вздохнул, прошёл несколько метров вдоль обочины и свернул на тёмный съезд, справа от трассы.
Аталия.
Домик оказался небольшим кафе с пристроенным рядом магазином мелочей. Над крыльцом тёплым светом горела красными буквами вывеска: "Кафе "Мария".
Леон усмехнулся про себя: наверное, очень много бедолаг-посетителей сидит там сейчас за столиками, они пьют кофе или пиво и обсуждают вчерашний матч "Бурмаш - Энергетик ". Он вошёл внутрь.
Внутри было неожиданно уютно. Стены одеты в тёплые малиново-розовые обои, над барной стойкой приятная стилизация - голубое небо и нескончаемый солнечный свет, переливается от жёлтого до оранжевого, мягко перемигиваются лампочки. Ярко, но мило и ненавязчиво. Бесшумно работала система климат-контроля.
И всё-всё круглое: столики, стулья, даже углы внутри скруглены. У Леона создалось странное впечатление, что он находится внутри обитого мягким материалом пуфика, но при этом воздуха ему предостаточно.
Это кафе выглядело, как большая шкатулка с секретом, в которой сберегают самое драгоценное, словно кого-то опасаясь. Не посетителей-незнакомцев, а призраков из прошлой жизни.
"Это магический защитный круг", - почему-то подумал Леон и увидел женщину.
Она сидела за столиком, близким к барной стойке, и курила. Перед ней стоял стакан и початая бутылка абсента.
Женщина поразила Леона до глубины души. Она была немолода, вполне могла иметь внуков возраста Леона. Но когда подняла глаза на юношу, он удивился её глазам: большим, чуть выпуклым, тревожным и уставшим, но совсем не старым.
Женщина была худа, если не сказать дистрофична. Чуть подрагивающие пальцы длинных костлявых рук держали сигарету наотмашь, сквозь чёрную совсем нестарческую кофточку выпирали острые ключицы, монгольские скулы обтянула желтоватая от возраста и курения кожа.
Но вот она улыбнулась юноше, глаза вспыхнули сапфирами, и сразу стала моложе лет на двадцать.
- Проходите, молодой человек, пожалуйста, проходите! Вы у меня сегодня десятый посетитель. Дорога пуста, все пересели на воздушное такси. Вам полагается бонус: бесплатная выпивка за счёт заведения, - произнесла женщина неожиданно приятным, молодым голосом. - Да есть ли вам восемнадцать?
- Я за рулём, - ответил Леон.
- Где же ваша машина? Вы припарковали её у кафе? Надеюсь, не бросили на обочине? У моего соседа на прошлой неделе сбежал свихнувшийся хозяйственный робот-автомеханик, разберёт ваше авто в два счёта! ... Да нет, я пошутила, не волнуйтесь!- поспешно добавила женщина, увидев, что Леон нервно дёрнулся в сторону двери.
- Честно говоря, моя машина сломалась на трассе
- Я сейчас попрошу помощника, он откатит её на стоянку. Оставайтесь, пожалуйста, здесь до утра, можете помыться, обогреться и поесть бесплатно. А завтра утром я сама поеду в город и вас захвачу. Лишь кончится этот дождь... Да вы совсем дитя, как я погляжу, как моя..., - женщина запнулась на слове, будто споткнувшись об острый камень. - А вы очень похожи на одного моего знакомого. Как вас зовут?
- Леон, - ответил юноша и внезапно понял, что вся его боль и невысказанная обида вдруг испарилась куда-то.
Он не поедет к другу, а останется здесь до утра, а наутро вызовет эвакуатор и вернётся вместе с этой женщиной обратно в огромный и злой город, где он жил последние пять лет. Как её зовут?
- Аталия, - женщина словно прочла мысли юноши. - Меня зовут Аталия. А у меня дядя был - Леон. И сына я хотела так же назвать, но имя не сочеталось с фамилией.
- У вас тоже красивое имя. Необычное, - сказал Леон и вдруг почувствовал, что сердце пропустило несколько ударов.
- Вы совсем промокли и устали, - всполошилась Аталия и метнулась в глубь помещения. - Держите, - она протянула ему тапки и полотенце.
Леон почти без сил опустился на стул. Аталия засуетилась, принесла две большие тарелки с едой, хлеб, сок, минеральную воду.
- Вам надо отдохнуть, - сказала женщина. - Впрочем, я не буду возражать, если вы часок посидите со мной. Можете выпить. Что вы хотите?
Леон молча покачал головой. Давешнее желание выпить тоже испарилось как дым.
- А я выпью. Я много пью для женщины моего возраста. Уже не очень жаль печень, когда есть... много чего другого, - Аталия неловко, словно стесняясь, налила себе абсента. - За день могу и бутылку выпить. Но вы не бойтесь, утром протрезвею и довезу вас за милую душу. На мои водительские способности это пьянство уже не влияет. "Пью - всё мне мало" - вот так, - с грустной улыбкой завершила женщина.
Леон был сыт, немного отдохнул и уже не хотел спать. Он понял, что ему хочется вот так сидеть здесь, смотреть на эту женщину, слушать, как она говорит, смотреть, как она стряхивает пепел с сигареты и сидит, подперев рукой подбородок, и забавно поднимает брови домиком, и хмурится, и замирает вдруг, скорбно опустив уголки губ. Юноша смотрел на неё, и ему казалось, что это всё уже было когда-то, что эту женщину он знал раньше, но вроде она была другой, во всяком случае, выглядела совсем по-иному. Смутные воспоминания крутились у него в голове, но как только он пытался думать об этом, сердце вновь неприятно сбивалось с ритма.
- Куда вы направлялись? Или это нескромный вопрос? - Аталия улыбнулась и потрепала Лео за плечо, и он заметил, что женщина захмелела.
- Нет, совсем нет, - и Леон начал свой рассказ.
И чем больше он откровенничал, тем больший груз слетал с его души. "Она хорошая и не очень счастливая женщина", - думал юноша. Он рассказал про родителей, про друзей, про родной город Смирянск, из которого когда-то уехал учиться в Центр, поступил в университет сам, несмотря на возможность поддержки родителей, и через два года окончит учёбу, возможно, с красным дипломом.
Рассказал и о студенческих вечеринках, и о Светлане - на удивление, совершенно без боли.
Аталия слушала, кивала головой, улыбалась. За время рассказа она выкурила полпачки сигарет, подливала себе абсент и несколько раз удивлённо отгоняла от себя то ли сигаретный дым, то ли несуществующих мух.
- Ты молодой мальчик, и всё у тебя будет хорошо.
Аталия близко придвинула свой лицо к лицу Леона, и он увидел, что глаза женщины наполнены слезами.
- Ты знаешь, я здесь не живу, только работаю и иногда ночую. Два помощника мои, дальние странники, живут здесь, правда, постоянно. Это моё кафе, я его хозяйка, повар и барменша, и Бог его знает кто ещё. Я кручусь как могу, доход оно всё-таки приносит. У меня ещё два... но они другие. Это - самое... удачное, - сказала женщина. Я больна, Лео. Кроме того, что я немолода, я больна. Мне осталось недолго: может, год, может, месяц. Врачи не могут сказать, да я и знать не хочу. Это женская болезнь... Да, ты же большой мальчик. Это сейчас я худа, а раньше была аппетитной пышкой . Многие люди не узнали бы меня теперь, если бы увидели, - при этих её словах у Лео в солнечном сплетении опять шевельнулся юркий зверёк.
Аталия невесело усмехнулась и похлопала себя по левой груди:
- Болезнь зародилась здесь, несмотря на то, что я выкормила сына и...
Из глаз женщины выкатились две огромные слезы. Она вновь зажгла сигарету, и Лео заметил, что руки женщины трясутся, как осиновые листья.
- Сын взрослый уже. Надёжный. Он предприниматель. У него семья, двое детей-близнецов. Но я не могу, не могу повесить на него ... всё это. Когда меня не будет - это да, конечно да... А сейчас... Дело даже не в этом.
Лео понял, что мысли женщины путаются.
- Вы сами очень устали, Аталия. Может быть, вам прилечь? - юноша выговорил эти слова, тем не менее понимая, что за всем бессвязным бормотанием скрыто какое-то большое человеческое горе.
Он подумал вдруг, что эта странная встреча - знаковая: не зря его машина сломалась рядом с этим кафе. Всё это не случайно, а разгадка тайны будет заключена в рассказе Аталии.
Женщина грустно рассмеялась:
- Я пьянею - не надолго. Устаю - не надолго. Не бойся за меня, малыш. Ты хочешь услышать очень грустную историю? Она тоже началась с кафе. Просто встретились два человека...
Юноша сглотнул и молча кивнул головой.
Мария.
Ура! Весенняя сессия в ЦУ РЭА (Центральном Университете) сдана на отлично, и не было никого счастливее Марии в этот весенний день. Удачно припарковав новенький блестящий красный автомобильчик - подарок от любимых братьев на восемнадцатилетие - девушка вышла из машины и радостно улыбнулась. Её водительский стаж был невелик, всего полгода, и вождение доставляло ей большое удовольствие.
Несмотря на невысокий рост, Мария была настоящей красавицей: нежная белая кожа, небольшой правильный нос, яркие карие глаза, слегка вьющиеся чёрные волосы.
Стремительность её движений совсем не портила общее впечатление, производимое девушкой на окружающих людей. Она была "шарман", по-французски очаровательна и красива той немеркнущей даже в старости красотой, которая заставляет оборачиваться мужчин. Да, но вот только Мария даже ни разу ещё не была влюблена! Было у неё одно тайное увлечение, но об этом она никогда никому не говорила, даже своей матери. Они с мамой вот уже лет десять жили только вдвоём: старший брат был давно женат, у него подрастали дети, и степенно разрастался серьёзный бизнес.
На первый взгляд, Мария была совсем не похожа на свою мать, полную голубоглазую шатенку, общим был только жест, которым девушка проводила по своим волосам ото лба к затылку и то, как она иногда встряхивала головой. И ещё так же, как и её мама, она была очень упрямой.
Мария зашла в ресторан, очень хотелось пить, и заказала стакан апельсинового сока и настоящий ларижский круассан. Она жевала мягкую, приятную сдобу и почти ни о чём не думала. Правда, девушка немного беспокоилась о маме, которая собиралась лететь в командировку на месяц-другой в далёкую и незнакомую Марии страну. Мама была уже далеко не молодой женщиной, Мария появилась у нёё в том возрасте, когда некоторые мамочки уже превращаются в бабушек.
Подумав о маме, Мария улыбнулась: за много-много лет её мать совершенно не повзрослела и в глубине души так и осталась порывистой и упрямой девчонкой.
И ещё Мария знала, что много-много лет жила в сердце матери большая сердечная тайна, которая наложила отпечаток на всю её жизнь. Тайну эту Мария разгадала не так давно, но, будучи уже взрослой девушкой, сопоставив все факты и проанализировав внутрисемейные отношения, она поняла, что душевная жизнь мамы когда-то замерла на одном коротком отрезке времени. Мама жила: с головой уходила в работу, заботилась о детях, смеялась и огорчалась. Случались у них с Марией и бурные ссоры, и нежные примирения. Но глаза мамины часто смотрели куда-то в неведомое, и дневные дела она старалась завершить побыстрее, потому что спешила в свое тайное царство мечтательных снов, единственное место, которым безраздельно владела и в которое, единственно, доступ был закрыт всем домочадцам. Не было у мамы другого, реального уголка в этом жёстком мире, где бы она могла отдышаться, помечтать, поплакать, нет, всё суетилась она, старалась, хлопотала ради детей, и лишь короткие ночи позволяли женщине побыть наедине с самой собой. Мария ещё в детстве по-женски мудро приняла за мамой это право на ночное одиночество, и после девяти вечера женщины - юная и пожилая - разбредались по своим комнатам и не беспокоили друг друга до утра.
Но до конца понять маму, в силу своих юных лет, Мария не могла. Потому что не встретила еще юная девушка то единственное сердце, ради которого могла бы отказать себе в праве любить и быть любимой другими, как это сделала её мать - а ведь это было неправильно, несправедливо, нечестно.
У мамы было двое детей, старший сын Константин и Мария, но, видно, не было женского счастья. Мария появилась у не юной уже женщины после развода и нескольких лет полного женского одиночества. Порой девушке очень хотелось спросить мать, а любила ли та её отца? Девушка знала, что мать встречалась с её отцом недолго, не дольше полугода, в результате этой связи и родилась Мария, которую женщина полюбила со всей силой позднего материнства. Ведь, к большой тайной радости женщины, у неё родился не очередной мальчишка-шалопай, а маленькая девочка, хорошенькая как фарфоровая куколка, о которой женщина мечтала с детства. И девочка платила матери, как могла, всей силой своей детской, а теперь и вполне осознанной взрослой дочерней привязанности.
Но вот странная правда: если кто-нибудь спросил бы вдруг Марию, пусть в шутку, кого она больше любит - отца или мать, Мария опустила бы глаза в пол и промолчала. С отцом она виделась, хоть и не часто в силу обстоятельств. Но когда отец заболел, совсем ещё юная тогда Мария была рядом с ним буквально до последнего его дня в огромной новой квартире с едким запахом свежей извёстки и клея. Теперь там жил с семьёй её единокровный "братишка-Игоришка", которого Мария ласково называла так из-за небольшой разницы в возрасте, хотя для всех остальных он был Игорем Евгеньевичем, успешным адвокатом солидной фирмы.
Девушке очень не хватало отца, и сейчас отцовскую любовь ей отчасти заменяла искренняя нежность старших братьев, которые баловали её и ласкали, как малого ребёнка. Вот и на совершеннолетие они подарили девушке роскошный четырёхколёсный подарок, завёрнутый в блестящую бумагу с бантом и огромной открыткой: "Нашей обожаемой сестричке-невеличке!". Девушка снова улыбнулась, подумав о братьях.
Пора было ехать домой.
Мария допила сок и вдруг заметила, что один посетитель - уже очень пожилой мужчина - пристально на неё смотрит. Девушка также пристально взглянула в ответ, и ей показалось, что она знает этого человека. Или он был очень сильно на кого-то похож? Проходя к выходу, она невольно промедлила у его столика.
- Вы очень красивая, - сказал старик. Он был пьян.
В общем, мужчина не был таким уж глубоким стариком, просто пожилым человеком лет шестидесяти пяти, вот только время и злоупотребление горячительным оставили на его лице неизгладимые следы, так что издали его можно было бы принять за восьмидесятилетнего.
- Я знаю. А вы слишком много пьёте. Я побегу, - Мария пошла к двери, но что-то вновь заставило девушку обернуться. Определённо мужчина был ей знаком.
- Да ладно. Присядь, солнышко, не убегай. Я старик, я тебе не опасен. Просто ты мне напомнила... одну женщину. Из очень-очень давнего прошлого. Мария нехотя присела на край стула, досадуя на себя и на назойливого старика одновременно. Но что-то держало её, она вдруг почувствовала какую-ту незримую, неизвестную связь между собой и этим старым пьяницей. Она вдруг поспешно сказала:
- Только не говорите, что вы мой отец! У меня есть отец.
Отца Марии не стало два года назад, вот только девушка до сих пор не могла говорить о нём в прошедшем времени.
- Несколько дней назад у меня умерла жена. Здесь, в Центре, в онкологической клинике, - сказал вдруг старик. - Она была моложе меня на десять лет, а вот... Я был к ней очень привязан. Да много ездил по командировкам, поэтому виделись мы не часто. Она милая была. Курила много.
- Я вам сочувствую, - ответила Мария. - Но ко мне всё это не имеет отношения. Мне жаль вас, правда. Только не пейте больше, хорошо? - девушка собралась уходить.
- Посиди со мной минут пять, пожалуйста, солнышко. С той женщиной, на которую ты похожа, мы были вместе недолго. Много лет прошло, а я вспоминаю её.
- Почему же вы расстались? Вы её бросили? - спросила Мария уже с досадой в голосе.
- И да и нет. У меня семья была, и не одна. Всё сложно, я постоянно мотался по командировкам... Должность моя невелика, да спроса на неё было много. Была к тому же...специфика профессии. Бабло хорошее...выпивал ... было и ширево. Много всякого было. А у неё потом, кажется, ещё ребёнок родился, я от одного чела... коллеги своего узнал.
Кафе вокруг Марии вдруг прокрутилось несколько раз, и с глухим стуком упало на пол сердце. Солнечный день разом померк, и откуда-то со дна души поднялись злая досада на маму и глубочайшее отвращение к старому алкоголику, сидящему напротив. А ещё услышала Мария странный шум, как будто мерзкий гном, захихикав, принялся крутить шестерёнку в тайном часовом механизме чье-то хрупкой жизни, и привёл в движение множество других, более мелких. И все они, в пыли, в паутине, пошли в разгон, ломая зубья, готовя огромный маятник к роковому удару, и забился между шестернями в предсмертных муках случайно залетевший в башню голубок. И почувствовала Мария, как у неё в груди заворочались холодные змеи.
- Так это вы знаменитый монтажник-высотник четвёртого разряда? Супермен, герой романа любой женщины? Если вы любили её, вы должны были остаться с ней. Мама у меня, кстати, по командировкам до сих пор разъезжает.
Марию затрясло, она отбросила назад волосы и взглянула в глаза старику. Не может этого быть! Не бывает так, не бывает! На фотографии этот человек был много моложе, выглядел привлекательно, много мог ещё пить и пить, хоть Иагару, хоть разливанную реку Олгу. Почему же он не захлебнулся до сих пор? Но, судя по всему, недолго и осталось. По внешнему виду старого пройдохи, в своё время прошедшего огонь и воду, невозможно было догадаться, какие эмоции он испытывает. Но вдруг он схватил руку Марии в свои большие руки, покрытые шрамами и временем, и спросил имя и фамилию матери. Мария назвала, поморщившись. Назвала и свои, и увидела, как удивлённо вздёрнул брови старик, и покривил губы, и хотел что-то спросить, но не смог. Или не захотел.
- Да, я её дочь, - сказала Мария. - Мама должна была быть здесь, не я. Она вас всю жизнь ждала. И ваши фотографии у неё в архиваторе хранятся. Только в рамочку она их не повесила, я не разрешила! Вы противный. Вы мне не нравитесь. Я пойду.
Старик выпустил руку Марии и вдруг... заплакал. Он плакал скупыми мужскими слезами, его лицо морщилось, от этого он стал ещё более противен девушке. Правда, лично ей он не сделал ничего плохого. Кроме того, что был тенью, стоявшей между матерью и отцом Марии, которая не разрешала женщине довериться, полюбить вновь и быть счастливой. Если бы не этот человек, родители были бы вместе! Может быть.
- Я любил её, маленькая, любил. Я всю жизнь её вспоминал. Лучше её не было никого у меня. Просто я такой, я не мог, не мог быть другим. Она жива? Скажи мне, девочка! Завтра я возвращаюсь домой. Я хочу увидеть её, слышишь, солнышко, слышишь? Отвези меня к ней! Или маму свою сюда привези, я буду ждать, сколько надо. Я, я должен был быть твоим отцом! Я мог им быть.
Человек выговорил эти слова, и как будто хлыстом ударило Марию. Она встала, и лицо её перекосила недобрая усмешка. На щеках заалели красные пятна гнева. В этой маленькой ведьме сейчас никто бы не узнал счастливую и улыбающуюся девушку, полчаса назад вошедшую в двери ресторана. Призраки прошлого её матери на краткие мгновения вдохнули жизнь в демонов, всегда подстерегающих человека в трудные минуты жизни.
Она низко склонилась над стариком, раздувающимися ноздрями ощутив его запах: терпкий водочный, смешанный с ароматом хорошей туалетной воды. Он был когда-то обаятельным, да, даже сейчас от него ещё что-то осталось, и от осознания этого Мария разозлилась ещё больше.
- Не смейте себя даже сравнивать с моим отцом! Вы - отвратительный старый мачо, вы в зеркале себя давно видели?- Мария зло рассмеялась. - Вся ваша жизнь - это сплошная зона безответственности, разврат и вообще всякая мерзость. Вы сами-то к себе в душу загляните... Если она у вас есть. Вы никогда, никогда никого не любили, кроме себя самого, это у вас на лице написано, - Мария топнула ногой.
- Я вот сейчас думаю: может быть, смысл всей моей жизни в том, чтобы соединить сердца двух безгранично влюблённых? То есть я родилась только для этого? А теперь, если долгожданная встреча произойдёт, меня может стереть с лица земли ластиком, как досадную запятую. И ради чего, ради кого? Я не хочу быть запятой, не хочу и не буду. Вы неприятный, мерзкий тип. Ни с кем вы здесь не встретитесь. Не просите меня ни о чём, Бога просите или не знаю уж кого. Оторвите свою задницу от стула, чтобы найти то, что вам вдруг понадобилось через тысячу лет, если вам это действительно нужно. А я вам не верю, понятно? Не будет вам тут ничего. Вы никто и ничто для меня. Да и для самого себя тоже! Я вас ненавижу, ясно? Я ухожу, и только попробуйте меня задержать!
Мария схватила со стола меню и с силой ударила папкой по столу. Старик отшатнулся, зазвенела посуда, опрокинулся недопитый штофик. Девушка выскочила на улицу. Кафе вокруг Марии вдруг прокрутилось несколько раз, и с глухим стуком упало на пол сердце. Солнечный день разом померк, и откуда-то со дна души поднялись злая досада на маму и глубочайшее отвращение к старому алкоголику, сидящему напротив. А ещё услышала Мария странный шум, как будто мерзкий гном, захихикав, принялся крутить шестерёнку в тайном часовом механизме чье-то хрупкой жизни, и привёл в движение множество других, более мелких. И все они, в пыли, в паутине, пошли в разгон, ломая зубья, готовя огромный маятник к роковому удару, и забился между шестернями в предсмертных муках случайно залетевший в башню голубок. И почувствовала Мария, как у неё в груди заворочались холодные змеи.
- Так это вы знаменитый монтажник-высотник четвёртого разряда? Супермен, герой романа любой женщины? Если вы любили её, вы должны были остаться с ней. Мама у меня, кстати, по командировкам до сих пор мотается.
Марию затрясло, она отбросила назад волосы и взглянула в глаза старику. Не может этого быть! Не бывает так, не бывает! На фотографии этот человек был много моложе, выглядел привлекательно, много мог ещё пить и пить, хоть Иагару, хоть разливанную реку Олгу. Почему же он не захлебнулся до сих пор? Но, судя по всему, недолго и осталось.
По внешнему виду старого пройдохи, в своё время прошедшего огонь и воду, невозможно было догадаться, какие эмоции он испытывает. Но вдруг он схватил руку Марии в свои большие руки, покрытые шрамами и временем, и спросил имя и фамилию матери. Мария назвала, поморщившись. Назвала и свои, и увидела, как удивлённо вздёрнул брови старик, и покривил губы, и хотел что-то спросить, но не смог. Или не захотел.
- Да, я её дочь, - сказала Мария. - Мама должна была быть здесь, не я. Она вас всю жизнь ждала. И ваши фотографии у неё в архиваторе хранятся. Только в рамочку она их не повесила, я не разрешила! Вы противный. Вы мне не нравитесь. Я пойду.
Старик выпустил руку Марии и вдруг... заплакал. Он плакал скупыми мужскими слезами, его лицо морщилось, от этого он стал ещё более противен девушке. Правда, лично ей он не сделал ничего плохого. Кроме того, что был тенью, стоявшей между матерью и отцом Марии, которая не разрешала женщине довериться, полюбить вновь и быть счастливой. Если бы не этот человек, родители были бы вместе! Может быть.
- Я любил её, маленькая, любил. Я всю жизнь её вспоминал. Лучше её не было никого у меня. Просто я такой, ну такой, я не мог, не мог быть другим. Она жива? Скажи мне, девочка! Завтра я поеду домой. Я хочу увидеть её, слышишь, солнышко, слышишь? Отвези меня к ней! Или маму свою сюда привези, я буду ждать, сколько надо. Я, я должен был быть твоим отцом. Я мог им быть.
Человек выговорил эти слова, и как будто хлыстом ударило Марию. Она встала, и лицо её перекосила недобрая усмешка. На щеках заалели красные пятна гнева. В этой маленькой ведьме сейчас никто бы не узнал счастливую и улыбающуюся девушку, полчаса назад вошедшую в двери ресторана. Призраки прошлого матери на краткие мгновения вдохнули жизнь в демонов, всегда подстерегающих человека в трудные минуты жизни.
Она низко склонилась над стариком, раздувающимися ноздрями ощутив его запах: терпкий водочный, смешанный с ароматом хорошей туалетной воды. Он был когда-то обаятельным, да, даже сейчас от него ещё что-то осталось, и от осознания этого Мария разозлилась ещё больше.
- Не смейте себя даже сравнивать с моим отцом! Вы - отвратительный старый мачо, вы в зеркале себя давно видели?- Мария зло рассмеялась. - Вся ваша жизнь - это сплошная зона безответственности, разврат и вообще всякая мерзость. Вы сами-то к себе в душу загляните... Если она у вас есть. Вы никогда, никогда никого не любили, кроме себя самого, это у вас на лице написано, - Мария топнула ногой.
- Я вот сейчас думаю: может быть, смысл всей моей жизни в том, чтобы соединить сердца двух безгранично влюблённых? То есть я родилась только для этого? А теперь, если долгожданная встреча произойдёт, меня может стереть с лица земли ластиком, как досадную запятую. И ради чего, ради кого? Я не хочу быть запятой, не хочу и не буду. Вы неприятный, мерзкий типчик. Ни с кем вы здесь не встретитесь. Не просите меня ни о чём, Бога просите или не знаю уж кого. Оторвите свою задницу от стула, чтобы найти то, что вам вдруг понадобилось через тысячу лет, если вам это действительно нужно. А я вам не верю, поняли? Не будет вам тут ничего. Вы никто и ничто для меня. Да и для самого себя тоже! Я вас ненавижу, ясно? Я ухожу, и только попробуйте меня задержать!
Мария схватила со стола меню и с силой ударила папкой по столу. Старик отшатнулся, зазвенела посуда, опрокинулся недопитый штофик. Девушка выскочила на улицу.
Аталия и Мария.
- Что было потом? - женщина глубоко затянулась сигаретой, глядя в сторону от Леона.
- Она доехала быстро, очень быстро, гнала как сумасшедшая. Минут через двадцать была уже дома. Дрожали пальцы, лицо в красных пятнах. Она хотела промолчать, не говорить мне ничего. А я пристала к ней: скажи, что случилось, да скажи. Она рассказала, не смогла сдержаться...
- И что? - Леон почувствовал, что не очень хочет слышать, что случилось дальше, но не дослушать уже не мог. Щёки его горели, пальцы слегка дрожали, как у Марии в тот роковой день.
- Ну что? - Аталия вздохнула два раза подряд, как рыба, выброшенная на берег.
Тут словно дьявол в меня вселился. Я стала умолять её отвезти меня к этому человеку, наверное, он ещё сидит в ресторане и тихо пьёт, разговаривая сам с собой. Машины у меня не было, она была ни к чему мне тогда. Можно было вызвать такси, но мне дорога была каждая минута. Она наотрез отказывалась ехать, говорила, что человек тот давно ушёл из ресторана, и не давала мне ключи. Я говорила её, что всю жизнь ждала эту встречу, я плакала. Я пыталась встать перед ней на колени. Я видела, что она злится, и это заводило меня ещё больше. Меня бесило то, что она не понимает и не пытается понять меня.
Мы обе упёрлись, как ослицы, досадуя на упрямство друг друга.
Я совершенно потеряла контроль над собой: я стала кричать, что она сломала всю мою жизнь, что если бы не она, я, быть может, была бы вместе с тем человеком, я визжала, как недорезанная свинья, брызгала слюной, швырялась посудой. А она стояла молча, потупив голову, изредка сверкая на меня глазами, и крутила в руках брелок. Наконец, я бросилась на неё, пытаясь отобрать ключи, а она отпрянула молча, её всю трясло, но она не плакала, и только одно тихо сказала: "Мама, а ты действительно волк! Поехали".
Аталия повернула к Леону печальное лицо. Юноша не мог смотреть не неё, он сидел, затаив дыхание, и вертел ненужное больше ему кольцо - подарок Светланы - на безымянном пальце.
- Она отвезла меня, и ... этот человек был ещё там.
- И?
- Мы присели за столик, посмотрели друг на друга - два чужих человека. Поговорили. В общем, и всё. Не было больше никакой любви. Оставались тени, демоны прошлого, которые разом отобрали у меня самое дорогое.
Женщина заплакала, она плакала молча, по лицу текли огромные, с целую жемчужину, слёзы. Леон всё понял.
-А как Мария? - спросил он, догадываясь, что услышит в ответ.
- Она возвращалась обратно, была очень расстроена. Уже вечерело. На Центральном мосту, в трёх километрах от дома ей навстречу выскочил фургон, обгонявший тихоходную фуру. И ведь не совсем навстречу, на полполосы... Опытный водитель ушёл бы от столкновения, но она не смогла. У неё было мало опыта, она очень устала. Она даже не тормозила, на асфальте не осталось следов от шин... А человек тот умер через несколько месяцев. Выпил, наконец, свою реку Олгу до конца. Леон закрыл лицо рукой. События прошлых дней, усталость, жалость к этой несчастной женщине и к девочке, которая так рано и так бессмысленно ушла из жизни, слились в одну нестерпимую душевную боль. Комок, подкативший к горлу, вырвался, наконец, наружу сдавленными рыданиями.
- Где вы похоронили Марию?- спросил он.
Аталия и Леон.
Леон поднял голову и перед собой увидел совершенно трезвую, пожилую, больную женщину с большими печальными глазами, которые удивлённо на него посмотрели.
- Нет, разве я сказала, что она умерла? Она жива, и всё же - спит вечным сном. Она лежит неподвижная, иногда открывает глаза, но всегда смотрит прямо перед собой.Всегда только прямо. У неё есть всё, что необходимо, две сиделки, которые через день сменяют друг друга, ведь каждые полчаса её тело должно менять положение, чтобы не образовались пролежни. Когда это... случилось, я не смогла больше работать там, где раньше, видеть тех людей, которые знали меня и Марию, выслушивать их лживые сочувственные речи, тем более злые языки клеветников постарались, и наша история стала обрастать отвратительными подробностями. Я вложила немногие деньги, что у меня были, в успешное предприятие, купила небольшой ресторан, потом ещё два. Я всё время крутилась и вертелась, не останавливаясь ни на минуту, ни на секунду, чтобы только не думать о том, что я наделала. Если бы я задумалась, то наложила бы на себя руки. А я нужна была Марии...
Я - старуха-мать, которая ради своей призрачной иллюзии лишила дочь всего... Это придорожное кафе названо в честь моей дочери. Я сама разработала дизайнерский проект и тщательно следила, чтобы его выполнили до малейшей запятой. Я старалась, чтобы понравилось ей, я представляла, как мы сидим тут с ней и болтаем, как закадычные подружки...
Здесь никогда не бывает много посетителей, большую часть времени здесь я провожу одна. Это мой мир и мир Марии, мир грёз, в которых я не больна и в которых Мария всегда рядом со мной. Моя бедная маленькая дочечка. Когда меня не станет, у неё останутся братья. Они любят её, они её не оставят...
Аталия перевела дыхание:
- И ещё, Леон... Когда всё случилось, и Мария была в больнице в почти безнадёжном состоянии, я принялась с любовью разбирать её вещи, чтобы хоть чем-то заняться, и нашла толстую тетрадь. Со стихами, написанными от руки. Она мне никогда их не читала, не пускала меня в свой мир, значит. Не доверяла мне. Вот отцу , наверное, говорила... А ведь она училась в техническом университете на инженера-радиоэлектронщика, и очень хорошо училась. Девочка моя талантливая...
Аталия закрыла лицо руками:
- Врачи говорят, вряд ли Мария когда-либо придёт в себя, слишком тяжёлыми были травмы. А я всё надеюсь, надеюсь на чудо...
Женщина плакала. Леон сидел, закусив губу, и смотрел в пол. За окном светало. От вчерашнего жуткого ливня остались только лужи. Аталия встала и открыла окно. В кафе ворвался запах влажной листвы, рассветной травы и земли.
На парковке перед кафе выблёскивал серый бок автомобиля Леон и синий -маленького электроприводного автомобильчика владелицы кафе.
- Я сварю кофе и поедем, хорошо? - Аталия засыпала кофе в кофемашину и нажала кнопку.
Леон молча кивнул. Вторая бессонная ночь оставила на его ещё очень юном интересном лице заметные следы: синие круги под глазами и сильную припухлость век, окаймлённых длинными пушистыми ресницами. Пожилая женщина же будто ещё больше исхудала и вытянулась за ночь, как некий мистический иррациональный персонаж. Она поставила на стол две чашки с кофе и положила на тарелку два горячих бутерброда с сыром.
Юноша не мог понять сам, какие эмоции испытывает: досаду, жалость, грусть, усталость или все эти чувства, вместе взятые. Но к родителям ему ехать не хотелось, тем более не хотел он возвращаться в свою пустую квартирку на окраине Центра.
К другу путь был заказан, это Леон понял ещё вчера.
- Познакомьте меня с Марией! - вдруг неожиданно для самого себя выговорил Леон.
Женщина не удивилась:
- Конечно, заедем к нам, если ты так хочешь, мальчик. Я покажу тебе фотографии Марии до... до аварии. Она была красавицей, и сейчас красавица. Спящая красавица.
Аталия пристально смотрела на Леона:
- Извини, что я тебя так называю, мальчик. Я всё же гораздо старше, и сейчас, когда солнце взошло, я смотрю на тебя, и мне кажется, что мы с тобой уже были знакомы. Когда-то, в прошлой жизни. Моей прошлой жизни. Вот только ты был младше, совсем малыш. Как...
Женщина не договорила, махнула рукой и пошла собрать кое-какие свои вещи.
Через несколько минут они уже выруливали на практически пустое шоссе. Женщина, несмотря на бессонную нетрезвую ночь, была предельно внимательна и аккуратна, и через пятнадцать минут дороги Леон уже забылся усталым сном, привалившись головой к крошечному окну автомобильчика. Иногда на асфальтовых ухабах его голова бессильно билась в стекло, но он ничего не чувствовал и ни на секунду не проснулся. Им предстоял трёхчасовой путь до Центра, а там ещё около получаса мытарств по разным хитрым кольцам и развязкам.
Они ехали к Марии.
Мария и Леон.
Август дышал умирающим летним зноем. Сиделка, опрятная молодая женщина, приоткрыла окна в небольшой трёхкомнатной квартире на Бутусовском проспекте. Несмотря на отличную звукоизоляцию новостройки, с улицы и при закрытых окнах долетали шорохи шин автомобилей и мерный гуд двигателей легкомоторных воздушных такси.. Сиделка вздохнула, поудобнее устроила в подушках тёмноволосую неподвижную девушку, чёрные глаза которой смотрели прямо перед собой. Женщина взяла вялую руку девушки в свои тёплые и крупные руки и стала аккуратно и нежно разминать пальчики, кисти рук, предплечья, потом то же проделала с тонкими ногами девушки. Сиделка честно выполняла свои обязанности, нянчить Марию было приятно, девушка была лёгкой, как тополиный пух, к тому же за это хорошо платили. "Красивая какая, а вот видишь ты!",- подумала сиделка. Протренькал звонок, женщина нажала кнопку пульта, и входные двери беззвучно разъехались.
- Как она?- с порога бросила Аталия.
- Хорошо... то есть всё так же,- поспешно поправилась сиделка.
- Проходи, Леон, не стесняйся, - Аталию вдруг стало трясти: напряжение дороги спало, и сказалась бессонная ночь. А может, и что-то ещё? Она поспешно подошла к кровати, присела на край и нежно поцеловала дочь.
Леон увидел худенькую девушку, полусидящую в подушках, и его сердце забилось быстро-быстро, и вспотели ладони. Он вдруг понял, что знает, знает эту девушку, как знал когда-то, в раннем детстве, и её мать. В его уставшем и перегруженном событиями мозгу вдруг стали возникать, сменяя друг друга разные картинки, вот только он не мог их отделить одну от другой. То ли из прошлого, то ли из будущего были эти образы, и были ли это воспоминания, предсказания или просто порожденный утомлённым сознанием сон наяву, не мог он понять. Он видел маленькую черноволосую девочку, сад и качели, она тянула его за руку, что-то говорила, смеясь, грызла большое румяное яблоко. Вот они устроили баррикаду из толстых томов, забрались на неё и рухнули вниз, больно ударившись головами, лежат на полу и хохочут, несмотря на боль. Вот они едут на заднем сиденье большого автомобиля, жуют конфеты, а фантики - безобразие - бросают в окно, пока не видит женщина, сидящая за рулём авто.
Леон подошёл к Марии и сел на пол в ногах кровати. Но девушка никак не отреагировала на незнакомца, её взгляд всё так же был устремлён в неведомое, так же неподвижно тело, лишь чуть дрогнула мышца в уголке губ.
Юноша смотрел в лицо Марии и чувствовал безграничную жалость, нежность к этой красивой тонкой девушке, которую так зло вычеркнула из жизни нелепая случайность. Повинуясь спонтанному порыву, он взял её руку в свои и удивился её бессильной хрупкости. И вдруг увидел иные картины: девушку, уже не маленькую девочку, радостно поднимающуюся на мысочках, как балерина, и вскидывающую руки к солнцу, нестерпимую для глаз зелень травы, маленькую синюю палатку в тени деревьев. Крутой каменистый спуск, почти обрыв, к реке, неглубокой, но настолько быстро текущей, что в неё боязно войти.
И словно наяву услышал звонкий и радостный девичий смех.
Леон нежно погладил руку девушки и вдруг почувствовал слабое биение в своей ладони, будто шевельнулся крошечный птенец. Пальцы Марии затрепетали, будто пытаясь ответить на ласку, и наконец Леон почувствовал лёгкое пожатие слабых пальчиков. Он посмотрел ей в лицо. Голова Марии по-прежнему оставалась неподвижной, но тёмные живые глаза повернулись в сторону Леона.
![[]](/img/k/kozlowa_n_m/marya/mamaidochx1.jpg)