Тысячи машин, раскалившихся на солнце, запрудили Вышнеградский мост. Тысячи людей в них ждали пощады, мучаясь от жары и вынужденного бездействия. Старый мост прогибался под тяжестью многотонного груза, охал, вздыхал и постепенно раскачивался, резонансом отзываясь на бестолковое трепетание моторов.
Вячеслав молчаливо злился, то и дело втаптывая в пол педаль сцепления. Его раздражало это шпарящее солнце, густое душное марево, зависшее над капотом, и едкий нефтяной запах выхлопа дизельного фургона, который, как бы Вячеслав не старался его обойти, постоянно оказывался в опасной близости от его новенького автомобиля. К заднему стеклу фургона прилипла веснушчатая мордашка озорного мальчугана лет десяти, который показывал Вячеславу язык и то и дело оборачивался, смеясь и болтая с кем-то в глубине салона.
Красноречивыми жестами Вячеслав объяснял соседям, что неплохо бы им отодвинутся подальше от блестящих крыльев недавно купленного в кредит "Кашкая", а выражением лица - то, что он сделает с нахальными водителями, которые теснят поток справа и не включая поворотников прут напролом, если окончательно потеряет контроль над собой.
Контроль над собой потерял внезапно мост. Дрожь прошла по центральной опоре, она затряслась, будто из последних сил стараясь удержаться от падения, но не устояла. Внутренние напряжения, возникшие в усталом бетоне, за несколько мгновений превратили её в крошево. Мост глухо ухнул, заваливаясь на один бок, и стал медленно опускаться в реку. Ещё через несколько мгновений глубокая трещина разделила его на две части, и десятки машин, скопившихся на середине, буквально засосало в разлом.
2.
Странное спокойствие овладело Вячеславом. Словно он спал и видел себя со стороны, и стоило только пошевельнуться, резко дёрнуть головой - и сон закончится. И снова будет висеть над капотом жаркое марево, и будет маячить перед глазами осточертевший зелёный фургон, и зазвонит сотовый и голосом его начальника, главного инженера Ивана Кузьмича поинтересуется, где же это он, Вячеслав, застрял, и надеется ли всё ещё на квартальную премию.
Звенело в голове. Вячеслав открыл глаза. За окном автомобиля колыхалось исжелта-серая материя. Она медленно заливалась внутрь, холодом охватывая лодыжки, голени, бёдра, поднималась всё выше и выше, и только когда оказалась на уровне глаз Вячеслава, он понял, что это - вода. Мутная, грязная, с растворёнными в ней выбросами большого города, она ударила в его ноздри отвратительным гнилостным запахом, и он, наконец, очнулся.
Ремень новенькой машины легко отстегнулся, со звуком "боу" шлёпнув по обшивке. Первым порывом Вячеслава было немедленно открыть окно, но тогда бы автомобиль мгновенно заполнился водой. Набрав в грудь воздуха, ещё оставшегося в салоне, Вячеслав надавил дверную ручку и одновременно ногами с силой ударил по водительской дверце.
Он поднимался на поверхность. Тело цеплялось за металлические обломки, которые разрывали кожу в клочья. Вячеслав извивался, отталкивался из последних сил, в висках стучало, перед глазами стелилось красное марево. Но интуитивно он чувствовал, что выплывет. Не зря же он десять лет регулярно ходил в качалку. Ему хватит воздуха, и сегодня вечером он будет смотреть программу "Чрезвычайные проишествия", сидя перед телевизором с бутылкой пива или даже чего покрепче и сокрушённо качая головой.
"Всё это не просто так, - пронеслась мысль. - Ничего не бывает просто так. Я виноват, и кошмарную вину не смоешь мутной водой. Но я хочу жить! Господи, я хочу жить!".
Руки наткнулись на большое препятствие. Отработавший своё воздух уже рвал грудь, а лёгкие судорожно пытались вдохнуть хоть что-то, хотя бы эту серую муть.
В глубину медленно опускался зёленый фургон.
Воспалённые глаза Вячеслава выдернули из грязного месива огненно-рыжую голову мальчика. Она колыхалась внутри салона, почти под потолком, то исчезая, то появляясь вновь.
"Рыжий-рыжий, конопатый", - со странной тоской подумал Вячеслав.
Он ударил по стеклу - прямо так, кулаком. Ещё и ещё раз, не чувствуя боли, потом ещё - уже голыми, обесплоченными костяшками пальцев. Ударил головой, скальпируя собственный череп о зазубрины стекла. Ухватил мальчишку за огненные волосы и рванул наружу.
Когда Вячеслав выталкивал мальчика на поверхность, в лёгких его воздуха уже не было. Везде была проклятая вода:, снаружи и внутри него: в желудке, в горле и как будто в голове.
Вверх следом за мальчишкой поднималась вереница больших зелёных пузырей.
"Какие красивые пузыри. Вот и всё", - подумал Вячеслав, закрывая глаза. - А теперь - спать".
3.
Вячеслав вынырнул, судорожно глотая воздух ртом. Разлепил глаза, уцепился за какую-то твердую поверхность и пополз, из последних сил стараясь не потерять сознание. Каждое движение давалось с трудом. Поверхность была гладкой, как асфальт, положенный добросовестно, чего в жизни никогда и не бывает, и невероятно холодной, словно обледеневшей, он чувствовал это животом и конечностями.
Перевернулся набок и тут понял, что полз вовсе не по асфальту.
Циклопическое мраморное надгробье возвышалось над ним немыслимой громадой. Оно было совсем простым - ни выбитых цветов или вензелей, ни венков, ровная чёрная гладь.
Лишь гигантские, в рост Вячеслава буквы проступали на скорбной плите:
"Анастасия Дорогова
10.01. 2000 г. - 25.07.2016 г.
Тит Дорогов
2016 г.
Рот Вячеслава горестно искривился. Вскинувшись, он озирал окрестности. Чёрных плит были десятки, нет, сотни, они были везде и смотрели на него могильными эпитафиями, как молчаливый укор.
- Твои? - Вячеслав обернулся и увидел соседа. Тот лежал рядом и внимательно его разглядывал. Вячеслав удивлённо округлил глаза:
- Вот, значит, какие мы. Наказанные.
- Ожидающие, - поправил сосед и подвинулся ближе. - Что ты с ними сделал?
- А где твои? - Вячеслав сделал вид, что не расслышал вопрос.
Сосед хохотнул:
- Моя. Тут и рассказывать нечего. Девчонка мне в метро на ногу наступила, корова. Я ей: "Дура", она огрызаться начала в ответ, хамить. А я с похмелья был, злой, как чёрт. Зарплату в автомате проиграл вчистую, жена на девятом месяце, а за квартиру полгода не плочено.
Пошёл за ней: она в подъезд, я туда же. Напугать только хотел, треснуть пару раз. Очень злой был, понимаешь? Увлёкся. Когда остановился, поздно уже было. Её бы уже и скорая не спасла. Не голова была у неё - сплошное кровавое месиво.
Вон она, стерва, Олька Кастрюлькина, двадцать шесть лет. Глаза бы не глядели.
- Как сам? - Вячеслав не чувствовал к соседу абсолютно ничего, ни раздражения, ни отвращения или ненависти, спокойное знание овладело им.
- Сам? - сосед пожал плечами. - Честно? Не помню. Пили мы. Долго пили. Просыпался утром в чужих квартирах, опять пил. Засыпал, вечером просыпался - и опять пил. Как-то незаметно всё получилось, плавно.
- Раскаиваешься? - Вячеслав посмотрел прямо в круглые глаза собеседника.
- Я её ненавижу. Она мне жизнь поломала. А теперь всё одно, одна дорога. Только вот когда, никто этого не знает. Кого-то раньше определяют, кого-то позже. Тут хозяев двое, они и решают всё. Каждый день ходят и выбирают нас по какому-то своему списку. А кто у них в этом списке первым стоит, кто последним - никто не знает. Говорят, у последних всё же есть надежда. Попасть отсюда в место получше.
- А у тебя?
- Какая, к дьяволу, надежда? Попадись мне девчонка сейчас, второй раз бы убил. Жизнь она у меня отняла, понимаешь ты, бестолочь? Жена с другим живёт, ребёнок без отца. На кой чёрт она на моём пути попалась, скажи на милость, новичок, а?
- Скажи, а что это за башня? Вон там, посредине болота?
- Никто не знает. Она всегда была, а надгробья каждый день всплывают. Сыро тут и холодно, но ты быстро привыкнешь. А может, повезёт, и не сегодня-завтра тебя определят. Мне всё равно уже, хоть к черту на сковородку, лишь бы отсюда свалить.
Сосед замолчал и сполз с плиты в холодную воду.
- Я домой, а то у тебя и вправду как-то зябко совсем. Твоё преступление, видать, моего ещё пострашнее будет.
4.
В тесной приёмной толкался народ. Игорь и Людмила Верёвкина, работая локтями, продирались к стойке, где восседала секретарша.
Секретарша была весьма экзотична. Прямые чёрные волосы, чёрная помада, чёрный лак на длиннющих ногтях. Поверх сильно декольтированной блузки рискованно болталось ожерелье из причудливых камней, похожих на шаманские талисманы. Красные туфли с каблучками в форме стилетов.
- Куда вы прёте, уважаемые? Очередь видите? Без очереди - не приму. Идите в конце спросите, кто последний, и стойте сколько положено!
- У нас просьба, это очень срочно
- У всех очень срочно. Отойдите от стойки!
- Девушка, вы очень красивая, - Игорь попытался подлизаться к несговорчивой даме. Очередь недовольно ворчала. - Как вас зовут?
- Геката меня зовут. Дальше что?
- Катя, миленькая, можно я вас так буду называть, мы человека одного ищем. Вернее, уже нашли. Здесь его нет, а значит, он где-то в другом месте, верно? Мы его поблагодарить хотим.
- Он сына спас. Я точно знаю. Мы не вместе, а значит, он жив! Жив! - Людмила схватила секретаршу за руку, та брезгливо отдёрнулась, будто её укусила змея.
- Руки только не распускайте, новички. Хорошо, хоть тут зеркал нету. Вы же приходите-то сюда, как из нижнего мира уходили. В том же хорошем виде. Вокруг-то оглянитесь.
Игорь обнял Людмилу за плечи.
- Не надо беспокойства, Катенька. Вы нам скажите, только, где его искать. Мы сами...
Геката присвистнула и встала из-за стойки.
- Настырные какие. О себе бы подумали. Знаете, сколько лично вам ещё бумаг заполнить? Не грешили, что ли, никогда? Прошение писать надо. Вон бланки с краю лежат. Просим, мол, зачесть Сергееву Вячеславу Ивановичу, двадцати семи лет от роду преставившемуся, спасение жизни сына Евгения... гм... как вас там? Игоревича Верёвкина. Рассмотрят, подпишут и на ту сторону передадут. Вообще надо бы побыстрее, и правда - Геката листала какие-то документы. - У него тут обстоятельства есть отягчающие. Весьма. Ваше прошение может сослужить ему хорошую службу.
- А где они? Ну, те, которые с отягчающими? - тихо спросил Игорь.
- Идите за мной!
Геката подвела пару к огромному окну. За ним, вдали, за зеленью залитых солнцем полей синее небо перечёркивала колючая проволока.
Вдоль ограждения стояли солдаты: одетые в серебристую форму, с ружьями наперевес, они казались бы совершенно обычными, если бы не огромные крылья за спиной у каждого. Лица их были суровы, как у каменных идолов.
- За этой границей - Болото Жертв. Вам туда нельзя, да и не пустит вас никто.
- А почему с той стороны нет пограничников?
Геката рассмеялась.
- Там они не нужны. Это вы отсюда туда рвётесь по доброте душевной в благодарностях разливаться. А они здесь долго не продержатся. До клюва первой птицы. А это - окончательная смерть, полное уничтожение внутренней сущности всего живого, того, что вы называете душой. Нет ничего страшнее абсолютного небытия. Да зачем я вам всё это говорю? - Геката спохватилась и поспешила к стойке, быстро отбивая дробь забавными каблучками. - Пишите, пишите прошение, времени не теряйте. Следующий!
5.
Настя расстегнула плащ, размотала тугие пелёнки, сняла поддерживающий корсет, и Слава увидел, какой у неё на самом деле огромный живот.
Ужаснулся:
- Как же ты скрывала от матери?
- Не спрашивай! - Настя со стоном опустилась на сено. - Убьёт меня она, и отец убьёт. Господи, хоть бы он мёртвым родился!
- Я всё сделаю, как мы с тобой решили. Они, когда только родятся, ничего не чувствуют, наверное. Мне мать как-то котят топить поручала. Ничего страшного, не переживай, всё будет хорошо. Он же и не человек ещё совсем. А бабушка тебя не спохватится?
Настя кусала губы, едва сдерживая стоны.
- Она у сестры в соседней деревне. Послезавтра только вернётся.
Вячеслав сидел на разрушенной стене башни. Странные тучи сгущались в вышине, но не давали не капли дождя или снега. Может, это плыли к Люциферу приговорённые к аду души? Он не знал.
Тит. Странно.
Он вспоминал Настю. Как долго она мучилась, как метались по старому матрасу густые каштановые кудри, и как, наконец, красное орущее существо вырвалось из её плоти, и Вячеслава, тогда шестнадцатилетнего выпускника средней школы Славика Сергеева, вырвало от отвращения.
Вспоминал, как вздрагивало тельце, когда он, преодолевая брезгливость, схватил ребёнка, как с силой затягивал на тонкой шейке шнурок от кроссовки.
Как Настя, прежде кричавшая в голос, после забилась в судорогах и затихла в углу.
Как выскочил из сарая, отбросив ребёнка прочь, как сломанную куклу, долго бежал по дороге и запрыгнул в первый попавшийся сельский автобус, ехавший на станцию, а кровь в висках всю дорогу отбивала бешеный ритм: "Чтомынаделаличтомынаделаличтомынаделали".
Больше в те края он не возвращался.
6.
Два человека шли по лесу к Болоту Жертв. В руке одного болтался длинный сачок.
- Зелио, ты здесь дольше меня. Расскажи мне о башне! - попросил один, худенький юноша с пепельными волосами.
- Да что тут рассказывать, Шеуш? - смуглый черноволосый красавец пожал плечами. - Я-то тоже помню её только такой. Несущий свет говорил, что сразу после создания этого мира башня верхушкой касалась Великих небес, а поля ожидания не делились на две половины, как сейчас. Пока брат не убил брата. Каждый раз, когда в подлунном мире происходит убийство, башня становится ниже на целый метр. Куски, что отламываются от неё, идут в нижние кузни на изготовление стелл совести. Когда убийца искренне раскаивается, башня вырастает на один миллиметр. А если уж совершает благородный поступок при жизни, то и выше, зависит от масштабов деяния. Но, сам понимаешь, какая тут тенденция. Когда до конца разрушится башня, оба поля объединятся в одно. Болото смерти. И Создатель уничтожит всех.
- Он так сказал?
- Он так решил, Шеуш. Этот мир - не самое удачное его творение, как ты и сам видишь. Где-то в расчёты закралась ошибка. Изначально люди не были запрограммированы на ненависть и убийства. Может, следующий мир окажется более удачным. Однако мы уже пришли, - смуглый наклонился и стал собирать маленьких гусениц-светлячков, которые были повсюду: на влажном мхе, могильных плитах, на листьях водяных растений. - Вот эти уже созрели. Накормим Глотильду как следует, а то в прошлый раз она не наелась досыта. Всё ты со своей моралью.
- Я всё думаю, Зелио, это нечестно по отношению к ним, какими бы мерзавцами они ни были при жизни, - Шеуш положил руку на плечо собеседника. - Они же не знают, что никакого ада нет, так же как и рая. Есть бытие и небытие. Без объяснений отправляя их в абсолютное небытие, мы уподобляемся таким же, как и они, преступникам. Разве не так?
- Что ты предлагаешь? Сделать граффити-надпись на развалинах башни: "Готовьтесь, завтра вашу душу сожрёт моя любимая жаба Глотильда. Или, на выбор, птица Феникс с Той стороны. И вы исчезнете из бытия, как будто вас и не было - навсегда, окончательно и бесповоротно". Зачем им знать?
Шеуш прищурился.
- А зачем этот небрежный розыгрыш с Сергеевым? И имя ты нелепое выдумал. Сдаётся мне, ты это не в первый раз уже проделываешь.
- Да какой это розыгрыш? Куда ты его прикажешь определить, ещё лет пять по Земле котом побегать или сутки бабочкой полетать? Ты его дело видел?
- Видел. Ну так ведь...
- Ничего не так. Он заслужил быть сожранным. Всё, что произошло после, чистой воды случайность, - Зелио нервно наполнял сачок. - А мне отчёт сдавать. Имя на плите было уже выбито, я плиту из заготовок выдернул.
- А если срочная депеша? У меня на него пока другой информации нет, но вдруг...
- Ты издеваешься, Шеуш. На какие благородные поступки способна эта мразь? "Береги честь смолоду",-сказал Создатель. И вообще, оставим этот бессмысленный разговор, - смуглый надменно отвернулся, потрясая наполненым сачком. - Пожалуй, на сегодня хватит. Айда кормить, Глотильда заждалась, бедняжка!
7.
Вячеслав бился на самом дне сачка среди сотен других гусениц, таких же, как и он. Всё тело странно чесалось и ныло со вчерашнего дня, а теперь трещало под толщей светящихся зелёным крошечных тел.
Одна мысль не давала ему покоя.
Тит. Тит.
Она бы никогда не назвала так сына.
Какой-то фильм мы с ней смотрели. Да, там был маньяк. Тит Штернобельс. Она ещё сказала, мол, какое отвратительное имя, ещё противнее самого героя.
И в последние минуты - Тит?
Да и не до имени было. Не успела она назвать.
Не сходились концы с концами.
Вячеслав задёргался в сачке, закричал от отчаяния.
Но было поздно.
Огромное, осклизлое тело выползало из болота. Кроваво-красные глаза выпучились на юношей. Серо-зелёный горловой мешок раздувался в предвкушении обеда.
Зелио погладил любимицу:
- Ещё сотня душ мерзавцев для тебя, милая! Открывай скорее ротик!
Он вставил в рот жабы гигантский рожок и начал сыпать туда извивающихся гусениц.
В тот момент, когда Зелио вытряхивал из сачка самых последних, птица Той стороны бросила к ногам Шеуша долгожданную депешу.
Белые крылья вырвались вдруг из плоти одной из гусениц, они подняли её вверх и закружили, унося всё дальше и дальше от проклятых болот.
Эпилог.
Сентябрьский день потихоньку дождил мелкими каплями. Ещё не ушло совершенно летнее тепло, и деревья не окрасились в багрянец и охру, но уже чувствовалась в воздухе лёгкая осенняя прель.
Огненно-рыжий мальчик с большим, видимо, родимым пятном, которое красной полосой охватывало его шею, сидел на скамейке больничного сада. Он уже знал, что приёмных родителей больше нет в живых. Ему было грустно и одиноко. Он знал, что ждёт его впереди: снова почти забытый детский дом с его непростой жизнью. Большой лохматый пёс подошёл к нему и сел возле худеньких ног. Мальчик приветливо потрепал его по холке.
Закрыл глаза и вдруг почувствовал лёгкое прикосновение к своей щеке.
- Дружок, - проговорил мальчик, - не лижись.
Но это была бабочка. Трепеща крыльями, она летала возле лица мальчика, и ему не хотелось её прогонять.
Он протянул руку, и бабочка с готовностью села на тыльную сторону его ладони.
Из-за туч выглянуло солнце. Оно лучом скользнуло по скамейке, по веснушчатому лицу мальчика, по лохматой спине пса, метущего хвостом дорожку.
По дорожке быстро шла к ним женщина. Полы белого её плаща развевались на бегу, как парус, копна кудрявых каштановых волос на голове подпрыгивала в такт стремительным шагам.
Мальчик улыбнулся, встал и пошёл ей навстречу.
А в верхнем мире Шеуш тайно от Зелио взобрался на башню. Он прихватил с собой рулетку, но она не понадобилась. Улыбаясь, Шеуш покачивал головой. Над старой почерневшей кладкой возвышались новые камни. За ночь стена поднялась над болотом на целый метр.
![бабочка [я]](/img/k/kozlowa_n_m/nauka/babochka.jpg)