Сквозь предвечерний сумрак по утратившему временем собственное имя городу неслись звуки колокольного набата. На одной из невысоких стен звонили, оповещая затихшие от пронзительного окрика железа улицы.
Стих смех, стихли крики, даже безумолку гомонящие птицы, облепившие собою балконы и крыши домов, с интересом затаились, клювастыми головами поведя в сторону шума. Весь город как будто замер, вперив встревоженные взгляды к северу, туда, где на воротной обзорной башенке надрывался колокол, неустанными движениями смуглолицего стражника оповещающего о чем-то серьезном.
Через несколько мгновений его стремления поддержали остальные дозорные, и уже со всех сторон на город лился визгливый колокольный набат - даже самый последний бродяжник не мог пропустить мимо ушей такой сигнал.
Звук разлетался надо всем городом, проникал сквозь широко распахнутые ставни в комнатушки домочадцев и палаты господ; заглядывал под навесы к торговцам и базарщикам, замершим еще с угодливой улыбкой на лице, ежесекундно расхваливая свои товары; нырял в самые темные и узкие переулки, побуждая попрошаек и мнимых калек с некоторой опаской приподнимать головы в немом интересе и тут же прятать протягиваемые до этого за подаянием ладони себе за пазуху.
Сначала издалека, на грани слышимости, заглушаясь строениями, высокой зеленью и все непрекращающимся лаем ручного колокола, послышались выкрики, быстро приближающиеся к центральной площади и дому наместника, тоже сейчас притихшему в ожидании новостей.
"Владыка идет!" - кричали мальчишки и их крики, подобно заразительной волне, разлетались по округе, подхватываемые все новыми и новыми лицами, несущими эту весть дальше, глубже, громче. Не стоило даже сомневаться, что через каких-то жалких полчаса об этом будет знать весь город, вплоть до самых грязных и нищих трущоб.
Спустя несколько тягучих минут, потонувших в накаляющемся неизвестностью омуте волнения, от дома наместника к северным воротам отъехал паланкин. Это послужило сигналом, и вскоре колокола вслед друг за другом прекратили свои нестерпимые стоны, достигнув, наконец, ушей господина - наместника самого царя Аджарайи в этом безымянном граничном городе.
Четверо слуг бежали ровно, как будто бы даже невесомо удерживая на плечах ложе и господина, стремясь поскорее к воротам. Темнокожие носильщики бежали быстро, не издавая при этом ни единого звука. Пожалуй, поставь на край паланкина доверху наполненный молоком кувшин, и ни единой капли бы не пролилось мимо.
Свита владыки была уже в городе. Она только-только подходила к воротам, когда наблюдатель на вышке заметил приближение и разглядел неожиданных гостей. Этот визит был внезапным, хотя и ожидаемым - все знали, что владыка придет, и все с нетерпением к этому готовились: расписывались горшки, облагораживались улицы и аллеи, загонялись под землю негодяи и попрошайки. Некоторые так и вовсе вышвыривались из города до того момента, пока государь, посетив это потерявшее в веках имя поселение, не отбудет прочь.
В общем, проводились все возможные приготовления к прибытию верховного, чтобы у того сложилось лишь лучшее впечатление от посещения. Еще лучшее, чем в прошлый, его первый визит.
Два десятка слуг из свиты владыки расположились на гостиной площади, невдалеке от северных врат. Прекрасные виды, живописные фонтаны и изящные изгибы строений должны были умаслить взор любого ожидающего, только прибывающего в город. Здесь не было шума и гомона базара, хотя по краям площади раскинулись навесы булочников, торгующих свежайшими сладкими маисовыми лакомствами, бакалейщиков, предлагающих особенно проголодавшимся господам отведать аппетитное с пылу с жару угощение, фруктовщиков, ежечасно переворачивающих зрелые плоды самыми сочными и зрелыми сторонами. Все непременно принимались хвалить свои товары, стоило лишь покупателю подойти достаточно близко, завлекали посетителей, но происходило это отчего-то без лишней суеты - той самой, что обыкновенно сопровождает длинные ряды прилавков и столпившихся у них же. Непролазный гомон голосов здесь совершенно отсутствовал.
Все дело было в том, что на гостиной площади не зазывали - просто не было в том необходимости. Все торгующие здесь, раскинувшие навесы под греющим южным солнцем, знали и чувствовали свое преимущество перед остальными: именно их товары встречали заезжающих в город гостей. И всегда в единственном числе. Каждого товара - лишь один продавец, каждой услуги - лишь один представитель. Выбить себе место на гостиной площади, - не важно подле каких врат, - считалось невероятной заслугой и везением - это ведь нужно сделать так, чтобы и самому остаться кристально чистым, и чтобы остальные отринутые не волновались.
Свита государя вошла в город налегке. Ни повозок, ни колесниц - ничего. Лишь взмыленные от долгой скачки лошади да несколько темных верблюдов, арендованных, нет - подаренных слугам высокого владыки в соседском городе.
Судя по длинной шерсти последних скакунов, из которой северяне катают прекрасный войлок наравне с овечьим, родом они с севера. И как определил про себя внимательно выглядывающий наместник, государь должен идти оттуда. От далекого северного соседа, ближайший город которого располагается далеко за многодневной каменистой пустошью и голой равниной, где по дороге нет ни единого поселения, готового приютить сколько-нибудь усталых путников. Очень плохой путь, но наместник надеялся, что он все же неправильно определил направление.
Гости из свиты государя облюбовали один из фонтанов, подведя к ним уставших и жаждущих влаги и свежести животных. Некоторые из путников отошли под навесы прилавщиков, принявшись нежиться в тени и в свое удовольствие тихонько торговаться за каждый грош. И пусть, сейчас время близилось к вечеру, а солнце опускалось к закату, но стараться оно меньше оттого не стало, грея ровно так же, как и в самый разгар дня.
Паланкин, все это время резво бежавший на встречу, замедлился, едва войдя на гостиную площадь, и вскоре и вовсе осторожно встал рядом с самым большим сборищем людей и каберре. Наместник, не дожидаясь слуг, сам выскочил наружу, едва лишь темнокожие носильщики опустились на одно колено.
На землю ступил невысокий, но крепко сложенный человек, без какого-либо намека на лишний жир и сопутствующие атрибуты занимающего высокую должность. Его недлинная накидка зашелестела на легком предвечернем ветру, а легкие сандалии со слегка загнутыми носами словно зазвенели едва слышимыми колокольчиками.
- Наместник. - Склонился перед ним в почтительном поклоне старший из свиты владыки. Все остальные не преминули за ним тут же последовать. И даже занятые непринужденной болтовней и отсчитыванием грошей отошедшие гости поспешили к фонтану.
- Я рад приветствовать Вас и ваших людей и каберре в моем славном теплом городе. - Жестким и твердым голосом произнес наместник. Так, как это делает старший для толпы приближенных. - Надеюсь, здесь вы найдете покой и утешение.
- Благодарю, наместник. - В очередной раз склонился старший в ответ на эту приветственную фразу. На этот раз лишь он один - за всех, хотя слова предназначались каждому. - Мы держали путь с севера.
Все же не слишком радующие заключения наместника подтвердились. И для этих путников, перешедших многодневную голую землю, приветственная фраза сейчас выглядела по-настоящему радушной. Именно поэтому некогда одним из предыдущих наместников она и была положена как начало и как приглашение. Начало беседы и приглашение к дружбе.
- Но где же всеми нами любимый светлоликий господин? - Нахмурился наместник. Он мог бы этого и не делать - всем и так ясны его чувства и интересы, в первую очередь сосредоточенные именно вокруг государя.
- Владыка еще в пути. Дадут создатели, прибудет к завтрашнему полудню. Сейчас в пустоши дуют не самые гостеприимные ветра - нас же он послал предупредить о своем скором приходе.
- Чего стоит ожидать от визита? И как надолго светлоликий собирается здесь задержаться?
- Господин будет лишь проездом. Он желает навестить этот теплый город, его радушных глав и жителей, и полюбоваться прекрасным садом с кипарисами. Владыка отбудет на следующие сутки, едва лишь займется рассвет.
Наместник даже несколько просветлел лицом, заметно расслабившись внешне. Его движения и стойка, до этого выдающие некоторую нервозность и слабую озабоченность, сейчас по-настоящему приняли вид радушного господина.
Он ненатянуто улыбнулся, посетовав на то, что государь проведет здесь лишь такой крохотный срок, однако порадовался, что тот помнит цветущие аллеи с прямыми, словно столбы, устремленными к небу деревьями - настоящую гордость наместника.
Сказать по правде, из всего этого его волновала лишь причина визита светлоликого, его милость или немилость, в любую секунду готовая сорваться на голову любого. И его, наместника, голову в первую очередь. И ведь это при том, что государь не слыл тираном. Только не на юге.
Справедливо казалось, что наместник зря опасался некой кары за свои видимые и невидимые проступки, однако теперь полностью, как оно и должно было оказаться сразу, отдался истинной радости от скорого приезда государя. Стыдно признать, что мысли о собственном благополучии смели попытаться затмить собою должное чувство счастья. Лицезреть собственными глазами Первого и Великого - что может быть приятней для любого, будь то зверь или человек? Разумный или неразумный. А говорить с ним так и вовсе доступно лишь единицам. Тем более этому наместнику, еще так недавно вошедшему в свой высокий сан и принявшему такую высокую должность прямо из рук светлого царя. Подумать только - и ему так скоро уже выпадает шанс во второй раз встретиться с владыкой!
Свиту господина разместили споро, дав им возможность в полной мере подготовиться и подготовить гостиный дом, расположенный напротив дворца наместника, к прибытию светлоликого. Так уж повелось еще предшественником, что это место предназначалось лишь одному человеку во всем мире, хотя и возводилось изначально для несколько иных целей. Остальных же гостей, будь то высокие господа или даже цари, неизменно селили во дворце, практически во всем уступающем гостевому дому. Это был не просто обычай, а некая дань старинным временам, которую на востоке, а особенно на юге востока, всегда помнили и чтили.
И пока тот дом пустовал, вокруг него силами и талантами приглашенных из разных государств людей вырастили невероятной красоты и особенности сад - единственный такой до самого истока матери-реки. Сам Аджарайский царь прожил в этом окраинном городе несколько лет, когда еще только закладывался первый камень в будущую тропинку, а ввезенная с севера плодородная земля разрыхлялась и удобрялась, должная принять и прорастить в себе редкие и прихотливые саженцы.
В итоге на свет появилось нечто, моментально и монументально захватывающее дух любого пришлого извне гостя, будь то торговец с востока или меценат с запада. Да и что там говорить - радующее глаз самих горожан!
Сам прекрасный сад представлял собою нечто необыкновенное, словно слепленное из различных эпох и территорий. Одновременно сочетающий в себе дух жарких пустынь, неумолимыми ветрами приносимый с юга и разливающийся по улицам города жаркими дуновениями песчаного пекла, и дыхание севера, лишь свою милостью изливающее прохладу и нагоняющее редкие хмурые дни, разрождающиеся живительной влагой степей и пустошей севера.
Рядом с каменистой аллеей и многочисленными песчаными скульптурами соседствовала яркая, будто вечновесенняя трава. Тут и там проглядывали цветущие кусты и кустарники всевозможных расцветок, а немного поодаль ютились вкрапления камней и булыжников, складывающиеся в удивительные цветники.
И надо этим, по всей территории сада, росли прекрасные высокие кипарисы - настоящая отрада глаз посетителя и души наместника - только заставить прижиться эти деревья здесь являлось чуть ли не истинным чудом. Немудрено, что государь впечатлился в свой первый визит, и вдвойне приятно, что он об этом помнит во второй.
В эту ночь никто не спал - все ждали прибытия владыки. Готовиться было уже не к чему: для чего-то серьезного слишком мало времени, а несерьезное уже давным-давно исполнено. Но все же некий мандраж перед столь великим человеком обязательно присутствовал у всех и каждого, одних провоцируя на умиротворенное ожидание, а других на несдерживаемые крики и радость. Поэтому никого не удивлял носящийся в избытке чувств по улицам города народ, пронзительными голосами, более походившими на вопли диких животных, разрывающий ночную тишину.
Многие говорили о том, что этой ночью небо прочертила ярчайшая дуга падающей звезды. Слишком многие, чтобы в этом можно было усомниться. Не требовалось услуг ни шамана и ни жреца, чтобы предречь скорое великое событие, так явственно ознаменованное Небесной Печатью Свершений. И если не великое, то хотя бы просто значимое, ведь звезда изволила упасть именно накануне приезда владыки всего сущего в город.
Утро ознаменовалось теплым едва моросящим дождичком с невидимых на небе туч - казалось, лучи солнца, в штрихах часто появляющейся радуги, светили чуть ли не ярче обычного. Это ли не верный признак того, что сюда прибывает единственный и навсегда лучший из государей, радуя своим приближением не только горожан, но и саму погоду, не сумевшую сдержать радостного порыва?
Большая часть жителей города столпилась у северных врат. Люд стоял вдоль дороги, заполонил собою всю территорию гостиной площади, выглядывал из окон, с балконов, толпился на крышах домов, посгоняв недовольных вторжением птиц. Даже торговцы с этой самой площади в этот день не стали разворачиваться и раскладывать товар, заранее видя бесполезность собственных действий, а вместо этого поспешили занять наиболее удачное место. Хотя многие мальчишки и девчонки нет-нет да пробегали мимо, торгуя чем-то своим домашним, будоража запахами заплечных сумок голодных горожан.
Колокол зазвонил вновь ближе к полудню, когда солнце вовсю уже грело, но еще не пекло. Люд замер, с немым вопросом вглядевшись в башенку над воротами.
"Владыка! - Донеслось оттуда. - Владыка идет!"
Это было то, чего все с таким нетерпением ждали. Воздух наполнился возбужденным перешептыванием многотысячной оравы глоток, в мгновение ока пополнившейся еще многими сотнями, повыползавшими невесть откуда. Словно отсутствие сигнала с надвратной дозорной башни и сдерживало их до этой поры.
Народ рвался из ворот, наружу, навстречу государю, и лишь крепкое распоряжение скорого на руку наместника не позволяло им обезуметь до самого конца. Кто знает, что было бы, поддайся и он сам витающему вокруг настроению. Однако наместник остался стоять в раскрытых настежь вратах, вместе со всеми, в рядах горожан, но в то же время первым встречающим. Хотя не отказался бы лично наблюдать за приближением владыки со стены.
Все накаляющуюся ситуацию спасало то, что дозорные практически ежеминутно откликались, по пояс свешиваясь с башни и выкрикивая, сообщая всем страждущим о приближении владыки. И каждый раз толпа буквально взрывалась бурей эмоций, стоило лишь прозвучать словам о том, что отряд государя зашел за кряж, скрывшись ото глаз, или преодолел очередной рубеж на пути к городу. И если в первом случае разносились вздохи сожаления, то во втором оглушительные крики несдерживаемой радости.
Когда устало движущийся отряд приблизился настолько, что даже стоящие на земле смогли его заметить, народ возликовал. Казалось, эти эмоции донеслись до самого государя, так как путники словно прибавили шагу, намереваясь поскорее добраться до города.
Наместник первым кинулся к ногам государя, едва тот въехал в ворота.
- Владыка! Господин! - Бросился он на колени, прижав к губам тыльную сторону ладони протягиваемой руки, с трудом дождавшись, пока государь спешится.
Он видел, он касался господина - наместник сходил с ума и в то же время упивался моментом, пока весь остальной люд застыл, завороженный зрелищем и близостью владыки. Государь крепко сжал его плечо, выражая свою благодарность за ту теплоту, с которой его здесь встретили. Наместник вынужденно поднялся, с некоторым сожалением отпустив десницу господина, и, склонившись, произнес:
- Я рад приветствовать Вас и ваших людей и каберре в моем славном теплом городе. Надеюсь, здесь вы найдете покой и утешение.
- Я тоже на это надеюсь. Благодарю, наместник. - Улыбнулся владыка.
Их различие было столь велико и невообразимо, что у многих вокруг перехватило дыхание. Даже у свиты государя, неизменно сопровождающей светлоликого. Словно в противовес невысокому, смуглолицему и темноголовому наместнику, владыка был высок и светловолос. Он превосходил ростом всех присутствующих как минимум на голову, а в ширине плеч так и вовсе в дважды даже самого крупного из своих приближенных. Что уж тут и говорить про не отличающегося габаритами наместника.
Весь столпившийся загорелотелый люд граничного города Аджарайи смотрел на него с обожанием, провожая каждое его движение влюбленным взглядом, каждое слово - восторженным вздохом, каждый взгляд - восхваляемым криком. Государь был невероятен красотой, силой, буквально сквозившей от него мощью и могуществом. Да и разве не таким должен быть истинный владыка всего сущего? Он смотрел на своих таких непохожих на него подданных, но в глазах не блестело превосходства - он смотрел так, как если бы видел перед собою самых близких и преданных людей.
Государь обводил глазами смущенную площадь и, казалось, благодарственно улыбался каждому. Именно их радость и эмоции именно этих людей придавали ему сейчас сил. Его упрямое волевое лицо не пропускало никого, как будто бы стремясь в полной мере насладиться положенным ему вниманием.
- Если владыка желает, - подал голос до этого все время молчавший наместник, заметив с каким настроением господин осматривается кругом, - мы могли бы задержаться здесь. Однако если владыка устал, то для отдыха все готово.
В глазах господина на единое мгновение зажегся огонек сомнения, сменившийся сожалением, и в недолгой внутренней борьбе, он все же согласился проводить себя к гостиному двору - слишком мало времени он собирался здесь задержаться и, видно, слишком измотался на этом долгом пути сквозь многодневную каменистую пустошь, продуваемую неприветливыми ветрами.
Прибывшая с ним свита уже двигалась впереди, сразу вслед за людьми наместника, образовывая путь и расчищая дорогу сквозь плотную толчею людских тел. И пока государь шел, каждый тянулся, выглядывал, пытался увидеть и запомнить, а если повезет, то и коснуться самого великого и единственного господина всех царей и императоров.
Дальнейшее случилось внезапно, на самом выходе с гостевой площади. Вдруг со всех сторон раздался галдеж, не имеющий ничего общего с обычным состоянием большого скопления людей, продолжившийся какой-то возней и возмущенными вскриками. Толпа народа пришла в движение, пропуская сквозь себя словно упорядоченно потекшие ручейки людей. Раздались невыносимо громкие крики, угрозы, кто-то пронзительно завизжал, а потом окружение государя пришло в движение. Зазвенела сталь, воздух разорвали отчаянные крики боли. Двадцать человек, пока не успела среагировать городская стража, пока зазевались личные воины наместника, - двадцать человек оказались порубленными на куски ближайшими слугами государя.
Над гостевой площадью повисла мертвецкая тишина.
- Что все это значит? - Хмуро поинтересовался владыка у замершего в ужасе наместника.
Он не кричал, даже не повышал голоса - в нем не изменилось ни единой интонации, но бедный наместник вдруг побледнел, а потом и вовсе посерел лицом, едва-едва устояв на подкашивающихся ватных ногах. Раскрыть рта для сколь-нибудь связного ответа он так и не сумел. Может, овечьему блеянию предпочел молчание. А может, просто животный ужас сковал не только его тело, но и разум.
Всем и так было ясно, что это значило - на владыку совершено нападение. Но что именно - неудавшееся покушение? Какой безумец, какой сумасшедший зверь решился на подобное?
Всхлипывающий люд, что особенно слышалось среди поселившейся над городом тишины, которой прониклись даже птицы, подобно своему наместнику, в ужасе замер, прикрывая рты и лица ладонями. Удивительным образом весть распространилась среди всех, и даже самые дальние ряды опасливо притихли.
Обведя кругом несколько изменившимся взглядом, государь, определив что-то для себя, обратился к едва ли не падающему в обморок наместнику:
- Я все еще желаю отдохнуть.
- Да, владыка... - Едва слышно пролепетал тот, постаравшись взять себя в руки, видя, что его голова все еще на плечах. И самолично шагнул вперед, расталкивая вдруг ставший ненавистным собственный люд локтями.
И владыка, в окружении обступивших его плотным кольцом приближенных с обнаженным и окровавленным оружием, двинулся дальше. Взгляд его был наполнен глубокой задумчивости, а на всех же остальных, осторожно притихших вокруг, он не обращал ни малейшего внимания. Вот так в мгновение ока общая радость сменилась горем.
Горожане расходились у него на пути, боясь не кары на собственную голову, нет - они боялись еще сильнее разочаровать светлоликого государя. Раздвигались, подобно морским волнам, но не смели бежать. Однако, чем ближе к дворцу наместника приближался отряд, тем пустыннее становились улицы и тем молчаливее казался город.
У самой цели изо всех подворотен на них выбежала толпа безумцев, ощерившаяся оружием и бездумно кинувшаяся прямо в мясорубку - воины государя даже не почувствовали неумелого натиска, за несколько минут порубив превосходивших их числом противников. На этот раз владыка не проронил ни единого слова, но пролегшая над его глазами тень все сказала за него.
Разъяренный наместник в несколько раз усилил охрану вокруг гостиного двора, сада и собственного дворца, сам лично неотступно следуя за государем с ладонью, не покидающей эфес его украшенной каменьями сабли. Но вопреки всем ожиданиям, до вечера, ночи и до самого утра больше не нашлось сумасшедших, желающих вот так запросто расстаться с жизнью.
Этой ночью владыке не спалось. Он медленно прогуливался по саду, наслаждаясь видами, когда заметил скромно притихшего в сторонке наместника, зорким взглядом цепляющегося за каждую тень на пути господина, ярко отбрасываемую низкой южной луной. Наместнику не спалось тоже.
Они проговорили до самого зарождающегося рассвета, оставшись в саду лишь наедине, отослав прочь всю прислугу. Громадная фигура владыки и семенящая с ним рядом наместника. Звезды разгорались и гасли, где-то вдалеке брехали собаки, а вокруг в испуге затаился весь город, но двое людей, неспешно бредущих в саду, все продолжали свою медленно текущую беседу.
И ранним утром государь со всей своей свитой отбыл, двинувшись на своем пути дальше. А наместник дольше всех провожал взглядом его спину. До тех самых пор, пока последние точки не скрылись в ярко освещенном поднимающимся солнцем горизонте. Он думал о том, что владыка сказал ему накануне, прогуливаясь вдоль гордо устремленных в небо стволов прекрасных кипарисов.