РЕЛИГИОЗНО-ЭКСТАТИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ НА СВОБОДНУЮ И НЕЗАВИСИМУЮ ОТ АВТОРА ТЕМУ

или

ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОЙ ВОЛШЕБНОЙ МАЙКЕ - МАТЕРИ ВСЕГО СУЩЕГО И УЖЕ ОТОШЕДШЕГО.

Слово к человекам

Из черноты появляется свет и порождает свет темноту, и все реки текут в море и после вытекают из него и так же как порожден был человек в одночасье так же он и исчезнет. Весь мир идет по кругу и ничто не остановит течения его. И ты, человек, знай, что есть Суд и над тобой и воздастся тебе за прегрешения и невежество твое. А потому зная познай судьбу свою и покайся в грехе своем. Ибо и ты скоро предстанешь пред ликом Ея и тогда уже поздно будет стенать и утечет время самобичеваний и роптаний!

А по сему плачьте, вы, кто знали, но скрывали от рода адамова истинное имя Ея и сущность Ея, ибо близится и уже не помочь вам. Плачьте и, вы, те кто подобно овцам за пастухом своим шли за лжепророками путями кривды и притворства, не спрашивая о правде сердце и душу ваши. Трепещите, ибо скоро настанет и не все спасутся!

А теперь внемлите, ибо вот она правда, которая есть истина:

Поначалу

1. Поначалу даже не мигало, зато уж потом как замигало, так замигало, хоть глаза зажмуривай. А в одном месте просто как шиндорахнуло и уже больше не мигало, а мигало меньше и стало очень даже твердо. Хотя если посмотреть с другой стороны, то там было жидко, по крайней мере первое время. Потом там быстро высохло и затвердело и стало вокруг своей оси вращаться, так что стало совсем круглым.

2. Уж не знаю как там вокруг, мигало дальше или не мигало, только это теперь нас мало колыхает, потому что мы взяли да и посмотрели на то место, где мигать перестало и стало круглым с другой стороны. До такой степени с другой, что там не то что вокруг не мигало, там вообще уже вокруг ничего не было. А то, которое было, было не круглым, как шар, а стало квадратным как квадрат. Но не в том смысле что вообще квадратным, а только глядя отсюда, а со всех остальных сторон оно все равно было круглым, если из близи, ну а если из далека, то это как у кого фантазии хватит.

3. Так вот, то которое квадрат и не мигает, по нему сразу всякие там речки забегали и цветочки с деревцами повылазели. А потом оно себе еще и название придумало Шева ва-рэва. Не спрашивайте чего это вдруг, оно и само толком не знает, хотя причины определенно есть.

4. И великий Все, он тоже посмотрел и увидел, что оно конечно не плохо, но все равно как-то половинчато, что ли. Это всегда так бывает когда оно само... И значит не так что бы его это как-то очень трогало или чего-то ему сильно менять хотелось. Потому что он сам обычно себе мигал и еще он знал, что эта штука внизу она никакая не квадратная, а сначала пятиугольная, потом квадратная, а потом хоть какая, там уже не важно. И вдруг как-то булькнуло что-то, хлопнуло и из него излилось. От переизбытка что ли. И то, что излилось, было Великой Волшебной Майкой. И она повалилась туда, где было квадратное, точь-в-точь посередке, где речки сходились, ну и там залегла. Тогда Великий Все поднял перста и сказал: О! Вот ты и распоряжайся. А потом он самоустранился.

5. А Великая Волшебная Майка отлежалась слегонца и назвала себя Матерью всего сущего Ныне и в Последствии, потому что ничего отошедшего в мире еще не было

6. И взяла и напряглась и создала она человека по своему размеру, объему и фасону, а так же по своему умственному потенциалу. И руки человека выпирали из-под лямок справа и слева, а голова телепалась посередине. Великая Волшебная Майка только посмотрела на него и сразу смекнула, что звать его Васей, так и нарекла.

7. А после этого было такое дело. Посмотрела она на него еще раз и тут-то до нее дошло, что никакой он не Вася, а натурально Афанасий, ибо это и коню было ясно. А раз уж он Афанасий, то значит, я так понимаю, их двое должно быть. И она тоже вроде так поняла. И их стало. Один был вот такой, а другой тоже как бы такой, но ничего общего.

8. Ну одного она нарекла уж как было Афанасием Васильевичем, а другого нарекла ею, а ее в свою очередь сначала хотела назвать Лёней, но передумала и сделала Прасковьей Васильевной. Ну и жили они как брат и сестра. Это только первое время. Потом они эти глупости забросили. Оно и понятно, времена тогда были какие. Дикие были времена, да и народу почитай раз два и обчелся. Вот значит таким макаром начали они плодиться, а впоследствии и размножаться

9. Великая Волшебная Майка как это дело просекла, так у нее прямо и вырвалось: О! - говорит. - Вы и заселяйте!. И как развернулась, как шибзанула лямкой, так все людишки оттуда, где все видится квадратным и плоским, повалились на это круглое выпуклое, где, правда, тоже уже не очень сильно мигало.

10. Долго ли коротко ли так было, только было так некоторое время, что Майка сама классно всем вокруг распоряжалась. Жили они на этом круглом и тихонько расползались там кругами. Ну вот, когда это самое некоторое время кончилось, Великая Волшебная Майка залегла немного оттянутся. А людей тогда на земле, то есть на этом круглом, было аккурат Эсрим ва-Шмоне во цвете лет их. Тогда Майку прикололо число и она так и сказала: Все! Теперь сами. Тогда она самоустранилась и залегла себе в пещерке. Ну, не совсем конечно устранилась, за разбросом она иногда приглядывала, но это больше так, для проформы. А вообще, если в целом, то вот и было так.

11. С этого момента можно начинать считать, потому что начался счет времени и другие пошлые элементы исторического процесса.

А потом

А потом вообще долго ничего не было. Умный человек на моем месте, наверно, на том бы это повествование и порешил. Потому что если кого какая правда интересовала, то она уже был. А то чего дальше будет это - непринципиально и совсем мудотень одна. К тому же вы о том, что дальше было и сами неплохое представление имеете, а кто не имеет это его неприятности личные. Хотя, с другой стороны, обещал же все до конца? Обещал. Значит придется выполнять.

Так вот, долго потом не было ничего интересного и сверхъестественного, не было настолько долго, что уже одно это заставляет поверить в сверхъестественность хода истории. Жили себе люди, плодились, размножались - вообщем все как и обещано. Попутно еще всякие открытия совершали, на народы делились, воевали потихонечку. Все как у людей... Вы только меня не спрашивайте кто да как, да с кем, да когда, да почему. Это все не ко мне, для этого антропологи есть. У меня же история иного рода.

Жил

Жил, значит, был человек. Звали его Чунь. Некоторые умники утверждают, что имя это не настоящее и что, дескать, жил он в Поднебесной или, того хуже, на Тибете и что, мол, было это все хрен знает когда... Все чушь свинячья! Было это относительно недавно и жил он, разумеется, на Ближнем Востоке, где и положено. И имя тоже, между прочим, настоящее, хотя для тех краев и не характерное. Но это тоже не ко мне, я его не рожал.

Я вам более того скажу, этот самый Чунь человеком был вполне разумным и как любой разумный человек в Бога не верил. Нет, то есть конечно верил, но только в самом широком смысле этого слова. Был он ни-то гностиком, ни-то неоплатоником, не суть важно. Факт в том, что у нас на Ближнем Востоке ни тех, ни других никогда даже за людей не считали, не то что за верующих.

Естественно, что такое положение вещей не могло не сказаться на Чуневом социальном статусе. Причем самым неблагоприятным образом. Довольно сложно, вот так вот с места в карьер, сказать чем, собственно Чунь занимался. Но, окей, будем считать его проповедником.

В последнее время... ну вы поняли о чем я... так вот, несколько последних месяцев он бродил по пустыням и полупустыням где-то в округе между Беер-Шивой и Кириаф-Арбой и вещал там в больших и малых селениях, избегая городов, о том, что, по его мнению, есть мир, что Вселенная и что Бог. Говорил Чунь сильно мудрено и не всегда лицеприятно. К тому же темное население окрестных киббуцов не всегда адекватно могло воспринять такие слова как имманация, креационизм или там трансцендентальный. Кроме того Чунь часто позволял себе прозрачные намеки на то что мир, а равно с ним и все в нем живущие существа, далеки от совершенства. И что вся религиозная иерархия (последнее слово тоже немало смущало киббуцников) и храмовые службы с ней на пару есть не что иное как инструменты подчинения малограмотного населения. Короче, Чунь часто бывал бит. Как непосредственно кулаком по морде, так и гнилыми помидорами.

Собственно эти гнилые помидоры и составляли основную часть его ежедневного рациона. А все потому, что живые деньги Чунь в последний раз видел месяца четыре назад, а то и больше. Помнится, было это в Аккабе. Там один местный купец, золотой души человек, отвалил ему аж десять (sic!) серебряных шекелей, правда, по финикийскому курсу. При этом купец всего-навсего попросил Чуня в течение часа убраться как можно дальше на запад в Синайскую пустыню и не пудрить людям мозги. Что Чунь и сделал со слабо скрываемым удовольствием.

К тому времени ему уже порядком опостылели большие города с их циничными лицами и сумасшедшим ритмом бытья. Хотелось свободы, сельской пасторали и наивно внимающего его речам непуганого сельского электората.

С месяцок Чунь шатался по Синаю, где изредка проповедовал каким-то совершенно диким берберам непонятной национальности. Не знаю, что там произошло по истечению этого срока, толи климат в Синае оказался чересчур жарким, толи нравы местного населения оказались чересчур воинственными. Короче скоро наш герой решил оставить этот пыльный край и поднялся в несколько менее дикий Эдом. Там он и шастал до сего дна, изредка пересекая границу Южной Иудеи, но только чтобы подкрепиться.

Деньги у Чуня, как я и говорил, давно уже кончились, а гнилые помидоры в достаточном количестве находились в последнее далеко не в каждом киббуце, год выдался не урожайный, а потому в ход все чаще шли камни и дубинки. Чунь пробовал воровать на полях, но это получалось у него как-то неуклюже и мало убедительно. А он, надо сказать, в первую очередь ценил в каждом деле профессионализм, поэтому от воровства пришлось временно отказаться. Приходилось избирать для визитов только зажиточные хозяйства, но таковых в тех краях, к сожалению, было не много, да и там народ был уже далеко не такой непуганый как еще несколько месяцев назад. За срок прошедший с момента его бегства из Аккабы изменился и сам Чунь. Теперь уже мало кто мог узнать в нем городского жителя, пусть и бывшего. Его черный балахон, в котором он когда-то покидал торговую столицу, теперь истерся и окончательно стал похож на бедуинскую дерюгу. Да и сам его владелец сейчас более всего походил на бедуина. Он не мылся уже два месяца, спал под камнями, зарывшись с головой в теплый песочек (в оазисы его не пускали). От недоедания и страха мордобоев он высох, чуть ли не в половину, а его глаза, казалось, не переставали нервно метаться из стороны в сторону, даже когда он спал.

Но все это пока было еще ничего. Апофеозом сельской эпопеи Чуня можно считать момент, когда киббуцники, несмотря на всю свою непроходимую тупость, все же догадались чего хочет от них этот странный пустынный человек и начали со временем просто выставлять у въездов в поселения маленькие ящички с гнильем. Эти ящички они снабжали табличками с высеченным на них древним ближневосточным ругательством иаойрбл, имеющим настолько глубокий сакральный смысл, что над ним по сей день бьются каббалисты.

А между тем полнолуние Хешвана уже миновало и вместе с ним миновала и осень. Началась зима, а зимой у нас на Ближнем Востоке, если кто не в курсе, идут дожди. Пустыня не пустыня, а как польет, так мало не покажется. В это время года все-таки не мешало бы иметь дом. Чунь так и решил, как раз вчера (ну вы поняли о чем я), когда вечером ни с того ни с сего вдруг начало накрапывать. В этот момент ему почему-то с особой остротой показалось, что с его эпопеей хождения в народ пора кончать и настало время возвращаться в цивилизацию. А поскольку в ближайшей округе ничего цивилизованней Иерусалима не оказалось, то туда он и направился раненько поутру, стряхивая с оборванных портянок куски мокрого песка.

О городе Иерусалим и о его местонахождении Чуню было известно только то, что это где-то в горах и на северо-востоке, чуть севернее Хеврона. Он посмотрел в восточном направлении и действительно увидел там около самого горизонта в синей песочной дымке нечто, что могло бы быть Иудейскими горами. Чунь громко и пыльно выдохнул, затянул свою любимую дорожную Не слышны в саду даже шорохи... и продолжил путь.

Через несколько часов дорога запрыгала и начала приподниматься. А еще через часик и вовсе ушла серпантином в холмистые и обрывистые пригорки. Небо, несмотря на ночной дождь, опять было голубым и глубоким, а ближе к космосу просто темно-синим. Солнце светило во всю прыть и от этого каменистая земля под ногами казалась желтой. Вообщем, если бы не дымка на горизонте пейзаж мог бы быть точь-в-точь как хохлятский флаг. День был замечательный, и тем более замечательный потому, что был пожалуй последним таким днем перед промозглой Иерусалимской зимой.

Внезапно в солнечную благодать что-то вмешалось. Где-то вокруг... хотя нет... скорее сверху что-то загудело или, если уж совсем точно, то часто-часто захлопало, становясь, все громче и громче. Чунь посмотрел в синее небо, но сначала ничего там не увидел. Только секунд через тридцать в дополнение к звуку в небе возникла черная клякса. Боевой вертолет, по всей видимости.

Вертолет шел низко и изредка постреливал в невидимые Чуню цели на поверхности пустыни. Тут рядом что-то разорвалось, и Чуня с ног до головы обдало жаром и песком.

М-да, - подумал он, - однако здесь не только пейзаж кривой. Пространственно-временой континииум тут тоже не ахти какой ровный. Интересно, из какого они года? Спросить бы... Не успел Чунь додумать, как перед ним возник бегущий куда-то солдат в светло-коричневой мешковатой форме и почти свалившемся с курчавой головы подозрительном зеленом берете.

- Простите, - заорал Чунь, - извините, господин мой, один вопросик!

- Вы мне? - остановился солдат.

- Конечно вам, кому же еще.

- Да вообще-то тут хватает, - солдат оценивающе оглядел пространство.

- Неважно, я только хотел спросить вас в каком году вы живете?

- Что, извините?

- Какой сейчас год?

- Год, - задумался солдат, - даже не знаю, это смотря откуда считать. Вот вы откуда считаете.

- Я-то, разумеется, сначала. Что за вопрос!

- Снача-а-а-ала... не, сначала я не помню. Кажется, пять тысяч с чем-то, а может шесть, не знаю, боюсь соврать, простите.

- Не знаете и ладно, в общих чертах понятно. Вы мне лучше скажите, я в Иерусалим правильно иду?

- А-а-а в Иерусалим, - оживился солдат, - да, правильно. Перевалите через этот хребет, - он энергично махнул рукой в сторону ближайшего холма, - за ним будет шоссе... хотя у вас же, наверное... ну не важно, будет там какая-нибудь дорога. Пойдете по ней вверх, к утру, глядишь, дойдете. Тут, вообщем, не далеко, разберетесь. А сейчас извините меня, мне надо догонять своих товарищей.

- Да, спасибо большое, до свидания.

- До свидания, - бросил солдат уже на ходу, быстро удаляясь в сторону, противоположную той, в которую послал Чуня.

- Уважаемый, уважаемый! - закричал ему Чунь вдогонку, - извините, последний вопросик. Может у вас найдется что-нибудь поесть? Я согласен на порченый продукт.

На это солдат только развел руками.

- Откуда, ведь блокада же. Прощайте.

Прощайте, прощайте..., пробубнил себе под нос Чунь и полез на холм.

Вскоре щелчки и хлопки за спиной стихли и вокруг воцарилась привычная пустынная тишь да гладь. Между прочим, холм, на который карабкался Чунь, на ощупь был гораздо круче и тверже, чем могло показаться в начале. Тем горше было разочарование Чуня, когда он весь исцарапанный и измазанный забрался на вершину и обнаружил перед собой никакое не четырехрядное шоссе и даже не грунтовку, а какую-то затерянная между камнями козью тропинку. Тропка вела, видимо, с гор к морю, куда-нибудь к чертовой бабушке в Иоппию или того хуже в Аскулан. Чуню она почему-то сильно не понравилась. Он громко выругался по-арамейски, назвав ее словом йел (слово это было настолько древним и неприличным, что ни прямого перевода, ни, хотя бы общего смысла, не сохранилось), харкнул и решил идти как шел, по наитию.

Скоро солнце начало закатываться и Чунь, было, обрадовался, что теперь по холодку пойдется быстрее и легче. Но очень скоро он понял, что ошибся. Передвигаться в горах в наступившей кромешной тьме было очень проблематично и далеко не безопасно. Он постоянно натыкался на какие-то валуны, а один раз даже чуть не слетел во внушительных размеров пропасть. Делать было нечего, надо было залегать на ночлег. Чунь брезгливо ошарил вокруг себя ногой и сделал вывод, что ничего пригодного для костра здесь все равно не найдется, а потому и нечего было утруждать себя поисками. Он как был, упал на землю и попытался по привычке закопаться в теплый песок. Но не тепла, ни песка на этой высоте над уровнем моря уже не находилось. Вместо них Чуня обволакивал влажный ночной туман, от которого было холодно, мокро и хотелось в туалет. А в спину Чуня бесчеловечно врезались два-три острых камня. К ощущениям добавлялся голод. Желудок, уже вторые сутки живущий без тухлятины, страшно крутился и урчал, ни на секунду не давая покоя мозгам.

Ну, ничего, ничего, - подбадривал себя Чунь, постукивая зубами, - ничего. Укрощать надо плоть, у-кро-щать! Нечего тут..., на твоем уровне сознания, - Чунь довольно улыбнулся сам себе, - уже давно пора обходиться вообще без еды. Вот так, теперь спать, спать, спать, батенька, срочно в постельку.

Чунь уже, было, отрубился, но тут его опять разбудили. Очень уж ночка выдалась беспокойная. В ущелье около него и на соседних вершинах постоянно взлетали и приземлялись какие-то летающие тарелки, ярко пыхая в момент гиперпространственных переходов. Все время материализовывались и исчезали какие-то непонятные, но очень наглые люди. То там, то сям слышались крики на каких-то подозрительных наречиях. А прямо над головой у Чуня носились туда-сюда ангелы небесные, громко хлопая белыми мохнатыми крыльями. Ангелы так были поглощены перелетами от тарелки к тарелке, что, сами, не замечая того, то и дело начинали трубить в рожки и затягивали радостные латинские гимны.

Сам Чунь лежал в темноте и тихо проклинал всю эту возню. С судорогой он прикидывал, что же может твориться по ночам в самом Иерусалиме. Голодное, не выспавшееся воображение рисовало себе разверзшиеся врата ада, красных рогатых чертей, схлестывающиеся в сече со здоровенными небесными ратниками в золотых доспехах. Ну и прочая мудь.

Часам к трем все стихло. Последняя небольшая стайка НЛО вспорхнула и, задорно подмигнув, исчезла где-то в районе альфы Персея. Чунь медленно и нехотя перевернулся, давая отдохнуть израненной камнями спине. И хотел опять уже провалиться в сон, но... видать не судьба была.

На этот раз его внимание привлек подозрительный свет идущий из возникшей рядом небольшой пещерки. Сперва он подумал, что это мигает какой-то запоздавший пришелец и что это его касаться не должно. Но на этот раз Чунь ошибся. Свет касался именно его и только его. Он исчезал каждый раз, когда Чунь от него отворачивался и вспыхивал с новой силой, как только тот снова обращал на него свое внимание. К тому же, судя по всему, свет имел вполне земное, хотя и не вполне естественное происхождение.

Не скажу, что это как-то сильно заинтересовало Чуня, просто, когда рядом с тобой происходят такие вещи, отлеживаться под камушками и стучать зубами - по меньшей мере аморально и к тому же совсем не удобно. Да и вообще все врачи в последнее время рекомендуют от бессонницы короткие пешие прогулки.

Когда Чунь подошел ближе к пещерке, из которой исходило сияние, он понял почему ему недавно показалось, будто бы она возникла только что и неоткуда. Дело было в здоровенном валуне, еще недавно закрывавшем вход в пещеру. Теперь он бесполезно валялся в сторонке, откатанный кем-то в недавней суматохе, а может и сам откатившийся. На обратной стороне валуна было высечено 3 со. Чунь с подозрением оглядел валун и в особенности письмена, от которых неудержимо веяло недоброй мистикой. Оглядел, на все плюнул и вошел.

Что касается интерьера пещерки, то тут разные комментаторы говорят абсолютно противоположные вещи. Некоторые утверждают будто бы все стены и даже потолок были покрыты чистейшими голубыми бриллиантами как раз и придающими помещению то небесно-голубое свечение, которое привлекло внимание Чуня. И что будто бы подозрительная надпись на валуне, закрывавшем вход, была не единственной и далеко не самой подозрительной надписью в пещерке. Другие же, напротив, клялись и божились, что ничего сверхъестественно богатого в пещерке не было, а была она сверху до низу покрыта совершенно доступными пониманию египетскими иероглифами, в которых не очень подробно, но достаточно доступно был изложен процесс креационизма и самые общие факты исторического бытья. Были, между прочим, и такие, которые с пеной у рта утверждали, что не было никакой пещерки и никакого валуна, а все происходило на свежем ночном воздухе. Все это, конечно, совершенно не принципиально и, скорее всего, все это чушь от начала до конца. Важно совсем другое, а именно то, о чем все комментаторы поют в один голос: прямо перед Чунем на небольшом гранитном постаменте, слегка покосившись на правый бок и ненавязчиво флюменисцируя нежно-зеленым оттенком лежала не кто иная как Великая Волшебная Майка - Праматерь Всего Сущего и Уже Отошедшего.

“Artifact, - подумал он, - определенно Artifact, больше просто и быть некому... Чунь еще разок подозрительно глянул в сторону Майки. Она все так же лежала на боку и совершенно не реагировала на его появление. Хотя, судя по тому как настойчиво она только что добивалась Чуня, Майка давно должна была бы по меньшей мере летать по пещере вышибая из стен чистые изумруды, но этого не происходило, от чего ситуация становилась еще более подозрительной, потому Чунь решил отойти от греха по дальше и разглядеть наглый предмет гардероба на расстоянии.

Честно говоря, фасон Чуню с первого взгляда не понравился. Майка, как я уже говорил, была зеленая, точнее темно болотного цвета и, скорее всего, была сделана из чего-то вроде щелка, не самая принятая в местном обществе расцветка. К тому же Чунь на дух не переваривал спортивную одежду, а Майка была явно чем-то средним между нательным нижним бельем и его спортивным аналогом. Такая, знаете, с лямками, очень здорово носится под спортивный костюм и дивно смотрится с семейными трусами в горошек.

В конце концов, Майка лениво мигнула. Чунь заключил из этого, что настроена она миролюбиво и за жизнь опасаться пока нечего. Тогда он приблизился и, брезгливо передернувшись, взял ее в руки. Оказалось, что на ощупь она имела твердую основу, что-то вроде доспехов.

Бесполезная, в принципе, вещь, - заключил Чунь, повертев Майку с минуту в руках. - Правильно народная мудрость гласит, что инопланетянину хорошо, то немцу... на фиг не надо. Вобщем, ну ее пойду спать, в Иерусалиме, небось, такие на кажном углу валяются.

Вот так бы наверно все оно и кончилось, только видать, опять же, не судьба. Потому что только Чунь решился отшвырнуть Майку подальше и забыть про ее существование, как вдруг что-то в пещере, или может и не в пещере, заговорило человеческим и притом довольно фамильярным голосом.

- Слышь, ты, козел с дырочками! - Чунь не смог идентифицировать откуда доносится звук, поэтому срочно рухнул на колени.

- Вот я, Господи, пред ликом Твоим, - как-то само инстинктивно вырвалась у Чуня.

- Я это, я, шлангом не прикидывайся... Да перестань ты башкой крутить. Тут кроме меня и жопы твоей больше никого нет.

Чунь вопросительно уставился на Майку, которая, как оказалась все еще лежала у него в руках. Похоже было на то, что звук исходил именно из нее.

- Ну, че уставился? Одевай, давай.

Чунь с готовностью кивнул и тут же, не разгибаясь из земного поклона, напялил Майку на себя. Она оказалась великовата, но проявила тенденцию к стягиванию.

- Вот так-то лучше, - блаженно протянула Майка, лениво подтягиваясь под высохшее тело Чуня, - теперь торжественная часть, приготовься.

Майка опять ровно засветилась, посерьезнела и торжественно произнесла: Теперь ты познаешь силу Бесконечности и бесконечность Силы! Поздравляю После этого она выдержала мхатовскую паузу и рассказала Чуню в подробной форме, откуда все произошло, зачем появилось, что было, что есть и что будет. Но только этого всего я вам пересказывать не буду потому что, что было и что есть вы и сами наверно неплохо знаете, а что будет, это уже не ваше дело.

- Ну и чего теперь? - спросил Чунь, когда Майка закончила свой сказ.

- Как это чего? В народ пойдешь, правду-матку рубить. Будешь ходить и всем рассказывать, как оно на самом деле есть.

- Хорошо, но почему?

- Что почему?

- Почему черт знает сколько лет никто ничего не рассказывал, всем было хорошо, а теперь вдруг приспичило?

- Почему, почему... Да как тебе объяснить почему. Время пришло такое, вот почему, такая твоя судьба. Так что шел бы ты спать, касатик, час-то уже вон какой, четвертый час ночи, касатик, спатьки пора.

К Иерусалиму Чунь подошел где-то ближе к пятнадцати часам по стандартному восточноевропейскому времени. Чувствовал он себя отвратительно, пожалуй, даже отвратительнее чем давеча. Ему было, холодно, мокро, начинался радикулит, а тут еще где-то в районе Эйн-Карема на него обрушился проливной дождь со всеми вытекающими из него последствиями (тут в скобках заметим, что у нас на Ближнем Востоке народ живет не закаленный и потому зимой он беспрерывно болеет гриппом). Но больше всего, как не странно, раздражала Майка. Мало того, что она, кажется, была в восторге от прошедшего ливня, она еще всю дорогу зудела, что надо бы достать белую ослицу и въехать в город на ней. Лично Чунь воспринимал это как издевку. И первое время отнекивался аргументами типа дай денег или где я тебе возьму в такой грязи нечто белого цвета, но в ответ Майка предлагала ему послать учеников в селение и сказать тамошним жителям, что ослица нужна Господу... Что тут ответишь? Оставалось только вздыхать.

Так вот, когда Чунь приблизился к городской стене стало окончательно холодно и промозгло, совсем скоро должны были начаться сумерки, а то, что открывалось взору вокруг нашего героя было и вовсе плачевно. Оно представляло из себя монолитное серое каменное пространство, утыканное скучными деревеньками и бугристыми холмами, убегающими под самый горизонт. Под ногами у Чуня шуршали какие-то зачаточные травяные растения коричневого цвета, а над головой начинал сгущаться промозглый сизый туман. По соседним горам и пригоркам ходили черные дождевые тучи, так что казалось, что вот-вот пойдет снег. Но он не шел и на том спасибо. Пожалуй, самым веселым и одновременно самым глупым зрелищем в округе была сползающая по склону холма стена Иерусалима, имевшая совершенно неуместный песочный цвет. Даже золотая крыша Храма забитая куда-то в дальний угол города не выглядела так нагло в этом зимнем царстве. Сегодня она не сияла под солнцем, как ей положено, а отражала вместо этого свинцовое в белых прожилках небо, нависающее, казалось, прямо над головой. Откровенно говоря, глядя на все это Чуню временами становилось жаль, что привычный пустынный ландшафт теперь остался далеко внизу и что солнце здесь не светит так изнурительно ярко и что вместо мягкого песка в сандалия здесь врезаются острые камни. Но уже ничего нельзя было сделать, оставалось только медленно карабкаться наверх, хлюпать промокшими портянками, и время от времени втягивать носом набежавшие сопли.

И вот на таком фоне Майка, которая за все это время даже не удосужилась высохнуть заявила, что, мол, хорошо бы Чуню обойти город вокруг и войти в него, видите ли, с Масличной горы да через Храмовые ворота.

Зачем, ах ну зачем я сюда приперся! - только и вырвалось у Чуня. И чуть попозже он еще добавил, - Обойдешься, сука, напрямик пойдем! Он глубоко вздохнул от отчаянья и направился к ближайшей дырке в городской стене.

Иерусалим изнутри оказался гораздо скучнее, чем Чунь мог себе представить где-нибудь в бреду ночью в Иудейских горах. Это вобщем и целом был город как город. Достаточно суетливый и многолюдный, вмеру грязный и непомерно одноцветный. Весь песочного цвета, просто с ног до головы. Раскрасневшихся рогатых дьяволов среди прохожих заметно не было, а улицы охраняли никакие не небесные, а самые обыкновенные ратники. Ну, может быть чуть-чуть более золотые. Правда время от времени, особенно в восточной части города, попадались какие-то подозрительные молодцы в зеленой форме с надписью Пограничная охрана на рукаве и с автоматами наперевес, но это наверно опять была временная аномалия. Кстати о прохожих. Публика в городе Чуня откровенно разочаровала. Конечно, народ на улицах здесь был поэкстравагантнее чем в какой-нибудь Беер-Шиве или, там, в Асдуде, но до лондонского уровня дотягивал слабо. Шутка ли сказать, верхом фантазии тут было напялить на себя белые одежды, завязать на башке терновый венок, взвалить на плечи здоровенный пластмассовый крест и в таком виде шататься по городу, пугая проходящих рыком и стонами! Абсурд. Единственное, что Чуню понравилось, был здоровенный красный плакат прикрепленный прямо у входа в город. На нем размашистыми белыми буквами было начертано Иерусалим - место, где земля закругляется!

Чунь решил сильно не спешить и несколько часиков пошатался по кривым улочкам, благо внутри города было гораздо солнечнее и теплее чем снаружи. Он наблюдал за толпой, прислушивался к раздававшейся неподалеку Ерехонской трубе, пытался различить, что же это там такое летает в небе, вобщем, наслаждался жизнью. Так он, значит, гулял, гулял, как вдруг понял, что никуда не продвигается. Нет, не то что бы он стоял на месте, он шел куда-то и даже пейзаж вокруг время от времени менялся, просто он упорно никуда не приходил. Вот так просто шел, но никуда попасть не мог. А между тем он точно обещал Майке, что, войдя в город, отправится в Храм. Получалось как-то не хорошо. Делать нечего пришлось вступать в контакт с местным населением.

- Простите, господин мой! - выкрикнул Чунь в пространство и оно тут же отозвалось в образе некого дядька с небритой мордой в сероватой тоге.

- Слушаю вас, дорогой.

- Вы не подскажете, господин мой, которая дорога тут ведет к Храму

Услышав это, дядек игриво повернул голову набок, выпятив щетинистый второй подбородок и, слегка вознеся руки к небу, произнес:

- Так боже ж мой! Они все здесь туда ведут. Вам какая больше нравится?

- То есть? - не прочувствовал Чунь

- То и есть, выбираешь себе любую, хотя бы вот и эту, и идете по ней, пока не придете.

- Что и эта тоже ведет к Храму? - Чунь окинул взглядом улицу, на которой они стояли. Она была довольно шумной, широкой и вся была заставлена лавками и лавчонками, ассортимент которых был каким-то чересчур уж кальянно-опиумным.

- Дык! Эта ваще только туда и ведет.

- И что в обоих направлениях?

- Обязательно в обоих, в какую сторону хочешь, дорогой, в такую и идешь.

- Странно, я тут вот уже третий час околачиваюсь и до сих пор никуда не дошел.

- Ничего странного, родной, значит тебе просто туда не надо!

Чунь отрицательно мотнул головой.

- Если бы!

- Понятно, понятно, значит вам туда сильно не хочется, - настаивал дядек. На это Чунь тоже мотнул головой, но уже не так решительно.

- Да вообщем не так уж сильно, хотя конечно я лично предпочитаю театр.

- Ну, не знаю... Вы через какие ворота вошли?

- Бог его знает, кажется, там было написано Яффские.

- А других ворот, золотой мой, вы сегодня не видели случаем? - как-то настороженно произнес дядек, при этом выкрутившись как змеюка, и пристально вгляделся снизу вверх в спрятанные под черный капюшон Чуневы глаза.

- Да нет, что-то не припомню, тут все больше базар да базар...

- Ну вот и чудненько, - дядек опять выпрямился и заговорил увереннее, - я вам только одну вещь скажу, молодой человек, вы я вижу не местный, а между тем должны знать, что приличные люди в этот город через Яфские ворота не заходят, приличные люди спускаются сюда на осле по южному склону Масличной горы, учтите на будущее.

- Уже учел... Так что там с Храмом

- Храмом, Храмом, - задумался дядек, - каким Храмом?

Чунь кивнул в сторону золотого купала в дальнем углу городской стены.

- Ах, вы про этот! Слушайте, что он вам так сдался этот Храм? Вы что же может быть Мессия.

- Кто простите? - Чунь был плохо знаком со здешней терминологией.

- Ну, Мошиах, Шилоах, Сыне Божий от девы непорочной произошедший, вот на вроде того, - он указал на какого-то растерянного молодого человека в терновом венке и с пальмовыми листьями в руках. - Тоже, глядишь, потерялся... Матушка ваша между прочим как в этом смысле?

- В каком это смысле?

- Ну, замужем она была? По профессии кто будет?

Родителей своих Чунь не помнил, но все равно было обидно. Поэтому он ответил просто:

- А в глаз?

- Ну ни фига ж себе, - взвился дядек, но как-то очень быстро и как-то не очень правдоподобно, наверно так оно тут принято. - В глаз! Иж ты какой отыскался, просветитель хренов, давай, вали в свой Храм, давай, пошел. Только когда отсюда выйти захочешь ко мне можешь не обращаться, сам ищи выход. Тут гордые такие уже ходят, Эфклиды, блин. Пятый год уже ходят, ищут две параллельные улицы, которые не пересекаются. Давай вот, вали к ним...

Чунь не стал дожидаться конца тирады, а, повинуясь толстовскому принципу, развернулся и пошел вниз по той самой широкой улице на которой приторговывали шмалью. Поначалу Чуню показалось, что за ним погоня и поэтому он припустил, как только мог припустить по забитой людьми улице. Но позже, то ли погоня, то ли ее ощущение исчезли и Чунь отважился перейти на шаг.

Все-таки он еще довольно долго продолжал идти нервно и по сторонам пытался сильно не зариться. Поэтому, когда минут через десять Чунь позволил себе остановиться и оглядеться, он просто-напросто не узнал улицу по которой только что пустился наутек. Во-первых, потому, что вдруг стало как-то заметно светлее, во-вторых, вокруг была здоровенная площадь. Ну и вообще много было вокруг непонятно откуда взявшегося. Например, это циклопическое сооружение с круглыми серыми куполами, увенчанными крестиками, снабженное к тому же такой заморской штучкой как колокольня. Храм, между прочим, тоже выглядел отсюда как-то не так (тот факт, что его вообще отсюда не должно было быть видно я скромно замалчиваю). Его крыша отсюда казалась почему-то куполом, наподобие того, рядом с которым стоял сейчас Чунь, только золотой, конечно, и не с крестом во главе, а со здоровым таким полумесяцем.

Народ на площади тоже был не совсем нормальным. По ней туда-сюда сновали полу лысые мужики в коричневых, подпоясанных веревкой, рисах. Еще появлялись какие-то люди в черном с длинной бородой, сосредоточенным лицом и болтающимся под ним внушительным металлическим крестом, не многим меньше того, что стоял на куполе. Появлялись и другие люди в черном, но эти были в лапсердачках и белых гульфиках, очаровательных широкополых шляпах, почти как у Горького, а еще у них были славные пейсики. Чунь даже вспомнил как они называются, кажется, хасиды.

По краям площади располагались лавки, но уже не такие как в начале улицы, а вполне нормальные с едой, распространяющей по округе дивный запах... Запах. Тут, кстати говоря, Чунь и вспомнил, что питаться ему не приходилось уже трое суток и что нахождение в Святом Городе, конечно неприятные ощущения в желудке сглаживает, но не сильно. Долго раздумывать у Чуня сил не было, поэтому он просто направился к ближайшей лавке с твердым намереньем умолять и просить.

В лавке стоял бородатый и диковатый человек в клетчатой тряпке на голове, за его спиной висел портрет такого же мужика в такой же клетчатой тряпке, только постарше. Глянув на морду и портрет, Чунь решил, что для общей простоты стоит заговаривать с ним на арамейском.

- Прости мя, повелитель мой, ибо низок и унижен я, раб твой, пред ликом просветленном твоим. Не соизволишь ли ты, о знатный и благородный, воздаянием воздать и милостиво передать мне, червю пред очами твоими, небольшой кусочек этого божественного по вкусу и небесного по запаху хлеба, ибо беден раб твой и не имеет он метала серебряного, дабы совершить с тобою, хозяин мой, мен честный и принятый повсеместно. Аминь.

- ...?

Продавец, казалось, сначала просто обалдел и потому не сказал ничего, а через минуту, когда отошел отчаянно пролопотал что-то на языке в принципе непонятном, но чем-то смутно напоминающем эдумейский. За время пустынных скитаний Чуню удалось выучит эдумейсий на столько, чтобы понять, что продавец его попросту не понял. Тогда Чунь повторил фразу на иврите. Но и тут результат был не намного лучше. Тогда он изощрился и слепил фразку, не такую витиеватую конечно, на эдумейском. Продавец только пожал плечами и в ответ заговорил на чем-то среднем между старогерманским и грубой латынью. Позже выяснилось, правда, что ни того, ни другого языка в отдельности он понять не в состоянии.

- Да еб твою, дебил хренов, жрать давай, че не понял, - крикнул в конце концов Чунь, когда весь лингвистический запас был исчерпан.

Продавец глянул на Чуня, казалось, с еще большим изумлением, чем давеча, а потом очень отчетливо произнес:

- Так что ж ты мне, едить твою меть, придурок лагерный, башку пол часа тут дуришь, когда ты, гнида, на жидовском болтаешь, как соловушка поет.

Чунь моментом просек тему и ответил в том же духе.

- Слушай, девочка Наташка, ты мне брось баки забивать, давай, бля, на хавку колись, а то у меня кишки ща к горбу приклеятся. А когда я нежрамши, мужик, я просто зверь, ты понял, у меня башня закрывается с концами, понял. А по сему... тфу ты... Короче, ща ебальник как начищу.

- Ты мне бабки гони, - совершенно спокойно ответил продавец.

- Были б у меня бабки, фраерок, - усмехнулся Чунь, - я б к твоей хате близко не подкатил.

- А я те че, холодильник бородатый, без бабок хавло скидывать...

Даже не знаю чем бы все это закончилось, только один из тех самых хасидов с пейсиками, который давно уже стоял сзади и с непонимающим видом наблюдал за разговором, вдруг как-то весь передернулся, подбежал к прилавку, кинул торговцу денег, протянул с поклоном Чуню поднос с хлебами и убежал куда-то с криками Мошиах, Мошиах!. Скоро на крики сбежалась стайка человек из пятидесяти таких же ребят, которые окружили Чуня со всех сторон и начали тянуть ручонки, чтобы дотронуться до его одежды. Новоиспеченный Мессия поначалу сопротивлялся, но потом милостиво предоставил им эту возможность. Через несколько минут на крики слетелись и лысые с крестами. Одному из них, самому внушительному, удалось даже протиснутся через толпу и со словами Святы Крести поцеловать Чуню руку. Чунь благостно ему улыбнулся. Понабежали было и зеленые из пограничной охраны, постреляли в воздух, но потом, разобравшись в чем дело, побросали автоматы и присоединились к ликующим. Со временем, когда первая волна ликования спала, встал вопрос, куда нести Сына Человеческого и вообще, что ему конкретно в Иерусалиме нужно. Хасиды и другие объявившиеся иудейские конфессии, понятное дело предлагали тащить в Храм. Лысые же с крестами упорно говорили о какой-то синагоге на могиле и говорили, что это все равно ближе и по духу соответственнее.

Дело, в итоге, дошло до драки, причем довольно серьезной. Чунь постоял с минуту в скорбном молчании, потом поднял в воздух правую руку, громко свистнул и дерущиеся тут же застыли в самых причудливых позах, правда, с ликом обращенном к нему. Чунь указал перстом в сторону золотой штуки и отчетливо произнес К Храму!. Ура! радостно закричали побитые иудеи. Тогда один из них, тоже очень внушительный и бородатый, наверно главный, подошел к Чуню и спросил в поклоне, но с какой-то странной хитринкой во взгляде:

- Скажите, вы в первый раз вы в Иерусалиме?

- А как же, - совершенно искренне ответил Чунь.

Тогда иудеи возликовали еще пуще, подхватили Чуня и понесли его, куда надо, напевая при этом задорную народную песенку с такими словами: Мессия, Мессия, Мессия, ой-ой-ой, только бы пришел...

У самого Чуня на этот счет была одна задняя мысля. Он смутно вспомнил, что все окружающие его личности возникли после того, как он, спускаясь по наркоманской улице, прошел через какие-то воротца. И теперь он в тайне надеялся, что пронесясь через них в обратном направлении, вся эта кодла исчезнет, как и появилась. Но не тут-то было. Народ понес Чуня какими-то обходными путями, где никаких ворот не попадалось, кроме аэропортовских пластмассовых звенелок, а их народные массы сметали даже не замечая.

Минут через десять волна вынесла Чуня по узким горным улочкам на довольно внушительное пространство, с которого открывался вид на западную подпорную стену и сам Храм, только почему-то синий и все еще с куполом. Прямо у подпорной стены располагались молильные дворики, где люди в черном усердно отвешивали поклоны. Глупость какая, - подумал Чунь, - чему это они могут молиться тут внизу?

Народ донес Чуня только до стены, прямо там сгрузил на землю, и почтительно расступился. Основной иудей сердечно поблагодарил Чуня за пришествие, указал ладошкой на стену и смерено отходя, произнес: Дерзай.

- Храм? - спросил Чунь, с подозрением указывая на здание за своей спиной.

Иудей радостно кивнул.

- А почему же он тогда синий?

- Уж какой есть, - развел руками основной иудей и растворился в толпе на заднем плане.

Чунь развернулся и пошел к стенке. Постепенно толпа сзади исчезла, как исчезли и дворики для молитвы под стеной. Окружающее свободное пространство стало более менее правдоподобным римским Форумом, Храм опять стал белый и квадратный, да и народ вокруг заметно побелел и вновь стал привычно древним. Только один зеленый чувачек из пограничной охраны еще какое-то время бегал по Форуму с выпученными глазами, но и он скоро исчез. Зато слева прорезалась лесенка и небольшие ворота, ведущие в храмовый двор. Туда Чунь и направился.

- Почему-то не слышно слов извинения и благодарности, - ухмыльнулась Майка, как только они пересекли границу внешнего храмового двора.

- Это за что это, скажите, пожалуйста

- Ну, хотя бы за то, что я тебя сюда все-таки дотащила живым и невредимым, не смотря на твой замечательный талант попадать ежеминутно в неприятности...

- Мне почему-то кажется, что это я тебя сюда тащил, - скромно заметил Чунь

- Молчи, мальчик, и не пытайся казаться еще тупее, чем ты есть. Я тебе сколько раз говорила идти на Масличную гору? Сколько? Вот то-то, будешь теперь слушать умных людей.

- Да ладно тебе умничать, всяко случается, пришли же в итоге.

- Ну да. Короче так, следующее задание. Будешь выступать перед народом. И все как есть в краткой и доступной форме расскажешь.

- То есть как это выступать, прямо здесь, сейчас?

- А чего тебе ждать, раньше сядешь, раньше выйдешь, на то ты и оратор.

- В смысле, что б садиться?

- Хорош паясничать, иди делай, чего сказано. Хочешь жить в городе, крутись.

Чуня, конечно, покоробило подозрение Майки в том, что он связался с ней из корыстных соображений. Он даже хотел, было, возразить, но тут ему стало как-то недосуг. В голове привычно закрутились, завертелись готовые фразы, необходимые позы и паузы, зазывные восклицания. И все они потихоньку начали вставать на свои, идеально им подходящие места. Сначала как-то медленно, неторопливо, аккуратно ощупывая под собой почву, а потом как повалили...

Внутренний двор был очень простеньким, две стенки по сторонам, да коричневые скамейки вдоль них. На скамейках сидели люди самого непонятного вида. Все они явно чего-то ждали и к чему-то готовились. По большому счету можно было сказать, что эти люди чуть не умирал от волнения. Хотя мало о ком из них, встреченном, вот так, запросто на улице, можно было бы сказать, что он способен волноваться. Морды там сидели все больше наглые и на всех плюющие. Вобщем, что бы было совсем понятно, скажу, что зрелище напоминало приемные экзамены в какой-нибудь ВГИК или Гнесеных, в постсоветскую эпоху: страх по старой памяти еще сохраняется, но, в принципе, всем глубоко срать.

Еще во внутреннем дворике, прямо в непосредственной близости от входа в молильные залы стоял стол, за которым заседала, как не странно, женщина. Хотя и закутанная как положено, от макушки до пяток. Тем не менее, по нахальному выражению открытых частей ее тела, можно было понять, что она тут главная и что зовут ее Мирьям. К ней Чунь и отправился, как только слегка утихомирил бури в своей голове.

- Здрасти, а что это вы стояли там, стояли посреди двора, как баран? - осведомилась барышня.

- Добрый день, я Мошиах, - ответил Чунь еще не вполне отошедший от ораторского экстаза, - к кому я могу обратиться.

- Обратитесь ко мне. Ха-ха... А какая будет тема вашего доклада?

Чунь ответил не совсем сразу и не совсем впопад.

- А-а-а... тема... п-ф-ф-ф...

Про это Чунь как-то не думал, поэтому он пусть попыхтит, а я пока в скобках замечу, что за последние пару недель религиозно-филосовские воззрения Чуня претерпели заметные сдвиги. Точнее скажу, что наш проповедник начал скатываться в совершеннейший уж коммунизм. Началось это еще в пустыне, видать от бескормици. Чуню виделось, что человеку в идеале совсем не обязательно поклоняться Богу, а как раз даже наоборот. В идеальном варианте человек, доросший со временем до определенного уровня, может править миром совместно с Богом, а еще лучше, вообще без него. Соответственно и сейчас надо не лбом об пол стучать, а расти над собой и, вообще, быть с Ним попроще. Чунь даже успел прочитать несколько проповедей в таком духе в одном из киббуцев. За что, конечно, получил.

Последняя находка, разумеется, еще больше уверила Чуня в правоте его миропредставления. Вот и сейчас он как раз подбирал какую-нибудь такую тему доклада, которая эту позицию бы отражала. В итоге он пришел к внутреннему компромиссу и молвил:

- Познание истинного Бога и последующее всенародное с ним братание. А звать меня Чунь, Чунь Мюлленсен.

- Во дурак! Ладно, господин мой, садись, давай, и жди. Номер твой тридцать четыре, регламент пятнадцать минут. Хватит?

Чунь покорно кивнул и сел на коричневую скамейку в том месте, где было выведено 34. Свою речь к тому моменту Чунь уже представлял себе достаточно ясно. Поэтому единственное, что его сейчас беспокоило, была даже не сомнительная обстановка в стенах Храма (по дороге Чунь представлял себе цель своего путешествия несколько по-другому), а всего лишь навсего элементарное поднадоевшее чувство голода. Он достал припасенную краюху и начал аппетитно жевать, распуская вокруг себя летящие крошки, чавканья и запах свежей электрической выпечки. Ох уж мне эти гвозди в сапогах у Маяковского, которые будут посильнее Фауста Гетте! Вечно они вмешиваются в исторический процесс...

Очередь Чуня подошла достаточно быстро, а может, это просто ему так от голода показалось. По крайней мере, других ораторов он не слушал, а зря. Вообще потом выяснилось, что он много чего делал зря, например, совершенно невозможно было выступать на сытый желудок. Короче, довольно скоро дверь, у которой восседала Мирьям, отварилась и чей-то голос оттуда произнес: Господин Мюлленсен, ваш выход. Чунь встал и на удивление не почувствовал обыкновенной ватности в ногах и тяжести в аппендиксе, которые раньше сопровождали каждое его выступление перед публикой. Чунь подумал, что это конечно не хорошо, но отнес эти явления на счет Майки. Господин Мюлленсен застыл на секунду перед входом в Святая Святых. Отряхнулся, приободрился и с достоинством, ожидая удара молнии в темя, вошел в помещение.

Кстати, о его фамилии. Я, кажется, забыл ее назвать в начале повествования. Странновата, правда? Ну да это не важно, тем более что пользовался ею Чунь только в самых официальных случаях, а у нас с ним отношения не такие уж формальные.

Да, так вот, Чунь прошел в полутемный зал до отказа набитый какими-то людьми в синих восточных одеждах, черных очках и с длинными бородами а-ля Хаммини. Между прочим, сам зал был не ахти каким уж роскошным. Сейчас многие любят рассказывать всякие розовые сказки про убранство Храма, но все они, конечно, просто безбожно врут. Ну был этот зал обделан со всех сторон белым мрамором, ну были кое-где золотые орнаменты, ну ковчег завета лежал, но это же все. А что это такое по нынешним временам? Фигня, сейчас такое убранство в любом обкоме партии, если еще не покруче. В обкомах обычно еще и бронзовый Ленин в актовом зале стоит (в Храме, правда, за место Ильича стоял семисвечник).

Проповедника взяли под руки какие-то невидимые в темноте люди и провели к небольшой подсвеченной тусклым облачным skylightом требунке-возвышению, располагавшейся аккурат за жертвенником. Жертвенник смолил чем-то синим и от этого зал перед Чунем приобретал совсем уж фантастические черты. Про себя Чунь с удовольствием отметил, что, наверное, и он тоже должен был бы выглядеть неплохо в синей дымке.

- Сограждане, жители Вечного города, - начал Чунь, но тут же был прерван наглым криком с задних рядов.

- Молодой человек, а вы ничего не путаете?

Чунь зыркнул страшным взглядом из-под надвинутого пустынного капюшона и возникающий тут же осекся.

- Я прибыл к вам сегодня для того... - в наполненном желудке что-то сладко повернулось, и Чунь моментом забыл, что хотел сказать, - чтобы, чтобы... рассказать вам о великом Чуде найденном мною недавно в Иудейской зоне уфологической аномалии.

- Какое я те чудо!? - недовольно просипела Майка где-то на заднем фоне мозга.

- Чудо сие огромно, стоземно и лаяй! А так же по моему разумению было оставлено нам не кем иным как пришельцами из других мировъ! - Чунь многозначительно ткнул пальцем в небо, а императорское географическое общество в синей дымке жертвенника удивленно зашебуршалось.

- Сие Чудо представилось мне в образе престранном, изобразив из себя предмет гардероба, но не какую-нибудь там карпетку, а самую настоящую майку для занятий гимнастическими упражнениями. Предмет это заметный и в обществе, хотя и не вполне принятый, но приемлемый. А по сему я, господа, считаю себя в праве предоставить его вам на общее обозрение.

Чунь расстегнул фрак и манишку, оставшись в одной майке, которая от стыда была не зеленой, а просто пылала ярко-горчичным цветом. Благородное собрание в то же время заерзало пуще прежнего, так что из зала уже начали доноситься нервные оклики фи. Чунь же продолжал:

- Помимо странного облика сея майка обладает еще одной презабавной способностью. За короткий период она выучилась довольно бегло болтать по-нашему. И вот что она мне поведала прямо там, в Иудейских горах под открытым звездным небом, господа.

Чунь коротко и не очень близко к тексту рассказал обществу свой ночной разговор с Майкой. Можно было бы конечно привести этот вольный пересказ, но мне сейчас как-то лень. Кому интересно, может прочитать предисловие, там все тоже не очень-то подробно описано.

- И из всего вышесказанного, я имею честь заключить, господа, что данная майка является ни чем иным, как Господом-Богом, живущим, сотворившим нас, и коего следует любить как нашего радетеля и тварителя. Я кончил, господа.

Из жертвенника вылетел здоровый клуб сизого дыма и рассеялся под потолком. Где-то на задах собрания опять поднялся какой-то человек в синем халате с золотой инкрустацией и еще не седой французской бородкой. Тот самый, который прервал Чуня в начале.

- Все рассказанное вами, господин мой, очень интересно и заслуживает пристального рассмотрения, но вам не кажется, что во всем этом слишком много эллинизма. Все эти майки, это же предмет, идол, к тому же нательный, а это, дорогой мой уже совсем не хорошо, это культ тела, тела ЧЕЛОВЕКА, между прочим.

Услышав знакомое слово, Чунь как-то встрепенулся и, кажется, даже вспомнил зачем пришел:

- Ну, так я о том и толкую, что человеку надо подтягиваться до Бога и становится не хуже...

- Вот, вы опять все запутали. К кому это вы прикажите тянуться, к майке что ли вашей. Что это за идеал такой?

- Да уж какой есть, - обиделся Чунь.

- Знаете что, молодой человек, случай ваш интересный, хотя и идет в разрез с традицией. Поработайте над ним. Поговорите с вашими коллегами. К примеру, предыдущий оратор, берите с него пример. Человек говорил о любви в чистом виде, без всяких там археологических находок. И все при этом, замете, в рамках иудаистической традиции, ни слова в сторону, так что хоть сейчас бери да распянай. Вообщем обратитесь к Мирьям, она вам все сообщит. Следующий, пожалуйста.

Не успел Чунь покинуть помещение и лихорадочно оглядеться вокруг на открытом пространстве, как наткнулся на Мирьям. Она сидела за тем же самым столом в той же самой позе, хотя дело и происходило на совершенно другом краю храмового комплекса.

- Поздравляю вас мюсье Мюлленсен, ваше дело будет рассмотрено на субботнем заседании Малого Синедриона. Вы приглашаетесь на это заседание для представления вашего переработанного доклада на тему Братание с божествами в полдень третьего числа осеннего месяца Кислева. Кроме того, на время работы над докладом вам предоставляется госсубсидия. Можете обратиться к уполномоченному меняле на заднем дворе, он снабдит вас всем необходимым.

Чунь даже дослушивать не стал, он просто отвернулся и ушел, была у него такая дурная манера, бросать разговор на полдороги и уходить. К тому же, конкретно сейчас во всех частях его тела, покрытых Майкой, раздавался такой неповторимый зуд, что терпеть больше не было никаких сил.

- Ну чем, я не могу понять, чем ты так не довольна? Ну не рассчитал я немного, ну отвык человек выступать на сытый желудок, разве это так ужасно?

- Ужасно, ужасно, пропыхтела майка, ужасно, что я с тобой связалась.

- Ну что такого произошло? Нас же пригласили на прослушивание, а у них там, между прочим, целый институт, который только и занимается тем, что отыскивает хорошие идеи и...

- Кастрирует, - встряла Майка, - где это ты видел хорошую идею, субсидированную государством? И потом я не идея, пойми ты наконец, я истина, меня в чистом виде надо нести, а не по лицензии.

- Прости, конечно, сдурил. Ладно, теперь хоть деньги есть.

- О Боже, опять ты о деньгах. Хорошо, три дня у тебя есть, чтобы народ в тебя поверил, делай что хочешь, но сделай. Иначе придется собирать вещички и ехать в Метрополию.

Фраза делай что хочешь, но сделай она конечно фраза хорошая, но явно была сказана не про Чуня, потому что наш герой первым делом, выйдя за Храмовые ворота в наступивший глубокий и непроглядный вечер, пошел искать гостиницу. И нашел ее, надо сказать, достаточно быстро и достаточно не далеко от Храмового комплекса. Это был маленький домик в самом сердце города на перекрестке улицы Давида и Эл-Базар. Эта гостиница была привлекательна не только местонахождением, но и совершенно очаровательным хозяином, подробнее о нем чуть позже, ладно. А пока Чунь, не чувствуя от счастья своих ног, взлетел на второй этаж, открыл свою собственную комнату своим собственным ключом, увидел свою собственную кровать и как был, не снимая Майки рухнул на нее всем небольшим остатком своего тела, уперевшись при этом руками, ногами и головой во все четыре стены.

Так он и уснул, забыв даже закрыть дверь. От радости ему даже приснился сон. Не берусь утверждать точно, в мозги я ему не залезал, но, судя по внешним признакам выглядело это примерно так.

Чунь лежал посреди оазиса и тупо смотрел в синее безоблачное небо. Синая озерная водичка ласкала его правую руку и что-то тихо про себя мурлыкала. Была сиеста, два часа по полудню. Стояла невыносимая духота и совершенно невозможно было пошевелить ни одним членом, кроме левой руки, которая держала стакан с апельсиновым соком и набиралась от него энергии. Вдруг солнце начало мигать и еще через минуту растворилось в прозрачной синеве неба. С неба высунулась какая-то морда, огляделась вокруг, свистнула и тут же набежали тучи. Из туч пошел снег, но холоднее от этого не стало, Чуню даже показалось, что стало еще жарче, потому что снежное покрывало, засыпавшее его по шею было теплым и сухим. Пошевелится Чунь все так же не мог. Теперь весь он, даже руки и голова были словно парализованы. Стакана в руке он уже не чувствовал, да он был и не нужен, потому что руки и ноги его давно уже утонули в песочной толще, а голову вот-вот должен был покрыть снег. Когда снег начал попадать в рот, Чуню удалось попробовать на его вкус, он был каким-то сладким и питательным. Тут Чунь понял, что никакой это был не снег. Это была манна небесная. И от того что Чунь понял манна стала липкой и склизкой, пристающим ко всем частям тела, которые еще не занесло песком.

“Но зачем?”, подумал Чунь. Тогда морда снова высунулась из-за облаков, пожала плечами и манна исчезла. Но вместе с ней исчез и оазис. Теперь Чунь лежал посреди пустыни, вернее лежало то, что от него осталось, а осталась от него только голова. Все остальное давно уже превратилось в подземные корни, он напрягал их, но ничего всосать не удавалось. Тогда морда высунулась еще раз. Чунь все пытался разглядеть подробности морды, но ничего у него не вышло. Чуню только удалось понять, что морда злобно ухмыляется. Тут налетел ветер, да какой там ветер - ураган. Ураган такой силы, что с Чуня моментом сдуло все листья. И только теперь, стоя абсолютно голый и ободранный, прикрывая тонкими ветвями маленький искореженный стебель, Чунь понял, что никакой он не Чунь, да и не был он им никогда. А на самом деле он саксаул и судьба ему вот так всю жизнь торчать никому ненужным посреди пустыни. Тогда Чуню стало до слез обидно и он запел: “Здравствуй русское поле, я твой тонкий колосок...”

Проснулся он от сильно бьющего в глаза солнца. По-видимому внутри городских стен зима и не думала начинаться. Было уже завтра утром и потому нужно было что-то делать. Нехорошо, пробормотал Чунь непонятно толи по поводу сна, толи по поводу предстоящего дела. Лень обуревала его до невозможности. Он повернулся на кровати и тут же выпал в открытую дверь. Надо же, - подумал Чунь, потирая зад, - вчера я и не заметил, что комната такая маленькая.

По-видимому, было уже достаточно поздно и все постояльцы успели разбрестись по своим делам, потому что ни в общественной уборной, ни в зеленом прокопченном светильниками гостиничном коридоре Чуню не удалось встретить ни одного живого человека. В традиционном смысле этого слова, не было живых людей и внизу на первом этаже, где располагалось reception. За стойкой там сидел инопланетянин гуманоидного типа, но при этом нежно голубого цвета. Этот гуманоид, собственно и был тем самым обещанный хозяином отеля. На Земле он обосновался уже давно, так давно, что за отсутствием сколько-нибудь сносной системы регистрации, никто из ныне живущих уже и не может сказать когда точно. Ходили слухи, что на родине, х знает сколько лет назад, он подвергался политическим преследованиям на какой-то непонятной нам, землянам, почве и потому вынужден был бежать, а может и был сослан, в наши Палестины. По его собственному утверждению на Ближнем Востоке ему нравилось. Он любил повторять, что это, мол, один из немногих спокойных в техногенном отношении уголков Вселенной, где можно время от времени пощупать пульс истории и не сдохнуть от скуки. Характером инопланетянин отличался мягким, спокойным и рассудительным, большая редкость в наших жарких краях. Вообщем, в Иерусалиме его любили и с удовольствием принимали в любом обществе, начиная от Синедриона и заканчивая какой-нибудь лавкой на Эль-Базар. К этому остается только добавить, что звали инопланетянина Хапи. Причем доподлинно известно, что имя это было земное, хотя никто и не мог понять толком, что именно оно означало, не иначе что-то древнеегипетское.

Когда Чунь спустился вниз Хапи спал, точнее находился в оцепенении, закутавшись в огромный куб, служивший ему одеждой. Куб был нежно бирюзового цвета, как кожа Хапи, и был открыт только с лицевой стороны и то только на половину. По словам самого инопланетянина куб символизировал его ауру общения и оберегал его от ненужных контактов и неинтересных зрелишь.

- Ну а вы что сегодня такой зеленый? - осведомился Хапи спокойным самопогруженным голосом, выйдя из оцепенения, причем, как-то совершенно незаметно.

Чунь ринулся к стоящему неподалеку медному зеркалу и так и обомлел. Выяснилось, что за ночь его физиономия почти сровнялась своей расцветкой с Майкой и, кажется, продолжала зеленеть.

- Ах ты елки-моталки, еще и это! - простонал он.

- Ну так что, как фотосинтез? - поинтересовался Хапи прервав болезненное самолюбование Чуня.

- И не спрашивайте, - чуть не расплакался Чунь, - я как раз за этим...

Взгляд Чуня случайно упал на его руки, которые теперь тоже стали светло салатовой окраски. Он дико взвизгнул, попытался спрятать руки за спиной и с выражением животной боли на зеленом лице снова уставился на свое отражение. Так он простоял всхлипывая минуты три пока его опять не окликнул Хапи.

- Так вы хотели у меня что-то спросить герр Мюлленсен?

- Да, да, - опомнился Чунь, - где в этом городе есть подходящее место...э-э-э... для несанкционированной массовой проповеди?

- Постойте, вы разве еще не были в Храме? - в ответ Чунь уклончиво кивнул.

- А, ну понятно, отказник. Я, знаете, порекомендовал бы вам сменить цвет лица, а то они тут все в душе ужаснейшие расисты, хотя вида и не показывают. Нашему брату нелегко приходится.

- Перестаньте, я же серьезно.

- Если серьезно... А о чем конкретно вы бы хотели проповедовать?

- О мире, о жизни. Обо всем, так понемножку.

- А вы попробуйте на мне сначала. Только вкратце.

- Что же если вкратце, то дело вот в этом, - Чунь торжественно распахнул балахон и продемонстрировал Хапи Майку. Тот поморщился, таким образом пошевелившись в первый раз за весь разговор.

- Честное слово, дружище, не стоит так из-за этого убиваться, чего сейчас только не носят, а вы убиваетесь из-за какой-то майки!

- Ах, ну я же просил серьезно, - взмолился Чунь. - Так вот, эту майку, точнее Майку, я нашел, точнее она мне открылась в Иудейских горах, недалеко от Бетера...

- Ужасно...

- И она рассказала мне, представьте, мне единственному на всей огромной земле, рассказала как все началось и чем может закончиться. Я теперь один знаю, что у всего этого, - он обвел рукой вокруг, - нет никакого смысла, совсем никакого, все случайно, - Чунь диковато усмехнулся. - Случайно появилось и случайно может исчезнуть, без всякой задумки, просто так бывает, правда редко, но возможно. И она, то есть Она, тоже случайно возникла. А потом Она сама создала человека, но уже не случайно, а осмысленно. Что бы заполнить, понимаете, заполнить... Ну, то есть вы понимаете, что это значит для нас всех, для меня, для вас...

- Я инопланетянин, не забывайте.

- Не существенно! Все это значит, что у нас смысл есть. Что мы должны сами наполнить. Вот, ни у чего вокруг смысла нет, а у нас есть и мы можем его повсюду нести. Только сначала нам его придумать надо. То есть самим... А, ведь, все ищем, ищем, а его пока нет. И не будет пока мы его не... ну вы поняли. То есть пока все зря, но шанс есть. Есть, если всем вместе, как один Афанасий - все. Тогда он появится и Она снова будет управлять нами сама. То есть, там и управлять особо будет нечем. Она мне обещала. И будет рай. Но только вместе надо.

- Это я понял уже. Все, что ли?

- Если вкратце, то все.

- Ну что, миленько. Давно ничего такого веселенького не слышал. В принципе, можно даже сказать, что и хорошо. Но только, боюсь, что у нас такие штуки без санкции Синедриона не пройдут, уж больно народ консервативный. А Синедрион вам, конечно под такое бумажку никогда не выдаст.

- Еще бы!

- Но вообщем, идея хорошая. Попробовать можно. Пойдите хотя бы для начала к купальне. Там всякая публика кучкуется. Покричите, что вы теряете, в конце концов.

- Время. У меня всего три дня.

- Глупость, какая. Время я вам достану в крайнем случае. Ну, валите уже.

Хапи достал из куба свою голубую руку и указал ею на дверь. Таким образом второй раз за время беседы позволил себе пошевелиться.

Окрыленный Чунь вылетел на улицу, забыв даже застегнуть балахон. Теперь он весь с головы до ног был изумрудного цвета и потому не мог не привлекать недоброе внимание. Но ему сейчас было насрать на это. Он летел к купальне, вихляя и вырисовывая кренделя по узким горным тропкам Иерусалима. Летел на всех парах почти через весь город, только бы не растерять вдохновение. Чунь даже не заметил, что в какой-то момент, как это тут бывает ни с того, ни с сего, город вдруг сменился какой-то деревней и ликующая толпа в деревне повязала Чуню на голову зеленую ленточку с непонятными плетеными письменами. И он даже почти не обратил внимания, когда двое зеленых парней из пограничной охраны решили вдруг схватить его и даже уже скрутили и поволокли в свой джип, но вдруг исчезли вместе с джипом и деревней. Его это не могло отвлечь, ведь он был уже почти у цели...

У купальни и вправду кучковались люди. И действительно самые разные. Попадались римляне в белых тогах и хитонах, со всякими там дорогими штучками и застежками. Встречались тут и эллины. Они были поскромнее и похудее, но тоже выглядели достаточно нагло и бело. Между ними сновали туда сюда одетые во что попало иудеи с деловыми мордами, а так же другие пустынные обитатели с мордами скорее обалдевшими. Мошиахи всех мастей разъезжали тут на своих белых ослицами, подгоняемые своими учениками. Их было достаточно много, благо Масличная гора находилась неподалеку. Вообщем, Чунь не стал сильно разглядывать. Он сходу полез на первый же попавшийся бронивичек и принял позу.

Внизу сразу же раздались неистовые аплодисменты. Только сейчас Чунь заметил, что все это время его преследовала внушительная стайка пришельцев. Не кто из них (кроме Хапи, конечно) не осмеливался показаться в Иерусалиме в собственном облике и все они вынуждены были маскироваться как могли. Чуня они, очевидно, приняли за своего и ждали от него чего-нибудь этакого, что бы смогло переломит их нелегкую судьбинушку. Еще Чунь заметил, что на правом фланге, ближе к центру города, как какой-то навороченный архангел начинает сошествие на землю. Поэтому приступать к речи надо было сию же секунду, пока этот Гавриил не распугал своей трубой все население.

- Люди добрые! - толпа приостановилась. - Очень хочется хотя бы минутку вашего внимания! - толпа покорно развернулась к Чуню лицом и сразу же заворчала что-то вроде послушаем, что нам этот гуманоид пропоет.

- Я не гуманоид, люди добрые, я человек, - поспешил заверить Чунь вспомнив наконец о своей расцветке. - А цвета я такого вот из-за нее, Чунь продемонстрировал народу Майку. Он хотел сразу продолжить, но тут задудела труба и речь пришлось прервать.

- Да скидай ты ее, а то так и будешь всю жизнь хлороформом ходить, - услышал Чунь когда дудение прекратилось.

- Нет же, вы не поняли. Это не просто майка. Это Великая Волшебная Майка - Мать всего Сущего и уже Отошедшего, - Чунь пытался выпалить как можно больше информации, пока внимание народа окончательно не было потеряно. - Она открылась мне в Иудейских горах и рассказала там, что именно она и создала человека, то есть нас с вами, и что у нее есть на наш счет некоторые цели.

- Брось, брехню-то пороть! - выкрикнул кто-то из толпы.

- Точно, - подхватили его, - тут чай умные люди стоят, не деревенщина, а он нам здесь сказки рассказывает.

- Вы опять не поняли, - закричал Чунь, что есть силы, - я вам про смысл жизни рассказать хочу. Я ведь на всей земле пока один, кто знает, что у нашей жизни смысл есть. Я даже почти знаю какой. Вы только мне сказать дайте!

- Да ладно, что мы не знаем, - гудел народ, - не ты тут первый, много тут таких умных.

- Ну так смотрите же, Фомы Неверующие, на чудо, - Чунь от отчаянья взлетел над толпой и стал носиться над ней, раскидывая хлеб и рыбу. - Какого вам теперь!?

- Тоже мне фокус! Летает он, на дурачков нарвался, будто мы летающих людей не видали.

- Еще как видали, и инопланетян тоже видали. В белых тапочках.

- Да чего этого гуманоида слушать. Ну его к черту.

- Бей пришельцев! - Вдруг кинул кто-то окончательный и своевременный кличь.

Тут часть толпы рассосалась, а другая часть затеяла свалку, в которой под горячую руку попались и зазевавшиеся инопланетяне, и не успевшие смыться римляне, ну и грекам за компанию тоже досталось.

На это Чунь смотреть уже не мог. Поэтому он горько и безнадежно заплакал и улетел.

В тот день Чунь еще долго летал по городу подгоняемый жгучим желанием все рассказать. Не смотря на серию досадных неудач, утреннюю апатию как рукой сняло. В этот день он успел побывать и в городе Давида, и в крепости Антония, и у форума, и в греческом квартале, и на иудейском базаре. Активность он развел небывалую... Только, к сожалению, все было тщетно. Везде, с поправкой на уровень интеллигентности публики, его ждал тот же финал, что и у купальни. Греки, правда, поначалу, приняли его за своего, но когда дело дошло до философской концепции и выяснилось, что Чунь неоплатоник, арестотелическое большинство квартала быстренько спровадило его восвояси. Римляне Чуня чуть не порубали, а иудеи, понятное дело, без справки из Синедриона даже слушать его не захотели. Так что Чуню только и осталось, что весь день носится над городом издавать зычные стоны и призывать сограждан одуматься и выслушать. Все было бестолку. Потом он дошел до того, что начал приставать к людям на улице и, наверно, получил бы в конце концов от какого-нибудь легионера, но тут вдруг стало темно и Чунь понял, что хватит, пора разыскивать ночлежку.

Гостиницу Чунь нашел не сразу, к тому времени как ему удалось идентифицировать нужный угол настала просто кромешная темень, даже хуже того, самая настоящая южная ночь. В холле горели светильники и так же как и последние двести лет коптили ее зеленые стены и потолок. Было тихо. Наверное нормальные обитатели гостиницы уже спали, а может и не было в ней никаких нормальных обитателей. Из живых во всем здании все так же был один только Хапи, сидящий за своей стойкой в высоком одиночестве. На этот раз он предстал перед Чунем без синего куба. Это был знак крайнего расположения, которого нормальные люди не могут быть достойны. На памяти иерусалимцев таких случаев кажется вовсе и не было, на памяти самого Хапи всего раза четыре. Сам Чунь правда всего этого оценить не смог, так как видел пришельца всего второй раз в жизни. Зато ему удалось подметить другую забавную особенность в облике Хапи, которую никто до него по понятным причинам подметить не мог. Кожа у пришельца была не просто голубая, а переливалась оттенками синего наподобие струящейся реки. А его лысая голова была не круглая как у людей, а напоминала скорее голову быка с зачаточными рогами.

- Послушайте, - не удержался Чунь, - вы случайно не в Египте жили раньше?

- В Египте, в Египте, дорогой Мюлленсен.

- Недалеко от дельты, правильно?

- Да, да.

- У вас там еще брат был?

- И брат у меня был и сестра.

- Так вы тот самый... Боже мой, как же я раньше-то не допер. Священный бык Хапи, кормилец Хапи - Символ Великого Потока. Я читал про вас в детстве. Там, кажется, было написано, что чтобы доказать своему брату, что вы не спали с его женой... ну то есть с сестрой вашей, вы себя оскопили, да именно так, а потом превратились в великий Нил, дающий пищу всему, мать его, Египту...

- Ну, вообщем, это только отчасти правда... - смутился Хапи, - мне бы не хотелось сейчас об этом говорить.

- Да? А вы оказывается здесь засели. Хитрец. Ладно, не хотите о себе, расскажите лучше как они Сфинкса построили. Меня это всегда интересовало.

- Ничего веселого, герр Мюлленсен, поверьте мне. Четыре поколения мертвых рабов, вот и весь секрет. И хватит уже вспоминать старые легенды. Расскажите лучше как у вас день прошел?

- Ой, и не спрашивайте, ужасно, - Чунь сразу несколько сник. - Я же говорил, что это пустая трата времени, без справки ничего не выйдет. Уж больно народ законопослушный.

- Консервативный... Да садитесь вы, чего церемонитесь, - оказывается от восторга и усталости он до сих пор стоял.

- Да нет, законопослушный, консервативные по морде бьют, - усевшись в мягкое кресло Чунь почувствовал себя достаточно пострадавшим, чтобы набраться наглости противоречить этой махине. Кстати без куба он выглядел заметно скромнее.

- Хорошо бы все-таки чтобы за вами стояло что-то. Учеников бы вам что ли набрать.

- В Иерусалиме, да они сами кого хочешь научат. Слышали бы вы что сегодня творилось, когда я пытался выступать. Нет, поздно, учеников в провинции набирать надо. Вот справку бы сейчас получить...

- Да тут не в справке дело, идея уж очень какая-то, э-э-э, концептуальная. Может бросьте вы это? Придумайте что подоступнее, глядишь и пройдет. Может и на Синедрионе прокатит.

- Что значит придумайте, - в конец обнаглел Чунь. - Это же чистая правда, как можно ее заменить. Тогда я буду как все эти дети Божие, ни чем не лучше.

- А вам не приходило в голову, что вы и так ничем не лучше. Они ведь тоже считают себя единственно правильными. Так что с моральной точки зрения вы в совершенно одинаковом положении, кто бы там ни был прав на самом деле.

- То есть вы хотите сказать, что если бы я пришел и сказал, что моя мама спала с Богом это было бы нормально.

- А вы послушайте на секунду что вы сами говорите. Да и потом, кто его знает что такое настоящая правда. Ни один человек ее не знает. Я вам больше того скажу я тоже этого не знаю. Вот откуда вы знаете, что эта Майка вам не врет наглым образом. А может вы вообще оба всего лишь массовая галлюцинация, а я тут как дурак с вами беседы развожу. Так что нету никакой чистейшей правды и быть не может.

- Эка, куда вы хватили, - Чуню нечего было возразить кроме того, что он убежденно и глупо верил. Но ведь это и правда была глупость

- А как вы думали, привыкайте мыслить ширше. И, между прочим, о Божьих детях. Они по крайней мере соблюдают внешнюю экипировку, а вы на себя посмотрите. Вырядились как исламский террорист. Откуда у вас эта арабская повязка на голове?

- Так вы что верите во всю эту канитель с белыми ослами? - спросил Чунь нервно срывая со лба зеленую ленточку.

- Я лично нет, но живу здесь уже достаточно долго чтобы понять, что здесь все это имеет значение, так то.

- Так что же делать? - Чунь почувствовал, что еще немного и он рискует впасть в состояние полной безнадеги.

- Тикать, - просто ответил Хапи. - Поезжайте хотя бы в Метрополию, там такие штучки в почете.

- Но ведь из города невозможно выйти просто так.

- А вы пробовали?

- Н-нет.

- Ну так и не мечитесь, завтра что-нибудь для вас придумаю.

- Спасибо, я право, даже не знаю как смогу вас отблагодарить за поддержку.

- Да не за что благодарить, идите лучше спать. На вас лица нет от усталости, да и мозги плохо соображают. Идите.

- И пойду, - сказал Чунь уже оказавшись в своей комнатке. Черт его знает, как он вдруг там очутился.

Ночью Чунь спал плохо. Его все время что-то будило. Сначала он не мог понять что это, но потом до него дошло, что в комнате буквально каждые двадцать минут звонит будильник. Точнее сказать звонили разные будильники с разным звуком и из разных углов. Чунь, было, подумал, что это сон или галлюцинация, но звонки все повторялись и повторялись, становясь все чаще и противнее. Тогда он принялся искать источник. На первый будильник Чунь наткнулся прямо у себя в постели, правда он уже не работал. Чунь просто выкинул его в окошко и опять лег. Но минут через десять снова зазвенел звонок. Он заглянул под кровать и выгреб оттуда штук пять будильников, которые отправил вслед за первым. Но и это было не все. Чунь еще долго потом выгребал забытые будильники изо всех щелей в полу, из маленькой тумбочки, с полки под потолком и даже из своей собственной одежды. Видимо до этого каждый посетитель оставлял в этом номере свой заведенный будильник и Чуню даже почувствовал некоторые угрызения совести за то, что на нем эта традиция прервется.

Уснул он рано, часов в пять, когда ему было уже совершенно все равно, что там звонит или тикает. Проснулся Чунь тоже относительно рано и сразу же полетел в reception чтобы рассказать Хапи о том, что у него делается в номерах. Но когда он спустился, то выяснилось, что он был далеко не единственным рассказчиком в это утро. В холле сегодня было не пустынно как раньше, да и Хапи за стойкой что-то не было видно. Вместо него на ней сидела какая-то возбужденная женщина средних лет без чадры и к тому же крашенная блондинка. Женщина все время неправдоподобно активно размахивала руками и оглядывалась. Вокруг женщины кучковалась толпа человек из пятнадцати постояльцев, которые перебивая друг друга пытались ее толи о чем-то спросить, толи что-то посоветовать. Когда Чунь подошел поближе выяснилось, что женщина рассказывает присутствующим свой сегодняшний сон.

Ей якобы приснилось что сегодня ночью за ней спустился ангел небесный (судя по описанию архангел Узиель) и унес ее на небеса в какой-то прекрасный дворец, где ее встретил сам Господь Бог и прямо там же на небесах без лишних предисловий с ней и переспал, ну в смысле трахнул. Женщина утверждала, что все это было очень реально и даже показывала синяки на запястьях, оставшиеся от цепких ангельских лап и следы на разных других местах оставшиеся от прикосновений длани Господней... Звучало оно, конечно, не очень правдоподобно, но кто их тут разберет, может все это и правда. У нас на Ближнем Востоке такое время от времени случается. По крайней мере народ вокруг ей верил и выспрашивал подробности.

- А как он выглядел?

- Точно не помню, - с удовольствием отвечала женщина. - Но кажется он мужик еще не старый... М-м-м, шатен, по-моему. Ну и вообщем так весь ничего себе... Не хуже греческих

- Ну а как он... Как все было-то?

- Вы об этом? - женщина перестала размахивать руками и загадочно улыбнулась.

- Да-да, - подхватил народ, - как он в постели?

- Ну...- она повела бровью и слегка запрокинула голову, - честно скажу тут на земле бывали у меня мужики и получше.

Народ ахнул.

- Но ты по крайней мере ему этого не сказала?

- Нет, конечно нет. Я вообще там говорить особенно не могла. Да он меня и не спрашивал. Я даже не смогла его попросить воспользоваться презервативом.

- Так что, мы можем ждать рождения Спасителя, - обрадовался народ.

- Не исключено...

Тут где-то на заднем плане Чунь услышал обращенный к нему голос Хапи.

- Я же говорил вам герр Мюлленсен, здесь у публики любая чушь проходит, и что самое отвратительное - здесь все это на самом деле вполне возможно!

Чунь обернулся и увидел инопланетянина, стоящего метрах в пяти у стены, закутавшись в свой голубой куб. Чунь подошел к нему.

- Думаете она правда родит Спасителя?

- А почему бы нет, она по крайней мере в это свято верит.

Тем временем народ закричал Ура! и, ликуя, вынес женщину на улицу.

- Для вас это плохие новости, - заключил Хапи, когда холл потихоньку очистился. - Через час весь город только и будет делать, что следить за протеканием ее беременности. Так что вам со своей гардеробной философией тут больше делать нечего, еще по крайней мере неделю.

- Да, я уже подумал об этом. Пожалуй и правда пора тикать.

- Разумеется. Я, между прочим, уже договорился с одним славным парнем из греческого квартала. Он здесь все входы и выходы знает.

- Ну и что мне прикажите делать.

- Ничего, вещи у вас есть? - Чунь раздосадовано помотал головой, - Ну тогда пошли. Он нас уже с десяти часов дожидается.

Он вышли на солнышко, которое в городской черте, наверно, вообще не прекращало греть ни в какое время года. И принялись петлять по каким-то совершенно неизвестным Чуню кварталам. Похоже это была одна из самых богатых частей города. От всегдашних иерусалимских мусорных свалок тут не было и следа, улочки были вылизаны и вымыты после этого с мылом. Аккуратненькие, сбегающие под горку, домики с красной черепичной крышей были покрыты ровненьким желтеньким иерусалимским камнем и снабжены железными дверками, ажурными фонариками и табличками, на которых в восточном стиле латинскими буквами были выведены фамилии счастливых владельцев. Фамилии попадались все больше американские, да западноевропейские и без всяких там дикарских излишеств. Даже таблички for sale в квартале были на редкость скромными и сообщали, что при желании здесь можно найти себе лоха, который бы согласился купить однобедрумную квартиру всего за семьсот тысяч баксов. Люди на улицах встречались редко, а те, которые встречались, были очень-очень ухоженные и почти неправдоподобно белыми, даже белее римлян.

- Золотой души парень этот грек, - продолжал Хапи прямо на ходу, пока Чунь пытался приспособиться к его темпу хода и насладится окрестностями, - для хорошего человека готов сделать все что угодно... Вы меня слушаете?

- Да, конечно, вы говорили, что этот грек золотой души парень.

- Странно, мне казалось вы меня совсем не слушаете... Неважно. Главное, что этот парень знает Иерусалим как свои пять пальцев, хотя и живет здесь всего тридцать лет. К тому же добряк страшнейший. За что и страдает. Один раз он там что-то по чьей-то просьбе попер и за это его, не поверите, сослали на Кавказ и подвергали там жутчайшим пыткам. Но потом, учитывая его благородное происхождение (он там был большой шишкой), его сослали сюда. Приятный, чрезчур приятный, молодой человек. Я ему, кстати, пересказал вашу теорию с Майкой и она ему очень понравилась... А вот мы, кстати, и пришли.

Они вышли на какую-то улочку в греческом квартале, тоже вполне ухоженную, но уже без черепичных крыш. На другой стороне улицы, прямо перед ними стоял молодой грек, лет двадцати пяти, в идеально белом хитоне с репродукцией факела на груди. Грек стоял в луче солнечного света и гордо поворачивал свою идеально красивую арийскую голову из стороны в сторону. Хапи окликнул его и грек, расплывшись в сдержанной арийской улыбке, начал передвигать в сторону Чуня свое мускулистое арийское тело, слегка прикрытое хитоном и плетеными сандалиями. При этом солнечный луч, в котором до сих пор стоял грек, стал передвигаться за ним. Единственное, что нарушало идиллическую картину, были несколько дырочек на хитоне в области печени. Триумф воли, да и только, успел подумать Чунь прежде чем грек подошел к нему и поздоровался.

- Надо же, а вы и правда такой зеленый как говорил Хапи, сказал он сходу, протягивая Чуню руку.

Чунь скорчил недовольную морду и произнес сквозь зубы:

- Мюлленсен.

- Не обижайтесь, это я так в шутку, по-дружески, - ответил грек пожимая руку. - Меня зовут Прометей, для друзей просто Тео, будем знакомы.

Оба кивнули.

- Отвратительная погода сегодня, - пожаловался Тео, обращаясь по всей видимости к Хапи.

- Да, - слегка кивнул Хапи внутри своего куба, - аномалии были всю дорогу. А чего ж вы хотите, зима.

- А вы, я так понимаю, уже наслышаны о маленьких странностях нашего городка? - спросил Прометей, обращаясь уже к Чуню.

- Еще бы. Один добрый римлянин меня обрадовал как только я успел зайти в ворота.

- Интересно что же он вам наговорил?

- Да так, не считая хамских выпадов, он заявил, что кроме него во всем Иерусалиме никто не может выйти ни к одним воротам.

- Чушь собачья, - рассмеялся Тео, благородно расплываясь в лице и выдавливая из атлетической груди фантомасовские смешки, - он вас нагло надул. Выйти к воротам здесь может каждый дурак. Вы бы и сами, пардон за обобщение, если бы покрутились денек к чему-нибудь да вышли бы.

Они развернулись и прошли несколько шагов в обратном направлении. Потом остановились и повернули за тот самый угол из-за которого Чунь с Хапи вышли две минуты назад. Перед ними показалась узкая прямая улица, которая оканчивалась створкой городских ворот.

- Вуаля! Шаар Ха-Цион, как говорят здесь, или по-нашему - Сионские ворота, - торжественно произнес Тео. - Это было не сложно и не нужно аплодисментов. Совсем другое дело эти ворота пройти. Хотел бы я посмотреть на вашего римлянина, дорогой Мюлленсен, выходящего хотя бы даже через эти вот ворота в неположенный час.

- А что может случиться?

- Да ничего такого особенного, может перенесет в другую часть города, может в другое время, может в другое измерение, а может просто распылит вас и больше мучаться не будите. Так что все эти римские проводники это - по большей части шарлатаны, да и местные тоже.

- Так что получается, что из этого города вообще никто не выходит?

- Ну вы же выходите и еще два процента населения по статистике совершенно свободно входят и выходят. Свойство организма. И замете, очень выгодное свойство в плане торговли.

- И когда же открываются эти конкретные ворота?

- Эти-то, - Тео взглянул на солнечные часы, - да вот минут через пять-шесть должны открыться. Вы пойдите туда прямо сейчас и ждите пока ветер подует. В городе давление выше, чем снаружи. Ну что еще вам сказать? Ах да, открыто будет меньше двух минут, так что проскакивайте лучше сразу. Да, и-и-и учтите еще, что там сейчас наверно холодно и дождь. Я вам зонтик захватил, - при этом он извлек откуда-то из-за спины здоровенный синий брюссельский зонтик с двенадцатью желтыми звездами.

- Господи, - растрогался Чунь, - большое спасибо вам, Прометей. Вы мне очень помогли, - они с греком обнялись и смахнули по скупой слезе.

- Да чего там, - всхлипнул Тео, - это же для общего дела...

Чунь подошел к стоящему в сторонке Хапи.

- Прощайте, дорогой, - сказал Чунь.

- До свиданья, - ответил инопланетянин, протягивая руку, - мне почему-то кажется, что мы еще увидимся.

- Будем надеяться.

- Будем, - подтвердил Хапи, - удачи вам в Метрополии. Будьте там, э-э-э, понастойчивей.

Чунь Молча развернулся, раскрыл зонтик и быстро направился к воротам. Он подумал по дороге, что должно быть очень глупо выглядит со спины, ведь он уже лет десять не ходил под зонтиком. Ничего, дойду, подумал он уже подойдя к проему.

Сами Сионские Ворота, разумеется, были не просто сквозной дыркой в стене, а состояли из небольшого лабиринта с двумя тремя поворотам, которые нужно было преодолеть путнику, прежде чем выйти на свежий воздух. Поэтому, все, что сейчас мог видеть Чунь перед собой, стоя лицом к выходу, была грязная черная стенка, на которой была намалевана дорожная молитва и слово хуй желтой краской по-русски, да еще несколько грязных луж в самой подворотни. Наш герой простоял тупо смотря на ворота не больше минуты, но и этого хватило ему чтобы почувствовать как здесь у стены у него мерзнут ноги.

- Ну а ты, что обо всем этом думаешь, - спросил Чунь Майку, нервно переминаясь на одном месте.

- Ничего. Делай что хочешь, я же тебе сказала.

- Ладно, так и сделаем.

Тут Чунь почувствовал, что балахон на спине начал шевелиться, а еще через секунду европейский зонтик повело в руках в сторону ворот. Ну пора, сказал себе Чунь и вошел в темноту ворот, повторяя про себя ту самую намалеванную дорожную молитву. Пройдя первую подворотню, Чунь повернул направо, потом налево, прошел еще несколько шагов по узкому грязному каменному коридору и уже был готов увидеть за следующим поворотом серый и мокрый дневной свет. Он даже слышал уже завывание ветра и крупные капли дождя, капающие со свинцовых небес на каменную землю... Но вдруг что-то взорвалось, послышался свист пуль, скрежет железа по камням, сумасшедшие крики, какие-то стоны на заднем плане, в воздухе повеяло гарью и человеченкой. Чюнь прошел еще шаг и в ту же секунду с силой наткнулся на чью-то озверевшую морду. Несколько мгновений морда тащила Чуня в обратном направлении, а потом молча с размаху врезала ему в пах здоровенным древком, на другом конце которого болталась белая тряпка с нарисованным на ней синим Щитом Давида.

Ах ты, сын проститутки и внук проститутки!, заорал Чунь, но устоял на ногах и попытался протиснутся дальше к выходу. Правда, у него ничего не вышло, потому что вслед за этой мордой бежали и другие. Бежали оскаленные зубы, черные десантные ботинки, ноги и руки в пустынном камуфляже, береты с металлическими эмблемами... Еще эмблемы, еще значки, железки, автоматы, ножи, парашютные ранцы. Приклады, наконец. Приклады и еще ужасный удар по лицу чем-то большим и тяжелым. Чунь снова поднялся и снова начал продираться к выходу под градом ударов по ребрам ботинками, автоматами, кажется даже с ножом в боку. И под крики, под ужасные крики на всех языках Чунь все продирался и продирался, позабыв про боль и только одна мысль стучала в его шокированном мозгу: Выйти!.

Но толпе, казалось, не было конца. Чунь еще раз получил прикладам по харе, но на этот раз подняться уже не успел, потому что солнечные часы на руке у Прометея отсчитали наконец две минуты, в глаза Чуню ударила молния и он потерял сознание...

- ...подымайся, подымайся давай. Ну же, ты, мишугенер фиш, давай очнись уже наконец. Посмей мне только тут окочуриться!

Чунь открыл глаза, точнее аккуратно приоткрыл их и тут же захлопнул. Он лежал посреди улицы в каком-то незнакомом месте. После того как веки захлопнулись, Чунь смог рассмотреть оставшуюся в мозгу картинку. Ему представлялось, что лежал он на дороге из чего-то ровного и черного, вокруг ходят люди в серых пальто, ездят машины с включенными фарами, шурша по мокрой и скользкой дороге. Везде горели золотоватые электрические фонарики. Чунь лежал под одним из них в куче шуршащих газет, а на заднем плане маячило несколько небоскребов.

Ведение Чуню не понравилось и он изо всех сил замотал головой. Но видимо удары десантников не прошли даром, потому что боль в голове обнаружилась нестерпимая.

- Да открой ты уже глаза! - Чунь вдруг почувствовал сильный удар по щеке, он распахнул веки, но не увидел вокруг никого, кто обращал бы на него внимание и тем более бил. Не иначе, это была Майка.

- Ну, слава богу, живой, - вздохнула она, - а то меня бы наверно потом всю жизнь совесть мучила, если бы ты умер.

- Меня бы тоже, - ответил Чунь, пытаясь сосредоточится на своих ногах.

- Ну чего ты туда полез? - продолжала Майка не обращая внимания на слова Чуня. - Я же говорила тебе, что ничего не выгорит. Не понимаю, зачем нужно было лезть! Отче, с кем я связалась, с кем!

- Ничего ты не говорила, - прожевал Чунь, выяснив по дороге, что из положенных тридцати двух зубов у него осталось не больше двадцати.

- Не ври мне! Не ври мне, не ври хотя бы сейчас. Я все время твердила тебе, что ничего не выйдет, всю дорогу, но ты меня и слушать не хотел. У тебя теперь другие духовные наставники. Ха! Нашел себе подходящую компанию, каких-то божков-неудачников. Браво, браво, продолжай в том же духе.

- Не бесись, - с трудом выговорил Чунь, - лучше скажи где мы находимся.

- А ты сам не видишь? Под Яффскими воротами, где. Валяешься тут уже пади три часа, я ему кричу так, что все люди оборачиваются. Хорошо, что нашлись добряки, оттащили твою тушу к стене, а то давно бы уже затоптали. А тут еще эта гроза...

Чунь собрался с силами и оторвал свой взгляд от ног. Он и правда сидел около каменной стены и на каменном же тротуаре. Вообще, картина с прошлого раза резко изменилась. От небоскребов на заднем плане не осталось и следа, золотые электрические фонари на поверку оказались всего лишь заурядным светом из соседних окошек, машины превратились в нагруженных ослов, лошадей и верблюдов, а люди стали вполне обычными, каким и положено быть людями в Иерусалиме толи в две тысячи каком-то, толи в три тысячи каком-то году, если считать от начала. Лужи и мокрая дорога, правда никуда не делись, дождь тут и правда прошел. И от него вокруг скоро должны были наступить неповторимые мокрые и теплые сумерки, когда городская пыль наконец-то прибита к земле, в воздухе полно всяких нестандартных соединений кислорода, а с соседних вершин дует легкий ветерок, смешивающийся в городской черте с запахом мокрых камней. Очень уютно. И настроение сразу как-то повышается.

- Ну давай, пошли к этим твоим уродам, а то уже холодать начало, - проскулила наконец Майка после некоторого молчания. - Давай, я тебе помогу.

Чунь со страданием поднялся и обнаружил под собой внушительную лужицу крови, а так же неплохой охотничий ножик. На одну ногу было невозможно опереться, наверно она была сломана минимум в трех местах, руки почти не слушались, а при каждом вздохе ребра безбожно врезались в плоть. Пожалуй это было больнее чем давеча спать на камнях. Чунь попытался дотронуться до своего лица. Он даже сумел донести до него руку, но ничего кроме холодной запекшейся крови там не почувствовал, наверно там кроме нее ничего и не было. Внезапно Чунь почувствовал свою голову и она закружилась от высоты. Он, было, пошатнулся, но Майка вовремя успела подхватить его обмякшее тело и потащила в гостиницу, благо тут было не далеко, да и Чунь был не тяжелый.

Со стороны все это выглядело как будто Чунь тащится по улице, наклонившись градусов на сорок к горизонту. Народ по дороге, конечно, оглядывался на него, но как-то без особого сочувствия. Скорее всего людей привлекало в нем причудливое сочетание зеленого и красного, да и то не очень сильно. Эка невидаль, пришелец подвыпимши.

Минут через десять Чунь смог доползти до двери гостиницы, она легко распахнулась перед ним. Его Тело переплыло через порог и рухнуло на первый попавшийся в холле стул. Людей в холле сегодня опять не было, точнее, конечно были, но только в самом широком смысле этого слова. Еще точнее говоря, там стояли Тео и Хапи и о чем-то неспешно беседовали на каком-то ломаном языке. Для сугрева они попивали граппу из большой самогонной бутыли. Лица у них были умиротворенные, а движения почти оцепенелые. Так по крайней мере показалось Чуню. Наверно прошла целая вечность прежде чем Хапи повернул куб в его сторону, выпучил огромные бычьи глаза и протянул, почти промычал:

- Д-а-а-а!

Огни в светильниках у зеленых стен еле колебались, граппа чуть колыхалась в бутыли и в стопариках. Время поднялось под потолок и застыло окончательно. Прометей садистки медленно повернул голову и четко как-то по слогам произнес:

- Всяко бывает...

Потом снова ударила молния и стало совсем темно. Темно было довольно долго. Потом вдруг что-то замигало и наступила суббота, раннее утро. Похоже на то, что было часов шесть утра, не больше, солнце только-только начало приподниматься из-за горизонта.

Чунь лежал не открывая глаза и боясь пошевелиться. Ему казалось, что стоит ему напрячь хоть один мускул и опять у него начнет сверкать в глазах и он отрубится еще надвое суток. Но, по-моему, глупо даже говорить, что Майка никогда бы не допустила такого развития событий, поэтому все страхи Чуня были совершенно напрасны. Собственно и сам Чунь со временем догадался об этом, а может ему надоело лежать просто так. Короче, он взял, да и раскрыл глаза. Ничего, конечно, при этом не произошло, молнии не засверкали, мир не перевернулся, я бы даже сказал, что стало несколько лучше. Вообще, он чувствовал себя как-то подозрительно, свежо что ли. Чунь поднял руки к лицу. Мало того, что они поднимались, они еще и оказались совершенно не зеленые, даже не салатовые. Ноги под циновкой тоже двигались, да и в теле никакой боли не чувствовалось, крови нигде видно, кажется, не было и, вроде бы, даже спать не хотелось. Майка до сих пор была на теле в целости и сохранности, хотя, Чунь мог поклясться, что в лабиринте ворот ее здорово поискромсали. Все, значит, было очень славно. Чунь огляделся. Кругом была все та же его маленькая гостиничная комнатка: тумбочка полки, дверь под носом. Прямо около двери сидя дремал арийский барельеф Прометея. Почувствовав, наверно, что Чунь задвигался Тео пробудился.

- А, Чунь, я смотрю вам уже лучше. Очень-очень рад за вас. Вы не представляете, какое это чудо, что вы остались живы. Я уж и не говорю, про то, что вам удалось совершенно порозоветь всего за одни сутки. Ба... да вы и двигаетесь, у вас же была травма позвоночника. Чудо, чудо. Видать, в этой вашей Майке и правда есть что-то...

- Что это было?

- Десант шестьдесят седьмого года... Ах, это моя вина! Все дело в этих проклятых Сионских воротах, я совсем забыл предупредить вас... В тот день были такие аномалии, что я должен был предвидеть их появление... Они, видите ли, захватывали восточный Иерусалим и, наверное, приняли вас за араба. Просите, простите меня.

- Да, ладно вам, Тео, не расстраиваетесь так. Ведь ничего же страшного не произошло. Я жив-здоров, скажите лучше, когда у нас следующее окно. Потому что я как пионер: ready to go.

- Э-э-э, боюсь, дорогой Мюлленсен, - Прометей стал похож на картину какого-нибудь немецко-фашистского соцреалиста с названием типа Скорбь война, - боюсь, что до конца Хануки все будет закрыто.

- Но... но это же почти месяц... - Чунь опять почувствовал, что заболевает.

- Совершенно верно, именно месяц.

- И что же нет никакого выхода?

Прометей помотал головой

- Можно, конечно попробовать напролом, но вы же видите чем это кончается, - потом он видимо увидел убитую физиономию Чуня, потому что поспешил добавить. - Ну вы меня извините, вам наверно лучше побыть одному... А я пойду вздремну, давно не спал, понимаете ли.

Дверь захлопнулась и в комнате снова воцарилась свежая предрассветная тишина. Правда, хрен его знает, следовало ли Чуню ей радоваться или плакать. Наверно, если бы его спросили, то он и вовсе возжелал бы чтобы суббота никогда не наступала. Но его, как известно, вообще никто не о чем не спрашивал. Я больше того скажу, о таких вещах даже Майку никто не спрашивал. Он сами как-то происходят. Ну вот, благодаря всему перечисленному настроение у него сразу съехало и теперь уже не радовал ни рассвет, ни тишина, ни природный цвет кожного покрова. Хотя, по большому счету, мне не совсем понятно, чего ему-то было так переживать.

- Вот теперь ты попал, - бодро произнесла Майка прервав гнетущее молчание.

- Ну конечно, ничего хорошего, - лениво протянул Чунь. - Хотя, во всем нужно искать хорошие стороны.

- Ты о чем?

- Ну а вдруг они мне дадут разрешение на тебя и тогда... Э-эх, тогда полная свобода, делай что хочешь! Ни одна римская сволочь не сможет мне ничего сказать. Хошь носи, хошь проповедуй, хошь поклоняйся публично, - От радости Чунь даже прикрыл левый глаз. - Так что пойду я туда. Схожу и прямо так и выскажу все, как есть. Точно, - Чунь звонко прихлопнул ладонью по ноге, - так и сделаю.

- Ну, во-первых, ничего они тебе не дадут, - отрезвляюще врезалась Майка, - а, во-вторых, скажи мне, неужели же ты так ничего и не понял?

- Не понял чего?

- К чему ты стремился все это время? Какого черта ты нес бред в Храме, зачем ошивался под крепостью Антония и на Форуме, где нормального человека даже летом не сыщешь, не то что сейчас? Неужели ты этого не понял?

- Но ты сама говорила, нужна трибуна.

- Трибуна... В этом городе, милый мой, да чего там, в этом мире есть только одна трибуна.

- Ну и где же?

- А ты в окошко посмотри.

Чунь шумно повернулся и поглядел в окно. Ничего там необычного не было. Не очень большой, но грязный и деловой город начинал просыпаться. По узким улочкам уже бегали первые посыльные, спортсмены и ночные сторожа. Торговцы на Эл-Базар открывали свои лавки, шумно переругиваясь на арамейском и аккадском. Они выдыхали белый пар согревали себя чайком в прохладное зимнее утро, еще не прогретое пустынным солнцем. Само солнце уже тоже засуетилось где-то сзади на невидимом для Чуня востоке. Оно вставало себе тихонько из-за горы в Маале-Адумим, медленно завладевая своим широким горизонтом и уже дотягивалось лучиками до Иерусалима. Оно уже запрыгало по улочкам на вершинах холмов, осветило покатые красные черепичные крыши и прямые каменные крыши, и даже круглые куполовидные крыши. Засверкало зайчиками по золоту Храма и домам священников. Добралось до глупой желтой крепостной стены и уже подбиралось туда, где над всей этой суетой за чертой города, за каменным валом и дикой горной речкой возвышалась небольшая горка. Горка была такой же как и все остальные, не менее серой и не менее мокрой. Единственное, что отличало ее были несколько утлых черных крестиков, торчавших на ее вершине, да пара продрогших римлян, ходивших под ними из стороны в сторону, из стороны в сторону.

- Ну и что там такого? - спросил Чунь рассмотрев картинку.

- Да так, - Майка, кажется, пожалела, что заговорила на эту тем, - ничего. Просто готовься ко всему. Я не могу тебе сейчас сказать чем может закончиться этот день.

- Ладно, - ответил Чунь, повернулся на другой бок и опять уснул.

В девять утра Чунь оделся в чудом сохранившийся балахон и спустился в пустой холл. Там его, разумеется, уже ждал закованный в куб Хапи.

- Я рад, что вы снова здоровый и розовый, Мюлленсен. А то, честно говоря, вы своим видом серьезно угрожали моей инопланетянской популярности.

- Да, мне уже лучше, спасибо, - отбубнил герр Мюлленсон.

- Ну и что теперь собираетесь делать? Мне Тео сказал, что вы тут надолго застряли.

- Придется идти в Синедрион. У меня как раз сегодня в полдень доклад.

- Правильно, правильно. Сходите, послушайте, что они вам там скажут. Главное, помните, что я вам говорил насчет правды и всего такого.

- Я помню, дорогой Хапи, очень хорошо помню.

- Вот и славно, и не усердствуйте там особенно.

Чунь вышел на освещенную солнечным светом улицу. Он прогулялся без всякой цели вдоль по базарным улочкам вокруг гостиницы. Делать ничего конкретного сейчас не хотелось. Сначала Чунь, было, подумал попробовать еще раз рассказать людям о Майке, но потом решил, что все это глупо и бесполезно. О Чем можно рассказывать обществу, которое занято покупкой и продажей салата. О каких там майках, когда тут маек и без него на прилавках хватало. Он поспорил с парой торговцев, но не со зла. Просто так, для обоюдной разрядки. Потом ему на глаза попалась лавка часовщика. Он не думая зашел в нее и купил будильник. Хороший будильник красный и на батарейках.

Чунь вернулся в комнату, держа будильник на вытянутых руках, поставил на тумбочку и все вокруг сразу стало не таким безнадежным. Теперь он знал чем кончится день. Ведь будильник снова стоял в его комнате на тумбочке у кровати и это означало, что что-нибудь хорошее от него в этот день останется. От этого по телу опять потекла легкость, точно так же как сегодня на рассвете. Чунь сел на кровать, подперел голову двумя руками и стал смотреть на маленькие тикающие стрелочки и странные железные колесики. Они все суетились, но Чуня им было уже не обмануть, он-то знал, что за этой мелкой суетой и стоит их подлинное величие - способность двигать время и толкать людей в огонь. Теперь, когда Чунь это понял, он уже ничего не делал, он просто ждал, когда Они объявят полдень.

Кабинет в котором заседал Малый Синедрион был идеально белый и овальный. По периметру кабинета стоял изогнутый стол из светлого дерева, за ним восседали все те же бородатые мужики в черных очках и синих халатах с золотой инкрустацией. В одном из загибов кабинета, за спиной того самого мужика с черной бородой, который отчитал Чуня в Храме, висел флаг калена Леви и черно-белый портрет Бога. Правда, портрет сейчас был завешен серой тряпочкой.

Чунь стоял строго посередине всего этого великолепия в зодиакальном кругу и рассказывал им все как есть. Слово в слово, то что сказала ему Майка и то, что он сам успел понять. Он рассказывал им долго, с полчаса. Но они, казалось его совсем не слушали. И только, когда Чунь закончил, тот самый, самый главный, оторвался от рисунка, который все это время выводил в уголке какого-то бланка и проговорил как-то очень елейно и мягко:

- Все это хорошо, дорогой мой Мюлленсен, но вы так и не учли мои замечания. Бог не может быть таким эллинистическим

- Какой есть. Что же теперь делать, если он на самом деле такой.

- И что вы нам прикажите с таким вот Богом делать?

- Любить, конечно. Любить таким, какой он есть, а не выдумывать себе черт знает что.

- Это по-вашему так, а по-нашему Он должен быть таким, что бы народ Его уважал. Да, да и не надо препираний. Все мы здесь люди умные и понимаем, чем может кончиться неуважение к Нему хотя бы малой части населения. А ваша эта Майка, простите, это просто...

- Это правда, господин, и от нее никуда не скроешься.

- Ладно, - мужик стукнул ладонью по лежащей перед ним папке, - я же сказал без препираний. У нас мало времени. Вот возьмите, - он протянул Чуню бумажку с золотым теснением, - это разрешение на проповеди. Здесь все, что вы рассказали, слово в слово, но без упоминания этих ваших гардеробных мутантов.

- Ну а что если я все-таки буду ее упоминать?

- А ничего, скрутят вас, да и в дурку

- Не получится, за мной будет народ. У меня будут ученики, вам не позволят.

- Не обольщайтесь, Мюлленсен, дорогой, - мужик скорчил морду, - вы и без бумажки тут никому не нужны, а уж с разрешением на проповеди... - он хищно оскалился и махнул рукой в направлении двери. - Идите и помните, сохранение спокойствия - наша общая задача.

Чунь вышел на воздух. Это был храмовый двор. Золотая бумажка сверкнула в его руках и взмыла в небо.

- Ты слышала это?

- Конечно... Но теперь остался всего лишь один вариант... Световой столб.

- Хорошо, но только давай сразу, прямо сейчас.

Чунь вышел с храмового двора и остановился на лестнице, ведущей вниз к площади и Форуму. Он заорал Люди добрые, посмотрите на чудо, которое дарит вам Великая Волшебная Майка - создатель и радетель человечества. Народу было не очень много, да и те не все повернулись. Очень уж привыкли тут люди ко всяким чудесам. К тому же где-то неподалеку, ближе к центру города, пробежала не очень большая но плотная толпа, несущая на руках женщину, ту самую крашенную блондинку. Но Чуню было наплевать на это, все равно все глупо и бесполезно. Он запрокинул голову к небу и раскинул руки. Через секунду у его ног зародился маленький пыльный вихрь, потом вихрь вырос, а потом... Потом его и вовсе не стало, на его месте был столб. Огромная толстая колонна зеленой струящейся энергии. Он стоял у храмового двора и был виден везде-везде, потому что другой его конец упирался в глубокое небо, в том самом месте, где ближе к космосу оно начинает чернеть.

Только вот ничего от этого не изменилось. Бородатый мужик в черных очках почесал свой атласный халатик в области крестца и изрек: Эллинизм, все равно сплошной эллинизм. Даже умереть не могут по-человечески. Да еще где-то далеко в маленькой комнатушке на другом конце города зазвенел будильник.

Еще

Еще не успев перевалить за холм Сергей подумал, что в его давешнем собеседнике определенно что-то было не так. Во-первых, непонятно было на каком языке он говорил и, что самое главное, на каком языке ему Сергей отвечал. Ну и потом, в пустыне давно уже никто не ходит в бедуинских балахонах, даже бедуины, а этот на бедуина вовсе был не похож. Да и вообще, откуда это он взялся такой посреди боя.

Дурка какая-то, - подумал Сергей, - а все с голодухи... Война, блин! Если через неделю не дезертирую, то точно свихнусь...

Берет Сергей потерял, ботинки натирали, а тут еще его отделение куда-то запропастилось. Отвратительно. Хорошо, хоть, оружие было на месте.

По пустыне гулял песчаный ветер. Звуки боя за спиной стихли окончательно, что было очень странно. Сергей был почти на сто процентов уверен, что направляется в самое пекло. Чушь какая, не мог же он уйти с театра боевых действий, обогнув где-то один из холмиков. Может я уже свихнулся?.. Было как-то неповторимо жарко и гнетуще, а ведь была уже почти зима и давно уже должны были начаться дожди. Пить хотелось ужасно, но вдоволь напиться Сергей не мог. Воды во фляжке оставалось в лучшем случае часов на шесть активной деятельности. Загнусь я с этими пустынями, замумифицируюсь...

Часа через четыре Сергей окончательно убедился, что потерялся и заночевать ему придется прямо тут в песках. Обидно, что у него не было никакой связи с людьми, мобильники у них отобрали еще в Иерусалиме, так что помощь позвать он не мог никак. Если, конечно он не наткнется со временем на какой-нибудь поселок, если конечно этот поселок будет все еще под нашим контролем... Э-э-э если бы да кабы... Скорее всего подумают, что погиб там у Бейтара и искать не станут. Ладно, теперь-то что плакать, хотел же дезертировать, вот пожалуйста дезертировал. Хорошо еще снаряжение есть. Костер смогу развести, опять же консервы, попозже может дождь пойдет, опять же вода. А там буду к морю пробираться, если жив останусь... Только бы от формы этой дурацкой избавиться и можно на какой-нибудь корабль в Европу пристроиться, ведь корабли, то еще плавают, я надеюсь. Ну не в Европу, так на худой конец в Турцию... Боже, как меня такого умного угораздило в это вляпаться!

Наступил вечер и Сергей принялся искать себе местечко поспокойнее чтобы развести там костер. Наконец-то слегка похолодало и можно было вздохнуть полной грудью, не рискуя обжечься. Местность тут была уже достаточно равнинная и скрыться со своим костром от посторонних бандитских глаз было не так-то и просто. На поиски подходящего убежища ушел целый час, но ямка в конце концов была найдена. Не бог весть что, но будем надеется, что не заметят и может даже не зарежут... Автомат, по крайне мере стоит держать под рукой.

И ведь это не я один такой ненормальный, - думал Сергей глядя в бесконечное утыканное звездами небо. Рядом тихо потрескивал костерок, а в животе каталась предпоследняя банка консервов. А ведь это же все не сейчас началось. Вон Вовчик еще когда говорил, что рав Бариах, мол, сам в своих собственных руках держал Мошиаха и, мол, доставил аж до самой Стены Плача, но там тот растворился в воздухе, не дойдя до стены каких-нибудь трех шагов. Ну не сумасшествие! А рав Бариах, между прочим, на сумасшедшего не очень похож. Он может и сука порядочная, но ни как не сумасшедший. Хотя, этих религиозных поди пойми, иногда такое учудят. Но ведь сколько ментов в Старом городе утверждали, что видели Понтия-Пилата в разных обличиях. Менты, правда, тоже далеко не лучший показатель. Так ведь и нормальные люди тоже видели... Война, одно слово... Война это все-таки не из области человеческих отношений, это от природы, общее сумасшествие окружающей среды, так сказать...

Тут его внимание что-то привлекло, что-то странное мигало и пульсировало сзади. Он обернулся и увидел за своей спиной возникшую как из-под земли пещерку. Ну вот, пожалуйста, я же говорил. Пещерка эта была крайне подозрительной и из нее струился поистине неземной зеленоватый свет...

Иерусалим, 1998 Роман Кремерофф.