Крючков Сергей Александрович : другие произведения.

Сказки мёртвой деревни (Сборник)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Сказки мёртвой деревни" это небольшой сборник рассказов, сказок о людях живших в деревне. Рассказы не связаны общим сюжетом, но главным является место действия всех историй.

  Посвящается Крючкову Владимиру Исаковичу и Крючковой Ольге Александровне.
  
  О великане, коне, медведе и человеке.
   Давным-давно, когда не было ни воды, ни суши, ни голубого неба, ни ярких звёзд и солнце не согревало своим живительным светом, в те времена существовали лишь великан, конь и медведь. Они молча плыли в пространстве, не говоря ни слова, не обдумывая ни единой мысли. Великан сидел верхом на коне, который был ему под стать, и держал медведя за уши, не давая отстать косолапому. Был великан красив, длинные волосы его спадали, едва не касаясь ног. Конь, ярко-голубого окраса, с белыми пятнами на боках, с каждым шагом высекал искры из-под копыт. Медведь, лохматый и чёрный, следовал рядом. Так текла бесконечность, в безмолвии и безвременье.
   Но однажды в кудрях великана появился человек. Он кричал, размахивал руками, но никто не видел и не слышал его. Тогда человек стал карабкаться по волосам и добрался до гигантской головы. Он залез в ухо и крикнул:
   - Мне холодно!
   И почувствовал великан, что и ему холодно и увидел он, что плывут они в леденящей тьме, лишь искры из-под копыт вспыхивают и тут же гаснут. И сказал тогда:
  - Конь, выбей поток искр, чтобы они сплелись в огромный горящий шар. Пусть греет нас.
   Послушал конь своего наездника, загрохотал копытами. Из искр родился огненный шар. Стало великану тепло и стало человеку тепло. Впервые остановились плывущие в безмолвии. Смотрели они на детище и назвали его Солнцем. Так появился огонь.
   И снова кричит человек:
   - Я голоден!
   Понял великан, что хочет есть. Схватил он медведя за шею, задушил зверя, содрал с него шкуру и стал поглощать мясо. Падают куски плоти на волосы и среди них человек утоляет голод. Всё съел великан, только трепыхающееся сердце осталось не тронуто. Понял он, что умертвил своего вечного спутника. Заплакал. Слёзы капали на ладони, в которых лежало сердце. Они окутали его, ещё бьющееся, так появился океан.
   Решил великан сохранить живую частичку медведя. Чтобы не сожгло её Солнце, обернул он сердце шкурой. Из той шкуры появились континенты, леса и горы, пустыни и степи. Срезал великан свои волосы и бросил на шкуру, из них получились реки. Содрал великан с конского бока кожу с белыми пятнами, накрыл останки сверху, так появилось голубое небо.
   Великан и конь ушли. А на шкуру медведя, вместе с волосами, был заброшен человек. С тех самых пор он живёт на медвежьей плоти, среди слёз великана, хранимый конской кожей, согреваемый снопом искр. И будет так пока бьётся сердце медведя.
  
  
  Сказка о потерянном покойнике.
   Жил человек по имени Савва. Был он телом крепок, разумом светел. Не было у него ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. Как сосна в поле был он одинок на всём белом свете. А жил работой по дереву, искусным мастером слыл на всю округу.
   Повёз однажды Савва в соседнюю деревню итог своих трудов, чтобы отдать заказчику. Хозяин был доволен, дюже понравилась ему работа. Пригласил он мастера в дом, усадил за стол, угощал по-семейному. Подносила яства к столу хозяйская дочь - Марфа. И так она запала в душу Савве, что не мог от неё взгляда оторвать.
   Отобедав, получив новый заказ, Савва отправился домой. Всю дорогу думал о Марфе. Глаза её голубые, лицо с конопушками, улыбка яркая девичья, только это и видел он перед собой.
   Марфа же была посватана за соседского сына Макара, ждали только когда невесте шестнадцать исполнится. Отец Саввин взгляд то сразу ухватил, указывать на то не стал, но дочери после отъезда мастера, строго объяснил, чтобы дружбы с ним не водила и разговора не держала.
   В указанный срок вернулся Савва с выполненной работой. Хозяин снова пригласил его за стол. Сам понимал, что не просто так он на дочку заглядывается, но прогнать то не за что, да и краснодеревщик Савва знатный.
   Всю обедню косился с интересом мастер на девицу. Отец снова приметил, но промолчал, решил действовать иначе. Только скрылся Савва из виду, как пошёл отец Марфы к Макару. Так мол и так, объяснил он, надо бы проучить. Макар, недолго думая, созвал двоих дружков и стали они кумекать как быть. Порешили, стали ждать.
   Приехал Савва через восемь дней, привёз работу. Хозяин одобрил, пригласил к столу, опосля выдал новый заказ. Мастер, погрузившись на телегу отправился восвояси. Однако на сей раз поскакал за ним следом Макар с дружками. Подгадали, когда Савва окажется на самом глухом участке пути, догнали и стали бить его что силы было.
   Бьёт Макар ногами лежачего, а сам толкует, чтобы на Марфу и глядеть боялся, ни то головы не сносить, мол он жених её-Макар. Дюже сильно поколотили Савву, перестарались. Нашли мёртвым у телеги. Всей деревней оплакивали. Такого мастера потеряли.
   По старинному обычаю, на ночь с покойником, в доме должен был оставаться кто-нибудь и до рассвета запрещалось ему смыкать глаз. А так как родных у Саввы не было, решили соседи по очереди ходить, смотреть. И вот, под самое утро, настала пора молодого парнишки Якова. А он только-только спросонья. Зашёл в дом, сел на лавку и тут же уснул! Что с молодого взять! Пробудился Яков от того, что его в плечо мать ударила. Кричит женщина, поносит сына на чём свет стоит, а тот ошарашенно смотрит, ничего понять не может. Глядь, а в гробу не Савва, а Макар с синими пятнами на шее, словно удушили. Мать кричит Якову, чтобы крышкой накрывал гроб и заколачивал, дабы не увидели подмены.
   Так и схоронили в Саввиной могиле Макара. Народ поговаривает, что до сих пор на той дороге, где нашли мастера, появляется покойник, ищет своих обидчиков, да только имён их он не знает.
  
  
  Жарок.
   Жил в селе мужик и был у него в хозяйстве пёс - Жарок. Рыжий был тот пёс, словно огнём горел. Служил он хозяину верой и правдой много лет. Хозяин по грибы - Жарок за ним, охотиться пришла пора - пёс ни на шаг не отстаёт. Любил его хозяин. Но время что жернова - всё в прах обращает. Стар стал Жарок, ослеп почти, охромел. А по соседству жил купец - Парфён, всё выискивал себе выгоду вокруг. Заприметил он, что пёс доживает и говорит хозяину:
  - Околеет скоро псина твоя, что делать с ней будешь?
  - Схороню животинку, что ж с ней делать! - отвечает хозяин.
  - Так и схоронишь? Шкура то - золото. Огнём горит! Раз зарыть такое добро собрался так отдай мне шкуру, как помрёт псина!
  - Да что ты!? Он мне как друг. Разве с друзей снимают шкуру?
  - Ну дело твоё. - фыркнул Парфён и ушёл в хату.
   Шли дни, таяли ночи. Умер Жарок. Хозяин взвалил тело на плечи, взял лопату и пошёл в лес. Идёт, а за спиной всё шаги, да шорохи мерещатся. Обернётся - нет никого. Отыскал он густую ель и принялся рыть под ней могилу. В два аршина глубина вышла - по самый подбородок. Сгрёб мужик пса, уложил на дно да принялся засыпать землёй. Кидает землю, слёзы наворачиваются. Вдруг кусты малинника зашуршали: "медведь"- решил мужик и замер. Стоит, не шелохнётся, ждёт. Никто не показался, принялся он дальше лопатой работать, так и закончил погребение. Постоял у бугорочка, да и отправился домой.
   Только скрылся он за деревьями, из кустов выпрыгнул Парфён и принялся разрывать могилу. Копает, озирается, торопится что с лопаты аж земля валится обратно. До самой ночи провозился купец. Вытащил он мёртвого пса и содрал с него шкуру. Радуется, кладом любуется, то и дело повторяет:
  - Хороша добыча! Знатные унты выйдут!
   Закинул он обезображенного зверя в яму, присыпал слегка землёй, да так и оставил. "Чего зря спину гнуть?!" - решил про себя.
   Идёт Парфён по лесу, шкуру на себя накинул - тепло. И слышит вдруг вой позади. Подумал он, что волки рядом и побежал к дому. Пыхтит купец, спотыкается, а вой всё ближе. Добрался он до села, а на встречу молодые парни, да девицы: гуляют ночью. Обрадовался Парфён, что люди рядом, за шкуру потянет, а она не снимается - приросла словно. Смотрит он на молодых, а они палки и камни похватали и орут, что силы есть:
  - Ой страх какой!
  - Гони, бей чудовище лесное!
  Отходили купца по голове палками, да камнями. Кое-как ноги унёс. Бежит по лесу, а впереди снова завыли. "Не люди, так волки меня погубят!" - подумал Парфён. И тут на него из темноты ободранный труп Жарка прыгнул и повалил. Вцепился пёс клыками в горло обидчику, а тот и крикнуть не может видя, как его живой кусок мяса рвёт. Так и помер на том же месте. Содрал Жарок с Парфёна свою шкуру и убежал обратно в могилу под густую ель.
   Через три дня нашли тело купца. Решили мужики, что чудовище его в лес уволокло и горло выдрало.
  
  
  Свинья.
   Давно это было! Ещё бабка моя не родилась, а мать её точно не знала, что в истории вымысел, а что правда. Однако вот что мне сказывали, тем и поделюсь. Жил тогда в деревне мужик Онуфрий и была у него женка-Ульяна, такой красоты неописуемой, что из соседних деревень ездили полюбоваться на неё. И любиться ей предлагали и подарки привозили, однако ж верна она была Онуфрию и честь свою и мужию блюла. Соседские бабы хвалили Ульяну за благочестие, а меж собою всё завидовали красоте её, да подаркам кои ей вручить пытаются. Говаривали: "Разок то можно и согрешить, коли сами напрашиваются! Да и в нищете жить не скучно ли?! "
   И впрямь жили Онуфрий и Ульяна небогато. Дом глинобитный, крыша из соломы, огород не шибко плодовитый, да коза худая. Онуфрий на подработки в город ездил с мужиками, да промышлял охотою. А покамест мужа не было, с хозяйством управлялась Ульяна, где воды наносит, а где с огородом мается.
   Жили они так, да всё меж собою не получалось им дитя народить, будто сглазил, кто. Сказывали, что за красоту Ульянину наказание ей-бесплодие. От того печаль воцарилась в доме и решила Ульяна сходить к бабкам-ведуньям, дабы дело исправить.
   А бабки те, жили версты за две в землянке. В село не пускали их, побаивались. Однако кормили исправно, чтобы беду какую не накликать, а то хлопот потом не оберёшься. Пошла Ульяна к ним, с собою молока взяла, да хлебу - без подарков то не можно.
   Подходит она к землянке, а из неё голос старушечий: "Поставь хлеб, где стоишь и ближе не подходи!" Страшно стало Ульяне, но собралась она с силою и только хотела сказать, как снова старушечий голос произнёс: "Знаю беду твою! Дитя тебе требуется. Есть дело верное, но согласишься ли?" Ульяна как услышала, что дитя народить можно, на всё согласилась и стала слушать: "Горе твоё поправимо. Приходят к тебе с подарками, да ты от ворот поворот даёшь. Как явится человек со свиньёй - прими подарок от него и будет тебе дитя. А не сделаешь, как я говорю - так и помрёт род твой! И мужу не говори, что приходила сюда, иначе погубишь себя!" Ульяна расплакалась, в горе прибывая, да и побежала домой.
   Прошло с той поры два лета. Уже и приезжать с подарками перестали, неприступна красавица. Решила Ульяна, что соврала бабка - напугать хотела, да и забылось всё, само собой.
   Ехал, как-то раз вдоль реки, человек на коне. А Ульяна там с вёдрами, воды набирает. И так ей тяжко стало и голову напекло, что в реку ту, да упади. Соскочил человек с коня, поспешил Ульяну из воды достать. Вытащил её на берег, а та мокрая вся, он возьми да накинь на неё плащ свой, чтобы прикрыть прилипшую к груди рубаху. И сказал: "Уж жить тебе надоело? На ногах не стоишь, чуть ни утопла! Пошла вон с глаз моих, не то высеку!" Да и поехал дальше. Ульяна со страху, вёдра оставив, домой и побежала в плащ закутанная. А пока бежала-обсохла.
   Плащ в сенях бросила, в дом вошла, а дома Онуфрий, уже из города вернулся, да гостинцев привёз. И рубаху новую женки справил и пряников добыл и ластится, как кот. Ульяна только мужа увидала, сразу и страх прошёл и нахлынули чувства опосля разлуки.
   Прошло время и поняла Ульяна, что дитя народится у них с Онуфрием. И радость ту она с мужем разделила. Онуфрий же решил, коли дитя народится, надобно и достатку прибавить. Собрался муж с оружием и ушёл в тайгу на охоту - ценного меху добыть. Мех, что золото.
   Шло время, в селе все прознали про радость Ульянину, да через день ходить стали, кто совет дать, кто помочь, а кто просто поглазеть - вдруг брешут. И радости в ту пору на всех хватало от чуда долгожданного. Онуфрий через пять месяцев вернувшись из тайги с добычей, дела свои поправил, шкур соболиных добрую кучу сработал. И стали они хозяйством обрастать - то кур купят, то свиней. Приторговывают яйцом с соседями. Всё так, как будто жизнь налаживается. И народился у них сынишка - здоровьем крепок. Смастерил муж колыбель, игрушек нарезных, да свистулек сварганил. Лежит дитя в колыбели да спит преспокойно.
   Вечером поздно, как-то вздумалось Ульяне рассказать мужу, про то что она к бабкам-ведуньям хаживала, как помощи просила, чтобы дитя народить. Онуфрий послушал жену, назвал глупой бабой, да спать лёг на печи. А женка подумала: "А может и впрямь глупая" и тоже с мужем спать улеглась.
   Утром же случилось следующее: проснулась Ульяна от того, что стол перевернул кто-то и шастает, а шаги словно копытом по полу стучат. Да и дверь открыта, а на дворе зима. Слезла с печи и видит, как свинья, что Онуфрий купил, из колыбели дитя вытащила и ест его. Закричала Ульяна, что сил было. Муж вскочил и со злобы великой бить стал свинью всем, что под руку подвернётся. Выбежала свинья во двор, а Онуфрий за ней - кричит, убить клянётся. Народ из домов повыскакивал, разузнать что случилось. Поймали рассвирепевшего мужика, а он им говорит, что свинья ребёнка погубила. Люди "добрые", люди наблюдательные тут же меж собою разговор учинили, что Ульянка к бабкам хаживала и тем беду накликала. Онуфрий, как услыхал сие, тут же решился жену погубить.
   А Ульяна, в горе великом пребывая, отперла сундук, да достала старый плащ, чтобы дитя своего в него завернуть. Тут глядь, а на плаще нитками чёрными свинья вышита, сразу и не заприметить. Совсем худо стало Ульяне. Поняла она, что сама своё счастье и погубила. Выбежала она на улицу, в одной рубахе, а на неё муж уже бежит, а в руках топор. Побежала она к реке и мужу своему кричала: "Не дам я тебе греха на душу взять, любимый Онуфрий мой! Сама повинна в смерти дитаньки нашего, сама и расплачусь за горе сие!"
   Ульяна бежала шипче мужа, не догнать ему было. Подбежав к берегу увидел Онуфрий, как женка его в прорубь кинулась и больше не видел её.
  
  
  Ты же бабка съела!
   Помер в деревне дед. Жена его - женщина бедная, срезала с трупа всё мясо, да так срезала, что одни кости остались. Только голову не тронула. Одела старуха останки мужнины в чистое бельё и кликнула соседей. Те же, видя какое горе случилось, пособили с гробом, могилку выкопали, обещали в остальном помочь.
   Остался покойник на ночь в доме, старуха за ним смотрит. Дедовское мясо сложила она в большой котёл и поставила на огонь вариться, как-никак поминки надо чем-то справить. Сидит бабка рядом с мертвецом, вода в котле кипит. И так её запах варёного мяса приманил, что решила она попробовать кусочек. Достала, отрезала и съела. Тут то сказалось, что цельный день во рту и крошки не было. Раз кусок съела, второй, третий, в итоге один бульон в котле и остался. Опьяневшая от насыщения старуха села на стул и тут же уснула.
   Открывает она глаза, смотрит на деда и говорит:
   - Что же ты такой худой, муженёк?
   Тут дед встал из гроба, схватил жену за шею и заревел:
   - Так ты же бабка съела!
   Наутро явились соседи, окромя деда ещё и бабку мёртвой нашли.
  
  
  Натальина дорога.
   Тяжела доля крестьянская. Рождается человек в поле, растёт в поле, взрослеет. Любит среди колышимых ветром колосьев, живёт и умирает. Уходит в землю, растворяется в ней, а позже и имя его пропадает в вечности. И поди узнай был он на свете этом или нет.
   Но не всем уготована сия участь. Встречаются и такие люди, память о которых живёт десятками, сотнями лет. Часто забывают сами минувшие события, а имя помнят.
   Никто не скажет, как давно жила в деревне девушка по имени Наталья. Никто не знает, как выглядела она, как одевалась, какого цвета были её волосы и глаза. Не найти и могилы. Холмика поросшего сорной травой и того нет. Но каждый знает историю этой крестьянки.
   Не выделялась Наталья, среди своих одногодков, особым складом судьбы. Росла в девичестве до семнадцати лет, замуж её взял крестьянин Иван, не беднее и не богаче её. С мужем жили дружно, вместе работали, вместе коротали вечера. По праздникам ходили в гости.
   Годы шли. Каждую осень, после сбора урожая, грузили Иван с Натальей телегу овощами и ехали в город по единственному пути, продавать нехитрый товар. Дорога та шла вдоль реки, многажды петляя вокруг холмов и непролазных лесов. С собой брали ружья, бывало отбивались от волков, отпугивали бродящих медведей. Отправившись рано утром, только к вечеру пребывали путники в город измотанные долгим путём. Ночевали под телегой. К полдню распродавали товар, закупали нужную снасть и отправлялись домой. Успевали вернуться до заката, почти пустую телегу лошадь тащила охотнее.
   На седьмой год замужества, судьба дала супругам надежду на то, что род их не прервётся. Всю весну и лето проработала Наталья с мужем в поле, а осенью готовилась родить. Поехал, на сей раз, Иван в город один, жена осталась дома. Минул день, второй, третий, а Иван не возвращается. Спрашивала Наталья у мужиков, ехавших из города, не видели ли они мужа. Но все, как один, отвечали, что не видали ни в городе, ни в пути. Лишь через неделю выловили местные рыбаки из реки распухшее тело Ивана. Голова была разбита. Позже говаривали, что дескать видели в городе, на рынке Иванову лошадь, некто продавал её. Однако домыслами, да слухами мужа не вернуть. Похоронила Наталья Ивана и в следующий же день, от горя и переживаний разродилась. Появилась на свет девочка, Наталья назвала её Марфа. Но родилась Марфа слабенькой, болезной.
   В одну из ночей разбудил Наталью детский плач. У девочки был жар. Обтёрла Наталья Марфу - не помогло. Побежала она к знахарке местной, та принялась окуривать ребёнка травами, омывать настоями, читать заклинания. Всё без толку. Кричит ребёнок, мучается. Только показалось за горизонтом солнце, отправили всадника с заводной лошадью в город, срочно везти врача. Прибыл доктор в деревню к вечеру, да уже поздно было.
   Схоронили Марфу рядом с отцом. Только одна мысль пульсировала в голове Натальи: "Зачем жить то теперь?"
   Пролежав дома несколько дней, решила Наталья забраться на гору рядом с деревней и броситься с неё. Вскарабкалась она на вершину, посмотрела на восходящее солнце, обернулась и увидела в нескольких верстах от себя город. Тот город, в который с Иваном по несколько часов ехали, город из которого врач не успел прибыть. "Близко совсем ведь! Всего-то надо гору эту убрать!" - подумала Наталья. Не стала она бросаться с горы, словно новый смысл ворвался в её жизнь.
   Спустившись, она забежала в дом, схватила лопату, топор, сгребла съестного и побежала обратно. Оказавшись снова на вершине, она изо всех сил несколько раз ударила топором по рыхлому песчанику. Наколов мелких камешков и песчаной пыли, Наталья лопатой раскидала их по сторонам. Она продолжала колоть, рубить. Всё её существо сейчас боролось с ненавистной горой.
   Прошло двадцать лет. Наталья умерла так и не победив гору. Местные отговаривали женщину, некоторые пытались помочь ей, но она неистово, в одиночестве боролась с исполином. Теперь гора до середины разделена на две вершины и если не знать легенды, то можно принять это явление за чудачества природы, но местные помнят и называют это творение Натальина дорога.
  
  
  Искра.
   Ранним, морозным утром в деревню вошёл человек. Тяжёлый тулуп и валенки, явно большие по размеру, стесняли движения. Вкупе с лохматой шапкой-треухом, незнакомец походил на косолапого медведя с трудом передвигавшего задние лапы. За плечами висел походный мешок, из руки в руку кочевал чемодан с неудобной ручкой. Идя по улице, незнакомец обращался к каждому встречному:
   - Здравствуйте! Где изба старосты?
   Человек, отродясь невиданный в деревне, ввергал в замешательство. Всякий теряясь то ли поклониться, то ли снять шапку, растерянно говорил: "Туда!", указывая рукой направление.
   Добравшись до нужного дома, незнакомец постучал в окно, по ту сторону стекла показалось лицо с густой белой бородой. Немного погодя дверь в жилище отварилась, хрипящий тихий голос пригласил войти.
   - Ты никак учительствовать? - спросил хозяин вошедшего "медведя".
   - Да, именно так!
   Вытерев очки, незнакомец разглядел перед собой невысокого старика. Ссутуленная спина и огромные, жилистые кисти рук, покрытые узорами вен, выдавали в нём изрядно натрудившегося за свою жизнь человека.
   - Документ имеется?
   Учитель протянул старосте бумагу. Тот по слогам прочёл:
   - Пётр Андреевич Шере... - дальше чернила были размазаны.
   - Шересков. - неуверенно сказал Пётр.
   - Ну будь здоров, Пётр Андреевич Шересков! - улыбнувшись произнёс старик и вернул документ. - Меня Семёном величать. Сын я Егоров.
   - Рад встречи Семён Егорович!
   Знакомство скрепилось крепким рукопожатием.
   Приехал Шересков учить детей по запросу самих жителей. На то староста, посовещавшись с мужиками, отправил в город обращение, чтобы прислали им грамотного педагога, да желательно холостого, мол женят его и за сим к деревне он прирастёт. Через полгода пришёл ответ, педагог будет, но полностью на обеспечении деревенских, включая чернила, учебники и остальной необходимый инвентарь. Делать нечего, решили что всем миром одного прокормят, да и к тому же дело нужное. Выслали в город ответ с согласием. И вот ещё через полгода прибыл Пётр Андреевич. Поселили Петра в доме бабки Пелагеи - местной долгожительницы. Не было у неё ни детей, ни внуков, а мужа так и подавно - схоронила уже как лет тридцать, потому и решили, что учитель старухе в помощь будет.
   Бойкая оказалась бабка. На месте сидеть не могла. Тут метёт, там трёт, тут же кашу варит. Нет-нет да с расспросом к постояльцу: "Есть ли жена?", "А дети имеются?", "Чего в такую глухомань забрался?". Любила она пошутить в разговоре про свой возраст:
   - Мне, милок, всего-то пять годков, да ещё сто лет! - после чего хохотала беззубым ртом. - Годки растут, а лета на месте стоят!
  Проводить занятия Шерескову поручили там же, где он обосновался - в доме Пелагеи.
   На первый урок стеклись десятки зевак. Помимо самих учеников, в дом завалились пятеро матерей, солнечный свет загородили многие головы, пялившиеся с улицы в окна. Пётр Андреевич насилу вытолкал четырёх мамаш, но одна наотрез отказалась уходить. Женщина тыкала пальцем в мальчишку и говорила:
   - Сын мой - Яша! Вы с ним в жизнь не справитесь! На уши всех подымет! Дозвольте остаться?
   - Вас, как зовут? - спросил Пётр.
   - Мария Поликарповна. - ответила женщина.
   - Хорошо. Сядьте там. - он указал на скамейку в самом углу дома, где вязала Пелагея.
   Пятнадцать разновозрастных учеников рассаживались по местам. Рядом с семилетними мальчишками соседствовали парни с прорезывающейся растительностью на лице.
   - Меня зовут Пётр Андреевич. - представился Шересков детям.
   Поочерёдно он стал обращаться к ученикам, как кого зовут, знают ли счёт и умеют ли читать. Пришёл черёд сына Марии.
   - Яша, тебе сколько лет?
   - Десять. - твёрдо ответил мальчик.
   - Буквы знаешь? Считать умеешь?
   - Только до пяти считать умею. Меня батяня ровно пять разов по заднице стегает, когда я наворочу чего.
   Мальчишки загалдели, зазвенел чей-то смех.
   - Ах ты стервец! - строго сказала мать мальчика. - Я те устрою!
   - Тихо! - строго сказал Пётр Андреевич. - Прекратить балаган!
   Все притихли.
   Опросив оставшихся, Пётр понял, что дети скудно знают счёт, а читать не умеют вовсе. Он выволок на центр комнаты учительскую доску на ножках и принялся выводить буквы.
   - Это буква "А". - произнёс Шересков, ученики хором повторили. - Эта "Б". - снова вместе прозвучали пятнадцать голосов. Таким же образом, Пётр Андреевич записал весь алфавит. Проделав этот нехитрый приём несколько раз подряд, Шересков спросил каждого, какие буквы тот запомнил. На этом первый трудовой день деревенского учителя был закончен.
   Следующим утром Яшу снова привела мать, и села на той же скамейке.
   - Мария Поликарповна - обратился к ней Пётр. - Я думаю вам ни к чему караулить сына. Вчера я не заметил ничего, что выдало бы в нём непослушного сорванца.
   Молодая женщина, взглянула на учителя. Её красивое, как показалось Петру, лицо было припухшим, словно она прорыдала всю ночь. Глаза были полны усталости.
   - Ой, будет вам. Это он при мне носу не высунул. - ответила Мария.
   - Я вас понял. - Шересков не стал настаивать. Он удалился в отгороженный занавеской угол, где стояла его кровать.
   "Не мешает же она, в конце концов!" - подумал учитель, вытаскивая доску.
   После занятий, Пётр Андреевич попросил оставить Яшу с ним, аргументировав это тем, что хочет посмотреть, как он ведёт себя без матери. Женщина нехотя согласилась. Шересков пообещал лично привести мальчика домой.
   На удивление Петра, ожидавшегося непослушания не случилось. После захода солнца они оделись и пошли в сторону дома Яши.
   - Часто тебя отец бьёт? - спросил Пётр.
   - Почитай каждый день. - спокойно ответил ребёнок.
   Шересков на мгновение опешил. Та лёгкость, с которой мальчик ответил, выдавала жуткую обыденность этого наказания в жизни мальчика.
   - И что ты думаешь об этом?
   - Я мал ещё. За нас всех батяня мой думает. Получил значит было за что.
   - Ясно. А мать как? Не бьёт?
   - Мать? Маманя моя меня пальцем не трогает. Песни мне поёт перед сном, да сказки рассказывает. Давеча такую страшную рассказала, про псовую шкуру, что сестрёнка всю ночь вздрагивала.
   - А сестре сколько лет?
   - Пять! - Яша с гордостью вытянул руку и растопырил пальцы, показывая что у него их ровно столько, до скольких он умеет считать.
   - Мать её с отцом оставляет? Так получается? - спросил Шересков.
   - Маманя её к соседям... - мальчик осёкся, словно заговорил о чём-то запретном. Он спрятал руку в карман и опустил голову. Воцарилось непродолжительное молчание.
   - Отец только тебя бьёт? - прервал тишину Шересков.
   - Нет. - нехотя ответил Яша, продолжая смотреть под ноги. - Маманю бьёт. - добавил он. - Она потому и сидит в школе, боится...
   Мальчик не успел договорить. Им на встречу вышла Мария. Рядом, закутанная в шерстяной платок, держа мать за руку, шла маленькая девочка.
   - Спасибо, что довели, Пётр Андреевич. - сдавленным голосом поблагодарила женщина и поклонилась.
   - До свидания! - сказал Яша.
   - Не опаздывайте завтра. - ответил Шересков. Он развернулся, сделал несколько шагов, но остановившись посмотрел через плечо. Мария Поликарповна вела детей в сторону дома, что-то говоря сыну.
   Шли своим чередом дни, Шересков вёл уроки. Ученики вникали в науку. На одном из занятий Пётр Андреевич решил разнообразить круг изучаемых предметов и показал детям карту Европы - единственная карта, которая у него оказалась.
   - Эка штука! - удивлённо воскликнула бабка Пелагея. - Сколь лет живу, а того в жизнь не видала! Как говоришь называется? Карта?
   Дети с изумлением смотрели на диковинную вещь, как вдруг один из мальчишек с улыбкой произнёс:
   - Смотри, братушки! Сапог, как у старосты Семёна! - дети не сговариваясь засмеялись, но мгновенно прекратили, не желая сорвать урока.
   - А где тут наша деревушка? - спросил Яша.
   - Здесь её нет.
   - А зачем нам тогда она нужна? К чему нам этот сапог приладить?
   Мальчишки с ожиданием смотрели на Шерескова, вопрос интересовал всех. Пётр Андреевич немного помолчав ответил.
   - Мир, ребята, не заканчивается вашей деревней, он гораздо шире и гораздо разнообразнее. Всё в нём взаимосвязано. Этот сапог и на нас повлиял. Вот вы все знаете, что есть царь? - дети закивали. - Так вот само слово происходит от слова Кесарь, а то от слова Цезарь. Так вот этот самый Цезарь Гай Юлий жил именно здесь. - Пётр указал на Апеннинский полуостров.
   Мальчишки раскрыв рты внимали доселе неслыханное. Шересков продолжал.
   - Современником Цезаря был такой человек, как Спартак. Под его руководством многие тысячи рабов восстали против угнетения. Напуганная римская знать, кроваво подавила восстание, а ведь люди просто хотели чувствовать себя людьми, быть свободными. - в это мгновение Пётр Андреевич, словно загорелся изнутри пламенем, в его глазах заблестели искры. С мастерством античного оратора он продолжал говорить. - Вы, молодые мальчишки даже не подозреваете, как богат мир, как обширен он. Если бы люди изучали культуры других народов, если только представили бы себя на месте угнетённых, то они никогда не подняли бы руку на человека. Барин бы не бил крестьянина, рабочий не посылал шестилетнего отпрыска работать на завод. Тогда мужчина бы не бил женщину, и непослушного сына. Он принимал бы их ровней, не средством наживы, а как сестру или брата. Богатый делился бы с бедным, хозяин фабрики не высасывал соки из труженика двенадцатичасовым рабочим днём. - в горле Петра пересохло, он черпнул ковшом воды из ведра и осушил посудину. - Вы думаете долог тот час, когда придёт это время взаимопонимания? Я вам говорю, что нет! Сейчас я вкладываю знания в вас, завтра вы образуете своих детей, а послезавтра весь мир поймёт, что все конфликты, все войны только от незнания, от темноты, от предрассудков! Только образованность каждого спасёт наш мир!
   Шересков сел на лавку, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Очки запотели словно Пётр только что зашёл с мороза. Он взглянул на учеников, в их глазах читалось смятение, непонимание. Бабка Пелагея и Мария прижали руки к груди.
   - Можете идти. - спокойно сказал Шересков.
   Дети, не произнеся ни слова, оделись и вышли из дома. Мария последовала за мальчишками, прижимая сына к себе. Бабка Пелагея достала из печи котелок с кашей, поставила на стол и жестом пригласила Петра. Кусок не лез Шерескову в горло, он подпёр голову руками, и неприметная слеза скатилась по его щеке.
   В выходной день в дом Пелагеи пришёл староста.
   - Доброго денёчка, хозяйка! - приветствовал он старуху. - Доброго денёчка, Пётр Андреевич!
   Пелагея усадила Семёна Егоровича за стол.
   - Благодарствую! Нет времени. Помощь твоя нужна, Пётр Андреевич! Пойдём со мной.
   Шересков оделся, ушёл с Семёном.
   - Разговор у меня к тебе, Пётр! Приходили ко мне нынче бабы наши, коих детей ты учишь! Рассказывали, что непонятную науку ты толковать стал.
   - Чего же не понятного? - удивился Шересков.
   - Я тебе так скажу. Учение дело хорошее, полезное, только в неокрепшие головы не надо этой философии втолковывать. Мы тут по-своему живём, своим укладом. Взялся показывать буквы, да цифры, вот и продолжай, а в пустое ведро булыжники не бросай - один грохот выйдет, а хуже и продырявишь острой каменюкой!
   - Что же по-вашему, выходит во мраке их оставить?
   - Вот ты вроде человек учёный, а дела не понимаешь! Ну втолкуешь ты им свою науку, а далее что? Жить им легче станет? Спину они меньше гнуть будут? - Семён Егорович сплюнул на снег. - Душу пожалей человеческую! Поймут, что в пропасти живут, а сделать то ничего не могут! Что они по-твоему в город поедут, учиться будут? Кто их холопов на порог то пустит? А ежели и пустят, кто их обеспечит, в счёт чьего горба? Думаешь ты нам за просто так обходишься? Послушай, меня Пётр, азам обучи молодых, а далее не суйся, не мути головы! Само образуется, когда время придёт, сами поймут, как им быть! - они остановились, староста пожал руку собеседнику, посмотрел ему в глаза и шёпотом добавил: - Не гневи народ, Пётр! Как товарищ тебе говорю. Не время!
   Шересков не внял уговорам старосты, но стал действовать точечно, на каждого ученика отдельно. Вёл с ними беседы, рассказывал что все беды от невежества, что если бы народ был образован, то не допустил бы к власти негодяев. Некоторые упоенно слушали, некоторые из последних сил держались, чтобы не зевнуть. Но ярче всех реагировал Яша, рассказы Петра Андреевича запускали в детской голове шестерни выдававшие один за одним вопросы:
   - А как узнать, что новый правитель будет лучше старого? А если каждый станет образованней, то не станет ли он учёность свою применять лишь во благо себе? Как быть если кто-то учиться не захочет? И почему народ в неведении живёт? Почему мир устроен именно так? Откуда у барина богатство, если он только командует, а жилы рвут другие? Почему сильный слабого бьёт? За что солдаты грудь штыкам подставляют, если выгоды от сего никакой нет, ума то много не надо, чтобы жить хотеть?
   Десятки вопросов сыпались на Шерескова и на все он отвечал в духе:
   - Всё от необразованности! Образованный человек, с широкими взглядами всегда будет честен и справедлив.
   Яша сомневался, но с учителем не спорил. Он понимал лишь одно, что о мире он практически ничего не знает. Вечерами, бродя с матерью по улице он рассказывал, о чём говорил Пётр Андреевич. Мария, после лекции о Спартаке, испугалась и на занятия ходить перестала невзирая на рукоприкладство мужа. С настороженностью она слушала истории сына. Многое было непонятным, но общий характер разговоров заставил её пойти к старосте. Семён Егорович решил, что другого выхода нет, кроме как срочно заменить учителя, дальше так продолжаться не могло. Он составил письмо с просьбой прислать вместо Петра Андреевича Шерескова другого педагога, аргументировав это тем, что последний ходит по замужним бабам, портит девок. Проступок неподсудный, но вполне достаточный для отзыва.
   Ответ, на удивление Семёна Егоровича, пришёл через неделю. В письме указывалось, что никакого Петра Андреевича Шерескова к ним не направлялось, что учительствовать ехал Пётр Андреевич Шеремякин, но в дороге пропал. Далее следовало предписание не предпринимать никаких действий и дожидаться отряда жандармерии.
   Тяжёлой была для старосты следующая неделя. Не зная, что и думать, не имея понятия как быть, он сказался больным, никого в дом не пускал, боясь проговорится или повести себя подозрительно.
   Вечером постучали в окно. Староста, по обыкновению последних дней, подошёл и собирался посетовать на болезнь, но увидев его, потревоживший подбежал к двери и заскочил в дом.
   - Семён Егорович, отряд конных в деревню въехал. Ох не к добру это, кажись! - запыхавшись тараторил женский голос.
   - Дождались! Ох! Что будет не знаю! - ответил староста. - Веди ко мне.
   Он сел на скамейку и стал дожидаться прибывших, нервно постукивая пальцами по столу.
   В дом вошли трое. Бегло осмотрели небогатое убранство жилища, остановили взгляд на Семёне. Он встал, поклонился в пояс. Молодцеватого вида офицер, с завитыми усами, сел на скамейку.
   - Ты староста?
   - Я, Ваше благородие!
   - Ты стало быть доложил, про учителя?
   - Я, Ваше благородие!
   - Рассказывай всё по порядку! Когда он прибыл, как представился? Вёл ли среди населения запретные разговоры?
   Семён Егорович слегка вздрогнул при упоминании о запретных разговорах. "Видать не простого человека к нам занесло!" - подумал он.
   Староста поведал всё, как было. О прибытии, о документе с размазанными буквами, о учениях, которые Шересков ведёт.
   - Почему в записке сразу не указал, что имеют место запрещённые разговоры? - строго спросил офицер. - Покрываешь? На каторгу захотел, старик?
   Семён Егорович, как отчитываемый мальчишка, понурив голову молчал.
   - Оружие у него есть?
   - Того не знаю. Не хвастался он этим, Ваше благородие!
   - Ясно! Одевайся! Веди к нему.
   По натоптанной тропинке шли четверо: впереди Семён Егорович, позади офицер и два жандарма. В дом Пелагеи староста, не стучась, вошёл первым, поклонился. Его толкнули в спину, насилу удержавшись, он оказался у печи. В дверях стояли жандармы с обнажёнными саблями. Пётр Андреевич, услышав шум, вышел из своего закутка. Он смиренно сел на табуретку, поняв что пришли за ним.
   - Вы, изволили представиться, как некто Пётр Андреевич Шересков? - заговорил офицер, усевшись за стол.
   - Да я.
   - Ваши документы!
   Шересков достал бумагу, подал её допрашивавшему. Офицер ознакомился, взглянул на Петра.
   - Вам известен Пётр Андреевич Шеремякин?
   - Нет. Впервые слышу.
   - Допустим. Вы проводили с местным населением беседы на запрещённые темы? Читали им запрещённую литературу?
   - Что вы считаете запрещёнными темами?
   - Здесь вопросы задаю я! Отвечайте!
   - Не было никаких разговоров. - смотря в пол ответил Пётр.
   - Крестьяне утверждают обратное! Ну да пусть так. Вы знакомы с Летёхиным Павлом Сергеевичем?
   Петра передёрнуло. Он с испугом посмотрел на офицера, на стоявших у выхода жандармов.
   - Знакомы, я вас спрашиваю! - вновь прозвучал вопрос.
   Шересков молчал, его лицо за мгновение словно похудело, кожа стала бледной, затряслись руки.
   - Молчите? Так я сам отвечу. Вы и есть Летёхин! Не так ли? Осужденный на десять лет ссылки с запретом на чтение и переписку. Вам позволили добираться к месту отбывания наказания своим ходом. Вы же, судя по всему, воспользовались моментом, выяснили куда и зачем направляется ваш сосед, задушили несчастного и завладев его документами явились сюда, надеясь, что вас не найдут. Только фамилию спросить у Шеремякина забыли, а в документе она размыта, вот и представились Шересковым, авось пронесёт.
   - Не убивал я его. - ответил Летёхин Павел Сергеевич. - Утром я проснулся и обнаружил, что он уже мёртв. Испугался, что обвинят меня в его смерти, забрал документы, вещи и убежал. Знал куда и зачем он ехал, а про фамилию и не думал, позже обнаружил, что размыты буквы.
   - В таком случае, вы арестованы. Пятнадцать минут на сборы.
   Арестованного погрузили в организованную подводу. Сидя в телеге Летёхин видел, как собираются местные. Лошади тронулись, люди пошли следом. Одни с ужасом, другие с насмешкой, третьи с безразличием смотрели на бывшего педагога. На выезде из деревни толпа остановилась, в первый ряд выбежал Яша, снял шапку и поклонился, роняя детские слёзы. И только в его глазах Летёхин увидел искру, которую зародила бушующая от несправедливости душа учителя.
  
  
  Мироед.
   Размеренно текущий день в одночасье превратился в галдящий базар. Шутка ли! Из города, спустя пять лет отсутствия, заявился Гришка Босой. Да как заявился! С песней и присвистом, с гулом и криком вкатил он, на богато украшенной тройке, небрежно разбрасывая по сторонам поклоны узнавшим его. Сын крестьянина Авдея, ушедший в город обучаться ремеслу, обсмеянный дружками, немало удивил своим возвращением. Знали конечно, что вернётся. Ждали, что в ноги кланяться будет дабы приняли обратно в общину, а оно вон как вышло. Остановил Гришка свою тройку на майдане, а народ вокруг кучкуется, пялится на Босого, глаза трёт не веря.
   - Здрав будь, миряне! - весело крикнул Гришка выскакивая из саней.
   Собравшиеся вразнобой отвечали:
   - Будь!
   - И ты здравствуй, Григорий!
   - Мир тебе!
   - Ну что? Не ждали? Уже схоронили поди ка? - Босой засмеялся. - ну чего рты то раззявили?! Налетай на гостинцы, бери!
   Удивлённые односельчане ближе подошли к саням.
   - Да не боись, земелюшки! Я с душой для всех! Бери!
   - Ну коли для всех, тогда можно! - произнёс чей-то голос. Мужики и бабы принялись тащить добро из саней. Пряники, платки, рукавицы. Два мешка вещей были в одночасье распиханы по карманам.
   - Дом то мой стоит ещё? - спросил Григорий.
   - А то как же! Всё на месте. Ты как ушёл на обученье так всё и осталось не тронули и колышка. - ответила старуха, накидывая на плечи новый платок.
   - Славно! - ответил Босой.
   Тем же вечером собрались в Гришкином доме гости: дружки старые, соседи, да и так кто посмотреть на приезжего. До самого рассвета гудели, песни горлопанили, самогон глушили ковшами. Утром разошлись, остался у Босого дома только купецкий сын Парфён. Выпивают, закусывают, прошлые года вспоминают. Тут Парфён и спрашивает:
   - Ты Гришка, никак учёным человеком заделался? Откуда столь деньжищ на подарки? А самогону сколь выпили, а сколь закусили? Не спроста! От меня то не скрывай. Женился на богатой старухе, а она нечаянно померла?! - Парфён рассмеялся.
   - Не изменился ты. - с улыбкой ответил Босой. - Жениться мне нет интереса. А вот деньжат раздобыл по науке. Познакомился с нужными людьми, они меня и вразумили. - Григорий встал и достал из-за печи мешочек, раскрыл, показал Парфёну.
   - Это что же? Золото?
   - А то! Оно самое! - Григорий сел за стол. - Есть у меня Парфён мысля, благо время было подумать, как этот мешочек в мешок превратить, а главное придраться не к чему будет, люди сами богатство принесут!
   Он подсел ближе и зашептал на ухо:
   - Разнеси слушок, мол у меня камень есть волшебный. Вроде я пьяный похвалялся, да тебе показывал. А станут спрашивать, скажи что ничего более я не выдал.
   - А есть у тебя камень? - недоверчиво спросил Парфён.
   Гришка осмотрелся, остановил взгляд на земляном полу.
   - А то как же!? Конечно!
   Достав в сенях лопату, он принялся копать. Слежавшаяся почва нехотя поддалась. Вывернутый ком глины Гришка расшурудил руками, среди коричневых комков лежал чёрный булыжник с ярко-красной прожилкой.
   - Во! Чем тебе не волшебный камень?!
   - Ай ну тебя! Шутки всё шуткуешь!
   - Ты не спеши! Дела не знаешь, а уже брыкаешься. Камень то обычный, а вот золотишко настоящее! - Босой кивнул в сторону мешочка. - разнеси слушок, от тебя не убудет. А остальные хлопоты я на себя возьму.
   - Доля моя какая?
   - Вот это разговор! - с улыбкой ответил Гришка. - узнаю тебя Парфён!
   Следующим же днём пошла по деревне молва будто у Гришки Босого камень есть волшебный. И якобы это он ему помог добром разжиться. Односельчане меж собой посмеивались, однако каждый мыслил разузнать правда то или нет. Захаживали в гости, да как бы невзначай спрашивали:
   - Слух ходит, что чудным предметом обладаешь! Говорят, при его помощи ты своё имущество увеличил! Брешут поди?
   - Не могу я тебе врать! - кладя руку на грудь отвечал Гришка каждому. - Только тебе одному скажу, более никто знать не должен! Есть у меня волшебный камень. Умеет эта вещица золото находить, сгореть мне заживо если вру! С его помощью и живу, не бедствую.
   - Ну дела! Раз уж только мне решил тайну выдать, то покажи каменюку! - просил "единственный" кому открылся секрет.
   Гришка приглашал любопытного в хату, запирал дверь, заводил гостя в самый тёмный угол и показывал драгоценность держа её в руках.
   - И как он золото находит? - недоверчиво косясь на Гришку, спрашивал причастившийся тайны.
   - Камень этот начинает огнём гореть, как только золото рядом почувствует. Так я и провернулся. Ходил по полям, да домам старым. Тут монета, там серьга, а порой и самородки в земле находил, все руки себе ожёг.
   - Покажи, Григорий! Чудо такое грешно не показать!
   - Покажу! Только снег сойдёт, пойдём с тобой искать!
   Так представил Босой землякам источник своего достатка. И каждому пообещал по весне отправиться за золотом.
   Пришла пора пахать, да сеять. Парфён, получив наставления от Гришки, ушёл ночью зарывать несколько кусочков самородного золота у дороги, рядом со старым тополем. И сделал всё так гладко, как будто и не копался никто в земле. Наутро отправился Босой с местным хлеборобом - Харитоном Кунятым на поиски. Ходили, петляли, вдоль речки прошлись, на холм забрались: не раскаляется чудо-камень, золота не показывает. Нахмурился Гришка, брови в кучу свёл, а сам ведёт напарника к условленному месту, камень в руке держит.
   - Ай ты зараза распроклятая! - закричал Босой и отбросил ношу в сторону. - Горячий! Значит тут копать надо, у тополя.
   Принялись они рыть. Гришка с одной стороны, Харитон с другой.
   - Нашёл! - закричал Кунятый. - Два самородка нашёл!
   - Ай да красавец! Ай да свезло! Более нету? Хорошо проверил?
   - Вот только два и ни штуки больше! - самородки, размером с ноготь, лежали на ладони довольного находкой Харитона. - Давай походим вокруг! Наверняка ещё есть!
   - Эй нет! Устал я, братец! Столько отходили нынче, что ноги еле волочатся. Пойдём по домам. Только ты впереди иди, а я сзади, а то камень рядом с золотом твоим все руки мне сожжёт!
   - Эх, Гришка! Да как же так-то? - Харитон посмотрел на самородки. - Слушай! Бери золото, а мне оставь камень до утра. Чую, что немерено тут богатства должно быть! Если мало, то я ещё мешок зерна сверху добавлю! Или два! Уваж, Григорий!
   - Так и быть! - нехотя ответил Босой. - Добавь три мешка пшена и бери. Но не позднее, чем до утра! Только сперва зерно к дому моему привези.
   На том и порешили. Отнёс Харитон зерно в Гришкину хату, отдал найденные самородки и с камнем в руках побежал рыскать под тополем.
   Встал Босой с первыми петухами, только-только светать начало. Посмотрел в окно, а по улице, весь измазанный, идёт Харитон, лицо чёрное, лоб морщинистый, как кора на комле. Доковылял он до калитки, рядом с ней уселся и кричит:
   - Гришка! Гришка! Выходи!
   Григорий вышел, зевая в кулак, сказал:
   - Здорова ночевали! - и веселея добавил: - Никак хвастаться пришёл?
   - Куда там! Всю ночь бродил и рыл. Так ничего и не добыл более.
   - Даже одного кусочка не нашёл? А в том же месте перекапывал?
   - А то как же! Там в первую очередь и искал. Не свезло мне...в убытке я. Самородки у тебя - это ладно, так ведь три мешка пшена в придачу выдал. Эх...
   - Ну брат! Уговор такой был! Ничего уж не поворотишь!
   - Уговор... - встав, Харитон махнул рукой и не стал договаривать. Он вышел на дорогу и поковылял к своему дому.
   - А камень то вернуть? - окрикнул Гришка.
   - Вон у калитки. Будь он неладен!
   Вечером заглянул Парфён.
   - Ну, Гришка!? Рассказывай, как провернулось всё? Доля моя большая? - Парфён улыбаясь сел на табуретку и нарочито потирал руки. Заметил в углу три мешка с зерном. - Это прибавок? Недурно! Я, так и быть, треть возьму, более не стану.
   - Я тебе ещё кое-чего добавлю. - сказал Гришка. - Только унести смоги!
   Босой в два шага приблизился к дружку и принялся бить его кулаками. Опешивший от внезапной добавки Парфён рухнул на пол. Гришка схватил освободившуюся табуретку и стал охаживать лежащего.
   - Вот тебе, собака, добавка! Где ещё два самородка, хапуга поганая? Себе прибрал? - табуретка разлетелась на куски. - Запомни Парфён, если станешь хитрить, я тебя псам скормлю, они тебе горло вырвут, поганец.
   Получив свою долю, охая и ахая, Парфён отправился домой отлёживаться. Тогда-то и затаил он обиду на Гришку. Поклялся отомстить ему, но раскрывать их совместный замысел не стал, больно хотелось разжиться на Гришкиной придумке.
   Харитон, расстроенный неудачей, взял бутыль самогонки и отправился по соседям рассказывать о приключившемся с ним. Громко хохотали мужики, тихонько смеялись бабы. "Опростоволосился бедолага. И куш не сохранил и своего добра отвалил!" - говорили ему. Однако, несколько последующих дней ходили к Гришке односельчане и просили камень. По пять мешков зерна брал он с мужика, а кто побогаче с того и по шесть.
   - Мил ты мне, соседушка! - говаривал Гришка каждому приходившему. - Бери камень на сегодня и на завтра. Уж за такой срок точно найдёшь золотишко.
   И так тянулись день за днём, а камень никак не раскалялся, не хотел обжигать жаждущую руку.
   Минули две недели. Мужики, вместо того чтобы в поле работать, рыскали по окрестностям надеясь озолотиться, но всё было тщетно. Делать нечего! Взялись они всем миром, вспахали, а сеять то и нечего. Только на прокорм осталось зерно, всё стащили Босому за чудо-камень. Кинулись миряне к нему.
   - Григорий! Родненький! Сглупили мы давеча, всё зерно тебе снесли, на смерть голодную обрекли себя! Не дай сгинуть!
   Тут-то Григорий разошёлся по-настоящему.
   - Да разве могу я земляков своих со свету сжить?! Да где такое видано! Помогу братушки, помогу. Только нельзя же за так отдать зерно, сам то я тоже со свету сгинуть не хочу. Давайте, односельчане, так поступим: берите сколь надо, а по осени, сверх взятого, вернёте ещё столько же.
   Приуныли мужички, заплакали бабы, но делать нечего. Взяли у Григория зерно, засеяли поле и стали ждать урожай.
   Во время сенокоса созвал к себе Григорий Харитона и ещё нескольких мужиков. Говорит:
   - Земляки, знаю что недовольны вы раскладом дела. Ещё урожай не собран, а уже отдать надо. Могу пособить с этим справиться. - мужики внимательно слушали. Босой нарочно замолчал, посмотрел на лица слушающих.
   - Не томи Григорий! Выкладывай! - сказал Харитон.
   - Думается мне такое дело. Хочу коровёнок завести, голов эдак шесть. Масло бить буду. Да только на такое стадо своими руками не накосишь, руки в кровь сотрёшь, а один не управишься. Вот я и думаю: зерно, сверх взятого, можете не отдавать, себе оставьте, но взамен прошу сена с ваших делянок. - Гришка опять замолчал.
   Мужики переглянулись. Некоторые заметно повеселели.
   - Толково предлагаешь, Гришка! - с улыбкой сказал Харитон.
   Босой посмотрел на говорящего. Сморщил лоб, сдвинул брови и кашлянул, не сводя своих глас.
   - Григорий Авдеевич. - испугавшись поправился Харитон. Босой кивнул и продолжил:
   - По половине делянки с каждого! Зерно дороже, так что ещё дёшево обошлось вам. К началу дождей чтоб всё у меня уже было, гнильё совать даже не думайте!
   - Согласны мы, Григорий Авдеевич. - хором ответили мужики и поклонились. Гришка расплылся в довольной улыбке.
   - Ступайте. - небрежно бросил он.
   За лето оброс Гришка Босой жирком. Вызвал из города мастеров, те застелили крышу железом, справили новые окованные ворота, украсили дом резьбой, переложили печь, выстроили ему большой амбар. Впервые увидел Гришка в своём доме деревянный пол вместо земляного. Огромный сеновал появился во дворе, в стайке жуя свежее сено мычали коровы. Жена Харитона - Анна с другими женщинами работала у Босого.
   - Ой, бабоньки! Сведёт он нас в землю, Гришка проклятый! - начинали между собой разговор работницы. - А всё муженёк! Нет чтобы в поле за плуг встать, он с каменюкой носился! Вот и доносился!
   - Мой лучше, что ли!? - гневно поддакивала другая. - Сено со своей делянки, своей же корове даю, да только и сено, и корова всё теперь Гришкино, за долг отдано. А меня то в работницы взял, дескать облагодетельствовал - дал кусок хлеба, Мироед проклятый! Чтоб ему сгореть!
   - А ты не под коровой надрывайся, а под Гришкой! Может и не только хлеба даст, но и маслица намажет! - ехидно подшучивала жена Харитона, унося два ведра парного молока. И почти выйдя, добавила: - Только прежде и маслице сама взобьешь. - Стайка наполнилась женским смехом. Шутка ненадолго развеселила женщин, после чего они хмуро возобновили работу.
   Подошло время жатвы. Едут телеги, везут на них мужички мешки: половину себе, половину Гришке. Забита его житница по самые двери.
   Вечером собрал Григорий друзей: Даниила Костлявого с братом Кириллом, Мишку Оглоблю и Парфёна. Сидят за столом, выпивают за окончание сбора урожая.
   - Эка ты крутнулся Григорий! - сказал Даниил. - За одно лето разбогател, барином стал!
   - Оно верно. Стал! - довольно ответил Босой. - Всё в дом несу! Это олухи всякие, по типу Харитошки Кунятого, из дому тащат. Нет у них смекалки хозяйской!
   - Верно говоришь! - поддакнули гости.
   Солнце давно скрылось, в небе появился месяц, замигали звёзды. В дом вошла жена Харитона.
   - Управилась я. - уставшим голосом сказала молодая женщина. - Коровы накормлены, кони почищены. Пойду.
   - Ступай! - ответил Гришка. - На дойку не проспи!
   Анна вышла из дома.
   - А у Харитона жинка красивая! - заплетающимся языком выговорил Парфён, уронив стакан из ослабших рук.
   - У такой и подержаться есть за что! - улыбнувшись добавил Гришка.
   Раскатистым смехом загрохотали четыре мужские глотки. Даниил с братом посмотрели на Григория, тот на Мишку Оглоблю и без слов сговорившись вышли в двери. Парфён пьяный уснул за столом. Проснулся он от охрипшего женского плача. Открыл глаза. На скамейке сидела Анна пытаясь застегнуть порванную рубаху, растрёпанные волосы прилипли к заплаканному лицу. Рядом улыбаясь сидели Гришка и его трое гостей.
   - Мужу скажешь - оторву голову и ему и тебе! - с перепоя расслышал Парфён чей-то голос.
   Тут до него дошло, что свершили его дружки.
   - Вы что натворили? - с трудом поднимаясь крикнул он. - Вы каких дел учудили!
   - Спи, синька! Ты видел что? Сопел, как суслик! - ответил Гришка. - Упала она, поранилась, оборвалась. Верно я говорю, Анна?
   Испуганная женщина закивала головой.
   - Ну пойду я? - осипло спросила она.
   - Ступай, ступай! - ответил Босой и со смешком добавил: - Смотри больше не падай на спину!
   Дружки расхохотались. Анна выбежала из двери, руками закрыв лицо.
   - Она же мужу расскажет, Гришка! Вы с ума выжили? - сказал приходя в себя Парфён.
   - Не скажет! А если дознается Харитон, то не жить им. - спокойно произнёс Григорий.
   - Нельзя так! Нельзя! - Парфён выкарабкался из-за стола и шагнул к дверям.
   - Ты куда энто? - засуетились дружки
   - К Харитону! - твёрдо ответил Парфён.
   Не говоря ни слова, Мишка Оглобля схватил уходящего за шиворот и с маху треснул по голове. Остальные подскочили с мест и принялись бить оглушённого. Били долго, да так что Парфён кровью закашлял.
   - Хватай его, братушки! - приказал Гришка. - Хочет к Харитошке? Так мы его отнесём!
   Дотащили они избитого до Харитоновой хаты. Бросили у калитки и кричат:
   - Кунятый! Выходи скорее!
   Тот выбежал. Глаза красные, волосы на голове дыбом. "Видать жена пришла, да не говорит с чего такая вернулась." - подумал Гришка.
   - Вот супостата приволокли. Суди его Харитон! Он нынче жинку твою снасильничал.
   Харитон глянул на избитого, валяющегося Парфёна, обернулся, взглянул на сарай во дворе и с жутким стоном упал на колени. Заколотил Кунятый кулаками по земле, слёзы смешавшись с пылью измазали ему всё лицо.
   - Повесилась моя душенька! - сквозь вопли и плач выдавил Харитон. - Ещё остыть не успела... в сарае...
   Гришка и дружки кинулись во двор. В невысоком строении, на перекинутой через потолочную балку верёвке, висела Анна.
   Пришла зима. Снег скрыл грязь дорог и зелень полей, лёд покрыл реку. По улице день за днём от одной хаты к другой слонялся Харитон.
   - Аннушку не видали? - спрашивал он. - Не проходила? Обещалась затемно прийти, а вчера так и не явилась.
   - Не было её, Харитоша! Не было. Ты милок ступай домой. Холодно. - тихо отвечали ему. А про себя думали: - Бедолага! Ума лишился! Ох не приведи!
   Дойдя до окраины деревни, Харитон заходил на кладбище. Бродил между могил пока не натыкался на холмик, под которым лежала Анна.
   - Ну что ты долго так? - спрашивал он у могилы. - Выбирайся давай.
   Молча просидев у последнего пристанища жены до заката, Харитон вставал, отправлялся домой и каждому встречному радостно говорил:
   - Нашёл.
   Парфён, после произошедшего с женой Харитона, ни ногой больше не ступал в Гришкин дом и всячески сторонился бывших дружков. "Убить надо его! Всех их четвертовать, как собак бешенных прирезать! Меня два раза избил, что кости еле собрал! Дружочек..." - думал Парфён и тут же его начинало трясти от мысли, как легко они обвинили его в содеянном. Потом он вспоминал про Харитона и радовался, что мужик спятил, иначе не жить бы ему сейчас. Стал Парфён хаживать по соседям и как бы невзначай заводил разговор о Гришке.
   - Погубит он всех. Подомнёт под себя и съест не подавившись, даже косточек не выплюнув.
   - Мироедствует Гришка, это верно! - с досадным вздохом отвечали Парфёну. - Но живём же. Вроде помирать не собираемся. Да и сами виноваты к тому же. - как бы извиняясь добавлял собеседник, а сам про себя думал: "Тебе выложи, что накипело - со свету сведёте!"
   - А мельницу он строит нынче? Вашими же руками строит! Думаешь даром он станет зерно молотить? Мука станет, что золото! - Парфён начинал кричать, злоба за принесённую дружками обиду, сталью сдавливала сердце. Но слова Парфён подбирал такие, чтобы задели душу слушающего. - Всю осень ходил Гришка вопрошал за мельницу! Продайте, продайте! Выкупить обещался за приличные деньги, а как отказали несколько разов, мельница вдруг сгорела! Это что случайность что ли? А сеять что будете? Зерна аккурат до оттепели! В ножки кланяться пойдёте? А когда всё у вас отнимет, станете детей ему в наём сдавать? Уууу, бараны вы и овцы! Противно с такими за столом сидеть!
   - Вот и не сиди! Проваливай! - отвечали ему. - Чего баламутишь? Уходи пока не выставили!
   Парфён с досадой хлопал калиткой и бубня под нос шёл домой.
   - Не верят мне. Боятся...
   Солнечным днём мужики топорами расширяли на реке прорубь, рядом с горки каталась ребятня. Ярко-голубое небо пьянило, наполняло силой словно вот-вот придёт весна. Но до неё было ещё далеко. Дым из печных труб чёрными столбами поднимался в верх, обещая скорые морозы. Парфён бродил вдоль застывшего берега, с удовольствием чихая от яркого солнца.
   - Не бей! - послышался приближающийся крик. - Я не для себя! Для жены!
   Голос был Кунятого. Парфён поднялся по склону берега. К реке нёсся Харитон, в руках его была курица, которой он отмахивался от Гришки, тот норовил ударить его вилами как дубиной. Они пробегали мимо ребятни, Харитон упал, Гришка запнулся об него и не удержавшись, падая воткнул вилы в катящегося парнишку. Мужики видевшие произошедшее кинулись к горке. Гришка ударил, несколько раз, Харитона в лицо, отнял курицу и только теперь понял, что произошло.
   - Убили! - раздались мужские голоса вперемешку с детскими криками.
   Босой растолкал образовавшийся круг, подошёл к телу и вытащил вилы. Несколько пар глаз с нескрываемой яростью смотрели на убийцу.
   - Чего пялитесь?! - твёрдо спросил Гришка. - Что я его нарочно пропорол по-вашему?
   Один из мужиков сделал шаг вперёд и было замахнулся топором.
   - Цыц поганец! - рявкнул Григорий и наставил на смельчака вилы. - Следом хочешь?! - он кивнул на лежащее у ног тело.
   Все молчали, только дети шмыгали носами, те что помладше тихо плакали. Гришка вышел из круга и направился домой. К мёртвому парнишке подошёл Харитон. Вытерев разбитое лицо шапкой, он поднял убитого на руки и двинулся в сторону кладбища, тихо шепча:
   - Пойдём милок к моей Аннушке, сынком будешь.
   Тем же днём Парфён пошёл по домам, науськивая баб против детоубийцы.
   - Всех вас в могилу сведёт! Парнишку то из развлечения вилами заколол! Не верь мужикам, они Гришку боятся вот и придумали, что случайность получилась! Попомни моё слово, весна придёт и будет детей твоих отстреливать, как воробьёв! А ещё секретом тебе скажу, что Гришка пока в городе жил, человечиной питался. У них там в этих городах постоянно жрать нечего, вот и едят детей, да стариков! Задавить его надо!
   Женщины, обезумевшие от рассказов Парфёна, к ночи собрались ватагой и пошли к дому Гришки, вооружившись косами, вилами и топорами. Несколько мужиков следовали с ними.
   Босой с дружками, в очередной раз веселился: распивал самогон, плясал, горлопанил песни, щупал за всякое блудливых девок. Внезапно в окно влетело полено, стекло разбилось в дребезги.
   - Выходи мироед! Судить тебя будем! - кричали бабы!
   Гришка вышел к толпе. Братья Костлявые и Мишка Оглобля встали на крыльце и наблюдали за происходящим.
   - Чего орёте?! - строго крикнул хозяин. - Чего надо?
   В разнобой заголосили:
   - Довёл нас, что сил нет!
   - Детоубивец проклятый!
   - Кровь тебе пустить пришли!
   Гришка осмотрел толпу, заметил кучку мужиков, молча стоявших в стороне.
   - Эй! Земляки! Вы, смотрю, своих баб к месту приструнить не можете? Совсем от рук они у вас отбились! Или у вас мужик - не мужик? Для красоты? - Босой ухмыльнулся. Ему не отвечали, смотрели под ноги.
   - А вы, бабы, чего всполошились? Пришиб я парнишку и что уж с того?! Нарочно я это? Нет! - он подошёл к ближайшей женщине, выхватил у неё вилы, бросил их под ноги и гневно закричал: - Не вы меня родили и не вам меня судить! - он сплюнул на снег. - Вы лодыри и мужья ваши - лодыри! - продолжал кричать Босой, бешено смотря красными глазами на отшатнувшуюся толпу. - Я за вас душу рву себе! Боюсь, как бы односельчане мои не сгинули! То зерна подкину, то мельницу построю за свои. Этих вон на работу взял, чтобы с голоду не сдохли! А вы за благо так платите значит? Топорами, да вилами? - Гришка затих, часто задышал, из ноздрей густым потоком вырывался пар.
   - Пойдём Григорий Авдеевич! - Окликнул Мишка Оглобля. - Что с ними возиться!
   Гришка плюнул под ноги толпе, развернулся и поднявшись на крыльцо вошёл в дом.
   Опешившая ватага не двигалась, не произносила ни звука. В воздухе повис вопрос "Что дальше?".
   - Ай! Ну это всё! - с досадой сказала одна из женщин и покинула собравшихся.
   За ней пошла другая, следом третья. Оставшиеся начинали роптать.
   - Ну давай расходиться, бабоньки. Пошумели и будет! - заговорили мужики.
   Парфён, поняв что дело не случилось, поковылял по деревне обдумывая что делать дальше. Прошатавшись всю ночь, под утро он встретил Кунятого. Внезапная жалость к безумному подсказала пригласить бедолагу к себе и накормить.
   Осунувшийся, почерневший и до костей исхудавший Харитон, деревянной ложкой, жадно черпал кашу из увесистого чугунка, Парфён мусолил в руках горбушку хлеба. Неожиданно в дом ввалился Гришка Босой. Он посмотрел на сидевших за столом, снял шапку и широко улыбнулся.
   - Здорова ночевали! - весело поздоровался Григорий.
   - Здравствуй. - удивившись визиту ответил Парфён. Харитон быстро закивал головой.
   Босой прошёл к столу, не снимая тулупа сел напротив хозяина и заговорил:
   - Давно не заглядывал ты ко мне, братушка! Но вот повод появился, и я сам пришёл. - он отобрал у Харитона ложку и зачерпнул каши. Безумный сполз на край лавки и затих.
   - Выкладывай, коли пришёл. - ответил Парфён.
   - Ты зачем баламутишь на меня? Дурак я по-твоему, не знаю из-за чьих разговоров эти ватаги собираются? - Гришка стукнул ложкой по лбу опустившего глаза Парфёна. - Чего скис? - веселея спросил Босой.
   Парфён начинал кипеть, но виду не подал.
   - Устал. - тихо ответил он. - Всю ночь бродил.
   - Совесть что ли заговорила? - Гришка черпнул из чугунка. - Знаю я, что ты на меня злой. Завидуешь ещё небось хозяйству моему. - он бросил ложку на стол и полез в карман тулупа. - Вот! Забирай! Весной крутанёшься, обзаведёшься своим хозяйством. Мужик у нас в деревне глупый. - на столе лежал чёрный с красной прожилкой булыжник. - Это мой тебе подарок. - он широко улыбнулся и добавил: - Того гляди ещё детей наших женить будем, братушка. - Босой засмеялся.
   Парфён, уставившись на камень, словно приценивался и подсчитывал сколько можно выручить. Красная прожилка, на чёрном фоне, напоминала скатившуюся капельку крови. Тут на себя обратил внимание Харитон, заёрзавший на скамейке. Парфён взглянул на сумасшедшего, в глазах был испуг, взгляд не отрывался от булыжника. За мгновение пронеслась перед ним та боль и обида на Гришку, о которой напомнил Харитон своим присутствием. Парфён схватил чугунок и с размаху стукнул Босого по голове, перелез через стол и стал душить бывшего подельника. Поваленный хрипел, изворачивался, пытался ударить в ответ, лицо заливала кровь. Харитон отскочил от стола и с испугом, вжавшись в стену, взглядом искал выход. Тут он увидел чудо-камень, с воплем схватил его и выбежал в двери.
   Он бежал по заснеженной улице, по пути попадались женщины шедшие на утреннюю дойку. Харитон не вызывал опасений, все привыкли к безумцу. Из его рта вырывались звуки, которые невозможно было разобрать. Проскочив всю деревню от края до края, он спустился по крутому берегу к реке, поскользнулся на льду, разбил нос, на корточках дополз до проруби. Он посмотрел в мутную воду, увидел своё отражение. Частичка разума на мгновение вспыхнула в его глазах.
   - Аннушка. - произнёс он, захлёбываясь от слёз и бросил чудо-камень в прорубь.
  
  
  Дед.
   Было мне тогда двадцать три года. Окончив курсы десантников-пожарников, я устроился в авиалесоохрану. Какой-то романтический ореол профессии руководил моими действиями. Казалось, что это нечто сродни моряка, посещающего разные города и страны, либо археолога, приоткрывающего занавес прошлого. Это юношеское чувство, того что тебе всё по плечу, толкало меня на борьбу со стихией. Я ждал первого вылета, как встречи с девушкой, которую не видел несколько лет.
   И вот в один из дней, прекрасных дней, как казалось тогда, в тайге авиаразведкой был обнаружен очаг возгорания. Нашу группу из шести человек, на вертолёте забросили за три километра от фронта пожара, в единственно возможном месте высадки - болото. Мы разбили лагерь у края леса, где хлюпающая жижа отступала перед твёрдой почвой. Руководитель группы назначил меня смотрящим за лагерем. "Таборный" - так называлась моя должность между нами, подразумевала она дежурство по кухне. Остальные занялись разведкой местности. Необходимо было установить интенсивность пожара и есть ли в районе естественные преграды на пути распространения огня.
   Руководитель нашей группы, по совместительству вальщик, Степаныч и остальные члены команды вернулись в лагерь около семи часов вечера. Им удалось выяснить, что интенсивность горения низкая. Да, пожар устойчивый, но к месту нашего "табора" доберётся не скоро. На карте, Степаныч обозначил естественные преграды на пути распространения огня: в полукилометре от лагеря была обнаружена старая грунтовая дорога, которая соединяла две местные деревни, с противоположной же стороны на поверхность выходила скальная порода. Было принято решение завтра же утром вести минерализованную полосу от старой дороги, через наше болото до скал, и пускать встречный пал. Поужинав, мы легли спать.
   Утром меня разбудил бурундук. Из рюкзака, в который были уложены крупы, торчала глазастая, мохнатая мордочка, щёки грызуна напоминали жировую прослойку откормленного борова. "Бежал бы ты лучше." - подумал я и спугнул ночного воришку.
  Я развёл огонь, принялся готовить завтрак для нашей команды. В котёл отправилось содержимое трёх банок тушёнки и перловая крупа. В то утро мне показалось это блюдо неимоверно изысканным и вкусным, на природе всё кажется более вкусным, даже воздух какой-то пьянящий.
   Плотно позавтракав, мы направились к старой дороге, которую обнаружили вчера. Как преграда пожару она вполне подходила, густой растительности с обеих сторон не было. Меня, как самого неопытного, взял в напарники Степаныч. Он шёл впереди группы с бензопилой и валил деревья, которые могли помешать борьбе с пожаром. Упавший ствол, он распиливал на несколько метровых брёвен, которые мне приходилось, скрепя суставами и напрягая жилы, откидывать в сторону. Остальная группа шла позади нас расчищая граблями поверхность от сухой травы и лопатами ведя неглубокую траншею. Мы управились к полудню, там же у траншеи сели обедать.
   Но как бы не был самоуверен человек, как бы он не кичился своим могуществом, есть один зверь способный уничтожить и его. Сама природа бывает страшна и жестока и ей нет никакого дела до маленьких человечков. Через пятнадцать минут ветер усилился, сменил направление. В нашу сторону потянуло густым, едким дымом. Бежать от этого удушья было некуда. Впереди огонь, ломиться сквозь тайгу назад бесполезно: дым нагонит, но и оставаться на месте опасно. Степаныч распорядился торопиться к лагерю и тащить всё в центр болота. Когда я положил в грязь последний рюкзак, мне явилось самое грандиозное зрелище, которое я когда-либо видел. В тридцати метрах от меня, как спичка всполохнул лес. Я не мог оторваться от этого жуткого, но в то же время завораживающего зрелища. Стена леса взмывала в небо метров на пятнадцать - двадцать, а над ней, словно титан из античных мифов полыхала стихия огня.
   Белая пелена стлалась над болотом, воздух стал ядовит и смертелен. Мы рухнули лицами в жижу. Лишь у самой поверхности оставалась небольшая прослойка чистого воздуха. Я пытался вырыть ладонями ямку, чтобы опустить в неё лицо, чтобы как можно дальше уйти от дыма, но спасительный окопчик мгновенно заполнялся водой. Мне стало плохо. Рвотные позывы подступали к горлу. Мне кажется, что я несколько раз отключался. Так мы пролежали около девяти часов.
   Огонь дальше не прошёл. Наша работа дала результат - пожар был остановлен. Но по стечению обстоятельств нам могло это стоить жизни. Я поднялся на ноги, меня тут же вырвало, всё-таки надышаться угарным газом я успел. Мы перетащили вещи и оборудование в лес, развели костёр. Поужинав тушёнкой и обогревшись, кто-то из группы посетовал, что сейчас не грех выпить. Все поддержали, но в процессе переноса вещей, бутылка которую взяли с собой, разбилась ударившись о бензопилу. Меня, как самого молодого решили отправить в деревню, к которой вела старая дорога. Степаныч сказал, что идти около трёх километров, что по дороге доберусь быстро. Мне дали рюкзак, вложили в него крупы, тушёнку, сахар для обмена на самогон, к ручке рюкзака привязали пятилитровую бутыль из-под питьевой воды. Я взял фонарик, запасную батарею и отправился на задание.
   Путь оказался недолгим. Дорога, поросшая травой, чётко читалась под светом фонарика. Навсегда мне запомнилось как при входе в деревню грунтовка сменилась асфальтом. "В такой-то глуши и асфальт!" - подумал я. Но некогда было удивляться, у меня было задание, которое нужно было воплотить, да и болтаться по ночам - такое себе удовольствие.
   Прежде чем ломиться в первый попавшийся дом я решил пройтись по улице, надеясь найти зажжённый в окнах свет. Но к моему изумлению, во многих домах свет ни то что не горел, оконные рамы были выломаны и дома напоминали безглазые, сморщенные, перекошенные лица. Я направил луч света на противоположную сторону улицы и на мгновение увидел, где-то впереди, отблеск. "Окно" - подумал я. Смотря себе под ноги я направился к месту блика. Это был не дом. У повалившегося забора стоял тральщик. Ржавый исполин до осей катков был погружён в грунт, словно земля медленно забирала то что некогда принадлежало ей. На кабине был прикреплён небольшой прожектор с сохранившимся стеклом, он то и отразил свет моего фонарика. Я двинулся дальше.
   Не сказать, что ночь была звёздная, но всё же верхние силуэты построек под тусклым светом можно было различить. Их крыши сливались в единую линию, словно это и не дома, а поле, уходящее к горизонту. Внезапно равнина превратилось в гору. Высокий силуэт главенствовал над ровно стелящейся линией крыш. Я решил, что это многоэтажное здание и направился к исполину. Но лишь свет коснулся края, я был снова удивлён. Это были деревья. Плотно стоящие рядом друг с другом сосны. Сделав ещё несколько шагов, я разглядел ограждение - узорную, стальную решётку. "Возможно это какой-то парк." - подумал я. Но мои догадки были ошибочны. Оказавшись в нескольких шагах от ограды, я разглядел памятник. Стальная, остроконечная колонна, около метра в высоту, словно прячась от меня, стояла за сосной слегка покосившись на бок, макушку памятника венчала маленькая, металлическая звезда. Я подошёл ближе. Это было деревенское кладбище. Заросшее кустарником, травой и огромными соснами. Оно больше напоминало вход в сказочный мир, нежели обычное кладбище крупного города, где от горизонта до горизонта памятники, и нет ни единого деревца.
   Пройдя деревню от края до края, я так и не нашёл жилых домов. Наткнувшись на обрыв, я сел на подвернувшийся пенёк, закурил, выключил фонарик. Я смотрел на мерно текущую воду. Редкие звёзды отражались голубым, синим, белым цветами на поверхности речки, которая бесшумно скользила куда-то на юг. Лишь одна звезда отражалась тускло жёлтым светом. "Да это окно!" - внезапно сообразил я. На противоположном, пологом берегу кто-то жил. Я включил фонарик и пошёл вдоль берега, надеясь найти переправу или на худой конец лодку. И снова я был удивлён. Я нашёл, сооружённый из железобетонных плит, мост. На его поверхности проросли и укоренились несколько берёзок, росла трава, даже кусты малины нашли себе здесь место. Переправившись, я поспешил к огоньку окна. Внутри меня всё бурлило от радости, ночное путешествие подходило к концу, банально хотелось согреться и есть. В несколько минут, быстрым шагом я добрался до желанного пристанища. Подойдя к домику, я без раздумий постучал в окно. Свет погас, колыхнулась занавеска, через мгновение распахнулась форточка и на меня наставили ствол ружья.
   - Ты кто? - произнёс хриплый голос.
   - Я из бригады. Из пожарной. Мы западнее лес тушим. - волнуясь ответил я.
   - Один пришёл? Чего надо? - голос стал строже.
   - Меня за самогоном отправили. На нашем участке интенсивность снизилась, вот меня и заслали. У меня и бутылка пустая есть. - я, трясясь, повернулся к ружью спиной, где к рюкзаку была привязана пятилитровая, пластиковая бутыль.
   Несколько секунд я так и стоял спиной к дому, но они показались мне вечностью. Второй раз, за несколько дней, ходить под смертью было тяжким испытанием. Позади меня что-то скрипнуло, послышались шаги, я обернулся. Рядом со мной, вешая ружьё на плечо, стоял старик. Ноги были слегка согнуты в коленях.
   - Пошли в дом. - спокойно и мягко сказал старик.
   Мы вошли внутрь. Низенькие потолки давили, я невольно пригнулся.
   - Садись. - хозяин указал мне на табуретку у стола.
   Не сказать, что жилище было бедным. Для такой глуши скорее наоборот, даже комфортабельно. Небольшой старенький телевизор, холодильник, лампа, старый обогреватель и ведь всё это работало, в доме было электричество.
   - Ой чумазый же ты. А запах! Чисто копчёный! - со смешком сказал старик.
   - В пожар попали. Чуть не задохнулись. - ответил я.
   - Отмыться не успели, а уже за самогоном бежите. Словно нет в жизни дел других. И даже не зная есть он тут или нет.
   Старик что-то продолжил бубнить себе под нос, но я не расслышал. Он убрал ружьё за печь, оттуда же достал бутыль с жидкостью схожую по цвету с чаем. Я догадался что это самогон.
   - Во! На кедраче настояно. - подтвердил старик мои догадки.
   Я отвязал свой бутыль от рюкзака, отвинтил крышку, приготовившись перелить содержимое. Хозяин посмотрел на меня огорчёнными глазами и добавил:
   - Что ты бежишь сломя голову то? Подай посуду! - он кивнул на полочку слева от меня. - Дюже крепкая зараза.
   Он налил по четверти стакана поставленных мною на стол. Тут я спохватившись выложил из рюкзака принесённые продукты. Старик заметно повеселел.
   - Давно тушёнку не ел. - он взял банку, щурясь начал про себя читать. - Казахстан! - произнёс старик. - А что, нынче в наших краях совсем худо, ежели из таких далей консервы везут?
   Я пожал плечами. Что я мог сказать? Мне не было дела до того откуда эта тушёнка.
   - На вкус нормальная. - добавил я.
  Мы выпили. Закусили. В секунду я почувствовал усталость. События прошлой ночи, переход до деревни, и история с ружьём моментально дали о себе знать. Старик налил ещё по четверти. Мы снова выпили.
   - Закурим? - спросил он, доставая из кармана папиросы.
   - Закурим. - ответил я.
   Я вынул из кармана свои сигареты и угостил старика. Хозяин после первой же затяжки оторвал фильтр. "Слабоваты сигареты." - подумал я.
   - Тебя как звать то? - спросил он.
   - Владимир. - ответил я, кое-как шевеля языком.
   - Владимир! Сына моего тоже так звали. Погиб бедолага - лесиной придавило. В Афганистане отслужил, а тут такие дела. Всей деревней хоронили. Тяжело было. Когда стариков хоронят, как-то легче воспринимаешь. А вот молодые... Больно очень.
   Мы помолчали. Старик вытер слезу жилистой рукой и на мгновение застыл, видимо задумавшись о погибшем сыне. Я решил перевести тему.
   - А что у вас в деревне ни в одном доме свет не горит? Как-будто вымерли все.
   Старческие глаза взглянули на меня с долей удивления.
   - А ему и не гореть больше. - ответил хозяин. - Мёртвая деревня. Я один тут живу.
   Опьянение, безоговорочно обволакивающее меня, мгновенно исчезло. Я не был готов к такому ответу.
   - Как это мёртвая деревня? Как один? А дома, техника? - переспросил я.
   - Что дома, что техника! Пустое всё. Люди давно тут не живут. Кто уехал, кто помер. Я последний остался. Единоличный хозяин стал. - старик усмехнулся. - Раньше знаешь сколько народу тут жило? В лучшие годы до трёх тысяч человек. Школа была. Клуб был. Фильмы привозили каждые выходные из райцентра. Магазин был.
   Хозяин налил ещё по четверти. Мы выпили.
   - Леспромхоз был у нас. Всех местных кормил. Удобно было. В тайге мужики валят, а потом тральщиками тянут на пилораму. Что-то на свои нужды пускали, там доску или брус. А что-то в речку, а ниже по течению вылавливали, да на нужды страны пускали. Если сверх плана давали лес, то нам премии, грамоты. Путёвки давали для детей, в лагеря. Но я не брал, боязливо было сына отправлять, да и сам он не шибко горел желанием. А другие ездили. У Ливачей девчулька была, как звать не помню. Вот отправили они её в лагерь, та через месяц вернулась, чёрная как негритянок. Мы сами то никогда негров не видали, только на картинках, да в кино, а тут прям вылитый папуас, как в книжках. - старик улыбнулся, взглянул на меня. - Да ты мне не веришь, Вовка. По взгляду вижу, что не веришь. Было, было! Не сомневайся!
   Старик встал и подошёл к шкафчику. Он вынул фотоальбом, раскрыв положил его на стол.
   - Во! Смотри! Это я.
   На фото был мужик в самом расцвете сил. На вид лет тридцать пять, может быть сорок. Снизу было подписано: "Миркушин И. А."
   - А вас, как зовут? - спросил я, опомнившись, ведь имени собеседника до сих пор не знал.
   - Илья Андреевич. Но можешь звать меня дедом. Я своего деда так же всегда называл. Утром на рыбалку идём, я с родительского дому, а он со своего. Я его как замечу, так сразу кричу: "Здорово, дед!" и рукой машу. - Илья Андреевич немного помолчал, и начал так неожиданно словно торопился сказать пока не забыл. - Помню, как помер. Утром к нему пришёл, тишина в доме, а на кровати дед лежит, свернулся калачиком и белый-белый, как снег. Помню, как старухи плакали. Гроб у калитки поставили, и вся деревня прощалась. В те годы так всех хоронили, как-никак друг дружке то родня, то товарищи.
   Старик перелистнул страницу альбома. Силясь вспомнить, кто на фото, перебирал в слух разные имена, фамилии, прозвища. Он остановился на фото молодого человека в армейской форме. Человек бежал на встречу фотографирующему, на лице была широкая улыбка.
   - Вот сын мой - Владимир. Это мы с матерью ездили к нему в часть, когда в армию призвали. На КПП его сфотографировали.
   Илья Андреевич силился не заплакать. Было видно, как тяжело ему давалось сдерживать себя, но внезапно он разразился заливистым, насколько это возможно для старика, смехом.
   - А знаешь, Вовка почему смеюсь? Не знаешь! Я сына то назвал в честь Владимира Ильича Ленина. Потом только сообразил, что меня то Илья зовут, но это полдела. Жену мою, Вовкину мать, звали то Лена. И вот какая штука получается: сын у меня Владимир Ильич, а чей? Так понятно чей - Ленин.
   Тут даже мне стало смешно. Да и напряжение после дедовских рассказов нужно было снять. Шутка пришлась к месту.
   - Жена у меня красавица была. Ой красавица. Помню, как из-за неё с Гришкой Соловьёвым подрался. Всё лицо он мне размалевал кулаками, а Елена мне тогда и сказала, что мог и не драться мол я ей ближе к сердцу, чем Гришка. - старик перелистнул несколько страниц. - Вот моя Елена.
   На фото была молодая, красивая девушка. Если обычно мы улыбаемся губами, то девушка улыбалась всем лицом. Глаза, ямочки на щеках, губы, всё светилось улыбкой. Наверное, именно так выглядит по-настоящему счастливый человек.
   - Народ был весёлый, Вовка. Жили, уверенность была в завтрашнем дне. Знали, что работа всегда будет, что не пропадём. А потом всё под гору покатилось. Оказалось, что мы не нужны никому, что лес наш не нужен никому. А раз лес не нужен, то и деньги перевелись. Чуть ни натуральный обмен начался. Ну и при таких делах кто-то в город уехал к детям, кто просто лучшей жизни искать. Старики с горя помирать стали. Кто-то спивался. Потом заехали к нам какие-то коммерсанты, говорили, что выкупят пилораму, да запустят её, обещали что работа будет, что зацветёт деревня. Ну им и продал председатель за гроши, а они сволочи, что было можно порезали на металл, да угнали в город. Мы и в прокуратуру жаловались и в милицию и телевиденье приезжало, снимало репортажи, всё без толку. Правды не найти уже. Да и чтоб у них кость в горле застряла. Слишком уж мы доверчивые были. Да не суть.
   Илья Андреевич замялся. Было видно, что ему нужно сказать что-то важное, нечто терзавшее его многие годы, но не имеющее выхода, не имеющее ушей, которым это можно было передать.
   - Я тебе так скажу, Вовка! - тон старика стал строгим и серьёзным. - Только ты не смейся и не переубеждай. Я на своём веку много чего видел, много чего знаю. И что в деревне прожил не значит, что как мир устроен не знаю. Я поболе твоего книг прочёл, да конспектов написал. Это я на вид дряхлый, да кривой, а мозгами я в порядке. Вам - молодым много ещё придётся пережить. И кто спустя рукава жить будет, тому ой горько придётся. "Кто день прожил и ничему не научился, тот день зря прожил!" - так дед мой говорил. Так что слушай. - он вздохнул. - Видел ты хронику Великой Отечественной? Видел, что после себя фашист оставлял? От изб одни печи, а вокруг только головни обугленные. Заводы, целые города бомбёжкой разрушенные. Видел?! Так вот, как обратно к своим пойдёшь, посмотри на деревню при свете Солнца. Я тебе так скажу: победил Гитлер. Не силой победил, а пропагандой своей гнилой. И не тогда победил в сороковые, а сейчас. Думаешь мало таких деревень по стране? Думаешь мало умирающих городов? Тридцать лет уже кровоточит земля наша. От Приднестровья до Сахалина, от Таймыра до Душанбе один сплошной рубец. И не зарастёт этот рубец, пока мы за ум ни возьмёмся. Телевизор то посмотри. Миллиардеров с каждым годом всё больше, и нищих всё больше. А кто виноват? Так тебе скажут по телевизору. Все вокруг виноваты: французы, немцы, поляки, англичане они дескать хотят смерти нам всем и ненавидят нас, что есть не могут. А таджики, узбеки, киргизы, грузины виноваты в том, что места рабочие отбирают у русских. Так и вижу, что штурмовые отряды из Средней Азии берут приступом стройки, выгоняют рабочих и сами начинают работать. Злость меня берёт от этого, Вовка. Мы со всеми в мире жили и всем работы хватало, а тут на тебе. А новоказаки эти, думаешь спроста? Вот когда таких как ты прижмёт нужда на улицу идти и баррикады строить эти то вас разгонять и будут, а государство не при делах, мол это же не армейские части, а личная инициатива. Ох хлебнёте кровушки, Вовка, не завидую я вам.
   Дед прекратил рассказ. Лицо старика, при свете восходящего Солнца, казалось отлитым из меди. Он взял бутыль самогона, перелил в мою тару. Затем взял с полки книгу и протянул мне.
   - Вот Вовка, почитай. Старше станешь много общего найдёшь с окружающей тебя реальностью, только в реальность вглядывайся лучше, на людей больше смотри, а не всяких мракобесов слушай.
   Я запихал бутыль с самогоном и книгу в рюкзак.
   - Спасибо, Илья Андреевич. - сказал я старику.
   - Да что уж там. - похлопав меня по плечу ответил старик. - Ты помни, что выход всегда есть, главное правильный найти. Ну ступай.
   Я вышел из дому, направился к мосту. Справа, заставляя щурить глаза, поднималось солнце. Переправившись на другой берег, я взглянул на жилище старика. Дед сидел у завалинки. Увидев, что я остановился, он помахал мне рукой, я ответил тем же, затем отправился к своим.
   Обратный путь через деревню был ещё более пугающим. То, что ночью казалось домами, при свете дня было руинами. Косые стены, провалившиеся крыши, поваленные заборы, за домами виднелась кирпичная, наполовину разрушенная труба котельной. "Прав был дед." - подумал я.
   Через четыре года, меня волей судеб закинуло в тот же район. Лесные пожары бушевали недалеко от деревни. Мы вели работы по борьбе с огнём. И самым жутким, что случилось со мной тогда, это принятие решения о поджоге домов. К тому времени уже точно было установлено, что жителей нет, что деревня мертва. Илью Андреевича в тот год я не встретил. Домик его был не заперт. Но обстановка внутри дала мне понять, что старик уже несколько месяцев не появлялся. Всё было покрыто слоем пыли, от печи местами отваливалась глина, в углах пауки не первый день плели паутину. Я не знаю, что случилось с Ильёй Андреевичем. Мы несколько дней провели рядом с деревней, он так и не появился.
   Когда полыхали дома, я невольно вспомнил рассказы деда, его возмущение, его слёзы, его смех. И то что он говорил: "В реальность вглядывайся лучше, на людей больше смотри!" Я вспомнил и книгу, которую подарил мне дед. Тогда, проходя мимо тральщика, поглощаемого землёй, я снял рюкзак с плеч, вынул дедовский подарок. Обложка взглянула на меня уставшими глазами двух мужчин и молодой девушки, ниже я прочёл незнакомое мне слово: "Жерминаль".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"