"Иногда однофамильцы тоже могут причинить неприятности!" - К.Паустовский
За пять лет работы в НИИ я выезжал на сельхозработы в подшефный совхоз полтора десятка раз, по три заезда в год. В итоге, стал полноценным, отлично знающим местные реалии, "ветераном колхозного движения".
Но эту поездку я запомнил надолго. Дальнейшая жизнь подбрасывала мне и более острые ощущения, но такого постоянного напряжения нервной системы в течение 15 дней у меня уже не случалось.
Начало было привычным, практически рутинным: меня вызвал зам.начальника отдела, Иван Александрович, и, уступив его натиску и не ожидая никаких неприятностей, я согласился поехать в совхоз "старшим" на две недели в обмен на "бешеное" количество отгулов.
Ивану Александровичу, отвечавшему в парткоме нашего НИИ за шефский сектор, отчаянно не хватало сотрудников, чтобы "закрыть" план по количеству "человекодней": "Как лето, так какая-то катастрофа! Кто в отпуск, кто рожать, у кого-то дети, а в совхозе кто работать будет?!", - с раздражением шумел он на все пять этажей головного институтского здания.
В результате титанических усилий "шеф" набрал в мой заезд "сборную солянку" со всех трёх территорий НИИ. Две старшие научные сотрудницы предпенсионного возраста с примкнувшим к ним уже немолодым аспирантом представляли Ломоносовский проспект; четырёх пролетариев общими усилиями выставили "механичка", "монтажка" и гальваническая мастерская с улицы Вавилова; и из самого удалённого филиала на улице Лавочкина поехали две совсем юные девчушки, только окончившие техникум, и одна молодая мама двухгодовалого ребёнка, которую как молодого специалиста отправили в совхоз на второй день после распределения. Она была совершенно не в курсе своего права отказаться до достижения ребёнком 3-х летнего возраста.
Об своём "роковом" решении я начал сожалеть ещё перед отъездом в Москве.
Глянув утром перед посадкой в институтский автобус на свою "инвалидную команду", я сразу понял, что с такими бойцами сельскохозяйственного "фронта" хлопот не оберёшься! Напутствующий нас Иван Александрович вполголоса доверительно сообщил: "До плановой цифры не хватает троих, так что ты там постарайся, чтобы нареканий по работе не случилось. Я постараюсь ещё кого-нибудь подослать к началу второй недели. И за общим режимом следи!".
Первый внутрикомандный конфликт возник уже по пути в Озёры: пожилые дамы заспорили с токарем средних лет, у кого выше приоритет на вакантную должность дежурного по домику, освобождённого, соответственно, от труда в поле. Научная интеллигенция апеллировала ко мне, ссылаясь на физическую невозможность выполнять тяжёлые полевые работы, а рабочая аристократия оперировала справкой "легкотрудника" из-за обострения язвенной болезни и договорённостью с Иваном Александровичем. Я пообещал решить вопрос по прибытию на место после звонка в Москву.
В "шефском" домике, отведённом институту, находились пять комнат и кухня, так что размещение по "номерам" прошло без эксцессов: в один заселилась пара профессорш с Ломоносовского, работяги вчетвером заняли соседний, напротив разместилась молодёжь с Лавочкина, а я составил компанию аспиранту. После заселения мы дружно организовали первое совместное застолье, во время которого мне стало ясно, что я буквально сижу на бочке с порохом.
Самый молодой из пролетарской четвёрки - Вова Каратаев, принятый на работу в наш НИИ всего за неделю до заезда, разительно отличался от своего литературного тёзки из романа "Война и мир". В отличие от Платона Володя не отличался ни лаской, ни смирением, и, уж менее всего, добродушием. Наш Каратаев недавно освободился из "мест не столь отдалённых", и, хотя он отсидел по "хулиганке", 206-й статье УК, его красочное описание своего "проступка", изложенное во время первых же вечерних посиделок, сразу заставило меня сильно усомниться в неподкупности расследовавшего дело следователя и выносившего приговор судьи.
"Мы с корешем познакомились с одной кайфовой биксой. Взяли портвешка, отвели в беседку у нас в глубине двора. Выпили первую, я сгонял за второй. Смотрим тёлка - вдрибадан! Пока мой корифан её пыжил, я джинсовую юбку фирменную и клёвый батник, которые он с неё содрал, когда раздевал, барыге отнёс. Когда взяли, я уж всю фанеру засадил!".
Мать Каратаева, заведовавшая винным отделом продуктового магазина, размещавшегося на первом этаже их же дома, знала, видимо, к кому идти и сколько заносить. Вове присудили всего полтора года. Освободившегося "сынка" взяли на испытательный срок помощником электротехника в "монтажку" нашего НИИ, одна из мамашиных знакомых дружила с инспекторшей в институтском отделе кадров.
Вова, крупный перекормленный парняга с ярко-выраженной агрессивной манерой поведения, говорил громко и, в основном, матом. Но кое-какими талантами обладал: в первый же вечер за картами он "обул" всех игроков подчистую. Хорошо, что играли только на мелочь - "медь и серебро". Поймать его за руку не удалось, но никто из наших больше с ним играть не садился. Когда я предложил ему вернуть коллегам их проигрыш, он гордо поставил меня в известность, что карточный долг - "Это долг чести!", но мои деньги отдал все до копейки.
Меня Вова боялся отчаянно. Позднее, уже в Москве, выяснилось, что когда с отъезжающими в совхоз проводил инструктаж начальник "механички" Степаныч, он предупредил, что старшим их заезда будет "чистый зверь! Ему человека искалечить, что высморкаться! Его сам Иван Александрович опасается!". Сделал мне такую "рекламу".
С любыми встреченными на улицах усадьбы "колхозниками", невзирая на пол, возраст и положение, Вова обращался одинаково хамовато и нагло. Большинство предпочитало с ним не связываться, но некоторые смельчаки делали безуспешные попытки поставить его на место, о чём позже горько жалели.
Вечером на третий день к нам в домик зашёл начальник заезда от НИИ "Гипростанок". На его физиономии начинала проглядывать свежая "синева". Вызвав меня для разговора на улицу, он официальным тоном сообщил, что поставит наш институтский партком в известность о неспособности старшего справиться со своими подчинёнными. Из дальнейшей беседы выяснилось, что уже в первый день выпивший Вова "задружился" с одной из его "колхозниц" и бурно провёл у неё ночь. Когда на следующий день "начальник" сделал сотруднице выговор и пообещал сообщить в Москву, она вечером пожаловалась дружку, который как настоящий кавалер постоял за "честь невинной девушки" и "осинеглазил" зарвавшегося командира. Ссориться с соседствующей организацией мне было не с руки, но и "честь мундира" не пустые слова. Не очень деликатно поинтересовавшись у визитёра, какие у него самого взаимоотношения с сексуально активной подчинённой, я открытым текстом предупредил его, что мы и сами умеем грамотно "телеги катать", чем закрыл вопрос окончательно.
Не откладывая, я провёл с Вовой разъяснительную беседу насчёт контактов с представителями сторонних организаций, которую он понял своеобразно. Этой же ночью, воспользовавшись моим отсутствием, он, будучи в совершенно невменяемом состоянии, ломился в дверь к трём нашим девушкам, требуя срочно открыть для немедленного проведения конкурса "Мисс Институт" в купальнике. Я сам ещё с вечера ушёл в гости к симпатичной "совхознице" из МинСобеса, где и заночевал. Результатом Вовиного демарша стал утренний отъезд в Москву одной из девушек, которая перед отбытием объявила мне, что оставаться просто боится, и, приехав в институт, пойдёт с заявлением к Заместителю Директора по Кадрам.
Следующее утро принесло очередную напасть: ко мне подошёл один из работяг и пожаловался, что "спать нет никакой возможности", так как токарь -"легкотрудник" всю ночь стонет в полный голос. Из беседы с болезным выяснилось: у мужика жутко болел желудок, он грешил на застарелую язву. От болей спасался горстью таблеток "Но-шпы", запивая стаканом водки, но и это уже не помогало. Когда я предложил ему безотлагательно уехать в Москву и показаться врачу, токарь совершенно серьёзно ответил, что боится, "живым не доеду". Настроение у меня упало ниже плинтуса, и я помчался в местный Райком звонить в Москву.
Заместитель Директора НИИ по Кадрам, тянувший в Октябрьском Райкоме КПСС лямку шефского сектора, полковник Перов, начал разговор грозно: "Это что у вас там происходит? Попытка изнасилования? Ко мне уже приходила потерпевшая с заявлением!", но выслушав меня, сменил гнев на товарищеские увещевания и даже просьбы: "Константин! У нас и так недобор "человекодней"! Попытайся как-нибудь обезопасить этого Каратаева! Нам ещё проблем с соседями не хватает! Я пришлю автобус в эту среду с сотрудниками, сменяющими "недельников". Он и заберёт больного. В будущую среду приеду сам со следующим заездом и уже увезу этого дебошира. Прими меры, чтобы до этого он ничего не совершил. Мне приятель из Райкома шепнул, что в совхоз направляется комиссия для проверки шефских организаций. Держи ухо востро! В случае чего, сразу звони прямо мне!".
После последовавшего сурового разговора злостный нарушитель спокойствия временно затих. Ему в совхозе явно нравилось, он присоседился к "молодайкам" с Речного, выходил с ними в поля на прополку и в течение дня мирно дремал в меже, периодически отгоняя кавалеров из соседних организаций.
За оставшиеся до среды пару дней Вова не успел совершить ничего криминального. Более того, он проявил себя ловким и сообразительным дипломатом.
Когда на следующий день райкомовская комиссия, проверявшая не только работу в полях, но и досуг шефских организаций, добралась до нашего домика, её встретили запертые двери, на которых висела записка: "Колян бери пузырь и приходи к оврагу". Поздно вечером наиболее упёртые члены комиссии вновь пришли к нам в гости и поинтересовались у старшего, т.е. у меня, как обстоят дела и что означало содержание послания. Стремительно взявший слово Владимир, на удивление, относительно трезвый, подробно разъяснил уважаемым гостям, что он, заботясь о полноценном отдыхе прикомандированных, организовал футбольный турнир между шефскими организациями и оставил указания своему партнёру по спорту, куда прийти с футбольным мячом для проведения очередного матча.
Излагал он исключительно складно, не употребляя "непарламентских" выражений, и проверяющие удалились полностью удовлетворенные, поставив нашей организации плюс в официального вида таблице.
Заглянув как-то в местный "сельпо", торгующий как продуктами питания, так галантереей, одеждой и обувью, я обнаружил потрясающий польский плащ-реглан на тёплой подстёжке-шотландке и чехословацкие мокасины фабрики " Цебо -Партизаньске", которых в Москве было не достать. На полках свободно стояли все виды абхазских вин "родного" абхазского разлива, которые даже в Сухуми являлись дефицитом.
В те подзабытые годы существовало такое явление как "социалистическая интеграция", плодами которой являлось "перекрестное проникновение" продовольственных и промышленных товаров из одного региона в другой напрямую, минуя центр.
Я в тот период выпивал немного, и вина меня не интересовали. Зато и плащ, и мокасины приобрёл сразу, как только получил перевод из дома. Беря с меня пример, Володя тут же отзвонился матери и изложил ситуацию с дефицитом. Получив деньги, сынуля укупил себе ботинки, а оставшуюся большую часть "фанеры" пустил на "празднование жизни".
В среду, как и было обещано Перовым, приехал институтский автобус и забрал уже с трудом передвигающегося токаря. Вместе с ним уехали обе старшие научные сотрудницы, у которых закончился срок заезда. Захватили они с собой и аспиранта. Накануне вечером самостоятельно отбыли двое работяг, также присланных на неделю. На смену убывшим во всём НИИ смогли выискать только двух добровольцев - пожилых научных сотрудников. Водитель передал мне сдвоенный устный наказ Ивана Александровича и Перова: "Продержаться без ЧП и нареканий любыми силами оставшуюся неделю! В следующую среду ожидается массовый институтский заезд, который перекроет норму "человекодней" с лихвой, о чём необходимо поставить проверяющих в известность, если они вновь объявятся".
Пристроив двух приехавших немолодых учёных на "зелёнку", исключительно "блатную" работу - два раза в день раздавать корм в коровнике, я произвёл рокировку: сам переселился в номер к Володе, а все мало-мальски ценные предметы - телевизор, две электроплитки и пылесос - запер в свободной комнате.
Теперь каждое утро я просыпался под звяканье алюминиевой ложки о борта алюминиевой же трёхсотпятидесятиграммовой кружки. Каратаев готовил себе утренний бодрящий напиток: двести пятьдесят грамм хорошего грузинского красного сухого вина и сто пятьдесят одеколону. Любого. Выпив кружку залпом, Вова вытягивал вперёд руки, по телу проходила дрожь, лицо багровело, и он произносил уже не своим голосом: "Б.я! Я ох...аю!", после чего вешал на шею играющий на максимальной громкости транзисторный приёмник, выигранный в карты у "болезного", и отбывал к конторе на раздачу нарядов. Использованные им хоть раз кружки и ложки от стойкого запаха дешёвого парфюма уже не отмывались.
У конторы Володя весело приплясывал под музыку, гремящую в транзисторе, и заигрывал с приглянувшимися "совхозницами", демонстрируя им свежекупленные штиблеты. Однажды на него обратил своё пристальное внимание главный агроном совхоза: "Молодой человек! Вы из какой шефской организации?!", и я, в ужасе уже прикидывал, как буду объясняться. Вова, глядя прямо в глаза местному руководству и сладко дыша на него одеколоном, огрызнулся: "Да, ты что, рамсы попутал, кореш?! Я - местный! Во даёт!", и с наглым смехом удалился.
На следующую ночь я проснулся от сильного грохота в коридоре. Выскочив на звук, я увидел, как Вова и его местный друг Миша тащат к выходу пружинную кровать. Вылетев на крыльцо у них на хвосте, я обнаружил ещё одну кровать, уже частично разобранную. Без разговоров сунув Вове в ухо, я ледяным голосом пообещал наутро отдать его под суд за расхищение подотчётного имущества. Совершенно не смутившись, Каратаев дал "задний ход" и быстро затащил обе кровати обратно в наш домик. Мишаня суетился вокруг и голосил: "Мы же договорились! Я уже задаток отдал!". Вова пытался его урезонить: "Ты слышал?! Старший сказал - нельзя!". Решающим аргументом явился удар, снёсший дружбана с крыльца. Заперев перед Мишей входную дверь, Вова предложил распить полученный кроватный"аванс", но я злобно отклонил предложение и срочно запер все свободные комнаты во избежание.
Утром у конторы нам объявили, что все организации на два дня отправляются пропалывать дальние угодья. В грузовике мы оказались вместе с комсомольским заездом ИМЕТа и рабочей аристократией ЭНИМСа.
ЭНИМС являлся единственной известной мне организацией, в которой на шефские работы отправляли целыми научно-исследовательскими отделами, временно "замораживая" ведущиеся ими темы. В совхоз ехали все: от руководства - докторов наук и членов-корреспондентов, прибывающих в Озёры на личном транспорте - до токарей и слесарей из внутриотдельских механических мастерских.
Подружившись со старшим ЭНИМСовского заезда, Валерой, я зашёл к ним в гости и был потрясён основательностью подготовки. Шефы проживали в большой бревенчатой избе-пятистенке с просторными комнатами на шесть человек и специально выделенной и оборудованной столовой. В отдельно стоящем, так же сделанном на совесть, строении размещались душевые кабины и сушильная камера для одежды. Бытовые условия "совхозников" позволяли им полностью выкладываться в поле, не зря их организацию регулярно ставили в пример всем остальным на совещаниях в Октябрьском РК КПСС, посвящённым шефским вопросам. Но больше всего меня потрясли стоящие вдоль стен в жилых помещения многочисленные книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых ровными рядами стояли водочные бутылки. Валерий объяснил мне, что накануне заезда проводится собрание и каждый "совхозник" определяет свою норму напитков на день. Затем осуществляется централизованная закупка и транспортировка. Вне зависимости от состояния здоровья "после вчерашнего" или уже "сегодняшнего" каждый должен выполнить производственную норму полевых работ. Токаря с говорящей фамилией Фиолетов каждое утро привозили в поле "мёртвым", но выпив определённые заранее триста грамм, он вставал на грядку и пахал как трактор, пока не доходил до конца поля, где, добавив ещё триста, падал в межу, откуда его и везли домой. Такого оригинального решения вопроса "100% выполнения нормы" я не встречал ни до, ни после поездки.
Напротив нас с Вовой, сидя на шаткой доске, положенной между бортами тряслись миловидная комсомолка из Имета под руку со своим коллегой и два пролетария из ЭНИМСа. Один из них, с абсолютно зверской небритой физиономией, затенённой надвинутой на глаза кепкой, неожиданно положил татуированную лапу на бедро сидящей рядом девушки, при этом с угрозой поглядев на её друга. Девушка от испуга не знала, что предпринять, а друг делал вид, что ничего не заметил.
Вова резко сдёрнул руку "озорника" с ноги девушки и в следующий миг содрал с него головной убор и выбросил за борт. Именно в этот момент грузовик остановился - приехали. Выпрыгнув из кузова, Володя втоптал кепку "поединщика" в грязь. До драки дело не дошло, оба "бойца" грозно и запоминающе посмотрели друг на друга и разошлись по своим бригадам. Инцидент произвёл на меня двоякое впечатление. С одной стороны меня удивил неожиданный благородный порыв Вовы, с другой стороны я теперь чётко понимал, что выяснение отношений неминуемо. ЭНИМСовец по полу-уголовному виду и по комплекции выглядел "солидней" Володи, да и друзья у него смотрелись соответствующе. Наш коллектив, к сожалению, не мог похвастаться достойными воинами, и, самое главное: "Это же - не наш метод!". За массовое "товарищеское недоразумение" с сопредельной шефской организацией в Райкоме наш НИИ "по головке не погладили" бы.
К моей искренней радости конфликт разрешился самым нежданным образом. Вечером, вернувшись домой вечером из клуба после танцев, я обнаружил, что пол в одном углу нашей комнаты полностью усыпан мелкими осколками стекла. На мой вопросительный взгляд Вова пространно и "в красках" изложил: "Сижу, б...., один, выпиваю. Заходит без стука Петька (так, оказывается, звали персонажа в кепке), злобно смотрит на меня и, б...., молчит. Я, б...., хрясь в угол рядом с ним стакан об стену. Он, с..., хватает со стола только начатую бутылку, отпивает, б...., и тоже х..к об стену. Е.... - копать! Ах, так! Я тогда, б...., в стену второй стакан и графин! Дальше взяли портвешка и закорефанились!".
Тем же вечером старший заезда ИМЕТа, Семён, проникнувшийся уважением к "защитнику слабых и угнетённых", зашёл к нам в гости с "богатыми дарами" - бутылкой водки "сучок" за 3,62 и дефицитной банкой "Печени трески". Во время ознакомительного застолья Семён очень жалился на "жуткие" жилищные условия в их домике, препятствующие проводить "романтические" свидания молодому и задорному комсомольскому коллективу заезда. Я пропустил Сёмину трепотню мимо ушей, в отличие от наделённого наследственной торгашеской сметкой Володи. После ухода ИМЕТовца Вова тут же предложил сдавать желающим свободные помещения "за малую толику". Получив резкий отлуп, Володя не стал развивать тему и затаился.
Засыпая, я мысленно зачеркнул ещё одну клеточку в календаре оставшихся до конца заезда дней.
Второй день прополки прошёл без происшествий, все мои подопечные одинаково "охотно" и неторопливо двигались вдоль грядки кверху "пятой точкой". Даже Вова, выбрав себе позицию рядом со своим новым "корифаном", старался от него не отставать.
Оставив все свободные помещения нашего домика запертыми, и надеясь, что возмутитель спокойствия временно "стреножен", я ушёл гостевать в МинСобес, где сначала угостился с их старшим "партейным" вином, а затем "поддруживал" до утра с приглянувшейся мне и ответившей на "любовные флюиды" взаимностью симпатичной "совхозницей".
Ранним утром, ещё на подходе к дому, я услышал раздающиеся изнутри пьяный нахрап Володи и слабое отбрёхивание Семёна. По ходу дальнейшего разбирательства выяснилось, что воспользовавшись моим отсутствием "мастер на все руки" вскрыл одну из запертых комнат и сдал её на "ночь любви" Семёну за две бутылки водки. Предусмотрительный Сёма авансом выдал только одну поллитровку, после чего проследовал со своей пассией в снятые чертоги. Но долго насладиться "таинством" паре не удалось: едва приложившись к пузырю, новоявленный портье принялся ломиться в номер, требуя поучаствовать третьим. Это предложение оставалось на повестке всю ночь с короткими перерывами на Вовин сон. "Романтической" паре, видимо, даже поспать не удалось. Когда утром, после бессонной ночки, Семён разбаррикадировал дверь, страж покоя начал требовать вторую половину оговоренной платы.
Именно на этот момент пришлось моё возвращение. Утреннее блаженное настроение сменилось неуправляемой агрессией: на крыльце, дав пинка Семёну "для ускорения" и обложив его даму, я принялся за Вову. Двумя резкими ударами загнав его в помещение, я пообещал ему немедленное увольнение по статье, взыскание с него утраченных материальных ценностей в тройном размере и, для вящей убедительности, озвучил состоявшийся разговор с Перовым насчёт попытки изнасилования, дав слово, что выступлю свидетелем обвинения.
Каратаев сдулся мгновенно и даже протрезвел. Он немедленно поклялся, что "Никогда больше ничего! Б.. буду!" и при этом перекрестился. Даже не выпив утреннего "коктейля", он, во главе женской двойки, отправился к конторе за нарядом. Вслед за ним, на присылаемой по утрам телеге, отправились на ответственную работу в коровник два пожилых легкотрудника.
До окончания заезда оставались всего сутки, но испугавшись собственной вспышки, я серьёзно задумался: "Что день грядущий мне готовит?! Обойдёмся ли мы без жертв?".
После звонка в Москву Перову, я немного успокоился, узнав, что он лично привезёт новый заезд и сам лично займётся Каратаевым. Отработав последний денёк на тарном складе и выполнив три нормы для улучшения общих производственных показателей нашего заезда, я, после дневного восстановительного сна, двинул в клуб попрощаться с друзьями и приятельницами из соседних шефских организаций.
На клубном танцполе сильно нетрезвый Вова передвигался в ритме энергичного танца в паре с крупной дамой, активно задевая других отдыхающих и отпуская при этом нецензурные ремарки. Подлетев ко мне, Вова, не отпуская дамы, проорал, перекрывая музыку: "Во, я, б.., какую биксу оторвал! Сейчас к ней пойдём пыжиться!". Памятуя прошлый опыт, я предложил плясуну передохнуть и малость протрезвиться на улице. Восприняв предложение как приказ, Вова, пообещав даме мигом вернуться, скрылся за дверями клуба.
Употребив норму горячительного и сердечно простившись со знакомцами и знакомицами из других предприятий Октябрьского района, встреченными за этот заезд, я уже засобирался к дому, когда внезапно увидел Каратаева за игрой в гигантские шашки. Его соперником являлся плюгавый мужичок невысокого роста в очках - типичный интеллигент. Игра шла на равных к большой Вовиной радости, и он всячески подзуживал соперника, употребляя, в основном, ненормативную лексику. В какой-то момент в партии наступил перелом не в Вовину пользу, и партнёр, осклабившись, отпустил вполне невинную реплику. Вова, немедленно ухватив шашку, нанёс ею мощный удар оппоненту по голове, чем победоносно завершил игру. Интеллигент рухнул под стол, а я, не дожидаясь дальнейших проблем, ухватил Каратаева и выволок из клуба.
Ночь прошла относительно спокойно: немного побуянив у дверей своей женской бригады, Вова отошёл ко сну. Утром, пока все ещё спали - на работу не выходить, я сгонял в контору за справкой, в бухгалтерию - закрыть наряды, и в кассу - получить заработанные деньги. Твёрдо зная, что у Володи - ни копейки, а в долг ему уже никто не даёт, я был очень удивлён, застав Каратаева уже изрядно пьяным. "Садись, угощайся! Брат приехал, навоз продал!". На столе в нашей комнате стояли полторы бутылки водки и лежала немудрёная закусь. Весёлый Вова пояснил, что он "вдул" за двадцать рублей местному соседу Мише мои драные совхозные джинсы: "Ты всё-равно собирался их выкинуть, сам говорил!". "Они же ему велики!" "Он померил. Я сказал, что всё ништяк! Ремнём затянет!". Я даже не разозлился.
Мои предостережения Вове насчёт приезда Зам. Директора по Кадрам, желающего с ним серьёзно поговорить, плодов не принесли. К приезду Перова Володя ещё держался на ногах, но соображал уже с трудом. На попытку Перова постращать Вову попыткой изнасилования последовал ответ, подкреплённый издевательским смешком: "А ты сам- то её видел?", снявший дальнейшие вопросы. Пообещав разобраться с дебоширом в Москве, Перов отправился в местный Райком докладывать о массовом заезде сотрудников нашего НИИ.
Через два часа институтский автобус готовился отбыть в Москву. Когда Перов, стоя в дверях, отдавал последние указания новому старшему, на крыльцо вышел Каратаев и со словами "Щас я вам, б...., покажу как ковбойцы нападали на поезда!", с разбега вошёл головой в бок автобуса рядом с дверью. Обмякнув всем корпусом, он остался лежать недвижим. Загрузив тело в салон, мы без приключений вернулись в Москву.
Выйдя в понедельник на работу, я узнал, что болезный токарь умер через четыре дня после возвращения из совхоза: у него оказался рак в последней стадии, о чём он даже не подозревал.
Володя, как ни в чём не бывало появившийся на своём рабочем месте только в среду, объявил, что у него осталось ещё два отгула, которые он возьмёт с понедельника. Получив в пятницу зарплату и назанимав денег до будущего аванса на покупку "кайфовых американских" джинсов, о чём позже поведали потерпевшие коллеги, он ушёл в отгулы, из которых так и не вернулся. Больше его в институте никто не видел.
После возвращения я объявил Ивану Александровичу, что больше никогда, ни за какие "коврижки", старшим не поеду, хоть озолотите! Нервы дороже!