Полная луна заглядывает в окно, играя безликими тенями на стенах детской. Луна задорно улыбается ему, призрачным сиянием убивая тяжелую темноту вокруг. А над головой тихонько звенят яркие бубенчики, и он пытается дотянуться к ним маленькими пухлыми ручками. Легкий ветерок касается щеки ребенка, радостная улыбка освещает личико. Алекто не может дотянуться до бубенчиков, что играют с ним, и от этого чувство собственной слабости становится явственнее. больнее режет по детскому сознанию тот факт, что ручки плотно привязаны к туловищу длинным шарфом, теплым, уютным. Ненавистным. В темноте не видно, как ярость, недетская, нечеловеческая, полыхает в голубых глазах. В просторной детской, такой большой в свете холодной луны, раздаются тихие всхлипы. Всхлипы перерастают в негромкие стоны, будто ребенок лишь пробует свой голос в действии. Минуты тянутся медленно, и тоскливое одиночество топит его в безнадежности. Осознание того, что никто не придет, подкрадывается незаметно. Яростные крики отчаяния разносятся по квартире, но никто не слышит. Ребенок все сильнее дергает ручками, силясь схватить погремушку, что так заманчиво раскачивается прямо над ним, будто приглашая поиграть... но все старания тщетны. Ничего не выходит.
Вдруг темноту разрезает луч желтого света. Дверь в комнату отворяется, и ребенок тут же затихает. На пороге черным вырисовывается высокая фигура, статная, стройная. Приближается к нему, и вот уже слышен мягкий, глубокий голос. Сильные руки подхватывают мальчика, прижимают к груди. Алекто отчетливо ощущает, как бьется сердце этого человека, непроизвольно умолкая под равномерные, тихие удары, чувствует силу, что источает каждая клеточка его тела, спокойную и уверенную мощь. В темноте он не различает лица мужчины, крепко завязанный шарф не позволяет дотронуться и почувствовать прохладную, он точно знает, прохладную кожу рук, которые баюкают его, заставляя забыться. Падать в лазоревый мир пастельных красок, заманчивых иллюзий, несбыточных грез. Он вдруг отчетливо понимает и оттого теснее прижимается к его груди: этот человек не причинит ему вреда. И, несмотря на то, что именно он связал ему руки перед тем, как положить в кроватку, именно он своим глубоким грудным голосом говорил о том, что это необходимость, с которой приходится мириться, несмотря на то, что в ответ на отчаянные протесты он лишь крепче затянул шарф и поцеловал его в лоб, сейчас этот человек казался близким и любимым. Он понимал, как ему тяжело мириться.
Но отец еще не научил его бороться. А значит все, что ему оставалось - терпеть.
Ева 17 лет
Когда солнце разбило стальные оковы страха, что вселяла в него темнота, Алекто открыл глаза. Бубенчики над головой весело смеялись, будто вторили просыпавшейся в нем радости. Ребенок попытался пошевелить руками в надежде на то, что свет имеет власть не только над страхом, но и над ненавистными тисками. Но нет... шарф по-прежнему сковывал движения. Все снова были по-прежнему. Первые лучи солнца постепенно меркли в детской. Темнота подступила из глубины комнаты, из углов, полных причудливых теней. И нежелание мириться с действительностью, в котором он не мог сделать ничего сам, завладело им. Комок подступил к горлу. Алекто уже готов был расплакаться, как вдруг услышал мелодичную трель. Ненавистный шарф был забыт, страх вытеснило другое, знакомое чувство.
Мальчик подождал несколько минут, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из-за двери. Низкий голос отца, теплый и мягкий. Отец радовался также, как и он. Отец всегда был с ним.
Потом по скользкому паркету процокали каблуки. Рядом тихо ступал отец в своих удобных лакированных туфлях, которые Алекто так часто разглядывал, сидя у него на руках. Он узнал бы эти шаги из тысячи. Шаги, за которыми приходит счастье. И все на свете становится неважно.
Несколько секунд родители медлили у двери. Зачем они медлят? Он нервно заерзал в своей кроватке. И снова попытался освободиться. Но вот дверь отворилась.
-Ма! - пискнул Алекто.
В полтора года он уже произносил отдельные звуки, с трудом конструируя из них подобия слов.
Мама улыбнулась. Подхватила его на руки, усадила на диван, весело о чем-то заговорила. Он не понимал о чем, только смеялся вместе с ней. И папа смеялся. Детская вдруг озарилась светом, ярче, лучей солнца, ярче желтого сияния ламп, что горели повсюду. Комната наполнилась счастьем, искренним и простым. Только таким и бывает настоящее счастье... наверное.
Алекто наблюдал, как мама осторожно развязывает шарф, как греет в своих ладонях его крошечные пальчики и что-то с сожалением говорит отцу. Алекто понимал только одно: он наконец-то может двигаться, может ухватить маму за золотистый локон, поймать её тонкий палец со знакомым колечком в виде маленькой змейки. А папа обнимал маму крепко-крепко, и, казалось, во всей вселенной для него существовала лишь она.
Дерек с минуту молча смотрел на неё, смотрел, как Алекто протягивает ручки к лицу матери. Потом едва ощутимо коснулся её длинных волос, рассыпавшихся по спине. Она обернулась и сказала почти шепотом:
-Я поступила. Дерек, я поступила! Господи, я поступила!
Он улыбнулся. В глазах читалась гордость. Бесконечная нежность. И любовь.
-Ты будешь лучшим патопсихологом... я знаю.
Она склонила голову к его плечу. Маленький диван гостиной оказался вдруг очень обширным для этой маленькой семьи. Счастливейшей на свете. Они оба надолго запомнят этот день - солнечный, теплый день в конце июня. Он всегда будет помнить её черные глаза, светящиеся, будто изнутри, бесконечной радостью и любовью. Её яркие губы, чуть тронутые красной помадой. Её цветущую молодость и безотчетную веру в будущее. В то, что это будущее улыбнется ей также широко, как она улыбается ему. В то, что счастье вечно. Равно как и любовь.
А она запомнит навсегда его дыхание на своей коже, его сильные руки на своей талии, радостный смех сына. Алекто смотрел на неё глазами Дерека, чистыми, небесно-голубыми. Ей вдруг представилось, что через много лет он будет говорить с таким же забавным американским акцентом, как у Дерека, отрастит себе такие же длинные волосы, темные и чуть волнистые. Она с любовью взглянула на сына, который тщетно пытался раскрыть пасть серебряной змеи у неё на пальце.
-Когда он вырастет, то непременно будет походить на тебя, - сказала она.
Они засмеялись. Дерек - потому что знал, что так не будет. Она - потому что очень хотела, чтобы так и случилось.
-Это самый лучший подарок, который ты мне сделала, - он говорил почти над самым её ухом, с наслаждением чувствуя, как шелк волос струится по его щекам, тронутым утренней щетиной.
-Да...
ей вспомнились все круги ада, пришедшиеся на пятнадцать лет. Беременность, отчуждение, учеба, борьба... затем - тяжелые роды, людское презрение, нежелание признать её своей... и вот, в свои семнадцать, она сидит на диване в этой гостиной. Играет со своим ребенком. Рассказывает любимому о том, что поступила в институт, который год назад закончил он сам. На тот же самый факультет. и все как всегда. И солнце, пробивающееся из-за зашторенных окон, привычно бьёт в глаза, и диван жесткий и не слишком удобный. И мысль о болезни её ребенка время от времени оставляет горький осадок в душе. Но она не одна. И никогда не была одна. Даже когда носила под сердцем Алекто.
Трудности остались позади. И хоть она знала, что впереди - лишь блеклая действительность, сотканная из постоянной учебы, попытками разорваться между семьей и карьерой, она нашла в себе силы поверить в то, что все будет хорошо.
-правда? - спросила она Дерека.
Он читал её мысли. Слишком много всего они вместе перенесли...
-Да, - подтвердил он.
Алекто ухватил их обоих за пальцы и довольно взвизгнул.
Прекрасное будущее должно было наступить со дня на день.
Часть I.
Ева.
Глава 1.
Мари
Мари всегда приходила домой поздно. Молча раздевалась, не ужиная, делала уроки, часто наспех, часто - не вникнув и не осознав до конца, что именно учеба должна занимать первое место в её жизни. А не то, что занимало сейчас. Но это потом... это неважно. Сейчас главное было - успеть доделать географию и историю до того, как свет будет выключен, и жизнь в маленькой однокомнатной квартире замрет. Всего на одну ночь, всего на семь или восемь часов, однако это казалось вечностью. Особенно, когда взгляд скользил по пустым строкам, останавливался на полной луне за окном и снова возвращался к скучной информации об урбанизации в России.
За спиной ворочалась сестра, пытаясь уснуть при свете лампы. Родители закрылись на кухне, в очередной раз обсуждая бесконечные проблемы, бесконечные вопросы, ответы на которые были настолько очевидны, что даже себе самим они боялись в этом признаться. Мари на мгновение прикрыла глаза. Представила себе желтый диск луны, медленно заполняющий сознание, изгоняя лишние факты, мысли...
В четырнадцать лет принято влюбляться без памяти в первого встречного, кто хоть немного напомнит любимого актера из популярного кинофильма. Она же была давно и беззаветно влюблена в желтый диск, вселявший умиротворение и веру. В холодное сияние, отражавшееся в зеркале за её спиной, освещавшее тусклый мир вокруг. Дарившее надежду на то, что когда-то у природы иссякнут тусклые краски, отливающие ненавистной серостью, пепельной, грязной, как прошлогодний снег, и мир расцветет ярким и контрастным. Совсем как её рисунки. Руки сами собой потянулись к стопке листов. Умело и привычно карандаш заскользил по бумаге, оставляя причудливые разводы, полные теней и загадочных фигур, живших лишь в её воображении. Рисунок был черно-белым, но внезапно вспыхнул красками. Красками её души.
Дверь на кухню неслышно отворилась. Вошли родители. Отец, ни слова не говоря, потянулся к пепельнице, в которой догорал окурок, и вышел на балкон. Мать обняла её, прижавшись лицом к её щеке. Кожей Мари ощутила мокрое на щеках матери. Промолчала. Попыталась сосредоточиться на географии. Но луна не давала покоя, уводя из этого ненавистного места туда, где её мир. Где нет надвигающейся бури, отчаяния, скрытой боли. Наверное, и в том мире тоже есть боль. Наверное, она просто не хочет знать об этом.
Когда отец вернулся в комнату, продрогший и угрожающе спокойный, мама уже спала. И сестра спала. Часы на стене показывали первый час ночи, а география продвинулась лишь на два предложения.
-Иди спать, - сказал отец, и по его лицу было очевидно, что лучше все сделать сразу и правильно.
Пререкания неуместны.
-У меня еще уроки, - тихо ответила Мари, стараясь не смотреть в глаза отца.
Подумав, отец снова вышел на балкон, захватив с собой новую пачку сигарет. Но вернулся уже через пять минут. Подошел и молча выключил настольную лампу. В полной темноте он разделся и лег.
Мгновения она слушала тишину, грозившую обрушиться подобно лавине, на неё, придавить безысходностью. Что-то смешанное, не вполне ясное, ощутимое, напоминающее ярость, слабость, боль, отчаяние... и снова ярость. Слезы выступили на глазах и упали на открытую тетрадь. Она презирала эти слезы, а они капали и капали.
Минута растянулась в вечности борьбой сердца с разумом. Разум победил. А боль опять разорвала сердце. Она поднялась, взяла учебники, тетради и, старясь не шуметь, прошла в ванную.
Она сидела на полу. Слезы застилали глаза. Луна больше не заглядывала в её глаза, география и история казались слишком простыми. Кап, кап. Тетрадная бумага пропитана её слезами. Её болью и тихим отчаяньем.
Отчаяние в четырнадцать лет ранит больнее, чем в двадцать, двадцать пять... или когда там уже считают за человека?
Возможно, никогда.
Возможно, во всем виновата лишь она. Одна.
Возможно, если был бы человек, который способен был бы понять, откуда это чувство в груди, которое едва хватает сил контролировать... если бы не становилось так страшно оттого, что скоро эти силы иссякнут... ужас хватал её за горло, душил ледяными объятиями. Бороться с неизбежностью ради того, чтобы быть такой, как все. Бороться каждую минуту, бороться даже тогда, когда её ирреальность оглашалась криками, громкими, дикими. Это кричало сознание. О том, что больше не способно сдерживать то, что с каждым днем становилось в ней только сильнее.
Глава 2.
Как только ворота школы захлопнулись за её спиной, пьянящее ощущение свободы не заставило себя ждать. Вдох полной грудью, мысленное преодоление ненавистных границ, что сковывают не только движения, но разум. Чувства. Мари, она до сих пор называла себя по старой привычке так, на французский манер, не потому, что красиво и лирично, а потому что короче и яснее, несколько секунд стояла недвижно, вглядываясь в безоблачное осеннее небо над головой. Сентябрь только вступал в свои права, а деревья уже искрились алыми, багряными отблесками, прощаясь с зеленым беспределом, подаренным летом. Начиналась новая пора - пора, когда недозволенное ранее берет свое, подобно природе, диктующей необузданность и свободу. Мир расцветал не летом и не весной, когда цветы распускались, воздух был пропитан лирическим и нежным, а романтика витала в воздухе, и случайный взгляд стоил полжизни, а смерть и вовсе ничего не стоила. Весна одурманивала людей, диктуя свои правила. Осень перечеркивала эти правила одним махом, одной россыпью драгоценных камней на деревьях. Листья под ногами переливались золотом, поблескивая медными оттенками, свежими, сочными.
И мир вдруг преображался. Стоило лишь взглянуть вокруг, впитать в себя окружающее, хотя бы просто заметить его. Но никто не желал замечать очевидного. Очевидным оставалось и остается лишь то, что не скрыто пепельной дымкой жажды, знакомой немногим. Жажда эта томит их, изводит, день за днем, год за годом, унося в призрачные миры. Один из этих миров был её обителью.
И снова художественная школа. Снова прощание с действительностью, но лишь на короткий вечер. Три часа ничего не значили тогда, когда хотелось вечности, данной лишь затем, чтобы творить всегда... чтобы силы не иссякли. Чтобы она сама не закончилась и не иссякла. За стеклами очков она видела мир лучше других. Видела чужие слезы и переживания, чужие победы и поражения, не факты, но их следы в поведении людей, по их реакции, случайным жестам и непроизвольной мимике. То, что принято скрывать, называя спасительным словом "слабость", она видела слишком хорошо, чтобы молчать об этом в своих произведениях. То, что прятала она сама, было на виду. Ибо поверить в то, что реальностью быть не способно по определению, труднее всего.
Никто в это верить и не собирался... а вот он поверил. Она поняла это сразу, как только их взгляды встретились. На мгновение. Однако вскоре это мгновение повторилось вновь. И вновь...
Их взгляды встречались каждый день, и пристальный взгляд читал в глубине лазурного неба больше, чем было дозволено. Но что видел он за толстыми стеклами очков без оправы? Хотелось убеждаться каждый раз, что истину. Хотелось знать, что он оказывается там, где она, каждый раз неслучайно.
Она выходила из школы, оглядывалась и видела его. Юношу лет восемнадцати, высокого, с правильными чертами лица и светлыми голубыми глазами. В этих глазах было мало красок, блеклые оттенки метались между серым и голубым. Он смотрел прямо и открыто, но странная пустота порой сквозила во взгляде. Будто он смотрел сквозь неё. Но взгляд неизменно возвращался к ней... к её рыжим волосом, забранным в высокий хвост, стройной фигуре, тонкой. Одинокой. Он смотрел на неё также пристально, как она сама, будто в надежде прочесть что-то, что не успел в прошлую их немую встречу. Что видел этот молчаливый наблюдатель, завладевавший с каждым днем все больше её мыслями, но не сердцем? Что значила для него её улыбка, и внезапно промелькнувшее в глазах желание подойти?
"Думаю, я значила для него больше, чем сам он предпочитал считать. Наверное, я была для него в этом мире чем-то вроде внезапного открытия, которое он уже отчаялся сделать. Он понял сразу, зачем я нужна ему. И жаль, искренне жаль, что позже эти намерения разошлись с реальностью, и собственные чувства восстали против вечного своего господина - разума".
А осень разлеталась по миру взрывом красок и нежданных, ненужных, но стоящих слишком много, чтобы от них отречься, эмоций. Мир закружился в хороводе безумия, какое приносит лишь четырнадцать лет и действительность, что каждый создает для себя. И каждый, кто не находит в себе силы видеть в повседневности серые краски, непременно находит силы и время на свою собственную действительность, подобную дому мечты: где все именно так, как задумал годы назад; где покой и уют; где мечты перестают значить что-либо, кроме забытого отчаяния, оставленного где-то там, в рутинном течении жизни. Ибо действительность эта - живая мечта среди вечного небытия человеческих жизней.
Глава 3.
В тот день все было по-особенному. Казалось, эта особенность, странное ожидание, витали в воздухе, не давая мыслить как всегда, жить, как всегда, дышать, как всегда и как все. В тот день и природа, и люди казались не такими, как всегда, и сама себе она казалась другой. Чужой? Новой? Удивительной? Скорее, удивительными были его глаза. Скорее, ей все это лишь казалось.
Школа вновь осталась далеко позади. На этот раз он ждал её в парке, через который лежал путь в художественную школу. В голове успела промелькнуть мысль о том, что он знает каждый её маршрут, каждый день, каждый час, и даже того тайного, что оберегалась с таким тщанием в душе, скрыть не удалось. Но любопытство, к которому порой примешивался страх, улетучилось в один момент. Момент, когда он решился.
В тот день он изменил традициям. Изменила им и она.
Заметив его еще издалека, Мари обошла большое озеро в центре парка. Чтобы оказаться ближе. А он сделал так, что ближе быть уже не могло.
Когда они поравнялись, и взгляды привычно встретились, он сделал шаг вперед. Как будто она ждала этого всю жизнь. Или полжизни... случается, что две недели оказываются длиннее самой короткой жизни.
Мари замерла. Казалось, это мгновение растворилось в вечности. И никогда она не увидит его лицо вблизи своего лица, никогда не ощутит его руку так близко от своей. Юноша приблизился к ней вплотную, молча и решительно. Одет он был в черное пальто, под ним проглядывал черный свитер. А глаза были небесно-голубыми и чистыми.
Его ладони легли на её плечи. Прикосновение оказалось ласковым. Обжигающим. Тело пронзило словно током. И хоть на улице температура в тот день подтянулась к десяти градусам выше нуля, а она непрестанно куталась в теплую куртку, вдруг стало очень холодно. И только его объятия смогли её согреть.
Когда его губы коснулись её губ, оне не ощутила ничего. или почти ничего. Только то, что так и должно быть, что эта реакция, незамедлительная и молниеносная, слишком, пожалуй, быстрая, что тело так стремительно пробуждалось от долгого сна, и каждая клеточка приходила в движение, заставило вдруг осознать, что происходит. Она стояла посреди большого парка в центре города, мимо проходили люди, не замечая того, что на их глазах разворачивается настоящая сказка. А он нежно и ласково держал её за талию, и незнакомое чувство поднималось из глубины души. И губы его были мягкими и чуть влажными, и спокойно и надежно было в его руках. И боялась поднять глаза, боялась остановить этот момент, и все на свете становилось неважно. И странное осознание того, что именно это и есть истинное счастье, что именно эти мгновения стоят того, чтобы заплатить за них слишком непомерную для неё цену...
"Сколько бы времени ни прошло с тех пор, сколько бы слез ни было пролито, сколько радостей ни испытано, тот поцелуй, самый первый и трогательный, навсегда останется в памяти. И тот юноша в черных одеждах, и золотая осень, что благословила своими янтарными слезами, отливающими золотом, и девчонка, вдруг окунувшаяся с головой в свой собственный мир, в любовь без границ, до сих пор живут в сердце".
Они открыли глаза в один миг. И снова встретились взгляды. На этот раз последние границы были стерты, и самые непроницаемые занавесы исчезли. Души соединились в одну, сердца стучали в едином порыве. Он молчал. Смотрел на неё сверху вниз. Он был выше её и старше, но даже эти рамки, навязанные моралью общества, уступили место захватившему их желанию.
Кто знает, чем мог закончиться первый поцелуй людей, которые так внезапно и так неправильно нашли друг друга? Кто знает, на что способны те, для которых границы значат не более пустых слов?
Но не случилось ничего. Также молча он повернулся. Стремительным шагом подошел к машине, что стояла недалеко. Сел на переднее сидение.
Бросил на неё последний взгляд. Тогда только Мари заметила еще один взгляд. Черных глаз, которые чем-то так напомнили ей её собственные. Она не различила силуэта, только поняла, что там, в машине, была женщина. И эта женщина наблюдала за ней. А если за ними?
Страх, на этот раз лишенный любопытства, пронзил сознание. Нереальность содеянного разбила иллюзорную сказку. Там была женщина. С узким худым лицом и большими черными глазами. Тонкие черты и высокие скулы, челка, упавшая на лоб... светлые-светлые волосы.
Она разглядывала незнакомку всего секунду. В следующий момент машина тронулась с места. В зеркало заднего вида она увидела лицо юноши. Он улыбнулся ей. И в улыбке этой она прочла обещание.
Они встретятся снова. И конец обернется началом.
Глава 4.
Вечер накрыл город чередой ярких огней и призрачных теней, что оказывались деревьями, замершими, будто в ожидании чего-то большого и важного, перемен... деревья ожидали снега, растеряв свои богатые одежды, растратив подаренную на короткий срок энергию и красоту. И хоть сентябрь только подходил к концу, пик вседозволенности, иллюзорности, в которую была окрашена действительность, успели стать привычными. Под ногами все так же рассыпались драгоценные каменья, как дары осени, окрашивая темный асфальт и сырую землю в яркие тона.
После художественной школы Мари чувствовала себя опустошенной. Как каждый раз, когда создавала картину, когда отдавала частичку души и сердца, мыслей и чувств, частичку самого сокровенного, она не ощущала в себе сил идти дальше по лестнице жизни. Хотелось остановиться... оглянуться. Отдаться природе и осени с её необузданностью красок, с её своеволием... свободой. Хотелось вдруг замереть, притормозить течение жизни, раствориться в этом моменте, когда темнота мягким пологом упала на бесконечные улицы, окутала дымкой спешащих куда-то людей, и лишь огоньки витрин и фонари где-то высоко, казалось, в небе, не подчинялись её власти. Темнота баюкала и уносила в неизвестность, причудливую пустоту, обещающую долгожданный покой.
Но не дано покоя ненасытному юному сердцу. И воображению, что завладело сознанием с малых лет, не суждено было хоть на миг сжалиться над своей обладательницей.
"Воображение меня мучило и терзало, и слишком яркие картины граничили со слишком взрывными эмоциями, что те картины вызывали. И часто я жила лишь воображением, ибо на действительность, которая окружала, сил не хватало. а, может, я просто не желала тратить их на реальность, которая заведомо обречена на серую ограниченность, что предпочитали другие".
Каждый день, проходя по парку, Мари снова и снова переживала тот момент. Снова смотрела в его глаза, светлые и открытые, снова он обнимал её, и губы его были сладкими и чуть влажными, а объятия - теплыми. И снова она понимала, что готова отдать все на свете за повторность того момента, за то, чтобы вечно смотреть в эти глаза. Мари брела по пустынным улицам, мимо того озера, где впервые испытала то, что хотелось назвать просто и лаконично, одним глупым до ужаса словом - "счастье", все время чего-то ждала. Ждала, что сказка превратиться в быль. И снова неодиночество протянет дружескую руку.
Наверное, это случилось в последний день сентября. Наверное, она теперь уж и не вспомнит точно дату, день недели. В памяти встаёт лишь непроглядная темнота вокруг, почти пустой парк, шепот листьев под ногами и на деревьях... она слышит только своё дыхание, оно срывается с губ легким облачком, тает в воздухе... слышит стук своего сердца. И еще - тихие шаги за спиной. Она не оборачивается и не ускоряет шага. Все также идет, опустив голову, смотрит под ноги, на искрящийся ковер, думает о том, что нужно было нарисовать не так, как нарисовала и выплеснуть то, что в душе, тот комок из ярости, отчаяния, надежды, не в тех тонах, не в тех красках. не так сказать об этом миру. шаги за спиной не умолкают. Не приближаются. Просто следуют за ней. Она боится? Нет. Скорее, просто предпочитает не слышать шагов и не замечать тени на асфальте.
Кто-то тронул её за плечо. Она резко остановилась. Но головы так и не подняла. Ждала.
Он подошел к ней близко, так, что она ощущала его дыхание вблизи своего лица. Она не поднимала глаз, смотрела на носки его легких туфель, на черные джинсы. Он взял её за подбородок и заставил взглянуть в его глаза. И снова его прикосновения... нежные. Но все её существо отзывалось на эту нежность лишь страстью. с минуту они смотрели друг другу в глаза. Он не стал целовать её. Просто смотрел. И последние сомнения исчезали в глубине этого лазурного неба. Последние отголоски одиночества успокоились в груди. И внезапное осознание того, что так и должно быть, не заставило себя долго ждать.
-Пойдем со мной, - сказал юноша.
Голос его был красивым, манящим. Он проникал в глубины души, в самые затаенные её уголки, и заставлял и боль и ненависть вырваться наружу.
"Не знаю, что толкнуло меня тогда в объятия неизвестности. Как будто пропасть смотрела в меня... или я в неё... слишком долго. И настал момент, когда сил бороться с пропастью внутри себя не осталось сил. Или не стало желания. Бороться, чтобы побеждать. Я, наверное, уже победила. Я, наверное, до сих пор сильная".
Медленно мир обретал утерянные краски. И жизнь обретала смысл. И сказать заветное "да" оказалось легче, чем она думала.
Глава 5.
Как и в прошлый раз, этот юноша приехал на машине.
Черный Мерседес стоял недалеко от того места, где он впервые поцеловал её. Мари не смогла различить в затонированных стеклах лика той женщины с черными глазами и белокурыми волосами, хоть и долго вглядывалась. По её лицу юноша понял, что она не хочет садиться в эту машину. Что она не вполне доверяет ему. А, может, той женщине, которая изучающее смотрела на неё тогда. Или... или самой себе.
Он взял её за руку. И молча они пошли к метро. Мимо проплывали огоньки, люди, деревья. Чужие жизни проскальзывали мимо, и непривычное равнодушие, внезапное нежелание замечать что-либо, кроме собственного смятения и сомнений, которых быть не должно, поселились в ней. Пальцами она ощущала его кожу, прохладную, гладкую. Не поднимала на него глаз, смотрела прямо перед собой. Она знала: он не причинит ей вреда. Она точно знала, что нужна ему.
"Только зайдя в электричку метро, я подняла на него глаза. Там, при искусственном освещении ламп, я могла отчетливо рассмотреть его. Юноша был высокого роста, на голову выше меня. С первого взгляда поражала его мертвенная бледность и необычайная худоба. Он снова был одет во все черное. Снова держал меня за талию, спасая от толпы, которая на каждой остановке грозилась не уронить, но изрядно покалечить. Я помню, как моя рука оказалась на его плече, и пальцы непроизвольно коснулись длинных каштановых волос. Помню то чувство...как будто знала его всю жизнь, и каждый сантиметр его тела, каждая мысль и каждое движение были до боли знакомы".
Мари первая нарушила молчание.
-Ты наблюдал за мной, - сказала она.
Люди со всех сторон делали невозможным любой вдох или выдох, прижимая её к его груди все теснее.
-Да, - ответил он почти шепотом. И хоть она не спрашивала, а он не отвечал, это походило на диалог.
-И ты не скажешь, зачем, - устало произнесла Мари.
Взглянула в его лицо, в его чистые глаза. И поняла, что его ответ для неё сейчас важнее всего на свете.
-Ты заинтересовала меня.
Уклончивый ответ,. Однако ответ, предостерегающий все дальнейшие расспросы. Мари замолчала. Рука все также покоилась на его плече. Он также осторожно держал её, лишая возможности упасть или хотя бы пошатнуться. Несмотря на внешнюю хрупкость, он вовсе не был слабым. И твердо стоял на ногах. Шел по жизни уверенными шагами человека, который давно решил, что хочет от этой самой жизни. И который пойдет на все, чтобы заполучить желаемое.
-наверное, стоит познакомиться, - сказал он с улыбкой.
Улыбка у него была добрая и располагающая, мягкая. И обращена она была только к ней одной.
-Наверное.
-Меня зовут Алекто.
В этот момент поезд вдруг остановился, не доехав до станции несколько метров. В вагон ворвалась паника. И раздражение. Люди начали толкаться, озираться по сторонам, бросать друг на друга беспомощные взгляды.
Он не обращал на них внимания. Оградил себя и её своим миром, своим неприступным спокойствием. Мари подумалось, что ему нечасто приходилось пользоваться метро. Но все это казалось слишком мелочным и незначительным, чтобы вторгаться в тот момент.
-Мари.
-Ты знаешь меня?
-Да...
да, она знала его. За тысячи лет до того дня, когда увидела впервые. С самого рождения знала и... любила? Люди вокруг копошились, подобно муравьям, пытаясь вырваться из клетки, созданной не реальностью и не обстоятельствами, но собственными силами. Их собственными границами. И такими чужими они показались, такими непохожими. одиночество вцепилось острыми когтями в податливую душу. и лишь в нем теплилась жизнь и спасение... лишь в его глазах понимание, лишь в его объятиях приходили умиротворенность и счастливое осознание того, что все будет хорошо. и снова захотелось испытать то волшебное чувство, испытать саму судьбу.
Мари прильнула к нему. Коснулась губами его губ. Несмело, робко, неумело. И он ответил ей. Также, как несколько дней назад она с готовностью ответила его порыву. Люди вокруг толкали друг друга и не видели, а если видели, спешили отвести взгляд или показать пальцем, бормоча что-то не вполне понятное о приличиях и молодости. Но людское мнение перестало интересовать их.
"Кто-то может назвать наваждение первой любовью.. Первые чувства самые искренние и непорочные? так думают многие. Так думала и я. Судьба действительно вмешалась в ту реальность, где её принимать и признавать отказывались. заставила столкнуться и больше не расставаться. и если бы был на свете дьявол или бог, можно было нашу встречу переложить на их всемогущие плечи. но ни судьбу, ни дьявола, ни бога не признает отчаянная молодость отчаявшихся истину отыскать людей".
в тот день Мари забыла о клетке под названием семья и дом. О тех вечных, нерушимых ценностях, которые должны помогать в самые тяжелые моменты жизни. забыла все правила и запреты, забыла прошлое и отреклась от будущего, что ей пророчила ненавистная действительность. Не будет больше в её жизни неугомонного плача сестры, холодной сдержанности отца, тихих страданий и самоотверженности матери.
"Я была родом из иной реальности. И рано или поздно реальность эта непременно нашла бы меня. Я была способна сопротивляться Алекто. Любви. Но сопротивляться себе и тому, что скрывалось за толстыми линзами очков, что прятала в рисунках, выставляя напоказ тем самым, смысла не было. Я не стала бороться, чтобы сломать в себе то, что отличало от других. От тех, кто показывал пальцем и отказывался понимать. От того, что увидел в 14-летней девчонке мой дорогой Алекто..."
Поезд тронулся, проехал полстанции и выгрузил пассажиров. Он взял её за руку, повел за собой, прокладывая дорогу сквозь безликую толпу мечущихся людей.
Они вышли в город, и морозный воздух нахлынул, будто отрезвляя.
Стрелка часов на её на руке неумолимо приближалась к полуночи, а Алекто уводил её все дальше в темноту, к мечте и надеждам...
Её надежды сбудутся.
На мгновение он остановился. Обернулся. Её лицо обдало его горячим дыханием, его глаза светились в полумраке невероятным, нереальным светом.
Он наклонился к ней и прошептал:
-Ты будешь счастлива. Обещаю.
-знаю... - ответила Мари.
Мгновение спустя их силуэты скрылись за черным пологом ночи.
Глава 6.
Мимо проплывали сомнения и обрывки мыслей... но все они не достигали цели. Выбор был слишком простым. Единственным, о котором она не смела жалеть.
Алекто уводил её все дальше от города. Темнота скрадывала его фигуру, фигуры других людей.
Мрачная тишина царила вокруг. Но страх был незнаком юному сердцу. И даже когда она случайно споткнулась, страх не предостерег её. Алекто обернулся. Замер в ожидании. Она различила лишь его бледную кожу и светлые глаза, которые, казалось, стали еще более блеклыми в окружающей ночи.
-ты в порядке? - в голосе читалось беспокойство.
За её безопасность. За неё.
-Да.
Он помедлил. Она внезапно поняла, что знает, что означает это молчание. Знает, что он сделает в следующий момент. О чем подумает.
-Все хорошо, Алекто. Я иду с тобой.
В её голосе слышалась непривычная решительность. И что-то взрослое сквозило в глазах. Слишком взрослое и... сознательное.
Теперь он держал её за руку чуть крепче. Шел рядом чуть медленнее.
Заботился о ней?
Любил её?
Также сильно, как пыталась она?
"не знаю, что чувствовала тогда... лишь его прикосновения... и его поддержку".
Наконец впереди забрезжил слабый свет, окружающее прояснилось. Мари поняла: они находятся в лесу. Холодок пробежал по коже, когда представила, как они шли по этому лесу, далеко за Москвой... ноги болели, и она сильнее опиралась на руку Алекто. Но все равно шла к свету. И вскоре глазам её предстала новая сказка.
Обнесенный массивной оградой, в глубине леса стоял особняк. Вершины его остроконечных башен разрезали ночное небо, уходя ввысь. Казалось, они соперничали по своей высоте и массивности с росшими вблизи многовековыми деревьями. Казалось, долгожданная ирреальность начиналась за резными воротами с причудливыми рисунками. Сказка расступалась перед ней, приглашая в свои недра, открывая самые укромные свои таинства... сказка теплилась в его глазах, в его улыбке.
Алекто толкнул тяжелые ворота. Со скрипом они растворились. Мари шагнула на мягкий ковер из желтых листьев, сохранившейся с лета жухлой травы. Темная дорожка вела к ступеням, а те, в свою очередь - к железным дверям. Секунду Мари колебалась.
-Иди, - шепнул Алекто ей на ухо.
И она пошла. Сначала робко и неуверенно. Но сказка была вокруг, она словно звала её. И Мари ничего не оставалось, кроме как покориться.
Он открыл перед ней двери, и в глаза ударил яркий свет от сияния тысячи зажженных свечей. Мари зажмурилась. Шагнула в дом. Дверь за ней захлопнулась. Она резко обернулась. Алекто стоял за её спиной. Лицо его не изменилось. все то же выражение. только теперь странное равнодушие скользнуло во взгляде.
-Я должен тебя теперь оставить, Мари, - сказал он.
Сделал шаг вперед. Наверное, он ждал, что она удержит его или остановит. Вцепится в рукав пальто и откажется отпустить. Но она стояла неподвижно и молча смотрела, как он скрылся за одной из множества дверей, разбросанных по просторному холлу. Наверное, он думал, что страх, наконец, настигнет её, и отчаяние толкнет в омут безысходности.
Мари стояла, как вкопанная, оглядываясь на роскошную обстановку вокруг, на сотни зажженных свечей, их веселое пламя, рисующее тени удивленных лиц на стенах. Мгновения она не верила. И не надеялась. Оцепенение сдавило грудь. Но потом... потом она сделала шаг вперед. Следом - еще один. Звук собственных шагов вернул её к действительности. Новой и призрачной, которая с этого момента стала её домом.
Глава 7.
Дверь была небольшая, древняя, с потертыми от времени деревянными вставками. Настолько разительно она отличалась от других, позолоченных, богатых, буквально кричащих о роскоши и уникальности каждого сантиметра этого драгоценного материала, что Мари выбрала сразу. Ей понадобилось не более четверти часа, чтобы решить, какую дверь следует открыть. А, решив, она не сочла нужным мешкать.
Дверь оказалась незаперта. Мари долго смотрела в темноту, дохнувшую в лицо гнилью, чьими-то пыльными воспоминаниями, изможденной усталостью. Она ощутила это сразу. из глубины подвала, а это, несомненно, был подвал, на неё смотрела бездна.
"Не скажу, будто осознала в полной мере, что таила за собою эта злосчастная дверь. Я колебалась до последнего, и осторожность не давала ступить в безвестность. Но не любопытство - неясный зов заставил сделать шаг".
Ступени. Шаткие, скрипящие ступени, которым не один десяток лет, встали на её пути. А когда и они были преодолены, ад раскрыл свои ледяные объятия.
Чьи-то цепкие руки завладели её телом, и широкая ладонь зажала рот. Ладонь пахла табаком и сыростью... липкий страх вконец одержал верх... она пыталась закричать, чувствуя, что любое сопротивление бесполезно, но ужас сковал движения... земля ушла из-под ног, эти руки волокли её вглубь подвала, туда, где все явственнее слышался запах ярости и отчаяния... и вот над самым её ухом раздался металлический щелчок... рука задралась вверх... сталь коснулась кожи... она пыталась вырваться, отпихнуть от себя чудовище, её настигшее, другой рукой. но и её лишили способности двигаться, пристегнув наручниками к чему-то. И холод вонзился в мир вместе с хриплым шепотом, нечеловеческим, нереальным:
-Что ты здесь делаешь?
По звуку этого ужасного голоса казалось, что монстр где-то в сантиметре от её лица. Мысленно Мари благодарила темноту за то, что не видит его, лишь чувствует.
-Я... Отпустите меня... я ничего не знаю...
Она хотела сказать еще что-то, но из груди вырвались сдавленные всхлипы. Что-то острое прижалось к горлу. нож... она попыталась увернуться, но руки были прикованы к стене за её спиной. отступать было некуда.
-Говори.
Она часто дышала, грудь судорожно вздымалась, на глазах выступили слезы. Кончик ножа больно вжался в пульсирующую на шее вену. Она чувствовала его руки на бедрах, не в силах пошевелиться. Это чудовище... оно словно исследовало её! Прислушивалось к неровному дыханию, впитывало её смятение. Как будто сила боли и страха перетекала в того, кто стоял так близко, что его дыхание шевелило локоны на её лбу. И его руки, грубые, чужие руки, трогали её бедра, её колени... её напрягшийся под блузой живот. На мгновение руки замерли на груди, все её существо восстало против неслыханного, но ледяная сталь охладила её протест.
Он едва её касался... в темноте различалась лишь фигура, выше и мощнее её. В последней попытке она дернула руками. Что-то острое впилось в кожу. но не ранило. Крик разрезал хаос тысячи тихих шорохов и звуков.
И прежде, чем эхо собственного голоса успело откатиться к тому углу, где находилась дверь, в подвале вспыхнул свет. В первый миг ей пришлось зажмуриться. Темнота уступила место серым тонам. И лишь глаза человека, прижимавшего её к стене, которая оказалось вовсе не стеной, а прутьями громадной клетки, остались черными и мрачными. Мгновение понадобились Мари, чтобы оценить ситуацию. Перед ней стоял вовсе не монстр, а молодой мужчина лет двадцати пяти, худой, с злыми, жестокими глазами и тонкими губами. Он все также прижимал нож к её горлу, пристально разглядывая свою жертву. Но не он один вглядывался в искаженное страхом лицо. По периметру подвала стояли гигантские клетки в человеческий рост, и люди, заключенные в них, молча взирали на неё. И не было сострадания в этих выпученных, больных глазах, а только любопытство и такая же злоба, которая застыла в чертах мужчины.
Взгляд Мари метнулся к лестнице. По ней спускалась женщина. И слишком знакомыми показались черные глаза, высокий лоб... в памяти возникли аристократические черты благородного лица и ярко-красные губы, контрастирующие с блеклыми, почти белыми волосами. Эта женщина была в тот день с Алекто. Она смотрела на неё, как сейчас, равнодушно и невыразительно.
Мужчина, казалось, не обратил внимания на её появление. Только на секунду зажмурился от света. И снова прорычал:
-Как ты здесь оказалась?
Но Мари молчала. Неотрывно наблюдала за женщиной, а та наблюдала за ней.
-Помогите мне, - взмолилась Мари, удивившись слабости своего голоса.
Женщина не ответила.
Мари грубо встряхнули. И снова поверхность наручников оставила на её запястьях кровавые следы.
-Отвечай!
Он схватил её за волосы, дернул. стон сорвался с губ.
-Я не знаю...
А женщина стояла рядом, и люди в клетках протягивали к ней худые руки. те, кому удавалось дотянуться до белой блузки с пышными рукавами-буфами или дотронуться до коротко стриженых волос, издавали радостные смешки. Мари внезапно поняла, что они смотрят на неё не с ненавистью, но с обожанием. И дотрагиваясь, стараются погладить. Женщина не обращала на них внимания. Казалось, в целом мире её занимала лишь она, Мари.
-Вы с ним заодно?
Внезапная мысль прожгла сознание, и настоящая боль, боль от возможного предательства успевшего стать близким человека, прорвала смелость, рожденную в сказке.
Женщина снова не ответила. А лезвие ножа уже прочертило аккуратную и точную линию вниз по шее.
И тут в этот мир нескончаемых разочарований ворвался он.
-Отпусти её!
Громкий голос. Резкий. Мари не думала, что Алекто способен так сказать. Так взглянуть на того, кто пытал её. В один момент он оказался напротив мужчины. Глаза горели ненавистью.
-А то что? - насмешливо произнес её мучитель.
И первые капли крови упали на каменный пол.
-Это не твоя нажива!
-А... - медленно произнес мужчина, - конечно. Это - твоя нажива. Я посмел распорядиться чужим...
-Нет! Это не то, что ты думаешь!
-Правда? А я думаю, то. Тебе интересно узнать, девочка, зачем он привел тебя сюда?
Мари молчала, сглатывая ярость и обиду.
-Мари... - и снова в голосе Алекто эта нежность. Снова то, что заставило её забыться.
Но больше она не забудет.
-Как трогательно!
-Убери нож.
Мужчина с улыбкой отстранил нож. И направил острие в его грудь.
-Я убрал. Что теперь?
-Не смей.
Её голос был низким и решительным. Странно тихим в этом сгустке накаленных чувств и страстей. Равнодушным.
И он опустил нож. В следующую секунду мощный удар в челюсть обрушил его на пол. К ногам Мари.
Алекто нагнулся и сорвал с его шеи шнурок с ключами. Алчущие взоры заточенных в клетках впились в тяжелую связку. Алекто выбрал самый миниатюрный ключ. Освободил Мари от наручников. Тем временем он поднялся...
Мари думала, что нет места в мире, полном такой неимоверной, неистребимой ненависти, которая ощущалась в воздухе. Но черные глаза мужчины вмещали в себя невероятную жажду мести, боли. Он должен был не ударить - убить Алекто. Однако он молча дал им пройти мимо. Молча смотрел, как они поднимаются по лестнице. Алекто поддерживал её за талию.
жертва ускользала из его рук. И та женщина в белом задумчиво смотрела ей вслед.
Когда дверь за спиной захлопнулась, Алекто развернул её к себе. Хотел сказать что-то.
Мари оттолкнула его. Ей казалось, во всем виноват он один.
"но лишь бездна, живущая во мне, всему виной... лишь ирреальность, в которой я жила, толкнула и в дом, и в подвал... и в его объятья".
Она побежала. Быстро и стремительно. По коридору... неважно куда. Может, к новой двери. Дальше от него... от себя.
Глава 8.
Ева 18 лет
Как только Еве минуло 18 лет, Дерек претворил последнюю её мечту в реальность. Последнюю... не потому, что за нею последовал разрыв, разлад или разлука. А потому что все заветные желания Евы к тому времени осуществились. И вот теперь она больше не будет ловить на себе любопытные взгляды. Презрительные. Неодобрительные. Она сможет жить прежней жизнью... но сама она прежней не станет уже никогда.
Они венчались в уединенной старой часовенке, затерявшейся близ какого-то селенья, тонущей в высокой траве, в лучах чистого летнего солнца. Пение птиц служило им музыкой, а цвет и краски природы - лучшими декорациями.
В качестве свидетелей в загсе со сторон брачующихся выступали их сокурсники: серьезная девушка с квадратным лицом и раздавшейся фигурой и мужчина средних лет, женственный, мягкий и очень тактичный. Они приехали за ними в часовню, чтобы присмотреть за сынишкой, который теперь сидел на передней и единственной скамье, чудом сохранившейся со старых времен.
Алекто со скучающим видом наблюдал, как пожилой человек в темной бесформенной рясе что-то говорил родителям. А они слушали его, не улыбаясь, так, будто решается что-то действительно важное. Ему казалось, что они забыли о нем, так поглощены они были друг другом и словами того, кого друг отца шепотом назвал "священником". В руках Алекто держал миниатюрный букет из белых роз, перевязанный золотой ленточкой. Он хорошо помнил, когда все закончится, он должен подарить розы маме, и с нетерпением ждал, когда же можно будет покинуть жесткую скамью и обнять её. Нет, сначала он обнимет отца. А потом - маму.
Священник тягучим голосом провозглашал о том, что Ева должна быть с Дереком "и в печали и в радости". Алекто уже умел определять значение этих слов, но общий смысл фразы неизменно ускользал. И потому он упрямо надувал губы, и в чертах появлялось что-то жесткое.
Уже в два года он напоминал Дерека, будто был его уменьшенной копией. Мысленно произнося за священником странные слова, он пытался вникнуть в то, что теперь изменится. После того, как голос отзвучит, птицы, наконец, перестанут петь свои визгливые серенады, и они вернутся домой. Но смысл происходящего оставался вне его понимания.
Для Евы и Дерека смысл был прозрачен и ясен: все позади. И страдания, и страх, и борьба, и боль... спустя четыре года после того, как он впервые увидел её, он сдержал слово, данное когда-то ей и себе - женился. На женщине, которую любил больше жизни.
В тот день, тридцатого июля, он сделал исключение и почтил традиции, тем самым будто насмехаясь над ними. Облаченный в черный пиджак, с белой розой в кармане вместо привычного шелкового платка, он напоминал образцового жениха. А она - образцовую невесту. Доверчивую, невинную и непорочную. Полную надежд на то самое светлое будущее, которое раскрыло им свои объятия.
Дерек смотрел прямо перед собой, полагая, что именно так должен смотреть новоявленный жених. Но все равно видел её: в легком белом платье с короткими рукавами, обнажавшими тонкие руки, с вьющимися светлыми локонами с вплетенными в них белыми розами, хрупкую и бледную. Необычайно красивую. Бесконечно дорогую.
И прежде, чем поцеловать её, он прошептал:
-Ты всегда будешь моей.
А она ответила:
-Да, Дерек. Всегда.
Она обещала... она поклялась.
Дождавшись своего часа, Алекто, широко улыбаясь, протянул Еве букет.
Она наклонилась и поцеловала его.
-спасибо, дорогой.
За ней наклонился отец и ласково потрепал его по щеке. Веско произнес:
-Мы любим тебя, сынок. Помни это, что бы ни случилось.
Алекто думал об этом всю дорогу домой. На этот раз родители остались там, в полуразрушенном здании с жесткими скамейками и нудным священником, который все благословлял их...
Ева и Дерек долго бродили по полю, взявшись за руки. Часовня давно скрылась из виду, и перед ними простирались лишь бесконечные поля, где-то на горизонте переходящие в ясное небо с нежными отливами розового и голубого. Очертания редких деревьев, венчанных тяжелыми изумрудными кронами, утонули в наступивших сумерках, а они все шли вперед... солнце скрылось за тучами, что нагнал внезапный ветер, но они не заметили этого вовсе ... они шли, и высокая трава, воплощение живого, пригибалась под их невесомыми шагами.