Аннотация: Из рассказов про мальчика Ромку, который иногда материализовывал свои фантазии, а иногда просто мыслил не так, как положено. [email protected]
Ромка и Витькин папа
У Витьки папа то - был, то - не был.
Витька, конечно, всем говорил, что его папа - капитан дальнего плавания и дома бывает редко. Чтоб правдивей рассказывать про такого папу, Витька учил географию и по единственному этому предмету имел твердую четверку. Он, даже, про пролив Зунд, Баб-эль-Мандебский, или Большой Бельт, Бонифачио, что между Сардинией и Корсикой, мог рассказать.
Ромка как-то с Витиным папой познакомился. Он зашел позвать Витьку кататься на лодке. Открыл Витькин брат, восьмиклассник, сказал сердито - жди тут, ушел. Ромка стоял в прихожей, ждал. А в квартире кто-то плакал и повторял между всхлипываниями: "папочка, не надо, ой, папа, я не буду больше". И еще слышался странный звук, будто из ковра пыль выбивали легенькой палкой.
Ромка осторожно выглянул из прихожей и увидел слева на диване Витькину младшую сестру. Она лежала с задранным платьем, волосы беспорядочно закрывали ее лицо, а какой-то мужик в майке лупил ее ремнем по попе. Руки у мужика были в синих рисунках и Ромке зачем-то срочно потребовалось вспомнить, как такие рисунки называются. Вспомнить не удалось, потому что его затрясло; он отступил обратно в прихожую, присел на скамеечку для обуви.
Ромку, конечно, наказывали родители. И он был уверен, что других детей наказывают так же, как его: ставят в угол, лишают прогулки, запрещают смотреть телевизор. Про то, что детей можно пороть, Ромка читал у Чехова и был уверен, что так делали только очень давно, раньше.
Ромка закрыл глаза и обхватил уши руками. Но все равно слышал: "Папочка, не буду больше, больно...".
Когда-то давно, в детстве, Ромка любил взрослые праздники. Потому что, детей тоже сажали за стол и стол был очень вкусный. А потом дети могли уйти в другую комнату и взрослые на них внимания не обращали. Возиться после такой сытной еды не хотелось, обычно они тушили свет и рассказывали друг другу страшные истории, держась за руки, чтоб не так было страшно.
Однажды Ромка с одной девочкой как обычно потушили свет, и он начал рассказ - он давно приготовил эту историю, услышанную во дворе, и все ждал праздника, чтоб рассказать. Неожиданно свет загорелся, в дверях стоял отец этой девочки. Он строгим голосом приказал ей идти одеваться, так как они уже уходят, а когда та проходила мимо него, неожиданно ударил ее рукой по левой щеке.
Ромка весь съежился. Девочка молча проскользнула мимо отца, пошла в прихожую, натянула пальто, обернула воротник шарфом, смахнула этим же шарфом слезы.
А Ромка сидел за диваном и не мог выйти к гостям попрощаться. У него наворачивались слезы и он сглатывал какой-то комок в горле, который никак не сглатывался. А левая щека у него покраснела и горела, будто ее прижгли раскаленным утюгом.
Ромка никому не рассказал об этом случае. Когда мама спросила, "что он тут сидит, накуксившись?", он сказал, что болит живот.
Сейчас он испытывал схожее чувство, ему хотелось ослепнуть и оглохнуть. Но ослепнуть он не успел, потому что увидел, как вышел Витька. Лицо у него было горькое.
- Ты че приперся... - начал он было, но осекся. Из комнаты донесся мужицкий рев, звуки ремня стали громче.
Ромка открыл глаза и медленно отвел руки от ушей.
- Витька, ты не знаешь, как называются такие всякие рисунки на коже? - спросил он.
Витька стоял с открытым ртом и молчал. Рев стал громче, в квартире что-то зазвенело, что-то упало. В прихожую вылетел витькин отец в майке и стал лихорадочно дергать замок входной двери. Он приплясывал и вскрикивал. Еще бы не вскрикивать, ведь сзади его охаживал ремень, который был сам по себе. Этот широкий солдатский ремень вился в воздухе, как живой, и стегал мужика и по плечам, и по спине, и по попе.
Мужик справился, наконец, с замком, его рев заклубился по подъезду, угасая вниз по лестнице.
- Татуировка, - сказал Ромка.
- Чего? - спросил Витька.
- Рисунки такие татуировкой называются.
- Сам ты туровка! - сказал Витька. - Они называются наколка. Я скоро себе тоже на плече наколю ножик и змею.