День медленно клонился к вечеру. Предзакатное солнце уже начало наливаться той самой мрачной багровостью, по которой особые знатоки любят определять завтрашнюю погоду. Сегодня вторник, а значит все нужные предметы скоро начнут занимать свои положенные места. Я нерешительно держала в руках скатерть, вспоминая, с чем, собственно, связано ее таинственность, сделавшая сей предмет таким почетным атрибутом наших вечеринок. Есть среди нас один заядлый театрал. Причем не просто любитель просматривать весь репертуар местных и заезжих театров, а человек, вхожий за кулисы, имеющий там не то друзей, не то дальних родственников. Как раз именно в этом театре, куда так часто наведывался в гости наш вторничный компаньон, однажды случилась пренеприятнейшая история. В одном из спектаклей, готовящихся к постановке, была сцена со стрельбой - один актер должен был стрелять в другого из вполне настоящего пистолета холостыми, понятное дело, патронами. А второй, умирая, должен был упасть на стол, покрытый этой самой скатертью. Во время генеральной репетиции по какой-то непостижимой случайности пистолет оказался заряжен не холостыми, а вполне даже боевыми патронами. И на эту скатерть упал настоящий труп. Дальнейшие события можно лишь домысливать, однако результат, касающийся непосредственно нас был таков: скатерть эту повелели выбросить в кратчайшие сроки. Наш театрал не упустил такой уникальной возможности и забрал эту окровавленную тряпку себе, после чего она и поселилась навечно в нашем клубе, став одним из атрибутов ночных посиделок. Говорят, что с этой самой скатертью и раньше были связаны какие-то неприятные истории, то есть предмет сей в том театре был окутан давней и недоброй славой. Впрочем, нам все это скорее даже нравилось.
Именно на эту скатерть пришедший первым Джонатан (почему-то так повелось, что никто и никогда не сокращал это длинное и неудобное в произношении имя до банального "Джона") и водрузил предмет нашей сегодняшней беседы - куклу. Необычность этой конкретно куклы состояла в том, что она была тряпичная. Да-да, сшитая из разноцветных лоскутков, с любовно прорисованным личиком и льняными кудряшками, уложенными в замысловатую прическу.
- Какая красивая куколка, - задумчиво произнесла я, разглядывая ее, но не притрагиваясь. Очевидно, раз кукла оказалась на столе, да еще и принесенная Джонатаном, значит именно с ней и связано сегодняшнее необычное приключение, о котором он намерен нам всем поведать. - Что ж, подождем.
Я уютно устроилась в своем старом и привычном кресле и стала внимательно изучать нашу тряпичную гостью. Может быть, наш сегодняшний рассказ будет про повелителя кукол? Или про создание домовых посредством шитья их из лоскутков? Или... Я подняла глаза на Джонатана, который молча наблюдал за мной. Он знал, что я не стану спрашивать, а он не будет отвечать на мой невысказанный вопрос до тех пор, пока заседание клуба не будет объявлено открытым.
- Господа, перед вами - кукла. Сегодня она главная героиня повествования. В чем здесь дело и в чем секрет, вам сейчас поведает Джонатан. На сем заседание объявляется открытым.
Одиннадцать пар внимательных глаз обратили свои взоры на поднявшегося со своего места Джонатана. Он поднялся, обошел вокруг стола, взял в руки куклу и начал:
- Как вы все, наверное, знаете, у меня есть младшая сестра - существо столь же практичное, сколь и самостоятельное. Вся ее жизнь до определенного момента была расписана чуть ли не по минутам. После окончания школы - институт, престижная специальность. Во время учебы - работа по оной же, чтобы не терять лишние пять лет стажа, затем - карьера, карьера, карьера. Нас с вами она считает за чудаков-придурков, тратящих свое драгоценное время неизвестно на что.
Публика заулыбалась и расслабилась. О возрасте у нас говорить было не принято. Как и о том, что мы неприспособленные к реалиям этого мира чудики, а страшные истории - это наш способ бегства от настоящего. Возможно, что и так... Могу только сказать, что самому младшему из нас не меньше двадцати...
-..."Сударыня, у вас необычайно выразительное лицо", - произнес этот кто-то. Вообще-то она никогда не была завсегдатаем вечеринок, но это был день рожденья ее лучшей подруги, на который она была чуть ли не слезно приглашена. Молодой человек, устроившийся рядом с ней (на вполне приличном расстоянии, надо сказать) был не особенно привлекателен. В нем как будто чего-то не хватало. Слишком блеклым был его облик - светлые волосы чуть ниже плеч, прозрачные не то серые, не то голубые глаза, бледная кожа. Только взгляд был странным - цепкий внимательный, какой-то пронзительный, что ли... "Ваш образ пронизан странной поэзией, - продолжал он. - Когда-нибудь я обязательно напишу о вас стихи". Моя сестра никогда не любила длинноволосых парней. Сейчас ей особенно хотелось фыркнуть и отвернуться, сказав что-то резкое в адрес случайного ухажера. А еще лучше, встать и величественно удалиться. Или, скажем... Но что-то мешало ей, и она, как зачарованная сидела, глядя в прозрачные глаза необычного поклонника, и слушала его плавную невыразительную речь. Может быть, виной тому было вино (простите за примитивный каламбур), пару бокалов которого она выпила за время этой вечеринки, может быть хорошее настроение, а может быть странная обстановка квартиры, в которой все и происходило. Кстати, о квартире. Остановлюсь-ка я на этом месте подробнее. Хозяином этого места был явно какой-то художник. Или скульптор. Или и то и другое. Мало того, что она была необычайно просторной и занимала весь верхний этаж вместе с чердаком в старом доме сталинской постройки, часть стен в центральной части было снесено и заменено колоннами, кое-где стены были покрыты причудливыми рисунками, переходящими из авангардных в сюрреальные. Кое-где стояли скульптуры, кое-где висели картины. Оставшееся свободным от творчества хозяина место занимали разнообразные странные предметы - африканские маски, необычные музыкальные инструменты, части манекенов, причудливой формы раковины, чучела змей и прочих рептилий. Общий настрой квартиры можно было бы назвать мрачным, если бы не разнообразие и бессистемность расположения всех этих предметов. Так что это был просто творческий беспорядок, полностью подходящий под определение философского. Итак, моя сестра внимала сладким речам какого-то странного человека. Она, наверное, долго бы им внимала, если бы не подскочившая к ней подруга, которая вытащила ее из сладких грез, навеянных словами белокурого субъекта.
Джонатан перевел дыхание, плавно переместился в пространстве, плавно же сел на свой собственный стул. Гости молчали, ожидая продолжения. Я наполнила стакан нашего оратора еще не успевшим остыть глинтвейном (по праву рассказчика - первым), он сделал пару небольших глотков и продолжил.
- По ходу вечеринки, шедшей своим чередом, моей сестре удалось выяснить, что тот человек ни кто иной, как хозяин этой квартиры. Свободный художник, непризнанный гений и все такое. Что эту великолепную жилплощадь ему оставили родители, погибшие пару лет назад в автокатастрофе, что он странноват, "не от мира сего", но в целом парень неплохой. Не знаю, что именно взбрело в голову моей практичной сестрице - может быть, она представила себе эти хоромы в белоснежном сиянии евроремонта, может быть, ее разобрало любопытство, а может, она банально влюбилась (последнее ей категорически отрицается), - но она осталась ночевать у этого странного человека. Как человек приличный и не любопытный, особенно в том, что касается чужой личной жизни, я обойду своим вниманием то, что произошло между ними той ночью.
Может быть, мне показалось, может, это горячее вино с пряностями и причудливые блики на стенах настроили сознание на определенный лад... Так вот, мне показалось, что почти все снова задумались о том, о чем в нашем клубе вслух никогда не говорят - о личной жизни остальных. Разумеется, есть вещи очевидные, вроде той, что Дон и Фиона - муж и жена. Но личная жизнь всех прочих была и остается загадкой даже для меня. Это табу появилось после одной неприятной истории, о которой я, может быть, поведаю вам как-нибудь потом. А сейчас вернемся за наш стол под бархатной скатертью, на котором рубиново искрились в свете свечей хрустальные бокалы. Джонатан снова замолчал, позволяя слушателям подумать каждому о своем.
- "Настоящее искусство художника вовсе не в том, чтобы верно взмахнуть кистью или резцом. Я вовсе не отрицаю необходимости обучения мастерству ремесленника, нет! Но настоящим даром обладают только те, кто умеет видеть в своей модели то, в чем одна она будет выглядеть единственной, неповторимой, безупречной", - он вещал, она внимала. Он, не переставая, делал быстрые наброски на небольших листочках бумаги, все время, когда она спала, разговаривала по телефону, ела, просто сидела и что-то разглядывала. Моя сестра проводила у него все больше и больше времени. Она даже - о, ужас! - пропустила несколько занятий. "Образу одной соответствует холодный мрамор, другая, пламенная и горячая засияет только в бронзе, третьей, романтичной и задумчивой, не подходит ничего, кроме акварели... Основная сложность в искусстве художника - это разглядеть материал в образе модели". Моя сестра медленно, но верно попадала под влияние этого "свободного художника". Сначала она проводила там все вечера, потом стала задерживаться по несколько дней, потом заявила, что переезжает к нему жить. Поначалу никто даже не волновался - дело житейское, она взрослая девица, самостоятельная и все такое... Но обстановка у меня дома к делу не относится. Вернемся под крышу художественно-философских "хором". "Самым особенным и необычайно сложным образом является кукла. О нет, не простая детская игрушка с капроновыми кудрями и пустым пластмассовым личиком. Нет, настоящие куклы украшают собой лучшие дома и дворцы, наравне с полотнами великих мастеров! Это настоящие произведения искусства, они почти живые, ты скоро это поймешь, когда я закончу свою работу!" - вещал художник, усадив наряженную в пышное платьице девушку на стул с высокой спинкой. Пачка эскизов стала необычайно толстой. Карандаши заменила кисть, в руках светловолосого непризнанного гения была палитра, а заляпанный красками фартук довершал образ ее маэстро. Кукла...
Джонатан снова ненадолго замолчал. То, что история странна и необычна, мы все уже успели понять. Куклу стали передавать из рук в руки, разглядывать и шепотом отпускать какие-то незначительные комментарии. Произведение искусства... Что ж, похоже. Эта кукла была действительно чем-то из ряда вон выходящим. Штучная работа.
- Он завязал ей глаза и медленно повел через всю свою гигантскую квартиру. По дороге нашептывая странные комплименты. Он проговаривал слова о ее замечательной коже, о коралловых губах и необычном цвете глаз так, словно читал заклинания. Каждое его слово отзывалось в голове моей сестры гулким эхом, словно череп ее был пуст, как фарфоровая голова какой-нибудь куклы... И вот, свершилось! Он торжественно снял с ее глаз шелковую повязку. Перед ней, под стеклянным колпаком на позолоченном стульчике восседала... она сама. Кукла была настолько на нее похожа, словно это была не игрушка, сшитая из цветных лоскутков, а ее собственное уменьшенное зеркальное отражение. Она смотрела на нее словно завороженная. "Теперь ты моя, - шептал художник. Его руги жадно шарили по ее телу, словно до этого ни разу его ни касались. - Ты принадлежишь мне до тех пор, пока эта кукла будет находиться здесь. Если ты попытаешься выйти из этой квартиры, то умрешь в страшных муках!" Моя сестра вдруг осознала, что слова ее художника перестали быть комплиментами. Она захотела вырваться, убежать из дома этого сумасшедшего, но ничего не могла поделать со своим телом, ставшем вмиг аналогом тряпичной куклы - безвольным мешком, набитым чем-то мягким, податливым, но совершенно ей не подчинявшимся.
"Ты будешь служить мне. Ты будешь выполнять все мои приказы. Ты будешь предупреждать мои прихоти. Теперь ты моя вещь. И должна быть этому рада, слышишь? Куклы всегда радуются, если у них есть хозяин!"
Прошло три или четыре месяца. Мои родители всегда были людьми самодостаточными, не особенно интересовавшимися жизнью своих взрослых детей. За это время моя сестра уволилась с работы, и перестала ходить в институт. Изредка она позванивала домой, говорила, что у нее все хорошо, вяло отшучивалась насчет своей приостановившейся программы развития личности и прощалась. Один раз она даже зашла в гости. Посидела часик, поболтала о какой-то ерунде и ушла. Мне стало не по себе после ее визита, и я отправился на поиски ее бывшей лучшей подруги. Так себе, детектив, надо сказать. Я открыл записную книжку, набрал номер телефона и договорился о встрече. "Знаешь, - сказала... хм... ну пусть будет, Света. - Я видела ее с тех пор всего три раза. У этого, как его... Ну, художника. Она очень изменилась, бросила учебу, теперь сидит дома и изображает примерную жену". Она замолчала, внимательно посмотрела на меня, сделала пару глотков кофе. "Очень примерную, - она снова изучающе глянула на меня. - Выполняющую все прихоти своего супруга". "В каком смысле?" - не понял я сначала. "В прямом, - резко ответила она. - Теперь она его рабыня. Разве что ошейник не носит". Света ушла, а я остался сидеть в кафе, обдумывая ее слова. На листочке передо мной быстрым почерком был написан адрес этого художника, ставшего хозяином моей свободолюбивой сестры.
Джонатан снова встал, прошелся вдоль комнаты и перевел дыхание. Затем, видимо собравшись с мыслями, продолжил.
- За высокой резной деревянной дверью запиликал звонок. Я еще не знал, зачем я пришел, наверное, мне просто хотелось посмотреть своими глазами на этого художника и на то, как живется моей младшей сестренке. Дверь мне открыл высокий длинноволосый блондин с прозрачными светлыми глазами, на котором поверх одежды был заляпанный краской фартук. "Чем могу быть полезен?" - вежливо осведомился он. "Добрый день, - сказал я. - Я брат Вики. Мне хотелось бы поговорить со своей сестрой". "Да, конечно, проходите, пожалуйста", - и он отступил вглубь полутемной прихожей. На гигантских оленьих рогах обнаружился зонт, широкополая шляпа и темный кожаный плащ. На стойке для обуви стояло несколько пар разнообразной обуви, пол украшал овальный коврик с геометрическим рисунком. На тумбочке стоял старый телефон с расколотым корпусом. "Если сейчас в прихожую выйдет голая девица в кружевном фартучке..." - крутилось у меня в голове, пока я водружал свое пальто на стильную вешалку. Художник равнодушно наблюдал за мной. Я, с трудом уняв дрожь в пальцах, последовал за ним. Меня не оставляло ощущение, что я нахожусь в притоне настоящего колдуна. Мы вошли в огромный зал с колоннами, посреди которого обнаружилась голая рыжая девица (!), прикрытая лишь прозрачным белым шарфиком. Он, походя, швырнул ей халат, не оборачиваясь, бросил: "Это Ева, моя модель". И мы проследовали дальше.
Она стояла и смотрела в окно. Ее светлые волосы волнами спадали на спину. Она показалась мне сильно исхудавшей. Когда она повернулась, это впечатление только подтвердилось. "Поговорите пока, мне надо работать", - и художник нас покинул. Я прикрыл дверь. Из глаз Вики беззвучно катились слезы.
Джонатан присел на край дивана, став почти невидимым в тени. Одна из свечей на канделябре замигала и погасла. Я поднялась со своего места и, не говоря не слова, заменила ее на новую. Фиона, не отрываясь, смотрела на куклу. Мигель помотал головой и потер глаза. "Какая страшная история", - пробормотала Энн.
- "У меня все хорошо, - заученно повторяла она. - Я сделала свой выбор, и никому не позволю навязывать мне свою волю". А глаза ее в это время кричали: "Спаси меня, Джонатан! Вытащи меня отсюда!" Я ушел в этот день. Когда этот проклятый художник открыл дверь и сказал, что мне пора, я встал у ушел. Вернувшись домой, я задумался. Тогда я еще не знал всей истории, поэтому не был уверен в правильности собственных мыслей. Все во мне кричало, что сестру надо вытаскивать. Что бы вы сделали?
Несколько мгновений все молчали, первым тишину нарушил Мигель:
- Конечно, ее нужно было оттуда вытаскивать, что за вопрос!
- А этот художник ее никакими наркотиками не пичкал? - озабоченно спросила Жаклин.
- Ты еще и медлил? Да лицо начистить этому "художнику" надо было, а сестру домой вернуть немедленно! - чуть ли не прокричал Дон.
- Вот и я так подумал, - устало, почти шепотом проговорил Джонатан. - Я позвонил нескольким своим друзьям, тем, которые пошире в плечах и поуже лбом, и мы впятером отправились в нехорошую квартиру. С нами еще была Света, лучшая подруга моей сестры. Она позвонила в уже знакомую мне дверь, пока все остальные прятались. Наш художник открыл дверь, не задумываясь. В этот момент мы и вломились в его квартиру. Дальше... Дальше все было очень быстро и неинтересно. "Где Вика?!" - проорал я. Художник, сбитый с ног ударом одного из моих ретивых помощников, махнул рукой в сторону зала. Она действительно была там. Сидела в углу и смотрела на рыжую Еву, которая сидела на все том же стуле, на котором я ее видел в прошлый раз, только цвет шарфика сменился с белого на темно-зеленый. "Собирай вещи! - резко сказал я сестре. - Ты возвращаешься домой!" Она кричала. Она вырывалась, не желая двигаться с места. "Вы убьете меня, идиоты!" - вопила она, захлебываясь слезами, когда двое моих приятелей схватив ее за руки тащили к двери. Я и Светка собирали ее вещи в сумку, которую предусмотрительно принесли с собой. " Кукла! Кукла!" - донеслось до нас уже из подъезда. В этот момент я обратил внимание на стеклянный колпак, под которым сидела тряпичная копия моей сестры. Не задумываясь, я саданул по нему чем-то тяжелым, подвернувшимся под руку и забрал куклу с собой.
Она не могла прийти в себя недели две. Она бредила, металась, находилась между сном и явью. Мои родители были непреклонны, и бригаде психушки пришлось уехать не солоно хлебавши, хотя они так и порывались забрать ее с собой. Среди знакомых моей великосветской маман обнаружился какой-то знаменитый психиатр, который и поставил, в конце концов, Вику на ноги. Вот, собственно, и все. Через месяц моя сестра вернулась к своему обычному состоянию - упертой и целеустремленной карьеристки.
Мы замерли, с трепетом ожидая окончания, почему-то решив, что история все же, не закончена.
- Она все не хотела мне ничего рассказывать, умело уходя от ответов на вполне законные вопросы. Я уж было совсем отчаялся услышать всю эту историю, пока в один из вечеров она не заявилась ко мне в комнату, крутя в руках эту самую куклу. "Джонатан, сожги ее, - попросила она смущенно. - Не могу на нее смотреть..." Я предложил сделку - услуга за услугу. В смысле, услуга за историю. Она рассказала мне все это, а я забрал куклу и ушел. Вот она перед вами. В ваших руках. Приговор?
Ошарашенное молчание было ему ответом.
- Наверное, ее нельзя жечь, - сдавленно сказала Жаклин. - А вдруг с твоей сестрой что-то случится?
- Приговор... - каким-то таинственным шепотом сказал Мигель. Все снова помолчали. Потом глаза повернулись ко мне.
- Знаешь, Джонатан, - произнесла я, не задумываясь. - Мы не будем ее жечь. Не знаю, что может произойти, когда это произведение искусства превратится в пепел. Скажи ей, что ты сжег ее. И пусть эта кукла останется у меня и будет одним из сувениров наших сборищ. Пусть она напоминает нам о том, что странное редко приносит в жизнь людей счастье...
За окном разгорался рассвет. Первые лучи солнца окрасили облака в розовое и золотое. Ни одному художнику, даже сумасшедшему и гениальному никогда не передать по-настоящему красок рассветного неба. Я задула свечи. Гости начали расходиться по домам. Почему-то все улыбались. Даже Джонатан. Наши сказки так редко заканчиваются счастливо. Хорошо, что эта ночь была исключением...