Общепринятым в советской историографии стало положение, что в XVII веке донское казачество пополнялось в основном беглыми крестьянами, холопами, мелкими служилыми и посадскими людьми[1]. В целом, думается, это суждение справедливо, однако специально данная проблема не изучалась. В частности, оставалось неясным, в какой степени люди, уходившие на Дон в казаки, отрывались от своего прежнего места жительства, имели ли они возможность вернуться обратно, сохраняли ли связь со своими родственниками, остававшимися "на Руси".
Уникальную возможность ответить на эти вопросы дают материалы сыскного дела 1628 г. о так называемой "донской торговле" - торговых связях южнорусских городов[2] с донскими казаками. Его документы использовались в статье А. А. Новосельского, посвященной торговым связям Дона с южнорусскими городами в XVII веке[3] и в докторской диссертации Н. А. Мининкова. Второй из названных авторов писал, что "приходившие на Дон люди быстро становились казаками, но при этом (с. 132) поддерживали связь с родственниками и нередко, прожив на Дону несколько лет, возвращались в родные места. Следствие 1628 г., проведенное в городах, выявило немало подобных случаев"[4]. Специального разбора таких случаев Н. А. Мининков, однако, не дал. В целом же материалы сыскного дела 1628 г. о поездках "торговых людей" на Дон еще не анализировались. Между тем, при сопоставлении с некоторыми другими данными, они позволяют проследить миграционные процессы, происходившие в среде донских казаков, а также выявить те условия, которые на протяжении первой половины XVII века и позднее обеспечивали казакам почти бесперебойное сообщение с населением южных областей Русского государства.
Сыскное дело отложилось в столбцах Приказного стола Разрядного приказа и насчитывает 613 листов. В издании "Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском Архиве Министерства Юстиции" оно именуется как "Сыскное дело о нападении донских казаков и разных городов всяких чинов людей на разменного мурзу князя Мустафу Сулешева с товарищами и о воровских походах их на море и на крымские улусы" от 1628 г.[5] На наш взгляд, это название не отражает существа документов, составляющих дело. Думается, правильнее называть эти документы "Сыскным делом 1628 г. о поездках "торговых людей" из южнорусских городов на Дон"[6].
Материалы дела отчетливо делятся на четыре части. К первой части относятся: 1) "Выписка из донского дела[7] на перечень" (Л. 1-64). Этот документ содержит краткий пересказ дела, предназначенный для доклада в Думе о результатах сыскных мероприятий. Основное содержание "выписки" - краткое изложение имеющихся в деле "расспросных речей" и хода сыска; 2) Приговор в Думе о наказании виновных в поездках на Дон (Л. 80-81); 3) "Роспись" (список) людей, наказанных в Ельце и Воронеже (Л.82-88).
Ко второй части принадлежит основная масса документов (Л. 65-79, 89-387, 462-499, 545-549, 597, 608-613). Это: 1) "Память" из Посольского приказа в Разрядный от 11 января 1628 г. В ней содержится государев (с. 133) указ о проведении сыска и излагаются события, вызвавшие его; 2) Черновик наказа сыщику И. Тургеневу о проведении сыска в Ельце и Воронеже, а также черновик грамот воеводам других южнорусских городов о проведении сыска; 3) Отписки сыщиков И. Тургенева и Н. Беклемишева, а также воевод из городов о ходе сыска с приложением расспросных речей; 4) Черновики государевых грамот сыщикам и воеводам в города по различным вопросам, связанным с проведением сыска; и иные документы.
Необходимо отметить, что расположение документов в деле не соответствует их хронологической последовательности. В особенности это касается документов второй части. Кроме того, расспросные речи помещены отдельно от отписок сыщиков, к которым они были приложены. Данные обстоятельства значительно усложнили работу с материалами дела.
Третью часть составляют документы сыска, проведенного в Москве в Разрядном приказе, о поездке на Дон московского "торгового человека" гостиной сотни А. Михайлова (Л. 388-461). Среди них росписи (перечни) имущества, вывезенного А. Михайловым с Дона и затем конфискованного в Воронеже, его расспросные речи о поездке на Дон, челобитная о возврате изъятого имущества и другие документы.
К четвертой части относятся "поручные записи" по привлеченным к сыску жителям Курска, Белгорода, Тулы, Ельца, Воронежа и Зарайска в том, что они на Дон без государева указа более не поедут (Л. 500-543, 550-596, 598-607)[8].
Начало сыску положила "память" из Посольского приказа в Разрядный от 11 января 1628 г., в которой сообщалось о следующих событиях. В конце сентября 1627 г. к югу от г. Валуек (на речке Ураевой) производилась "посольская размена" (обмен послами) с крымскими татарами. В это время из степи со стороны Дона неожиданно появилась значительная группа русских людей. Татары, приняв их за донских казаков, перегоняющих на Валуйки захваченных во время набегов на Крым лошадей, немедленно вступили с ними в бой. Столкновение было приостановлено посланным от русской стороны казачьим головой Ю. Чуфаровским, который затем и привел упомянутых людей на русский стан. Среди них оказались 9 донских казаков во главе с атаманом Андреем (с. 134) Степановым (прозвище Полупанов), которые ехали с Дона в Москву с войсковой отпиской и 34 лошадьми, а также 47 жителей разных южнорусских городов. Последние возвращались после поездки на Дон с товарами и вели с собою 122 лошади. Из этих людей из Воронежа были семь человек, Ельца - двадцать один, Курска - восемь, Белгорода - три, Ряжска, Серебряных Прудов, Калуги - по два, Скопина и Белева - по одному человеку.
Появление на "размене" всех этих людей вызвало скандал (от татар был "многой вычет и розвратье"; самой "размене" едва не учинилась "поруха"). Существо претензий татарской стороны в документе не излагается, однако оно очевидно. Москва в дипломатической переписке с Крымом постоянно утверждала, что на Дону живут "воры" - беглые преступники, и за их самовольные набеги на татар Русское государство не может нести ответственности. В данном же случае налицо был факт переправки казачьей военной добычи в пределы государства, и это был уже не первый подобный случай[9]. Татар, конечно, заверили, что эти люди - вовсе не донские казаки, однако отрицать факт поездок на Дон "торговых людей" из русских городов было невозможно. Размена послами оказалась под угрозой, а вместе с ней и мир с Крымом. В итоге часть пригнанных лошадей отдали татарам, виновных обещали жестоко наказать.
Помимо рассказа о событиях под Валуйками, в "памяти" содержался также первоначальный государев указ по поводу этого происшествия. Согласно этому указу, дьякам Разрядного приказа было велено доставить упомянутых людей из городов в Москву. Здесь их следовало допросить, "по чему они ездили на Дон - по государевым ли грамотам, или по воеводскому отпуску, по проезжим, или бес проезжих[10], и с какими товары ездили, и з донскими казаки на море, и на села турского Мурат-салтана и на крымские улусы не ходили ль, и на Волге с казаки, как приходили на караван, не были ль, и где они лошадей имали"[11].
В дальнейшем, однако, указ о проведении сыска был значительно изменен. Для проведения сыска в Елец и Воронеж был послан дворянин Иван Тургенев, в Курск и Белгород - Никита Беклемишев. В прочих городах (Ряжске, Калуге, Серебряных Прудах, Скопине и Белеве) сыск был поручен городовым воеводам[12]. В черновике наказа сыщику Ивану (с. 135) Тургеневу, а также черновиках грамот о сыске воеводам в города видим уже новый указ. Согласно ему, у привлеченных к допросу следовало узнать, "в котором году хто из них на Дон ездил и с чем, и с какими товары ездили, и по государевым ли грамотам хто ездил, или по воеводцкому отпуску, и которых воевод по отпуску а-хто ездил, или хто собою ездил, и почему ездил, и какие товары, или запасы, или вино возили, и сколко хто запасов и вина и товаров возил, и свое ль хто возил, или хто с кем посылал на Дон торговать-а. И воеводы на Дон своих каких товаров, или запасов, или вина с ними на Дон не отпускали ль, и будет отпускали, и которой хто воевода имянем, б-и ис которово города, и хто-б какова товару, или запасу, или вина отпускал, и с кем имянем. И с проезжими ль они грамоты ездили, или без проезжих грамот, и для чего так воровали - без государева указу на Дон самоволством ездили, и хто что каких товаров, или вина, или запасов порознь возили, и кому те товары и запасы и вино на Дону продовали, в-и на што хто продал: на денги ль, или на золотые, или на товары какие променяли-в. И много ль хто на Дону был, и з донскими казаки на море г-хто ходил ли, и под Азовомд базы[13] хто с казаками грабил ли-г, и на крымские улусы е-хто с казаки-е ходил ли, и на Волге з донскими казаки ж-хто был ли, и много ль хто с казаки на море, и под Азовом, и под крымскими улусы, и на Волге какие добычи добыли ль, и много ль лошадей взяли-ж у крымских или у нагайских людей, и в которых местех, и какими обычаи з-татарские улусы громили, и много ль они на Дону лошадей купили или выменяли-з, и где они тое погромную рухлядь и лошади дели - у них ли ныне, или кому отдали". Подобную "рухлядь" требовалось переписывать. Помимо этого, указ требовал допрашивать, "хто с ними иных каких людей на Дон ходил" - таковых следовало расспрашивать подобным же образом[14].
Новый указ значительно расширял розыскные мероприятия. Причины подобного изменения первоначального плана в деле не указываются. (с. 136) Любопытно при этом следующее. Согласно второму указу, поездки к казакам объявлялись "воровством", поскольку они предпринимались без государева на то разрешения ("...для чего так воровали - без государева указу на Дон самоволством ездили"). В Москве, правда, и до инцидента осенью 1627 г. под Валуйками было прекрасно известно о поездках "торговых людей" из южнорусских городов на Дон. Так, например, в 1625 году в царской грамоте к донским казакам было прямо сказано, что после Смутного времени последние находятся в крайне выгодном экономическом положении, чего прежде не бывало. В частности, говорилось в грамоте, помимо почти ежегодной присылки государева жалования, к казакам на Дон "из городов ... торговые люди ездят ... со всякими торги и з запасы"[15]. В Москве до 1628 г. на подобные поездки смотрели сквозь пальцы. От казаков требовали только прекратить походы против Крыма и Турции, ставившие под угрозу столь необходимый после Смуты мир с этими землями. Казачество Дона, однако, не внимало данным требованиям. Поэтому, предпринимая сыск в городах и во всеуслышание объявляя "воровством" поездки к казакам, Москва тем самым запрещала торговлю с ними. Насколько можно судить, этим шагом пытались решить две задачи - с помощью экономического давления заставить казаков прекратить свои походы, а также избежать повторения инцидента осени 1627 г. под Валуйками.
Итак, в ряде южнорусских городов планировался, судя по наказу И. Тургеневу, повальный сыск людей, ездивших в разные годы на Дон. При этом Москву интересовали буквально все подробности поездок к казакам. У допрашиваемых требовалось узнавать: 1) время поездки; 2) по чьему разрешению была предпринята поездка - по грамоте из какого-либо приказа, с разрешения местного воеводы, или вовсе без разрешения; 3) причину поездки и характер товаров; при этом в Москве особенно интересовались, не посылали ли на Дон своих товаров воеводы из городов; 4) как распорядились на Дону привезенными товарами и долго ли оставались там; 5) участвовали ли в казачьих походах на море, на крымские улусы, в нападениях на турецкие суда под Азовом, а также в грабежах русских торговых караванов на Волге; 6) какую добычу получили; 7) куда дели награбленное имущество и лошадей.
Перейдем к рассмотрению хода сыска и анализу расспросных речей. Сыск Н. Беклемишева и И. Тургенева начался ранней весной 1628 г. Как выяснилось из допросов, ежегодно по весне в Воронеже и Белгороде формировались караваны судов ("будар"), которые затем отправлялись (с. 137) вниз по Дону и Северскому Донцу в область казачьих городков. Воронеж и Белгород являлись в то время последними крупными поселениями на упомянутых реках, и сюда заранее съезжались люди из других южнорусских городов. Выяснилось также, что многие ездили по "отпуску" (то есть разрешению) воевод и других местных властей (в частности, стрелецких голов). Обычно людей отпускали до Воронежа и Белгорода, а уже в этих городах они получали разрешение непосредственно для поездки на Дон. При этом давались специальные документы для предъявления на степных сторожах и заставах - "подписные челобитные" (в Воронеже) и "проезжие памяти" (в Белгороде)[16]. Жители Курска показали, что перед поездкой к казакам платили в Белгороде таможенные пошлины ("явки")[17]. Впрочем, немало людей ездило на Дон и без разрешения ("самовольством"), особенно те, которые отправлялись на Дон не со своим товаром, а в гребцах.
Как показывали жители Ельца, подобные поездки стали возможны лишь после "Московского разоренья", а в предыдущее время на них существовала "крепкая заповедь"[18]. В расспросных речах неоднократно встречаются упоминания, что после Смутного времени запрета на поездки к казакам не существовало. Так, привлеченные к сыску жители г. Зарайска оправдывали свою поездку тем, что "тогды (до 1628 г. - О. К.) хаживали с украинных городов многие люди на Дон, а заповеди государевы о том не слухали (то есть не слыхали, не слышали - О. К.)"[19]. Жители Белгорода также показывали, что "в торговле с козаки государевых заказных грамот с Москвы в Белегород не бывала"[20]. Впрочем, и разрешения на поездки к казакам тоже не было; это и давало формальное право центру на проведение сыска.
Большинство едущих на Дон людей везли с собой "продажный запас" (как правило, пшеничную или ржаную муку, различные крупы, сухари), кроме того - вино и мед, а также ряд других товаров; некоторые просто нанимались в гребцы за плату. Немало людей ездили к казакам одновременно и для заработков - чаще всего упоминаются портные и сапожные мастера, встречаются также мастера серебряных дел, кузнецы, можно было печь для продажи калачи или, наконец, косить у казаков сено из найма. Попы и дьяконы получали плату за службы по часовням. На вырученные деньги покупали лошадей (чаще всего для последующей перепродажи), на которых и выезжали через степь стани (с. 138) цами (то есть отрядами), нередко насчитывавшими 50-100 человек, обратно в города. Возвращались также и судами[21].
Подобные поездки на Дон были делом далеко не безопасным. Караваны судов, отправлявшиеся на Дон, были организованы по-военному - во главе с выборными атаманами и есаулами[22]. Из других источников известны случаи разгрома таких караванов татарами и запорожскими казаками. В рассматриваемых документах также нередко встречаются известия о гибели или захвате татарами людей на обратном пути, потере лошадей в стычках с ними. Вдоль путей по Дону и Северскому Донцу часто рыскали с целью грабежа "торговых людей" отряды запорожцев, при случае не щадившие и донских казаков[23].
Среди ездивших на Дон в документах дела чаще всего упоминаются стрельцы и городовые казаки, гулящие люди. Встречаются также дети боярские, станичные атаманы из городов, пушкари, попы, посадские люди, крестьяне и бобыли, а также родственники людей перечисленных выше социальных слоев (дети, братья, племянники), то есть почти все категории населения южнорусской окраины того времени. В материалах дела встречается также несколько случаев, когда крестьян и холопов посылали на Дон со своим "продажным запасом" их владельцы[24].
Таким образом, торговые поездки к казакам являлись одной из характерных сторон быта южных пограничных областей 10-20-х гг. ХVII века. Неудивительно поэтому, что проведение сыска вскоре же столкнулось с серьезным сопротивлением местного населения. Так, если первые допросы Н. Беклемишева в Курске сразу же дали некоторое количество новых имен (по-видимому, сыск застал жителей врасплох), то в дальнейшем число вновь называемых имен значительно сократилось. Некоторых жителей Курска, чьи имена всплыли во время розыска, сыщику найти не удалось: как сообщал Беклемишев в Москву, из этих людей "иные де з Дону не бывали и по ся мест (по апрель 1628 г. - О. К.), а иные избегаючи живут укрываяся", и население отказывается говорить, у кого они прячутся[25]. Всего в расспросных речах за время первого пребывания Беклемишева в Курске фигурирует 35 жителей города, из которых был найден и допрошен лишь 21 человек. Как видим, сыск Н. Беклемишева отличался значительным размахом, однако привлечь к допросам многих виновных в поездках на Дон жителей Курска оказалось проблематичным. Несомненно, что, с одной стороны, эти люди (с. 139) смогли бы назвать новые имена. С другой стороны, в расспросных речах заметно стремление жителей ограничиваться на допросах именами тех, кто уже был назван ранее - в дальнейшем развитии розыска население Курска было явно не заинтересовано.
Еще более сложным делом оказалось проведение сыска в Белгороде. Из трех человек, бывших осенью 1627 г. под Валуйками, найти не удалось ни одного: сыщику сообщили, что таких людей в Белгороде нет. Правда, на десятерых белгородцев показали жители Курска, однако из этих людей одни наотрез отказывались признать свое участие в поездках на Дон, другие заявляли, что ездили к казакам не в указанное время, а гораздо ранее[26]. Как удалось выяснить сыщику, это происходило вследствие того, что белгородский воевода князь М. Козловский запрещал говорить на допросах правду о поездках на Дон. По показаниям гулящего человека из Белгорода Карпа Жулдикова, воевода при этом так заявлял белгородцам: "Микита де Беклемишев, быв в Белегороде, да поедет опять к Москве, а я де здесь останусь; и проведою про ково, хто на себя говорил, и про отпуск мой сказывал, и я тово де велю до смерти кнутьем забить". (Воевода был заинтересован в сокрытии подобных фактов, поскольку сам же и отпускал этих людей на Дон и, по-видимому, не без прибыли для себя.) По словам Жулдикова, эти угрозы действовали на белгородцев тем более, что воевода Белгорода был в курсе всех сыскных мероприятий ("при нем сыскивают")[27].
Приняв к сведению полученную информацию, Н. Беклемишев стал действовать более осмотрительно, прекратив посвящать воеводу в ход розыска, и допросы стали давать результаты. Более того, от одного из допрошенных, церковного дьячка Пантелея Степанова, сыщик получил список ("роспись") из 58 имен белгородцев, ездивших на Дон. Характерно, что Степанов просил Беклемишева не сообщать о своем поступке воеводе и белгородцам: "всем де у них меж собою позаказано - никому ни про ково не сказывать. И толко де про то уведоет воевода и белогородцы, и мне де от них живу не быть"[28]. Из указанных в списке Беклемишев успел найти и допросить лишь четырех человек (до подачи этого списка в Белгороде уже было допрошено 22 человека). Увидев, что сыск начал приобретать угрожающие размеры, воевода Белгорода князь М. Козловский запретил белгородским пушкарям, которые по грамоте из Москвы были даны Беклемишеву "для рассылки", подчиняться ему[29].
Дальнейшие события сыщик подробно передает в своей отписке в Москву от середины июня. На требование Беклемишева обеспечить (с. 140) проведение сыска воевода Белгорода не без насмешки ответил, что пушкарей в городе немного, все они заняты по службе ("в расходе"), а детей боярских, стрельцов и казаков предоставлять в распоряжение сыщика не указано. Глядя на действия воеводы, осмелели и белгородцы. Приходя толпой ко двору, где стоял Беклемишев, они "лаяли" сыщика "всякою неподобною лаею" и угрожали ему убийством, заявляя, что виновных "укроют городом". "Нами ж белгородцы велят про то сыскивати, и то в де нашой воле - что хотим, то скажем. А городу поверят," - кричали жители и прибавляли: "бывали де у нас и наперед сего денные убойства, да и по ся мест не сыщут - городом их укрываем". Когда Н. Беклемишев сообщил воеводе об этих угрозах и потребовал "про то сыскати", Козловский ответил: "Не всех де тех врак слушать, что пьяные бредят!" В результате Беклемишев вынужден был уехать обратно в Курск[30].
Всего в деле упоминается около 120 белгородцев, ездивших в разные годы на Дон. Из этого числа было найдено и допрошено 26 человек[31], причем четверо из них так и не признали своего участия в поездках к казакам. Таким образом, сыск Н. Беклемишева в Белгороде благодаря сопротивлению населения и властей не был даже доведен до конца. В Курске Беклемишев продолжил проведение сыска, найдя и допросив еще 14 человек. Всего в деле упоминается 56 имен жителей Курска, при этом найдено и допрошено было 35[32].
Не менее любопытен и сыск И. Тургенева в Ельце и Воронеже. Следует отметить, что в отличие от материалов сыска в Курске и Белгороде, индивидуальных расспросных речей по Ельцу и Воронежу, за несколькими исключениями, в деле не имеется. Тургенев представил в Разряд лишь обобщенные расспросные речи жителей Ельца и Воронежа, а также списки допрошенных по этим городам. Поэтому общее число людей, названных во время допросов в Ельце и Воронеже, но затем не найденных, остается неизвестным.
Среди участников инцидента под Валуйками жителей Ельца было больше других - 21 человек; из них сыщиком было найдено 15. Как удалось выяснить Тургеневу, в действительности под Валуйки пришло не 47 человек, а около 90 - часть из этих людей сумела затем как-то "ухорониться" при переписи. Таких в Ельце было сыскано семеро. Все упомянутые люди отправились на Дон весной 1627 г. Помимо этого, к сыску было привлечено еще 16 человек из числа тех, что ездили на Дон в том же году, но при возвращении не были замешаны в скандале под Валуй (с. 141) ками. (Получается, что по Ельцу были сысканы в основном те люди, что отправились к казакам за год до сыска.) Кроме того, Тургенев сумел выявить имена еще 17 ельчан, пробывших на Дону более значительное время (подробнее о них будет сказано далее). Этими результатами сыщик и ограничился. В итоге по Ельцу в деле фигурирует 64 человека[33], из которых было найдено 46[34].
После благополучно проведенного сыска в Ельце И. Тургенев отправился в Воронеж. Здесь сразу же начались затруднения, сходные с теми, что встретились в Белгороде Н. Беклемишеву. Так, вскоре после начала сыска воронежские воеводы князь С. Великого-Гагин и С. Стрешнев[35] запретили пушкарям и рассыльщикам, поступившим в распоряжение Тургенева по грамоте из Москвы, подчиняться ему. Те же люди, что уже были приведены для допроса, по указанию воевод начали "чинитца силны" (судя по всему, отказывались отвечать на вопросы сыщика)[36]. Тургенев хотел посадить их в тюрьму, но воеводы запретили выполнять это его приказание[37].
О сложившейся ситуации сыщик немедленно сообщил в Москву, откуда в Воронеж вскоре пришла грамота с указом воронежским воеводам не мешать сыскным мероприятиям[38]. Тем не менее, сыск и далее продвигался с большим трудом. В частности, из семи человек, приехавших в свое время под Валуйки, найти удалось только двоих. Остальных, как позднее сообщал Тургенев в Москву, воронежцы "укрывают у себя, не сказывают". При этом сыщик жаловался на "непослушанья великое" среди жителей, а также на то, что они приходят к нему "скопом и заговором". (Речь идет, по-видимому, об угрозах, сходных с теми, что раздавались в адрес Беклемишева в Белгороде.) Многие из жителей, причастных к поездкам в казачьи городки, по сообщению Тургенева, "с Воронежа поутекли" - одни бежали "по воеводцкому отпуску на низ", другие - "в вотчины". Под "низом" здесь следует понимать область казачьих городков, под "вотчинами" - промысловые угодья в степях (иначе - "откупные ухожья" или "юрты"), приписанные к Воронежу и тянувшиеся вниз по Дону вплоть до казачьих территорий. А пятидесятники стрельцов и полковых казаков вообще не допустили Тургенева (с. 142) до сыска среди своих, подав ему письменные заверения ("сказки"), что стрельцы и казаки их пятидесятен, а также дети, братья, племянники и бобыли "на Дон не хаживали, и у торговых людей ни у кого не наимывались"[39]. Однако, несмотря на все препятствия, сыск все-таки дал значительные результаты. Всего по Воронежу было найдено 59 человек. Кроме того, были привлечены к сыску гребцы возвратившегося с Дона московского "торгового человека" гостиной сотни А. Михайлова (он же Москвитин)[40]. Не вызывает сомнения, что число ездивших из Воронежа на Дон, учитывая обстоятельства сыска, было значительно большим.
В прочих городах сыск проводился воеводами, причем сколько-нибудь значительным размахом он не отличался. Так, по Ряжску упоминается восемь человек, из которых было допрошено три, по Белеву (соответственно) - пять и два, по Скопину был допрошен один человек. Два человека из Серебряных Прудов, сыскать которых было поручено воеводе Зарайска, найдены не были, зато в самом Зарайске было сыскано и допрошено пять человек, ездивших на Дон незадолго до этого. В Калуге был найден один человек (из двух); во время сыска Н. Беклемишева в Курске и Белгороде жителями этих городов было упомянуто три человека из Калуги, причем один из них, калужский пушкарь Митрофан Кузовков, ездил с товарами на Дон неоднократно. Сыск этих людей в Калуге не проводился.
Особая ситуация сложилась в Туле. Здесь по сообщению стрелецкого головы П. Махова о возвращении с Дона стрелецкого сына Е. Харина воеводой также был проведен сыск, в результате которого всплыло 17 имен людей, в разные годы ездивших к казакам; из них было допрошено 15.
Всего по Ряжску, Калуге, Белеву, Скопину, Зарайску, Туле было найдено и допрошено 27 человек из 43, чьи имена упоминаются в деле. Помимо этого в рассматриваемых документах неоднократно встречаются случайные упоминания о поездках на Дон людей из Лебедяни, Рыльска, Ливен, Михайлова, Валуек (из Валуек по реке Осколу, впадающей в Северский Донец ниже Белгорода, также ежегодно отправлялись караваны на Дон). Сыск в этих городах вообще не проводился.
Всего в документах дела упоминается более 370 человек, из которых было найдено 189.
В Москве, судя по всему, и не ставили целью выявить всех участвовавших в поездках на Дон. Важно было показать Крыму, что сыск проведен, виновные наказаны - ведь татары узнали бы об этом от первого же пленника, а также навести страх в городах с целью приостановить (с. 143) подвоз товаров и хлеба к казакам, не желавшим выполнять указы из Москвы.
По-видимому, на местах хорошо понимали ограниченные задачи сыска. В этом отношении характерны слова белгородского попа Гурия, сказанные им после допроса его брата, Алексея Харитонова, также привлеченного к сыску за поездку на Дон: "Коли де придет к большому сыску, тогды мы учнем про вся сказывать, и никово не утаим..."[41]. Данный же сыск считался, таким образом, недостаточно серьезным. Показательны и слова белгородского воеводы М. Козловского, сказанные им Н. Беклемишеву: "Да за посмех (то есть напрасно, зря - О. К.) де ты в то дело и вступаешься, толко тебе указано в Белегороде сыскать трех человек..., которые приехали в нынешнем в 136-м году на Волуйку на посолскую размену..., а до иных де тебе белогоротцов, которые на Дон ходили, дела нет"[42]. Из подобных же соображений, по-видимому, в Воронеже от И. Тургенева требовали прислать в съезжую избу полученный им наказ с намерением читать затем этот наказ вслух на площади[43]. Характерно также, что после преждевременного отъезда Н. Беклемишева из Белгорода в связи с угрозами убийства, сыск в этом городе так и не был возобновлен[44].
Немаловажно отметить, что сыск проходил в условиях очередных татарских нападений. Так, Н. Беклемишев сообщал в Москву из Белгорода, что он не может доставить в этот город для очной ставки жителей Курска, так как "часто в Белегороде живут вести про крымских людей"[45].
Таким образом, если принять во внимание ход и характер сыска, то становится очевидным, что он охватил лишь часть (и, по-видимому, небольшую) людей, ездивших из городов на Дон. Однако и полученные в ходе сыска материалы, при всей своей неполноте, а часто и откровенном сокрытии фактов, дают любопытную, подчас уникальную информацию о связях с донскими казаками южнорусского населения.
Всего в деле имеется 92 расспросные речи, из них по Курску - 35, Белгороду - 26, Воронежу - 3, Ряжску - 3, Белеву - 2, Калуге и Скопину - по одной, Зарайску - 5 и Туле - 15. Как уже упоминалось, по Ельцу и Воронежу, за несколькими исключениями, индивидуальных расспросных речей нет, есть только списки допрошенных и краткие обобщенные показания ельчан и воронежцев об их поездках на Дон.
По данным расспросных речей основная масса подвергшихся допросу (до двух третей) ездила на Дон в последние два года перед сыском (с. 144) (1625/26 и 1626/27 гг.), остальные - в боле раннее время. Количество судов, отправлявшихся весной из Белгорода, по различным показаниям колеблется от 80 до 200, при этом в одном судне ("бударе") обычно плыли по два-четыре человека. Таким образом, с подобным караваном на Дон нередко отправлялась не одна сотня людей. Караваны могли уходить из Белгорода не один раз за весну; имеются известия о поездках на Дон осенью. Например, осенью 1625 г. из Белгорода поплыли к казакам пять будар[46].
На Дон обычно везли от одной до трех четвертей муки и различных круп, за которые выручали посредством мены или купли-продажи от одной до трех лошадей (в городах эти лошади, как правило, с выгодой перепродавались)[47]. Известий о вывозе с Дона товаров на судах в рассматриваемых документах немного. В нескольких случаях встречаются сведения о вывозе ломаной меди[48]. Любопытен набор товаров, приобретенных на Дону московским купцом А. Михайловым. Это предметы восточной одежды, восточные ткани, ковры, украшения из золота, ломаное серебро, бобровые и лисьи меха, а также семь человек "ясыря" (пленных мусульман) - два "турчонка, да тотарчонок, да две девки турки, да девка нагайка ("нагайка" - ногайская татарка - О. К.), да жонка турка", всего товаров и ясыря более чем на 500 рублей[49].
Что касается вопроса о посылке на Дон воеводами из городов своих "хлебных запасов" или товаров, то известно только об одном подобном случае. Житель Курска В. Татаринов показал, что в прошлые годы курский воевода Степан Ушаков отправил на Дон со своим "запасом" бобыльского сына И. Барышникова. Последний, впрочем, обратно не вернулся, так как умер на Дону[50]. Можно предполагать, что воеводы широко использовали этот легкий способ обогащения, однако жители, несомненно, предпочитали молчать о подобных фактах, так как ссориться с воеводами не было никакого смысла.
По данным расспросных речей, большинство ездивших на Дон задерживалось там на время от нескольких дней и недель до двух-трех месяцев, но немало людей оставалось зимовать у казаков, задерживаясь в их городках по году-полтора и более. В материалах дела отмечается (с. 145) широкое участие в казачьих походах "торговых людей" из городов, особенно тех, что оставались зимовать на Дону[51]. Однако свое участие в подобных походах признал только один человек, на других не показал никто - такая информация, судя по всему, скрывалась особенно тщательно. Часть людей оправдывалось тем, что они ездили на Дон искать своих родственников (матерей, сестер, братьев, дядьев, племянников), ранее захваченных татарами "в полон" во время набегов и, по сообщениям приехавших с Дона, сумевших затем "выйти" из "бусурманского" плена в казачьи городки. Всего подобных оправданий встречается одиннадцать.
Правда, из этого числа только один, ряжский полковой казак З. Булгаков, действительно нашел на Дону своего брата, много лет назад попавшего в плен и затем бежавшего к казакам из турецкого Азова. Другой человек, житель Тулы Я. Мозжелин, ездил за своей теткой, но она, по его словам, умерла на Дону незадолго до его приезда[52].
Информацию расспросных речей считать полностью правдивой нельзя, так как немало людей старались скрыть свои действительные связи с Доном и представить поездки к казакам в возможно более невинном свете. Несомненно в расспросных речах одно - теснейшие связи жителей южнорусских городов с Доном. Вот несколько характерных примеров. Белгородец Иван Золотарь показал, что ездил на Дон по "грамотке" от своего сына Ивана, которого выкупили из плена донские казаки, с целью вернуть им сумму выкупа за сына[53]. "Приказной человек" боярина кн. И. Б. Черкасского из Серебряных Прудов Андрей Раков передал с едущими на Дон пятью жителями г. Зарайска грамотку с требованием немедленного возвращения своему сыну Ивану, находившемуся тогда на Дону[54]. Аксен, сын белгородского протопопа Парфения, отправился на Дон по грамотке, полученной от своего тестя, попа Тимофея. Последний жил в тот момент на Дону и, узнав, что его зять пострадал ("погорел") во время пожара в Белгороде, велел тому "быть к себе для ссуды"[55]. В 1627 г. один из воронежских воевод, Степан Гагин, просил едущего на Дон купца А. Михайлова купить "на низу" в Черкасском городке "сабелную полосу булатную у Друцкава у князя" (князь Друцкий, иначе Иван Васильев - атаман Черкасского казачьего городка - О. К.)[56]. Можно привести и другие случаи[57]. (с. 146)
Наличие сообщения между Доном и южными областями Русского государства предоставляло широкую возможность для поддержания связей между жителями этих областей и их родственниками и знакомыми, ушедшими на Дон в казаки. Так, донской казак Григорий Пантелеев передал с возвращавшимся в свой город ряжским казаком Г. Микифоровым лошадь тамошнему казачьему сотнику Н. Свиридову. Житель Курска Прокофий Алымов показал, что он ездил на Дон забирать имущество своего двоюродного брата, в прошлом - посадского человека из Орла, который, будучи в казаках, умер на Дону. Крестьянин калужской слободы боярина И. Н. Романова Василий Рубец сообщил, что ездил на Дон к родному брату Демьяну, донскому казаку, и уговаривал его ехать жить к нему в Калугу (тот, впрочем, отказался). Посадский человек из Тулы Филимон Михайлов ездил искать брата Ивана, о котором ему сказали, что он живет на Дону[58].
Крайне любопытны содержащиеся в деле известия о возвращении людей обратно в города после длительного пребывания "на Поле". Так, брат курского стрельца Григорий Кудашев показал на допросе, что "сшол на Дон" в гребцах на судне у жителя Калуги. На Дону он пробыл три года, жил "в Нижнем острожке" (речь идет о Монастырском городке, он же Монастырский Яр или просто Яр - О. К.) у донского казака Осипа Чумака. Кудашев признался также, что участвовал в казачьих походах на море, под Азов и на улусы ногайских татар, но добычи никакой не добыл. Последнее заявление не случайно - такая добыча, согласно наказу сыщикам, подлежала переписи и могла быть затем конфискована. С Дона Кудашев вывел три ногайских лошади, купленных, по его словам, у татар в Черкасском острожке. Деньги же на них он добыл "возле чумака Оськи на питьи и на зерни" - то есть на торговле вином и игрой в кости. Кудашев также сообщал, что "ходят де на море и под Азов з донскими казаки и многие люди, которые из городов на Дон ходят с продажным запасом и на Дону которые годуют, а хто имены и прозвищи - тово де не ведоет"[59]. В искренности последнего заявления трудно не усомниться. "Нижний острожек", где жил Кудашев, являлся в то время центром донских казаков, местом сбора и исходным пунктом основных казачьих походов той поры (в том числе на море), и не знать имен своих земляков, участвовавших в этих походах, Кудашев не мог.
Иван Ливенец, бобыль белгородского протопопа, рассказал о себе следующее. На Дон он сбежал от отца, жил четыре года в Черкасском (с. 147) городке "в товарищах" у казака Никиты Иванова, затем вернулся в Белгород[60]. Здесь, по-видимому, можно говорить о типичном случае пребывания подростка "в чурах" - то есть учениках у старого казака. Ливенец также заявил, что ни в каких походах он не участвовал (это, впрочем, едва ли возможно).
В "росписи" белгородского дьячка П. Степанова, поданной им Н. Беклемишеву в Белгороде, указаны люди, ездившие на Дон в 1626-1627 гг. и вскоре вернувшиеся, однако о четверых сообщается, что они пробыли на Дону более значительное время. В частности, "попов сын" Артемий Хромой прожил на Дону 2 года, а гулящий человек из Белгорода Петр Губарь - 3, причем последний привел с Дона семь лошадей.
Брат уже упоминавшегося попа Гурия Алексей Харитонов прожил у казаков более двух лет, при этом в "росписи" сказано, что он участвовал в походах на море и под Азов. Наконец, незадолго до сыска с Дона выехал "с продажными лошедми" сын белгородского станичного ездока[61] Осип Шахов. О нем сообщается, что он жил на Дону "лет ш шесть" и неоднократно ходил "с донскими казаки под Азов и на крымские улусы, и на море", причем даже "своим стругом"[62].
Как уже говорилось, из этого списка сыщик Н. Беклемишев успел найти и допросить лишь четырех человек, причем в их число попали Осип Шахов и Иван Ливенец, расспросные речи которого приводились выше. Кроме того, два человека из этого списка были допрошено ранее, один из них - брат попа Гурия А. Харитонов. Согласно показаниям О. Шахова, он ездил на Дон около шести лет назад, пробыл там лишь две недели и ни в каких походах не участвовал. Алексей же Харитонов рассказал, что несколько лет назад он ездил в судне с тремя гулящими людьми Северским Донцом в степь к речке Бахмутове для рыбной ловли. Здесь на них напали запорожские казаки и убили трех его товарищей. Самому Харитонову удалось при этом сбежать, и после двухнедельного скитания вдоль Северского Донца его подобрал на свое судно житель г. Валуек, вместе с которым он и съехал к казакам. По словам Харитонова, на Дону он пробыл лишь семь недель, после чего вернулся в Белгород[63].
По-видимому, здесь перед нами примеры того, насколько неискренними могли быть расспросные речи, хотя возможность оговора или ошибки со стороны автора "росписи" также нельзя не учитывать. Необходимо отметить, что и П. Степанов знал далеко не все подробности (с. 148) жизни на Дону людей, о которых сообщал. Так, в "росписи" ничего не сказано о четырехлетнем пребывании среди казаков И. Ливенца (он был привлечен к сыску как раз в связи с упоминанием его имени в данном списке); ничего не сообщает Степанов и о двухлетнем пребывании "в Поле" белгородца "Оношки" (Ануфрия?) Сухорука. Сам Сухорук рассказал о себе, что после года пребывания на Дону он отправился обратно в Белгород. На пути в этот город его захватил в плен отряд татар, после чего Сухорук был доставлен в Азов. Проведя в плену зиму, он затем сумел бежать из Азова к казакам; после этого вернулся в Белгород[64]. Насколько можно судить, подобное "приключение" не представляло собой ничего необычайного.
Наконец, в "росписи" П. Степанова приведены имена трех "донских казаков" (Харитона Болдыря, Михаила Усача, Калины Глухого), приехавших в Белгород за полгода до сыска (то есть осенью 1627 г.), проживших на Дону лет по десять и "многажда" участвовавших в походах под Азов и на татарские улусы. Из документа не совсем ясно, были ли эти люди родом из Белгорода, или же приехали сюда с торговыми целями (более вероятно второе). Случаи приезда донских казаков в южнорусские города встречаются в рассматриваемом деле. Так, из числа допрошенных шестеро показали, что ездили на Дон, нанявшись в гребцы на суда к донским казакам[65].
Приведенный материал показывает, что в рассматриваемое время существовала возможность, будучи в рядах донских казаков, не терять связи со своими родственниками; во многих случаях оставалась возможность после длительного пребывания на Дону вернуться обратно на родину и жить там по-прежнему.
Насколько зыбка и неопределенна могла быть в рассматриваемый период грань между жителем южнорусской окраины и донским казаком, видно из следующего примера. Во время сыска Н. Беклемишева в Белгороде к нему поступило известие, что в Белгородском уезде у сына боярского Акинши Старченкова живет гулящий человек Яков Иванов, который, прожив на Дону лет с пять, приехал в Белгород осенью 1627 г. и, закупив вина и хлебных запасов, хочет опять ехать на Дон. Доставленный к Беклемишеву сын боярский показал, что Я. Иванов остановился у него на время, сам же куда-то ненадолго уехал. А. Старченков также уточнил, что, судя по рассказам постояльца, тот прожил на Дону два года. Старченков же сообщил, что Иванов и ранее приезжал с донскими казаками в Белгород для торговли лошадьми. Характерно, что в письменном обязательстве сына боярского доставить Я. Иванова, когда он вернется, к сыщику, Иванов назван уже донским казаком. (с. 149)
Сам Я. Иванов впоследствии показал на допросе, что он сын посадского человека из Козельска, после "литовского разорения" вместе с братом перебрался в Калугу. Последний в то время жил в крестьянах за боярином И. Н. Романовым в калужской слободе. Сам Иванов жил у брата, а в 1626 г. отправился на Дон разыскивать, по его словам, своего племянника, ранее захваченного крымскими татарами "в полон", так как один из вернувшихся в Калугу жителей этого города сообщил Иванову, "что на Дон к донским козаком из Озова много есырю вышла. И он де Якушко чаел, что и племянник ево ис полону вышел...". Далее Иванов показал, что с целью розыска племянника прожил на Дону год, но так его и не нашел. С Дона Иванов приехал в Белгород осенью 1627 г., затем ездил в Калугу к брату и, закупив там вина, а в Белгороде - ржаной муки, собирался с этим ехать на р. Тор "для соли", а вовсе не на Дон (в донецкой степи на реке Тор, притоке Северского Донца, велась добыча соли).
На очной ставке Я. Иванова с сыном боярским А. Старченковым последний показал, что Иванов в действительности хотел ехать на Дон, а не на Тор, о чем ранее сам и говорил Старченкову. Кроме того, сын боярский подтвердил, что Иванов и ранее приезжал в Белгород с Дона с "продажными лошадьми". Иванов, однако, настаивал на своих прежних показаниях. Понять его нетрудно: признай он себя донским казаком, а следовательно, участником "воровских" казачьих походов против Крыма и Турции, наносивших значительный ущерб московской внешней политике, он в результате мог бы понести более тяжелое наказание. В конце концов он был оставлен в Белгороде до указа из Москвы о наказании виновных в поездках на Дон (с жителей Белгорода по этому поводу была взята "поручная запись" о том, что Я. Иванову "до указа" из города не сбежать) и вскоре он был захвачен во время татарского набега, когда косил под Белгородом сено из найма[66].
Таким образом, казакование "на Поле" далеко не всегда приводило человека к полному разрыву с его прошлым. Вот еще несколько примеров. Во время сыска в Ельце И. Тургенев выявил имена девяти ельчан, одни из которых, "воруя" "на Низу" (в другом месте сказано: "на Поле") уже по пять-шесть лет, другие - по два-три года, время от времени приезжали к своим семьям и некоторое время жили с ними. Среди этих людей семеро - родственники елецких служилых людей (дети и братья детей боярских, пушкаря, елецкого казака), остальные двое - жители посада[67]. Без сомнения эти люди, приезжая с Дона к своим семьям, при (с. 150) возили с собой приобретенную во время походов военную добычу. Случаи, когда степная добыча казаков шли на содержание их семей, живших на "Руси", известны и из других источников. Так, бежавший в 1635 г. в казаки из-за недоразумений с начальством станичный ездок из Валуек Сергей Круглин вскоре переслал в этот город к своим жене и детям "кафтан дорогилной, да девку-ясырку" (судя по всему, для последующей перепродажи) на весьма значительную сумму[68].
Во время сыска Тургенева в Ельце было также обнаружено семь человек, живших ранее "на Низу" в верховых казачьих городках (в основном по два-три года) и неоднократно ходивших оттуда для грабежей на Волгу. Из них четверо - дети боярские, двое - родственники елецких служилых людей, один - помещичий крестьянин[69].
До сих пор рассматривались примеры, так сказать, "начинающих" казаков, еще не успевших окончательно оторваться от своей прежней жизни. Со временем, конечно, когда казакование становилось профессией, человек постепенно утрачивал прежний социальный облик. Но даже и такие люди, прожившие на Дону по 10-20 и более лет (так называемые "старые казаки", составлявшие костяк донского казачества), также нередко завершали свой жизненный путь "на Руси". В рассматриваемом деле имеется один такой пример.
Во время сыска в Ельце И. Тургенев получил от жителей "извет" на некоего Демьяна с характерным прозвищем "Разоритель". Выведенные из себя его буйным и жестоким нравом, ельчане сообщали, что Д. Разоритель, прожив на Дону лет с двадцать, неоднократно ходил оттуда в атаманах на Волгу для грабежей торговых караванов. Затем он поселился в Елецком уезде, женившись на дочери сына боярского. Д. Разоритель был сразу же схвачен и посажен в тюрьму, но вскоре ему удалось оттуда бежать (в документации, связанной с выяснением обстоятельств его побега, он именуется уже атаманом)[70]. (с. 151)
Известны и другие случаи, когда старые казаки уходили с Дона в города. Например, в 1643 г. после ряда тяжелейших поражений, нанесенных казакам на Дону турками и татарами, в Россию ушла целая группа донских атаманов - бывший войсковой атаман Тимофей Лебяжья Шея, станичные атаманы Осип Лосев, Томило Корякин, Нефед Осипов. Все они принадлежали к верхушке донского казачества. Впоследствии, по крайней мере, трое из них служили на юге[71].
Все это, конечно, лишь единичные и случайные факты, однако, на наш взгляд, они были типичны для края южнее Оки. Об этом недвусмысленно говорят и источники казачьего происхождения. Так, в моменты затяжных неудач с военными предприятиями, при усилении турецко-татарского натиска на Дон, длительных перебоях в поступлении хлеба "с Руси" (все эти явления были, как правило, взаимосвязаны) численность казачества сокращалась. Вот несколько известий такого рода. В 1640 г. после неудач на море, длившихся уже третий год подряд[72], казаки в войсковой отписке сообщали в Москву, что многие из них от голода и нужды разошлись из Азова по речкам "кормиться" (то есть добывать себе пропитание охотой и рыболовством), иные же отправились "неведомо куды"[73]. О чем идет речь в последней фразе, легко понять из войсковой челобитной казаков в Москву от 1658 г. В этой челобитной сообщалось, что по разного рода причинам из России на Дон уже несколько лет не поступает хлеб, из-за чего многие "иноземцы" (турки, татары, греки и прочие), присоединившиеся к казакам в прошлые годы, хотят теперь "от великого голода и нужи" расходиться по своим землям, а также немало и самих казаков собирается уходить в "украинные города". А из отписки от 1660 г. узнаем, что "многие" менее состоятельные казаки "разбрелися" "на Русь ... по украинным городам"[74].
Немало людей ушло с Дона "к Руси" в конце 40-х гг. вследствие целой лавины бед, обрушившихся на казаков в это время (ожесточенный натиск "бусурман", моровое поветрие и др.)[75]. Во время осады в 1641 г. (с. 152) турецко-татарской армией Азова, обороняемого главными силами донских казаков, другая группа казаков (500 человек) собралась в ближайшем тогда к Азову Черкасском городке. Как сообщали позднее посланные в это время на Дон с грамотой валуйские служилые люди С. Князев и С. Пригаринов, находившиеся в Черкасском городке казаки в случае взятия врагом Азова и гибели в нем основных казачьих сил, собирались бросить этот городок и частью бежать в верхние донские городки, частью - уходить вверх по Дону на "украинные города"[76]. Таким образом, данные сыска 1628 г. о возможности временного пребывания людей в казаках подтверждаются и другими источниками.
Сыск 1628 г. в южнорусских городах завершает приговор Думы от 19 января 1629 г. о наказании виновных в поездках на Дон. По этому приговору указывалось: тех людей, что приехали в 1627 г. к "посольской размене", бить кнутом, прочих же - бить кнутом или батогами, "смотря по вине". Их же следовало отдавать в городах "на крепкие поруки с записми, что им вперед на Дон без государева указу самоволством не ездить"[77].
Сыск 1628 г. имел своеобразное продолжение в новом сыске, теперь уже в 1631 г. Дело в том, что отношения с донским казачеством после 1628 г. продолжали ухудшаться. В 1630 г. последовал полный разрыв отношений; Дон был подвергнут блокаде[78]. Ни о каких торговых поездках на Дон из городов в такой ситуации не могло быть и речи. В это время и развернулся сыск 1631 г. Вызван он был следующими обстоятельствами. Весной 1631 г. воевода г. Царицына кн. Л. Волконский по указу из Москвы послал на Дон нескольких царицынских стрельцов "проведывать всяких вестей" и узнать "казачья умышленья". Вернувшись с Дона 24 мая, стрельцы показали, что при них на низовье Дона приплыли из Воронежа "воронежские торговые люди" в бударах "со всякими хлебными запасы, и с медом, и с вином, и з зельем, и с свинцом, и с сукны", при этом десять человек стрельцы перечислили поименно (в основном это были воронежские посадские люди). Эти же стрельцы сообщили, что на Дону ожидали также прибытия около двадцати будар из Белгорода, да около семидесяти человек из Валуек "со всякими запасы" (последних, правда, на Северском Донце разгромили запорожские казаки). Царицынские стрельцы упоминали также некоторых других людей, в частности - казака с Воронежа Семена Калачникова, который привез (с. 153) на Дон к казакам "грамоту запечатану неведомо для какого воровства и по чьему умышленью". Одновременно из других источников в Москву поступили известия об отправлении на Дон из Белгорода тринадцати будар "со всякими ж запасы и с вином", на которых находилось 35 человек. При этом восемь человек перечислялись по именам (среди них четверо детей боярских из Белгорода, поп и стрелец из этого же города, старец из монастыря г. Оскола, пушкарь из Курска)[79].
По данным фактам и был предпринят новый сыск. В августе 1631 г. в Белгород и Курск был отправлен князь Федор Бельский, в Воронеж и на Валуйки - Юрий Колединский. Им было указано сыскать упомянутых людей и "роспрашивати накрепко", угрожая пыткой, по чьему отпуску и с какими целями они ездили на Дон, какие товары возили, а также кто еще и с какими товарами ездил с ними на Дон из городов. Помимо этого, сыщикам предписывалось опросить в этих городах "архиморитов, и игуменов, и попов, и дьяконов, и детей боярских, и всяких служилых и жилецких людей", ездили ли упомянутые люди на Дон и по чьему отпуску, а также кто еще ездил на Дон. Эти "обыскные речи" требовалось прислать в Москву вместе с отписками сыщиков[80].
Сыск Ф. Бельского в Белгороде начался в конце августа. Оказалось, что дети боярские ездили на Дон на вполне законных основаниях: еще в 1629/30 г. "по челобитью белогородцов - всего города" из Москвы в Белгород была прислана "государева указная грамота" с разрешением отпускать людей на Дон с целью выкупа из татарского плена родственников. Как выяснилось в ходе сыска, из детей боярских один, Назар Трунов, ездил на Дон для обмена у татар своего брата на специально полученного для этой цели в Москве пленного азовского татарина. У другого, Ивана Силина, донские казаки выкупили из татарского плена отца, и И. Силин ездил на Дон вернуть казакам сумму выкупа за него. Сын боярский Иван Пантелеев ездил выкупать из "бусурманского" плена отца, сын боярский Авдей Шляхов - сына. Кроме них, на Дон был отпущен также белгородский вдовый поп Тимофей для выкупа у татар своего двоюродного брата, станичного ездока В. Чебукина. Характерно, что все попавшие в плен были захвачены татарами на государевой службе.
Из ездивших на Дон белгородских детей боярских лишь один, Иван Силин, действительно вернул отца, Шляхову и Пантелееву выкупить (с. 154) своих родственников не удалось. О попе Тимофее и Н. Трунове сведений нет (ко времени сыска они еще не вернулись с Дона). Все эти люди возили с собой на Дон "хлебные запасы" количеством от одной до нескольких четвертей. На Дон они ездили совместно, при этом с каждым из них было по одному гребцу. Эти же дети боярские показали, что во время пути на Дон их догнали на Северском Донце в пяти бударах четверо белгородских крестьян (из них три монастырских, один помещичий), один белгородский гулящий человек, а также двое жителей Курска с гребцами[81].
Сыск в Белгороде относительно отправившихся на Дон крестьян оказался неудачен. Дворы их стояли пустыми, жен и детей на месте не было. Немного нового дали и "обыскные речи". Опрошенные люди различных социальных групп Белгорода (монахи, монастырские крестьяне и бобыли; попы; дети боярские; станичные головы, атаманы и ездоки; стрельцы; белгородские атаманы и казаки; крестьяне государевой волости) показывали одно и то же, причем, как правило, сообщали ту информацию, что уже была известна Бельскому. Так, жители Белгорода показали, что, помимо упомянутых детей боярских, ездивших на Дон для выкупа из плена своих родственников, никакие "иные торговые люди з Белагорода на Дон ни с какими товары не хаживали". Относительно крестьян сыщику сообщили, что те "побежали на Дон"[82].
Подобная же ситуация сложилась и в Курске. Правда, здесь Бельскому удалось выявить тринадцать имен людей, ездивших на Дон в период с 1629 по 1631 гг., однако почти никого из них (за исключением двух человек) допросить не удалось - большинство этих людей "хоронилось" от сыска. В "обыску" различные социальные группы жителей Курска показали, что упомянутые люди в разные годы действительно ездили на Дон; на вопрос же, кто кроме этих людей еще ездил к казакам, как правило отвечали, что "того не ведают", "апроче тех людей, которые были преже сево по государеву указу в сыску и в наказанье у Микиты Беклемишева[83].
Итак, поездки из южнорусских городов на Дон продолжались и после сыска 1628 г. В ряде случаев они имели под собой серьезное основание - выкуп родных из татарского плена, в других же случаях это были обычные торговые поездки, не прекратившиеся ни после 1628 г., ни после 1630 г. Представления о размахе этих поездок материалы сыска 1631 г., к сожалению, не дают; с уверенностью можно лишь сказать, (с. 155) что число таких поездок по сравнению с 20-ми годами сократилось. Кроме того, из материалов сыска 1631 г. можно сделать вывод, что жители Курска и Белгорода были подготовлены к этому сыску значительно лучше, чем к сыску 1628 г. И, по-прежнему, широкие слои населения этих городов тщательно скрывали информацию о визитах к казакам.
Из материалов сыска Ю. Колединского в Воронеже и на Валуйках нам удалось обнаружить лишь "обыскные речи" по Воронежу[84]. Из материалов сыска кн. Ф. Бельского в Курске и Белгороде видно, что "обыскные речи" в значительной степени отражают результаты сыска в этих городах; такая же ситуация характерна, без сомнения, и для Воронежа.
Опрос различных социальных групп жителей Воронежа проводился лишь в отношении тех людей, чьи имена были перечислены царицынскими стрельцами в мае 1631 г. Об этих людях воронежцы сообщали следующее. Один из них, Поликарп Анисимов, был послан на Дон по грамоте из Посольского приказа (с какой целью - документы не говорят); трое - Русин Змеев, Герасим Веневитин, Иван Хрипунов были отпущены для выкупа из татарского плена своих родственников (в Воронеж, как и в Белгород, была также прислана соответствующая грамота по этому поводу). Три человека - Кондрат Проскурнин, Семен Ушаков и Семен Калачников были отпущены в "откупную вотчину" (то есть в степные промысловые угодья - О. К.), а уже оттуда они ездили на Дон. "А иные воронежские люди ходят ли (на Дон - О. К.), и хто именем - и мы тово не ведаем" - добавляли воронежцы к своим показаниям. Подобное неведение, впрочем, крайне маловероятно[85].
Таким образом, население южнорусских городов в 20-х - начале 30-х гг. было очень тесно связано с Доном. Это были как экономические, так и родственные, а также личные связи. Материалы сыска 1631 г. показывают, что полностью прервать контакты людей из южнорусских городов с донскими казаками было невозможно даже в период полного разрыва отношений Российского государства с Доном. Впрочем, разрыв этот длился недолго, и уже в 1632 г. отношения нормализовались[86], а в (с. 156) 1638 г. поездки к казакам с торговыми целями были разрешены уже официально[87].
Итак, приведенный в данной работе материал показывает, что на Дон в казаки далеко не всегда уходили люди, совершившие преступление или бежавшие от своих владельцев. Среди приходивших туда было немало лично свободных людей, особенно молодежи, и, прежде всего, с южных окраин Русского государства. Сам уход на Дон часто не был уходом в неизвестность - шли туда, где уже приходилось бывать и ранее, или где уже бывали, а может быть и жили в данный момент родственники или знакомые. Состав же донского казачества был, по-видимому, текучим и постоянно обновлялся. В этом отношении Дон представляется своего рода плацдармом южнорусского населения в степях, куда бежали попавшие в плен к татарам и откуда предпринимались регулярные походы на "бусурман", являвшиеся в рассматриваемое время зачастую едва ли не единственным ответом на набеги последних на южные области Русского государства. В свою очередь, южнорусская окраина была для многих казаков тем тылом, куда всегда можно было уйти в случае военной катастрофы, или же каких-либо военных или хозяйственных неурядиц на Дону.
Широкие связи населения южнорусских городов с Доном характерны не только для 20-х - начала 30-х гг., но и для более позднего времени. С конца 30-х гг. XVII в. между Москвой и донскими казаками устанавливаются довольно тесные взаимоотношения, поэтому попыток со стороны государства пресечь связи южнорусского населения с Доном вплоть до Разинского выступления более не предпринималось. (с. 157)
(с. 132) - конец страницы
Очерки феодальной России. Вып. 4. М., 2000.
С. 132-157. Ссылки постраничные
[1]См.: Тхоржевский С. И. Донское войско в первой половине семнадцатого века // Русское прошлое. Вып. 3. Петроград, 1923. С.14; Лунин Б.В. Очерки истории Подонья-Приазовья. Кн. 2. Ростов-на-Дону, 1951. С 6, 8; Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. М., 1955. С 268; Попов М. Я. Азовское сидение. М., 1961. С. 12; История Дона (с древнейших времен до падения крепостного права) / Под ред. А. П. Пронштейна. Ростов-на-Дону, 1973. С. 114-115; Пронштейн А..П., Мининков Н. А. Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв. и донское казачество. Ростов-на-Дону, 1983. С. 78-79; а также: Рябов С. И. Донская земля в XVII веке. Волгоград, 1992. С. 25.
[2]Под южнорусскими городами XVI-XVII вв. в литературе принято понимать города Заоцко-Брянского и Тульского краев, Рязанской и Северской земель, а также города, расположенные "на Поле" (Александров В. А. Стрелецкое население южных городов России в XVII в. // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 237).
[3]Новосельский А. А. Из истории донской торговли в XVII в. // Исторические записки. 1948. Т. 26.
[4]Мининков Н. А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.). Докт. дисс. Ростов-на-Дону, 1995. С. 165.
[5]Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. 15. М., 1908. С. 48.
[6]"Доном" в источниках, помимо названия самой реки Дон, именуется также область проживания донских казаков. В городах, расположенных в верхнем течении Дона (Воронеж, Елец, Лебедянь и др.), употреблялся также термин "Низ", обозначавший область верховых и низовых казачьих городков. В этом же значении нередко употреблялось и слово "Поле".
[7]В данном случае, как видим, рассматриваемые документы неопределенно названы "донским делом".
[8]РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Приказной стол. Стб. 31. 613 л. Ряд разрозненных документов из рассматриваемого дела, по большей части без начала и конца, находится также в столбце N 32 Владимирского стола (л. 252-336). В основном, это выписки в Разрядном приказе из отписок сыщиков И. Тургенева и Н. Беклемишева и из присланных ими расспросных речей. По сравнению с документами столбца N 31 Приказного стола, никакой новой информации они не содержат.
[9]См.: Новосельский А.А. Из истории донской торговли в XVII в. С. 203.
[10]Так в документе. Речь идет, по-видимому, о "проезжих памятях", выдававшихся в Воронеже и Белгороде при поездке на Дон.
[11]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 89-96.
[12]Там же. Л. 5.
[а-а] Написано между строк вместо зачеркнутых слов: "да и по какому указу".
[б-б] Написано между строк.
[в-в] Написано между строк.
[г-г] Написано между строк вместо зачеркнутых слов: "и на села турсково Мурат-солтана".
[д] В документе "Азов", исправлено по смыслу.
[е-е] Написано между строк.
[ж-ж] Написано между строк вместо зачеркнутых слов: "не были ль, и где они те лошеди имали, что с собою вывели".
[з-з] Написано между строк. Далее следует выноска на обороте под знаком "крыж".
[13]"Базы" (в ряде других документов дела - "бозы") - искаженное написание слова "бусы" (мореходные суда). В одной из отписок И. Тургенева при перессказе данного сыщику наказа вместо слова "базы" употреблено выражение "корабли и каторги" ("каторги" - турецкие галеры).
[14]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 107-109, 109 об.-110 об. Цитируется по черновику наказа И. Тургеневу.
[15]Донские дела. Кн. 1. СПб., 1898. Стб. 249. С. 1615 г. донские казаки пользовались правом беспошлинной торговли в южнорусских городах (Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. С. 266.).
[16]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 66, 186, 238, 335, 343, 396. По грамотам из Посольского приказа на Дон ездило лишь два человека с Тулы.
[17]Там же. Л. 158, 161, 166, 344.
[18]Там же. Л. 66. Речь идет о запрете на поездки к казакам при Борисе Годунове.
[19]Там же. Л. 220.
[20]Там же. Л. 280-281.
[21]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 65-66, 146-151, 235-236, 154-155, 140, 149, 317, 202, 153 и др.
[22]Подобное известие имеется по Белгороду. Там же. Л. 336, 348.
[23]Там же. Л. 48, 127, 154, 163, 240, 259, 315, 400, 479 и др.
[24]Там же. Л. 158, 160, 337.
[25]Там же. Л. 143.
[26]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 314-320.
[27]Там же. Л. 239.
[28]Там же. Л. 255.
[29]Там же. Л. 263.
[30]Там же. Л. 265.
[31]Включая одного жителя Калуги.
[32]Из них один человек из Калуги.
[33]В это число входят также несколько жителей Ельца, имена которых были названы во время сыска в других городах.
[34]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 22, 27, 185, 188-192.
[35]В рассматриваемое время в Воронеже одновременно были два воеводы.
[36]"А которые, государь, люди... и были в приводе, и те по их веленью (воевод - О. К.) чинятца силны и твоево государева указу не слушают" - писал И. Тургенев в Москву.
[37]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 229.
[38]Там же. Л. 230-231.
[39]Там же. Л. 229, 36-37.
[40]Там же. Л. 31-39.
[41]Там же. Л. 242.
[42]Там же. Л. 265.
[43]Там же. Л. 229.
[44]Беклемишев так и не получил указа из Москвы о его возобновлении.
[45]Там же. Л. 144.
[46]Там же. Л. 156, 336, 346 и др.
[47]В расспросных речах нередко упоминаются цены на эти товары, однако данный вопрос мы затрагивать не будем.
[48]Там же. Л. 169, 208, 211 и др.
[49]Там же. Л. 304, 390-392, 403, 397. Согласно показаниям А. Михайлова в Москве, он ездил на Дон для выкупа из азовского плена своего брата, однако того к этому времени уже отправили из Азова "за море". На средства, предназначенные для выкупа брата, А. Михайлов и приобрел упомянутые товары. (Там же. Л. 396-397.)
[50]Там же. Л. 151.
[51]Там же. Л. 179, 180.
[52]Там же. Л. 126, 220-221.
[53]Там же. Л. 319.
[54]Там же. Л. 207.
[55]Там же. Л. 242-243. Впоследствии Аксен привел с Дона две лошади.
[56]Там же. Л. 457.
[57]Так, церковный дьячок с Тулы Егуп Гнидин ездил на Дон забирать имущество своего дяди, Ивана Гнидина, который до этого отправился с товаром на Дон, но через полгода умер там. (Там же. Л. 358-359.) Крестьянин курского попа Евтифей Ростягаев переслал с Дона в Курск к своему брату коня с возвращавшимся в этот город "выходцем" из татарского плена. Сам Ростягаев пробыл к этому времени на Дону уже больше года. (Там же. Л. 347, 149.)
[58]Там же. Л. 124, 146, 348, 363.
[59]Там же. Л. 180. Чумак - кабатчик.
[60]Там же. Л. 256.
[61]Станичный ездок - служилый человек, несший "станичную службу" (пограничные разъезды в степях).
[62]Там же. Л. 250-254.
[63]Там же. Л. 255, 18; 240, 15-16.
[64]Там же. Л. 243.
[65]Там же. Л. 44, 153, 181, 202, 259, 345.
[66]Там же. Л. 266-281, 542.
[67]Там же. Л. 26, 192. Вот их имена: сын беломестного казака Гур Новиков, брат беломестного казака Григорий Силантьев, брат елецкого воротника Меркул Андреев, жители посада ("чернослободцы") Первой Малахов и Меркул Трубицын, сын елецкого сына боярского Савы Лукина (имя не указано), пушкарский брат Алексей Малахов, брат сына боярского Федора Рыкова (имя не указано) и, наконец, сын брата сына боярского Фетиса Коротеева Абрам Коротеев.
[68]РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 83. Л. 527.
[69]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 192, 195, 27. Их имена: дети боярские Ефрем Карташев, Михаил Логинов, Лука Селеменев, Василий Лыков, сын сына боярского Лазаря Комонина Севастьян Комонин, зять некоего Тита Руднева Дмитрий Мущинка, крестьянин сына боярского Сергея Щербатого Дмитрий Кляжник.
[70]Там же. Л. 193, 194, 224. По социальному положению Д. Разоритель обычно определялся как зять сына боярского Герасима Воронова. Характерно, что сам Г. Воронов, обладавший, видимо, не лучшим характером, вскоре после этих событий был убит в пьяной ссоре. (Там же. Л. 463.)
[71]Донские дела. Кн. 2. СПб., 1906. Стб. 701-708 и др.; РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 215. Л. 20, 20 об.; Стб. 393. Л. 145 и др. (списки тульских верстаных кормовых атаманов и казаков).
[72]После взятия в 1637 г. казаками Азова турки перекрыли выход в Черное море у Керченского пролива.
[73]Донские дела. Кн. 2. Стб. 49.
[74]Донские дела. Кн. 5. Петроград, 1917. Стб. 371-372, 736.
[75]РГАДА. Ф. 89. Сношения России с Турцией. 1650 г., Д. 1. Л. 83 (войсковая челобитная о присылке военной помощи).
От 1643 г. также сохранилось известие, что многие из донских казаков, возвращавшихся из Запорожья на Дон после не очень удачного похода на море, по пути разошлись "в украинные города" в связи с резким ухудшением военной ситуации в низовьях Дона. См.: Акты Исторические. Т. 3. СПб., 1841. С. 477. (Расспросные речи в Воронеже донского станичного атамана Т. Корякина от октября 1643 г.)
[76]Донские дела. Кн. 2. Стб. 231. Фраза звучит так: "будет Озов крымские и турские люди возьмут, и им, атаманом и казаком, ис Черкаского городка з Дону ити всем врознь вверх по Дону к Воронежу в верхние городки и по... государевым украиным городам".
[77]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 31. Л. 80-81.
[78]Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. С. 267.
[79]РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 37. Л. 637-640. Документы о начале сыска 1631 г. отложились в данном столбце; здесь же находятся документы сыска кн. Ф. Бельского по Белгороду и Курску (Л. 672-790). Частично этот материал использовался в статье А.А. Новосельского "Из истории донской торговли в XVII в."
[80]Там же. Л. 650-654 (наказ сыщику Ю. Колединскому).
[81]Там же. Л. 673-690.
[82]Там же. Л. 691-727.
[83]Там же. Л. 731-754, 757-790.
[84]РГАДА. Приказной стол. N 2724. 44 л. Итоговый государев указ по этому делу также обнаружить не удалось.
[85]Там же. Л. 1-14 и далее.
Из документов более позднего времени узнаем, что Г. Веневитин погиб в 1646 г. во время разгрома воронежского торгового каравана запорожскими казаками в районе казачьего Решетова городка (верхний Дон). В 1642 г. упоминаются сыновья П. Анисимова и Р. Змеева - Никита Поликарпов сын Анисимов и Григорий Русинов сын Змеев, которые в качестве "торговых людей" стали участниками обороны Азова от турок в 1641 г., оставшись в живых после кровопролитных боев. (Донские дела. Кн. 2. Стб. 387; 536.)
[86]См. дело о посылке на Дон в 1632 г. с грамотой кн. И.А. Дашкова (РГАДА. Белгородский стол. Стб. 39. Л. 191-535).
[87]Донские дела. Кн. 1. СПб., 1898. Стб. 728, 740-741.