Поединок с судьбой. Издание II дополненное. М., РИО Упрполиграфизда- та Администрации Московской области, 1999. 415 с.
Сын "врага народа", бывший малолетний узник фашистских лагерей для "остарбайтеров", почетный ветеран двух армий - американской и советской, скрывавший более 40 лет свое участие в войне и проживший в заполярном Норильске 27 лет, из которых 7 лет в системе ГУЛАГа - Владимир Терентьевич Куц рассказывает о невероятных, почти детективных поворотах в своей личной судьбе. Книга написана на строго документальном материале Ъ рассчитана на массового читателя.
ISBN 5-89282-094-0
NoВ. Куц, 1999
Владимир Терентьевич Куц
...и познаете истину, и истина сделает вас свободными
Иоанн. 8:22
Оглавление
ОБ АВТОРЕ
Автор этой книги Куц Владимир Терентьевич родился 7 ноября 1927 года в селе Веп- рик, на Полтавщине (Украина). До войны жил и учился Днепропетровске, Кашире, Лисках, Красноярске, где отец работал на строительстве железнодорожных мостов.
После ареста и осуждения в 1937 году отца как "врага народа" проживал на родине матери до 1942 года. В 1942 году, в 14-летнем возрасте, за обнаружение в доме советских листовок, найденных в лесу во время заготовки хвороста, местной полицией был передан для угона в Германию, где работал на различных работах в рабочих лагерях, а затем и у помещика в земле Баден-Вюртемберг.
В начале марта 1945 года оказал содействие разведотряду 4 дивизии США в разгроме СС-совской засады и был зачислен на службу в четвертый взвод этого разведотряда вместо убитого в бою пулеметчика крупнокалиберного пулемета.
Владимир Куц с 4-й дивизией США прошел боевой путь от западной границы Германии до Австрии, где перешел в советские войска. В боях был контужен. День Победы встретил в Австрии на реке Эннс, находясь в составе 16-го гвардейском воздушно-десантного полка 5-й воздушно-десантной дивизии (вдд). Выполняя обязанности шофера и переводчикам особого отдела контрразведки ("Смерш"), принимал непосредственное участие в выполнении специальных заданий командования по линии контрразведки.
В конце августа 1945 года по решению командира 5-й воздушно-десантной дивизии генерала Афонина П.И. был отправлен на родину, так как по возрасту еще не мог быть зачисленным на военную службу.
В начале 1946 года Владимир Куц вновь встретился со своими однополчанами, так как 16 полк 5 вдд, в котором он заканчивал Великую Отечественную войну, был переведен из Австрии в районный центр, где Владимир Куц в это время проживал со своей матерью.
Бывшие однополчане помогли ему получить паспорт (в селах тогда жили без паспортов) и, не имея ни разрешения, ни пропусков, он направился в Норильск, где к этому времени его отец уже отсидел свой "законный" восьмилетний срок в норильских лагерях, входящих в систему "ГУЛАГ" НКВД СССР.
В сентябре 1946 года он оказался в Норильске и приступил к работе на той же ТЭЦ, где работал отец. Началась настойчивая борьба за получение полноценного образования, прерванного в годы гитлеровской оккупации. Успешное окончание школы рабочей молодежи позволило ему не только получить специальность инженера-электрика с вручением ему государственного диплома о высшем образовании, но и продолжить заочное обучение в аспирантуре, что подтверждается публикацией его 12 научных работ.
На Норильском комбинате Владимир Куц проработал более 27 лет и оставил его лишь в связи с переводом на работу в Министерство цветной металлургии СССР (в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совмина СССР), где работал главным энергетиком Главка никель-кобальтовой промышленности.
Последние 11 предпенсионных лет он работал в Госснабе СССР в должности заместителя начальника главного управления, из них несколько лет по распоряжению Совмина СССР являлся уполномоченным по обеспечению строительства объектов первостепенной государственной важности, в том числе Саянского и Таджикского алюминиевых заводов и других крупнейших строек страны.
В 1988 году вышел на пенсию в категории персонального пенсионера республиканского значения (Российской Федерации).
До 1988 года он не афишировал свое участие в войне, т.к. начинал ее в составе американской армии, и лишь затем перешел в Советскую Армию, в составе которой и встретил Победу. После "раскрытия" своего прошлого автор был восстановлен в правах участника Великой Отечественной войны с вручением ему соответствующих правительственных наград. За боевые и трудовые заслуги перед Родиной он награжден более 20 правительственными наградами СССР, РФ, Украины.
Владимир Терентьевич является почетным ветераном города Москвы, почетным ветераном Красноярского края, почетным ветераном воздушно-десантных войск, ветераном труда Норильского комбината.
Но биография его не была бы столь интересной, если не указать, что волею судьбы он является также и почетным ветераном 4-й американской пехотной дивизии, что подтверждается соответствующим удостоверением, фотокопию которого внимательный читатель может обнаружить в предлагаемой книге. Автор бережно сохраняет чувство благодарности к тем, кто доверил ему оружие для борьбы с врагами своего Отечества. И уже многие годы он является активным членом Международной комиссии Российского комитета ветеранов войны и военной службы, активным участником международных встреч ветеранов.
Несмотря на свои 85 лет автор очень ценит активное общение, предрасположен к живой беседе, что обеспечивает ему высокий авторитет в молодежной аудитории.
Для организации встречи с ним он Вам предоставляет свои координаты 111402, г. Москва, Аллея Жемчуговой, 3-2-99, тел 8-495-375-39-44 и ждет встречи с Вами.
ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ ЛЕТЫ
Вот говорят: Россия находится в стадии полураспада. В реальности у русского человека одна, мол, альтернатива - пить или не пить. Куда-то подевались герои космоса и полюса, герои труда и войны, просто хорошие люди. В жизни не осталось места подвигу, понятие "душа" - в большом дефиците. Из-под людских физиономий вдруг повылезали свиные и кувшинные рыла..., наверное, правильно говорят, хотя и не совсем.
...Мы, познакомились с ним лет восемь назад у газетного киоска. Громкая, импульсивная речь, мгновенно оценивающий взгляд, располагающая улыбка на круглом лице не оставляли сомнения в том, что этот человек многое повидал на своем веку и знает "кто есть кто". Слово за слово - и разговорились. Оказалось, живем в соседних домах, а видеться до сих пор не приходилось. Мы почти сходу перешли на "ты".
Память - единственная река, которая движется против течения Леты. В греческой мифологии - это река в царстве мертвых, испив воду которой, души усопших забывают свою былую земную жизнь. Сколько талантливейших людей поглотила эта безжалостная Лета, река беспамятства, река забвения! Но Владимир Терентьевич Куц в своих рассказах упорно противостоял ее течению, выкладывая передо мной такие эпизоды, такие жизненные переплеты, в которых он побывал, что Боже ты мой... Куц обладал даром одушевлять увиденное и услышанное, выветрившиеся из памяти детали, приметы быта, обрывки чужих воспоминаний. Его душа каким-то удивительным образом резонировала на отзвуки прошлого.
Поначалу, однако, у меня закрадывалось сомнение: а не заливает ли? Потому что в одном и том же рассказе соседствовали, к примеру, лагерь для "остарбайтеров" (восточных рабочих) в Германии и прием в Доме независимости в Филадельфии, взятие Мюнхена американскими войсками и Норильское восстание политзаключенных весной 1953 года; "Мишка-кнехт" из немецкого селения Деванген мирно "уживался" с супругой Президента Клинтона, а сам Куц оказывался то подневольной рабсилой германского рейха, то солдатом Зеленого Креста, то служащим контрразведки 5-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, то номенклатурным тузом Госснаба СССР. Жизнь закрутила с ним жестокий сюжет со счастливым концом.
Воспоминания Владимира Терентьевича были во многом отрывочны и эпизодичны. Отдельные детали и частности, вырванные из контекста жизни, оказались настолько запутанными, что не укладывались в хронологию его биографии, и я потерял всякую связь. Во многом был "виноват" и сам рассказчик: его горячий темперамент, природный юмор и тот свободный, образный разговорный язык, которым он так мастерски владел, - все это заставляло его уходить то назад, в прошлое, то безоглядно рваться к финалу, не заботясь о последовательности изложения.
--
Если бы мы встретились с тобой лет двадцать назад, - говорил мне Куц, - тебе было бы опасно со мной разговаривать. Что смеешься? Я - дважды изменник Родины... Первый раз я "изменил", работая на Великий Рейх в "арбайтслагерях" и на ферме бауэра Антона Старца под Штутгартом. Второй раз - когда надел форму солдата Зеленого Креста. А служба в американской армии, по неписаным законам советского времени, приравнивалась к службе в германской: ведь обе страны считались капиталистическими...
--
Терентьич, - сказал я, - тебе надо писать книгу. И начни все с самого начала. Прошу только - не забегай вперед!
Прошли считанные годы, и вот эта книга передо мной. "Поединок с судьбой" - невыдуманная исповедь человека, жизнь которого могла бы стать основой для нескольких приключенческих романов. Потому что если эту жизнь разложить на пятерых человек, и то выйдет немало. Это редкий человеческий документ, перед которым меркнет писательская фантазия, а досужие рассуждения о том, что страна-де превращается в притон для нытиков и алкашей, как-то сами по себе утихают...
Я не буду забегать вперед - оставляю тебе, читатель, право первооткрывателя.
Олег ЛАРИН
"ВРАГ НАРОДА" - ОТЕЦ
Мой отец был первым в семье деда Митрофана, что дало ему возможность закончить церковно-приходскую школу (Т1П1ТТ). Остальным детям дед уже не мог дать такой возможности, и они расползлись по наймам кто куда, а потом и разъехались по большой стране.
После ЦПШ (а родился отец 10 апреля 1896 г.) он пошел работать на сахарный завод масленщиком. Завод был расположен в нашем селе. К призыву в царскую армию отец был уже слесарем и поэтому как специалист был призван и определен в оружейные мастерские.
шимся сынишкой в чужой хате.
Служил он в Ораниенбауме. После революции и гражданской войны Терентий Митрофанович вернулся в село, к семье. В 1914 году отец и мать - Батрак Харитина Емельяновна - поженились и, уходя на службу, Терентий Куц оставил молодую жену с уже родив-
В гражданскую войну отец был и у белых, и у красных, и даже одно время в армии батьки Махно, но непосредственного участия в боях не принимал: его дело было - ремонт оружия.
Со службы он нелегально привез револьвер типа "наган", который сам сделал в мастерских и из-за которого едва не погиб. Вспомнив по пьянке какую-то обиду, нанесенную ему дядькой Федосием (родственником нашим), отец стрелял в него через окно, но не попал. За это Куцы другого клана хотели отца убить. Он некоторое время находился в бегах, но потом вернулся домой, но друзьями с Федосием они не стали и при случае могли бы отомстить друг другу. Спасло то, что отец фактически всю свою жизнь в родном селе почти не жил. Были у отца трения и с родственниками матери, ее двоюродным братом дедом Санькой, бывшим кавалеристом-буденновцем. Он не мог простить отцу "махновщины", хотя тот доказывал, что его под страхом смерти заставили ремонтировать оружие для махновцев и во время брожения, которое началось в "армии батьки", отец от него удрал. Но дед Санька
считал эти россказни байками, и они всю жизнь были
"на ножах".
Отец, Терентий Митрофанович^
В начале 60-х годов я с отцом и матерью на своей "Волге" поехал в Большую Павловку, где жил дед, и помирил их. Дед Санька перед смертью простил отца.
Земли, чтобы начать свое хозяйство, моему отцу не досталось, и он устроился на са
харный завод слесарем.
Для восстановления и реконструкции заводов и фабрик после гражданской разрухи Советским правительством были приглашены немецкие специалисты. Свои инженеры либо были уничтожены вихрем революции, либо убежали за границу. Несколько лет отец работал с немецкими специалистами и, будучи человеком сообразительным и имеющим образование (а ЦПШ - это было образование), стал тоже хорошим спецом.
К этому времени семья у нас выросла до шести человек, у меня был брат и две сестры. Подзаработав на стройке денег, отец построил во дворе деда домик.
Позднее Терентия Митрофановича пригласили на работу в мостостроительный трест - на строительство железнодорожных мостов. Мы теперь ездили по разным городам, где строились мосты для железных дорог. Так в начале тридцатых годов жили два года в Днепропетровске, на острове, через который сооружался мост. Жили в бараке с огромными окнами.
Детская память щедра на детали. Об этом периоде помню страшный пожар на лесопильном заводе. Это, наверное, был первый пожар в моей жизни. Также запомнилось, как отец рассказывал матери, что в механической мастерской погибла девушка-токарь. У нее была большая коса, и во время работы коса попала в шпиндель станка, и молоденькая девушка погибла. Я ещё плохо представлял себе, как это произошло, но в памяти у меня это осталось на всю жизнь. Было мне тогда четыре годика.
В Кашире, куда мы переехали из Днепропетровска, вначале мы жили в землянке. До этого здесь жили гробари, которые отсыпали насыпь к будущему мосту. Землянку все время затапливало водой, зимой - грунтовой, а весной и летом - от тающего снега и дождей. Потом нас поселили в бараке, в котором щели были такие, что можно было обойтись без окон.
Такая жизнь нас не устраивала, и отец, договорившись с прорабом, построил себе отдельный балочек-домик на левом берегу Оки. Место было отличное - рядом лес и речка.
Помню, как всей семьей летом 1933 года поехали на Украину в отпуск. Андрюша - старший брат - остался на стройке, он работал мотористом и его не отпустили.
Вспоминается все как в кошмарном сне. Вот под оградой дома лежит женщина с неестественно толстыми ногами, с них течет, по ним ползают большие мухи. Во дворе стоит на коленках ребенок-скелет; пытается встать на ноги - и не может, пытается плакать - и не может. Таких доходяг мне довелось потом видеть в немецких лагерях.
Вечером, когда собрались родичи, я слышал, как они рассказывали родителям - кто умер, кто скоро умрет, не дотянув до урожая. Слышал с замиранием сердца, что родители ели своих детей. На родине были мы несколько дней, так как продукты, которые мы взяли с собой, скоро кончились. Я и сестры боялись отходить от родителей - чего доброго, поймают и съедят.
Забив окна, мы уехали на стройку. После этой поездки я, еще не все понимая, долго не мог прийти в себя - все время мерещились какие-то кошмары, виделись страшные сны.
Голод 1932-1933 годов был результатом той политики, "за которую боролись" и ко
торую получили. Во главе строек и заводов финансами и экономикой поставили руководить рабочих с кличем: "Даешь власть!", "Долой буржуазную интеллигенцию!" (да и нужна ли она вообще). Разорив до основания сельское хозяйство, самих тружеников села, отобрав у них все, угнали погибать в Сибирь и на Север, а остальных загнали как стадо в колхоз, во главе которых поставили ничего не смысливших в сельском хозяйстве городских рабочих с партийными билетами. Советским властям так понравилось отнимать у богатых и раздавать бедным (себя при этом в первую очередь не обижая), что принцип этот остался и до настоящего времени.
Последствия? В селе исчез труженик, который умел работать. Труженик не захотел, чтобы результатами его тяжелейшего труда пользовались в одинаковой мере лодыри и пьянчуги...
В Кашире, где мы жили в своем балочке, в лесу были расположены летние лагеря какого-то военно-воздушного училища. Бани у курсантов, видать, не было, и их раз в неделюводили мыться к нам на стройку. Здесь мы у них просили "птичку" или звездочку, но они так просто нам не давали: надо было спеть или продекламировать стихи.
На стадионе у них часто проводились спортивные соревнования, свидетелями которых мы, дети, были почти всегда. Сами у себя мы тоже устраивали что-то подобное: по бегу, прыжкам и т.д. Здесь в возрасте 7 лет я научился плавать и иногда в сопровождении курсантов переплывал Оку.
Осенью 1934 года я со старшими ребятами пошел в школу. Меня не принимали, но я отказался выходить из класса. Тогда учительница (Вера Ильинична - помню до сих пор) сказала, чтобы меня не трогали. Думала, надоест - сам уйдет, но я не уходил и стал первоклашкой. Родители не возражали. Школа была в доме, где раньше жил поп. Рядом была церковь, но она не работала.
Очень любил читать и брал в школьной библиотеке книги, о которых слышал от старших учеников и просил отца, чтобы он мне вечером читал. Мать у меня была совершенно неграмотной. Даже потом, когда я уже мог хорошо читать и писать, пытался несколько раз ее научить, но ничего не получилось, хотя мать была очень умной женщиной. В семь лет она уже была нянькой, а потом батрачила.
ВолодяКуц-1930т.Ц Украина, -селоВеприк.^
Помню, отец иногда вечерами, перед сном, брал меня с собой посмотреть свое хозяйство. Заходили на компрессорную станцию, которая, как говорил отец, была самый главный объект на стройке. Она давала воздух в кессоны - прекращение подачи воздуха в кессоны приведет к гибели людей, работающих на дне реки, где они копали котлован под опоры моста.
Потом мы осматривали котлован на берегу реки, где стояли паровые насосы, которые откачивали из этих котлованов воду.
Здесь, в Кашире, я впервые влюбился в учительницу. Потерял покой и сон. Это была болезнь, но вскоре она прошла.
В 1967 году я на своей "Волге" с женой и сыном ездил навестить те места под Каширой, где более тридцати лет назад мне довелось жить. Место, где находился наш поселок, оказалось все изрыто, мы не могли даже проехать туда на машине. Военный лагерь сохранился, но теперь он был обнесен колючей проволокой.
Нашел я и церквушку, и дом, где была школа, но теперь здесь опять жил батюшка. Я начал расспрашивать сидевших на скамейке старушек, помнят ли они, что когда-то в этом доме была школа. Они мне ответили, что школы здесь никогда не было. Я еще раз все осмотрел. Вот тоннель под железнодорожной насыпью, через который мы ходили в школу и, убедившись, что я прав, подъехал еще раз к старушкам. Они стояли на своем. Тогда я спросил, есть ли кто старше их. Они назвали матушку попадью.
Когда она пришла, и я ей все рассказал, она кивнула: "Как же, была школа в нашем доме. Здесь учились дети строителей моста. Когда мост построили - все разъехались".
В 1934 году я впервые услышал о судебных процессах, которые проходили в Москве. В нашем клубе временами собирались люди и кого-то клеймили. Несколько человек забрали и со стройки. Помню, призывали одного молодого парня, замечательного гимнаста - он оказался сыном кулака и скрывал это.
Впервые колонны заключенных я увидел в Лисках, Воронежской области, куда мы переехали после окончания строительства моста через Оку.
Здесь на Дону, у небольшого города Лиски, возник временный поселок строителей железнодорожного моста. Бараки, балочки, клуб-столовая. В эту столовую приводили под усиленной охраной заключенных. Наверное, набирали в лагеря людей быстрее, чем успевали строить им объекты, необходимые для нормальной (если можно так выразиться) лагерной жизни. Где они жили и где работали - не помню, но кормить их водили в столовую нашей стройки. Столовая оцеплялась строгими конвоирами, вооруженными винтовками, никого близко не подпускали. Приводили партиями, через какое-то время их выстраивали, пересчитывали и впускали следующую партию, а этих уводили.
Нам, ребятишкам, вначале это было интересно, но потом, когда одного из ребятишек, который что-то пытался передать заключенным, конвоир огрел прикладом (отец пугал меня, чтобы я не бегал туда глазеть, сказал, что этому мальчику отбили почки), интерес к заключенным пропал.
Вспоминается случай, связанный с этими заключенными.
В железнодорожном тупике, который находился между нашим поселком и столовой- клубом, стояли вагоны. Среди них было и несколько пассажирских. Зачем они там стояли и сколько времени, неизвестно. Моя старшая сестра с подружками, облюбовав купе в одном из вагонов. играли там в свои нехитрые девичьи игры, делали уроки.
Однажды партия заключенных после обеда при построении кинулась врассыпную. Тех, которые остались, уложили на землю, а по беглецам открыли оружейный огонь. Группа заключенных кинулась бежать в сторону тупика через рабочий поселок, за которым были овраги, а дальше начинался лес. Видать, среди беглецов были заключенные, которые хорошо знали данную местность.
Несколько лагерников было убито и ранено на пустыре между столовой и тупиком, а остальные, прошмыгнув под вагонами, побежали дальше.
Когда началась стрельба, все, кто был в поселке соответственно, попрятались по домам. Когда все более или менее утихло, матери, как всегда, начали искать твоих детей. Кто- то вспомнил, что девочки обычно играют в вагонах.
Насмерть перепуганных подружек обнаружили лежащими на полу нагона под нижними сидениями. Они рассказали, что когда началась стрельба и они увидели, как к вагонам бегут какие-то люди, девочки, страшно испугавшись, забились под сидения и молча лежали, пока их не обнаружили прибежавшие матери.
Стекло купе было разбито, и у противоположной стенки вагона лежал на полу учебник немецкого языка моей сестренки Гали, пробитый пулей. Галя потом вспоминала, что поставила книжку к стеклу окна, так как она мешала играть на купейном столике.
Учебник немецкого языка имел дальнейшую историю. Когда отца в декабре 1937 года арестовали, то этот учебник ему предъявили как иностранную литературу и домогались, где оружие, из которого он якобы прострелил учебник. Рассказ о том, как это все произошло в действительности, следователь расценил как наговор на сотрудников НКВД: не могут, мол, их сотрудники стрелять в населенной местности...
Вспоминается страшный случай, когда прибежали к нам утром какие-то ребята и сказали, что брат Андрей убит сельскими парнями.
Андрюше было лет двадцать, и он осенью должен был идти в армию.
Мать побежала в морг и увидела, что это был не Андрюша, а похожий на него парень. Парень был из общежития, и у него на стройке не было родителей.
Ребята со стройки, в том числе и Андрюша, ходили к местным девчатам. Лискинские ребята их неоднократно предупреждали, и на этой почве были потасовки, которые и привели к убийству.
Осенью Андрея призвали в армию и направили служить на Дальний Восток.
После окончания строительства моста чрез Дон мы отправились в город Красноярск. Там предстояло построить железнодорожный мост через крупнейшую реку мира - Енисей.
В Лисках был укомплектован железнодорожный состав, на котором везли все оборудование и механизмы. Отец должен был сопровождать этот состав. В товарном вагоне, находившемся в середине состава, мы расположились, как в квартире. Было лето. Открытые с обеих сторон двери вагона позволяли иметь хороший обзор, а ехать пришлось через европейскую часть страны, Урал и Сибирь.
Были случаи, когда нас загоняли в тупик, и мы по нескольку дней стояли. Стоянки наши были связаны, как объяснял отец, или с пропуском по железной дороге каких-то литерных поездов или крупными авариями на дороге. Следов этих аварий нам доводилось видеть много, особенно в Предуралье и на Урале. Возможно, что интенсивная эксплуатация железных дорог была связана с их неприспособленностью к таким перегрузкам, а возможно, причиной аварий было отсутствие квалифицированного персонала.
Если европейская часть страны в те годы была густо заселена, то вот когда перевалили Урал, здесь пошли необозримые степи и только изредка появлялись островки-полустанки и острова-станции. Можно было ехать сутками и не встретить ни одного населенного пункта.
Помню нападение цыган на состав. Это было где-то сразу за Уралом. Отец сказал, что на этом участке пути надо быть предельно осторожным. Он сообщил, что для охраны состава нам дали вооруженного охранника, который находится на площадке последнего вагона.
Мы не представляли, как это цыгане могут напасть на идущий поезд, а если нападение будет на станции, то почему власть или милиция не принимают меры? И что они могут у нас забрать, кроме личных вещей?
На всякий случай, одни двери вагона закрыли наглухо, а другие оставили полуоткрытыми с таким расчетом, чтобы их можно было быстро захлопнуть.
Местность, простиравшаяся по обе стороны железной дороги, была замечательная: безбрежные зеленые степи, кое-где в лучах заходящего солнца блестели зеркальные озера. Выглянувший из дверей вагона вперед по ходу поезда отец сказал, что на бугре виден цыганский табор.
Поезд шел ходко, но по мере приближения к месту расположения табора как будто специально скорость поезда начала заметно падать, был подъем.
Вот уже и наш вагон поровнялся с табором. Видны были цыганские кибитки, пасущиеся лошади, горящие костры и снующие среди этого бедлама ребятишки. Казалось, что цыганам нет никакого дела до проходящего мимо них поезда.
Но вдруг раздался резкий свист, и несколько групп молодых цыган бросилось к поезду. Отец прогнал нас от двери и взял в руки топор.
К нашему вагону они не сунулись, а кинулись к платформам. Так нас информировал отец. С платформ они начали сбрасывать металлические уголки и прутки. "Где же конвоир?" - высовываясь из вагона, ругался отец. Но ни криков, ни выстрелов не было слышно.
Поезд начал набирать скорость и вскоре пошел полным ходом. На полустанке отец нашел конвоира и начал его ругать. Но тот ответил, что он один ничего не смог бы сделать. По людям запрещено стрелять, а если палить в воздух, так цыгане отнимут ружье, а его самого сбросят с поезда. "На кой черт нужен такой охранник?" - в сердцах выругался отец, на что конвоир ответил: "Положено"...
Вот, наконец, и центр Сибири, столица ее - Красноярск. Вот он богатырь, батюшка- Енисей! Ни об одной из сибирских рек не написано столько стихов, песен и романов, как о нем. Енисейские воды движутся в три раза быстрее днепровских и в пять раз быстрее волжских. Тогда я этого, конечно, не знал.
Мы стояли семьей на берегу чудо-реки и не могли наглядеться. Стояли молча - не было слов, чтобы высказать то, что у каждого было на душе. Чувствовалась сказочная, неестественная сила, мощь, внутренняя энергия исполина.
В дымке просматривался противоположный гористый берег реки, прижимаясь к которому греб против течения пароходик. Игрушечным казался переброшенный через Енисей, построенный при царе железнодорожный мост.
Чудо-река. Да, но и чудо-мост, и чудо - транссибирская магистраль, построенная в начале века через бескрайние степи, дремучую сибирскую тайгу, через самые крупные в мире реки. Построенная киркой, топором и лопатой... Мы стояли на берегу великой реки с замиранием сердца, и каждый слушал реку. Ничего подобного мне не довелось испытывать ни до, ни после. Я до настоящего времени внутренне слышу тот мощный гул Енисея, который услышал летним вечером 1936 года. Потом мне доведется видеть очень много рек Европы, Азии, Америки, но тот резонанс, вызванный Енисеем, - это неповторимо.
Поселили нас на правом берегу в отдельно стоящем домике, где, кроме нас, жил замглавного инженера строительства, а в пристройке - секретарь комсомольской организации монтажников с женой и тещей.
Начались рабочие будни у родителей, а мы с сестрой Галей вскоре пошли в школу. Жили мы, как и все в те годы. Сплошной подъем и энтузиазм. Все у нас лучшее в мире, все у нас самое правильное. Мировая революция победит. Вот и сейчас в Испании трудовой народ хочет взять власть в свои руки, но капиталисты Италии, Германии помогают капиталистам Испании задушить революцию.
Мы с жадностью ежедневно слушаем радио, читаем прессу - как там, в Испании? Многие молодые люди на стройке были готовы поехать туда и помочь испанцам. Но потом стали появляться в стране люди, которые не хотели, чтобы победила революция в Испании и в мире. В прессе начали печататься материалы о процессах над троцкистами и бухарин- цами. Ночами стали забирать таких людей и у нас на стройке. Особенно "урожайным" в этом отношении стал 1937 год.
Рядом с нашим домиком находилась столовая-клуб. Там почти каждый вечер проводились собрания, а потом - кино.
Открывал собрание парторг стройки: "Славными органами НКВД раскрыта еще одна группа замаскировавшихся под честных людей троцкистов, которые, спрятавшись среди мирных тружеников, пытались вершить свои гнусные делишки".
Потом назывались такие "делишки", от которых волосы становились дыбом, - убить товарища Сталина и его соратников, взорвать старый железнодорожный мост, чтобы прервать транссибирскую магистраль, чтоб лишить Дальний Восток подвоза оружия. Японцы этого только и ждут, чтобы напасть на нас. Клеймя иуд-троцкистов, выступали активисты стройки, которых через некоторое время тоже забирали, на что парторг давал разъяснения, что они, критикуя своих идейных братьев, таким образом пытались остаться на свободе для дальнейшей вредительской деятельности.
Когда, боясь ареста, перестали добровольно выступать с критикой арестованных, парторг начал сам называть тех, кто должен выступить с осуждением. В соответствующие инстанции должен быть представлен протокол с осуждением врагов народа коллективом стройки. Коллектив, а никто другой, осуждает и клеймит своих врагов.
Потом через много лет отец рассказывал мне, как посадили и самого парторга. Посажены были и начальник стройки, и главный инженер. Отца, к нашему счастью (если можно так правильно выразиться), посадили в декабре 1937 года, когда мы уже жили на Украине.
На Украину, свою родину, мать, Галя и я уехали в сентябре того страшного года.
После тяжелейшей операции врачи посоветовали вывезти сестру из Сибири в более умеренный по климату район страны. И родители, недолго думая, приняли решение вывезти Галочку на родину, а заодно и меня. Дети должны быть при матери. Дали нам сопровождающего, и мы благополучно доехали до дома. Как бы мы добирались с не могущей ходить сестрой, если бы отца арестовали при нас. Да и не дали бы нам возможность уехать на родину, а отправили бы по спецдомам, а мать посадили. Ведь с семьями "врагов народа" так и поступали. В этом отношении нам повезло.
Отец предполагал, что его арестовали по заявлению соседки, тещи комсомольского бригадира. Принимал ли участие в заявлении бригадир, отец не знал, хотя, когда отца посадили, те заняли нашу квартиру. В заявлении якобы было указано, что отец "по пьянке" пел антисоветские частушки.
Но это мелочи. Главное - подготовка диверсии.
Через много лет, когда я приехал в Норильск, вот что отец мне рассказал...
Стук раздался не как обычно, в окно, когда за ним кто-нибудь приходил со стройки - насос встал, локомобиль не запускается или еще что-нибудь случилось, - а в дверь. Было около двух часов ночи.
"Наверное, кто-нибудь из новеньких", - подумал отец и открыл дверь.
На крыльце стоял высокий мужчина, за ним еще трое. Из-за угла выглядывал капот машины.
--
Вы Куц Терентий Митрофанович? - спросил высокий.
--
Да, я. А что случилось?
--
Пройдемте, - сказал высокий и почти грудью затолкал его в дом. - Одевайтесь. Вот ордер на арест. А вы приступайте, - сказал он двоим, вошедшим вслед за ними в дом.
Отец начал одеваться, все еще не придя в себя после сна. Он уже начал догадываться, кто это и зачем пришли, но он все еще думал, что произошла какая-то ошибка.
--
Я - Куц, понимаете, моя фамилия Куц. Вы, наверное, ошиблись. Здесь что-то не то.
--
Одевайтесь, одевайтесь. Мы знаем кто вы и чем вы занимались, а что еще не знаем - там разберутся.
Отец ничего с собой не взял, считая, что до утра разберутся и он, может быть, еще успеет на работу.
Те двое, что делали обыск, перевернули всю квартиру. В валявшийся за столом старый ученический портфель с оборванной ручкой сложили какие-то бумаги и книги. Закончив обыск, те двое, не зная, что им делать дальше, смотрели на старшего, как бы спрашивая, как им быть дальше.
Старший, который сидел на кухне и что-то писал, подошел к отцу и спросил:
--
Где у вас оружие, взрывчатка? Сами скажете - это вам зачтется, а нет - пеняйте на
себя.
--
Какое оружие? Какая взрывчатка? Вы что, хлопцы?
Вдруг старший, ничего не говоря, подошел к печке и, взяв кочергу, выгреб все, что там было внутри. Заглянул в духовку.
--
Смотреть надо везде, - обращаясь к тем двоим, что делали обыск, сказал старший, - от них всего можно ожидать. Выходи, - скомандовал старший.
Отец выключил свет, закрыл на ключ квартиру и в сопровождении энкэведистов вышел.
За углом дома стоял черный воронок.
Когда отец сел, при открытой двери он увидел, что там уже кто-то есть.
--
Не разговаривать, - последовала команда, и машина тронулась.
Тюрьма, куда привезли отца, была забита до отказа. Войдя в камеру, он долго не мог найти свободного места. Большинство узников спало. Слышались стоны и всхлипы. Тут он почувствовал, что кто-то дергает его за полушубок. Нагнувшись, он узнал в нем главного инженера Красноярского паровозо-вагонноремонтного завода (ПВРЗ). Отец раньше неоднократно обращался к нему за помощью по работе.
--
Думаю, скоро вызовут, разберутся и, может быть, успею на работу, - сказал отец. - У меня утром планерка.
Главный инженер невесело усмехнулся:
--
Я вот уже второй месяц жду, когда вызовут, а вы хотите сразу. Есть люди, которые ждут и больше моего.
Он рассказал, что тюрьма забита битком, притом в основном людьми, которые имели богатое революционное прошлое, занимали высокие посты, были недавно уважаемыми людьми. Не может быть, чтобы они все были врагами народа. Ведь взяли и первого секретаря крайкома Акулишинкина, и председателя крайисполкома Рещикова и многих других.
--
Вас-то за что забрали? - обратился к отцу главный инженер.
--
Ну со мной какая-то ошибка произошла, недоразумение. Я думаю, что не могут же вот так человека взять и посадить, - ответил отец.
--
А у вас при обыске ничего не нашли? Ничего не спрашивали?
--
Что они могли у меня найти? Хотя взяли какие-то бумаги и книги. Да, еще старший спросил, где я храню оружие и взрывчатку. Абсурд какой-то!
--
Вот-вот, видите, это уже стряпается "дело". Готовится почва, а вы говорите "недоразумение*. Творится что-то непонятное. Вы спросите каждого в камере, кроме воришек, вам каждый ответит, что они ни в чем не виноваты. А сколько уже таких безвинных постреляли в здешних подвалах? Я тут такого насмотрелся и наслушался! Главное, к какому следователю попадешь и что тебе будут "шить", как здесь говорят. Многие не выдерживают избиений и подписывают протоколы с любыми обвинениями. Следователю важно доказать виновность подсудимого и потом отчитаться. Понимаете? Он на этом растет. Притом в ходу любые приемы. Подпишешь, что тебе инкриминируют - плохо, не подпишешь - можешь потерять здоровье, а то и жизнь. Очень многое зависит от следователя. Хороших следователей здесь, безусловно, не может быть, а вот портить отношения с ними нежелательно.
Очень многое услышал отец от человека, который уже два месяца сидел здесь. Через пару дней бывшего главного инженера ПВРЗ увели на допрос, и он его больше никогда не видел.
Недели через три занялись и отцом.
Следователь был вежлив. Спросил, как здоровье, имеются ли жалобы. И чтоб не тянуть время, предупредил отца: не надо, мол, говорить, что произошло недоразумение, что вы не виноваты и т.д. Нам все о вас известно. Если вы уже попали сюда, без срока не уйдете. Мы зря не берем. От вашего чистосердечного признания будет зависеть и ваш срок и то, куда вас отправят его отбывать. Пожалейте себя и особенно свою семью. Вы правильно сделали, что отправили ее на родину, вы знали, что вас заберут. Там им будет легче прожить.
Вот вам бумага и пишите. Все пишите, как это сделал ваш главный инженер Даниянц. Только это и спасло его от расстрела. Отсидит свой срок и вернется к семье. У вас, Терентий Митрофанович, и срок может быть меньше. Не вы же это придумали. Вас же хотели использовать как специалиста-оружейника. Вы не организатор, а просто исполнитель. В общем, не заставляйте меня подсказывать, что вам писать.
Отец опешил. Он не знал, о чем идет речь, и спросил об этом следователя.
Налившись кровью, (куда девалась вся его доброта), следователь заорал: "Ты что дурака из себя строишь? У нас это не проходит. Пиши, как вы готовились взорвать мост через Енисей. Кто еще, кроме тебя, начальника стройки и Даниянца входил в вашу группу? Когда приезжал из Москвы представитель центра, чтобы вас инструктировать? Как его фамилия? Все пиши. И не думай ничего скрывать. Это твой шанс - чистосердечное признание. Хуже будет, когда мы тебе это доказательство предъявим. Это вышка. А ты артачишься".
Следователь вызвал конвоира и отправил отца в камеру думать. О чем он только не передумал за это время. Теперь он убедился, что то, о чем ему в первую ночь говорил главный инженер ПВРЗ, правда. А за это время он наслушался такого!.. За то, что завернул селедку в газету с портретом Сталина - расстрел, за антисоветский анекдот - десять лет.
С ним в камере сидел старый, с дореволюционным стажем большевик, награжденный орденом Ленина. Его сын, будучи секретарем горкома или крайкома комсомола, пришел в органы ГПУ и заявил, что его отец не может быть врагом народа. "Если вы считаете, что он враг, то я такой же враг, как и он".
Сына посадили. Судили вместе с отцом и вместе расстреляли.
Вызывали отца еще несколько раз, но он все отрицал и ничего не писал.
Следователь ему несколько раз "подсказывал", что собиралась сделать их группа. Ведь вы не только, мол, собирались взорвать мост, а взорвать именно тогда, когда будут ехать на Дальний Восток Сталин и Каганович. Взорвать бы вы давно взорвали, но вам этого мало, вы ждали сигнала из Москвы, когда поедет вождь на Восток... И никакой ты не украинец, а самый настоящий немец. И не случайно скрывал свою национальность, хранил немецкую литературу (учебник немецкого языка, взятый при аресте, и тетрадку, куда Галочка вписывала трудные немецкие слова). Спрашивал, куда спрятал и кому передал оружие, которым тренировался, стреляя по книгам (доказательство налицо). Чего только не вменял он в вину отцу...
На допрос или с допроса людей проводили мимо камер, откуда раздавались душераздирающие крики и стоны. Один раз остановились около двери, ведущей в подвал, где производили расстрелы. Стоящий там энкэведист спросил сопровождающего отца конвоира: "К нам?"
--
"Пока нет, но, похоже, что скоро приведем", - ответил конвоир. Шла психологическая обработка и здесь все методы приемлемы.
Бывало, сутками кормили селедкой и соленой пищей, а воды не давали. На следствии следователь, усадив отца напротив стола, переливал воду из графина в стакан, потом наоборот. (Были разные методы, но этот один из самых изощренных.) Один раз, доведенный таким издевательском до отчаяния, отец бросился на следователя, пытаясь его задушить, чтобы напиться воды, а там пускай делают, что хотят. Следователь, молодой и сильный, увернувшись от удара, рукояткой пистолета выбил ему зубы, а потом, избив до полусмерти, отправил в камеру.
Теперь следователь не просил написать "чистосердечное" признание, а просил подписать протокол. Отец знал, что следствие не может длиться бесконечно и что когда следователю надоест возня с ним, его могут списать, отбив почки, печень или забить до смерти.
Он готов был уже подписать любой протокол, видя свою безысходность. Смерти тоже уже не боялся. За те "грехи", которые там написаны, ого, конечно, расстреляют, но этих "грехов" достаточно, чтобы истребить и его семью. Этого боялся он больше всего и не знал, что ему делать.
Шел уже март 1938 года.
Однажды, услышав его украинский говор, с отцом заговорил какой-то начальник из охраны тюрьмы. Он поинтересовался, из какой он местности Украины. Оказалось, что они земляки, - из города Ромны. Расспросил, за что его посадили, сколько он уже сидит, почему нет суда?
Отец рассказал земляку, что следователь "шьет" ему подготовку террористического акта и коллективную агитацию против Советской власти. Что вместе с бригадиром плотников Быковым они ходили по баракам стройки и клеветали на стахановское движение. Хотят, чтобы скорее пришли японцы и навели порядок в стране, что сожалеют о расстрелянных троцкистах.
--
Может, чего-нибудь сболтнул по пьянке, но какой же я враг Советской власти? А плотника Быкова я вообще не знаю, - сказал отец.
Он сказал, что если не подпишет протокол, то погибнет не только он сам, но и его семья. Потом земляк спросил фамилию следователя и убедил его подписать протокол. "Отсюда чистеньким еще никто не выходил, а будешь тянуть - потеряешь здоровье, а то и жизнь. Не порти отношений со следователем, так как от него зависит очень многое. Он может после твоих "чистосердечных" признаний ходатайствовать о минимальном сроке наказания. Для него тоже очень важно соблюсти форму при ведении твоего дела и отчитаться. От него многое зависит: и сколько дадут, и куда пошлют отбывать наказание. Имеются лагеря, которые хуже любой тюрьмы. Твоего следователя немного знаю, может, чем-нибудь помогу", - пообещал земляк.
Отец задумался: вполне возможно, что это провокация, но у него уже не было другого выхода.
Доведенный до крайности и зная, что в его деле нет определенных фамилий, кроме какого-то Быкова, явившись на очередной допрос, он сказал следователю: "Давай протокол, я сегодня все подпишу. Подпишу, что хотел убить Сталина, и Троцкого, и Зяму Миргородского (когда-то был начальник у отца на сахарном заводе, очень противный человек). И тебя бы убил, но ты вооружен и я с тобой не справлюсь. Скрывал, что я немец. Оружие, из которого стрелял по немецкой литературе, выбросил в Енисей..." Следователь опешил, вышел из-за стола. "Ну, сейчас начнется", - подумал отец и весь напрягся.
Но тот, обняв отца за плечи, почти ласково изрек: "Давно бы так. Что же ты мне столько времени мозги пудрил, Терентий Митрофанович?".
Подписав протокол, отец несколько дней жил, как на вулкане. Чего только он не передумал!
Когда отцу объявили приговор, он не поверил своим ушам - восемь лет. Он был благодарен судьбе, Богу, как никогда. В камере подумали, что он чокнулся. Отец всех обнимал, раздавал вещички другим заключенным. Но потом радость прошла. Он начал думать, что там, наверное, ошиблись. За попытку покушения на Сталина - восемь лет? Здесь что-то не то.
Потом, уже будучи в норильских лагерях, когда его вызывали к "куму" (оперуполномоченному), отец всегда думал, что вот сейчас - раскроется допущенная ошибка и ему "влупят" новый приговор. Такие случаи (пересуда), по рассказу отца (да и других людей), бывали и далеко не редко.
Видать, помог земляк, а может, и сам следователь "смилостивился", - отцу инкриминировали 58-ю статью, пункт "антисоветская агитация, без соучастия в диверсии".
О том, что он арестован, мы не знали. Что отца могли посадить, мы не допускали и мысли. Сажают-то врагов народа, людей, которые хотят, чтобы опять у нас были капиталисты и помещики. Это те люди, которые спят и видят, чтобы вернуть себе свое богатство. А причем здесь отец? Разве он может иметь с такими людьми что-нибудь общее?
Поэтому письмо, которое мы получили от следователя красноярской тюрьмы с извещением о том, что наш муж и отец арестован 15 декабря 1937 года и находится под следствием в тюрьме, ошеломило нас. Вначале мы думали, что это какая-то ошибка, недоразумение, что разберутся и отпустят. Через некоторое время мать тоже начали вызывать в сельсовет, и какие-то люди из района ее допрашивали. Потом мы узнали, что вызывали и наших соседей, и родственников - наводили справки об отце.
Поняв, что все это серьезно и надо что-то делать, выслали в красноярскую тюрьму посылку отцу, но она пришла обратно с припиской: "такой не числится". Если в тюрьме не числится и нет писем, значит произошло самое страшное. Мать заказала в церкви молебен и поставила свечку за упокой души раба божьего Терентия.
Летом к нам из Москвы приехал в отпуск дядя Федя, родной брат отца. После армии и курсов он работал при ЭПРОНе инструктором водолазного дела. Матери было очень тяжело нас прокормить, троих детей, и он взял в Москву старшую сестру Галю, которая закончила седьмой класс.
И вдруг где-то осенью мы получили письмо от отца - оно было из Норильска Красноярского края. Никто не знал, где находится этот Норильск. На картах его не было. Но, слава Богу, что отец жив и прислал письмо. Мы были несказанно рады.
Отец писал, что находится там, где летом не бывает ночей, а зимой солнца. Живут все в палатках, но строят балки и бараки, и скоро их туда переведут. Работает на общих работах. За что его посадили, он не знает, но осудили по 58 статье, антисоветская агитация. Очень скучает.
Многого мы не знали и не понимали.
Вначале мы с матерью решили, что не будем никому говорить, что объявился отец.
Когда его нет, мы как будто и не семья "врага народа". Но жили мы не в большом городе, а в селе. О том, что отец прислал письмо, уже многие знали и стали приходить и спрашивать о нем. Мы тогда не знали, что наши родственнички вспомнили его "грехи" молодости и при опросе их сотрудниками НКВД дали не совсем лестные характеристики, хотя это уже мало что значило.
В Норильске, куда отец был направлен по этапу, кем только не приходилось ему работать. Первые годы были самые тяжелые. Строил узкоколейку, копал котлованы под будущие заводы-гиганты, сооружал себе подобным тюрьму. Страшно было весной и осенью, когда за ночь не высыхала роба, валенки. Многие, очень многие заключенные сложили там свои головы от голода и холода. Кормили неплохо, но для того, чтобы получить полный паек, надо сделать норму, а это удавалось далеко не каждому. Сорокалетний отец был жилистым, крепким мужчиной. Правда, до заключения страшно страдал желудком - гастрит. Не расставался с коробочкой, в которой находилась сода. Сода и диета спасали. Но в тюрьме, благодаря дикому режиму, все нормализовалось и до самой смерти отец не маялся с желудком. Многое зависело от учетчиков и бригадиров. Для выполнения нормы, а соответственно и получения полного пайка, делались приписки. Это и выручало многих. Уже тогда было расхожим выражение: "Туфта и блат строят комбинат", а вся империя ГУЛАГа держалась на "трех китах" - блате, мате и туфте.
Как бы там ни было, но через пару лет общих работ отец понял, что долго здесь не протянет. Вскоре потребовались специалисты на строительство Норильской ТЭЦ, и отец был туда переведен. Он занимался монтажом паровых котлов. Это его спасло. С пуском ТЭЦ он был оставлен на эксплуатации, где и работал до окончания своего срока заключения. Срок он отбыл день в день, и 15 декабря 1945 года переселился из лагерного барака лагпункта ТЭЦ в барак на Круглое озеро, куда через год приехал и я.
Последний год перед пенсией он был вынужден перейти на медный завод. Проработав всю свою жизнь с двенадцатилетнего возраста, у него не хватало стажа, чтобы уйти в 60 лет на пенсию. И он не возмущался. Чего же можно ждать от государства, которое способно уничтожить десятки тысяч, загнать за колючую проволоку миллионы, а принудительным трудом и издевательствами делать из людей безвольных рабов?
Правда, бывали случаи, что он временами сдавался, до заключения у него этого не было. Мы жили в бараке на Круглом озере. Обычно это случалось после принятия спиртного, которое мы получали по талонам. Он ругал "голодранцев-большевиков", которые разорили страну, уничтожили миллионы людей. Он срывался с места, хватал портрет Сталина (а он висел в каждой комнате барака) и разбивал его о поручни кровати. Доставалось и Ленину, который заварил эту "кашу". Делал он это с таким шумом, что, казалось, слышит все Круглое озеро. Это было очень страшно. Не знаю, как другим, но мне было очень страшно. Я знал, чем это может закончиться.
Потом у меня была срочная работа - отремонтировать или достать новый портрет. Главное, чтобы этого не заметил комендант, который, как нам казалось, был из тех, кто докладывает куда надо. До сих пор удивляюсь: неужели в бараке не было сексота?
На другой день, виновато улыбаясь, как ни в чем не бывало, отец говорил: "Я, кажется, вчера малость "побузотерил". Но ничего не поделаешь - крик души. Иногда надо стравливать пары".
Страха за содеянное у него не обнаруживалось. Я бы не сказал, что он был окончательно сломлен, но, видно, к шестидесяти годам устал от той жизни, которую прожил, и он решил уйти на пенсию.
Политикой отец никогда не занимался, но, имея свое суждение по многим вопросам, рассуждал логично и правильно. "Большевики до сих пор сидели бы в подполье, если бы Ленин не пообещал крестьянам землю. Государство-то было аграрное. Вследствие войны с Германией большую часть армии составляли крестьяне, а за землю они любого врага одолеют, что и было сделано. Потом Советская власть в лице Сталина их обманула, довела до рабства, и рабство это не скоро закончится, хотя Сталина уже нет в живых. Это же система, да еще в такой громадной и запуганной стране. От того, что Сталин насаждал огнем и мечом, страна очухается не скоро".
Человек он был религиозный, хотя я ни разу не видел, чтобы он молился или крестился. На мой вопрос "почему", он отвечал: "Я это делаю про себя, Бог во мне".
"Как же мог Бог допустить, чтоб миллионы людей были так жестоко наказаны" - спросил я.
Отец удивленно на меня посмотрел, как на несмышленыша: "Это не он допустил. Это божья кара нашим людям, что пошли за антихристом. Разрушили церкви и храмы, лишили себя самого святого - веры".
В 1956 году с него была снята судимость, он получил пенсию и уехал на родину, где они с матерью купили домик.
Прожил на пенсии десять лет и скоропостижно умер. Скоропостижно потому, что он фактически никогда не болел, а тут вдруг слег. При проверке определили рак легких. Когда мне об этом сообщила мать, мы его привезли в Москву в онкологический центр, но было уже поздно.
Умер он не реабилитированным, хотя мы-то с ним считали, что снятие судимости и есть реабилитация. Полностью сняли с него все "грехи" лишь 28 июня 1989 года, согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года.
Таким образом я был сыном врага народа 52 года
ЖИЛИ БЫЛИ ДЕД И БАБА
На родину в село Веприк на Полтавщине мы приехали в конце сентября 1937 года. Дедовская хата была старая и требовала большого ремонта, поэтому мы остановились на зиму у бабушки. Не было заготовлено топливо на зиму, а это в сельской местности имеет немаловажное значение.
Бабушка, Ольга Яковлевна Батрак, имела от первого брака двоих детей: Ивана и Ха- ритину (мою мать), в настоящее время она была замужем за Ланческим Иваном Моисеевичем, так как прежний муж Батрак, работавший на станции Гадяч сцепщиком вагонов, погиб. Бабушка была в молодости очень красивой, и ее многие любили, но она знала себе цену и любовь дарила не каждому.
Дед Иван Моисеевич слыл человеком строгих правил, был очень практичным и начитанным. Он имел большой, под черепицей, дом на две семьи. В одной половине жил его старший сын Андрей со своей семьей, в другой, имевшей две комнаты с деревянными полами, жил дедушка с бабушкой. Дедушка до революции был старостой в церкви и поэтому владел собранием церковной литературы, а также хорошо иллюстрированными книгами по всемирной истории, литературой по законодательству и праву, лечебными и ветеринарными справочниками. Все книги были дореволюционного издания.
В длинные зимние вечера дети дяди Андрея, я и мои сестры заслушивались его рассказами на религиозные и исторические темы. Он рассказывал так ярко и красочно, будто только что мы просмотрели кино. Потом нам все это еще раз "прокручивалось" во сне.
Рассказывал нам дедушка и об истории нашего края, о Полтавской битве, о том, что наше село внесло немалый вклад в победу России над шведами. Когда они двигались на Полтаву, на их пути встал наш городок (уже в те времена городок) Веприк. Дело было зимой. Обороняющиеся вмораживали в лед бороны зубьями вверх, что затрудняло продвижению конницы противника.
Несколько штурмов с сильной артиллерийской поддержкой выдержали наши предки превосходящего количеством и вооружением врага. Только после того, когда закончились у осажденных боеприпасы, шведы штурмом взяли Веприк (до сих пор один район села носит название Замок). Армия короля шведов оставила здесь более тысячи своих солдат и офицеров.
От дедушки я узнал, что предки нашей фамилии (Куцы) прославились в той войне и даже кто-то был отмечен наградой. Рассказывал он и о нашем районном центре Гадяче, который тоже имеет богатую историю в жизни Украины. Здесь в свое время был подписан Гадячский договор между гетманом Выговским и правительством Польши, по которому Украина переходила под власть Польши. Было и такое.
Село Веприк на Полтавщие старинное и очень большое, насчитывающее около двух тысяч дворов. До революции это был городок со своим сахарным заводом, гидромельницей, маслобойней и другими атрибутами провинциального городка. Даже по остаткам того, что осталось здесь после страшного разорительного плуга "великой" революции, уничтожившей все, что было гордостью и достоянием его тружеников, можно видеть, что жизнь здесь текла полноценная и интересная,.
До поездки с отцом на строительство мостов, я помню, какие здесь были людные базары и ярмарки, религиозные праздники. А какие красочные толпы народа собирались на гидромельнице, расположенной на протекающей мимо села, речке Псёл, вдоль которой раскинулись луга, росли чудесные леса и сады. Речную воду пили, как родниковую. Народ приезжал сюда на отдых из Москвы, Киева, Ленинграда, Харькова, Донбасса и других мест. Тихие, полные аромата вечера оглашались хорами украинских песен. Это молодежь собиралась у себя после трудового дня (у каждой улицы свое место). Во время воскресных и праздничных дней танцевали под гармошку и бубен.
Многовековой уклад деревенской жизни как мог сопротивлялся размывающей его системе, которая из самостоятельного труженика-хозяина (в большинстве своем мелкого, но хозяина) сделала раба коллективизма, винтика всепожирающей машины, которая, уничтожая все святое и прекрасное, не считаясь с миллионными жертвами, несется к никому не известному "светлому будущему" в угоду своих диктаторов-машинистов.
Страшным катком через мое село прокатилась война, но и она не лишила его жизни. Прекрасные климатические условия и неплохие земли, окружающие село, удерживают здесь людей. Да и куда поедет сельский труженик от своего очага? Не в Россию же. Так там десятки тысяч сел вымерли хуже, чем после Мамаева нашествия. Там улицы заросли бурьяном, а дома стоят с накрест забитыми окнами, как люди со сложенными на груди руками и задранными к небу головами - печными трубами, как бы вопрошая Бога: "За что?"
Слово деда для нас было законом. Кроме его внушительной внешности, а носил он пышную бороду, мы боялись его ослушаться еще и потому, что самым суровым наказанием было для нас лишение его расположения.
Интересовался он и нашей учебой в школе. Для меня было каторгой приносить домой плохие оценки, хотя и приходилось. Дело в том, что я совершенно не знал украинского языка. Вот по нему у меня и были сплошные двойки. Потом стал привыкать, но началась мешанина русских слов с украинскими. Кроме русского и украинского языков, с четвертого класса начали изучать еще и немецкий. Дед, конечно, все понимал, но мне от этого не было легче. Вообще-то он меня любил и, даже, как мне кажется, больше других внучат.
Несмотря на преклонный возраст, дед работал в колхозе. Там он выполнял обязанности ветеринара и агронома, а когда началась война и через село стали гнать скотину, дедушка день и ночь работал мясником. Он резал ослабевший при перегонах скот. Говорили, что второго такого мясника, как он, в селе не было.
Работа в колхозе позволяла деду вместе с сыном иметь приусадебный участок около гектара, четверть которого занимал чудесный сад, примыкающий к пруду, в котором водилась рыба.
Экспериментировал дедушка и в саду. У него росли диковинные яблони и груши, необыкновенной красоты цветы украшали грядки у дома. И до настоящего времени удивляюсь, как он смог прожить страшные времена сталинского геноцида и даже не был посажен. Его, наверное, спасал возраст (хотя сажали и таких), а, возможно, за него держалось руководство колхоза, для которого он был незаменимым специалистом.
Когда началась война и в первые дни в газетах появились сообщения, что на отдельных участках фронта Красная Армия перешла границу и бьет врага на его территории (иначе мы не могли, так как Ворошилов заверял народ, что зарвавшегося врага будем бить только на его территории), я сказал дедушке, что наша армия никаких немцев на нашу землю ни пустит. Посмотрев на меня, дедушка тяжело вздохнул: