ШУТ ЧЕРЕПА

комбинация первая (февраль)

1. А на кровати у окна лежал Жорик Лесков и созерцал снежинки. Не любили Жорика очень - что стар, что млад.

Во-первых, он не курил. С травматическим бронхитом и хронической пневмонией, впрочем, не очень-то и покуришь, но об этом кому думать надо? Годика два с половиной назад целых два Жориковых ребра пропророли ему с чьей-то легкой руки левое легкое. Ребра потом, конечно, выправили, но бронхит как раз остался. И пневмония тоже. И начал Жорик по больницам таскаться.

Во-вторых, он не матерился, причем, похоже, принципиально. Что еще забавней, если надо было ругнуться (или, скажем, рассказать анекдот с матерком), Жорик краснел, бледнел, экал, мекал и не говорил в резултьтате ни слова. За что и получил в больнице от отказников погонялу "Йорик" Прозвищем этим Жорик, впрочем, даже гордился.

В-третьих, в азартные игры Жорик не играл. Даже кроссвордов не отгадывал. Зато смотрел на все подобные занятия и, казалось, чуть улыбался.

В-четвертых, с ним никак нельзя было поговорить по-мужски. Даже втроем. Еще ему нельзя было набить морду. Внешне совсем не Шварценеггер, Лесков был победителем полуфинала "Боев без правил" и постоянным участником подпольного тотализатора без правил вовсе. "Дважды в год он пашет, остальное - придуривается" - завидовали отказники. "Весь год пахать, два раза - экзамен" - парировал Жорик и продолжал созерцать потолок, в общественной жизни участия не принимая.

В-пятых, еще Жорика дразнили "на кумаре", и вот тогда он обижался всерьез. Не то потому, что на кумаре не был, не то потому, что как раз был. В недалеком прошлом славился Жорик как не самый плохой в Москве винтовый варщик (то бишь изготовитель первитина из сырья), а потом - перестал. Причем перестал без особого шума, но это "на кумаре" его задевало. Он снова краснел, бледнел, кусал губы и ломал казенные ложки. По поводу ложек очаровательная раздатчитца Оля вздыхала, возведя очи горе. При ней Йорик лежал второй раз.

В-шестых, было Йорику без малого двадцать шесть, и к чему только в этой жизни не прикладывал он свои силы!... В данный момент, например, работал на химфаке МГУ лаборантом. В связи с предыдущей его специальностью это вызывало нездоровое любопытство. Про тотализатор тоже почему-то знали почти все, хотя Жорик молчал в тряпочку.

Была у него такая манера - молчать до последнего, как пленный партизан на допросе, а в самый критический момент ляпнуть вдруг такое... Что тоже раздражало до безумия всех, кроме разве что некоторых медсестер. Злые языки уверяли, что персонал интересует то, что у Лескова в штанах, но скорее дам притягивала молчаливая загадочность с резаной правдой пополам. Кроме привычки говорить правду не вовремя у Йорика было еще два, не более приятных, высказывания: "не мое дело" и "адзынь на три лаптя", которыми он в бытовом общении вполне обходился. Это, наверное, очень удобно, но, согласитесь, слышать "не мое дело" на вопрос из кроссворда слегка неуютно.

В данный момент палата спала. А Йорик, то бишь Жорик, созерцал снег за окном, и спина у него преизрядно болела. В этом созерцательном настроении он пребывал третий день, даже страстно ругаемого Лема ("Сумма технологий") отбросил в сторону. Все-то ему не нравилось.

Судя по всему, Йорик наконец встретился с банальным одиночеством. К нему никто не ходил, никто не звал его под окном, он никуда не звонил. Правда, книжки у него явным чудом менялись с частотой раз в три дня. Если учесть карантин и клиническую Жорикову лень, становилось ясно: кто-то все-таки к нему ходит.

Под вечер, перед самым ужином, Жорик уволок с поста листов пять бумаги формата А4 и начал что-то быстро, часто зачеркивая и надолго задумываясь, писать. Скучающий Санька, вернувшись с боковой лестницы на шестой этаж немного странным и со слегка расширенными зрачками, ехидно поинтересовался:

- Чего пишешь-то? Оперу, что ли?

- Адзынь на три лаптя. Завещание, - как всегда, не было понятно, шутит он или всерьез.

- Чего-о?! Йорик, ты не охуел?

Жорик слегка побледнел и угрожающе приподнялся над койкой - одним корпусом, без помощи рук. Санька тут же чесанул из палаты, покинул этаж и уполз подкуривать халявной травкой шлюшек из гинекологии.

- Дурак ты, Жорик! Ну кто ж так шутит? - сказал Лексеич - пенсионер средней вредности Михаил Алексеевич.

- Так ведь я, Лексеич, и не шучу вовсе, - мрачно ответил Жорик, но писать перестал. Пенсионер особой вредности Стасик (он же Таракан, он же Паразит) смолчал. К Жорику Паразит питал неизъяснимое, по его словам, уважение, по-русски именуемое страхом.

Не писал Йорик и после ужина, на диво мерзостного и пресного (секрет больничной картошки не меньше года волновал все отделение), зато после отбоя обнаружился на посту с ручкой, бумагой и черновиком.

Анечка считала его достаточно сведущим в медицине, чтобы ему именно, а не олуху Саньке или, скажем, скучающему Диме Слуцкому, доверять помощь в раздаче таблеток. Перед Анютой Йорик тоже бледнел, краснел и все рвался по неведомым причинам целовать ей ручку. Прошу прощения, по понятным: Анечка так попадала в вены...

А была Анюта, как это в наши времена ни странно, человеком тактичным и Йорика вовсе не высмеивала, даже звала его по каким-то своим причинам не Жориком, а Гошей, а еще звала его пить чай с конфетами... Не пошел. На то он и Йорик.

1а. Глухая ночь. Половина четвертого. Бешеный ветер гонит по коридорам шальную тень. Тень мечется, повторяя раз за разом плохо знакомую форму, потом садится у стены на корточки и тихо, как сквозь стон, кашляет. И снова - сумасшедший темп блоков и ударов, ударов и блоков, сложнейшие развороты... А потом опять стонущий кашель у стены и тихий, шепотом, полустон-полувой:

- Ну не надо, Лоцман!

Дурацкое Лоцман здесь - не рыба, не еврейская фамилия и не судовая роль. Это сокращение от еще более дурацкой фамилии Плотской. Обладателю которой довелось погибнуть в городе Питере от рук и ног обманутых покупателей на улице Дыбенко. Говоря короче, Сашу Плотского забили до смерти неподалеку от самого известного в стране черного наркорынка ровно два года назад. А Георгий Лесков, проведший эти дни в Москве под следствием по делу о нанесении тяжких телесных повреждений, до сих пор не мог ни забыть об этом, ни успокоиться. И не потому даже, что плохо умел успокаиваться или забывать, и не потому, что был Лоцман неизлечимым наркоманом, и даже не потому, что не заслужил Сашка такой смерти, ездил Полоз разбираться в Питер, виры не принял, но ничего не сумел узнать. Зато кое-что понял.

Просто Лоцман по дурацкой случайности, которых так много в наркоманской жизни, приходился Йорику-Полозу братом аж дважды. Вернее, даже трижды - двоюродным, кровным и "по контролю".

Что восхищает во всех движениях Йорика сейчас - так это чуть нарочитая бесшумность. Профессионал, конечно... Только вот как у него получается тихо выть? Около пяти утра совершенно уже измученный Йорик будит Анюту - отнюдь не по собственной инициативе, это дедку в коридоре опять стало хуже. А заодно прости пару таблеток назепама. Анечка, выискивая дежурного врача по всем возможным телефонам, кивает и выдает целую лафетку.

2. Началось утро с того, что дедок в коридоре помер. Причем даже завотделением до сих пор не поняла, отчего. Впрочем, с этого началось не утро, а день. Потому что утро началось еще с суеты врачей и реаниматоров вокруг дедка, но Йорик не проснулся даже во время укола (а вы чего хотите? 1,5 часа физической нагрузки, две таблетки назепама - и вас тоже не добудятся). Анюта сменилась и ушла, на час позже положенного, но не успев проговориться скучающему неподалеку Саньке, что Лесков, кажется, опять не спал всю ночь. Случилось слишком много событий в жизни отделения, и на их фоне проспавший подъем Йорик значительно отнюдь не выглядел.

Проснувшись к половине двенадцатого, он в легком обалдении вскочил с кровати и по возможности незаметно проскользнул в ванную. Для него ванная комната была одновременно тренировочным залом и додзе. Больше днем тренироваться было негде. Ну смешно отжиматься на больничном полу! А в ванной удобно - вспотел и сразу вымылся. Если бы не сестра-хозяйка Марта, искренне убежденная, что в медицине главное - строгость, из ванной он бы не выходил. О сквозняках и ветерках, в изобилии бродивших по холодной комнате, он предпочитал не думать. И вопроса о хронической пневмонии не поднимать. А то было у Жорика одно подозрение...

Лаборантом Георгий Лесков не числился, а работал, и вполне искренне вкалывал на химфаке, иногда даже сверхурочно. Все как-то позабыли, что закончить ВУЗ Жорик пока не удосужился, тем более что практиком и экспериментатором он был почти гениальным... Химию Жорик любил страстно, из-за этой страсти он и стал в свое время варщиком - пиротехникой, кстати, увлекся тогда же. Видно, заворожили его превращения за тонкой прозрачной преградой из химстекла. Платили, конечно, гроши - но, во-первых, деньги получают в других местах и, во-вторых, он-то как раз умел жить на зарплату. Хотя уже построил собственную философскую систему, в которой было, в частности, такое утверждение: "на работе денег не дают, честным путем их не добудешь, поэтому мы добудем их самым честным из возможных". Философия, вполне соответствующая духу времени.

В половину первого Марта начала ломать дверь в ванную. Жорик тут же выскочил и, не слушая несущихся вслед увещеваний, рванул в палату, где схватил пакет и отправился вниз. Вроде как на физиотерапию, только зачем нужен на физиотерапевтических процедурах пакет с книгами и грязным бельем?

Вернулся он около половины второго в чистой рубашке и тусклый настолько, что чертям, наверное, было тошно. Если не врать, то посетительницу Йорика звали Марией, приходилась она ему не более чем одной из многочисленных названных сестер, "сестренок" по-хиповски.

Мария - Машка Пушистик - старела неумолимо быстро, хотя давно уже была и в завязе, и замужем. За время завяза располневшая и приобретшая в пухлости какое-то новое очарование, телефон Машка отключила еще четвертого месяца и новостей не знала вовсе. В гости к ней ходили редко. Дело тут, возможно, было в том, что как раз Машка объявила о своем завязе достаточно громко и именно в те времена, когда это еще уважалось. И пару раз уже гнала в шею с громкими скандалами вписчиков, имевших при себе дозу. Широко известного Аргуса Питерского она спустила с лестницы и выставила на улицу зимой, в три часа ночи, нимало не стесняясь. Вот по какой причине она никогда не забывала Полоза, моталась в неделю дважды с Рижской на Профсоюзную, стирала его белье, забирала и кормила его кота, история предпочитает умалчивать. Досконально известно только одно: ни в каких отношениях, кроме дружеских или братских, Машка с Гошкой не состояли.

Разумеется, ни в какой Питер Машка не ездила, да и Лоцмана она почти не знала (хотя слухами, конечно, земля полнится). От яростного напора Йорика она малость потерялась - да так и стояла потерянная, пока он не очнулся и не извинился - наверное, скомкано и нервно, но хоть как-то - как умел. Машка уехала. Жорик пошел наверх.

На самом деле ему дико хотелось плакать. Только плакать он стыдился - и делал вид, что не умел. Поэтому, вернувшись в палату, он и углубился яростно в "Психофизиологию" - прячась от себя за научные истины и неразгаданные тайны. И таки спрятался - явился едва под конец обеда. После обеда, как водится, был тихий час, а снег все шел, и Жорик уставился за окно - так незаметно и заснул. Заснул, лежа под прямыми лучами солнца (именно под - в смысле ниже лучей) и так и не отпустив "Психофизиологию". А часа в четыре из-под плотно сомкнутых век его начали выступать и, скатываясь по вискам, исчезать в подушке крупные чистые слезы. Пожалуй, это было страшно. Или странно и очень больно. Прыщ, второй пенсионер повышенной вредности, тихо, но злорадно хихикнул...

Тут раздатчитца Оля крикнула "кефир!" где-то очень неподалеку, и глаза Жорика открылись. Сродни петуху, птице божьей, темные силы изгоняющей, стала для него Оля в этот миг. Таракан, видя, что Жорик проснулся в каком-то очень уж странном состоянии, цыкнул на Прыща, и тот тут же стал каким-то склизким, вежливым и все выражал желание погонять Чайковского.

Чайники стояли на стуле - алюминиевые, пятилитровые и почти пустые. В недрах одного перекатывалась смутная черная масса чаинок. Этих-то чаинок с кипятком пополам и налил Жорик в кружку Прыща. Себе он взял только кипятку - не пить же эту бурду! Тем более что пакетики чая "Эрл Грей" прятались в глубине верхнего ящика больничной тумбочки. И тут до него дошло, что кровать в коридоре пуста. Кусочки мозаики сложились в картинку. Он испугался.

Было отчего. В голову стукнуло еще ночью: кто-то непременно помрет. Вот дедок и помер, а Полоз ходи и гадай - то ли призвал смерть не со зла, то ли предчувствовал, а то ли само сложилось. Боец в нем жутко боялся таких совпадений, а бывший варщик слишком хорошо знал им цену. Не к добру это... Насколько не к добру, он додумать не успел, хотя где-то в глубине мозга ворочались мысли темные и жуткие, рвались к поверхности... Жорик схватился за книгу. Это, как сказано в другой хорошей книге, немного помогло. Или, скорее, помогло немного. К моменту появления ужина он так хорошо спрятался сам от себя, что ничего не видел и не слышал.

Ужин отличался от вчерашнего наличием запеканки. Санька, явившийся к ужину и больше пока никуда не собиравшийся, был тише воды, ниже травы. То ли завотделением углядела дым "травы" на донышке его зрачков, то ли поверила длинным языкам бабулек со второго поста, которые все видят и все знают. Во всяком случае, слово "наркоман" пушечным выстрелом прозвучало на посту, еще когда Йорик спал. Но Йорик, к счастью, спал, Анечка сменилась, Настю уволили, а Саньке сделали такой втык, от которого он и стал тише воды, ниже травы...

Но чтение, пусть даже и с карандашом в руках, не лекарство ни от тоски, ни от одиночества, ни от боли душевной. Жорик полез в тумбочку и вытащил оттуда потертый рюкзак. Санька замер, затаив дыхание. Это начинало быть интересным. Йорик выудил из недр рюкзака нечто, при покупке, видимо, бывшее блокнотом. Санька перестал дышать вовсе. Пролистав нечто с вниманием раза четыре, Йорик загнул уголки на трех страницах и отправился в очередь к телефону. Санька ахнул и пристроился в хвосте.

Телефон находился на лестнице. Накурено там было страшно, поэтому вместо того, чтобы стоять в очереди, Жорик попросил последить за очередью Саньку, а сам махал ногами в холле. Вежливо махал, аккуратно - чтобы не нервировать окружающих. Санька вознадеялся, что за его помощь будет ему какая-то польза, но что он мог понять в таких разговорах?:

- Леха? А, Натали? Наталь, Леху мне свистни... Полоз из больницы... Лех... Да знаю я, чем ты там занят! Новое сырье освоил? Не, не скажу. Псевдокристаллы. Кретин, я же в больнице! Ага, и Луну с неба... Выпишусь, позвонишь - поговорим, так ты ж не позвонишь... Ладно. Кто на годовщину ездил в Питер, не в курсе? Крыло? А телефон... Нету? Роще? Хорошо, значит, рядом. Даже так?... Ну хоп... Блин! Ты еще помнишь? Ну, пока.

- Вечер добрый, Рощинского Диму будьте добры. Роща? А это Полоз такой, Георгий. Говорят, от тебя Крыло в двух шагах обретается. Жаль, что кварталах. Нет у меня обратного, я в больнице. Когда зайдет? Завтра днем? Точно? Когда? Ах, как только? Разве он все еще? С-скотина!... И ты тоже. Да, именно так и сказал. Не на!... Лихо, привет тебе? Что? Я? В больнице. Нельзя. А карантин. На фига я тебе через год, Лишенька? ОК. Записывай. Диктую (номер). Не знаю. Но звони. Хоп!

- Здравствуйте, Андрея будьте добры. Как нет? И не будет? Что случи... И давно? Сколько дали? В которой? Нет, не он. Это Лесков такой. Знаете, я как выпишусь, позвоню. Простите. До свиданья.

После этого последнего разговора Йорик, пришибленный какой-то и усталый, сел на подоконник, прикусил губу, пролистал еще раз записную книжку и снова вздохнул. А потом пробормотал что-то вроде "2-15-47, это ты? Ровно в восемь приходи на каток! Но и в восемь я придти не смогу..." Чтобы замаскировать свое любопытство, Санька вынужден был позвонить одной знакомой - ох, и много было тех знакомых у Саньки! Но и когда он уходил, Йорик сидел в растерянности на подоконнике, бормотал непонятные строчки незнакомых стихов, щурился в шумную московскую ночь за окном, хрустел суставами, кусал губы и снова шептал, бормотал, приговаривал будто бы заклинания...

2а. К десяти Жорик угомонился и лег спать, и это было чудо. До половины примерно двенадцатого он ворочался, ругался шепотом, потом вскочил и снова вымелся в коридор. И снова - до изнеможения, до приступов стонущего кашля - отрабатывал движения, блоки, удары, связки, акробатические элементы... Танцевал, будто нездешний, в темном заставленном кроватями больничном коридоре. Потом, без сил уже совершенно, вернулся в палату, упал на кровать и заснул, едва успев раздеться, безо всякого назепама.

3. Встал Жорик нормально. Но едва он сделал первый глубокий вдох и резко провернулся, чтобы размять спину, начался кашель. Хотя сказать "начался кашель" значило не сказать ничего. Кашель раздирал его изнутри, не прекращаясь ни на минуту, и Лексеич, никого не спросясь, пошел за медсестрой. Йорик начал стонать в промежутках между взрывами кашля, по-другому дышать у него не получалось, медсестра Люба вкатила что-то ему в вену, дышать - ненадолго - стало чуть легче, но потом, отдаленно напомнив винтовой приход, все поплыло перед глазами, и снова холодное жало иглы в вене...

Окончательно он пришел в себя где-то на половине бутылке раствора под капельницей. Явилась врач, она, видимо, появлялась и прежде, но этого Йорик не заметил. "Очень нехорошие хрипы," - сказала врач, прижимая стетоскоп к его груди, с минуту послушала и произнесла одно слово. Губы Жорика сложились в робкое "А как же?", вспомнилась одна знакомая с бронхиальной астмой, которой мама давала деньги на винт, только чтобы ее не лечили гормонами. Как бишь ее звали? То ли Дженни, то ли Джинни, то ли вообще Диана, но точно из питерских. Он опять закусил губу, стараясь не глядеть на иглу, а доктор уже объясняла, что никаких таблеток, ничего страшного, просто ему выдадут ингалятор с мундштуком-спейсером, только придется строго придерживаться схемы приема...

Все. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Кое-как отдышавшись, он все равно отправился в ванную. На ингаляции его сегодня не увидят, хотя, пожалуй, стоит попробовать успеть. Та еще загадочка, чем пренебречь - разминкой или физиотерапией? Пришлось-таки сокращать разминку - через полчаса Марта забарабанила в дверь. Так что на процедуры он успевал.

Неужели теперь не все равно? Йорик не был бы Йориком, а Полоз не был бы Полозом, если бы он не сделал того, что сделал, а именно поймал лечащего врача в коридоре и резко, на одном дыхании, задал вопрос. Каковы, мол, преимущества преднизолона над первитином. Врач слегка обалдела - но задумалась. Тогда Жорик при всех любопытствующих выдавил из себя признание. Врач посмотрела на любопытствующих очень внимательно, взяла Жорика под локоток и поволокла к лестнице. Где и объяснила, что одна инъекция первитина (или других веществ фенаминовой группы) в принципе, возможно, снимет приступ кашля и чуть облегчит течение бронхита, но за этим следует ослабление легких и...

- Ты понял? - спросила врач.

- Я все понял. Вы отличная тетка... простите, Валерия Александровна.

- Не светит тебе больше винта, Лесков. Лучше совсем не надо.

Йорик стиснул зубы и промолчал, пожимая лечащему врачу руку. Навалилась дурная слабость, с трудом смог дойти до койки - и плечи, и диафрагма, и спина ныли страшно, досаднейшим образом не хотелось ничего.

До столовой в обед он уже не дошел, хотя вовсе не спал - лежал с полуприкрытыми глазами, не то грезил, не то думал, но не шевелился. Расплачивается с ним тело за развеселые ночки или в долг берет, предполагая вернуть? Где-то в глубине шевелилась похожая на медузу жалость к самому себе. Страшная - то бишь старшая - медсестра принесла ингалятор со спейсером. В два, в обед, полагалось начинать курс.

Высказав про себя особенно едкую фразу, Йорик сделал предписанные два вдоха и вздохнул - более мрачно, чем полагается. Оля привезла обед (ну да, я тоже знаю, что не в два и даже не в половину третьего, а часика в три), отвлекающий от тягостных раздумий. Хотя и традиционно несъедобный. Настало время идти звонить.

Первый и второй, с интервалом в час, звонки канули в небытие. Третий, еще часом позже, достиг цели.

- Роща? Нет, не хвост, а Полоз. Крыло там не долетело? Ах, долетел? Да, понял, вы заняты, а я в больнице... Совесть заведи! Не Лену! Кирилл, ты с ума сошел! Я совсем не то имел в виду! Мне вообще нельзя! Так вот и нельзя. Ты у Лоцмана был? Спасибо... Нет, больше ничего... Ах да! Что слышно? Что говорит Аргус, меня не волнует. А что, Лис что-то говорит? Уже хорошо... А что сказал Пастор? Погоди, как это ты не знаешь Пастора? Ладно. Сам съезжу. Как выпишут. Да адзынь на три лаптя! И на три локтя! Не, все, Крыло. Совсем все. А куда ты его дел, можно узнать? Записывай... Звони через недельку. Ну, хоп!

Странные люди наркоманы... Откуда же берется после этих разговоров зудящая не то усталость, не то пустота? Хорошо, съездил Крыло в Питер, зашел на могилку Лоцмана, пересекся случайно с Лисом... Ничего ведь от этого не менялось! И от того, что Крыло по доброте душевной да по дури готов был подвезти другу-Полозу кубика полтора прямо в больницу... И от того, что отказался друг-Полоз от дозы... Ничего ведь не произошло! Ага, и не произойдет ничего.

До ужина, то есть до шести часов, Йорик просидел, как на иголках. То есть, не сказать, чтобы он все время сидел - прохаживался, покусывая губу, иногда принимался читать стихи... Короче говоря, Йорика кумарило, причем страшно. Даже кишечник расстроился, пришлось два раза лишних бегать в сортир. После ужина он еще с час продолжал прогуливаться по странной траектории, чем и не преминула воспользоваться медсестра Света.

По ее просьбе Жорик бегал:

- в лабораторию - 2 раза;

- в соседнюю терапию - 1 раз;

- на второй пост - раз 5, но не точно;

и еще помогал раскладывать таблетки. В конце концов, по всей видимости, ему же это и надоело. После отбоя он заглотил сразу четыре таблетки назепама и отрубился.

Намертво. В черную гулкую пустоту, где не звучат слишком знакомые имена, где не произносят слишком знакомых слов "отбивать", "джеф" и "процесс", где "красный" и "черный" - слова, а не названия компонентов. Это - не боль, это возвращается всегда, но "одна сплошная вена", Полоз-ширевой, не мог всего знать заранее. Такое заранее не умеют знать.

4. Сон был долгий и тяжелый, и проснулся он с головой, на удивление дурной и тяжелой, почему и поспешил в ванную. Суббота... Значит, абсолютно нечего делать, и победит герой в борьбе с самим собой или проиграет - станет ясно только в воскресенье. На крик сердобольной бабушки "не ходи!" перед дверьми ванной Йорик не обратил никакого внимания. И вошел. Он даже не сразу понял, что видит. На каталке лежало укутанное в пододеяльник тело. Морг, похоже, тоже не работал по выходным, раз покойничка, еще тепленького - уж это-то определить у Йорика опыта хватало - завезли сюда.

Правда, Жорик все равно уже вошел и испуганно разворачиваться не собирался. Он поклонился покойнику, пробормотал все извинения, какие мог придумать, оценил уменьшение свободной площади и что из этого следует (а следовало из этого некоторое сокращение занятия, но, если учесть отсутствие Марты, то времени у него стало больше...) и приступил.

Проклятые гормоны, видимо, действительно были ему нужны - и оказались мощным лекарством. Во всяком случае, он был приятно удивлен тем, что за почти полтора часа уединения с покойничком ни одного приступа кашля не случилось. В конце концов, он помылся и вышел. Завтрак, разумеется, проехал мимо, и о Йорике, разумеется, никто не позаботился. К счастью - потому что пшенная каша вещь вообще малосъедобная, а больничный ее вариатн отличается особой мерзостностью. Санька не вполне понятным образом ухитрился слинять домой на оба выходных. Впрочем, его обширные знакомства среди медперсонала ему это позволяли. Всем поутру довольный Михаил Алексеевич вслух разгадывал кроссворд. Прыщ вертел в руках оставленный Санькой плеер и помогал Михаилу Алексеевичу.

Сделав следующие два вдоха по схеме, Йорик растянулся на кровати и попытался заснуть снова. Очень мешала стучавшая в виски кровь и все возникал перед глазами наполненный светлой жидкостью шприц. "То же мне, искушение!" - подумал он, просыпаясь, но искушение не пропало. Тогда пришлось с головой погрузиться в "Сумму Технологий" и, прогрызаясь сквозь слипшиеся гроздьями непонятные слова, пытаться не заметить происходящего...

Заснул он на закате. Вернее было бы сказать "заснул после обеда", но после обеда Йорик всего лишь задремал, а вот по-настоящему заснул как раз в лучах закатного солнца - и спал очень неспокойно, отбивался от чего-то руками и ногами, бормотал про какие-то компоненты и грамм черного, хихикал и потирал руки. Это - снова кумар.

А чего вы хотите? Винт никого не отпускает просто так. Винт никого не отпускает на свободу (исключения подтверждают правило). И винт всегда найдет время, чтобы вернуться. Этому не будет места ни в аду, ни в раю - просто возвращается винт (первитин, метамфетамин, фенамин) и ищет возможности быть с тобой. Если ты гонишь мысли о нем - или бежишь от мыслей о нем, он встречается с тобой во сне. И тогда либо-либо: либо ты выдержишь - и он будет возвращаться снова и снова, либо ты сорвешься - и винт будет с тобой.

5. На сей раз, надо полагать, ему повезло. Из-за кумара сон получился не то чтобы очень крепкий, но вязкий и липкий. Как прорывается солнце пасмурным днем сквозь тучи - так обычно просыпается сознание в кумарном сне. Раздатчитца Алла от раздатчицы Оли отличалась хамством и была себе на уме, потому и не стала его будить. От одного вареного яйца и двух ложек сахару на завтрак , конечно же, ничего не изменится, но ведь с миру по нитке - голому рубашка.

Так что во сколько Йорик проснулся, стыдно даже сказать, и дышал он при этом не лучшим образом. Пока Прыщ искал медсестру, пока сестра искала врача и пока врач что-то говорил про горячий эуфиллин с коргликоном и сульфокамфокаин на всякий случай (мотор у Лескова вытворял что-то странное), перед глазами Полоза опять возникло 2 мл прозрачной жидкости в шприце. Он выдохнул, закашлялся и понял, что медсестра делает что-то не то. С трудом переведя дух, он пробормотал:

- Адзынь на три лаптя! - ровно в тот момент, когда, не попав в боковую вену, она подобралась к центряку, отобрал у нее шприц и прогнал эти самые десять кубов себе сам, вручил ей использованный шприц и стал дожидаться второго укола. (вс. вечер)

Потом сделал два вдоха по схеме и два - сверху и, как ни странно, снова забылся кумарным сном. Проснулся он оттого, что гад Санька выяснял у Прыща подробности этой истории. Прыщ подробности, разумеется, сообщил, и тут Йорик поднялся. Нехорошо так, недружелюбно...

Покойник все еще отдыхал в ванной, и разминаться Жорик отправился на лестницу шестого этажа, то есть реанимации. Зол он был на себя до крайности, так что не мешали уже ни сигаретный дым, ни порхающие мимо сестрички, ни мрачные, проклинавшие всех и вся, реаниматологи, для которых выходных пока никто не придумал. В конце концов Йорику удалось измотать себя до той степени, что, представив себе два куба винта (т.е. две миллилитра кубических первитина), он едва не сблевал. Тогда он отправился досыпать. И вовремя - отбой уже объявили.

6. Следующее утро наступило как всегда - с уколом дежурной медсестры. Та радостно сообщила, что вечером будет последний. Предрассветные сумерки разрезал пронзительно-мертвенный дневной свет. До завтрака было еще очень далеко...

Дождавшись оного завтрака и послав его ко всем чертям (а что, вы едите пустую сладкую овсянку?), он занял ванную. Покойника оттуда, наконец, забрали, так что разминаться можно было в свое удовольствие. Врач перехватила Жорика ровно между ванной и физиотерапией, чтобы послушать, постукать, пошевелить пальцами и буркнуть себе под нос "Подумаем". Как только она переключилась на Михаила Алексеевича, Жорик сбежал. Он опаздывал на процедуры.

Перед обедом Валерия Александровна встретилась Йорику в коридоре, печально на него посмотрела и сказала, что его будут выписывать, потому что и двадцать один, и двадцать четыре дня с момента его поступления уже минули, а о том, что Лесков - сложный случай, завотделением слушать не желает. Йорик охренел настолько, что не смог ничего спросить. Потому что это было логично ровно настолько же, насколько логично желание Крыла привезти приятелю в больницу дозу. То есть напоминало одновременно театр военных действий и театр абсурда.

комбинация вторая (март - 1 апреля)

1. Происходило все крайне неутешительным образом, и проконтролировать события было некому. Еще меньше хотелось кому-либо в этом признаваться. То есть, на кухне сидели Лихо (будь оно проклято!), Йорик-Полоз и кот по имени Кот. Объясняться, ругаться и пытаться что-либо понять у Йорика сил уже не было. Лихо решила вернуться.

От этого события Полоз пребывал в культурном шоке третьи примерно сутки. Причем - умом он понимал, что это до добра не доведет, что Лихо пытается спрятаться в прошлом, да и сам он не лучше, что бесполезно ожидать от этого романа (другие слова не подходили) каких-либо перспектив, что лучше было "просто и изячно" послать ее сразу... Так то умом. Инстинктивно суток трое подряд он всячески старался удлинить рабочий день, занять чем-то вечер, съездить в гости, погулять по городу... Не спасало. Лихо еще в начале своей наркоманской карьеры славилась умением находить кого угодно и где угодно. Питер откладывался надолго.

Сказать бы честно себе самому - будь проклято оно, одиночество, заставившее мириться с возвращением Лиха, знаешь ведь, что честных наркоманов нету и быть не может, Лоцман еще шутил когда-то, что Полоз - исключение из правил, но боже мой, как хочется обыкновенного человеческого тепла! И как непривычно, так ведь и не научился, клеить девочек на улице или платить шлюхам за пару часов здорового секса... Беда.

Лихо все это наверняка знала - побывала уже и в доме у Машки, и в гостях в лаборатории. Лихо наверняка все это знала - и шла к цели настолько выверенным курсом, что умозрительно Полоз мог только восхититься. Но, если честно, никакое человеческое восхищение не дает ответа на вопрос "Зачем?". Так вот: зачем Лихо вернулась?

Одиночество вряд ли было для нее аргументом. Кроме того, одинокой Лихо не была никогда. Стоило ли ехать из Питера, три месяца мотаться непонятно по чьим впискам, маяться неизвестностью - только для того, чтобы вернуться? Ой, вряд ли...

Лихо Одноглазое, Татьяна, красивой не была никогда. Но даже в худшие ее времена обаяния в ней хватало на трех красавиц и одну куколку. И пусть не хватало всех передних зубов, пусть она вечно прихрамывала, пусть после марафонов у нее обыкновенно съезжала крыша - правый глаз всегда светился среди хайров неземным каким-то светом. А каким светом светился из-под хайров левый...

Чайник, будь он неладен, наконец вскипел, и мертвое бездействие разрушилось. Кот взмявкнул и решил, что он на кухне третий-лишний. Полоз встал заваривать чай. Лихо отбросила назад прядь и вперившись в Полоза обоими глазами, улыбнулась.

- Чего молчишь?

- Думаю...

- Хм. Завидую. Ну думай, думай. Заварить? Хи... Полоз! Ну не впадай! Ну давай чего-нибудь отчебучим! Поехали!

- Куда?

И тут зазвонил телефон. Вообще говоря, есть у телефона такое правило - звонить не вовремя. А тут он звонил длинными, противными, тревожными гудками межгорода. Полоз снял трубку.

- Лихо можно? - ни здрасьте, ни пожалуйста. Он молча передал трубку. Лихо слегка переменилась в лице, прошептала "Найдут, с-суки!" и подошла.

- Але? Не-ет. Нет. А это твое дело, куда я вернулась? Я что, нераздельная твоя собственность?

Йорику стало тошно.

- Не-ет. Фигу тебе с маслицем. И вовсе я не ссорюсь. Кот, ну мало ли кто со мной спал! А торчал тем более! Не-ет! Ох, иди ты... - она обреченно положила трубку. Йорик уже прекрасно знал, кто звонил и зачем. Он недаром провел в Питере половину своей наркоманской жизни. Это только в Москве немногие знают Черную Речку. А в Питере Кота знают все. Но он тоже совершенно не хотел ссориться.

Лихо начала сама, ибо Полоз скандалить, ссориться и говорить по душам не умел никогда. Разговор получился странненький, потому что Лихо больше говорила, а Йорик больше молчал и хмурился, да иногда выдавливал из себя односложные замечания. Ему все еще было тошно.

Значит, потому и нарвался, ибо не имел права ни презирать, ни жалеть, ибо вчера еще сам был таким... Вот и получил исповедь без норм и правил русского языка, которыми Лихо вообще пренебрегала.

... - А что я могу поделать, если во всем этом ... мире ты для меня самый... близкий, ну что? Я не хочу, я не могу больше, меня зае......(далее непечатно) - и ему ничего не оставалось, кроме как подойти, обнять ее за плечи, удержав где-то уже в горле фразу "Лихо, но ведь я тебя больше не люблю", и нести ее в постель, потому что ей было плохо и больно, а эта коротенькая истина забывалась легко, как тает сигаретный дым....

2. Как и полагается, наступило утро. Как и полагается, Полоз отправился на работу. А Лихо, проснувшись, выпила молока, закурила папиросу и задумалась надолго... Нигде не работала она уже с полгода, а предыдущую работу, если откровенно, попросту проторчала. Но ей вовсе не хотелось уступать человеку, которому она, как минимум, доверяла (как максимум, почти любила). Знакомых в Москве у нее почти не было. Но, как человек простой и незамысловатый, она решила обратиться к телефону.

Толковых ответов телефон, разумеется, не давал. Что вполне естественно и в порядке вещей - большей частью приятели Лихо были наркоманами, то есть постоянной работы в принципе не имели. День ее прошел абсолютно бездарно, потому что только под вечер ей пришло в голову хотя бы задаться вопросом - а что она-то умеет на самом деле? Вот Полоз умеет проводить реакции и налаживать работу разннообразно-непонятных агрегатов, а еще - бить морды. А Лихо умеет...

Умела Лихо только рисовать. Впрочем, как ни смешно, это она как раз делала довольно-таки лихо. Но какой можно извлечь доход из изобразительного искусства? Фантазия у наркоманов богатая...

Даже у бывших. "Как бишь это называется?" - спросил вечером Полоз - "наружная реклама, да?"

3. А дни шли уже довольно радостные. Как это ни странно. И хорошо было бы поехать в Питер, но весна уже началась, и Полоз, несмотря на свою сознательность, вставал-таки в шесть утра, потому что форма - это святое, и авось да небось, может быть, в четвертьфинале хортя бы... До середины апреля оставалось очень немного времени.

Тридцать первого он едва успел придти с работы. Был весьма радостный, солнечный и какой-то не вполне даже мартовский день. Лихо весьма умело имела рабочий (то есть выданный ей в конторе) комп, обучаемость у нее вообще была потрясающая, Fotoshop и Corel она почти освоила меньше чем за неделю, а сейчас даже на звук хлопнувшей двери едва обратила внимание. Обедом, разумеется, и не пахло, поскольку готовить, в общем-то, ни он, ни она не умели, а рассчитывать на Машку с того момента, как у Полоза завелось Лихо, было бессмысленно.

4. Лихо-то как раз удивилась больше всех. А хохма была простая: под благовидным предлогом Крыло вытянул из Машки Полозовский адрес, вот они и приперлись.

Они, вернее, их, было много. То есть Роща, Крыло, Стас Питерский и какая-то невнятная мочалка. Веселы они были, надо сказать, преизрядно и как-то не вполне по-здоровому. Оторвавшись от борды, Лихо встретила их с какой-то больной улыбочкой, но, пока Полоз ставил чайник, да пока Крыло и Роща жали ему руки, да пока герла хлебала на кухне сырую воду, Стас куда-то испарился. Полоз с ним никогда близко знаком не был, так что не особенно и встревожился. У Лиха дернуласмь левая бровь (видимо, рефлекторно), но и она промолчала. Только руки начали трястись сильнее обычного.

Говорили же - винт не отпускает до конца! Никого и никогда. Так что Лихо-то как раз примирилась со всем заранее, да и не поспоришь ведь с такой компанией. Тормозил Полоз недолго, но как догадался, не ответить - то ли по нездоровому смеху Рощи и Крыла, то ли по блеску глаз Лиха... Никто еще ничего не сказал, так что погнать их в шею было совершенно невозможно. Но вот, как обычно, вскипел чайник, и Полоз поставил на стол чашки и джем, и Роща вынул из внутреннего кармана косухи кекс, и незнакомка попросила сахару, и Лихо налила всем чаю, и тут Крыло сказал:

- Время-то, друг Полоз, к ночи, и мартовские менты во дворе. Ты ведь нас не погонишь, верно?

Полоз едва не подавился чаем, но незаметно справился с собой и спросил только:

- Кто варит, гады? Ты или Роща?

Роща слегка покраснел:

- Ну, я...

Вот и делай, что хочешь, вот и понимай, как знаешь... И кому какое дело, что апрель на носу, что здоровье ни к черту, что жизнь хороша, прекрасна и удивительна, что завяз и мука адова издавна были синонимы... Винт не прощает. Лихо с собой, говоря откровенно, уже не справлялась - с ее стажем и частотой, с ее характером - кумар оказался сильнее. Полоз отозвал Крыло на балкон - типа покурить, хотя кроме залетной герлы (по имени, как выяснилось, Надены), прочие прекрасно знали, что Полоз не курит. На балконе, судя по всему, происходило выяснение обстоятельств, и тут вернулся Стас. В абсолютно восторженном состоянии.

- Люди! - заорал он с порога, - а нам компонентов хватит?

Крыло и Полоз покинули балкон. Роща поднял бровь:

- А в чем дело!

- Счастья, блин, привалило. На пять банок.

Полоз так и сел. Ноги не удержали.

- Прилетел ко мне комар и устроил мне кумар... Ребят, а может, не надо?

Пять умоляющих взглядов вперилось в него.

Вот и сиди. Сиди, стучи кулаком мо коленке, стискивай зубы, шипи, плюйся, но ведь ты же ничего не сможешь сделать. Потому что на улице действительно март, и очередная операция по отлову наркоманов, и ночь, и эти люди - твои друзья (или были когда-то твоими друзьями), и банальная человеческая порядочность не позволит выставить их на улицу, и время к ночи, и нервы уже на пределе, и деваться из собственного дома тебе явно некуда, и вообще все не так! Не поможет. Не поможет, потому что Лихо пританцовывает, сидя на стуле; потому что Роща уже расхаживать по кухне в приступе медвежьей болезни; потому что Стас, вынув банки, уже успел заснуть мертвым кумарным сном; потому что Крыло копается в лаборатории и уже жадно оглядывает кухонную посуду профессионально-заинтересованным взглядом; потому что Надена пьет уже третий стакан воды из-под крана; и потому что сам ты наизусть знаешь цену их вымученному спокойствию. На своей шкуре ты все это про...

- Черт с вами, суки!

- Жорк, мы поделимся...

- Адзынь на три лаптя! Надо что? Да, и всем лично незаинтересованным покинуть помещение!

На кухне остались Крыло и Роща. Надена покосилась на покусывающую губы Лихо:

- Это он чего?

- Это Полоз. Ты что, не знаешь?...

Краешек этого разговора Полоз уловил, уходя в ванную. Все необходимые предметы для варки, какие мог, он диверсантам уже выдал. А теперь не хотел этого не видеть, ни слышать. На диване же дрых Питерский. И где они все-таки взяли пять?

Полоз поймал себя на привычных, почти уже забытых размышлениях - где взяли, да почем, да сколько соток выход, да какой будет джеф, да сколько кубов на брата, да есть ли запасной баян... Не поймал он себя только на одном - ну зачем запасной баян ему, грешному?! А Полоз, значит, что - железный?!

5. Началось самое страшное. Вернее... Ничего не началось. Полоз пытался справиться с кумаром - тремор, тахикардия, головокружение, тошнота - где-то с полчаса и понял вдруг, что легенды о его железной воле - всего лишь легенды. В ванную впорхнула Лихо.

- Маешься? На кой... Полоз, ну что будет с одного-то раза?

- С одного раза все обычно начинается, - вяло огрызнулся Полоз.

- А то ты не справишься?

- Бл....

- Что с тобой?

Соленый вкус ударил под язык. Потом во рту пересохло, и на фоне темноты перед глазами вырисовался шприц с раствором. Два куба, как в аптеке.

Полоз пришел в себя, сидя в ванне. Лихо отливала его холодным душем. Все стало ясно. Ни одни, даже самые железные нервы, таких фокусов обычно не выдерживают. Клин клином...

- Лихо, они там не курят?

- Не, мотаются на балкон, а что?

- Да так, ничего, - проворчал Полоз, вытираясь и надевая штаны.

Дверь он открыл тихо - Крыло с Рощей и не заметили бы, если бы не услышали вежливого кашля. Джеф сушился уже даже не на плите - тарелочка остывала.

- И что бы это... Полоз...

- Жорка, ты б видел свои глаза... - пробормотал Роща, - может, пойду я от процесса.

В Полозе проснулась старая бесшабашная лихость.

- Ну, пойдет отсюда, положим, таки Крыло, а ты, Дим, останешься за ассистента...

- Жорка, ты правда сваришь?! Ур-ра!

Полоз помрачнел.

- И не вижу в этом ничего хорошего. Куда мне от вас...

Крыло покинул кухню, В комнате на него обратились взгляды всех присутствующих, он легкомысленно хихикнул и сказал.

- Могу вас поздравить. Варит - Полоз.

Лихо изменилась в лице и, помолчав, произнесла:

- Ну, это не может не радовать.

Процесс шел в молчании.

Процесс шел. Роща смотрел на Полоза с затаенным восторгом, ибо Полоз сейчас был тот же, что и пять лет назад - молодой, веселый, злой и бесстрашный, и все спорилось у него в руках, и весы уравновесились с первого раза, и гирьки не выпадали из пинцета, и ни одна крошечка порошка не просыпалась... Четыре грамма! И реакция завелась сходу, пошла как-то совершенно уж немыслимо красиво... Полоз застыл.

Это была его фирменная особенность. Дело в том, что ни один нормальный человек не может пребывать в состоянии полной неподвижности больше пяти минут, но Полоз не был совсем уж нормальным человеком и, по опыту друзей и клиентов мог, абсолютно не шевелясь, только чуть-чуть поворачивая реактор над свечкой, просидеть больше часа. Ему даже не надо было смотреть в реактор - Полоз процесс чувствовал. Неизвестно, правда, каким местом.

В комнате все давно затаили дыхание. Пути наркоманские трудно объяснимы, и как понять, почему перед самым концом реакции торчок, находящийся в другом помещении, встает и бежит в сортир? Почему два человека на разных концах города абсолютно одновременно начинают (а потом прекращают) кумариться? Процесс - действие магическое, как шутил один мудрый варщик, не химия, а алхимия. Напряжение повисло в воздухе и стало столь вязким, что его, наверное, можно было бы разглядеть. Стас проснулся, а Лихо, наоборот, задремала, из кухни просочился запах возгоняющегося йода. Надена еще хлопала огромными пионерскими глазами, когда в комнату вошел, едва не столкнувшись с косяком, Полоз и не сказал:

- Там Роща выбирает... Можно!

Лихо тут же вскочила с дивана, освобождая ему место, и все с нездоровым интересом переместились на кухню. Через некоторое время вышел нетвердой походкой Крыло и, глядя на часы, произнес, перед тем как повалиться на ковер:

- С первым апреля!

Часы показывали три минуты первого.

6. День дурака, вернее, его ночь, надо полагать, удалась на славу. Вообще говоря, винтовые под дозой - люди тихие, мирные, замороченные. Надена всю ночь просидела в углу, зашивая куртку каким-то очень декоративным методом, прочие же трепались, писали, рисовали, пели, музицировали, и только одного привычного для винтовых занятия не было в этом списке. Вторяки, в которых могло бы плавать сколько-нибудь еще эфедрина, Полоз радостно спустил в канализацию. О чем столь же радостно и сообщил окружающим.

Настало, как и полагается, винтовое утро. Как и полагается, все затеяли догоняться (то есть колоться по второму разу). Когда все уже лежали, в комнату - то ли из ванной, то ли из кухни - вошел Полоз и сказал сначала:

- Ребята... - очень умоляющим тоном, а потом жестко и зло, явно не в силах сдерживаться:

- Чтоб через пятнадцать минут никого здесь не было!

- А... а что? - очень недоуменно спросил Крыло.

- А ничего, пятнадцать минут я себя удержу, а потом вы же знаете...

- Крышечка, - пробормотала Лихо, первой начиная лихорадочно собираться.

- Он это серьезно? - спросил Стас.

- Серьезно, - донеслось уже из кухни странно напряженным голосом, - и раствор прихватите.

Слава Яшке, древнему богу винтовых, что они поверили и начали собираться. И, несмотря на то, что Полоз сдернул их чуть ли не с самого прихода, успели выместись все за пятнадцать минут. Покурили минут десять на лестнице, размышляя, куда бы это рвануть, и решили ехать к Роще. Лихо отказалась. Ей почему-то казалось более правильным мотаться по улицам со сроком пять лет в сумочке, чем ехать на другой конец Москвы, чтобы завершить заторч тихо и мирно.

Потому что Полозу действительно было плохо. И даже не то чтобы плохо, а просто крыша полетела в никуда, и он ухитрился пальцами пробить макивару, то бишь каратэшную грушу, и разбить ребром ладони столешницу, и в кровь содрать костяшки... Потом наступила пустота.

Комбинация третья(1 апреля + одна неделя)

1. На третьем часу этой пустоты (а может быть, больше? Полоз же не знал в точности, когда они умотали) раздался телефонный звонок. Он было решил не поднимать трубку, но телефон продолжал надрываться...

- Что? - и почти невозможный ответ:

- Слушай, Йорик, я сейчас под Продуктами, ну, возле перехода, у меня ноги скоро отвалятся, то есть, я, конечно, еще погуляю...

- Лихо? - не поверил он

- Нет, майская фея!

- Домой катись, быстро!

Это что же получалось? Выходило, что несколько часов Танька моталась по району, еле стоящая на ногах, на приближающейся остаточной стимуляции, при дозе, а может быть, и не одной, без московской прописки... Просто чтобы позвонить и попросить разрешения придти? Жорка не верил.

Но верь - не верь, а раздался звонок в дверь, и обнаружилась за дверью Лихо в своей единственной откровенно цыганской юбке, в курточке не по погоде, с дрожащими губами, только что отбросившая сигарету в угол.

Слов не было. Впрочем, ни Йорик, ни Лихо в словах и не нуждались.

2. И воцарилось молчание. Молчание, постыдное и тягучее, тянулось до вечера. А вечером Полозу стало. Данный конкретный приступ начинался долго, он все старался держаться, а потом перед глазами поплыло, как оно и бывало, и просипел он только:

- Я же предупреждал! - после чего уже стало совсем ни до чего, и Лихо отчаянно, не зная толком, что делать, зато прекрасно понимая, что Скорую вызывать нельзя, вкатила ему 0,8 - в ванной, под горячей водой, интуитивно, наверное, понимая, что к чему.

И снова молчание. Только уже другое - тихое такое, безвольное.

3. Близилось утро. Лихо возносила к небесам тайные молитвы о трамале, ибо Полоз вылил-таки в раковину останки раствора, как только смог встать. Остаточная стимуляция, как известно, штука не весьма приятная, а если учесть, что Лихо проворонила единственную возможность заснуть в тот примерно момент, когда Полозу было плохо, и истерическую жажду раствора, обычно ей в таком состоянии свойственную, то белый свет Татьяне мил вовсе не был. Она пыталась, сидя за бордой, морочиться, но получалось так похабно, что проще было шить на руках давно заброшенный в угол недоделанный когда-то рюкзак. Полоз отрубился часов в шесть, скорее от общей измотанности, чем по собственному желанию, и уже через час проснулся с температурой 39. Кашля, по счастью, не было, но вызвать Скорую не представлялось возможным. Лихо испугалась - отчаянно, до истерики, почти до паники испугалась за Полоза, и поняла вдруг, что он действительно единственный близкий ей человек в этом проклятом мире, а других нет и, наверное, не предвидится, и он, по крайней мере, может ее понимать...

Все это уже воспринималось сквозь розовый туман перетянутых нервов. Но, глядя на Лихо, Полоз вдруг утратил разом и желание помирать тихо, и желание сдаться в менты, а вместо этого начал, насколько был еще способен, думать. Додумался он сначала - позвонить на работу, где с трудом объяснил, что, кажется, всерьез заболел, а потом найти где-то в своем этом больничном завещании телефон Валерии Александровны, лечащего врача из больницы.

- Валерия Александровна? Это Лесков. Есть у вас минут 10? Хорошо. Дело в следующем. Позавчера вечером я сорвался, а сегодня у меня тридцать девять, а ночью был вполне себе приступ. Неважно. Потому что либо больше не повториться, либо сразу и насмерть. Так вот, что это и что мне делать? Не могу, потому что нет у меня желания срок мотать. Да. Найдем. Проколем. И сколько внутривенно? Кортизона или преднизолона? Да, записываю. Как только смогу, но желательно - амбулаторно. Ох, спасибо большое. Я перед вами в долгу, в общем. Да, все записал. До свиданья.

Все время этого диалога Лихо сидела как на иголках. Ей действительно было стыдно и тошно, и разговаривать с Полозом она почти не была в состоянии, но смотреть на него было отчаянно больно, потому что вид у Жорки был не просто, а совсем больной.

4. Она нашла в себе силы задать вопрос. Йорик, которому было не сильно лучше в моральном плане, написал список лекарств и изъял из заначки десять баксов. Обернулась она где-то за два часа (это пока нашла все, что было в списке указано). Йорик откровенно бредил. Причем основной фразой в этом самом его бреду было Адзынь на три лаптя, Лоцман. В сознание он пришел с трудом. Дальше началось - кортизон внутривенно, ампиокс внутримышечно, ударные дозы, пять кубиков реланиума... С реланиума засыпает любой, и вторую ампулу она закатила себе, позвонив предварительно в агентство и сообщив, что муж лежит с температурой (счастье, что этого Йорик не слышал!)

Разбудил ее очередной телефонный разговор, причем странный и какой-то очень неприятный. Полоз сидел у телефона, закутавшись в плед, и разговаривал на жутковатой смеси жаргонов чернушников и урлы, изредка используя свои обычные фразы. Причем, о чем шла речь и с кем это он середь ночи безответной (на часах был без малого час) треплется, она представить не могла.

- Так что, угадал? А вот... - Полоз напряженно замолчал и выдал, - а вот увидал я братишку только что... в глюке типа того... ну он мне и сказал... Ну чо, с меня причитается... Как пришкандыбаю, так и сочтемся... Чао!

- Полоз, ты чего?! - испуганно спросила Лихо.

- Ад... ох, родная, извини. Мне тут примерещилось... Ну, в общем, я теперь знаю, что случилось с Лоцманом.

- Слушай, ты точно не крезанулся?!

- Не знаю, но позвонил, проверил, и не ошибся, что самое страшное. Да, спасибо тебе. Серьезно, спасибо. Э... Э, Лихо, ну после винта же не стоит...

- Да заспали мы уже тот винт! Жорка, ну очень хочется! Ай! Ну вид у тебя такой... Ой! А меня в жизни раньше на руках не носили!

Это Полоз вполне здраво отреагировал на ее домогательства, переняся Лихо с кухни обратно на диван. А после здорового секса крепко спят даже не очень здоровые люди.

5. Радостное утреннее настроение продержалось недолго. У Татьяны начало возникать подозрение, что в доме их не трое, а четверо, и четвертым одушевленным существом является телефон. Причем животное он весьма агрессивное.

Говорил Йорик недолго, вернее, не говорил, а реагировал на какое-то сообщение короткими односложными высказываниями, и лицо у него постепенно менялось, застывая в каких-то неприятно жестких масках. В конце концов он сказал короткое незнакомое слово, что-то вроде Саенара, и положил трубку. После чего полез в свою заначку и выложил на стол последние две сотни баксов.

- Ты это чего? - поинтересовалась Лихо.

- А! С добрым утром!

- Ты кололся?

- Угу.

- Температуру мерял?

- 38,3.

- А при чем тут баксы?

- Все. Больше не предвидится.

- В смысле? Жорк, ты уж объясни внятно, что ли?

- А потом можно?

- Можно. Тогда ложись и болей.

- Уже.

6. Лихо пила на кухне чай. Полоз предавался гамлетовским размышлениям. Впечатлений, говоря откровенно, было уже как-то многовато. Заторч, приступ, сбывшееся видение и откровенный пролет мимо Боев без правил - не чересчур ли для одной недели? Суть дела заключалась в том, что Полоз послал. Тогда и его послали. Но он послал устроителей боев на три лаптя, а они напомнили ему о подпольном тотализаторе. И о том, что бывает с теми, кто подобную информацию разглашает.

Йорик терпеть не мог, когда ему угрожают, и вдобавок прекрасно понимал, что лишился надежного куска хлеба. На экстремальные нагрузки он, похоже, больше способен не был, дольше трех часов не выдерживал даже в ритме тренировки, да и не хотелось как-то снова ложиться в больницу, да еще с какой-нибудь новой травмой. Один против всех - это только в кино бывает, а кто это здесь сказал, что Полоз хочет умереть таким неприглядным и, что хуже, малодостойным способом? Он уже знал, как в таких случаях устраняют.

Беда в том, что теперь он был не один. Все ложилось - один к одному, не картинка, а загляденье, и бросать Лихо сейчас или посылать ее на три лаптя не казалось уже ни порядочным, ни разумным. В конце концов, чем доверие и взаимопонимание хуже любви? А ведь кое-чем даже лучше.

Для начала Йорик перечитал свое завещание, списал с него телефон ординаторской, а само литературное произведение аккуратно запечатал в большой конверт. Для середины - внимательно посмотрел в потолок, надеясь найти там не то совет, не то ответ. Для конца, то есть завершения ситуации, он пошел на кухню, налил себе чашку чая, сел напротив Лиха и начал говорить.

Делал он это - впервые в жизни. Получалось нескладно, слова крутились на языке, фразы застревали в горле или повисали в воздухе, чашка дрожала в руках, больше всего хотелось замолчать и уйти, но он говорил. Татьяна сидела, отбросив волосы с лица и распахнув оба своих неземных зеленых глаза, не понимая, чему удивляться больше - тому, что Полоз вдруг начал говорить или тем фактам, которые он излагает.

И он не замолк. Он рассказал о смерти Лоцмана, о сером своем одиночестве, о порванных связях и прерванной дружбе, о боях без правил и пережитой боли, об отчаянии и болезни, о своих сомнениях и о тихом мужестве, которого сам не заметил, о работе и о понимании, о благодарности и о том, как безумно хочется жить...

В смешных и корявых фразах не рождалось истин. И не было ответов. Только память, и боль, и тоска... И когда он замолчал, Лихо налила ему следующую чашку чая, провела чуть дрожащей рукой под глазами и сказала:

- Спасибо. Прости. А теперь давай подумаем вместе вот о чем. Дальше-то что делать???